Русский Лондон

В мае 1707 года в Лондон был переведен из Гааги русский посланник А.А. Матвеев. Этой миссии государь Петр I придавал большое значение, рассматривая Англию в качестве одного из самых влиятельных участников европейского союза.

В древности и в Средние века постоянных дипломатических постов не было — страны обменивались чрезвычайными миссиями. Дипломатический представитель, отправленный специально для решения дел или какой-либо секретной миссии, назывался агентом. Их назначили главным образом в тех случаях, когда желали достигнуть в скорейшем времени решения спора или дела. Постоянного дипломатического агента называли в давние времена резидентом.

Титул посла в XVIII веке стал наиболее почетным и означал дипломатического агента первого ранга, далее шли посланники и гонцы (курьеры) и другие. Зачастую послы именовались тогда «министрами», а различия между заграничной миссией и посольством особого не было. Дипломатические отношения России с Англией начались со второй половины XVI века, когда в качестве первого посла в Лондон в 1556 году был отправлен Осип Григорьевич Непея.

Такие временные поездки дипломатов с определенной миссией в Англию продолжались до начала XVIII века. В 1705 году в Москву прибыл чрезвычайный английский посланник Карл Витворт и подал Петру Великому верительную грамоту. Он также передал царю пожелание королевы Анны поддерживать с Россией древнюю дружбу и переписку, а также ее готовность способствовать примирению России со Швецией.

«Во взаимное благодарение за присылку к царскому величеству чрезвычайного посланника» Петр в конце 1706 года решил отправить в Лондон Андрея Артемоновича (Артамоновича) Матвеева, который стал первым постоянным послом России в Англии.

Видный царедворец и дипломат Матвеев, сын боярина Артемона (Артамона) Сергеевича, родился 15 августа 1666 года. За границей ценили его ум и считали одним из образованнейших русских людей того времени. Вначале он был отправлен в Голландию чрезвычайным и полномочным послом весной 1699 года, в августе 1705 года с секретной миссией выехал в Париж, а затем в Гаагу. В конце 1706 года получил назначение в Лондон. По возвращении из Англии оставался на прежнем посту в Голландии до 1712 года. Он был пожалован в тайные советники и определен к австрийскому двору, где перед отъездом на родину удостоился графского титула Римской империи.

В 1719 году Матвеев стал сенатором и президентом Юстиц-коллегии. В 1727 году Андрей Артемонович ушел в отставку и умер в сентябре 1728 года. Как дипломат он пользовался заслуженным авторитетом не только на родине, но и среди зарубежных коллег и европейских монархов. Петр Великий не раз отмечал его качества умного и справедливого человека.

В борьбе со Швецией государь Петр Алексеевич искал помощи и союза у Австрии, Голландии и Англии. Поэтому в инструкции Матвееву предписывалось предложить заключить союз с русским царем, договор о взаимной поддержке, а также напомнить о посредничестве в войне со Швецией.

По утверждению В.Н. Александренко, автора книги о русских дипломатических агентах в Лондоне в XVIII веке, изданной в 1897 году, первоначально Матвеев встретил хороший прием, но вскоре его положение осложнилось. Королева Анна отличалась слабым характером. Ее кабинет носил коалиционный характер, со всем проистекающим из этого разнообразием взглядов и мнений о государственной политике. В этой непростой атмосфере различных влияний трудно было разобраться даже самому способному политику и дипломату. При всей своей опытности Матвеев мало знал страну. Он ездил в Виндзор, вел конференции с министрами, представлял им свои записки, но министры отвечали, что ничего не могут сделать без герцога Мальборо, который в то время имел очень большое влияние на королеву.

С вмешательством герцога Мальборо ситуация не улучшилась, так как он был решительным противником России и в переговорах с Матвеевым ограничивался увертками и ни к чему не обязывающими обещаниями. Андрею Артемоновичу, однако, удалось узнать, что европейские державы не хотели усиления России, которого они опасались после разгрома Швеции. Более того, Англия не только поддержала Швецию, но и признала, вопреки мнению царя Петра, Станислава Лещинского королем Польским.

После такого решения со стороны Англии Матвеев перестал появляться при Английском дворе, а в июле 1708 года получил высочайший указ о своем возвращении на прежний пост в Голландию. Он покинул Лондон крайне раздраженным. Это был провал миссии.

Помимо дипломатических неудач А.А. Матвеев был раздосадован неприятным инцидентом, произошедшим незадолго до его отъезда из Англии. На него напали неизвестные. Вот что он сам писал об этом канцлеру Г.И. Головкину 23 июля 1708 года: «В 21-й день сего месяца около 8-го или 9-го часу вечера поехал я с моего постоялого двора для свидания с чужестранными министрами… Когда я из Сенджемской… к улице от двора дука Болтона с каретою переезжал, необычайно ночью три человека напали на меня со свирепым и зверообразным озлоблением и, не показав мне никаких указов, не объявляя причины, карету мою задержав и лакеев в либерее моей разбив, вошли двое в карету мою, а третий стал на козлах по стороне и велели кучеру, чем побыстрее, мчать меня неведомо куда».

Матвеев подумал, что это обычные хулиганы или разбойники. Налетчики отобрали у него шпагу, трость, шляпу и стали нещадно избивать. Матвеев писал: «Чрез все силы мои публично стал я кричать воплем великим, в которое время все в карете те плуты меня также били и держали за ворот, и платье изодрали с таким варварством, как описать не могу».

На крик русского посла обратили внимание прохожие, и насильникам не оставалось больше ничего, как остановить карету, вывести из нее Матвеева и нагло заявить, что они действовали по указке купцов, которым дипломат якобы задолжал пятьдесят фунтов.

Инцидент этим не закончился, Матвеева арестовали и увезли в «долговую яму». И только благодаря друзьям он был освобожден:

Разгорелся дипломатический скандал, и хотя Матвеева выпустили из тюрьмы, но неприятный осадок в душе остался. Его не сгладили и извинения английской стороны: «В 22-й день были все у меня до единого чужестранные министры, содрогаясь о таком афронте, от века не слыханном и нигде в историях… бесприкладном и в моем лице весьма народное право не только нарушено, но всемерно изневолено, и намерены все сторону мою держать в истине моей, и в порядочном и честном моем бывшем обхождении здесь со всеми, и чтоб то же бесчестие вскоре их государем от сего бесчеловечного и вольного необузданного народа не последовало в их особах озлоблением тем народным…»

Конечно, озлобления ни со стороны России, ни со стороны самого Матвеева не последовало, но, похоже, истинных виновников разбойного нападения так и не смогли найти. А может, не захотели?..

Когда «досадительное дело», как указывалось в документах того времени, об оскорблении посла Матвеева было закончено, в Лондон направили дипломатического агента князя Бориса Ивановича Куракина. Он родился в 1676 году, участвовал в осаде и взятии Азова. Во время Азовского похода Куракин заразился тяжелой, неизлечимой болезнью, от которой страдал всю жизнь, по временам впадая в меланхолию. В первом браке был женат на родной сестре Евдокии Федоровны Лопухиной, первой супруги Петра Великого.

Петр I отправил Бориса Ивановича в Венецию «для изучения европейских языков, математики, мореплавания, равно как для примечания чужестранных нравов и поведении». В 1707 году Куракин вел переговоры с папой римским о непризнании Станислава Лещинского королем Польши. Впоследствии Куракин получал назначения полномочным министром при различных европейских дворах (в Лондоне, Ганновере, Гааге, Париже, участвовал на конгрессах Утрехтском и Брауншвейгском). Борис Иванович имел прекрасное образование, отличался политическим умом, тактом, тонкой наблюдательностью.

В Европе, где послы представляли собою державы первого ранга, за Россией такие права еще не были признаны, и положение ее дипломатических агентов было неопределенно. В такой же ситуации в начале XVIII века находились наши дипломатические агенты в Англии.

Князя Куракина аккредитовали, не дав ему никакого определенного посольского статуса. В Лондоне его приняли холодно и сдержанно. На первой встрече со статс-секретарем герцогом Куинсбери князь Куракин объявил, что государь Петр Алексеевич удовлетворен данными ему объяснениями по «делу Матвеева» и надеется, что Англия будет соблюдать нейтралитет во время войны России со Швецией.

Куракин также обратил внимание английского правительства на новые территории, приобретенные Россией на берегу Балтийского моря, и высказал пожелание, чтобы англичане продолжали на этих территориях торговлю, свобода которой будет гарантирована Россией. Борис Иванович поднял вопрос о заключении торгового контракта, но английское правительство предпочло вести эти переговоры через своего представителя Витворта в Петербурге.

Круг обязанностей Куракина в Лондоне был широк. Ему приходилось не только вести политические переговоры. Он первым из русских дипломатических агентов стал внимательно изучать особенности государственного строя Англии, организацию партий и их влияние на внешнюю и внутреннюю политику страны.

10 ноября 1710 года Куракин писал Г.И. Головкину: «… всякие предосторожности буду брать и на съезде сего парламенту, который начнется 25 ноября, и окажется, которая партия превзойдет, и ежели торрис (партия тори), то можем лучше благонадежны быть к своим интересам; а ежели партия вика (вигов), то весьма противна нам…»

В своей наблюдательности и аналитических выкладках Куракин опередил многих своих преемников. При нем началось изучение и применение в России английского морского права, выписки из которого со своими комментариями он регулярно передавал в Петербург.

1 июня 1711 года последовал указ, который предписывал Борису Ивановичу оставить свой пост и покинуть Лондон. Немало английских высокопоставленных чиновников сожалело, что Куракина отзывают в Россию. В одном из писем герцог Куинсбери писал Ч. Витворту:

На смену Куракину в Лондон приехал чрезвычайный посланник при прусском дворе, надворный советник Альбрехт фон-дер-Лит. Как считают специалисты, деятельность его в Англии была «бесцветная, об интересах России он мало заботился, и даже спокойно выслушивал, когда ее бранили». Между тем Война за испанское наследство близилась к концу, и возникла новая опасность: надо было помешать державам, прежде занятым войной, вмешаться в борьбу России со Швецией. Весной 1713 года был подписан Утрехтский мирный договор, который санкционировал принцип политического равновесия, считая его «лучшим и наиболее прочным основанием дружбы и продолжительного согласия держав», как указывалось в документах того времени. Как бы ни тяжело внедрялся этот принцип на практике на первых порах, но Россия стала ему неукоснительно следовать.

А тем временем английский флот укреплялся, чему в большой степени способствовала Война за испанское наследство. Морской державой Англия была и до войны, но теперь она превратилась в могущественное морское государство, каковым оставалась многие годы. Ее торговля развивалась под защитой могущественного флота, она не боялась соперников. Английский флот в разных концах света защищал торговые интересы своей страны, и эти интересы являлись приоритетными во внешней политике Великобритании тех времен.

После окончания войны государь Петр Алексеевич поспешил сменить Лита на его посту. Вместо него в Лондон в мае 1713 года прибыл принятый в русскую службу датский камергер, барон Шак. Очевидно, вновь назначенный посол пользовался не очень большим доверием при царском дворе, так как в инструкции, присланной ему от русского канцлера Головкина, наказывалось все свои шаги согласовывать с Петербургом. Историк писал: «В инструкции велено было барону Шаку, сколь возможно скоро, в Англию ехать, и все бумаги от своего предшественника принять. В виду часто случающихся перемен граф Головкин находил «невозможным наперед инструкции давать», а «имеет он, барон Шак, писать ко двору, и ему будут присылаемы особые указы и инструкции». Шаку вменялось в обязанность «корреспонденцию иметь с пребывающими и при других дворах русскими министрами». Таким образом, эта инструкция помимо конкретных установок устанавливала принцип, впоследствии принятый в теории и на практике, по которому дипломатический агент, пользующийся доверием русского двора, не нуждался в подробных указаниях, но были и такие, кто работал под строгим контролем государственных чиновников. Прежде все дипломатические представители Московского государства неукоснительно следовали строгим предписаниям.

Мысль об активном участии Англии в войне со Швецией была признана неактуальной, поэтому Шаку было велено «искать, если королева не весьма будет склонна к интересам русского царя, то чтоб по крайней мере оставалась бы нейтральной и в войну со Швецией для оказания помощи последней не вмешивалась».

Еще одним подтверждением того, что царь Петр не совсем доверял барону Шаку, может служить факт, что наиболее важные дела по английским вопросам Петр Алексеевич все же поручал князю Б.И. Куракину. Борис Иванович высказывал свое мнение о Шаке в письме Г.И. Головкину в декабре 1714 года: «По должности своей доношу, что здесь (в Англии) лучше быть министру из русских, и потому, что теперь к интересам царского величества присоединились дела имперские, при чем иностранцы имеют собственные свои интересы, и потому что англичанам министр из русских приятнее, чем из немцев». В 1714, 1715 и 1716 годах Куракин, по указу царя, приезжал в Лондон для заключения оборонительного союза с Англией и договора о торговле, но эти попытки не имели особого успеха. Петр хотел получить помощь со стороны Англии для удержания владений, приобретенных от Швеции, и тогда только соглашался заключить выгодный для англичан торговый договор. Со многими из выдвинутых Петром требований Великобритания не соглашалась.

В первой половине 1716 года барона Шака в Лондоне, по указу государя Петра Алексеевича, сменил резидент Федор Павлович Веселовский. Различие интересов мешало улучшению отношений России и Англии. Кроме личного нерасположения к Петру король Георг I опасался его сближения с партией претендента на престол Иакова III Стюарта. Русский царь, желая сделать высадку в Швеции, чтобы поскорее окончить войну, надеялся на помощь английского флота. Но поведение британского правительства было двусмысленным. Ответы официального Лондона резиденту Веселовскому становились все более уклончивыми.

Это не устраивало Петра Алексеевича, тем более он знал, что Веселовский затеял «свою игру», которая только усложняла ситуацию. Вскоре царская милость переросла в гнев. Положение русского резидента в Лондоне становилось все более тяжелым, его обвиняли в растратах государственных денег, а также в непротиводействии распространению в Англии памфлетной литературы и слухов, порочащих русского царя и представляющих его как захватчика одного из источников обогащения английского народа — торговли в Балтийском море и в Азии.

Британия стремилась противодействовать честолюбивым замыслам России. Английские дипломаты делали все, чтобы не допустить сближения России с Францией, а также воспрепятствовать заключению выгодного мира со Швецией. В.Н. Александренко писал, что теперь Петр не только не любил Англию, что замечалось и прежде, но ненавидел короля Георга и его министров и возмущался появлением британской эскадры в Балтийском море в июне 1719 года. Англия же интриговала против России в Вене, Варшаве, Гааге, Берлине и Стокгольме.

Петр I был недоволен результатами деятельности Федора Веселовского, а когда его брат Авраам бежал из России в Швейцарию, опала царя постигла и самого резидента. В начале июня 1720 года Веселовского сменил в Лондоне Михаил Петрович Бестужев-Рюмин.

Граф Бестужев-Рюмин родился 7 сентября 1688 года, воспитание получил в Берлине и с молодых лет служил при дворе Петра Великого. В семнадцатилетнем возрасте году Михаил Петрович был отправлен секретарем посольства в Копенгаген. Указом царя от 16 марта 1720 года Бестужева назначили резидентом в Лондон, где он оставался на этом посту несколько месяцев. Оттуда его перевели в Гаагу.

После подписания Ништадтского мира Михаил Петрович отправился в Стокгольм в качестве посла. Его новое назначение государь сопроводил наставлением: «Желаю тебе (Бестужеву) благополучного пути, и чтоб ты исполнял должность свою, как можно прилежнее и вернее. Если будешь вести себя так, как я от тебя ожидаю, то постараюсь о твоем счастье, в противном случае найдешь во мне не друга, а врага…» Затем поцеловал его в лоб и прибавил: «Ступай с Богом!»

Похоже, Михаил Петрович не разочаровал государя на этом посту. В мае 1726 года Бестужев получил статус чрезвычайного посланника в Варшаве, а спустя два года снова был переведен в Швецию. Далее — дипломатическая служба в Берлине, Вене и Париже. В общей сложности Михаил Петрович провел при различных европейских дворах около сорока лет…

В августе 1720 года в царском рескрипте графу М.П. Бестужеву было указано:

Раздражение Петра I еще более усилилось, когда он узнал, что английское правительство покровительствует его опальному резиденту. Государь распорядился арестовать Федора Павловича. Подобные инструкции получил и князь Б.И. Куракин, которому было велено, если Веселовский ослушается и не покинет Лондон добровольно, чтобы «трудиться пристойным образом, дабы он, Веселовский, в Англии заарестован был, объявя причину, что он многие наши деньги имел при себе, а отчету не учинил, и для того его арестовали, или ежели он кому из англичан должен, то им сказать, чтоб они его в том от себя заарестовали и велено ему послу (Куракину) писать о нем всем и к тебе в Англию».

Отношения Англии и России накалились до предела. Еще раньше, в октябре 1719 года, из Петербурга был отозван английский резидент Джеффериз, а 14 ноября 1720 года последовал приказ русскому резиденту М.П. Бестужеву-Рюмину также покинуть Лондон. С этого момента дипломатические отношения между Россией и Англией были прерваны и возобновлены лишь в начале царствования государыни Анны Иоанновны.

Разрыв дипломатических отношений между Россией и Англией наносил ущерб обеим странам: торговым — Великобритании, политическим — Российскому государству. Это поняла Франция и предложила свои посреднические услуги.

Петр Великий долго не соглашался на примирение с Английским двором и только незадолго до смерти пошел на сближение, однако потребовал соблюдения Англией двух условий: во-впервых, он настаивал, чтобы английский король отправил в Петербург своего посла с засвидетельствованием того, что Англия действительно желает «возвратить прежнюю дружбу» русского монарха, во-вторых, чтобы «в грамоте короля английского, через посла английского отправляемой, титул императорский признан и написан был». Это была ближайшая программа, которую оставил преемникам после своей смерти Петр Великий. Ее всячески претворял в жизнь влиятельный царедворец А.И. Остерман. Она отражалась в инструкции, данной князю Кантемиру при отправке его резидентом в Лондон.

После приезда в Петербург в августе 1731 года английского резидента Рондо в Лондон отбыл князь Антиох Дмитриевич Кантемир. Антиох был младшим сыном Дмитрия Константиновича Кантемира, сподвижника Петра I, молдавского господаря, ученого-энциклопедиста, известного научными трудами, члена Берлинской Академии наук.

Своим назначением в Англию Антиох Дмитриевич был обязан главным образом покровительству влиятельнейших представителей так называемой «немецкой партии», правившей тогда Россией. Согласие императрицы получить было нетрудно, ибо Анна Иоанновна благоволила к молодому князю Кантемиру. Ведь в 1730 году он выступал против ненавистных государыне членов Верховного тайного совета.

Как бы там ни было, но на дипломатическое поприще вступил в то время еще неопытный молодой человек, принадлежавший по связям к высшему русскому обществу, воспитанный реформами Петра Великого и получивший прекрасное образование под руководством первых российских академиков — Байера, Бернулли, Бильфингера, Гросса, Мейера и других.

Давно стремился Антиох Дмитриевич отправиться в чужие края ради науки и службы. Он даже писал по этому поводу челобитную Петру Великому в мае 1724 года, когда ему было всего шестнадцать лет. Поэтому Кантемир охотно принял назначение в Лондон, в крупнейший европейский центр науки и торговли первой половины XVIH века.

По поводу своего отъезда в Европу Антиох Дмитриевич писал в декабре 1731 года в Государственную коллегию иностранных дел России:

В начале января 1732 года Кантемир выехал из Москвы, и только в конце марта прибыл в Лондон (для путешествия с грузом и караваном из восьми подвод — не ближний свет!). Инструкции и рескрипты, выданные Антиоху Дмитриевичу, наглядно выражали собою как политическую систему России вообще, так и те цели, которые она преследовала в своих отношениях с Англией. России было трудно одной бороться со Швецией, ей нужны были союзники. Князю Кантемиру предписывалось сближение с австрийским и прусским дворами. Он также должен был добиваться назначения английского постоянного посла в Россию и признания Англией императорского титула для российского государя (государыни). Кантемир много раз говорил по этому поводу с английскими статс-секретарями, но его усилия не увенчались заметным успехом. Российский императорский титул был признан иностранными государствами позднее, в царствование Елизаветы Петровны. Английское правительство всячески противилось росту политического и военного могущества России, опасаясь соперничества на международном уровне.

Князь Кантемир, подобно своим предшественникам, не раз убеждал английских министров заключить союз с Россией, но постоянно получал уклончивые ответы: политика Англии тех времен была нацелена больше на развитие внутреннего экономического благосостояния, и поэтому ей были выгоднее торговые, а не политические договоры. Такой локальный торговый контракт был заключен в Петербурге, но Кантемир выражал надежду на распространение более активных торговых отношений с Англией, нежели предписывали условия подписанного договора.

Помимо решения вопросов политического характера Антиох Дмитриевич, в силу своих сил и возможностей, помогал соотечественникам из русской общины Лондона, занимался их обустройством. В октябре 1735 года он получил из Петербурга от духовника Ее Императорского Величества, архимандрита Свято-Троицкой Сергиевой лавры Варлаама письмо с просьбой оказать содействие купцам, прибывшим из России в Лондон. Архимандрит Варлаам писал:

Князь Кантемир откликнулся на просьбу архимандрита Варлаама и попросил его и впредь обращаться к нему с подобными вопросами. В ответном письме от 1 июня 1736 года он писал Варлааму: «Милостивый государь мой! Вашего преподобия благосклонное письмо чрез российских купцов Ивана Новоселова и Афанасия Шебонина я имел честь получить исправно, и по оному я оным купцам всевозможные услуги показать не оставлю. Должность ее императорского величества министра при здешнем дворе меня к тому обязует, а и без того вашего преподобия рекомендация такой для меня важности, что не преминуюсь для одного вашего удовольства им во всех нуждых вспомогать, дабы мог нашему преподобию при сем первом случае показать мое крайнее почтение к вашей достойнейшей особе». Кантемир в письме коснулся и государственных дел, указывая на необходимость развития подобных инициатив между английскими и русскими купцами в будущем: «Я не мало хвала, что оные купцы сюда ехать отважились, и желательно бы было, чтобы многие за ними следовали, только чтоб то можно было быть учинено к их прибыли — нужно бы иметь здесь (в Лондоне) российского консула, чтоб он мог их на прямую дорогу наставить. Впротчем, я прошу ваше преподобие, если впредь к таким вашим услугам гожуся, — дерзновенно мне приказывайте, понеже я всегда усердно стараться буду заслужить ваше благоприят-ство с отменным почтением пребывая вашего преподобия…» С предложениями об учреждении консульства в Лондоне Кантемир обратился в российскую Коммерц-коллегию, но выдвинутая им кандидатура некоего флорентийца Замбония на должность консула не была принята.

В 1736 году князь Кантемир начал переговоры в Лондоне с французским посланником Шавиньи о восстановлении дружественных сношений между Россией и Францией и получил на то согласие французского правительства. В апреле 1738 года Кантемиру был пожалован придворный чин камергера, а затем последовало назначение его полномочным министром во Францию. 2 сентября 1738 года Антиох Дмитриевич отбыл из Лондона в Париж.

Кантемира сменил в Лондоне князь Иван Андреевич Щербатов, пользовавшийся расположением царского двора, благодаря своему родству с первым кабинет-министром императрицы Анны Иоанновны А.И. Остерманом. Князь Щербатов родился в 1696 году и был женат на сестре графини Марфы Ивановны Остерман Прасковье Ивановне Стрешневой. В 1722 году указом от 22 января Иван Андреевич был назначен советником Коммерц-коллегии, а в следующем году, для учреждения торговых сношений с Испанией, поехал послом в Мадрид, где в его подчинении находился русский консул в Кадиксе Яков Евреинов.

В 1724 году Щербатов завершил труд «Ведение о торговле российской». Из Испании Ивана Андреевича перевели в Константинополь, откуда он временами писал фавориту императрицы Бирону с просьбами, чтобы тот «содержал его в своей милостивой протекции». Дипломатические агенты занимали в те времена самые разнообразные должности, вот и Щербатов в 1734 году стал президентом Юстиц-коллегии. 15 июня 1739 года князь был аккредитован полномочным министром в Лондон, а спустя пару недель ему пожаловали чин камергера. Через два года Иван Андреевич был произведен в тайные советники.

В инструкции вновь назначенного в Лондон полномочного министра князя Щербатова были повторены практически все пункты инструкции, данные в свое время его предшественнику Кантемиру. Но появилось в документе секретное дополнение. Ивану Андреевичу предписывалось «поддерживать и настаивать на содержании, при помощи субсидий, английской партии в Стокгольме». Представитель британской короны в Петербурге писал по этому поводу в начале сентября 1739 лорду Гарингтону:

Но политика переменчива — не прошло и двух месяцев, как в Лондоне заговорили об изменениях в настроениях Российского двора. Хотя договор о мире, дружбе и оборонительном союзе между двумя странами все же был подписан в начале апреля 1741 года в Петербурге, политические перемены в России вынудили обе страны поменять своих послов. Представителя Великобритании в Петербурге Финча сменил Вейч, а в Лондоне на место князя Щербатова прислали посла Семена Кирилловича Нарышкина.

Он родился 5 апреля 1710 года и получил в доме отца отличное воспитание, прекрасно овладел французским языком, который к тому времени в России начал входить в моду. Сначала Нарышкин служил при дворе и получил звание камер-юнкера. Вскоре после восшествия на престол императрицы Анны Иоанновны он, ввиду господства иноземцев при дворе, отправился в чужие края и жил за границей под именем Тенкина. Семен Кириллович Нарышкин симпатизировал Франции, однако собирался какое-то время провести в Лондоне. Когда князя Куракина перевели в Париж, Нарышкин часто бывал у него и занимался литературной работой. Получив назначение в Лондон, Нарышкин в своем письме к императрице Елизавете Петровне от 9 декабря 1742 года благодарил ее за это назначение. Семен Кириллович отмечал, что он десять лет странствовал в чужих краях и «был определен к делам при князе Кантемире по собственному прошению».

Когда Нарышкин прибыл в Лондон, министр иностранных дел Англии, лорд Картерет, встретил русского чрезвычайного посланника словами: «Хотя ваш приезд сюда приятен, только король очень был доволен князем Щербатовым». Возобновление Русско-шведской войны побуждало русское правительство искать помощи у Англии. Нарышкин просил высылки английской эскадры в Балтийское море, но Картерет постоянно давал уклончивые ответы. Таким образом, несмотря на существование договора между Англией и Россией, подписанного в Москве в декабре 1742 года, Россия не получила от союзницы помощи, а договор не приносил никаких выгод.

На своем посту в Лондоне Нарышкин находился один год и семь месяцев. Императрица Елизавета Петровна отозвала его в Петербург, где он был определен гофмаршалом. Умер Семен Кириллович в Москве в 1775 году. Он был представителем старого дворянства. После себя оставил труды «Епистола имп. Екатерины И» (1765), «Разговор о бедности с истиною» (1772), «Слово о начале и переменах российских законов г. Штрубе де Пирмонт» (1756) и другие.

В марте 1743 года русским послом в Лондоне снова стал князь И.А. Щербатов, «яко там уже лучше всякого другого знакомого и у милорда Картерета в конфиденции находящегося».

Российское правительство посчитало, что Иван Андреевич сможет лучше справиться с миссией в знакомой ему стране. Однако в Англии произошли перемены: министра иностранных дел Картерета сменил на посту герцог Ньюкасла Пельгам. В его кабинете видную роль играл Питт Старший, ненавидевший Щербатова. В Санкт-Петербург из Лондона стали поступать доносы на князя Щербатова. К этому приложил руку также служащий посольской канцелярии Николай Некрасов. Усилиями недоброжелателей из английских правящих кругов и благодаря многочисленным доносам соотечественника князь Щербатов был смещен. Полномочным министром в Великобритании стал Петр Григорьевич Чернышев.

Граф П.Г. Чернышев родился 25 марта 1712 года. До августа 1746 года он являлся посланником при прусском дворе. В Лондон Чернышев прибыл в начале сентября 1746 года. На дипломатическом посту в британской столице Петр Григорьевич пробыл без малого девять лет.

Бывшие посланники в Англии князь Кантемир и князь Щербатов настаивали на содержании русским правительством английской партии в Стокгольме для противодействия влиянию Франции на Великобританию. Чернышев, в свою очередь, прилагал усилия, чтобы Англия не допускала восстановления самодержавия в Швеции, и в случае объявления со стороны последней новой войны оказала бы России необходимую помощь.

Но усилия Петра Григорьевича не увенчались успехом. «Я не надеюсь, — писал он в июне 1749 года, — чтоб мои представления имели какой-нибудь успех. Сомнения мои основываются на следующем: во-первых, на страхе английского министра (герцога Бедфорда) перед войною; во-вторых, на великой экономии в расходах, которая теперь здесь наблюдается; в-третьих, на несогласии министров в королевском совете, которое производит остановку в иностранных делах».

Несмотря на это, идея союза с Англией имела поддержку у российского канцлера графа А.П. Бестужева-Рюмина, который полностью разделял и приветствовал идею политического равновесия сил. В одном из писем к вице-канцлеру графу М.И. Воронцову в августе 1744 года граф Бестужев-Рюмин так излагал свою позицию:

Рескрипт от 28 февраля 1757 года прямо говорил, что со вступления на престол императрицы Елизаветы Петровны задачей русской политики «было стремление соблюсти европейское равновесие и сохранить общий мир». Но политика Бестужева-Рюмина не нашла поддержки в российском обществе. В 1758 году он был арестован и отправлен в ссылку. А дипломатическим агентам, своеобразным заложникам российской политики, тоже приходилось пожинать плоды неудач своих руководителей.

Весной 1755 года графа Чернышева, недавно произведенного в генерал-поручики, отозвали в Россию. На его место из Голландии был переведен в Лондон князь Александр Михайлович Голицын.

Переговоры России с Англией по поводу продления союзного договора от 1742 года не приводили к желаемому успеху. Россия представила проект, где было выражено желание заключить контракт при условии оказания Великобританией помощи в польских делах, при этом российская сторона также стремилась заручиться поддержкой английской стороны в решении проблем со Швецией и Турцией. В этой непростой ситуации в Лондон был отправлен дипломатический агент Генрих Иванович Гросс, которому предписывалось быть более осторожным, нежели его предшественники. Но вскоре Гросс убедился, что Англия не собирается вмешиваться ни в польские, ни в турецкие дела России, а настаивала лишь на торговых отношениях.

Помимо предписаний политического характера Гросс постоянно получал инструкции по различным вопросам от главы иностранной коллегии, действительного тайного советника и кавалера Н.И. Панина.

11 ноября 1765 года в Лондон прибыл инспектор Василий Никитин, у которого на попечении находилось пять русских студентов — Александр Сергеевич Буховецкий, Алексей Егорович Левшинов, Михаил Федорович Быков, Прохор Игнатьевич Суворов и Семен Иванович Матвеевский. Их приезд в британскую столицу предваряло письменное указание Н.И. Панина Гроссу от 30 ноября 1765 года: «…Впрочем, не может Вам, государь мой, из писем… безызвестно быть о принятом ея императорского величества намерение послать в Англию, равно как и в некоторые другие места, несколько российских студентов для обучения древних главнейше языков и других к богословию принадлежащих частей. В сем намерении отправлены уже в Оксфорд пять человек с одним инспектором…» Далее в письме давались указания о немедленной их отправке в Оксфордский университет и обеспечении там их достойной жизни. Выражалась уверенность, что Гросс постарается определить присылаемых студентов к самым лучшим университетским профессорам, даже если для этого понадобится прибегнуть к материальному вознаграждению:

Размеры стипендий русским студентам не были определены, но на эти потребности к письму был приложен вексель на пять тысяч рублей, и предписывалось Гроссу этими деньгами разумно распорядиться, выдавая жалованье поровну на каждого учащегося с таким расчетом, чтобы они, без излишеств, могли себя достойно содержать. Разрешалось награждать наиболее прилежных студентов, чтобы поощрить желание других к более результативному обучению в университете. Инспектору Василию Никитину полагался больший оклад, по сравнению с его подопечными:

Кстати, судя по всему, Василий Никитин не только надзирал над подопечными студентами, но и сам обучался наукам. В 1770 году он получил от Оксфордского университета степень бакалавра, а в 1775 году — магистра.

Граф Панин приказал Гроссу прислать уведомление о прибытии студентов в Лондон и об отправке их на обучение в Оксфорд, а также просил обратить особое внимание на одного из студентов Алексея Левшинова. Левшинов являлся родным братом учителя богословия Его Императорского Высочества и потому заслуживал большей опеки со стороны дипломатического агента Г.И. Гросса.

К письму графа Никиты Панина Генриху Гроссу был приложен документ под названием «Инструкция по имянному ея императорскаго величества высочайшему повелению, касательно до обучения студентов, отправляемых в Английский университет, их содержания и инспекторскаго над ними надзирання», выдержки из текста которого крайне любопытны для современников.

Обучаться всем греческому, еврейскому и французскому языкам. Не упоминается о латинском и английском, ибо латинскому уже обучались, в котором должны себя разговорами и чтением книг экзерцитовать (ежели лекции не на латинском языке будут даваны), а английскому языку самое обращение, а притом и преподаваемый лекции научить должны. Немецкий язык и другие восточные диалекты оставить всякому на произволение.

Всем обучаться моральной философии, гистории, наипаче церковной: географии и математическим принципам, также и непространной Богословии, с какою предосторожностию слушать богословию о том предпишется после. Прочим наукам обучаться оставить всякому на произволение…

Всем вообще ходить на публичные диспуты и другие ученые университетские собрания, также и на проповеди, прислушиваясь к чистоте их языка и проповедническаго штиля.

Похвальное студентов поведение и честность обхождения, хотя зависеть будет от смотрения того профессора, кому они на содержание препоручены будут, но особенное надсмотрение при том надлежать будет до инспектора, коему по надзирательству, а студентам к незазорному поведению следующий предписуются правила.

Инспектору наблюдать, чтоб ежедневно читаны были поутру утренния, а в вечеру на сон грядущих молитвы; в воскресные и великих праздников дни (понеже от церкви в удалении будут) читать и петь несколько псалмов, также прочесть того дня апостол и евангелие. В сии ж дни читать на иностранных языках по порядку несколько глав из Ветхого завета…

Дважды в год, а по крайней мере однова, на праздники Рождества Христова или Святыя Пасхи, ездить в Лондонскую Грекороссийскую церковь для исповеди и святого причастия и нимало не мешкая возвращаться.

До наблюдения инспекторскаго надлежит, чтобы студенты порядочно и исправно на лекции ходили, дома не препровождали б время в праздности, но или в чтении книг, или в выучивании уроков, или в переводах, или в сочинениях и притом разговаривали б иностранными языками. А если б кто оказался не очень прилежен… то инспектору… представить такова непоправляемаго министру ея императорскаго величества для отправления его при первом удобном случае в Россию, дабы втуне государственная казна не была на него трачена…

Дано будет всякий день несколько часов на отдых, также иногда и целые дни свободны будут от учений. Инспектор студентам дозволит в такие дни пристойные увеселения, также и прогуляться на известные часы; только б не одному и не в дальнее от города место…

В домашнем и общем обхождении инспектор наблюдает, чтоб все происходило благочинно, как при молитве, так и при столе, и при всяком случае. Также в разговорах как между собою, так и с другими хранили учтивость, скромность и благородную свободность, а грубости или дикости не имели б.

Никому из студентов обучать приватно других не дозволять, ибо чрез сие необходимо воспоследовать должно упущение должности собственнаго своего обучения…

На всякий год потребно определить известную сумму на покупку надобных для студентов книг. Сию сумму от российскаго министра ежегодно получая, инспектору покупать надобныя книги с запискою…

Студенты на содержание пищею, питьем, платьем, во время болезни платою лекарю и за лекарства, и всеми наималейшими потребностями препоручены будут, кому российский министр заблагорассудит…

Платье носить всем студентам одинаковое, инспектору же с некоторою отменою, а каким образцом, — то зависеть будет от предписания министрова. Инспектор имеет наблюдать, чтоб платье в чистоте содержали и берегли.

Для всяких домашних нужд должен быть содержать служитель, которому быть в повиновении у инспектора.

Нужно, чтоб из определеннаго жалованья, сверх общаго содержания, оставалась всякому некоторая сумма денег для всяких мелких нужд…

При окончании каждого года требовать инспектору у профессоров письменного свидетельства о успехах студентских наук; сии письменные свидетельства также и от себя о их честном поведении при репорте представлять российскому министру, который такия свидетельства будет отсылать, куда надлежит…

Таким учреждением инспектор сам, яко человек в сущем возврасте к распространению наук и знания получает весьма способный случай остальное время обратить в свою пользу. И потому от него особливо ожидаемо быть должно попечение, учинить себя впредь наипаче достойным и полезным членом общества по тем наукам и знаниям, к которым он более склонности в себе находить может.

^{В С.-Петербурге, ноября дня 1765 года.}

^{Подписано тако: Н. Панин».}

Лондонская греко-российская церковь, которую надлежало студентам регулярно посещать, в официальных документах именовалась: «Православная Греко-российская Церковь во имя Успения Пресвятыя Богородицы в Лондоне находящаяся». Ее основание показывало, что русско-английские отношения вышли на постоянную, организованную основу в XVIII веке, а само существование посольского храма утверждало значение религиозных интересов государства во внешней политике. Поэтому русские посольские церкви за границей имели и политическое значение. Еще в 1677-м архиепископом Самоса Иосифом Георгиренесом году была основана и построена в британской столице греческая церковь. Она являлась первым православным храмом в Лондоне. В 1694 году в Оксфорде была открыта Греческая коллегия, существовавшая до 1705 года. В 1712 году во время своего пребывания в Лондоне православные архипастыри Арсений и Геннадий отправляли православную церковную службу в нанятом доме, так как православного храма в Лондоне в то время еще не было. Церковное служение Арсения посещали ученые английские богословы, мечтавшие о слиянии церквей, а также русские, жившие в Лондоне.

Не заинтересованные в распространении православия в Англии правительственные чиновники вынудили Арсения уехать в Голландию. Осенью 1716 года состоявший при русской миссии Яков Сенявич от имени православных христиан, оставшихся без пастыря, обратился с письмом к Арсению и просил его прислать в Лондон для отправления божественных служб архимандрита Геннадия, который спустя короткое время и прибыл в британскую столицу со своим племянником Варфоломеем Кассано. Это и были первые священнослежители греко-российской церкви в Лондоне, основанной осенью 1716 года. Сенявич нанял квартиру для храма на улице Стрэнд и испросил разрешение на открытие богослужения у лондонского епископа Робинсона. Яков Сенявич ссылался на духовные нужды не только соотечественников, проживающих в Лондоне, но также многочисленных русских моряков, служивших в английском флоте. Епископ дал разрешение, но с оговоркой, чтоб «приватно службу Божию отправляли, только бы англичан до церкви не допускать, а пение бы отправляли в тихости, чтоб простой народ какой обиды не учинил».

В.Н. Александренко писал:

В 1715 году русскому послу князю Куракину английским статс-секретарем лордом Таунзендом был вручен проект торгового договора между Россией и Англией, один из пунктов которого гласил: «… чтоб подданные его великобританскаго величества имели свободное отправление веры своей по обыкновению английской церкви во всех землях его царскаго величества и что равным же образом и подданные его царскаго величества иметь будут в Великобритании свободное отправление закона своего по обыкновению греческой церкви». Подобное пожелание выразило и русское правительство. В ответном проекте торгового договора, представленного весной 1715 года князем Куракиным лорду Таунзенду, говорилось: «…церкви и отправление веры в королевствах его великобританскаго величества российскаго народу греческаго исповедания равенственно позволено будет, якоже реформатскаго закону в российском государстве позволение имеют».

Хотя формального договора о торговле и не было заключено, но оба правительства взаимно соглашались уважать принцип свободы вероисповеданий, и потому и речи не могло быть об оппозиции английского правительства учреждению русского посольского храма. Особенно важно при этом было покровительство Петра Великого, выразившего даже желание, чтобы в Лондоне было куплено место и была построена православная церковь.

Желанию Петра Великого не суждено было осуществиться, и русская посольская церковь оставалась на нанятых чужих землях. Впрочем, русские посланники в Лондоне Ф.П. Веселовский и князь Б.И. Куракин пытались купить место для храма и даже нашли уже подходящее место, но за него запросили немыслимую сумму, поэтому сделка не состоялась. Первоначально церковь называлась «греческой», так как ее первые священнослужители были греками, и даже первые церковные книги с метрическими записями велись на греческом языке, но затем со второй половины XVIII века и до начала царствования императора Николая I русская посольская церковь уже именовалась грекороссийской церковью.

С конца 1716 года и до смерти Петра Великого, несмотря на прекращение дипломатических отношений между Россией и Англией, служение в греческой церкви отправлял архимандрит Геннадий. В феврале 1726 года Геннадий обратился с письмом к государственному канцлеру графу Г.И. Головкину, благодарил его за перевод средств на содержание церкви, а также просил у него разрешения отправить в Петербург своего племянника Варфоломея Кассано для принятия священнического сана. Дело в том, что архимандрит был уже в летах и считал своим долгом подготовить себе достойную смену. Головкин дал на то согласие, о чем сообщил Геннадию Я. Сенявич, который в то время был уже переведен из Англии в российскую коллегию иностранных дел. По прибытии Кассано в Петербург граф Головкин предписал Феофану Прокоповичу немедленно рукоположить его священником и затем отправить его в Англию. В том же 1726 году священник Варфоломей Кассано, получив для служения ризы и на проезд сто рублей, уехал в Лондон. Это был первый священник посольской церкви, рукоположенный в Петербурге по воле русского правительства и с разрешения высшей духовной власти.

Несколько лет спустя прибыл в Россию и архимандрит Геннадий, с целью привлечь средства на нужды лондонской церкви, а также повидаться с архиепископом Арсением, который жил в то время в Москве. Во время пребывания в России Геннадию были переданы от правительства России иконы и плащаница для лондонской церкви и храмовый образ Успения Пресвятыя Богородицы. Летом 1731 года Геннадий уехал в Англию.

При священнике Ивановском, в конце 1756 года, русская посольская церковь была перенесена «из старого двора» в Burlington-gardens, возле улицы Клиффорд, в новый дом, более просторный и со всяческими удобствами. Этому предшествовали многочисленные ходатайства и усилия не только местной паствы, но и русских посланников в Лондоне. В 1740 году князь Щербатов в письме к лорду Гарингтону просил его похлопотать о «приобретении дома» для устройства русской церкви, но ходатайство русского представителя не имело успеха. В 1749 году православные прихожане британской столицы прислали в российскую коллегию иностранных дел прошение за подписью девяноста восьми человек с просьбой о помощи. Ими был также сделан запрос на имя полномочного министра графа Чернышева о том, насколько необходимо построить новый храм в Лондоне.

Чернышев дал подробный ответ, в котором отмечал, что все иностранные дипломатические представители католических держав имеют в Лондоне свои церковные приходы, для которых нанимаются обширные территории и богатые помещения. О православной пастве Чернышев говорил, что она состоит из людей бедных, и что если и можно построить для них храм, то лишь на средства русского правительства. За наем двора и помещения для храма первоначально платили из частных пожертвований, пока высочайшим указом от 1717 года не было определено переводить ежегодно для этой цели по двадцать фунтов.

По описи церковного имущества, в 1739 году в храме было четыре иконы без окладов в нижнем ярусе — Спаса, Богоматери, Иоанна Предтечи и мученика Севастиана, а в верхнем — икона Пресвятыя Богородицы, несколько малых икон, оловянных блюд и пять священнических риз. По описи 1749 года, в церкви появились живописные работы: портреты Петра Великого, императрицы Анны Иоанновны, архимандрита Геннадия, Варфоломея Кассано, его жены, изображения Марса и Минервы. Было еще шесть картин, на которых были изображены князь А. Кантемир, его отец Д. Кантемир, принц Оранский и другие известные личности, внесшие свой вклад в упрочение православной религии в Англии.

Духовные лица, состоящие при посольской церкви, делились на две категории: священнослужителей и церковников. К разряду первых принадлежали архимандриты, священники и диаконы, ко вторым — дьячки, псаломщики и прочие. Только первый служитель церкви Геннадий носил сан архимандрита. После его смерти в 1737 году было решено: так как церковь в Лондоне небольшая и прихожан немного — не назначать архимандритов, а направлять в Лондон «из ученых и искусных людей одного священника и при нем двух или одного дьячка». Так, вместо умершего архимандрита Геннадия в Лондон из России были незамедлительно отправлены на службу в Греко-российскую церковь иеромонах Иоанн Ястрембский с двумя церковниками — Алексеем Каменским (Парчикаловым) и Степаном (Стефаном) Ивановским. На священнические места назначались окончившие курс в семинариях или академиях, бывшие уже священниками в России, преподаватели семинарий и академий и, наконец, иеромонахи. Дипломатические представители, между прочим, считали неудобным назначение иеромонахов, зная, что монахов не любили в Англии. К примеру, дипломатический представитель России в Лондоне Мусин-Пушкин сообщал в Россию в 1739 году по поводу тяжелой болезни иеромонаха Е. Дьяковского следующее: «… здоровье его упало и из дому выходить не мог, ибо от дерзновенного и необузданного здешнего народа к одежде его не привыкшего не раз были учинены ему на улицах огорчения и обиды, за кои невозможно получить удовлетворения и еще менее наказания виновных».

Обычными церковниками в Лондон определялись большею частью студенты духовных семинарий или академий. Так, Степан Ивановский до половины 1739 года воспитывался в Московской Славяно-Греко-Латинской академии и был определен дьячком при посольской церкви в Лондоне. В 1758 году были отправлены на службу в Грекороссийскую церковь студенты школы философии Троицкой Александроневской семинарии Михаил Пермский и Клим Томаринский. В 1798 году церковниками в храме стали студенты богословия Харьковской семинарии Алексей Евстафьев и Николай Логинов. Церковники особых инструкций не получали, но от них в канцелярии синода брали подписку в том, что они будут старательно исполнять свои обязанности, вести себя надлежащим образом и у священника «находиться в надлежащем послушании и повиновении». Иногда они давали обещание в том, что во время пребывания в Лондоне будут изучать иностранные языки.

Все лица, назначенные в Англию, по прибытии к месту службы должны были явиться к главе дипломатической миссии и представить свои документы. Жалованье священнослужителей в Лондоне было мизерным, многие из них терпели нужду и влезали в долги. Русский дипломатический представитель в британской столице граф Чернышев отмечал, что труд служителей русской церкви оплачивался хуже, чем труд лакеев, которые, имея от господ даровую квартиру, стол и одежду, получали еще и неплохое жалованье. Поэтому неудивительно, что на некоторых русских юношей, служащих церкви, замкнутая английская жизнь действовала угнетающим образом, и они нередко под влиянием нужды, лишений доходили до отчаяния и спивались.

Священник Ивановский летом 1760 года писал в синод о недостойном поведении своих подопечных Пермском и Томаринском, на которых даже не подействовало «словесное истязание от полномочного министра». Выговор не подействовал на нерадивых церковников, и начальники не знали, что с ними делать. Некоторые из низших церковных чинов попадали даже в тюрьму. Историк приводил по этому поводу пример, когда дьячок Сила Кирилов (Бархатов) за нанесение ударов солдатам был посажен в тюрьму в конце 1762 года, где спустя год и умер.

Выдающиеся личности

Наиболее выдающимися личностями среди первых священнослужителей русской посольской церкви тех времен были В. Кассано, А. Самборский и Я. Смирнов.

Варфоломей Кассано родился в 1697 году, отец его был французом, мать — гречанкой, поэтому французский и греческий языки он знал в совершенстве. В Англии Кассано изучил английский, и, как сообщал о нем князь Кантемир, «говорил и писал на этом языке, как природный англичанин». Варфоломей Кассано был другом Антиоха Дмитриевича, и с переходом последнего на службу в Париж вел с ним довольно оживленную переписку. Кассано сообщал Кантемиру о новостях английской литературы и общественной жизни Лондона.

Андрей Афанасьевич Самборский родился 1 августа 1732 года в деревне Сыровотка Слободско-Украинской губернии Ахтырского уезда, где отец его был священником и землевладельцем. Учился Самборский в Белгородской семинарии и затем в Киевской духовной академии. В 1765 году Андрея Афанасьевича отправили в Англию церковником. Спустя четыре года, по ходатайству русского дипломатического представителя Мусина-Пушкина, его возвели в сан священника. Настоятелем посольской церкви он оставался почти одиннадцать лет.

Находясь в Лондоне, Самборский усовершенствовал свое образование и не только основательно изучил английский язык, но и приобрел обширные знания по сельскому хозяйству.

В 1780 году Самборский с почетом вернулся в Россию. В представлении обер-прокурора Сергея Васильевича Акчюрина говорилось о «всемилостивейшем уважении на похвальное поведение находившегося при миссии в Лондоне священника Андрея Самборского, за его усердное наблюдение за русскими молодыми людьми, обучавшимися в Англии земледельной и другим домостроительным наукам, святейший синод определил Самборского к собору в Царском Селе и отозвал его из Лондона».

В России в 1781 году Андрей Афанасьевич опубликовал свое сочинение под длинным названием: «Описание практическаго аглинскаго земледелелия собранное из разных аглинских писателей Андреем Афанасьевичем Самборским протоиереем находящимся при Российском посольстве в Лондоне изданное под смотрением профессора Семена Десницкаго». В том же году императрица Екатерина II поручила ему сопровождать князя Павла Петровича и его супругу в их путешествии по Европе, а в 1784 году назначила «законоучителем», наставником в английском языке к великим князьям Александру и Константину Павловичам. Существуют разные мнения специалистов о том, насколько подходил Андрей Афанасьевич на роль наставника, но большинство все же сходятся во мнении, что его неординарное мышление оказало большое положительное влияние на умы великих князей. Самборский учил цесаревича Александра Павловича «находить во всяком человеческом состоянии своего ближнего, и тогда никого не обидите, и тогда исполнится закон Божий».

В 1797 году Андрея Афанасьевича избрали членом Вольно-Экономического общества. Ему поручили надзор за школой земледелия недалеко от Царского Села. С конца 1799 по 1801 год Самборский был духовником при супруге эрцгерцога Иосифа, палатина Угорского.

На место отозванного в Россию Андрея Самборского священником при Лондонской посольской церкви стал Яков Иванович Смирнов (Смирной) — один из образованнейших людей своего времени.

О том, как он попал в Лондон церковником, сам Смирнов рассказывал в автобиографии:

Именным высочайшим указом от 9 октября 1780 года Смирнов был определен к Лондонской миссии, а спустя неделю рукоположен в священнический сан преосвященным Иннокентием, архиепископом Псковским. В Лондоне Яков Иванович много помогал своему покровителю — русскому посланнику графу Семену Романовичу Воронцову. Особенно весомой была его поддержка в 1791 году, в противостоянии Воронцова английским министрам. Смирнов пользовался заслуженным авторитетом не только среди соотечественников, но и в просвещенных английских кругах. Британский историк Тук пользовался его советами и рекомендациями при составлении истории России в царствование императрицы Екатерины II.

В бытность свою в Лондоне Яков Иванович переводил и издавал произведения русских литераторов и философов. Соотечественники, приезжающие в Великобританию учиться, встречали в лице Смирнова поддержку и деятельную помощь. Священнослужения Яков Иванович осуществлял до 1837 года, в этом же году ему в помощники для отправления церковных служб прислали иеромонаха Нифонта. Умер протоиерей Смирнов в глубокой старости в Лондоне в апреле 1840 года.

В 1842 году священником русской посольской церкви стал Евгений Иванович Попов. Под конец его жизни (умер в Петербурге в 1875 году) богослужение в храме отправлял его сын Василий Евгеньевич, служивший там сначала псаломщиком и затем дьяконом.

В конце 1874 года Василий Евгеньевич был назначен священником Походной дворцовой церкви великой княгини Марии Александровны, герцогини Эдинбургской. В.Е. Попов умер в Лондоне в 1877 году от эпилепсии на тридцать девятом году жизни.

На смену ему русский посол граф П.А. Шувалов пригласил из Брюсселя священника Евгения Константиновича Смирнова, который по представлению государственного канцлера был определен настоятелем лондонской посольской церкви.

Зависимость церкви от главы русской дипломатической миссии — в личном и материальном отношениях — установилась и стала постоянной в царствование Анны Иоанновны. Первые священнослужители, архимандрит Геннадий и Варфоломей Кассано, были почти независимы от дипломатических представителей и только в крайнем случае пользовались помощью русских резидентов. Как правило, священники обращались напрямую в Петербург, в коллегию иностранных дел, к российскому государственному канцлеру. Эти контакты характерны для времени 1720–1732 годов, когда дипломатические отношения между двумя государствами прекратились и Россия не имела своего официального представителя в Лондоне.

С прибытием в британскую столицу князя А. Кантемира церковь приобрела в его лице влиятельного защитника как перед российским, так и английским правительствами. Воспитанный православным монахом, Кантемир принимал живое и искреннее участие в судьбе родной ему церкви и ее служителей. Покровительство церкви он считал необходимым в отстаивании государственных интересов России за границей. Отношение князя к Лондонской епархии перешло и к его преемникам в Лондоне. Таким образом, из первоначального покровительства постепенно сформировались функции дипломатического надзора и наблюдения за церковными делами за рубежом. При назначении священников в лондонский приход синод зачастую прислушивался к мнению дипломатического посланника, а если и не принимал его предложений, то, во всяком случае, русский посол имел право высказаться. Иногда дипломатический представитель сообщал отечественному правительству о пожеланиях и самих прихожан. Так, посланник Гросс, извещая коллегию иностранных дел о смерти Ивановского, в 1765 году писал: «…в рассуждении настоящего великого поста обретающиеся здесь купцы… прилежно просят, дабы в церкви служба Божия продолжительно отправлялась из России сюда приехавшими двумя иеромонахами Афонской горы — Геннадием и Иеремией, кои и во время болезни Ивановскаго отправляли службу». Синод не согласился назначить указанных лиц, а на место Ивановского был избран иеромонах Ефрем Дьяковский, учитель Киевской академии, знавший, впрочем, и греческий язык. О прибытии нового настоятеля церкви дипломатический представитель немедленно сообщал в коллегию иностранных дел. В.Н. Александренко приводил любопытный документ, в котором посланник Чернышев «доносил о приезде священника Ивановского, который принял церковь Божию с утварью от бывшего священника Антипы Мартирьянова, который оставил на церкви долгу 182 фунта стерлингов».

В тех случаях, когда священнослужители или церковники уклонялись от исполнения своих обязанностей или вели образ жизни, не соответствующий их сану, дипломатический представитель имел право сделать выговор или внушение, установить вычеты из содержания, и даже принять все зависящие от него меры к отправке виновных в Россию. Так, к примеру, граф П. Чернышев сообщил в коллегию иностранных дел о невоздержанном образе жизни дьячка посольской церкви Максима Черенковского и отправил его из Лондона в Россию, «подрядив корабельщиков за провоз его до С.-Петербурга за 5 фунтов стерлингов».

Когда кто-либо из духовенства уезжал из Лондона в Россию, дипломатический представитель выдавал ему паспорт за своей подписью. Вот о чем гласил паспорт, выданный чрезвычайным посланником А. Голицыным двум церковникам, Михаилу Пермскому и Климу Томаринскому, которые высылались из Англии за неподобающий образ жизни:

Отличившихся священников дипломатический посланник представлял к наградам или ходатайствовал о повышении им жалованья. Русский посол также сообщал в Россию и о внеслужебных занятиях священнослужителей и оказывал, при необходимости, им покровительство. В 1755 году посланник А.С. Мусин-Пушкин разрешил отпуск в Россию священнику Самборскому, известному любителю сельского хозяйства. В сопроводительном письме Мусин-Пушкин отмечал: «Жертвуя всем своим временем и силами, избрал он (Самборский) учение деревенского хозяйства главным предметом всех своих трудов и стараний. Успехи его равны уже усердию его и обратились бы к наилучшему в России направлению народной экономии». О преемнике Самборского, Я.И. Смирнове, граф С.Р. Воронцов писал из Лондона в 1786 году государственному канцлеру: «…за долг и справедливость почитаю просить ваше сиятельство исходатайствовать ему от милостивой великодушной нашей Государыни награждение и некоторую годовую помощь сему предостойному человеку (Смирнову). Он действительно в нужде находится…» При этом Воронцов указывал на помощь Смирнова посольству в делах, далеких от церковных: «К тому же, когда г. Лизакевич болен и мне шифровать случится нужда, то я его (Смирнова) еще и на то принужден употреблять, не имея никого, кто бы был способен».

В сложный период отношений между Англией и Россией в Лондон, вместо графа Ивана Григорьевича Чернышева, в ноябре 1769 года был направлен полномочным министром Алексей Семенович Мусин-Пушкин. Мусин-Пушкин родился в 1730 году, получил хорошее образование, был женат первым браком на графине Софье Алексеевне Вахтмейстер, второй женой его была Елизавета Федоровна Вартенслебен. В 1752–1756 годах Алексей Семенович, имея чин поручика, состоял при посольстве в Вене. В 1756 году его произвели в надворные советники и отправили резидентом в Данциг, откуда перевели полномочным министром в Гамбург с «производством в советники канцелярии». После смерти Г.И. Гросса Мусин-Пушкин был аккредитован в Лондон и произведен в статские советники. В 1768 году его послали в Гаагу, на место графа А.Р. Воронцова, а через год он снова оказался в Британии и оставался там до назначения послом Ивана Матвеевича Симолина.

Опытный дипломат, хорошо знакомый с положением в европейских государствах, И.М. Симолин прибыл в Лондон, когда положение Англии на политической арене становилось критическим. Великобритания ревностно относилась к договору о дружбе и торговле между Францией и Северо-Американскими Соединенными Штатами, заключенном в 1778 году. Испания, в свою очередь, заключила договор с Францией и объявила Англии войну. Представитель Британии в Петербурге Гаррис в письме на родину в 1779 году с горечью отмечал: «Поднимается какой-то крестовый поход против нас (англичан)».

Симолин был сыном шведского проповедника в г. Ревель. В 1744 году в звании юнкера он начал свою дипломатическую карьеру секретарем посольства в Копенгагене. С 1758 года Иван Матвеевич стал резидентом в Регенсбурге, а в 1774 сменил графа И.А. Остермана в Стокгольме на посту чрезвычайного посланника. В Лондоне Иван Матвеевич оставался до прибытия графа С.Р. Воронцова и затем был аккредитован в Париж, где пробыл до конца 1792 года.

По свидетельству современников, Иван Матвеевич вел невоздержанный образ жизни, особой прилежностью не отличался и свои депеши в Россию из заграницы составлял по газетам, меняя только обороты речи. Но как бы там ни было, его дипломатическая деятельность приносила успешные плоды.

В инструкциях из Санкт-Петербурга И.М. Симолину предписывалось не только самому придерживаться нейтралитета в высказываниях об английских войнах, но и всячески поощрять подобные настроения у других государств. До сих пор Англия была самой могущественной державой на море, и она отнюдь не собиралась признавать неприкосновенность морской торговли и прав нейтральных держав. Борьба Англии с Северо-Американскими Штатами и их союзниками наносила непоправимый ущерб и русской торговле. Летом 1778 года американские каперы захватывали и уничтожали торговые суда, выходившие из Ново-Архангельска на Аляске. Не лучше были и испанские корсары. Императрица Екатерина II говорила английскому представителю в Петербурге, что Великобритания притесняет российскую торговлю, задерживает и грабит русские корабли. Она указывала Гаррису, что торговля — это ее детище, и не следует допускать, чтобы российская государыня рассердилась на действия Англии.

Когда англичане обратились к императрице с просьбой оказать им содействие в борьбе с Америкой, российская государыня отказалась. «Какое право имею я, — сказала она, — вмешиваться в распрю, которая меня не касается, в дела, мне непонятные, и в отношения держав, весьма от меня отдаленные». Екатерина издала декларацию первого вооруженного нейтралитета. В 1778 году Дании и Швеции было предложено выслать в море совместно с Россией вооруженные эскадры для защиты торговых судов, направляющих свой путь к северным портам России и к берегам Швеции и Дании. Русскому представителю в Лондоне И.М. Симолину было вменено стать проводником такой политики.

В июне 1785 года И.М. Симолина сменил в Лондоне граф Семен Романович Воронцов, убежденный сторонник союза России с Англией. Воронцов родился в Москве 2 июня 1744 года. На втором году от рождения он лишился матери, находясь под опекой своего отца, генерал-аншефа графа Романа Илларионовича Воронцова, дяди Михаила Илларионовича и старшего брата Александра Романовича, получил блестящее светское воспитание. С детства он питал страсть к военной карьере, служил в Преображенском полку, участвовал в первой турецкой войне и даже редактировал статьи Кючук-Кайнарджийского договора.

В 1776 году Воронцов вышел в отставку в чине генерал-майора, а спустя шесть лет был аккредитован полномочным министром в Венецию, куда прибыл в сентябре 1783 года. В конце того же года ходатайствовал через своих друзей графа А.А. Безбородко и И.А. Остермана о переводе из Венеции, где ему было неинтересно работать. Семену Романовичу предложили на выбор два дипломатических поста: Лондон или Париж. Он предпочел назначение в Лондон. Кстати, в британской столице в 1762–1763 годах полномочным министром служил старший брат Семена Александр.

Неожиданное несчастье задержало приезд Воронцова в Лондон на год. Умерла его жена Екатерина Алексеевна и оставила ему двух малолетних детей: Михаила, будущего фельдмаршала, и Екатерину, вышедшую впоследствии замуж за английского графа.

По мнению современников, Семен Романович принадлежал к числу наиболее выдающихся русских дипломатов XVIII века, несмотря на свое призвание к военной службе. Он обладал широким политическим умом, прекрасной эрудицией, независимым характером и самостоятельными взглядами на политические и государственные вопросы. В Лондоне Воронцов почувствовал сильнейшее влияние Пруссии на английскую политику, а также неприязнь со стороны британских властей к России, по инициативе которой была образована лига нейтральных держав. Но Семен Романович не отчаивался и умело противостоял настроенным против России официальным лицам.

Граф А.А. Безбородко из Петербурга указывал своему ставленнику Воронцову: «Бога ради старайтесь связать нас с Англией и по торгу и по политике. Великое вам спасибо и слава будут за столь важную заслугу».

Воронцов вел оживленные переговоры с оппозицией, посещал влиятельных членов нижней палаты британского парламента, печатал статьи в газетах и журналах, издавал брошюры, в которых раскрывал английскому народу все отрицательные стороны готовящейся войны с Россией. Постепенно Семен Романович сумел склонить на свою сторону многих английских торговцев и правительственную оппозицию во главе с Виндгемом, Греем, Фоксом. Императрица также не думала отступать. «Ежели Англия объявит нам войну, — писала Екатерина II, — то надлежит запретить ввоз английских товаров в Россию. Англичанам всем приказать выехать из России».

Семену Романовичу было совершенно очевидно, что допустить разрыва русско-английских отношений нельзя, — ведь от такого поворота событий пострадает не только английская торговля, но и русское купеческое сословие, затеявшее свое дело в британской столице.

В конце XVIII века русские дипломаты уделяли особое внимание торговым взаимоотношениям между Англией и Россией. Значение связей между торговыми и политическими интересами осознавалось также и английскими дипломатами. Представитель Великобритании в Петербурге Макартней говорил графу Панину: «В нашей стране интересы политические и торговые не могут быть разделяемы: на торговле основано могущество Англии».

Эту специфическую особенность политической системы Сент-Джемсского кабинета быстро осознал граф С.Р. Воронцов. В 1785 году он писал из Лондона в Петербург графу А.А. Безбородко: «Надо знать, что здешняя нация ни на что так не уважает, как на торговлю, для которой все прочие интересы жертвует, и что даже и те сами, кои не участвуют в какой ни есть отрасли оной, кричат, когда оная пресечется, как будто у них самих всю собственность отнимают. Аглицкая здесь с Россиею торгующая компания в том почтенном и цветущем состоянии находится, что считается первою из всех после Ост-Индской по богатству, важности и кредиту контор, ее составляющих. Многие члены оной в нижней камере (палате) заседают». Очевидно, те же мысли постепенно доходят и до российского правительства. В указаниях графу С.Р. Воронцову в Лондон в 1789 году было сказано: «…известно, что торговля, составляющая существенную силу и богатство сея державы поставляла большею частию в свою зависимость главнейшую ея политику».

В документе того времени, составленном англичанином Бругсом, говорилось о значении торговли с Россией: «Национальная слава и могущество — результат многих причин, но вся сила английского народа проистекает от природы его положения, могущества его флотов, и обширности его торговли. Наши торговые сношения с Россией и наша теперешняя политическая подозрительность к ней должны быть предметом постоянного внимания со стороны покровителей этой торговли и друзей нашей страны». Англичане считали торговлю с Россией необычайно выгодной: «Мы ввозим ежегодно в Россию более 82 миллионов пудов железа и 3 168 000 досок. Всеобщее употребление этих предметов должно убеждать в необходимости их ввоза, а их недостаток возвысил бы издержки (на постройку) великолепнейших палат и скромнейших хижин… Кроме того Англия ежегодно получает 65 300 000 фунтов пеньки, без которой не могли бы существовать наши флоты, ни военный, ни коммерческий, а без них нация лишилась бы многих источников своего господства, многих гарантий своей безопасности. Если воспользоваться ввозом одного года — им можно оснастить 350 военных судов первой величины». По мнению автора документа господина Бругса, уменьшение торговых сношений с Америкой, вследствие образования независимых Северо-Американских Соединенных Штатов, не принесло для Англии большого ущерба только благодаря России.

Этими обстоятельствами определялось главное направление функций русских дипломатических агентов в Лондоне. Русские дипломаты участвовали в ведении переговоров по поводу заключения торговых контрактов. Они следили за тем, чтобы англичане не злоупотребляли предоставленными им привилегиями, но иногда они же защищали и их интересы перед русским правительством. В письме к брату Александру в августе 1787 года Семен Воронцов указывал, что русские в Англии не пользуются никакими существенными привилегиями, тогда как британцы записываются в гильдии, оставаясь английскими подданными, и затем, разбогатевши, увозят нажитые капиталы в свое отечество. Но случалось и обратное, когда русские купцы наживались за счет англичан и увозили, без оплаты пошлин, капитал в Россию. Показателен пример, когда в апреле 1793 года Семен Романович ходатайствовал перед вице-канцлером России о взыскании с московского купца Афанасия Долгова нескольких тысяч фунтов стерлингов за неплатеж им указанного долга английской торговой компании Пишеля и Брогдена.

Так как русская внешняя торговля находилась в руках иностранцев, русские купцы только изредка посещали Англию. В 1735 году князь А. Кантемир по поводу приезда в Англию русских купцов Новоселова и Шебонина изъявлял свое согласие «им во всех нуждах помогать». Дипломатические посланники оказывали русским купцам всяческую поддержку в британской столице.

В XVIII веке дипломатическим агентам приходилось опекать русскую молодежь, учившуюся в Англии, контролировать ее занятия в университете, ходатайствовать о ее нуждах перед отечественным правительством. К чести дипломатических агентов, они исполняли эту важную миссию не формально.

При Петре Великом русские юноши изучали морское дело в Англии и служили в ее морском флоте. В царствование Анны Иоанновны в Лондон присылали к князю Кантемиру Левкина для обучения монетному делу, но князь счел более удобным отправить его в Женеву. Впоследствии, при учреждении монетного двора в Петербурге, русское правительство руководствовалось опытом Англии. В 1761 году по инициативе И.И. Шувалова были посланы в Англию Иван Третьяков и Семен Ефимович Десницкий, бывшие студенты Московского университета. Первоначально их хотели отправить в Оксфорд или Кембридж, но жизнь в этих университетах обходилась очень дорого — от 120 до 130 фунтов стерлингов в год. Поэтому князь А.М. Голицын отправил их в Глазго, где «они учились прилежно и вели себя хорошо, а на содержание можно было отпускать по 80 фунтов стерлингов».

В конце апреля 1766 года прибыли в Оксфорд, вместе с секретарем миссии Плещеевым, инспектор Никитин и с ним семинаристы Быков, Суворов, Левшинов, Буховецкий и Матвеевский.

Согласно донесению посланника А.С. Мусина-Пушкина в Петербург, один из студентов, Александр Буховецкий, заявил, что он не будет слушать лекции богословия, а желает заниматься политическими науками. «Сообразительными увещеваниями» Мусин-Пушкин думал устранить недоразумения, но убеждения не помогли. Тогда русский посланник пригрозил непокорному студенту и настоятельно порекомендовал ему заниматься историей, географией, математикой и другими науками, «кои во всяком звании и должности нужны и полезны». Как бы там ни было, но если русские студенты находили в себе силы продолжать обучение, многие из них впоследствии становились видными учеными. Бывшие студенты Оксфордского университета Десницкий и Суворов получили профессорское звание в Московском университете, а Десницкого по праву называли впоследствии отцом русской юриспруденции.

В 1775–1786 годах ряд молодых людей были отправлены из Лондона для обучения в других английских университетах. В частности, в Эдинбургском университете получили образование князь Дашков, Бакунин, Юрий Алексеевич Бахметьев и другие. Богословие, математические науки, история, право, медицина — вот далеко не полный перечень наук, которым обучались русские студенты в Англии. Встречались молодые люди, осваивавшие мореплавание и достигшие больших успехов на этом поприще, — к примеру, граф А. Сенявин, родной брат жены графа С.Р. Воронцова. Сын известного русского промышленника Александра Григорьевича Демидова обучался в Англии минералогическим наукам, металлургии и механике. Под руководством протоиерея Самборского несколько молодых людей, Михаил Ливанов, Иван Михайлов, Алексей Клавуцкий и Даниил Пищиков, в 1779–1782 годах изучали сельское хозяйство.

В своем прошении на высочайшее имя священник посольской церкви Самборский, характеризуя успехи русских юношей, вверенных его заботам, выражал желание, чтобы помещики присылали своих людей в английские училища земледелия и чтобы сами учились научным основам земледелия. Знаток сельского хозяйства Самборский, очевидно, первым высказался о необходимости введения сельскохозяйственных наук в число предметов, преподаваемых в духовных семинариях.

В Лондоне завершили свое политическое образование будущие советники императора Александра I — В.П. Кочубей, Н.Н. Новосильцов, Н.С. Мордвинов.

Русский посланник С.Р. Воронцов высоко оценивал английскую систему обучения. В одном из своих писем брату Александру Романовичу он выступал защитником и поборником английского образования, которое вырабатывало характер, давало основательные познания, отличающиеся практическим, деловым подходом. Людей, прошедших эту школу, он противопоставлял тем, которые воспитывались «на французский лад», т. е. «научившиеся сочинять и декламировать французские стихи, но ничего досконально не знавшие и ничему не научившиеся». Граф С.Р. Воронцов был противником общего, энциклопедического, образования, и предпочитал специальное, которое должно преследовать конкретные цели и задачи его применения.

Дипломатические агенты часто являлись посредниками в контактах русского правительства с иностранными учеными. Английские специалисты, желая выяснить какой-нибудь вопрос или собрать новые материалы, нередко обращались за помощью к нашим дипломатам. Так, благодаря посредничеству русского посланника в Лондоне графа С.Р. Воронцова оксфордский профессор Роберт Холмс получил разрешение воспользоваться для своего издания Библии рукописями, хранившимися в Москве. В 1799 году граф Воронцов сообщал в Петербург президенту Академии барону Андрею Львовичу Николаи о споре между английскими и французскими учеными по вопросу об определении долготы по меридианам Гринвичскому и Парижскому. В том же году Воронцов завязал отношения с американским ученым Бартеном из Филадельфии, к которому направлял письма от секретаря Академии Эйлера. Бартон пересылал через графа Воронцова свои труды, в которых, кстати, доказывал, что выходцы из Сибири заселили Северную Америку.

Дипломаты XVIII века получали преимущественно светское воспитание: их учили иностранным языкам, литературе и истории. Английский посол Макартней так характеризовал образование русского посланника в Лондоне с 1767 года графа И.Г. Чернышева: «Природный его ум, хотя и не глубок, но отличается быстротой и в России может прослыть первостепенным. Начитанность его велика, но, следуя французской привычке, он читал одни только мемуары, письма, анекдоты, альманахи и словари. Классических языков он совсем не знает, из новых знает многие, особенно французский и немецкий, на которых говорит с необыкновенной легкостью и точностью». Подобное воспитание получили и братья Воронцовы. В своей автобиографии граф Александр Романович Воронцов сообщал:

То, чего не дала школа, давала жизнь и служба. Дело в том, что тогда учение и службы были взаимозависимы и обязательны, так как для высшего сословия «кроме сего пути в высший градус и до министерского чина произведен быть не может». Некоторые из будущих дипломатов получили образование за границей. Так, граф А.Р. Воронцов учился в Париже, князь И.А. Щербатов — в Лондоне. В пятнадцать лет молодой Семен Воронцов путешествовал по России и посещал Москву, Казань, Ирбит, Тобольск и другие города. Во время своего пребывания в Москве Семен Романович прочел «Дух законов» Монтескье, и эта книга стала для него настольной на всю оставшуюся жизнь. Он писал: «Эта книга всякого человека сделает просвещенным и обо всем генерально дает понятие. Я бы очень желал, чтобы она была переведены на наш язык и чтобы вы могли ее прочесть». С.К. Нарышкин десять лет странствовал по Западной Европе до своего назначения в Англию. Пребывание за границей дополняло самообразование русских дипломатов, а в особенности тех из них, кто не довольствовался формальным исполнением своих обязанностей. Так постепенно у русских посланников вырабатывались нравственные, общественные и политические идеалы, которые оказывали свое влияние на общественную жизнь России. Образование русских дипломатов в XVIII веке вызывало похвалу и удивление иностранцев. Французский посланник в Голландии Ибервилль писал о графе Матвееве: «Я нашел в этом после гораздо более ума, знания европейских дел и вежливости, чем того ожидал».

В те времена существовало требование обязательного образовательного ценза — высшего или среднего — к лицам, поступавшим на дипломатическую службу. По утверждению В.Н. Александренко, из русских дипломатов, бывших тогда в Лондоне, лишь о князе Кантемире можно сказать, что он получил незаконченное высшее образование.

Назначение А.Д. Кантемира резидентом в Лондон подтолкнуло Антиоха Дмитриевича к дальнейшему самообразованию. Здесь он нашел для себя наиболее подходящую атмосферу. Пребывание в Англии дало новую пищу его уму, расширило прежний кругозор и сблизило с выдающимися европейскими учеными. В то время Лондон был тем, чем были Афины во время Цицерона, — центром европейской учености.

Другим дипломатам, как, например, графу С.Р. Воронцову, сразу удалось занять видное положение среди высшего английского общества. У Воронцова были приятельские отношения с Джемсом Гаррисом, которые начались еще в то время, когда Гаррис был посланником Англии при Петербургском дворе.

Брат Семена Романовича граф Александр Романович был дружен с влиятельным Питом Старшим, лордом Чатамом, лордом Сиднеем и маркизом Ленсдоуном. Вскоре после приезда Семена Романовича в Лондон Сидней и Ленсдоун прибыли с визитом к русскому посланнику и выразили желание ближе с ним познакомиться. В 1785 году граф С.Р. Воронцов писал по этому поводу графу А.А. Безбородко: «Господин Питт, зная большую связь, которая была между покойным его отцом и моим братом… просил лорда Кармартена, дабы он доставил ему случай обедать со мною в самом малом обществе, что и учинилось на прошлой неделе в доме этого лорда, где нас было только четверо: хозяин, г. Питт, Гаррис и я. Не могу вам довольно описать мое удивление, видя первого министра управляющего советом и парламентом, коему еще 26 лет не минуло и который столько же прост в обхождении, столько же учтив и невероятно скромен в беседе, как строг и тверд в нижней камере (палате), которой управляет, как хочет».

Однако С.Р. Воронцов прекрасно понимал, что одного доброго расположения власть предержащих англичан и преданности долгу недостаточно для успешной работы: необходимы опыт и знания.

В своей автобиографии Семен Романович писал по этому поводу:

При дипломатических представителях в Лондоне находились и их помощники, которые именовались секретарями и канцелярскими чиновниками, носившими разные звания: ученики, студенты, копиисты, переводчики, архивариусы и прочие. Так, при русском посланнике князе Б.И. Куракине в списке канцелярии миссии значились в 1711 году секретарь Веселовский и копиист Рогов. Очевидно, часть канцелярской работы в то время (что нередко бывало) исполнял священник Максимилиан, также поименованный в списке. С течением времени состав дипломатической канцелярии увеличивался. Уже у князя А. Кантемира число канцелярских чиновников достигает пяти человек, кроме того, при канцелярии состояли два дворянина, находившихся в миссии в услужении дипломатического агента. Определение дворян к дипломатическим постам преследовало двоякую цель: учебную и практическую — дать возможность знатным молодым людям подготовиться к занятию министерских постов на родине. Особенное внимание на образование дворян посольства обращала внимание императрица Елизавета Петровна. Так, в своем рескрипте от 5 апреля 1742 года она писала в Лондон дипломатическому представителю С.К. Нарышкину о том, чтобы дворяне посольства и канцелярские служители учились, состоя при миссии, языкам и прочим наукам, не отлынивали от своих обязанностей, «дабы быть годными впоследствии к дипломатической службе» и другим службам. Русскому послу разрешалось использовать их в качестве помощников в самых разнообразных качествах, а также представителям был вменен контроль над их прилежанием, а в случае нарушений со стороны канцелярских работников посланник был вправе осуществлять карательные функции: уменьшение жалованья, наложение штрафных санкций на нерадивых, вплоть до принудительной их высылки из Лондона в Россию.

В штате посольства появились новые должности советников. Согласно документам, в 1779 году в составе лондонской посольской канцелярии трудились, помимо посланника, один советник посольства, два титулярных советника, один переводчик и два студента или архивариуса. Этим составом был недоволен граф С.Р. Воронцов. Он считал, что можно сократить штат канцелярии до трех человек, назначив на эти посты самых достойных и работящих, увеличив им жалованье за счет уволенных нерадивых сотрудников. Семен Романович даже составил проект реорганизации и представил его в Петербург. В письме к своему брату Александру Романовичу Воронцов отмечал, что некоторые посольские чиновники не отличались способностями, или же ничего не делали, и потому желательно было бы «удержать на службе лишь лиц действительно работящих», таких, как Лизакевич, Сивере, Коронацкий, а не отзывать неспособного Флейшера и присылать на место подобного ему князя Макулова.

Насчет Макулова опасения были не напрасны. Не успев ознакомиться со своими обязанностями в Лондоне, князь наделал долгов и поставил графа Воронцова в затруднительное положение. Так что особо важные дела Воронцов по-прежнему поручал доверенным и испытанным сотрудникам, а иногда обращался за помощью и содействием к просвещенному священнику посольской церкви Я.И. Смирнову.

Очевидно, проект реорганизации посольской канцелярии Семена Романовича не был одобрен в Петербурге, так как штаты лондонской посольской миссии в те времена остались без изменения.

Только в начале царствования императора Павла произошли изменения в штатном составе посольских миссий. В лондонском представительстве прошло сокращение, и в 1800 году в штате канцелярии числились уже один секретарь посольства и два канцелярских чиновника, содержание которых было увеличено. Младшие чиновники определялись коллегией иностранных дел, старшие назначались высочайшими указами. При императрице Анне Иоанновне в их назначении принимал участие кабинет министров, при Елизавете Петровне — конференция. Рекомендуемые коллегией посольские лица должны были быть «исправные, способные и для дальнейшей службы надежные».

Русские посланники не имели право самостоятельно принимать в штат работников. В.Н. Александренко в своей книге привел несколько любопытных примеров, иллюстрирующих эту ситуацию. Так, князь Кантемир вынужден был отказать X. Гроссу в просьбе принять на дипломатическую службу его брата Г. Гросса. Антиох Дмитриевич писал по этому поводу приятелю: «Мне без указу в делах чужого человека употреблять не можно». В июле 1804 года некий Федор Попов, желая уехать из Лондона и не имея возможности получить паспорт из-за нехватки средств, просил графа С.Р. Воронцова определить его в секретари посольской канцелярии, но тоже получил отказ. В пояснениях ему было сказано, что «все, кои находятся при императорском посольстве в Лондоне, не иначе к оному причислены бывают, как по повелению самого Государя или Иностранной коллегии… В настоящее время здесь (в Лондоне) есть два генерала, много других русских дворян, кроме купцов, все они подлежат законам сея земли и ни в каком случае не могут быть причислены к миссии без воли Государя Императора».

Тот же порядок соблюдался и при удалении от службы или переводе на другое место канцелярских чиновников, с той разницей, что в этом случае имело большое значение представление дипломатического агента. Чиновники канцелярии пользовались правами государственной службы, получали чины, награды и определенное содержание.

В России лица, отправлявшиеся за границу с дипломатическими миссиями и поручениями, получали «царское жалованье», а кроме него подъемные при отправлении, а иногда и наградные по возвращении на родину. Посланникам полагалось большее жалованье, нежели канцелярским чиновникам. Так, к примеру, посол А.А. Матвеев получал 3000 рублей. Судя по всему, ему этой суммы не хватало, так как перед своим отъездом из Лондона он влез в долги, и даже была предпринята попытка посадить его в долговую тюрьму. Его преемник князь Б.И. Куракин был отмечен уже большим содержанием. Сам Борис Иванович по этому поводу писал: «Приезд мой в Англию… всего считаю десять месяцев, в которые прожил государственных денег 6000 ефимок (5400 рублей), да своих 10 000 ефимок (9000 рублей)…» С 1719 года Ф.П. Веселовский получал 3000 рублей, да на почтовые расходы — еще 300, князь А.Д. Кантемир имел ту же сумму, не считая оплаты из государственной казны расходов на подъемные (2000 рублей), содержание кареты (600 рублей), содержание дома и так далее. Жизнь в Лондоне с каждым годом дорожала, и уже в 1755 году князь Голицын отмечал, что на содержание в 6000 рублей в британской столице «прожить нельзя». Даже 20 000 рублей в 1795 году не хватало графу С.Р. Воронцову, который вынужден был тратить свои собственные деньги.

При первых послах — Матвееве и Куракине — их секретари получали около 300 рублей в год. При князе Кантемире такая сумма уже предназначалась для выплаты более низкому посольскому чину — «ученику» или «студенту» Спешневу, который был определен к посланнику «для письма дел», т. е. исполнял обязанности секретаря и переводчика. При Елизавете Петровне такие оклады назначались дворянам посольства, т. е. лицам, прикомандированным к миссии, а секретари стали получать более высокое жалованье — от 400 до 600 рублей. В 1767 году исполнявший секретарские обязанности в Лондоне Василий Лизакевич получал 500 рублей, Михаил Татищев — 400 рублей. В 1773 году старший советник посольства Плещеев заслужил содержание в 1200 рублей, младший брат Лизакевича — 600, а переводчик Татищев — 450. Посольским дворянам Петру Гагарину, Ивану Татищеву и Ивану Кошелеву было определено жалованье в 400 рублей. Благодаря усилиям С.Р. Воронцова к концу столетия размеры окладов посольским работникам были повышены. Так, в 1800 году секретарь посольства в Лондоне получал 2500 рублей, а двое канцелярских служащих — по 100 рублей в год.

При таких, в общем незначительных, окладах чиновники канцелярии терпели нужду и зачастую залезали в долги. Дипломатические агенты имели влиятельных друзей на родине или могущественных покровителей, да и сами порой были далеко не бедными людьми. Мелкие чиновники лишены были поддержки извне, а на родине их порой и вовсе забывали.

Государство, принимающее чрезвычайного посланника, выделяло ему квартиру и содержание. Подобного рода указы издавались англичанами по поводу прибытия первого русского посла Осипа Непеи в 1556 году. В 1662 году английское правительство наняло так называемый Jork House, дом, принадлежавший герцогу Бекингамширско-му, за 4000 фунтов стерлингов. Андрею Артемоновичу Матвееву была отведена даровая квартира в доме герцога Нортумберленда на улице Пэлл-Мэлл вблизи С.-Джемсского сквера. За этот дом с разными сборами английское правительство уплачивало 300 фунтов стерлингов в год. Барон Шак и князь Куракин также получили даровые квартиры. Как писал князь Б.И. Куракин к А.А. Матвееву в ноябре 1710 года, дом ему был отведен на улице Пэлл-Мэлл, недалеко от дворца королевского и дома герцога Шомбурга. Но уже в 1732 году князю Кантемиру, вероятно, так как он носил звание резидента и затем полномочного министра, королевским указом было определено уплачивать в год по 200 фунтов стерлингов. Русскому правительству такое нововведение не очень понравилось.

С 1756 года особыми указами русское правительство начало отпускать специальные суммы (по 2000 рублей в год) на наем посольского дома в Лондоне. Сохранились свидетельства, что А.С. Мусин-Пушкин жил на Lower Grovesnor-street, а И.М. Симолин приобрел собственный дом № 36 на улице Harley-street. Об этом доме А.А. Безбородко писал графу С.Р. Воронцову из Царского Села в конце лета 1784 года: «Предместник ваш (т. е. Симолин) продал в казну дом его в Лондоне, который Государыня для своего министра купила за 6000 фунтов стерлингов». В этом казенном доме жили граф С.Р. Воронцов, а в конце 1800 — начале 1801 года — Яков Иванович Смирнов. Содержание посольского дома обходилось довольно дорого, и одних налогов, по сообщению Смирнова, русское правительство уплачивало ежегодно в английское казначейство 52 фунта 13 шиллингов и 8 пенсов, что составляло 525 русских рублей.

Дом дипломатического агента был свободен от воинского постоя и пользовался неприкосновенностью. Ни одно должностное лицо не имело права войти в него против воли хозяина. Иностранное правительство обязано было, по международным соглашениям, защищать жилище дипломатического агента от оскорблений со стороны частных лиц и ограждать его безопасность в случае нападения толпы.

В случае нанесения обиды, оскорбления чиновнику миссии или его ареста дипломатический агент защищал его права, ходатайствовал о его освобождении в случае ареста и требовал наказания виновных. Историк сообщал, к примеру, что в конце июня 1719 года секретарь Веселовского Иван Афанасьев встретил вечером на улице какую-то женщину сомнительного поведения по фамилии Гейм. Женщина завлекла Афанасьева в какой-то притон, где его ограбили и избили. На крик Афанасьева явились английские полицейские, которые отвели его к мировому судье Ротергаму. Судья велел арестовать Афанасьева.

Как только посланник Веселовский узнал о происшедшем, он тут же отправил своего слугу к Ротергаму с просьбой освободить Афанасьева, и при этом обращал внимание на то, что права и преимущества, принадлежащие дипломатическим агентам, распространяются и на лиц, состоящих при них на службе. Мировой судья не только не освободил Афанасьева, но ответил Веселовскому, что он и его отправил бы в тюрьму, если бы встретил в подобном притоне. Веселовский, посчитав такой ответ оскорбительным, обратился с жалобой к статс-секретарю Крегсу. Благодаря вмешательству последнего Афанасьев был освобожден, а судье было предложено извиниться перед Веселовским. Судья не согласился и был освобожден от занимаемой должности.

Документальные источники свидетельствуют, что в марте 1768 года лондонский полицейский Филипс, помощник шерифа в графстве Мидлсекс, разыскивая какого-то преступника, по ошибке арестовал переводчика при русском посольстве Михаила Татищева. После удостоверения личности подозреваемого русским посланником Татищева немедленно выпустили, а полицейский Филипс, по донесению Мусина-Пушкина в Петербург, «просил… на коленях себе прощения, что он и перед Татищевым делать обязывался, если бы Татищев сам того не отклонил». Объявление офицером Филипсом своей вины и своей ошибки было вывешено для всеобщего обозрения у дверей канцелярии шерифа.

В 1717 году Иван Афанасьев был прислан в Лондон к резиденту Веселовскому для управления делами, т. е. в качестве секретаря, а также для обучения английскому языку. Но жалованья ему не перевели, и он, живя в Лондоне, «платьем ободрался и находился в бедности». Более того, после прекращения дипломатических отношений между Англией и Россией в 1720 году его оставили в Лондоне на произвол судьбы. Эта ситуация обеспокоила князя А. Кантемира, и он написал по этому поводу несколько писем в Петербург. В 1732 году Кантемир обратился в российскую коллегию иностранных дел и объяснил, что Афанасьев нуждается в помощи, так как нажил долгов на 240 фунтов стерлингов (по курсу — 1200 рублей) и «находится в великой скудости, так как помирает почти голодною смертью и живет милостынею, умеет немного по аглицки, и в делах, кажется, искусен». Ответа из России не последовало, поэтому Антиох Дмитриевич обратился к графу А.И. Остерману с просьбой уведомить его, какая была наложена резолюция в коллегии иностранных дел на прошение. Неизвестно, чем закончилась переписка Кантемира с российскими чиновниками, а судьба самого И. Афанасьева так и осталась неизвестной.

Незавидной и похожей по своей безысходности была судьба другого посольского чиновника, князя Н. Макулова, которого прислали в Лондон вместо уехавшего на родину «актуариуса» Флейшера. По сохранившимся документам известно, что до приезда в Лондон Макулов обучался в кадетском корпусе. По прибытии в британскую столицу князь немедленно явился к графу С.Р. Воронцову и заявил, что если граф не займет ему 15 гиней, он пропадет, ибо у него нет ни гроша. Во время путешествия ему пришлось уже занять 12 гиней у какого-то господина, который ехал вместе с ним в Англию. Воронцову пришлось дать Макулову денег, иначе последнего посадили бы в тюрьму, и тогда пришлось бы отписываться и прилагать гораздо больше усилий для освобождения своего сотрудника. Долги посольских чиновников доставляли много хлопот посланникам, к которым в конечном счете обращались кредиторы с требованием выплат полагающихся им денег. С.Р. Воронцов писал графу Остерману в 1790 году: «Я уже давно имел честь представить Вашему Сиятельству о недоплаченных долгах, нажитых бывшим здесь актуариусом г. Флейшером. Теперь беспрестанно беспокоят меня кредиторы бывшего переводчика г. Коронацкого, который после смерти остался здесь должен 128 фунтов стерлингов 5 шиллингов и 9,5 центов (более 1000 рублей). Начинают также вызываться уже кредиторы и князя Макулова. Из сего Ваше Сиятельство можете сколько-нибудь заключить о дороговизне сего места и о недостатке жалованья, определенного служителям здешней миссии…» В этом же письме Воронцов хлопотал о доплате посольскому служащему Ивану Смирнову с учетом повышения курса фунта стерлингов. Посланник высоко ценил труды своих подопечных и не упускал случая похлопотать о них перед влиятельными российскими чиновниками.

Русское правительство нередко заключало договоры с иностранными державами, переводило через них деньги, обращалось к их содействию при займах, и потому понятно, что для него был важен вопрос о благонадежности тех лиц, с которыми ему приходилось вступать в соглашения и обязательства. Осенью 1766 года А.С. Мусину-Пушкину было поручено собрать сведения о родственниках придворного английского банкира Гома. Мусин-Пушкин собрал такие сведения о его брате и отписал о нем в Россию, что этот Гом «приобрел капитал более женитьбою, нежели купечеством… Из России он получал много мачтового леса, так что даже цена на него упала в Англии. Кредит у него на бирже умеренный и небольшой».

Опека над личностью и широкое вмешательство государства в частную жизнь приводили в XVIII веке к тому, что дипломатические агенты и по собственному почину «присматривали» за теми, кто приезжал в Англию. В январе 1773 года в Лондон приехал Адам Чарторыйский. Мусин-Пушкин писал в Петербург, что Чарторыйский, по его мнению, выдавал себя за человека, преданного интересам России. Осенью 1794 года граф Воронцов организовал более систематическое наблюдение за соотечественниками и иностранцами в Лондоне. Он сообщал императрице Екатерине II о намерениях некоторых осевших в британской столице поляков отправить оружие из Бирмингема в Россию и поднять восстание в Смоленске и Белоруссии.

В обязанности дипломатических агентов входила также выдача паспортов русским подданным и иностранцам. Особенно строгие правила относительно выдачи паспортов были изданы в конце царствования императора Павла. Высочайший рескрипт предписывал запрещение на свободный въезд иностранцев в Россию. Дипломатические агенты не должны были выдавать паспорта, не испросив на то предварительно высочайшего разрешения. От иностранцев, въезжающих в Россию, требовалась «рекомендация к какому-либо российскому или иностранному в России пребывающему торговому дому». Организация, направляющая своего представителя в Россию, должна была уведомить о прибывших иностранцах военного губернатора или коменданта ближайшего пограничного города.

Рескрипт от апреля 1800 года графа Н.И. Панина, адресованный русскому посланнику в Лондоне Лизакевичу, предписывал, чтобы он вовсе не выдавал паспортов иностранцам. Впрочем, в апреле 1800 года последовало указание, которое разрешало выдачу паспортов, кроме некоего «молодого человека по фамилии Нау», которому был воспрещен въезд в Россию.

Еще при Петре Великом иностранной прессе придавалось большое значение. Периодическая печать в отдельных государствах Западной Европы получила широкий резонанс: она определяла и формировала общественное мнение и влияла на внешнюю политику стран. Неудивительно, что русским посланникам вменялось в обязанность отслеживать в периодических изданиях любую информацию, касающуюся России. В феврале 1707 года в газете «Flying Post» были опубликованы слухи о том, что «король шведский намерен низложить с престола русского царя». Посол А.А. Матвеев по этому поводу написал письмо английскому статс-секретарю Бойлю и просил его о наказании «сочинителя этого известия, типографщика и издателя». Послу Матвееву не ответили, а его последующие заявления в английской печати не принесли желаемого действия. Появление в английской печати слухов, порочащих русского царя и правительство, всегда вызывало в России негативную реакцию. Указом от 21 марта 1720 года было велено посылать русскому резиденту в Лондоне Ф.П. Веселовскому «печатные ведомости для осведомления резидента и для того, чтобы ежели какие фальшивые и предосудительные ведомости в тамошних местах разглашаются, — оные опровергать».

Вскоре после своего прибытия в Лондон князь Кантемир получил от вице-канцлера графа А.И. Остермана письмо от 16 мая 1732 года с сообщением об одной английской газете, в которой были употреблены неуместные и оскорбительные выражения о русских министрах. Остерман советовал Кантемиру не жалеть денег и у редактора газеты узнать, кто был автором подобного сообщения, и требовал опровержения. Согласно инструкциям и рескриптам, Кантемир не раз печатал опровержения в английских газетах, о чем постоянно извещал русское правительство.

В сентябре 1763 года русский посланник в Англии граф Александр Романович Воронцов доносил своему правительству, что в Лондоне появилась газета, в которой описывались самые оскорбительные подробности о русском дворе. Посланник жаловался на свою беспомощность и не знал, что ему делать. В ответ на его депешу императрица начертала следующую резолюцию:

Историк полагал: последний пункт подтверждал, что королевская власть потеряла контроль над печатью, поэтому к Английскому двору и обращаться не имело никакого смысла.

В инструкции графу Чернышеву, назначенному чрезвычайным послом в Англию, в июле 1768 года говорилось: «Не меньшая должность ваша состоять имеет и в том, чтобы всякие производимые иногда ложные и предосудительные о нашей империи разглашения опровергать и уничтожать. Мы, правда, знаем, что в Великобритании, по необузданной вольности прессы, нет способа запретить им в издании в печать всяких нескладных лжей, и чем более им в том препятствуется, тем более они к неистовствам своим поощрены бывают, не опасаясь за то, по их вольности, ни от самого парламента никакого себе наказания; при всем том, если вы иногда что усмотрите в газетах тамошних и в других изданиях предосудительного о нашей империи, то хотя под рукою стараться, дабы разглашаемые слухи теми же газетами и опровергаемы были». Данная инструкция говорила о переменах, произошедших в английском обществе: пресса стала независимой от парламента и не знала над собой другой власти, кроме закона и суда. С этим должны были считаться и русские посланники в Лондоне.

В ноябре 1796 года умерла российская императрица Екатерина II. После восшествия на престол император Павел поначалу желал сохранить дружественные отношения с Англией. В феврале 1797 года между двумя странами был заключен торговый договор, Россия примкнула к новой коалиции против Франции. Однако союзники своими действиями разочаровали Россию, и вскоре последовал разрыв отношений с Англией. Посланник Витворт в 1800 году покинул Петербург, и почти одновременно опала постигла и графа Воронцова.

Следует отметить, что попытки отозвать Семена Романовича из Лондона случались и до событий 1800 года. В одном из своих писем в 1898 году российский государь предлагал графу Воронцову стать вице-канцлером, добавив в конце письма: «А вы сами знаете расположение мое к себе». В том же году Воронцову был пожалован орден Большого Креста Иоанна Иерусалимского, обеспечивший графу гарантированный доход в три тысячи рублей. В 1799 году ему последовало новое предложение — прибыть в Россию и занять должность канцлера вместо князя Безбородко. Указом от того же года Воронцова назначили командующим корпусом русских войск, участвовавших в Голландской экспедиции и зимовавших затем на английских островах. Эти проявления милости со стороны государя только осложняли работу Воронцова как дипломата, требовали от него постоянного отвлечения. Семену Романовичу становилось ясно, что на родине хотят его отставки. Не дождавшись от него добровольного сложения полномочий, в апреле 1800 года Воронцову было предложено просить увольнения от службы, и тут же был издан приказ, в котором было объявлено, что «генерал от инфантерии граф Воронцов, по прошению его за слабостию здоровья, всемилостивейшее увольняется от службы с ношением мундира». По утверждению исследователей, Семену Романовичу разрешено было остаться в Англии, но последовавшие за этим события заставляют усомниться в этом.

Друзья Воронцова были уверены, что пребывание в Великобритании после отставки не принесет ему затруднений, но они ошиблись. В.Н. Александренко отмечал, что вскоре за Воронцовым был установлен тайный надзор, а в феврале 1801 года император Павел повелел: «За недоплаченные лондонскими банкирами Пишелем и Брогденом казне принадлежащие деньги четыреста девяносто девять фунтов стерлингов четырнадцать шиллингов и пять пенсов конфисковать на такую сумму имения генерала графа Воронцова; прочее же его имение, за пребывание его в Англии, взять в казенный секвестр». Семен Романович и его друзья считали такое отношение к известному дипломату несправедливым.

После увольнения графа Воронцова из-за отсутствия официального посланника при Лондонском дворе священнику посольской церкви Я.И. Смирнову было поручено наблюдать за развитием ситуации в Англии и сообщать обо всем в Россию. Высочайший рескрипт от 29 сентября 1800 года гласил: «…препоручается вам (Смирнову) извещать Государя обо всем, что вы узнать можете касательно до предприятий, вооружений, отправлений, переводов денежных и торговых оборотов англичан в течение настоящей осени и зимы».

На горизонте замаячила новая война между Россией и Англией. Британский флот бесконтрольно господствовал на море, начались захваты иностранных судов. В 1800 году Россия выступила с предложением к Дании, Пруссии и Швеции восстановить принципы вооруженного нейтралитета и тем самым обеспечить свободу и безопасность морей. Император Павел наложил эмбарго на все британские корабли, а имущество англичан, проживающих в Петербурге и других городах, было арестовано.

В ответ англичане заняли Мальту и подняли в Ла-Валетте британский флаг. Я. Смирнов доносил в Петербург о том, что начался захват русских судов у берегов Великобритании. В ответном письме Ф.В. Ростопчин писал: «Полученное здесь известие о наложении в Англии эмбарго на суда российские и товары, а равно и экипажи, на них находящиеся, побуждает на отзыв из Англии как вас самих с чинами миссии, так и всех ведомства адмиралтейства и морского департамента чинов». Священнику Смирнову поручалось отправить на родину, прежде всего, флотских офицеров, корабельных мастеров и прочих чиновников, не принадлежащих к российскому ведомству иностранного департамента. Затем ему следовало самому, вместе с членами русской миссии, забрав архивы и казенные деньги, отправиться в Гамбург. Согласно полученным указаниям, Смирнов раздобыл паспорта для чиновников миссии барона Николаи, Ханенка и Жеребцова и отправил барона Николаи в Копенгаген, а остальных — в Петербург. Через Жеребцова Смирнов передал в Петербург письмо, в котором уведомлял, что в Лондоне задержаны русские офицеры.

Якову Ивановичу Смирнову, оставшемуся «на хозяйстве» в период обострения русско-английских отношений, приходилось непросто. Он заботился о содержании казенного посольского дома, русской церкви и уплачивал содержание оставшимся в Англии офицерам. Ассигнованных средств не хватало, и потому приходилось занимать и жить в долг. Кстати, по повелению императора Александра I в 1808 году была сделана попытка продать посольский дом за выгодную цену. В тяжелые дни Смирнов поддерживал отношения с находившимся в опале графом С.Р. Воронцовым и советовался с ним в затруднительных ситуациях. В 1800 году он писал Семену Романовичу в Саутгемптон: «По их приказу (англичан) я должен здесь оставаться… Считаете ли вы, ваше сиятельство, сей случай выгодным для меня представить о моих долгах, и об опасении, что, если двинусь, посадят в тюрьму».

Английская эскадра под началом адмиралов Паркера и Нельсона в марте вышла в Балтийское море с целью наказать Данию и Швецию и уничтожить русский флот, зимовавший в то время в Ревеле. Со своей стороны император Павел тоже готовился к войне и намеревался нанести удар по Индии — одному из форпостов Великобритании. Только неожиданная кончина императора Павла разрушила этот план.

Курьер с известием о восшествии на престол Александра I прибыл в Лондон в начале апреля 1801 года. Смирнов тут же сообщил об этом известии своему опальному другу С.Р. Воронцову. Он также переслал графу письмо от нового императора. Секвестр, наложенный на имущество Семена Романовича в России, был снят, а сам Воронцов снова был аккредитован при Лондонском дворе. Дипломатические отношения между Россией и Англией были восстановлены. Английский кабинет назначил послом в Петербург лорда Сент-Геленса. Русское правительство осталось довольным таким назначением и сняло эмбарго с британских судов, находящихся в России. С.Р. Воронцов вернулся в Лондон. В.Н. Александренко отмечал, что друзья графа в Англии, узнав о произошедших с Семеном Романовичем переменах, плакали от радости. Смирнов писал Воронцову по этому поводу: «Добрый принц Кастельчикала плакал, услышав о перемене вашего состояния к лучшему, и вся его фамилия чрезвычайно какое принимает в том участие. Гамонд мне сегодня чрезвычайно сколько насказал радостных выражений относительно к вам и желания вас видеть. Кавалер Дик тоже. Бедный Ведель (резидент Дании) тоже; он сам не знает, что ему делать и куда деваться. Наша несчастная политика привела его землю в превеликое несчастие».

Казалось, все складывалось благоприятно для С.Р. Воронцова. Но — увы! Теперь служба не имела для него прежнего интереса, и, по мнению историков, он даже стал ею тяготиться. Возможно, сказывался возраст или давали о себе знать перенесенные обиды. Как бы там ни было, но в январе 1804 года Воронцов добровольно попросил русского императора об отставке, а после смерти брата Александра твердо решил удалиться отдел. В феврале 1806 года император Александр подписал указ об отставке С.Р. Воронцова, который гласил: «Снисходя на прошение генерала от инфантерии графа Воронцова, находящегося в качестве чрезвычайного и полномочного посла при дворе Лондонском, всевысочайше увольняем его от настоящей должности, повелевая удовлетворить его следующим ему жалованьем… в воздаяние же долговременной службы и отличных трудов, понесенных им в пользу отечества, повелели мы особым указом Главному Почтовому Правлению, обратить ему в пенсион те 6000 рублей с курсом, которые из почтовых доходов ему производятся». Воронцову также поручалось аккредитовать в качестве поверенного в делах при Лондонском дворе барона Николаи.

Последние годы своей жизни граф Воронцов провел в Лондоне. Поговаривали, будто он даже перешел в англиканскую веру. Получив известие о кончине Семена Романовича, его друг и единомышленник священник Смирнов сделал в посольской приходской книге скорбную запись: «1832 года, июня 9 (21) около 3-го часа по полудни умер, не дожив шести дней до исполнения 88 лет от роду, граф Семен Романович Воронцов, проживший 47 лет в Англии. Генерал от инфантерии, кавалер ордена св. Андрея, и других различных орденов. Человек, преисполненный разума и всех человечество украшающих добродетелей. Тело его положено в церкви Святой Марии под сводами St. Mary’s New Church New Road Marylebonne». Приходская запись этой церкви свидетельствует также, что граф Воронцов, живший на улице Mansfield street, был погребен 25 июня 1832 года, и что отпевание его совершил магистр наук Джон Мор…