Русский фантастический, 2014 № 02. Фантограф

Казнить нельзя помиловать Елена Елизарова

Казнить смертников вывели на рассвете. Двоих: тощего плешивого мошенника и кряжистого рыжего иноверца. Вытолкали из королевских подземелий на свет божий и плетьми погнали на площадь Висельников.

Солнце едва взошло, но охочая до зрелищ толпа уже запрудила площадь. Мрачно переругивались городские оборванцы, отпускали неуклюжие шутки лавочники, да степенно покашливали в кулаки ремесленники и мастеровые. В публичных казнях в королевстве знали толк. И, что ни утро, рубили на площади Висельников головы. Иных, правда, сжигали, а кого попроще, так и вздёргивали наскоро, на радость воронам, что расплодились за последние годы числом несметным.

— Фальк, сын Фреола, — перекрыл шум толпы голос городского глашатая, — уличён в лихоимстве, повинен в мошенничестве и воровстве. Приговаривается к отсечению головы. Фаркей, сын Фиримона, уличён в святотатстве, повинен в иноверии и колдовстве. Приговаривается к сожжению на костре.

Стража выстроилась в каре, под улюлюканье и свист поволокла приговорённых к центру площади Висельников. Опёршись на рукоять топора, замер рядом с плахой палач. Его подручные сноровисто и деловито укладывали последние вязанки хвороста у подножия врытого в землю столба.

Когда меж зубцов восточной городской стены выглянул золотой диск солнца, когда стража, расступившись, бросила смертников на колени, когда первый удар колокола возвестил, что в королевство пришёл новый день, распахнулись врата примыкающей к площади Висельников с юга Святой Обители. Его блаженство авва Фернар, десница и глас Господний, второе лицо в стране после короля, ступил на площадь. Враз сошла на нет людская разноголосица. В нарушаемой лишь отрывистым вороньим карканьем тишине авва Фернар, поджарый, жилистый, однорукий, стремительным шагом двигался по образованному раздавшейся толпой коридору. Обрубок отсечённой по локоть левой руки подобно маятнику раскачивался в такт шагам.

Было его блаженству за сорок. И было в его гордом, властном лице нечто такое, что заставляло людей робеть и отводить взгляды. Каждодневная аскеза не иссушила мускулистое, налитое сдержанной силой тело воина. Авва Фернар и был воином до того, как принял сан. Именно он, командуя конницей, переломил ход решающей битвы в двадцатилетней давности Войне за Веру. И счёл своим долгом взять на себя власть церковную сразу после победы. С боевым клинком, однако, его блаженство так и не расстался, короткий меч по-прежнему был приторочен к перетягивающему сутану ремню.

В пяти шагах от приговорённых авва Фернар остановился. Вор и мошенник Фальк с мольбой и подобострастием глядел на него с колен. Авва Фернар был сейчас его последней надеждой: право помилования осуждённых издревле, ещё со времён многобожия, принадлежало главе духовенства, второму лицу в стране после короля.

Его блаженство вскинул уцелевшую в битве руку и обратил лицо к небесам. Дела осуждённых на смерть авва Фернар знал наизусть. И сейчас молил Всевышнего за раба Божьего Фалька. Молил, пока не раздался в голове неслышимый для других глас Господний.

Авва Фернар резко выдохнул, воздетая к небесам рука полетела вниз.

— Волей Всевышнего этот человек помилован! — низким, с лёгкой хрипотцой голосом выкрикнул он. — Дайте ему коня, пусть уходит!

— Святой отче, — тощий плешивый Фальк грянулся оземь, извиваясь, пополз вперёд. Исступлённо, в кровь разбивая губы, принялся целовать землю. — Заступник, святой отче, живи ж ты вечно…

Авва Фернар шагнул к плечистому иноверцу, упёр взгляд в заросшее рыжим волосом лицо.

— Чего уставился, святоша? — с издёвкой спросил вдруг тот. — Таким, как я, Господня милость заказана, не так ли?

Авва Фернар, проигнорировав дерзкую речь, вновь вскинул руку, обратил лицо к небесам и стал просить Господа за раба Божьего Фаркея. Он знал, что смертник прав: для святотатцев у Создателя милости нет, за многие годы Всевышний не пощадил ни одного. Вот и сейчас его блаженство ждал минуту, другую, третью… Господь безмолвствовал. Авва Фернар опустил руку.

— В помиловании отказано. Предайте его огню!

Смертник внезапно расхохотался.

— Желаю тебе поскорее оказаться на моём месте, святоша.

Авва Фернар повернулся к приговорённому спиной и пошёл с площади прочь. Дерзкий лающий смех летел ему в спину. Что ж, кем-кем, а трусом иноверец не был. Как, впрочем, и большинство из них, пришла вдруг крамольная мысль. Авва Фернар привычным волевым усилием её подавил.

До полудня его блаженство разбирал дела, коих накопилось изрядное множество. Затем скромно отобедал в общей трапезной и велел послушнику подседлать жеребца. Лошади были слабостью святого отца, едва ли не единственной, ещё с прежних времён, с войны. Верховую езду сменило фехтование, за ним последовала уединённая молитва, так что в подземелье его блаженство спустился к трём пополудни.

Было в подземелье промозгло и стыло. И безмолвно: гнетущую, ватную тишину нарушали лишь редкие вопли, доносящиеся из дальних пыточных. Неслышно ступая, авва Фернар двинулся по коридорам. В конвое он не нуждался, шёл один, ведомый мятущимся огоньком со свечного огарка. У забранных решёткой одиночных казематов, в которых томились смертники, останавливался, подолгу смотрел вовнутрь и шагал дальше. Лиходеи и лихоимцы, разбойники и казнокрады, под пыткой признавшиеся в содеянном, — у каждого из них оставался ещё шанс. И шансом этим был он, авва Фернар, тот единственный, кто способен был слышать глас Господний. У врагов короны, мятежников и бунтовщиков, безбожников и иноверцев шансов не было никаких. Предательства Господь не прощал.

Камеру, где содержалась преступница, приговорённая к казни на завтра, его блаженство оставил напоследок. Поднеся к решётке свечу, всмотрелся в лицо узницы. Была та совсем молода и, даже измождённая, истерзанная пытками, дерзко и удивительно красива. Безбожница и бунтовщица, поносившая святую церковь и злоумышлявшая на короля, припомнил авва Фернар. Он нахмурился, отринул внезапно охватившую его жалость и зашагал к ведущей наверх лестнице.

Растаяли под сводами Святой Обители последние слова вечерней молитвы, и авва Фернар направился в свою келью. Ни размерами, ни убранством та не отличалась от прочих. Пять шагов в длину, три в ширину. Вся обстановка — дощатый стол, два плетёных стула, чулан да ветхий топчан в углу.

Авва Фернар переступил порог и притворил за собой дверь. Чужое присутствие он даже не увидел — почувствовал. Виду не подал, лишь дрогнул огонёк с зажатой в руке свечи, да холодная струйка пота чиркнула от затылка по позвоночнику.

— Ну, здравствуй, Фернар, — произнёс из темноты за спиной низкий, с лёгкой хрипотцой голос. Его блаженство впервые за многие годы ощутил страх. Был голос говорившего ему не просто знаком — был он неотличим от его собственного.

Авва Фернар медленно повернулся, шагнул вперёд раз, другой. И в свечном сполохе увидел сидящего за столом человека. С лицом, так же неотличимым от его собственного, как и голос.

— Филип… — едва слышно прошептал авва Фернар. — Ты… — Он осёкся. — Живой?

— Как видишь, — подтвердил гость.

Были Фернар и Филип братьями. Близнецами, рождёнными в один день. И были они неразлучны. До тех пор, пока в нищем, раздираемом междоусобицей, погрязшем в многобожии и неверии королевстве не взошёл на престол новый монарх, адепт и посланник единого Господа. Через год после коронации вспыхнула, а потом и захлестнула страну война. Пятилетняя, кровавая, страшная, названная Войной за Веру и закончившаяся победой короны.

Междоусобице настал конец. Уцелевшие уездные князья и бароны присягнули монарху на верность. Владения не уцелевших отошли в казну. Объединённое именем Господа королевство встало с колен. Но подняться в полный рост всё ещё не могло. В провинциях один за другим зарождались, набирали силу и кровавили землю бунты и мятежи. Не принявшие истинную веру отщепенцы и изверившиеся безбожники терзали страну дерзкими набегами, громили воинские гарнизоны, жгли церкви, умерщвляли королевских наместников и мытарей. Выбрались из чащоб и сели на проезжие тракты лесные разбойники. И, выжидая, копили силы воинственные соседи.

Под королевские знамёна братья встали вместе. Филип офицерствовал в пехоте, Фернар — в кавалерии. И воевали за короля до тех пор, пока Филип не дезертировал накануне решающего сражения, уведя за собой пехотный полк. Конной атакой переломивший ход этого сражения и потерявший в нём руку Фернар публично отрёкся от брата. А год спустя получил известие о его смерти…

С минуту братья молча, словно в зеркало, глядели друг другу в глаза.

— Как ты попал сюда? — прервал наконец молчание авва Фернар. — И зачем?

Филип хмыкнул, пожал плечами.

— Присядь, — предложил он. — Можешь считать моё появление у тебя Божьим чудом, брат. Впрочем, можешь считать чем угодно. Важно, что я здесь. И что я здесь с просьбой.

— С просьбой? — удивлённо повторил авва Фернар. — Ко мне? С чего ты взял, что я стану её выполнять?

Филип задумчиво побарабанил пальцами по столу.

— Всё же присядь, брат, — попросил он. — Ты не спрашиваешь, где я был и что делал все эти годы?

— Мне это безразлично, — авва Фернар остался стоять. — Впредь изволь не называть меня братом. Брата у меня нет, я потерял его в тот день, когда выяснилось, что он — предатель и трус.

— Что ж, — Филип усмехнулся. — А я вот продолжаю считать тебя братом. Несмотря на то что брат у меня, по сути, фанатичный палач.

Авва Фернар закаменел лицом, ладонь метнулась к рукоятке клинка.

— Полноте, — Филип даже не шелохнулся. — Неужели ты поднимешь на меня руку?

Авва Фернар стиснул челюсти, усилием воли сдержал гнев.

— У нас три руки на двоих, — сказал он. — И всего одна из них принадлежит мне. Но её хватит, чтобы…

— Ты заблуждаешься, — прервал Филип. — Можешь полагать меня трусом, твоя воля. Но ради твоего же блага — не думай, что лучше меня управляешься с клинком.

— Ты угрожаешь мне?

— Предупреждаю. В общем, так, — Филип подобрался. — Завтра твоя свора собирается казнить девушку по имени Франия, обвинённую в безбожии и мятеже. Прошу тебя: не допусти этого.

Авва Фернар ошеломлённо потряс головой.

— Ты не в своём уме, — бросил он.

— В своём. Я прошу тебя помиловать осуждённую.

Его блаженство презрительно скривил губы.

— Вот, значит, для чего ты явился ко мне, — проговорил он. — Напрасно пришёл. Я никого не милую, милует Господь Бог.

— Бога нет, — возразил Филип насмешливо.

Авва Фернар, смежив веки, с минуту молчал. Потом сказал спокойно:

— Только за эти слова ты уже заслуживаешь смерти. Но ради нашей покойной матери я пощажу тебя. Уходи откуда пришёл.

— Я уйду не раньше, чем закончу дело с тобой. Значит, милует Господь Бог. Ну допустим. И как же он это проделывает?

— Глас Господний раздаётся у меня в голове.

Филип усмехнулся и посмотрел на брата в упор.

— Это всего лишь голос твоей совести, Фернар. Вернее, того, что от неё осталось. Твой господин утопил королевство в крови. А ты прислуживаешь ему, как цепной пёс, прикрываясь этим своим истуканом, которого величаешь господом.

Авва Фернар рванул из ножен клинок. В то же мгновение Филип вскочил, ногой отпихнул от себя дощатый стол и отпрыгнул назад.

— Прибери оружие, Фернар, — выдохнул он. — Прости меня за мои слова, я сказал их в запале. Я молю тебя, — Филип шагнул вперёд и неожиданно пал перед братом на колени: — Пощади девушку! Она — моя дочь.

— Что?!

— Франия плоть от плоти моей и единственный живой человек одной с нами крови. Клянусь в том памятью матери.

Авва Фернар с силой вогнал в ножны меч. Отступил назад. Мать умерла, когда им с Филипом не исполнилось ещё и двенадцати. Отец пережил её на год и оставил после себя лишь долги. Имение ушло с торгов, и идти бы близнецам по миру, не заметь их наследный принц. Будущий король взял сирот под свою руку, потом приблизил к себе. Дал им образование, офицерские чины, а взойдя на трон, дал и веру. Королю братья были обязаны всем. Оба. Но только он, Фернар, долг свой оплатил. А трус и чистоплюй Филип в решающий момент предал. Король немилосердно жесток, сказал Филип двадцать лет назад, в тот день, когда последний раз видел брата. Что ж, он прав, к врагам его величество жесток и немилосерден, но что с того?

Сейчас человек, которого Фернар некогда называл братом, пытался шантажировать его. Совесть, голос крови, родственные чувства — всё пошло в ход. Напрасно. Тот, кто посвятил себя службе Всевышнему, глух к увещеваниям и мольбам. У него есть к чему прислушиваться и чьей воле повиноваться.

— Убирайся прочь, — твёрдым голосом велел его блаженство. — Уходи, пока я не приказал…

— Не приказал что? — Филип медленно, в три приёма поднялся с колен. — Схватить меня и предать пыткам?

Авва Фернар не ответил. Филип, опустив голову, долго молчал, потом проговорил глухо:

— Ты отказываешь мне в просьбе?

— Отказываю.

— Что ж… — Филип скрестил на груди руки. — Ты не спросил меня, как я провёл все эти годы, но я скажу тебе сам. Я, видишь ли, воевал за веру. Нет, не за то, что полагаешь верой ты. А за то, во что должен, обязан верить всякий порядочный человек. За принцип, называемый свободой, который важнее чувства долга, важнее мужества. Вряд ли ты поймёшь почему. Да, я знаю, у тебя тоже есть принципы. К примеру, знаю, как поступил бы ты, окажись сейчас на моём месте. Ты заколол бы меня, а завтра принял бы смерть вместе со своей дочерью. Это в твоём понимании был бы честный, мужественный поступок, не так ли?

Авва Фернар вновь не ответил.

— Бывает мужество и другого толка, — сказал Филип и неожиданно улыбнулся. — Знаешь, брат, я тебя убивать не стану.

Смертницу вывели казнить на рассвете.

— Франия, дочь неизвестного, — разносился по площади Висельников зычный голос городского глашатая, — уличена в святотатстве, повинна в безбожии и мятеже против короны. Приговаривается к сожжению на костре.

С первым ударом церковного колокола врата Святой Обители распахнулись. Авва Фернар, десница и глас Господний, второе лицо в стране после короля, ступил на площадь. Провожаемый хриплым вороньим карканьем, двинулся по образованному расступившейся толпой коридору. Обрубок отсечённой по локоть левой руки подобно маятнику раскачивался в такт шагам.

Брошенная на колени смертница ошарашенно смотрела его блаженству в лицо. Авва Фернар на мгновение задержал на ней взгляд. Затем вскинул уцелевшую руку и обратил лицо к небесам. Недвижно стоял минуту, другую. Резко выдохнул и распрямил плечи.

— Волей Всевышнего эта женщина помилована! — хрипло выкрикнул он. — Подседлайте ей коня, пусть уходит!

Развернулся и пошёл от спасённой прочь.

— Ваше блаженство, — догнал священника ошеломлённый начальник стражи. — Ваше блаженство, эта женщина… Она преступница и еретичка. Она…

Авва Фернар остановился. Проводил взглядом удаляющуюся с места казни всадницу.

— Я слышал глас Всевышнего, — сказал он. — Создатель велел помиловать её. Впрочем, возможно, Господь ошибся.

— Что?! — опешил начальник стражи. — Что вы сказали?

— Сказал, что Всевышний, возможно, неправ, — пояснил авва Фернар.

От изумления у начальника стражи перехватило дыхание. Первый духовник королевства усмехнулся и нетвёрдой походкой побрёл по направлению к конюшням. Начальник стражи оцепенело смотрел ему в спину. Затем опустил взгляд и ахнул. За святым отцом тянулся по брусчатке кровавый след.

К полудню авва Фернар освободился от пут. Рывком выдрал изо рта кляп. Превозмогая боль, поднялся, его шатнуло, от слабости подкосились колени. Его блаженство вцепился пальцами в стол, чтобы не упасть. Голова раскалывалась, и саднило в виске, в том месте, куда брат нанёс удар рукояткой меча.

Опустив взгляд, авва Фернар долго смотрел на подсыхающую на каменном полу кровавую лужу. И на руку брата, которую тот, намертво перетянув жгутом плечо, ударом клинка отсёк по локоть. Отсёк, даже не вскрикнув от боли и не застонав. Мертвая рука, казалось, глумилась над авва Фернаром посиневшими, сложенными в непотребном жесте пальцами.