Фаворит-9: Русский диктат

Глава 16

Измена мне мила, а изменники противны.

Актавиан Август.

Петербург.

20 апреля 1736 года

— Саша, Александр Лукич, ну какой же из тебя канцлер? Ты же молод, годами мал, — говорила Елизавета. — Но все поверят, коли мы с тобой вместе будем. Я дам тебе то, чего ни одна жена не даст! За ради Отечества нашего вместе стоять будем.

— И вместе лежать будем, — усмехнулся я. — Лиза, ты красива, самая красивая женщина Российской империи, а может, и всей Европы. Но жена — это большее, чем красота. Юлиана свой человек, любимая, боевая подруга, а боевых товарищей не предают.

Елизавета насупилась. Сейчас она явно сожалела, что вновь поддалась своим чувствам в отношении меня и опять предложила то, что уже неоднократно ранее я отвергал. Ранее, но сейчас… Ведь на кону, как это не смешно, но Россия, если я удовлетворю одну ненасытную особу. Но может обойдется? Это я скорее для себя оправдываю то, что, скорее всего, неизбежно.

— Ну же, златоглавая прелестница, тебе ли быть в печали? А доброго жеребчика я тебе подберу, если уж Ванька Подобайлов впору не пришёлся.

— Да как ты смеешь? Я что тебе эта… — Елизавета попыталась включить в беседе со мной правительницу, но я неизменно скептически смотрел на её потуги.

— Лиза, нынче особо важно, с кем ты спишь. Вот с чего ты Батурину даровала два завода, доставшиеся от Василия Никитича Татищева? Батурин только все дело запорет, — сказал я, показывая, что некоторые расклады, случившиеся уже после моего отбытия на войну, мне известны. — За то, что он согрел твою постель два завода?

— Ваньку оставь! Нужон он мне. Но уж больно строптив. Не такой, как ты, но все же… Это за то, что он ушёл, а я не хотела того. Пущай рядом со мной будет! — потребовала Елизавета.

Причём я сделал себе заметку, что с остальными требованиями она в принципе согласна.

— Подвиг совершит — я пришлю его к тебе, чтобы можно было поставить его генералом, и пусть готовит новую дивизию. Нам ещё нужно шведа добивать, — сказал я. — Но мы с тобой так до конца и не договорились. Сама должна понимать, Лиза, что я не могу быть канцлером, не будучи при этом хотя бы графом. Желательно Светлейшим князем.

— А не боишься, что супротив тебя сразу все ополчатся? Другого Меньшикова терпеть не станут, — говорила Елизавета, беря мою руку и начиная её поглаживать. — помниться, как Светлейший Александр Данилович уверовал, что некому его скинуть.

— Волков бояться — в лесу не сношаться, — усмехнулся я. — Пока ты можешь мне противопоставить Бестужева и Черкасского. Первый силён и хитёр, второй не способный на решительные дела. Но и с ними я договорюсь. И газеты напишут то, что нужно, и подвиг я совершу на войне — ты сможешь меня поставить канцлером. Пока это место должно быть свободным.

Я посмотрел на Елизавету, высматривая в её реакции протест. Но, судя по всему, ей сейчас нужно было совсем другое. Вижу, что баба намучилась. Немудрено. С её-то самолюбием и тщеславием. А какой-то там Норов, взял да и бросил. И сейчас носом крутит, когда она признается мне…

Вот отсюда и произрастает желание Лизы убить меня. Она ведь, когда поняла, чего хочет Остерман, смолчала. Не руководствовалась государственными делами, выгодами даже для себя, государыни. Правительница сделала по зову своего уязвленного самолюбия. И множить эту уязвленность опасно. Причем не только для меня, но и для семьи, России.

Срочно нужно подобрать Лизе пару. Ну или провести какой семинар с Подобайловым. Он же мнет девок, что те пищат. А вот с Елизаветой, видимо, тушуется. А мне с того одни беды.

— Ты станешь канцлером. И тогда ты оставишь меня престолоблюстительницей? Простишь то, что я знала, что могут убить тебя, но ничего не сделала? — спросила Елизавета.

— Но я же знал, что ты обиделась на меня, да и я виноват перед тобой. Но ведь сердцу не прикажешь, — говорил я.

Конечно же лукавил. Но… Пока не родила Анна Леопольдовна, крайне сложно обстоят дела с русским престолонаследием. Можно доиграться до того, что придется ставить на царствование гольштинского неуравновешенного русофоба. Иной вариант — Россия с парламентаризмом. Но страна абсолютно к этому не готова. Вообще никак.

— Так сердцу не прикажешь, а мне сердце твоё и не потребно. Мне телеса твои нужны, — сказала Елизавета, томно глядя мне в глаза. — Будь со мной и будешь ты канцлером. В последний раз говорю тебе, Саша. И без того умаялась я и переступаю через себя.

— Негоже канцлеру Российской империи и графу, словно тому племенному быку…

— Так и я не племенная тёлка! — тяжело дыша, поджав нижние губки, Елизавета смотрела на меня с мольбами. — Хочешь? Стану ею?

Ну неужели ей настолько это надо? Уму моему не постижимо. Или тут всего лишь обида? Переспать с красивой женщиной и стать вторым человеком в империи? Или не делать этого и тогда правительница будет искать возможности меня смести с политической доски, ну или вовсе убить? Выбор кажется и очевидным… Да, черт возьми, он очевидный! И мне это нужно!

— То, что сейчас произойдёт, будет нашей тайной. Узнает жена — не обессудь, Лиза, скину тебя с престола, — подумал я.

— Никто не узнает. Мне головное, чтобы я знала, — сказала Лиза, умоляюще и в предвкушении заглядывая мне в глаза.

Хотел ли я Елизавету? Из-за долгого воздержания я сейчас хотел женщину, такую, обезличенную, но приятной наружности. И лучше бы, чтобы это была моя жена. Но Юлиане ещё долго не получится быть со мной близкой. Настолько долго, что мне уже придётся уезжать на фронт.

И чего только не сделаешь ради России-матушки? Ха! Или в угоду своей похоти.

— Чего ждёшь? Зови прислугу, чтоб раздевала тебя. А то попорчу такое платье, стоимостью военного фрегата, — решительно сказал я. — Купишь заместо платья фрегат какой!

— Да что хочешь куплю! — в предвкушении, начиная самостоятельно раздеваться, сказала Елизавета.

А потом я выдал марафон. Сравнимый с тем, что был у нас при последней интимной встрече. В комнате не было кровати, но были мягкие ковры персидские. Помяли их. В какой-то момент Лиза даже попробовала убежать.

— Сюда! — прорычал я, хватая ее за пятку и подминая под себя.

— Будет… Хватит…

— Я только начал, — говорил я, осуществляя свою месть.

Она этого захотела? Пусть получает.

Три часа, почти что не останавливались. Думаю, что русская государыня нынче скинула килограммов так три за это время. Ковер был мокрющий от пота. И не только ковер… Стол блестел влагой, у трюмо на полу влажно. Еще в углу ее зажал. Там тоже можно подскользнуться.

Я уходил, а Лиза тяжело дышала и улыбалась глупой улыбкой. Смотрела в никуда.

— Подпиши вот это! — сказал я, подтягивая престолоблюстительнице бумаги.

— А? Подписать? Давай… — сказала отрешенно Елизавета и поставила свою витиеватую подпись на всех документах, что я подсовывал.

Оставлял я Елизавету настолько утомлённой, что она даже рукой не махнула мне вслед. Любит эта женщина плотские забавы, жить без них не может. Так что, чтобы получать больше удовольствия на долгих дистанциях, нужно заниматься физическими упражнениями. Любишь с Норовым спать, люди и выносливость развивать.

Ну а что? После такого марафона не найти мужчину, который не гордился бы своим успехом.

— Если кто-то узнает, что здесь было, всех сошлю в Сибирь, — сказал я Фролову, когда вышел из покоев государыни.

Как минимум он, да и офицеры, что были у комнаты, где я встречался с Елизаветой, не могли не слышать громких криков престолоблюстительницы. Слышали и слухи все равно расползутся по Петербургу. Но одно дело, когда слухи, иное, когда знают наверняка.

— Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство, — серьёзным тоном и даже с плохо скрываемой радостью говорил Фролов.

Он всё ещё ревнует меня к Марте. А теперь, наверное, подумал, что я уж точно к Рыжей за огонь не буду захаживать. Плох тот мужик, у кого баба гуляет! Всякое, конечно, может быть. Но от хорошего убегают только идиоты, ну или идиотки.

— Остермана арестовать, — сказал я, передавая подписанную Елизаветой Петровной грамоту.

Она была готова подписать любой документ, после первого часа наших жестоких игр. Елизавете нужно пожёстче. И тогда и реформы в России будут быстрее осуществляться.

— Подобайлова вернуть к Елизавете Петровне. Она примет его, — продолжал я давать распоряжения.

— Куда нынче? — спросил Фролов.

— К жене. По утру сразу жду у себя Шуваловых! — потребовал я. — И чтобы волос не упал с головы Петра Ивановича. Он мне нужен пуще всех остальных.

Мучили ли меня угрызения совести? Нет. Я запретил себе заниматься самокопанием и поиском своей вины. Для достижения власти и для того, чтобы получать чины и назначения, люди идут на куда как большие потери и испытания.

И я не изменил Юлиане. Ну, по крайней мере, как и другие мужики, хотелось бы не считать изменой телесную близость. Вот с Анной как-то, то да — это была измена. Уже потому, что я тогда что-то чувствовал к Леопольдовне. А сейчас… Люблю то я одну женщину, жену.

Канцлер… Нужно срочно готовить целую информационную кампанию, чтобы это назначение не вызвало негатива в обществе. Мне не стоит ни в коем случае забываться и перестать чувствовать опору под ногами. Даже если я стану силён, и армия будет вся за меня, что далеко не факт, так как не стоит из политических раскладов исключать ещё и Христофора Антоновича Миниха. Все равно нужно создать общественное мнение, рассказать о себе. Сделать то, что будут делать политики лет так через сто или даже больше. Но тогда это работало. Сработает и сейчас. Люди не меняются. Просто в разное время их глубинные негативные качества вылазят из-за вопросов сословности, родовитости, или чины на то влияют, или квартирный вопрос.

Так что мне нужно срочно возвращаться на фронт и делать всё, чтобы своё имя прославить. И нужно оставить многие закладки здесь, чтобы моё имя опять же подавалось в прессе лишь в положительном ключе.

Статьи о том, что я являюсь одним из главных инициаторов и строительства больницы, и строительства завода, которые уже начинают выпускать массовую продукцию, в том числе помогающую русским побеждать на поле боя, — вся эта публицистика уже подготовлена заранее.

Я лишь хотел начинать информационную кампанию уже сразу после того, как прибыл бы с войны. А сейчас есть необходимость постепенно прогревать общество, чтобы ко мне стали относиться более лояльно, чтобы мои назначения не выглядели словно бы незаслуженными или заслуженными, но только лишь в постели у Елизаветы Петровны.

Говорить о нас, как о любовниках, будут обязательно. Людям всегда проще объяснить возвышение государственного деятеля какими-то странностями, недостойностями. Например, через постель. По крайней мере, у многих других, которые будут считать себя не менее достойными, не будет складываться впечатление ущербности. Ведь они не попали на Олимп русской власти только лишь потому, что не были допущены к телу государыни.

Но у меня есть уже очень много того, о чём следует рассказать людям, чтобы они прониклись моими поступками. Уже давно готова статья про то, как именно я не позволил русскому фрегату сдаться, как я взял на абордаж и потопил французский фрегат, внёс в казну больше двух миллионов денег Лещинского. Теперь об этом можно говорить.

Можно говорить и о том, что я не позволил башкирам начать восстание. Обязательно нужно говорить про успехи в промышленности. Так что через прессу я рассчитывал создать себе образ идейного чиновника, баловня судьбы, благодаря удаче которого Россия встаёт прочно на путь возвышения.

Должен получиться такой вот Меньшиков, но только не казнокрад, не худородный. А ещё я образованный, и стоило бы придумать какой-нибудь университет либо какого-нибудь академика, который принял бы у меня экзамены и тоже написал свою статью о том, насколько я владею математикой, словесностью. Хотя насчёт словесности тут всё понятно: мои сборники стихов пользуются повышенным спросом.

— Ты долго, — уже не лёжа, а сидя на кровати, встречала меня жена, когда я вошёл в её палату.

На улице начинался рассвет. Петухи стали орать еще с полчаса назад. Я понимал, что сегодняшний день мне предстоит провести почти что без сна. Ну или сейчас лягу часа на три, посплю, чтобы не выглядеть вялым. Ведь и сил я потратил на дорогу, на Елизавету…

— Тяжёлые переговоры были с Елизаветой Петровной. Ты только не волнуйся, но меня убить хотели. И это был Остерман.

Вот так и нужно сразу же перебивать повестку разговора и не давать жене подумать, что еще я мог бы делать в покоях государыни.

— Как? Я надеюсь, он уже мёртв? — говорила Юля с суровой решимостью, будто бы прямо сейчас сама вскочит с кровати и пойдёт убивать Андрея Ивановича.

— Непременно будет. Его уже арестовали, и он в Петропавловской крепости даёт показания. Хлипкий оказался. Ещё по дороге в крепость выдал столько, что это даже не на четвертование тянет, а как бы не на кол, — сказал я, потом улыбнулся, взял Юлю за руку и попросил: — Можно я здесь на краешке, на твоей кровати, подремлю немного? В карете не случилось поспать.

— Да, и я лягу с тобой. Ты мне только скажи: от тебя кёльнской водой пахнет, которую Елизавета Петровна пользует…

— Так я был у неё. Ругались, спорили. Я рассказывал, насколько тебя люблю, — не солгал я.

Не врал, просто кое-что умолчал. Но и огромное спасибо Юле, что она не стала допытываться. За всё ей огромное спасибо. А я поспать…

И пусть уже сообщили, что привезли Шуваловых, пусть потомятся еще, дойдут до нужно готовности. Поедать их буду позже.

Окрестности крепости Бендеры.

20 апреля 1736 года.

— Бах-бах-бах! — пошла новая партия отлетов русских ядер и бомб.

Артиллерийская канонада не прекращалась уже более часа. Пока все выглядело на поле боя даже благородно. Шла дуэль между пушкарями противоборствующих сторон. Постепенно, медленно, но выигрывали русские. И что удивительно, не на классе и выучки, в этом турки не сильно уступали. Выигрывали русские артиллеристы благодаря новой смелой тактике и техническому превосходству.

В один момент фельдмаршал Миних решился на такой тактический приём, который ещё никто и никогда не использовал. По сути, он атаковал артиллерией. Это звучит неправдоподобно, но по факту было так.

Благодаря тому, что в армию были доставлены три десятка орудий, которые в корпусе генерал-лейтенанта Норова называли «демидовки», можно было провернуть очень сложный, но крайне интересный манёвр и тактический приём. Ну и стрелки… Этот козырь Миних уже оценил и теперь, когда генерал-лейтенант Норов отбыл в Петербург, решил использовать его наработки по полной.

Впереди были выставлены обычные полевые орудия. Они были выдвинуты вперед на шагов сто. Дальше, на небольшой возвышенности, на брустверах, в два с половиной метра высотой, располагались орудия помощнее — по сути, те, которыми предполагалось штурмовать крепость.

Таких пушек было также тридцать. Но и это не всё. Была ещё и третья линия артиллерийского построения. Вот там и находились «демидовки». Они били поверх голов первых двух артиллерийских линий, попадая примерно на то расстояние, что и выдвинувшиеся вперёд полевые орудия.

Кроме того, такая лакомая приманка для турок, пусть для врага она и казалась беззащитной, но была защищена более, чем неплохо. Рядом с позициями артиллеристов располагались стрелки. Причём Миних в срочном порядке, используя свою власть главнокомандующего, вызвал из корпуса Норова более тысячи стрелков.

Эти штуцерники залегали недалеко от пушек, по флангам, некоторые отряды выдвигались чуть вперёд. И туркам ничего не оставалось, как получать пулю в лоб, ещё не дойдя и четырёхсот метров до артиллерийских орудий. А они пробовали нахрапом ворваться к русским артиллеристам, но сразу же получили такой отлуп, что пришлось убегать побитыми собаками.

А ведь просто стоящие и, казалось бы, незащищённые русские пушки — это был тот приз, на который турки не могли не облизываться. Расчёт на психологию противника был сделан точный. Впрочем, и сам Христофор Антонович Миних думал о том, что, если бы он не знал многих нюансов, то рискнул бы и отправил немалое количество русских солдат для того, чтобы забрать пушки у «глупых» турок, которые оставляют их без охраны, выдвигая вперёд по фронту.

— Бах-бах-бах! — продолжали звучать выстрелы.

Турки, отправив вчера днём в атаку не менее двух своих дивизий, чтобы те захватили русские пушки, умылись кровью, сегодня решили повторить такой же манёвр. Вот только у них не было гаубиц, и не было у них метких стрелков из русских штуцеров.

— Приказывайте стрелкам тайно выдвигаться вперёд. Усильте обстрел турецкой артиллерии. Крепостные мортиры пускай отрабатывают также, — отдавал приказ Миних.

Огромные, массивные русские мортиры, которыми можно было лишь перебросить через крепостные стены снаряд, но вряд ли иметь успех благодаря им на поле боя, всё равно стали отрабатывать по врагу. Миних посчитал, что чем больше будет взрывов или просто прилётов ядер, тем противник еще больше впадет в недоумение от ситуации. И тогда появится возможность для стрелков, укутанных в специальные маскировочные плащи, выдвинуться вперёд и начать отстрел артиллерийской прислуги противника.

— Готова ли кавалерия? — спросил фельдмаршал.

— Да, ваше высокопревосходительство! — отвечал офицер.

— Ждём! — предельно сосредоточенно сказал Миних.

Стрелки ползли, используя высокую траву, прячась в ней. Но учитывая то, что более тысячи человек одновременно ползли в сторону турецких пушек, это не могло пройти незамеченным. Всё-таки человек когда ползёт, оставляет после себя след, и трава не сразу выпрямляется.

— Ба-бах! — одно из полевых орудий разрядило картечь в сторону ползущих русских стрелков.

В основном стальные шарики пролетели поверх голов русских солдат. Стрелки вжали головы в землю, так что лишь двое были ранены. И то по недоразумению и в ноги.

Казалось, что всё идёт так, как надо, но командирам стрелков нужно было сильно задуматься: либо начинать отрабатывать с такой дальности, с более чем трёхсот шагов, либо и дальше рисковать и ползти, будучи обнаруженными.

Где одна пушка развернулась и разрядила картечь, там же это могут сделать и ещё десяток турецких орудий. И тогда, несмотря на рассредоточенность, значительное уменьшение зоны возможного поражения, потери будут расти.

— Пали! — начали отдавать приказы офицеры.

Казалось, что сама земля извергает огонь, начинает дымиться, посылая «подарки» в виде пуль в сторону турок. Редкие стрелки становились на колено, но чаще отрабатывали лёжа.

Сразу же появились раненые и убитые среди турецкой артиллерийской обслуги. Стрелки заходили с флангов, давая возможность русским пушкам продолжать делать свою работу. И такой манёвр, при котором русские артиллеристы не допускают ошибок и не стреляют в сторону, где уже работают русские стрелки, — это сложнейший приём, который без профессиональной подготовки осуществить никак нельзя.

Одно из главных преимуществ русской армии в том, что за последний год она была подготовлена куда как лучше, как только стали поступать значительные средства на учения и стрельбы. Миних приложил к этому руку, не экономя, а заставляя артиллеристов отрабатывать стрельбы на неделе, как минимум, по несколько раз, делая из них истинных богов войны.

Такой подготовке способствовало ещё и то, что в Крыму было взято огромное количество припасов и пушек. Так что русские артиллеристы были готовы так, как не может позволить себе подготавливать своих пушкарей ни одна армия мира. Слишком это дорого и разорительно для государства.

— Кавалерия может выдвигаться, — сказал фельдмаршал Миних.

Если и до того момента, как начала выдвигаться русская кавалерия, земля дрожала от выстрелов и взрывов, то теперь она стала вибрировать ещё сильнее и не переставая. Если бы русский фельдмаршал не знал, как это происходит, то мог бы подумать, что начинается землетрясение.

— Усильте на двадцать долей заряд пороха в пушки! — приказал фельдмаршал.

Сразу же ядра стали лететь чуть дальше, нанося ещё больший урон турецкой артиллерии. Это был эффект, который в совокупности с обстрелом штуцерников должен был полностью дезорганизовать турецких артиллеристов, купившихся на уловку и принявших артиллерийскую дуэль.

Скоро русская кавалерия выскочила из укрытия, построилась в ряды по фронту и начала разгоняться. Медленно, потом всё больше ускоряясь, кирасиры и уланы, а следом за ними и казаки, шли в бой.

Вперёд всех, на воодушевлении, выскочил командир кирасирского полка барон Мюнхаузен. Эта впечатлительная особа в порыве боя позабыла, что нужно держать строй.

Однако приближение огромной лавины русских войск вынудило турок начинать откатывать свои пушки — из всех французских, которые можно было ещё успеть спасти. Турецкие же орудия оставались на поле боя, прислуга бежала. И не было выстрелов в сторону русской кавалерии. Мюнхайзен сможет потом сложить одну из своих баек, приписав себе в этом бою сказочные действия.

И мало оставалось тех, кто вразумит солдат и заставит остаться возле пушек, чтобы стрелять по надвигающейся русской кавалерии. Ведь, прежде всего, русские стрелки отстреливали офицеров.

Русская кавалерия врезалась между турецкими пушками, разряжала свои пистолеты и начинала отрабатывать тяжёлыми кавалерийскими палашами. В это же время стрелки побежали в сторону артиллерийских орудий турок.

Нужно было ещё немного времени, чтобы заложить фугасы и подорвать орудия. Со всеми не получится, но часть артиллерии врага будет уничтожена.

— Трубите отступление, — спокойным, но явно удовлетворённым тоном сказал фельдмаршал. — Сегодня мы победили. Пора уже думать о генеральном сражении.

Демонстративно показывая всем, что выполнил свою работу, Христофор Антонович Миних покинул наблюдательный пункт и направился к себе в шатёр. Там он останется ожидать докладов о утреннем бое. Здесь же он напишет реляцию в Петербург о первой серьёзной победе русской армии под Бендерами.

День на то, чтобы насладиться такой победой и потом нужно еще раз проработать план генерального сражения. Необходима корректировка. Ведь турки сегодня лишились не мене пятидесяти пушек.