Фаворит-9: Русский диктат

Глава 12

Видеть то, осуществление чего требует долг, и не сделать — есть отсутствие мужества.

Конфуций

Русский лагерь у Бендер.

8 апреля 1736 года

Семья или долг? Я уже ставил перед собой такой вопрос и отвечал на него вполне однозначно, что выбираю долг. Ну а что делать, если сейчас этого долга уже выплачено или даже переплачено преизрядно? Понятно, что служа своему государству, сколько бы ты не отдавал сил, все равно отдашь еще больше.

Однако, поставленные задачи на первом этапе войны я выполнил и перевыполнил. Мне нужно было заблокировать Очаков? Так я разбил Вторую турецкую армию. Да, относительно Первой армии малочисленную, но, между тем, турки лишились чуть ли не пятидесяти тысяч своих войск. А это такое огромное подспорье для действий главнокомандующего Миниха, что теперь, когда я к нему спешно направлялся, чтобы лично отпроситься отправиться на побывку домой, был уверен, что он не откажет.

Не отказал бы и по средством извещения его через письмо. Но зачем плодить предпосылки для недоверия и ссоры? Тем более, что я не делал большого крюка. Задержка по времени составляла только день. Это много, я очень спешил. Но разум окончательно отключать не нужно. Фельдмаршал явно будет недовольным, если я его проигнорирую.

Более того, мне еще с Минихом завершать военную реформу. Сейчас Фермор ею занимается, но там, как в той поговорке про ежа, только про Виллима Фермора… Фермор — птица гордая, пока не пнешь, не полетит. Подзатыльника не дашь, работать будет, но с такой медлительностью, что лучше уже и не надо, лучше передать дела какому другому исполнителю.

А еще мой скорый рейд позволял уточнить диспозиции кочевников в степи. Я, в сопровождении роты кирасир, сразу батальона стрелков-драгунов и целой тысячи кочевников, в наглую пересекал степь от Хаджибея до Бендер. Выявили, что Буджацкая орда выжидает и стоит на трех стойбищах.

Информация очень ценная, позволяющая не сидеть без дела Алкалину и драгунам. Пусть, пока буджаки-татары не соединились в одно войско, бьют их частями. Странно все же… Будто бы орда выжидает, чья возьмет, чтобы присоединится к победителям.

Так что сейчас я выбрал семью. Лишь только не множил проблемы.

— Не кручинься, Александр Лукич, может быть, тебе обойдётся, — подбадривал меня Иван Тарасович Подобайлов, кода мы уже подъезжали к русскому лагерю.

Я взял его вместе с собой, первоначально предполагая, что он будет не лишней поддержкой при возможных переговорах с Елизаветой. Вот почему-то чувствую, что даже моя семейная трагедия связана, прежде всего, с властью.

Не могу объяснить, почему я пришёл к такому выводу, тем более, что каких-то существенных рациональных аргументов и доводов у меня нет. Может потому, что все переплетено, и я стал фигурой, когда любые события нужно связывать с политикой?

Между тем, что есть же чуйка? Она у каждого в той или иной степени развита. Я считаю, что это вполне нормальная работа мозга, когда сознание выдаёт тревогу, не улавливая мелочи, не успевая их анализировать, но на уровне подсознания уже есть выводы, что впереди опасность. Так что ничего мистического в этом я не вижу, просто специфика работы нашего мозга.

И вот чуйка выдавала мне именно такую картину, где моя любимая супруга лежит при смерти, хоронят моего мёртворождённого ребёнка, не дождавшись, когда я приеду. Но почему-то в этой ужасной трагедии должна быть замешана политика. И… нет, не верю, не хочу верить!

— Спасибо, Иван, — сказал я. — Может не все так плохо…

Удивительно, но Подобайлову удаётся влиять на меня, не давать раскиснуть, на что-то ещё надеяться, хотя на что — я даже не представляю. Если только не на то, что все, что принес в своем клюве вестовой — ложь. Может, несколько я к нему несправедлив, и у меня, действительно, есть ещё один друг?

Сейчас, когда пришло письмо с вестовым, что случились преждевременные роды и ребёнок родился мёртвым, что акушеры не смогли извлечь дитя, которое было обвито пуповиной, и что из-за этого, в том числе и душевно, сильно заболела Юлиана…

Ну как я мог оставаться на месте и продолжать воевать, когда такие события? Когда я нужен своей жене настолько, что вряд ли представится в жизни ещё тот момент, когда ей понадобится моя большая поддержка.

Правда, пока, а это следует признать, поддержка нужна мне. Сперва я проявил слабохарактерность — чуть не ушёл в запой, просто высушив практически штоф водки с горла. Не проняло, и я хотел эффект упрочить.

Вовремя спохватился. Потом я откровенно плакал. Вот никогда ещё такого не было в этой жизни, да и не припомню, чтобы, повзрослев, я рыдал в прошлой жизни. Но сейчас уделил этому процессу сразу часа три, и потом потихонечку поплакиваю, когда никто не видит.

В какой-то момент я почувствовал, что мне от этого становится хоть чуть-чуть, но легче. Так что воспринимаю свои тайные рыдания ничем иным, как психотерапией, вынужденной профилактикой, чтобы не сойти с ума.

— И всё равно, я не верю, что это произошло, — сказал я. — Я не верю в то, что доктор Шульц, что Густав, допустили бы такой исход, — неожиданно даже для себя я стал выкрикивать, с пониманием, что в этой истории всё-таки есть какая-то неправдоподобность.

Ведь когда я уезжал, настаивал на том, чтобы Шульц принимал роды, хотя в это время врачи-мужчины крайне редко становились акушерами, только лишь вынужденно. Для этого существовали повитухи.

Но всё, что я знал о родах, всё это не просто рассказал, но ещё и лично утвердил трёх повитух, которые должны были принимать роды у моей жены. Настаивал на том, чтобы Шульц принял не менее десяти рожениц для улучшения акушерского опыта. Рассказывал ему про то, что плод может располагаться и ножками вперёд, и обвиться пуповиной.

Рассказывал, но и сам доктор это всё знал. Так что должен был быть готовым даже, если на то потребуется, так и прокесарить. И такие операции с момента беременности моей жены и до моего отбытия на войну Шульц делал. Немного, но руку набил.

Это может показаться кощунственным, даже с элементами преступления, если бы не то, что подобные действия, прежде всего, направленные на дополнительное обучение моего, так сказать, семейного доктора, не привели к положительным результатам. Трёх рожениц благодаря кесареву сечению он спас.

— Но если этого не произошло, то зачем? — задавал закономерные вопросы Иван Тарасович.

В голову пришла мысль, что я всё-таки зря отправил лейб-гвардейца, принесшего вести вперёд себя с письмом. Может, стоило применить методы дознания? А еще и сказал ему, каким маршрутом двигаться буду. Странно, очень странно.

Но это сейчас приходят в голову здравые мысли. А тогда я был в таком состоянии, что с меня хоть веревки вить.

— А что ты мне скажешь, друг, достаточно ли довольна Елизавета Петровна своим положением? — спросил я.

Всё-таки нужно было ещё раньше проработать ту мысль, что против меня началась игра. Ну, под ураганом эмоций много ли мы запрашиваем логику, часто ли мы ищем рациональное зерно?

Подобайлов не сразу ответил. Некоторое время он размышлял. И, как мне показалось, не столько из-за того, что не знал, сообщать ли мне что-то важное о своей любовнице, сколько потому, что он, вероятнее всего, был далёк от интриг и вряд ли имел разговор с Лизой по поводу её удовлетворённости не совсем полноценно обладания престола Российской империи.

— Да, она словно бы тяготилась своим положением. Но я мыслил так, что Елизавета Петровна добилась всего того, о чём и не мечтала, и теперь просто разочаровалась, когда её мечты сбылись и более не о чем грезить, — выдал вполне интересный психологический расклад отношения престолоблюстительницы к своему положению.

Иван Подобайлов был малообразованным человеком. Читать, писать умел, на немецком языке вынужденно, но кое-как, зачастую коверкая слова, но изъяснялся. И всё. Французских книг не читал, о мудрых греках, может быть, только издали слышал, что такие были когда-то.

Пару раз он даже обращался ко мне, чтобы я помог подобрать красивые комплименты, способные понравиться Елизавете Петровне. Но что не отнять у этого человека, как и у многих, даже тех, которых можно было бы считать дремучими неучами, — они обладали жизненной мудростью, пытливым и не зашоренным умом, использовали собственные наблюдения.

Всего лишь за два дня мы добрались до Бендер. Неимоверно огромное количество войск, как наших, русских, так и турецких, сконцентрировались на относительно небольшом клочке земли.

Турки, с опорой на крепость в Бендерах, обустраивали свои позиции и готовились к затяжному противостоянию. Русский лагерь, точнее соединённые в единую систему ряд русских лагерей, также были уже обнесены рвами, частично частоколами, валами.

Прорвать оборону, будь то турецкую или русскую, будет крайне тяжело для тех, кто решится наступать. И в этом положении дел Миних должен быть мне более, чем благодарен, так как я своими действиями явно побуждаю противника активнее воевать. Далеко не факт, что время играет на пользу османам. Скорее наоборот.

Ведь сейчас коммуникации турок частью перерезаны моим корпусом. Это еще стоит вспомнить, что захвачено такое большое количество припасов, что, не в сию минуту, но через несколько недель турки могут начать и голодать. И это несмотря на то, что они не находятся в полной осаде.

Ресурсы Османской империи не безграничны. И они лишились немалой кормовой базы, когда Крым перешел к России. Они лишились одной огромной армии, что была разбита под Перекопом. Так что наши враги должны сейчас выгребать припасы отовсюду. Скорее всего, додумаются до какого-нибудь дополнительного налога.

И это нам на руку. Взвоют болгары, валахи, сербы. Именно по мере притеснения и растет сопротивление. А у нас вооружения скопилось очень много, еще с Крымской компании. Можем и подкинуть борцам за национальное освобождение. Можем и нужно уже думать, как это осуществлять.

Русская система обороны словно бы обволакивала Бендеры и находящийся там большой гарнизон, как и остальные турецкие силы. Русские войска стояли полукольцом относительно турок. И кольцо это обязательно захлопнулось бы, если бы османы не привели под Бендеры просто огромную армию, численно, как мне показалось, значительно превосходящую нашу, русскую.

Миних под Бендерами оперировал порядка семьюдесятью тысячами. Турок было явно больше ста тысяч. Соотношение, на самом деле, я бы даже сказал, в пользу русской армии. Уверен, что насыщение артиллерией, подразделениями современного строя, тактика и выучка русских солдат намного выше, чем это есть у турок.

А ещё удалось добиться весьма сносного снабжения. И в этом несколько и я помог. В Киеве, Харькове, в Полтаве… Везде на юге Малороссии были сделаны большие запасы еды, пороха, боеприпасов, даже коней. Это так животворят реальные, а не обещанные, деньги. Если есть порядок с оплатой, то найдутся те, кто захочет заработать. Я платил деньгами Фонда, но был уверен, что все верну, как только до армии дойдут обещанные суммы, выделенные на войну.

Может быть, впервые за последнее время, как бы не за столетие, но Россия была готова к затяжной войне, не менее, чем на пару лет. Подобного о турках сказать я не берусь. Хотя и не стоит недооценивать Османскую империю. Им есть еще куда затягивать пояса и продолжать драться.

— Ваше высокопревосходительство, я прибыл к вам. С надеждой и верой уповаю на то, что вы дозволите мне отлучиться в Петербург, — стоял я по стойке «смирно» в шатре русского главнокомандующего.

Когда мы прибыли, Миних принял меня незамедлительно. Причём я видел, что русская армия сейчас готовится к более активным действиям. И у командующего явно хватает забот.

Христофор Антонович подошёл ко мне… Удивительно, но этот саксонец повёл себя так, будто бы рождён и воспитан на Руси. Эмоционально, поддаваясь порыву. Он обнял меня и троекратно поцеловал. А потом тут же предложил выпить.

— Знайте, Александр Лукич, теперь я вас начинаю считать посланником Бога, ангелом-хранителем России. Если посмотреть, сколько вы уже сделали на бранном поле, то мне стоило бы требовать, чтобы вас назначили фельдмаршалом, — признавался Миних.

Командующий говорил, а я все пытался уличить паузу и сообщить, зачем я прибыл в ставку первой русской Южной армии. Сейчас эта похвала в меньшей степени меня радовала. Не так, как могла бы, но все же благодатно стелилась на мою душу. Тревожную душу.

— Вы явно приехали не за тем, чтобы я вам признавался. И уж точно не за наградой. Даже мне, главнокомандующему всеми русскими войсками, сложно придумать, чем вас можно наградить, учитывая, что вы уже и так кавалер новых русских орденов, — сказал Миних, отстраняясь от меня.

— Дозвольте, ваше высокопревосходительство, отбыть в Петербург. Позвольте сделать это, под какое ваше поручение, или же собственноручно доставить реляции о русских победах, — сказал я.

— Что случилось? Это по вашей линии, как головы Тайной канцелярии розыскных дел? — Миних подобрался. — Знайте, что существующее положение дел с престолом меня более чем устраивает. Но если кто-то будет его менять, есть вероятность, что я вступлюсь за порядок. Даже если это будете вы.

Какой же он прямолинейный!

— Я никогда не сомневался в вашей честности, граф, возможно, имеет место и политическая интрига. Но, прежде всего, вам, как человеку, которого считаю своим наставником, доверюсь и не буду прикрываться службой. По большей части Петербург мне нужен по личным вопросам, — сказал я, извлекая из внутреннего кармана письмо, где были тяжёлые свинцовые буквы, сливающиеся в чугунные слова и выражения.

Миних бегло прочитал, что написано в письме, посмотрел на меня каким-то другим взглядом. Осуждающим, что ли…

— Я понимаю, Александр Лукич, что вы любите свою семью. Поверьте, и я семьянин, и если бы что-то случилось, не дай бог, с моими родственниками, то сильно переживал бы. Но сейчас — воюем за Россию, волей судьбы частью которой и я стал. Сейчас мне нужно, чтобы Хаджибей, так лихо и героически взятый вами, оставался русским городом. Чтобы вы расширяли активность действий отрядов кочевников, которые обязаны уничтожать любые обозы турок… — фельдмаршал покачал головой. — Вы же сами об этом знаете: для того и наскоком взяли крепость и захватили многие турецкие припасы.

Я стоял по струнке, будучи готовым к тому, что начну возражать Христофору Антоновичу. Как бы ни хотелось с ним иметь дружеские отношения, но если я решил ехать в Петербург, и если сейчас меня нисколько не коробит чувство долга, напротив, оно словно бы переместилось из Новороссии в Петербург, то я должен ехать.

— Три недели, Александр Лукич. Лишь только три недели. И на время вашего отсутствия назначу командующим корпусом генерал-майора Лесли. Вы с ним уже хорошо знакомы, но я не потерплю от вас возражений. И хотелось бы ещё высказать вам о том, что вы зря привечаете у себя генерал-майора Бисмарка. Он кажется мне бездарем и только человеком Бирона, но никак не военным, — жёстко говорил Миних.

А вот сейчас он выглядел именно таким, каким его знают многие, в том числе и я. Если бы этому волевому человеку, да ещё и тому, для кого слово «честь» не является всего лишь набором звуков, да немного хитрости, изворотливости, убрать эту прямолинейность… Несомненно, из Христофора Антоновича получился бы такой государственный деятель, такой интриган, что он бы утёр нос даже самому Андрею Ивановичу Остерману.

Вот… Вспомнил черта всуе. И даже как-то кольнуло в сознание. Впрочем, кроме Остермана в России сейчас интриговать особо и некому. Бирон должен быть счастлив тем положением дел, которое у него сейчас сохраняется, князь Черкасский или Головкин ещё не вошли в ту силу, когда они могут помышлять о каких-то интригах. Так что да, та единственная сила, которая может что-то противопоставлять существующему положению дел, — это Андрей Иванович Остерман.

Если так, то очень зря. Ведь я шёл на большой компромисс с ним. Если бы не я, то вряд ли Елизавета Петровна и вовсе приблизила бы этого человека к власти и захотела видеть его рядом с собой. Уж точно не видать Андрею Ивановичу, как своих ушей, должности канцлера.

— И между тем, Александр, я тебе даю три недели, и ты за это время решишь все свои вопросы. Поверь, я тебе очень сочувствую, если всё же это случилось. Но что-то мне подсказывает… Ведь не так давно ты покинул Петербург, и теперь случилось вот это… Письмо прислал человек, которому ты доверяешь? — удивительно точно и дельно подмечал фельдмаршал.

Вот что значит, когда человек не во власти эмоций, когда он может рационально мыслить и, напротив, искать в любой проблеме, кому выгодно её создавать, а не лишь принимать ситуацию как сложившуюся.

— Христофор Антонович, у меня тоже закрадываются такие мысли. И это ещё одна причина, по которой мне нужно не просто спешить в Петербург, но лететь, меняя коней на всех почтовых станциях, — сказал я.

— Всё верно. Но, как вы уже успели услышать, я вас отпускаю. Но не более трёх недель. А в дальнейшем мне нужна будет ваша помощь. Вряд ли в ближайшее время мы или турки решимся на генеральное сражение, — сказал командующий.

— Решили устроить стояние на Угре? — спросил я, зная, что в последнее время Миних интересуется русской историей и должен знать о таком эпизоде, когда русские и ордынские армии стояли друг напротив друга в течение небольшого времени, и тогда ордынцы проиграли.

— Время нынче работает исключительно на нашу победу. И в том немалая заслуга и ваша. Турки будут вынуждены заниматься охраной своих коммуникаций, выделяя часть сил из армии. Ну а если они этого не сделают, то скоро у них начнётся голод. Так что мы будем стоять, надеяться, что турки пойдут в скором времени в атаку. Для того и укрепляемся, — выдал мне расклады Миних.

Не могу судить о том, насколько этот человек был в иной реальности рациональным и насколько он, как сейчас кажется, не гнался за победами и громкими словами. В любом случае сейчас, по сути, он бездействует. Найдутся те идиоты, которые назовут Миниха трусом.

Но фельдмаршал ведёт себя исключительно рационально. Для него, особенно человека с инженерным складом ума, одним из важнейших приоритетов в любой войне являются оборонительные укрепления и инженерные конструкции. С опорой на них и готов воевать Миних.

В тот же день, отправив почти всё своё сопровождение обратно в Одессу, лишь только со взводом Кашина и с Подобайловым, я устремился в Петербург.

Ещё раньше, не заходя в русский лагерь под Бендерами, трое моих человек отправились вперёд. Их задачей было предупредить и организовать почтовые станции на пути нашего следования таким образом, чтобы мы всегда имели возможность взять свежих лошадей.

Конечно, я предполагал, что мы будем ночевать на станциях или в городах, но по моим расчётам делать это будем исключительно через день. Измотаемся вусмерть, но дней за семь должны добраться до Петербурга.

А там… Ну если все же кто-то решился… Не пора ли пустить кровь? Нынешние медики говорят, что это весьма полезная для организма процедура. К моему великому сожалению, иногда, как видно, и большому организму под названием «Россия» такая процедура только на пользу.

От авторов:

✅ Громкая новинка от Рафаэля Дамирова в жанре ФЭНТЕЗИ!

✅ Трибуны забиты до отказа. Имперцы ждут, что «северный дикарь» умрёт под их рев. Мне уже назначили смерть. Так думали они. Но всё пошло иначе, когда «варвар» вышел на арену.

✅ ЧИТАТЬ: https://author.today/reader/513716/4850252