Русский, красный, человек опасный.

Пункт первый.

Ему позвонили по телефону.

– Рабочие бунтуют на приисках, хотят подписания колдоговора, – сказал голос в трубке.

– Шлите их к черту! Не нравятся – пусть уходят – завезем папуасов. Папуасы будут работать без колдоговора за одни харчи!

– Но…

Он уже бросил трубку.

Снова стал разглядывать ежедневник. Нашел там что-то важное для себя, нажал кнопку интеркома:

– Наберите его превосходительство генерала Голынцева.

Тут же отключился.

Встал. Размял отекшие от сидения ноги. Подошел к окну. За окном было солнце, жара, небо без единого облачка. Прямо перед окном висел плакат какой-то туристической компании: «Вы бывали на Таити? Если нет, пора ехать!» Равнодушно отвернулся.

– Обрати внимание на его реакцию, – сказал Старший Младшему. – Это очень типично для него. Он за все это время ни разу не был в отпуске.

– Голынцев на проводе, – сказала секретарша в «интеркоме».

Он снял трубку.

– Здравствуйте, Николай Петрович! Не узнали?

Голос его странным образом переменился – в нем не было уже не капли стали, а, наоборот, появилась какая-то напевность и патока.

– А, ты это! Ну, здравствуй, здравствуй!

– С днем ангела вас, Николай Петрович! От меня и от всех сотрудников товарищества на паях «Измайловское». И супруге вашей, Антонине Егоровне, мои самые горячие приветы.

– Спасибо, спасибо, передам, обязательно передам. А ты приходи-ка завтра в ресторацию – я там собираю однокашников по кадетскому корпусу, да сослуживцев по министерству. Так что увидишь там хороших людей, и они на тебя, красавца, посмотрят.

– Спасибо вам, Николай Петрович, всенепременно и обязательнейшим образом буду.

– И программа там будет хорошая: цыгане будут, Филипп Киркоров будет. С новой песней: «Миллион алых роз». Модная песня, сам государь император, говорят третьего дня утром напевал: «Миллион, миллион алых роз, из окна, из окна видишь ты…»

– Я очень рад, Николай Петрович. Буду, всенерпеменно буду!

– Вот и славно.

И его собеседник повесил трубку.

– Сука с бакенбардами, – выругался он. – А название ресторана и время? Ладно, узнаем.

Он сделал запись в ежедневник.

– Государь император? – спросил Младший задумчиво. – Я не очень разбираюсь в древней истории, но какой-то вроде анахронизм, нет?

– Да какая разница! – отмахнулся Старший.

Он сел за компьютер, стоящий в углу кабинета. Просмотерл сайты биржевых сводок, потом новостную ленту «Императорской служы новостей».

Почему-то оглянувшись на дверь, включил з а п р е т н о е…

– А вот это не пойдет! – сказал Старший, нажал что-то на своем виртуальном дисплее.

«Посещение данного сайта запрещается согласно Уголовному кодексу Российской Империи. Вы получаете предупреждение. При повторном…»

Он быстро переключился на новости.

Снова зазвонил телефон.

– Да? – сказал он, не скрывая раздражения.

– На шахте «Залесская» взрыв метана. Возможно, больше сотни погибших…

– Быстро. Немедленно. Продавать акции шахты. Бросай всех своих брокеров и продавай. Через час они будут стоить меньше туалетной бумаги.

– А что с погибшими… – начал голос.

– Да срал я на твоих погибших! Закопают чумазых, водки попьют и забудут. Акции. Продавать. Немедленно!

Старший отключился.

– Не могу. Я не железный. Извини, перерыв. Пойдем подышим свежим воздухом.

Они вышли из белого кабинета через балкон, спустились по лестнице и оказались на площадке для флайеров.

– Вообще и работа у вас… – с сочувствием сказал Младший.

– Да уж, не самая приятная.

Старший подошел к самому краю площадки, стал смотреть на тайгу, лежавшую перед Центром. Некоторое время висело молчание.

– Надеюсь, уже немного осталось. Понимаешь, мальчик с самого начала поражал всех своей асоциальностью. Воровал у ребят вещи, сладости, пытался что-то выменивать и разменивать, врал, один раз избил кого-то. Были привлечены лучшие специалисты-педагоги, даже академик Хайруддинов.

– Сам Хайруддинов?

– Сам. И он ничего не мог сделать. Настолько мощного взрыва атавистического сознания не было в истории педагогики по крайней мере последние сто лет, если не больше.

Младший подошел к краю площадки, взялся за поручни, тоже стал смотреть на темно-зеленый океан перед ними.

– Неужели нельзя было пойти на психокоррекцию. В порядке исключения?

– Нельзя. Так называемая поправка Замятина. Был такой сейчас почти забытый русский писатель – нарисовал общество принудельной унификации. Когда коммунизм победил окончательно, основатели федерации страшно боялись повторения ошибок коммунистов первой волны. Насильно толкать людей к счастью. Поэтому была принята поправка к Коммунистическому Кодексу: вмешательство в психику человека и переделка сознания с использованием средств психокоррекции абсолютно запрещается.

Они оба, словно по команде, посмотрели на ели видимый на дневном летнем небе серпик Луны.

– Да, – тяжело вздохнув, сказал Старший. – Даже в отношении львовского маньяка на нарушение не пошли. Хотя он убил трех человек сорок лет назад. Отправили его на темную сторону, создали ему замкнутый цикл на брошенной станции – и предали забвению.

– Он жив, кстати?

Старший пожал плечами.

– Вроде бы в информсети не было сообщений о его смерти. Над станцией висит контрольный спутник – если бы тот умер, зафиксировал бы.

Снова немного помолчали.

– А вот этому было решено создать реальность, в которой он будет счастлив. Пригласили реконструкторов и историков, сконструировали наиболее подходящую для него квазиреальность – и он уже живет в ней пятый год. С ограничителями, естественно – чтобы не давать ему совсем расчеловечиваться. В Темное время таких возможностей было много, особенно для людей, у которых были так называемые деньги.

– А почему вы говорите, что скоро с ним закончится? – Младший кивнул назад, на здание Центра.

– Хроноинженеры нашли, наконец, решение. Найден какой-то тупиковый хроноотрезок – там по какой-то причине первая стадия коммунизма потерпела поражение и вся цивилизация зашла в тупик. Вот его туда и забросят. В самый для него подходящий период истории. Это страшно энергоемко – практически годовая энергетика всей Солнечной Системы, но иного варианта мы так и не нашли.

– Первый пункт? – спросил Младший.

– Да, пункт первый Коммунистического Кодекса. «Каждый человек имеет право на счастье».

Старший повернулся.

– Пошли поедим. Надо мне потом кое-что проверить – что-то и у меня ощущение, что реконструкторы недоработали в смысле анахронизмов. Коли так, кое кому в Институте экспериментальной истории здорово попадет по шее.

– Но неужели нельзя ничего сделать – кроме как отправлять такой подарок, прямо скажем, пусть и в тупиковый хроноотрезок? Там ведь тоже люди.

– Людей мы понемногу вытаскиваем оттуда. А сделать? Ничего. Мы даже сексуальные аномалии научились благополучно корректировать – не разрушая личности людей, не подавляя, а трансформируя и сублимируя. А вот такой букет – в виде жадности и подлости – ничего не смогли. Это очень обидно – лечим ранее неизлечимые болезни, летаем к звездам, меняем свойства пространства и времени – и не можем победить этот синдром. Его даже назвали в честь этого молодого человека.

– А как его фамилия?

Старший остановился.

– Вечно я путаю, как там ударение в его фамилии.

Достал из халата электронную записную книжку. Понажимал на кнопки.

– Ударение на второй слог: Чубайс. Синдром Чубайса. Синдром жадности и подлости – последний, я надеюсь, привет нам от эры капитализма.