Русский Харбин

Глава пятая Как в Харбине веровали

В Харбине основные духовные ценности русской диаспоры основывались на православной культурной традиции, а в повседневном, тесном общении с ней мирно сосуществовали и другие этнические общины города. У каждой из них были свои храмы, учебные и общественные заведения, а коренное население вело свой неизменный образ жизни, как привыкло это делать тысячелетиями, неукоснительно соблюдая предписанные предыдущими поколениями праздники и обычаи. Так, например, китайцы в свой Новый год, приходящийся в европейском календаре на февраль, носили по улицам извивавшихся от ветра бумажных драконов и лихо отплясывали под грохот огромных барабанов и лязг медных тарелок. Буряты и монголы, сообразно своей традиции, устраивали в условленные дни состязания всадников в степи. Уйгуры и другие малочисленные племена шаманствовали, общались с духами и испрашивали благословения последних на всякие случаи кочевой жизни и т. д. Харбинские китайцы в подавляющем большинстве своем исповедовали буддизм и вполне миролюбиво относились к исподволь возникшей рядом с ними православной культуре. Русские батюшки увлекались миссионерской деятельностью в том объеме и масштабах, в каком умели справляться с этой задачей, и с учетом пространств и расстояний Северо-Восточного Китая. Общеизвестна старая харбинская история с китайцем, рассказанная в одной из проповедей святителем Филаретом своей харбинской пастве. Этот незадачливый китаец в один из ранних весенних дней решил по какой-то спешной надобности пробежать по начавшему уже таять льду Сунгари и, оступившись, оказался в воде, превратившейся в холодное мелкое крошево — смесь воды и мелких льдинок. Сунгари в любое время года славилась тем, что в воде ее круглогодично растворен желтоватый осадок под названием «лёсс», отчего на взгляд она всегда кажется мутной. У невольно глотающего воду утопающего легкие быстро забиваются лёссом, и это означает неминуемый конец. Бедняга стал тонуть, но был чудесным образом спасен. Понимая, что ему не выбраться из ледяной воды, китаец так сильно испугался, что не выдержал и крикнул по-русски три-четыре известных ему слова: «Старик с вокзала, помоги!», подразумевая неоднократно виденный им образ святителя Николая Чудотворца, покровителя Харбина, что некогда был благоговейно установлен в часовне в здании городского вокзала. Утопающий тут же потерял сознание, а когда очнулся, то обнаружил, что стоит все в той же холодной воде, но уже по колено, почти что у самого берега. Китаец вылез, отдышался и под впечатлением пережитого чудесного происшествия поплелся на харбинский городской вокзал, где, как известно, долгое время, даже при советской администрации, пребывал образ святого и перед ним теплилась неугасимая лампада. Икона Николая Чудотворца на вокзале пользовалась большим почитанием путешествующих, и перед ней всегда горели сотни зажженных свечей. Говорят, что китаец упал на колени перед иконой, а на следующий день крестился с именем Николай. Кстати, очень многие его соплеменники принимали Святое Крещение, и очень значительное их число — с именем Николай… Святитель Филарет в своей проповеди о чудотворце Николае Мирликийском рассказывал пастве и такой случай, характеризующий почитание этого святого не только православным людом, но и местным маньчжурским народонаселением. «Имейте в виду, святителя Николая весь Дальний Восток, вся китайская страна очень почитает. Как-то один русский охотник забрел далеко, далеко в тайгу или в степь, и там попал на китайский хутор, где искал отдыха. Приветливые хозяева его приняли, он увидел у них над дверью старенький образок святителя Николая и думает: «Что эти язычники могут с ним сделать, зачем он им нужен?». И хотел у них взять. Хозяин обиделся, говорит: «Как ты хочешь взять у нас этого Старика, он такой добрый, он так хорошо помогает. Мы ни за что не отдадим!»»[3]

Иную историю рассказывал некий настоятель православной церкви на Кривой улице в Харбине. В сентябре 1945 года в храм зашли трое советских летчиков и в нерешительности остановились перед алтарем. Так как службы в тот момент не было, настоятель подошел к ним, отвел в сторону и полюбопытствовал: «Господа, что вам будет угодно?» В ответ на это пришедшие рассказали ему следующую историю. Выполняя задание командования, экипаж самолета в составе трех летчиков вылетел на бомбардировку японских учреждений и войск в Харбине. На подлете к городу летчики, все как один, из-за облака увидели лицо старика, который поднял руки, и… самолет словно бы остановился в воздухе. Он не падал, но и вперед лететь не хотел. Могли повернуть направо, налево, назад, вниз, но только не вперед… Сбросив бомбы за чертой города, летчики вернулись на аэродром, не выполнив задания, но и не спешили докладывать о произошедшем начальству. Кто-то из них предположил, что образ старика очень походил на знакомого ему с детства по иконам Николая Чудотворца. И вот, собравшись с духом, втайне от политработника эскадрильи, пришли в храме ему поклониться. Поставили свечки, ушли…

Эта история замечательна прежде всего тем, что сами горожане свидетельствовали о том, что на Харбин за все время японской оккупации не было сброшено ни одной авиабомбы.

В честь святителя Николая Чудотворца была освящена и одна из главных достопримечательностей Харбина и предмет особой гордости харбинцев — Соборная площадь со знаменитым Свято-Николаевским собором в центре. Храм этот был заложен весной 1899 года по проекту петербургского архитектора Иосифа Владимировича Подлевского, участника строительства КВЖД, известного также как архитектор Балтийского судостроительного завода, Политехнического института и Покровской церкви при нем в Петербурге. Среди прихожан храма долгое время было распространено мнение, что «собор… рубили русские мастера на Вологодчине, а затем заново собирали в Харбине», однако документальных подтверждений тому в наши дни найдено не было. Храм был исключительно деревянным, срубленным из сорта дерева темного цвета, из-за чего харбинские обыватели стали именовать его «шоколадным», и, согласно плану, был задуман в форме креста. Перекрытия его были шаровыми, а звонница украшена главами с шашечным покрытием — то, что в церковной архитектуре обычно называется «вологодским типом». Кроме этого во внешнем декоре здания можно было разглядеть резные колонки в древнерусском стиле. Строительство храма было завершено в 1899 году, а 18 декабря 1900 года, при большом стечении харбинского епархиального духовенства, состоялось торжественное его освящение. Общепризнанным мнением среди горожан было то, что именно Свято-Николаевский собор играл особо важную роль в духовной жизни Харбина, как до большевистского переворота 1917 года, так и после. В лучшие времена жизни города старостами собора становились наиболее уважаемые жители Харбина — князь С. Н. Хилков, генерал Д. Л. Хорват, инженер Б. В. Остроумов. Судьба храма, простоявшего в Харбине 66 лет, во многом повторила судьбы его прихожан и клира, однако к этому мы вернемся позже, а пока стоит рассказать о том, что стало с харбинским православным духовенством после того, как распалась Российская империя. Как следствие этого катаклизма мирового масштаба пришло в упадок и церковное управление епархиями — ближними и дальними.

На территории Маньчжурии указом уже Зарубежного синода была образована Харбинская епархия, а управлявшим ею епископом был поставлен митрополит Харбинский и Маньчжурский Мефодий. Имя этого митрополита всегда было окружено в Харбине огромной любовью и уважением паствы. Неустанными трудами он воссоздал Маньчжурскую епархию в том виде, в котором она оставалась неизменной до своего вхождения в юрисдикцию Московского патриархата. Этого архиерея, по признанию современников, отличала искренняя религиозность, подлинная любовь к Отечеству и русскому народу. Крушение государства Российского, Гражданская война и последовавшие гонения большевиков на Церковь и на ее клир застали Мефодия на его кафедре в Оренбурге, вынудив владыку к отъезду за рубеж. В Харбине владыка, как проповедник проводил значительную работу по сохранению канонических устоев православия среди беженцев и «старожилов», а как богослов продолжил религиозно-просветительскую деятельность, что сплотило почти все тогдашнее православное население Маньчжурии. Владыка курировал и благотворительную деятельность своих приходов, включая создание в Харбине приюта для престарелых и сирот, получившего название «Дом-убежище имени митрополита Мефодия».

День его кончины впоследствии ежегодно отмечался харбинскими прихожанами и клиром, а центром молитвенного поминовения стал Свято-Николаевский кафедральный собор, под сводами которого в склепе, напротив образа святителя Николая, был погребен первый глава Харбинской епархии. Его преемником стал митрополит Мелетий (в миру — Михаил Васильевич Заборовский), родившийся в 1869 году в селе Гилевском Тюменского уезда Тобольской губернии. Продолжая дело своего отца-протоиерея, он окончил Тобольскую духовную семинарию и в 1889 году был рукоположен в священный сан. Со временем, овдовев, поступил в Казанскую духовную академию, принял монашество. Послушание свое исполнял в Сибири, где был ректором Томской духовной семинарии. С 1908 года, став епископом, последовательно возглавлял барнаульскую и якутскую кафедры. В 1920 году переехал из Читы в Харбин, где жил и работал в подворье Пекинской духовной миссии. В 1930 году был возведен в сан архиепископа. После кончины митрополита Мефодия архиепископ Мелетий был назначен главой Харбинской православной епархии в сане митрополита. Новый митрополит придавал большое значение подготовке епархиальных кадров, и по его инициативе в целях пополнения лиц духовного звания в 1934 году в Харбине открылся знаменитый Институт Святого Владимира. Во главе его стал епископ Димитрий (Вознесенский), отец будущего святителя Филарета. Первоначально в институте было учреждено три факультета: богословский, политехнический, а также восточно-экономический, но впоследствии остался только богословский, как в большей степени отвечавший целям и задачам данного учебного заведения. Стараниями владыки Мелетия действовала и Духовная семинария, открытая в 1938 году. Как и при его предшественнике, в епархии велась большая благотворительная деятельность. При Иверской церкви в 1933 году был открыт Серафимовский приют для мальчиков и дом призрения престарелых. Была организована Серафимовская народная столовая с бесплатными обедами для малоимущих горожан. В годы управления митрополитом Мелетием Харбинская епархия достигла своего расцвета в хозяйственной деятельности: были открыты свечной завод, дача для пчеловодства, золотошвейная и иконописная мастерские, похоронное бюро. При Казанско-Богородицкой мужском монастыре действовала больница с амбулаторией имени доктора Казем-Бека, открылась общедоступная епархиальная библиотека. Продолжали действовать Харбинские музыкальные курсы для русской молодежи.

В годы японской оккупации при деятельном участии митрополита Мелетия было написано «Архипастырское послание православному духовенству и мирянам харбинской епархии» с протестом оккупационным японским властям против требуемого ими поклонения всех русских во время службы в храмах в сторону построенных японских храмов, посвященных языческой богине Аматерасу-Оомиками. Особенно Мелетий протестовал против предполагаемой японской администрацией установки статуи этой богини в приделах Свято-Николаевского собора. Тогда это было расценено как мужественный поступок, с учетом психологии японцев и их фактической безраздельной властью на всех оккупированных территориях. Послание вызвало воодушевление русских прихожан, почувствовавших защищенность своей веры, а японские власти были так удивлены столь энергичным протестом, что не решились продолжать давление на православных и даже отменили этот этически сомнительный приказ.

Митрополит Мелетий принимал самое активное участие в координации строительства в Харбине церкви в честь Благовещения Пресвятой Богородицы и преподобного Сергия Радонежского, в один из фундаментных блоков которой был вложен специальный оцинкованный футляр с запечатанной в него серебряной пластиной и текстом послания потомкам. Также была положена частичка мощей святителя Иоанна, митрополита Тобольского. Под сводами храма, возведенного при его участии, владыка и был погребен после своей кончины 6 апреля 1946 года. Сам храм просуществовал 17 лет, и в 1958 году был закрыт в связи с продолжившимся массовым отъездом русских людей из Харбина. Китайские коммунистические власти использовали захваченное ими здание под цирковое училище, и упокоившиеся останки митрополита Мелетия были осквернены. В довершение всего, в 1970 году в период беснований хунвейбинов храм был взорван. Преемник почившего митрополита Мелетия, знаменитый некогда миссионер Нестор Камчатский, автор документального труда о разрушении большевиками святынь Московского Кремля в ноябре 1917 года, митрополит Нестор (в миру — Николай Александрович Анисимов) родился 9 ноября 1884 году в Вятке. В 1905 году он вступил в число братии казанского мужского Спасского монастыря, и 17 апреля 1907 года принял монашество с именем Нестор, добровольно отправившись миссионером на Камчатку. Среди местных языческих народностей тунгусов, чукчей, коряков, алеутов и камчадалов в те времена не велось никакой работы в части духовного и культурного просвещения, однако по прибытии нового миссионера с благословения архиепископа Владивостокского и Камчатского Евсевия была открыта Камчатская духовная миссия. С началом Великой войны Нестор, хотя и возглавил на германском фронте санитарный отряд, неоднократно участвовал с кавалерийским полком в атаках на позиции противника, за что был пожалован крестом на Георгиевской ленте. За весь период войны он не только был награжден орденами Святого Владимира IV степени, Святой Анны III и II степеней, орденом Святого Николая, но получил и ряд духовных наград. Незадолго до окончания войны по представлению протопресвитера военного и морского духовенства Св. синоду Нестор был отозван с фронта и поставлен в первого самостоятельного епископа Камчатского и Петропавловского. Вскоре после падения монархии он был призван на Московский Всероссийский Поместный собор, по завершении которого не смог отбыть на Камчатку — пути сообщения туда были закрыты. Пришлось задержаться во Владивостоке, откуда в 1921 году владыка выехал в Харбин. В этом городе Нестор последовательно участвовал в открытии «Дома милосердия и трудолюбия» для детей-сирот и престарелых, приюта глухонемых, клиники для морфинистов, а также дома душевнобольных. На ниве духовного искусства Нестор стал основателем харбинской школы живописи и иконописи. В июне 1945 году, за три месяца до начала военных действий с Японией, с благословения советского Патриарха Алексия I, за богослужением Нестор стал возносить молитву о Патриархе Московском и всея Руси. Таким образом, этот архиерей-конформист примирился с церковью, воссозданной богоборческой советской властью, с надеждой быть принятым в лоно Московской патриархии. Немедленного эффекта, разумеется, не последовало, однако, когда через информаторов японской полиции стало известно об этих поминовениях, владыку ждали серьезные неприятности, и только разразившаяся война японцев и СССР отвратила от него неминуемый арест. Неудивительно, что уже в сентябре 1945 года Нестор на службах с энтузиазмом возглашал «многая лета» входящим в Харбин советским войскам.

В 1946 году в Харбин из Москвы была отправлена делегация Московской патриархии, чтобы возвратить «в лоно Матери-Церкви духовенство и паству, волей судьбы долгое время находившиеся в отрыве от Московской патриархии». За четко выраженную лояльность советской власти в годы японской оккупации Нестор был назначен управляющим Харбинской и Маньчжурской епархией, а также Патриаршим экзархом по Восточной Азии с возведением в сан митрополита.

Впрочем, уже 1948 году митрополит Нестор был арестован коммунистическими китайскими властями и депортирован в СССР, где после непродолжительных следственных действий в МГБ Хабаровска был обвинен в антисоветской деятельности, которая заключалась в написании книги «Расстрел Московского Кремля» и совершении панихид по убиенным в Алапаевске родственникам императорской фамилии. В частности, ему инкриминировалось и то, что в Харбине у входа в Камчатское подворье в 1936 году по его почину была воздвигнута часовня, которую венчала «шапка Мономаха» — символ монаршей власти на Руси. Это памятник был задуман, как воздаяние православным венценосным мученикам: императору Николаю II, царской семье и королю Югославии Александру I (Карагеоргиевичу), известному покровителю русской эмиграции, убитому в Марселе в 1934 году. Как следствие этого, владыка Нестор оказался лишен свободы почти на восемь лет, ибо уже после смерти Сталина был досрочно освобожден 1 января 1956 года. Московская патриархия не забыла своего верного сторонника, и с 1956 по 1962 год Нестор был митрополитом Новосибирским и Барнаульским, оставаясь под пристальным вниманием и негласным надзором местных управлений КГБ. Близко знавшие его люди утверждали, что митрополит Нестор прожил большую и многотрудную жизнь, но до последних дней жил с верой и любовью к своей пастве, сохранил редкую доброту, живой ум и простоту. Скончался он 4 ноября 1962 года от кровоизлияния в мозг, и похоронен был неподалеку от подмосковного Переделкино, в ограде храма Преображения Господня. В последний путь верного митрополита проводил сам Святейший Патриарх Алексий I, сказавший в проповеди о покойном, что «…надо следовать завету владыки Нестора, который он нам оставил: «Куда бы судьба и события ни забрасывали меня, я всегда и везде помнил не только о своем пастырском сане, но и о великом назначении русского человека, во всех своих поступках и помыслах стремясь проявить присущие нашей великой нации чувства сердечного, участливого отношения к людям»».

Последним архипастырем Маньчжурии Бог судил стать архиепископу Никандру (в миру — Леониду Николаевичу Викторову), родившемуся в 1891 года в семье священника Ярославской епархии. В 1911 году за отменные знания семинарист Викторов был командирован в древнейшую на Руси Киевскую духовную академию, которую блестяще закончил в годы Великой войны, в 1915 году. В том же году он был рукоположен. Ввиду германского наступления и сворачивания пастырской деятельности в Малороссии многие иереи были переведены в Россию. Среди них оказался и о. Леонид, назначенный служить в Спасо-Преображенский собор города Перми. Кроме того, в этом городе пастырь вел уроки Закона Божьего в трех учебных заведениях. С отречением государя вакханалия безбожия стала набирать обороты, делая клириков и мирян, твердо державшихся своей веры, потенциальными жертвами городской черни или представителей новой власти, особенно не церемонившихся с духовенством, а при большевиках приступивших к планомерному его уничтожению. Оставаться в Перми стало небезопасно, и молодой иерей получает благословение своего владыки на отъезд в Сибирь, где советская власть еще не могла проявлять себя столь жестокими способами, как в европейской части России. После непродолжительного пастырского служения в Омске иерей Викторов перебирался в Томск, где стал военным священником на Восточном фронте Верховного правителя России адмирала Колчака, и в январе — феврале 1920 года принял участие в легендарном Ледяном походе генерала Каппеля, во время которого отморозил руки и ноги. Обмороженный, он продолжил движение с поредевшей каппелевской армией до Владивостока, а затем, как и многие предвидевшие победу большевиков и воцарение их кровавой диктатуры, уехал в Харбин. В этом городе о. Леонид служил в разных церквях, и в 1927 году стал настоятелем Свято-Николаевского кафедрального собора, вместе с тем занимаясь законоучительством в одном из городских учебных заведений. В годы японской оккупации Маньчжурии, ставшими для очень многих русских весьма тревожными, он не проявлял открыто своих политических воззрений. Приход в Харбин советских войск владыкой Нестором воспринят двойственно. Так как по Харбину прокатилась волна арестов органами СМЕРШ, о. Леонид, как бывший каппелевец, вполне мог опасаться обоснованных с точки зрения советской власти репрессий. Вместе с тем, как русский патриот, он не мог скрыть своего восхищения победой соотечественников над японцами, и в его проповедях доминировала патриотическая тема. 14 сентября 1946 года митрополит Нестор совершил пострижение в монашество протоиерея Леонида с именем Никандр. В том же месяце состоялась хиротония его в епископа Цицикарского.

В октябре 1949 года местными коммунистами была провозглашена Китайская Народная Республика. 18 августа 1950 года епископ Никандр официально вступил на Харбинскую кафедру, но управлять епархией в прежнем режиме, как удавалось его предшественникам, становилось все сложнее из-за серьезного противодействия и недружественной позиции коммунистической администрации страны. Китайские власти затягивали вопрос о правовом статусе экзархата. Все русские школы в Харбине стали работать по советским программам, согласно которым преподавание Закона Божьего было запрещено. В 1954 году начался процесс «китаизации» православной церкви и мероприятия по организации Автокефальной Китайской православной церкви. Русскому духовенству было предложено выехать в СССР. Неотвратимо вставал вопрос выбора — возвратиться в лоно сергианской церкви в СССР, пойдя на сделку с собственной совестью, или, как говорили харбинцы, податься «за речку». Отечество свое российское, несомненно, любили все, но и жизнь в коммунистической России с превалирующим материалистическим сознанием населения, попранием на государственном уровне национальной мысли и свобод русского народа как титульной нации не выглядела для духовенства, как хранителя и созидателя идеи Святой Руси сколь бы то ни было привлекательной. Было ясно и то, что при дальнейшей эмиграции в западные страны клир ожидал переход под юрисдикцию Зарубежного синода, что давало относительные свободы в исповедании веры, но объективно значительно сужало круг паствы и пространства лдя пастырской деятельности. Для себя владыка Никандр твердо решил следовать послушанию и преданности Московской патриархии. 27 февраля 1956 года в переполненном Свято-Николаевском кафедральном соборе преосвященнейший Никандр в последний раз отслужил Божественную литургию. Присутствующие сознавали, что с его отъездом собор этот перестает быть кафедральным, однако отъезд владыки в СССР многими был расценен как предательство истинной церкви. Еще бы, ведь митрополит добровольно отбывал в страну, где волею коммунистического владыки было воссоздано подобие церкви, в моральном отношении не лучше «обновленческой», времен экспериментов ГПУ по расколу православия в 1920-е годы. Эта церковь благословляла советских вождей-богоборцев, объявляла их печали и чаянья своими печалями и чаяньями, словом, поступала в идеологическое услужение к коммунистам — попирателям трона помазанника Божья и гонителям православной веры. Впрочем, и сторонников сосуществования с советской властью в Харбине в ту пору было предостаточно. Владыка отбыл на вокзал, где его ожидала громадная толпа харбинцев — почитателей советской власти, прибывших проводить своего архипастыря «на Родину».

С отъездом правящего архиерея продолжился «великий исход» русского населения из Маньчжурии, и с течением времени была поставлена последняя точка в существовании русской православной общины. В СССР епископ Никандр получил назначение на кафедру Архангельской епархии и Коми АССР, а затем был переведен архиепископом Ростовским и Новочеркасским. 16 августа 1961 года он скончался в Ростове-на-Дону «советским архиереем». Это небольшое, но существенное различие в статусе владык стоит пояснить краткой исторической справкой. В 1928 году харбинские архиереи получили Указ Временного Московского Священного синода от 20 июня того же года, обращенный к карловацкому Священному синоду и митрополиту Евлогию (Георгиевскому), пребывавшему в то время в Париже. Суть его сводилась к требованию выявления позиции по отношению к московской церковной власти: о признании братией «в рассеянии сущей» власти митрополита Антония (Храповицкого) или митрополита Сергия (Страгородского). А кроме этого, говорилось и о том, что всякий клирик, признающий Московский синод, но не спешащий получить в консульском учреждении СССР за границей советское гражданство, отстраняется от несения своего церковного послушания. К слову сказать, в ту пору ни один из архиереев на территории Китая не посчитал возможным для себя принять этот указ в части признания над собой юрисдикции Московского синода, ибо гонения большевиков на веру и православный клир в СССР были хорошо известны за границей. Памятно было и обращение митрополита Антония (Храповицкого) к Генуэзской конференции, состоявшейся в 1922 году. Напомним читателю вкратце важную часть этого обращения, указывавшую участникам на то, что присутствие на конференции большевистских представителей совсем не означало, что их устами будет вещать русский народ. «Среди множества народов, которые получили право голоса на Генуэзской конференции, не будет только представительствован двухсотмиллионный народ русский; потому что невозможно же назвать его представителями, и притом единственными, его же поработителей, как нельзя было в средние века признать гуннов представителями франкских и германских племен Европы; хотя среди всех гуннских вождей, конечно, успевали втереться несколько процентов предателей из народов европейских, как и среди наших коммунистов — евреев, латышей, китайцев — втерся известный процент русских, и то преимущественно не на первых ролях. Впрочем, если бы вожди большевиков и не были инородцами и иноверцами, то и тогда какая же логика может признать право народного представительства за теми, кто поставил себе целью совершенно уничтожить народную культуру?… Завоеватели-большевики казнили сотнями тысяч русских людей, а теперь миллионами морят их голодом и холодом. Где было слышно, чтобы интересы овечьего стада представляли его истребители — волки. Если бы спросить еще не растерзанных волками овец, что бы они желали для своего благополучия, то в ответ послышался бы один дружный вопль: уберите от нас волков. Так было бы, если бы овцы могли говорить; так оно и есть с русским народом, который до того забит и терроризирован, что не может поднять голоса, и лишен физической возможности дать себя услышать просвещенной Европе и всему миру…»[4]

В ту пору среди харбинского духовенства лишь только один преосвященный Нестор (Анисимов) колебался какое-то время, сомневаясь, какое решение для него лично будет наиболее верным, и первоначально заявил о признании митрополита Сергия и Московского синода. Впрочем, вскоре и он, поразмыслив и покаявшись перед братией в содеянной поспешности, пересмотрел сделанное заявление. Сомнения архиерея были обусловлены общей атмосферой уныния и духовного упадка, которая охватила Харбинскую епархию в конце 1920-х годов, в особенности в сопоставлении с тем, какой бурной и насыщенной вспоминалась духовная жизнь времени первых лет харбинской жизни.

В годы Великой войны и революции, а затем и позже, во время прихода на КВЖД советской администрации, жизнь харбинских приходов претерпела изменения. Рабочие и мастеровые харбинских депо, ранее составлявшие большинство прихожан, в большинстве своем поддались советской атеистической пропаганде, и, кто тихо, а кто и демонстративно, вышли из приходов, устремившись «в революцию» и новые духовные искания. Традиционная вера, не без наущений большевиков, была объявлена рудиментом старой и ограниченной жизни, а поиск нового смысла жизни приветствовался советской властью повсеместно, в том числе и за пределами СССР. В первые годы управления дорогой советской администрацией, дабы не прослыть ретроградом среди служащих дороги, считалось дурным тоном обнаруживать приверженность православной традиции, посещать храм и отмечать церковные праздники. В городе стало процветать сектантство, хотя, справедливости ради, стоит заметить, что таковое положение дел наблюдалось еще в 1907 году по причине отторжения приходов Маньчжурии от Православной миссии в Пекине и подчинения их Владивостокской епархии. В 1920-е годы ситуация с паствой настолько ухудшилась, что из 250 домов в той части Харбина, которая называется Затон, на Рождество Христово в 1922 году лишь 6 семей пожелали принять у себя священника, обходившего район с крестным ходом. Доходило до того, что, будучи извещен присными о харбинском охлаждении православной паствы к церковной жизни, папа римский в 1928 году направил в Харбин некоего униатского епископа, отличавшегося большим красноречием и подлинного мастера риторики, для «проповеди» среди населения города и обращения как можно большего числа харбинцев в католичество. Успеха эта миссия, впрочем, не имела, ибо и католическое вероисповедание в равной степени отторгалось большевистской властью, а большинство харбинских обывателей, невзирая на перемены в духовной жизни, втайне предпочитали держаться традиционно православных устоев веры и быта. Впоследствии это печальное положение, конечно же, изменилось, главным образом потому, что в Харбине нашли прибежище многие замечательные русские клирики — монашествующие, диаконы, священники и архиереи. Были в Харбине и те, кто во все времена пользовался непререкаемым авторитетом у паствы и своих духовных детей, такие, как протоиерей о. Константин Коронин, ставший духовным наставником юного харбинского студента, ставшего впоследствии первоиерархом Русской зарубежной церкви — митрополитом Филаретом.

Главной особенностью так называемого периода упадка в церковной жизни Харбина стала удаленность и, как следствие, оторванность Православной миссии в Пекине и Харбинской епархии от России, что стало причиной перехода их в управление Зарубежным синодом. Но именно тогда русская диаспора Маньчжурии дала множество примеров подвижничества и духовного братства, ревностных и просвещенных пастырей нашей Православной церкви, буквально с пеленок прививавших прихожанам любовь к далекому Отечеству и сознание того, что они — дети великого русского народа. Сама обстановка в православных общинах и дух проповедей воспитывали чувство любви к России, вот почему на протяжении десятилетий выходцы из Харбина помнили и любили этот город, сознательно или подсознательно помня сказанные А. С. Пушкиным слова: «Уважение к минувшему — вот черта, отличающая образованность от дикости». В 1920-е годы временное вынужденное ослабление православной миссионерской деятельности среди местного населения стало использоваться противниками находившегося в Пекине митрополита Иннокентия, считая это в качестве повода для реформирования церковного управления в Китае и возбуждения недовольства среди китайцев — священников и мирян. Ведь к тому же начальник миссии не был сторонником каких-либо демократических реформ в вопросах церковного управления. Его действия далеко не всегда были согласованы даже с Архиерейским синодом: фактически Пекинская епархия была самоуправляемой и мало обращала свои взоры на деятельность Харбинской епархии, что и явилось причиной нестроений, которые, однако, благодаря хорошим «администраторским» качествам начальника миссии проявились только в одном инциденте. 7 декабря 1928 года протоиерей Александр Пиняев, ушедший за штат Пекинской епархии, живописал церковные нестроения в Пекинской православной миссии (оплоте и центре русской духовной жизни во всем Китае) в частном письме в Париж к одному из виднейших иерархов русского зарубежья, митрополиту Евлогию (Георгиевскому). Жалуясь на своего правящего архиерея, он писал: «…судебные тяжбы архиепископа Иннокентия со многими русскими резидентами в Пекине, Шанхае и других городах Китая, особенно за последние 8 лет, довели Российскую Духовную Миссию в Пекине до полного разорения и нищеты. Пекинская Миссия — это фикция. Никаких просветительных и благотворительных учреждений здесь не имеется, здания полуразрушены, вид печальный». В конце этого письма автор просил благословения владыки Евлогия на образование отдельного прихода, который непосредственно подчинялся бы последнему. Митрополит Евлогий по этому поводу советовал обратиться в Москву к митрополиту Сергию (Страгородскому), начав с ним переписку. Но даже несмотря на внутренние разногласия клира, в пределах Харбинской епархии — основной территории, где проживали старые харбинцы-железнодорожники и селились новые — политические, военные эмигранты и просто беженцы, — отдельными подвижниками открывались храмы, строились учебные заведения, в том числе и семинария, печатались православные книги, и развивалась благотворительность.

В части подготовки молодой смены харбинскому духовенству на заседаниях архиереев неоднократно ставился вопрос о необходимости открытия в Харбине духовной семинарии. Окончательным импульсом к ее основанию послужила подготовка в 1937 году правительством Маньчжоу-го реформы русских школ. Согласно новым правилам, реальное училище при церкви в честь святителя Алексия, митрополита Московского в Модягоу было поставлено перед необходимостью закрытия. С целью предотвратить развал педагогического коллектива Алексеевского реального училища было решено преобразовать училище в народную и повышенную школу при церкви. После того как японские власти отклонили ходатайство, собрание администрации училища, правления и представителей духовенства во главе с владыкой Мелетием приняло решение обратиться от имени правящего архиерея Харбинской епархии к министру народного благополучия в столицу Маньчжоу-го Синьцзян (ныне Чанчунь) о преобразовании училища в семинарию. В 1938 году, в день памяти небесного покровителя Китая, святителя Иннокентия Иркутского, архиепископ Мелетий получил разрешение на открытие частной Харбинской духовной семинарии на следующих условиях. Срок обучения должен был составлять 4 года, а в число учащихся могли принимать лишь лица, окончившие народную повышенную школу. Общее количество учащихся не должно было превышать 60 человек, а учебным помещением должно служить церковно-общественное здание. С этого момента 1-й класс духовной семинарии существовал при Свято-Алексеевском реальном училище. В первый подготовительный класс семинарии принимались православные мальчики в возрасте от 11 до 13 лет. Семинария разместилась в старой деревянной церкви прихода, прихожане которого к тому времени отстроили новый каменный храм. К концу 1938 года японские оккупационные власти стали настоятельно требовать закрыть Свято-Алексеевское реальное училище. Для того чтобы сделать возможным самостоятельное существование духовной семинарии, указом архиепископа Мелетия 23 декабря 1938 года ректором Свято-Алексеевской семинарии был назначен протоиерей Аристарх Пономарев, которому было поручено заняться устроением семинарии. Вскоре от властей было получено официальное разрешение открыть еще два подготовительных класса и увеличить число учащихся. Первоначально семинария, не имея достаточных материальных средств, вынуждена была опираться на силы временных преподавателей, однако в скором времени, благодаря поддержке настоятелей харбинских приходов и общественных деятелей, появилась возможность формирования постоянного преподавательского состава. Средства семинарии помимо пожертвований составлялись из платы за обучение, ежегодных отчислений епархиальных собраний, из доходов печатных изданий, проведения лекций и концертов и церковных кружечных сборов. Так как семинария была создана на основе реального училища, в ее учебной программе, наряду с богословскими дисциплинами, оставалось много предметов общеобразовательного профиля. Из богословских предметов преподавались догматическое, нравственное, пастырское богословие, катехизис, история христианской Церкви, Священное Писание Ветхого и Нового Заветов, гомилетика, церковный устав, греческий, латинский и церковно-славянский языки. Свято-Алексеевская духовная семинария предоставляла возможность выпускникам поступать как во все высшие светские, так и духовные учебные заведения, и без сдачи вступительных экзаменов поступать на богословский факультет Института Святого Владимира.

После поражения Японии во Второй мировой войне в 1945 году и крушения марионеточного государства Маньчжоу-Го Маньчжурия была занята советскими войсками, а Православная церковь региона перешла в подчинение Московского патриархата. Был создан Восточноазиатский экзархат Русской православной церкви, во главе которого стал митрополит Нестор (Анисимов). Владыка Нестор намеревался реорганизовать Харбинскую семинарию, для того чтобы придать ей более четкий духовный характер и уменьшить долю светских предметов. Осуществлять реорганизацию семинарии экзарх поручил новому ректору, сменившему о. Аристарха — энергичному священнику, выпускнику и преподавателю харбинского богословского факультета Института Св. Владимира о. Симеону Новосильцеву. Впрочем, реформе семинарии не суждено было осуществиться — вскоре под давлением китайских властей она была закрыта. Правда, в короткий период, с 1946 по 1951 год в Харбине существовал Лицей Св. Александра Невского, стремившийся восполнить вакуум, образовавшийся после закрытия семинарии. В этот лицей перешли многие из бывших учеников семинарии, сочетавшие это с пастырской работой. Если говорить о повседневностях этой работы, стоит упоминания деятельность клириков, проявленная в заботах о страждущих. На земельном участке Спасо-Преображенской церкви Корпусного городка в Харбине протоиерей о. М. Филологов лично участвовал в создании «Дома-убежища митрополита Мефодия», предназначенного для вдов, сирот и престарелых лиц духовного звания. Средства на постройку дома собирались им за счет организации благотворительных концертов, лотерей и сбора пожертвований, поступавших от имущих харбинцев. Отчасти хлопоты по сбору дополнительных к тому средств ложились на представительниц дамского Комитета при приюте.

1920-е годы прошлого века стали для городской жизни Харбина временем новых испытаний, притока новых беженцев и дальнейшего возрастания трудностей, связанных с размещением и заботой о вновь прибывших беженцах. В 1929 году два советских отряда на Дальнем Востоке вторглись в пределы Китая в Трехречье, напав на русских беженцев из Сибири из числа так называемых «белогвардейцев» — вооруженных казаков, отстаивающих свою собственность и честь, как и подобало казачеству во все времена, с оружием в руках. Относительно зверств большевиков в Трехречье извещенный об этом от харбинских архиереев митрополит Антоний отозвался обращением ко всем народам мира: «Душу раздирающие сведения идут с Дальнего Востока. Красные отряды вторглись в пределы Китая и со всей своей жестокостью обрушились на русских беженцев — выходцев из России, нашедших в гостеприимной китайской стране прибежище от красного зверя. Уничтожаются целые поселки русских, истребляется все мужское население, насилуются и убиваются дети, женщины. Нет пощады ни возрасту, ни полу, ни слабым, ни больным. Все русское население, безоружное, на китайской территории Трехречья умерщвляется, расстреливается с ужасающей жестокостью и с безумными пытками». Напомним читателю, что в послании преосвященного речь шла о населении 800 русских земледельческих хозяйств, рассредоточенных по речным долинам Барги, численность которых к 1929 году составляла 5000 человек, и более двадцати русских селений с 375 хозяйствами, сосредоточенных в районе Трехречья. Проживая рядом с русским Забайкальем, практически в равных географо-климатических условиях, но под разными политическими режимами, казаки-трехреченцы находились в многократно более выгодном положении. Пока население казачьих станиц в Забайкалье, как и по всей России, страдало от изымания продовольствия уполномоченными советскими представителями и постоянно находилось под угрозой большевистского террора за отказ отдать последнее «продовольственным отрядам», их соседи-казаки, проживающие в Северо-Восточном Китае, упорным трудом смогли наладить свой быт. Обосновавшись, они обеспечили себе достаточное количество продовольствия и даже существенно улучшили собственное материальное положение за счет продажи излишков сельскохозяйственной продукции маньчжурским потребителям. Этот пример успешного хозяйствования по другую сторону границы не давал покоя идеологам коммунистического устройства жизни, обеспокоенных постоянной утечкой отдельных казачьих семей через границу за лучшей долей. Таким образом, поступления в коммунистическую казну понемногу снижались, а требуемые от губернских советских властей показатели отъема сельскохозяйственных продуктов не снижались, а продолжали неуклонно расти. Забайкальские советские деятели были озадачены. На многочасовых совещаниях партийного и хозяйственного актива звучали самые фантастические предложения, как обеспечить прежний уровень сборов, но в конце концов их участники сошлись на мысли уничтожить заграничные поселения забайкальских казаков. Безосновательное нападение на мирных граждан, да еще с нарушением территориальной целостности соседнего государства, представлялось большевикам сомнительным предприятием. И тогда во весь голос заговорила советская пресса, усилиями пропагандистов начавшая создавать зловещий образ «белобандитов», обитающих по другую сторону границы, готовящих нападение на мирных советских подданных и свержение их самого гуманного на планете строя. В действительности обитатели Трехречья и не мечтали о большем, чем как, укрепившись на собственных земельных наделах, продолжать заниматься традиционными для казаков видами хозяйствования, продажей урожая, закупкой сельскохозяйственного оборудования и материалов для строительства многолетней мирной жизни. Практически никто из взрослого населения Трехречья не состоял в связях с повстанческими группами, руководимыми или формируемыми в Харбине сторонниками непрекращающейся вооруженной борьбы с большевиками. Условия жизни и повседневный нелегкий труд не оставляли ни малейшего времени для политиканства, и тем более многонедельных отлучек для партизанских рейдов в глубь советской территории. Нельзя сказать, чтобы трехреченские казаки испытывали большое уважение к согнавшей их с мест власти комиссаров, однако, огульно записывая всех трехреченцев в «бандиты», советская власть, как водится, изрядно кривила душой.

Относительно спокойное казачье житье в Трехречье продолжалось до лета 1929 года, пока не возник так называемый «советско-китайский вооруженный конфликт» на КВЖД. В суматохе, вызванной вооруженным противостоянием сторон, 28 сентября 1929 года кавалерийская часть ГПУ численностью в 200 сабель перешла пограничную реку Аргунь и атаковала китайский пограничный отряд, попытавшийся оказать сопротивление вторжению около русского поселка под названием Домасово. В атаке конников ГПУ начальник китайского пограничного отряда и 6 его солдат были убиты, остальные бежали, преследуемые красными кавалеристами. Преследование бежавших китайских пограничников продолжилось в близлежащих казачьих селеньях. Чины отряда ГПУ врывались в казачьи хаты, обрушивая смертоносный огонь на мирных жителей, настигая их в разных уголках поселений и не оставляя в живых никого. Дым взметнулся к небу в казачьем поселке Комары, где советский отряд стал поджигать подряд все дома. Запалив поселок, конники ГПУ вернулись в Домасово, где расправе подверглось все его население без исключения пола и возраста. Рассредоточенные вдоль берега Аргуни чины отряда следили за тем, чтобы никто из жителей не мог спастись, и стреляли в тех, кто, преодолев реку, пытался выбраться на противоположный берег в поисках помощи и спасения. За первым отрядом в тот же день Аргунь перешел и второй, отправившийся на 150 верст к востоку от мест первой расправы. Подойдя утром 1 октября 1929 года к поселкам Тынахэ и Цанкыр, окружил их, предложив всему проживавшему в них мужскому населению явиться к командиру отряда для установления личности в связи с якобы имевшими ранее набегами неких белых «банд» на территорию СССР.

Явившихся лиц расстреляли, используя для большей скорости станковые пулеметы. Из всех мужчин, проживавших в поселках, расправы красных избежали лишь трое, посчитавших для себя опасным делом ведение любых переговоров с «советчиками» и скрывшихся. Напоследок, 4 октября 1929 года, 2-й кавалерийский отряд красных снова вернулся в поселок Тынахэ и, выбрав там наиболее привлекательных женщин и хороших лошадей, с этими «трофеями» в духе Средневековья устремился назад к советской границе. Согласно сообщениями очевидцев погромов в Трехречье, жертвами набегов красной конницы стали 150 человек.[5]

Те немногие из некогда 30-тысячного забайкальского казачества, рассеянного по России и Китаю, кому удалось избежать гибели во время большевистских расправ в Трехречье, потянулись со скарбом, скотом и семьями подальше от советской границы, в единственное известное им убежище для православных — Харбин. В благотворительных городских учреждениях все прибывшие получили кров, пищу, внимательное отношение к себе в «Доме-убежище» и, передохнув от пережитого, к 1930 году снова стали возвращаться к брошенным станицам в Трехречье. В период пребывания казачьих беженцев в Харбине городская Богородице-Владимирская женская обитель приняла самое живое участие в их судьбе. В силу того что среди бежавших от большевиков оказалось много детей, потерявших своих родителей во время налета советских войск на казачьи поселения, при обители усилиями подвижников был создан приют для девочек во имя святой Равноапостольной княгини Ольги.

Большой труд по обустройству домов призрения и приему всех нуждающихся был проделан стараниями многих православных клириков, проживающих на тот момент в Северо-Восточном Китае. Так, второй викарий Пекинской епархии, епископ Иона (Покровский), с 19 октября 1922 года живший на станции Маньчжурия, стал одним из усердных участников благотворительной и просветительской деятельности в Харбине. Епископ Мелетий так отзывался о нем: «Население города Маньчжурии, как пришлое из разных мест России, в религиозном отношении не было воспитано надлежащим образом. Новый обширный и благолепный храм Миссии был посещаем богомольцами в малом количестве, церковная проповедь была в очень слабом виде…» Прибывший владыка Иона своей образованностью, духовной настроенностью, благотворительной и общественной деятельностью снискал всеобщую любовь паствы и соединил всех воедино. Святитель Иона, принимая прямое участие в жизни и воспитании детей, основал приют на станции Маньчжурия. Там же были созданы низшее и высшее начальные училища с бесплатным обучением, бесплатные столовая, амбулатория и библиотека для духовного просвещения местного населения. В качестве просветителя преосвященный Иона издавал листки духовно-нравственного содержания и читал курс лекций на Харбинских богословских курсах, давших хорошую академическую подготовку многим своим слушателям, часть из которых стала священниками. 13 сентября 1996 года Зарубежный синод определил святителя Иону считать угодником Божьим в лике святых, в земле Российской просиявших. В Акте о канонизации святителя Ионы Ханькоусского отмечалось: «Все 3-летнее служение епископа Ионы оказалось таким исполнением главной заповеди Христовой о милосердии, что для исполнения подобного, другому, хотя бы и доброму труженику, понадобились бы десятилетия. Размеры и силы этого служения запомнились в Маньчжурии, как православными, так и язычниками. Точно подводит итог деятельности святителя Преосвященный Мелетий, тогда еще епископ Забайкальский, писавший о святителе Ионе, что он, исполняя главную заповедь Христову: голодного накормил, жаждущего напоил, странствующего принял, убогого одел, больного посетил… Исполнение этой заповеди, подготовленной всежизненным подвигом, было содержанием всей жизни епископа Ионы — тем добрым делом, которого епископу заповедано желать… Теперь уже более 60 лет сознание церковное почитает святителя Иону как угодника Божья, стяжавшего благодать молиться за призывающих имя Его».

Хорошо налаженной в Харбине в 1930-е годы оказалась церковная издательская деятельность. Монастырской типографией Казанско-Богородицкой обители в харбинском районе под названием Новый Модягоу издавался популярный среди православного населения Харбина духовный журнал под названием «Хлеб небесный». У священника Николая Кикловича была даже собственная типография, в которой печатались духовные книги, брошюрки и листовки, а также журнал «Путь Христов». В дополнение к нему в типографии печатались приложения и отдельные познавательные материалы агиографического и исторического свойства, знакомящие как давно и сознательно пришедших к вере, так и новообращенных с догматикой православного вероучения, различными богословскими вопросами, жизнеописаниями православных святых: «Путь православного христианина в Царство Небесное», «Христианская жизнь по Добротолюбию», «Жития святых», «Детское чтение», «Церковный энциклопедический словарь», сборник «Рождественский благовест», сборник «Надежда», а также «Краткий очерк возникновения, устроения и жизни Обители». Широко переиздавались отрывки «Аскетических опытов» святителя Игнатия Брянчанинова, духовные работы Феофана Затворника и других величайших духовных подвижников России, интерес к мыслям и деяниям которых стал возрастать по мере того, как материалистическое сознание нового поколения харбинской молодежи, выработавшееся не без помощи советских «друзей и наставников» по совместной работе на железной дороге, пошатнулось после знакомства с глубокими и содержательными трудами, позволявшими читателям по-новому взглянуть на окружающий мир. Это вело, в свою очередь, к интересу к православной традиции и службам, посещению харбинских храмов, которые, к счастью, не могли закрыть или взорвать, как это повсеместно происходило в России.

Сама история храмостроительства в Харбине уходит своими корнями во времена возникновения первоначальной городской инфраструктуры на рубеже веков. Тогда, в ответ на многочисленные просьбы жителей Пристани, а также рабочих и служащих Главных механических мастерских КВЖД, «главный строитель» города князь С. Н. Хилков начал хлопотать перед начальством дороги об отводе участка для строительства храма. В результате его обращений и полученных благосклонных разрешений Правления дороги, в 1902 году в Харбине построен был деревянный храм в честь Благовещения Пресвятой Богородицы. В 1918 году храм сгорел, и на его пепелище чудом сохранился образ Благовещения Пресвятой Богородицы. На месте сгоревшего храма при самом деятельном финансовом участии прихожан вскоре был отстроен новый. Так как возведенный храм был сравнительно небольшим и на престольные праздники не мог вмещать всех желающих, в конце 1920-х годов, на волне подъема православной жизни, после пережитого спада, по инициативе Высокопреосвященного митрополита Мелетия решено было строить новый просторный храм. Используя чертежи и проект инженера Бориса Мариановича Тустановского, эмигрировавшего в Харбин из Благовещенска в 1921 году, автора популярного впоследствии «Справочника по железобетону для инженеров и техников» и знаменитого проектировщика ряда железнодорожных станций на КВЖД, к строительству приступили лишь осенью 1930 года. Этот новый храм возводился долго и был завершен лишь к началу 1940 года. Еще один год был потрачен на внутреннюю отделку стен и купола. Их роспись произвели местные художники братья Василий Степанович и Николай Степанович Задорожные, выпускники 3-годичных городских курсов знаменитого харбинского иконописца Николая Александровича Вьюнова. Построенная церковь была освящена в 1941 году. Сам Благовещенский храм в Харбине на Пристани поражал своей грандиозностью и притягивающей взоры декоративностью, удивительной гармонией форм. По воспоминаниям его прихожан, внутреннее убранство храма, выполненное в небесно-голубых тонах, было великолепным. Залитое солнечными лучами, проникающими через узкие окна под куполом, огромное пространство храма вселяло всякому, кто находился внутри, светлое молитвенное настроение. Современники утверждали, что здание это можно было назвать красивейшим из созданных русскими людьми в Харбине и одним из лучших архитектурных украшений города. Первоначально храм находился в каноническом ведении Пекинской духовной миссии, однако в силу ряда политических обстоятельств в 1942 году был передан стараниями японской оккупационной администрации Харбинской епархии. К сожалению, грядущие политические события готовили ему печальную судьбу, как, впрочем, и прочим православным храмам Харбина. После отъезда последнего его настоятеля архимандрита Поликарпа при деятельном участии китайских властей был найден новый кандидат на вакантное место — молодой китаец, священник из Пекинской епархии отец Василий. Во время «культурной революции» несчастного казнили соплеменники-хунвейбины за отказ предать свои религиозные убеждения. Сам же храм вскоре был снесен воинствующими атеистами не без тайного одобрения местной партийной власти.

Времена китайской «культурной революции» заметно проредили ряды православных строений в городе, хотя уничтожить все православные храмы хунвейбинам оказалось не под силу. Ведь только за тринадцать лет большого духовного подъема, с 1918 по1931 год, невзирая на периодические упадки интереса населения к православной жизни, в городе были возведены многие новые храмы, и среди них Казанско-Богородицкой мужской монастырь в части города, именуемой Гондатьевкой. В самом начале 1930-х годов в Харбине началось строительство еще одного, весьма величественного храма — Софийского, подлинного украшения городской духовной архитектуры. Наступала эпоха энергичного строительства храмов. Так, в Корпусном городке построили Спасо-Преображенский храм; Свято-Петропавловский возник в Сунгарийском городке; при городской тюрьме был выстроен Свято-Николаевский храм; возникла Иоанно-Предтеченская церковь при Московских казармах; создано Камчатское подворье, возведена Богородицко-Владимирская женская обитель, основанная в 1924 году подвижницей игуменьей Руфиной. При этой обители существовал пещерный храм в память великомученика Димитрия Солунского, а кроме того построена Борисоглебская церковь в Цинхэ, Свято-Николаевская церковь в Частном Затоне, Иоанно-Богословская при приюте-училище «Русский дом», Пророко-Ильинская на Пристани, Покровская на Старом кладбище.

Строились храмы и на железнодорожной линии — Свято-Николаевский на станции Эхо, Спасо-Преображенский на станции Лаошагоу, Свято-Георгиевский на станции Хайлин, Свято-Троицкий на станции Шитоухэцзы и Свято-Владимирский на станции Яомынь. В 1922 году, по благословению архиепископа Харбинского Мефодия, архимандрит Ювеналий (последовательно епископ Синьцзянский и Ци-цикарский) стал у истоков основания мужского монастыря на Крестовом острове Харбина. Монастырь на острове не был возведен в силу того, что его главный куратор архимандрит Ювеналий в том же году уехал в Сербию. Во время его отъезда монастырь был перенесен в район Новый Модягоу. Вернувшись через два года в Харбин, архимандрит Ювеналий с благословения владыки вновь был назначен строителем Казанско-Богородицкой обители. Его трудами и был воздвигнут трехпрестольный храм в честь Казанской иконы Божьей Матери с приделами великомученика Пантелеймона и архистратига Михаила. Монастырь славился и своими подвижниками. Наиболее известные из них — схимонах Михаил и иеросхимонах Игнатий, принявшие от Бога дары прозорливости и непрестанной молитвы.