Москва


Глава 1.

Род


Дворянский род Ильиных довольно молодой: император Павел I своим Указом от 25 апреля 1796 года за самоотверженную службу даровал Ивану Ильичу Ильину дворянское достоинство. То был прадед великого русского мыслителя. Иван Ильич дослужился до звания действительного статского советника5. В родовом архиве Ильиных бережно хранился рукописный «Катехизис» Ивана Ильича — «родительское благословение» и наставления сыну. Основоположник рода писал о себе: «Родители мои не могли дать мне более просвещения, как только научить меня чтению и письму отечественного языка, познанию Закона Божия, и отчасти гражданского, и в общежитии быть скромным и почтительным. В восемнадцатилетнем моём возрасте я был предоставлен самому себе, не имея ни в чём излишества, кроме родительского благословения. Убогое рубище, охраняющее в переменах стихийных от зноя и хлада, с сохранением возможной благопристойности, составляло всё моё наследство. Я имел способов более доставить тебе в воспитании просвещения, и в теперешнем твоём 19-летнем возрасте поставил тебя на такую стезю, которой я не мог достичь прежде сорока лет моей жизни»6.

Родоначальник заповедовал сыну: «Помни, мой друг, что человеку определено жить до 70-ти лет, не более. Надобно располагать жизнию так, чтобы она была утешительна как в молодости и совершенстве лет, так и в глубокой старости. Ты сам уже можешь чувствовать, что деяния твои теперешние и собственные твои рассуждения кажутся тебе гораздо лучшими тех деяний и рассуждений, которые ты имел в десятилетнем возрасте. Верь мне, мой друг, что достигнувши

30-летнего возраста, ты много сам будешь порочить из теперешних твоих действий и рассуждений. В 50-летнем возрасте ты почувствуешь ещё перемену как в телесных силах и чувствах, так и в душевных способностях. В 70-летнем возрасте, ежели я до того доживу, то уверен, что подвергнусь ещё новому опыту. И для того должно всегда иметь в твёрдой памяти, чтобы за действия свои и нравственность во всех возрастах впоследствии не иметь раскаяния, которое определяет нам в наказание строгий судия тайных помышлений — совесть. С нею должно быть всегда в теснейшем союзе; ибо невнимающим ей наказание её бывает строже всех казней и доводит до отчаяния.

Чтоб быть полезным и приятным в общении и вкушать чрез то самому удовольствие и чтобы после не жаловаться напрасно на свою судьбу и себя не упрекать, я начертал правила, во-первых, те, которыми в жизни своей я руководствовал, присовокупляя к ним из опыта мною почерпнутые, которые считаю для тебя нужными и полезными.

Первые.

Частое посещение храмов Божиих, тщательное внимание молитв, славословия, Благовестия Евангельского, посланий апостольских и проповедания Слова Божия — было во всех случаях руководителем моим и давало мне силу и крепость к пренесению встречающихся неприятностей и к преодолению всех бедствий. Вера христианская есть истинное спасение, пу-теводительница смертных. Мораль Евангельская и апостольских посланий наилучшая всех философских нравоучений. Даже самые атеисты в том согласны.

Присовокупление для тебя.

Отнюдь не скучай службою, — тщательно исполняй все её обязанности, не оставляя ничего без внимания, а паче без уважения.

Приобретай благорасположение начальников, — любовь и доверенность товарищей, уважение и приверженность подчинённых, и заслуживай от всех и везде имя честного и доброго человека.

Остающиеся свободные часы обращай на дальнейшее изощрение себя в науках; из них я считаю для тебя необходимыми:

наилучшее познание отечественного языка, по правилам грамматическим, риторическим и логическим;

языки французский и немецкий знать сколько возможно совершеннее, а для того считать не излишним прочитывать весь лексикон в год несколько раз, уделяя на то хотя бы несколько часов в неделю;

стараться усовершенствовать себя в чистописании; прилежание приведет к неожидаемому успеху, это я испытал;

геометрия во всех частях, фортификация и все прочия военные науки по роду принятой тобою службы должны быть из первых предметов;

познания: истории, географии, астрономии, физики, химии, архитектуры всех родов, рисованья, живописи, поэзии, музыки и нужны, и утешительны во всяком возрасте и состоянии;

фехтованье и волтижированье — полезны; танцеванье — развязывает в обществах; познание отечественных законов, судопроизводства и обрядов в оном употребляемых по военной и гражданской службе не должно почитать последним предметом, и весьма не худо также несколько часов назначить в каждую неделю для чтения их.

...Сказав всё сие, я должен присовокупить, что природа потребует от тебя ещё особенной дани.

Любовь к женскому полу возьмёт свое действие. Между женским и мужеским полом существует союз наиприятнейший и утешительнейший; он действует на чувства и душевные дарования, и есть наилучший, когда к оному руководствует здравый рассудок. Он почитается священнейшим потому, что муж и жена могут быть и лучшими, и вернейшими друзьями.

Иметь детей утешительно. Утешение сие вливает в чувства наши сама природа. Сие её действие ощутительно во всех животных.

Как строгая разборчивость, так и необузданное стремление к женскому полу — вредны. Средний путь во всяком случае почитается благоразумием. А для того нужно тщательно стараться познать себя, свои страсти, склонности и желания, и представляя их на суд здравого рассудка, всемерно преодолевать те, которые усиливаются и могут подвергнуть неудовольствию.

Священное правило:

Не желай того другому, чего не желаешь себе. Ежели ты никому не желаешь вреда, то и всякий другой, познавший тебя таковым, также оного тебе не пожелает. Любовь и сострадание к ближнему имей впечатленны в твоём сердце.

Слова Св. Евангелия:

Любите враги ваша!

Благословите клянущие вы!

Добротворите ненавидящим вас.

Точное исполнение сей Святой Заповеди поставляет человека выше смертных...

16 сент. 1814. С.-Петербург».7

Сын Ивана Ильича выполнил заветы отца, верно послужив Отечеству и создав добрый семейный очаг. Иван Иванович Ильин (1799—1865) стал военным инженером-строителем. Полковник И.И. Ильин строил Большой кремлёвский дворец, затем был его смотрителем и комендантом8. Он женился на дворянской девице Любови Петровне (урождённой Пузырё-вой) и они имели по-русски традиционно большую семью - 9 детей: сыновья Пётр (1833 г.р.), Владимир (1834 г.р.), Николай (1837 г.р.)9, Иван (1839 г.р.), Александр (отец нашего мыслителя, 1851 г.р.), Сергей (1853 г.р.)10, дочери Александра (1835 г.р.), Елизавета (1838 г.р.), Любовь (184? г.р.)11. Большая дружная семья жила там же, где служил отец — в Кремле.

В семейных преданиях сохранились воспоминания об Иване Ивановиче как о добром мудреце и труженике. Похоронены Иван Иванович и Любовь Петровна на Ваганьковском кладбище Москвы.

Когда у кремлёвского полковника И.И. Ильина родился сын и его пожелали наречь именем Александр, восприемником младенца из крещенской купели стал сам император Александр II.12 Александр Иванович Ильин (1851—1921) окончил Московский университет. И января 1880 г. присяжный поверенный округа Московской судебной палаты А.И. Ильин обвенчался с Екатериной Юльевной Швейкерт (1858—после 1936) в церкви Рождества Христова села Быково Бронницкого уезда Московской губ. Жена взяла имя Екатерина после перехода из лютеранства в православие.13 Ранее она носила имя Каролина-Луиза и была одной из 8 дочерей врача гимназии и Императорского вдовьего дома доктора медицины Юлиуса Швейкерта фон Штадиона (1805—1876).

Врача-гомеопата Швейкерта по-русски звали Юлий Юрьевич. Он родился в семье врача г. Виттенберг в Саксонии. В 1831 г. Юлиус защищает в Лейпцигском университете диссертацию по медицине и в 1832 г. навсегда переезжает в Россию, где начинает работать в имении кн. Куракина Надеждино. Доктор привёз с собою жену Катарину Швейкерт фон Штадион (урождённая Кюстер, 1824—1890) и тёщу (Бро-мериус). В 1842 г. уже русский подданный Юлий Юрьевич Швейкерт фон Штадион выдержал экзамен при Московском университете и был назначен врачом при Московском воспитательном доме. В 1853 г. Юлий Юрьевич защитил докторскую диссертацию «Pneumonia infantum»14.

Семья Александра Ивановича и Екатерины Юльевны была богата сыновьями — их было пятеро: Алексей (1880— 1913), Александр (1882-после 1919), Иван (1883-1954), Юлий (1889-1901), Игорь (1892-1937).

Будущий гений России Иван Александрович Ильин был средним из братьев. Он родился 28 марта (10 апреля по новому стилю) 1883 г. Родители в это время жили в доме на углу Ружейного переулка и ул. Плющиха в доме почётного гражданина купца Байдакова. 22 апреля (5 мая по новому стилю) младенца крестили в церкви Рождества Богородицы за Смоленскими воротами с именем Ивана (в храме был придел пророка и крестителя Господня Иоанна)15. Восприемниками Ивана из крещенской купели были купец 2-й гильдии Владимир Константинович Кеслер и бабушка Любовь Петровна Ильина, свидетельницей присутствовала Аделаида Юльевна Швейкерт (в замужестве Левкович)16.

Спустя два года после рождения Ивана семейство Ильиных съехало с квартиры по Ружейному переулку и поселилось в доме графа С.Д. Шереметева в I участке Тверской части. «Детство моё, — вспоминал Иван Александрович, — квартира в Шереметевском переулке, IV этаж — лицом на Кремль с Дворцом и на дворцовую церковь Шереметевых (“Нарышкинское барокко”). Шесть лет патриотических чувств и любования»17.

А.И. Ильин владел имением Ясенки в Рязанской губернии, где семья проводила летние месяцы. Как и многие русские дворянские семьи, Ильины жили необособленно от крестьян, ходили с ними по одним дорогам, любовались одними с ними картинами природы. Дети их бегали на речку с крестьянскими детьми, играли с ними в одни игры. Это были дети одного народа, единой культуры и единой веры... Отсюда Иван Александрович напитался русским духом без сентиментальных народнических иллюзий и «элитарной» заносчивости. Здесь Иван Александрович научался любить свой народ и восхищаться его национальным своеобразием. «Будучи ребёнком, я дивился в русской деревне старым крестьянам, которые, едва умея читать, молились в церкви на протяжении всей литургии, предвосхищая каждое слово священника и хора с выражением глубокого благоговения»,18— вспоминал Иван Александрович в зрелые годы.

Глава 2.

Становление


В 1893 г. десятилетний Иван поступает в 5-ю Московскую гимназию. Через 5 лет, в 1898 г., родители переводят его в 1-ю гимназию, где он и учится остальные 3 года19. Директором гимназии был чех Иосиф Освальдович Гобза, инспектором — немец Николай Фёдорович Викман. Форменной одеждой гимназистов было пальто серого цвета с «серебряными» пуговицами, фуражка с гербом гимназии. Книги и принадлежности гимназисты носили в ранцах. Однокашник, а затем и однокурсник Ильина Марк Вениаминович Вишняк (1883—1977) вспоминал: «Светлый блондин, почти рыжий, сухопарый и длинноногий, он отлично учился,... но кроме громкого голоса и широкой непринуждённой жестикуляции, он в то время как будто ничем не был замечателен. Даже товарищи его не предполагали, что его специальностью может стать и стала — философия»20.

1901 г. был для семьи Ильиных напряжённым. Иван с золотой медалью заканчивал курс гимназии и определял свою дальнейшую судьбу21. В тот же год умирает его двенадцатилетний брат Юлий, получивший в драке в гимназии смертельную травму головы.

Получив гимназический аттестат зрелости, Иван Александрович на лето отправляется в Бронницкий уезд Московской губернии, в имение дяди Николая Ивановича — Быково (бывшее имение И.И. Воронцова-Дашкова). Он мечтает об учёбе на филологическом факультете, отец же настаивает на инженерном образовании. В конечном итоге приходят к компромиссному решению. 15 июля Иван Александрович пишет прошение ректору Императорского Московского университета о зачислении на юридический факультет22. Осенью 1901 г. восемнадцатилетний юноша становится студентом. Так определяется жизненный путь Иван Александровича как правоведа.

По воспоминаниям Валентина Николаевича Сперанского (1877—1957), «даровитый вдумчивый юноша не примкнул ни к беспартийно-жизнерадостной студенческой богеме, ни к школьным ячейкам будущих революционеров»23. Он «с головой ушёл в философию»24. Студенты-гуляки и любители революционной агитации называли таких «академистами».

На втором курсе И.А. Ильин заболел бронхитом и на три месяца уехал лечиться к родителям в имение Большие Поляны. Он не терял там времени — штудировал сочинения Платона, курс П.И. Новгородцева и «Историю древней философии» Виндельбанда. На занятиях приват-доцента кафедры энциклопедии права П.И. Новгородцева ему пришлось вести разговор о Платоне, и преподаватель замечает пытливого и серьёзного студента. Вскоре Иван Александрович становится учеником Павла Ивановича Новгородцева (1866—1924). М.В. Вишняк вспоминал, что на практических занятиях Новгородцева «главную роль играли два Аякса — будущие профессора Н.Н. Алексеев и И.А. Ильин»25. Сам И.А. Ильин вспоминал о П.И. Новгородцеве: «Двадцать два года знал я Павла Ивановича. Я помню его ещё в звании доцента... Мы, начинающие студенты, слушали его по-особенному, многого не понимая, напряжённо ловя каждое слово, напряжённо внимая: он говорил о главном; не о фактах и не о средствах, отвлечённо, но о живом: он говорил о целях жизни, и прежде всего о праве учёного исследовать и обосновывать эти цели. Вокруг него, его трудов, докладов и лекций шла полемика.... Слагалось идейное бродило, закладывались основы духовного понимания жизни, общественности и политики»26.

Осенью 1903 г. третьекурсник И.А. Ильин поглощён рефератом по Платону. «Уж очень я утоп в Платоне, - пишет он двоюродной сестре Л.Я. Гуревич. — По всем видимостям, тема на золотую медаль будет дана Новгородцевым по Платону. С февраля же засяду за “вещь в себе” у Канта... Сейчас работаю над логикой и психологией в связи с теорией познания... “Заоблачные умствования” имеют для меня и большую практическую ценность. Здесь, в них-то, я ищу оснований для решения широких общественных вопросов, и непонимание этого заставляет меня каждый раз нравственно съёживаться и чувствовать отчуждённость»27. П.И. Новгородцев отметил, что первая работа студента «на тему о политических идеалах Платона сразу показала то, что я имею в его лице даровитого и вдумчивого ученика, увлечённого предметом своих занятий»: «с тех пор и до окончания курса г-н Ильин принадлежал к числу самых ревностных посетителей и участников моих практических занятий и вместе с тем продолжал свои занятия по философии. Эти занятия не прерывались и тогда, когда вместе с товарищами и со всем Университетом он переживал тревожные дни студенческих волнений»28.

Павел Иванович практиковал утренние собеседования с ближайшими учениками у себя на квартире, в доме у Никитских ворот. Среди таковых были и Н.Н. Алексеев, М.В. Вишняк, И.А. Ильин. «У Новгородцева бываю — он со мной очень мил и внимателен», — писал Ильин Л.Я. Гуревич осенью 1903 г.29 Иван Александрович вспоминал о встречах с учителем: «Он жил с чрезвычайной скромностью у Никитских ворот в простых, но чистых номерах Троицкой. Аскезом, строгостью, уединением веяло в его комнате. Атмосфера мягкой ласковости и своеобразного воспитывающего, сдержанного холодка, импонируя, встречала студента. С первых же шагов юноша чувствовал себя не “оставленным”, а принятым; не идущим, а ведомым. В мягкости скрывалось много оформляющей, требовательной суровости. В занятиях была программа, властно проводившаяся и выполнявшаяся: каждая тема должна была завершаться в форме письменного сочинения. Оставленные сходились к руководителю по желанию каждое воскресенье от 11 до 2 часов дня. В общей беседе чувствовался непрерывно внимательный взор, строгий суд, учёт не только того, что говорится, но и стиля выражений. О каждом он заботился индивидуально, добывая стипендии, уроки, разрабатывая тему, щедро ставя свою подпись на библиотечных карточках. Сочинение подавалось за сочинением: медленно возрастало здание духовной индивидуальности»30.

В одну из таких встреч с близким кругом учеников, вспоминал М. В. Вишняк, профессор Новгородцев обратился к нему «вполголоса с вопросом, знаком ли я с последней книгой Шарля Ренувье, одного из родоначальников прославленного через двадцать лет “персонализма”?». На что тот ответил отрицательно, что и предрешило его судьбу: он не был приглашён остаться на кафедре. Ильин же заметно вырос за университетские годы и на старших курсах «стал обнаруживать недюжинную эрудицию и серьёзность»31.

В августе 1904 г., при переходе на четвёртый курс, И.А. Ильин снимает себе отдельную комнату «в самой гуще московского студенческого квартала» — на Малой Бронной, в доме Носова, кв. 732. Квартира ему понравилась, но волнует то, что вокруг возможен студенческий разгул, который будет мешать его академическим занятиям. Вскоре происходят такие события, по сравнению с которыми студенческие попойки — морской штиль: в январе 1905 г. начинаются крупные общественные выступления, положившие начало 1-й российской революции.

11 октября 1905 г. Иван Александрович записывает в дневнике: «Как кипит жизнь, как всё борется, организуется, требует, живёт!.. Несмотря на то, что я пока в стороне ото всего, я чувствую себя в каком-то огне и жару. Сейчас в Москве стачка железнодорожников, фармацевтов, и с минуты на минуту ждут забастовку городских рабочих; железнодорожники остановили почтамт, и на Мясницкой казаки разгоняли их в 5 часов дня нагайками.

Только что пришёл из университета, где происходят митинги. Собрание брестских железнодорожных рабочих, собрание фармацевтов, собрание инженерного союза. Все запасаются водой, ждут, что остановится водопровод. Полиции около университета нет, в Манеже казаки, на улицах сейчас спокойно. Все новые железные дороги прекращают работу, требования сплошь выставлены политические.

А я? Я сегодня изучал теоретико-познавательную логику Шуппе, психологическую теорию права Петражицкого и сейчас сажусь за Кистяковского. Мучительно заниматься отвлечённой наукой, но так нужно. Разлад, разбросанность чувств, рассеянность мыслей, хаос и усталость. Партии, программы, платформы, союзы, организации, побоища, выстрелы, смерти... А я с своей теорией познания, с а.33 миросозерцанием, с сердцем, прикованным к Берлину, и с метафизическими запросами; но это не упрёк себе — Боже упаси; хорошо всё это, но недостаточно светло... Но разве не всё равно, каким погибнуть? Нет! Нет! Больше света, больше ясности и в жизни и в смерти, больше сознательности!»34

Запись 13 октября рассказывает об участии И.А. Ильина в событиях тех дней: «Дни бегут. Неудержимо, полно, трепетно. Москва накануне полной, всеобщей забастовки. В университете ежедневные митинги. Логика Шуппе приходит к концу. Вчера, и сегодня, и завтра. Днём — логика, право, Каутский, вечером университет — митинг. Вчера я говорил на собрании, сегодня с 8 до 12 председательствовал. Говорил так себе, председательствовал хорошо. Завтра, кажется, опять говорю. Но говорить перед простой, средней публикой не стоит. Я больше не буду. Завтра партийный “митинька”. Немного устаю, но в общем чувствую себя хорошо. Питаюсь прекрасно, а это главное»35.

Следующую запись Иван Александрович вносит через неделю, 20 октября: «Семь дней я не писал. Не мог. За эти семь дней революция сделала колоссальные шаги... Вот краткий перечень моего участия в событиях. В пятницу 14-го я председательствовал на митинге у соц. демократов. Мне всё равно, у кого председательствовать: они все несут и свет и тьму в головы публики и из столкновения их сверкают блёстки истины. Говорили рабочие — и это было лучше всего; говорили с.д.

— партейные работники, это было плоховато, общо, молодо, горячо, демагогично. Говорил поп.

Меня всегда благодарят за председательствование, ибо я веду собрание в порядке. Это такое ощущение: через час после начала от каждого слушающего и присутствующего протянута маленькая, тоненькая ниточка, ниточка нравственной привязанности — ко мне, и я, регулируя эти ниточки и их совместное дрожание, напрягая одни или все, и ослабляя их — заставляю всех присутствующих образовать некоторое стройное единство, содержание в которое вливают ораторы. Организованная коллективность чувствует, что она чем-то объединена, и не замечает, как растет её настроение; к концу заседания — настроение — общее — повышено, чувствуется подъём, но подъём организованный, и когда я закрываю собрание, кажется, что разваливается что-то, мною созданное. Это — творчество, и творчество интересное. Оно утомительно, но важно для дела»36.

В дневнике И.А. Ильина отражены события разгара революции: «В субботу, 15-го, я не был на площади у Думы и в свалке с охотнорядцами не участвовал. От 4—5 дня и от 7—9 веч. был в забаррикадированном университете, но увидев, что самозащита стихийно переходит в попытку произвести вооруженное восстание, что масса, вооружаясь чем попало и лихорадочно организуясь, теряет под собою почву и сознание целесообразности действий, что эксцесс отчаяния заводит толпу в безрассудную трагикомическую игру в революцию и временное правительство, я ушёл домой, хотя не без тяжелых душевных колебаний. Одним из главных факторов состоявшегося ухода была мысль, — что ты сказала бы мне “уйди” и была бы права. Вечер и ночь я провёл в ужасном настроении. В 11 ч. я опять пошёл к университету — осмотреть окрестности, но университет был уже оцеплен: в него не пускали, а из него выпускали. Студенты и рабочие, забаррикадировавшись, — ждали расстрела. Вечер мы сидели вдвоём с мамой Леной. Она, видимо, терзалась и даже похудела заметно с лица, но я чувствовал себя одиноко. Утром я был у Новгородцева (воскресенье 16), он сказал мне, что они уладят этот эпизод. Вечером был у Ив. Алексеевича Петровского; отвёл душу, узнав, что всё обошлось мирно. Володька переслал мне из тюрьмы вопрос: получил ли я его письмо? Я отправил ему записочку, прося дать связи для литературы. Ответ, сказали, будет через неделю. Да, утром был ещё в политическом Красном Кресте. Достал №110 Искры. 16-го и 17-го по городу войска разгоняли рабочих, кое-где были митинги, университет 17-го был заперт. 17-го днём сидел дома, вечером был у Уманского. На улицах по вечерам тьма. Уманский сказал, что за перевод Эльцбихера Ефимов даёт 30 р. с листа, книга, наверное, будет выпущена. Число букв, кажется, с оригинала. Мне передаётся редактирование по 7 р. с листа. 17-го же получилась весть о манифесте. 18—го я был с утра у Любы; она была на конституционно-демократическом съезде. Выйдя от неё, увидал первую открытую легально-революционную демонстрацию, пошёл с ней, был у Бутырской тюрьмы. В шествии участвовали — между прочим — ряд приват-доцентов, Мензбир, артисты Художественного театра, масса рабочих. В 5 ч. вернулся домой. Вечером председательствовал в одной из аудиторий на митинге. При выстрелах не присутствовал, в свалке не участвовал. В опасности попасть в то и другое был много раз, но судьба как-то выводила. Вчера, 19-го, я видел толпы, знал, что дружины и рабочие расправляются с чёрной сотней, но не примыкал к уличному движению и на митинге не был. Познакомился с сестрой Станиславского и вчера сидел у неё весь вечер. Она рассказывала мне про свою агитацию среди крестьян; много поучительного. Это необычайно милая дама. Вчера уехала Люба. Есть опасения, что из Гуревичей кто-то пострадал в Петербурге. Вероятно, скоро приедет Саша.

В общем, я цел и нравственно не очень разбит. Но устал нервно и умственно. Сегодня, кажется, не пойду опять на митинг. Надо отдохнуть. Манифест никуда не годится, масса лазеек и ничего положительно не дано; слова, слова, слова»37. После царского манифеста о политических изменениях российского общества И.А. Ильин в 1906 г. пишет популярные брошюры поживотрепещущим социальным вопросам: «Бунт Стеньки Разина. (Из русской старины)», «Свобода собраний и народное представительство», «Что такое политическая партия»38.

И.А. Ильин никогда не был ни масоном, ни членом какой-либо политической партии, называя впоследствии нежелание принадлежать к какой-либо партии своим «правом на глупость». На ведение собраний, митингов он приглашался как умелый нейтральный председатель. Это председательствование давало ему хорошую школу владения аудиторией, ибо удерживать во внимании и порядке возбуждённое собрание — дело весьма сложное, требует воли и непрерывного психического напряжения. Однако это председательствование в будущем дало недругам Ивана Александровича повод обвинять его в партийной принадлежности к революционным организациям39.

В 1906 г. заканчивается университетская учёба Ивана Александровича. 17 января из Министерства народного просвещения приходит разрешение на испытание И.А. Ильина в Юридической испытательной комиссии Императорского Московского университета. «В марте, апреле и в мае месяцах 1906 г.», как значится в дипломе, И.А. Ильин «подвергся испытанию» и «оказал следующие успехи:

по римскому праву весьма удовлетворительно?6 по гражданскому праву весьма удовлетворительно, по гражданскому процессу весьма удовлетворительно, по уголовному процессу весьма удовлетворительно, по торговому праву и процессу весьма удовлетворительно, по международному праву весьма удовлетворительно, по письменному ответу из уголовного права удовлетворительно». «По одобрении представленного сочинения, г. Ильин, в заседании Юридической испытательной комиссии, 25 мая 1906 года, удостоен диплома первой степени, со всеми правами и преимуществами...

город Москва. Октября 2 дня 1906 года»40.

Кандидатское сочинение И.А. Ильина «Учение Канта о “вещи в себе” в теории познания», оценённое профессором П.И. Новгородцевым как «чрезвычайно основательное и обширное»41, можно считать его первым научным трудом. Немецкая классическая философия оказала глубокое влияние на формирование научного мышления русского философа. В статье об И.С. Шмелёве Ильин писал об университетском периоде его жизни как «годах внутреннего отстоя, созревания, как бы ожидания»42. Для самого Ивана Александровича, благодаря его ответственности и дисциплине, время университетской учёбы стало временем выработки в себе немалых навыков самостоятельного научного мышления — он уже созревает как учёный-исследователь.

Глава 3.

Гармония


В университетские годы наш «академист» встречает свой идеал женщины - слушательницу Высших женских курсов Наталию Николаевну Вокач (1882—1962). Иван Александрович зовёт её ласковым именем: Таля. В её лице он встретил не только образ красоты и женственности, но и человека общих с ним духовных интересов43. Уже в студенческие годы будущие супруги принялись за совместные труды по переводу на русский язык социально-философской литературы. Так, в июне 1906 г. они «сдали в печать перевод книги Эльцбихера “Der Anarchismus” с собственным предисловием»44.

В июне 1906 г. Ильин пишет сестре: «За последние месяцы моё социальное положение несколько изменилось; я стал помощником присяжного поверенного и о моём оставлении при университете сделано официальное заявление на факультете. В августе осложнится моё семейное положение... Думаем закрепить в глазах окружающих наши отношения, и для этого придётся проделать эту навязчивую церковность. Потом мы думаем съездить в Полянки. Но всё это не ранее середины августа. Не знаю, как сложатся у неё отношения с моей семьёй, — это меня беспокоит»45.

27 августа (9 сентября по новому стилю) Иван Александрович и Наталия Николаевна венчаются. Тестем Ильина стал коллежский секретарь кандидат права Николай Антонович Вокач (1857—1905), племянник Петра де Витте; тёщей - Мария Андреевна Муромцева (1856—19?), сестра председателя I Государственной думы С.А. Муромцева и члена Московской городской управы Н.А. Муромцева46. Двоюродная сестра Наталии Николаевны Евгения Казимировна Герцык (1875—1944), переводчица социально-философской литературы, вспоминала: «В 1906 г. наша двоюродная сестра вышла замуж за студента Ильина. Недавний революционер-эсдек, теперь неокантианец, но сохранивший тот же максимализм, он сразу же порвал с роднёй жены, как раньше со своей, насквозь буржуазной, но почему-то исключением были мы с сестрой, и он потянулся к нам со всей присущей ему пылкостью. Двоюродная сестра не была нам близка, но — умная и молчаливая — она всю жизнь делила симпатии мужа, немного ироническая к его горячности. Он же благоговел перед её мудрым спокойствием. Молодая чета жила на гроши, зарабатываемые переводом: ни он, ни она не хотели жертвовать временем, которое целиком отдавали философии. Оковали себя железной аскезой — всё строго расчислено, вплоть до того, сколько двугривенных можно в месяц потратить на извозчика; концерты, театр под запретом, а Ильин страстно любил музыку и Художественный театр. Квартира, две маленькие комнаты, блистала чистотой — заслуга Наталии, жены»47. Сам Иван Александрович отмечал, что «у Тали есть одно свойство: она ощущает в самых сложных и трагических конфликтах, в которых стоят другие, тем менее жалости к ним и тем более “верящего” требования, чем больше и выше ценит стоящего в конфликте и антиномии. Это свойство я заимствовал у неё»48. Наталия Николаевна, Таля, на всю жизнь стала неустанной помощницей, верной спутницей своего рыцаря-гения.

Посвящая свою жизнь философии, Иван Александрович не разделял идеалы и жизнь: «любовь к мудрости», стремление к Совершенству он соблюдал в повседневной жизни. К искусству, как и ко всему в жизни, Ильин относился серьёзно. Искусство, по его глубокому пониманию, должно быть таким же поиском Истины и Совершенства, как наука, философия. Он хотел, чтобы людям было понятно это великое назначение искусства, для чего надо не потреблять, а созерцать предмет искусства. К «художественно значительнейшим произведениям человеческого искусства» Ильин относит такие шедевры, как «“Царь Эдип” Софокла, “Отелло” Шекспира, патетическая соната Бетховена C-moll, соната Шопена B-moll, мрамор Микельанджело “Давид”, роман Достоевского “Бесы”»49. Л.Н. Толстого он считал «теоретиком красоты»50. Иван Александрович встречался с Л.Н. Толстым лично, в 1906 г., когда перевёл для печати книгу Эльсбихера «Анархизм» и издатель попросил его обратиться к Л.Н. Толстому с предложением написать предисловие к русскому варианту работы. И.А. Ильин приехал в Ясную Поляну и беседовал с писателем51. Философ высоко ценил художественный талант русского писателя: «Отличительная черта гения — трагическая борьба за органически-единое узрение Несказанного в элементе мысли и в элементе художественного — была свойственна Толстому в особом, своеобразном роде, и это я почувствовал с большою определённостью»52.

И.А. Ильин не принимал и разоблачал духовное разложение авангардно-модернистских направлений в искусстве уже в первое десятилетие XX в. Он указывал на их подоплёку — «сексуальные извращения»53. По этой причине у него происходят первые столкновения с Н.А. Бердяевым, Вяч. Ивановым, М. Волошиным, А. Белым и другими.

«И.А. Ильин любил кипучую духовно-культурную жизнь первопрестольной столицы и сам всегда деятельно участвовал в ней... По своим стремлениям, вкусам и навыкам был более европейцем, чем типичным московским обывателем»54,

— вспоминал В.Н. Сперанский. Музыка была общей большой любовью Ивана Александровича и Наталии Николаевны. Они серьёзно готовились к встрече с музыкой, как и с другими произведениями искусства. В изгнании Иван Александрович описывает традицию культурного московского общества: заранее готовить себя к прослушиванию концерта за несколько дней. Слушателям «в хорошие времена у нас в России было обыкновение готовиться к предстоящему концерту; я говорю не об авторе или исполнителе, а о нас, слушателях, несущих в концерт внимательный слух и раскрытое сердце. И понятно, чем значительнее был концерт (дирижирует Никит или Рахманинов, Метнер, Гофман, Ивайэ, Казальс...) тем важнее было “подготовиться”. Надо было в сосредоточенной тишине предчувствием почувствовать программу; надо было “вспомнить” слышанное и постараться предвосхитить неслышанное; проиграть себе тему или даже всю “вещь”, хотя бы и слабо в техническом отношении, хотя бы намёком (о, музыкальное воображение доделает многое!...), и попытаться из них охватить и увидеть целое... И сколь по-иному слушается концерт, к которому так удалось музыкально и духовно “подготовиться”»55. Супруги были знакомы с семейством Метнеров, и на всю жизнь у Ильина завязывается дружба с единомышленником

— композитором Николаем Карловичем Метнером, которого Иван Александрович считал человеком большого таланта и произведения которого любил слушать56. Многие годы спустя он вспоминал, как «в первый раз в жизни слушал знаменитую сонату Метнера E-moll (op. 25, № 2) с эпиграфом из Тютчева: “О чём ты воешь, ветр ночной”... Она идёт без “частей” и без перерыва; и длится тридцать пять минут; длительность для фортепианной пьесы огромная. Музыка бездонного содержания, стихийного порыва, сложнейшего развития и построения. И власть этого изумительного артиста так велика, что все просторы души, к которым он воззвал, разверзлись, все вихри вскружились, все осанны из бездн пропелись, и внимание отпало лишь с последним, дерзновенно-прекрасным, упоительным финальным аккордом. Долгие годы прошли с тех пор; а душа никогда не забудет этого полёта, этого художественного потрясения»57.

Ильины любили театр, прежде всего — МХАТ. Иван Александрович был знаком и общался с Константином Сергеевичем Станиславским: «Этот человек, выдвинувший Россию в сценическом искусстве на то положение, на которое Толстой поставил её в художественном и моральнофилософском отношении, имеет какую-то необычайно притягательную силу. От него прекраснее жить на свете»58. Путь К.С. Станиславского, считал Ильин, есть «дух, движущий ныне в театре» — «в переживании и в режиссёрстве и в декорации»59. Иван Александрович видел в Станиславском учёного, исследователя человеческой души, и позже пытался сотрудничать с ним в этой сфере. Он просит свою сестру писательницу Л.Я. Гуревич описать сущность пути К.С. Станиславского: «Если ты не скажешь этого, то кто же теперь может сказать это? А главное: я твёрдо убеждён, что для этого нужны не книги, а личные восприятия человека, любящего художественный театр так, как ты его любишь, и внутреннее размышление над ними. Здесь работа — бесконечно соблазнительная, благодарная и неотложная — ибо постановки Станиславского — до известной степени эфемериды. Забудь сомнения и всякую скромность, вспомни, что у тебя есть огромный источник для верного написания, и пиши. Этот источник — то интенсивное и интимное ощущение его личности, которое так цельно и эстетично, так прекрасно живёт в тебе; мысль, преломленная в этом источнике, — есть Cluckskind60 духовного мира, и если за неё можно беспокоиться, то... что же тогда вообще можно говорить с уверенностью на этом свете?!»61.

Глава 4.

Университетская кафедра


7июня 1906 г. П.И. Новгородцев обращается на Юридический факультет Императорского Московского университета с просьбой об оставлении окончившего курс с дипломом первой степени И.А. Ильина при Университете на два года со стипендией для подготовки к профессорскому званию по Кафедре энциклопедии права и истории философии права. «Чрезвычайно живой и увлекающийся, он вместе с тем отличается редкой настойчивостью в труде и величайшей преданностью науке. Сочинения, написанные г-ном Ильиным, показывают, что он удачно соединяет известный обобщающий дар со способностью прилежного и тщательного анализа. На основании всего сказанного, я считаю своим нравственным долгом обратиться с ходатайством к Московскому Юридическому факультету об оказании г-ну Ильину необходимой поддержки в его научных занятиях. Без малейших колебаний выражаю уверенность, что он оправдает возлагаемые на него надежды. И.А. Ильин знает французский и немецкий языки»62. Обращение подписывает и профессор князь Е.Н. Трубецкой.

22 сентября 1906 г. на заседании Юридического факультета Императорского Московского университета профессор князь Трубецкой предложил оставить Ильина для научной работы при университете. Трубецким же Ильину составляется инструкция для занятий по истории философии для подготовки к магистерскому экзамену63.

Через год Ильин докладывает о ходе своих работ: «Следуя инструкции для занятий и полученным мною от руководителя моего Павла Ивановича Новгородцева указаниям, я приступил с самого начала к ознакомлению с общим ходом развития философии в истории... Особое внимание было обращено мною на сочинения Виндельбанда и первый том курса Чичерина. Последний был проштудирован мною с подробным и обстоятельным конспектом, в результате чего мною были усвоены и продуманы политические учения следующих мыслителей: Иоанна Златоуста, Блаж. Августина, Фомы Аквината, Марселя Падуанского, Оккама, Томаса Мора, Бодена и некоторых других.

Следуя дальнейшим указаниям моего руководителя и закончив первую часть работ — подготовительную, я приступил к изучению философской и политической доктрины Платона. Для этого мною были прочтены в подлинниках отчасти по-немецки, отчасти по-русски, отчасти по-гречески следующие диалоги Платона: Феаг, Лисид, Ион, Менексен, Соперники, Гиппарх, Клитофон, Хармид, Лахет, Гиппий больший, Гиппий меньший, Алкивиад первый, Алкивиад второй, Минос, Эриксий, Протагор, Горгий, Эвтидем, Апология Сократа, Критон, Менон, Эвтифрон, Федон, Кратил, Феетет, Софист, Политик, Парменид, Федр, Пир, Филеб, Политейя или Государство, Законы, Тимей, Критий...

Изучение идей Платона было затем объединено мною в виде письменной работы, представленной руководителю, размером в 84 писаные страницы, содержание которой передаётся в следующих тезисах:

“Идеальное государство Платона находится в тесной связи с его философским миросозерцанием. Метафизическое учение его разрешается в дуализм, проходящий красной нитью через всю систему. Дуализм в онтологии породил дуализм гносеологический, психологический и этический, с одной стороны, с другой — попытки примирения его через третье начало. Философия Платона не может быть охарактеризована как субъективный идеализм. Характерной особенностью мышления Платона является склонность к гипостазирова-нию логического ряда. Удовольствие и добро не совпадают в его этическом учении. Нравственное удовольствие является последствием добра в человеке, а не обоснованием его. Гедонистический элемент заключён в понятие «высшего блага» из протрептических целей. Добро автономно, но доступно в том виде только облагороженному сознанию. С учением о единой мировой всепроникающей гармонии связано утверждение идентичности законов социальных и психологических и органического единства государства. Высшая задача философа и цель идеального правопорядка - создать не счастье (земное или загробное), а воплотить идею, оправдать добро, ценное само по себе. Осуществление своего социального идеала Платон считал трудным, но возможным. Практическое значение истинного знания есть основная предпосылка идеального государства. Требование предоставить абсолютную власть правителю-философу и регламентировать частную жизнь вытекает из гносеологического и нравственного учения Платона. Платон понимал свободу как нравственное самоограничение. Личность — не цель, а средство в государстве Платона. Оправдание добра достигается осуществлением естественного права с абсолютным содержанием. Сословие стражей не привилегированное, а служилое. Коммунизм учреждается во имя братства. Подчинение третьего сословия стражам и отношение Платона к физическому труду связаны с общим миросозерцанием. Затруднение постигло Платона при решении проблемы создания не невозможного идеала. Платон требует установления семейного и имущественного коммунизма и для третьего сословия, но лишь по мере возможности. Идеальное государство Платона стремится осуществить прогрессивные начала реакционными средствами”.

Согласно изложенному содержанию сочинение было озаглавлено мною так: “Идеальное государство Платона в связи с его философским мировоззрением”.

Вслед за тем я перешёл к изучению основных философских систем нового времени...

Прежде других я обратился к системе Канта. Здесь мне предстояло ознакомиться преимущественно с его гносеологическим и этическим учением. Для этого мною были изучены в подлинниках на немецком языке следующие сочинения Канта:

Kritik der reinen Vemunft.

Kritik der praktischen Vemunft.

Kritik der Urteilskraft.

Grundlegung zur Metaphysik der Sitten.

Prolegomena zu einer Allgemeinen Geschichte in weltbueigerlicher Absicht.

Вслед за этим я ознакомился по “Истории политических учений” Чичерина и отчасти по “Metaphysische Anfangsgruende der Rechtslehre” с учением Канта о праве и государстве и приступил к объединению этих работ в виде письменного сочинения на тему: “Учение Канта о вещи в себе в теории познания”... В результате мною была написана и представлена руководителю письменная работа размером в 307 писаных страниц...

Закончив таким образом первые две работы и приступая к дальнейшей подготовке к магистерскому экзамену, я

перешёл в начале прошлого года, согласно указаниям и инструкциям, к ознакомлению с философской системой Фихте Старшего. Для этого мною были изучены в подлиннике на немецком языке следующие сочинения Фихте: Ueber den Begrifif der Wissenschaftslehre. Grundlage dergesamten Wissenschaftslehre и Grundriss der eigentuemlichen der Wissenschaftslehre. Sonnenklarer Bericht. Ueber die Bestimmung des Menschen. Gnmdzuege des gegenwaertigen Zeitalters. Die Wissenschaftslehre 1810. К этому присоединились прочтённые не в полном составе: Grundlage des Naturrechts. Die Tatsachen des Bewusstseins. Reden an die deutsche Nation. Ознакомившись с этими сочинениями и изучив важнейшие из них в деталях, я приступил к объединению этой работы в виде письменного сочинения, озаглавленного: “Учение Фихте Старшего о самосознании. Предпосылки и аспекты гносеологии первого периода. Опыт дифференциации”... В результате у меня получилась работа размером в 324 писаные страницы, представленная, по окончании её, руководителю...

Закончив таким образом письменную работу, я сосредоточил на некоторое время своё внимание на философии права Фихте, обращаясь для этого, помимо подлинника, к курсам Фишера, Чичерина и Новгородцева.

Затем я перешёл к ознакомлению с философской системой Шеллинга. Для этого я обратился прежде всего к его оригинальным произведениям... Закончив ознакомление с поименованными творениями Шеллинга, я приступил к объединению этой работы в виде письменного сочинения на тему: “Учение Шеллинга об Абсолютном (Субъект. Вещь в себе. Дух. Организация. Бытие. История. Государство. Бог)”. Завершение его относится, однако, уже к текущему, второму году моего оставления, и посему должно быть показано в отчёте за 1908 год. Однако собрать литературные данные и проштудировать важнейшие сочинения, трактующие о философском и философско-правовом учении Шеллинга, я успел ещё в первый...

Далее, имея в виду данную мне инструкцию и получаемые мною от руководителя моего П.И. Новгородцева указания, а также пользуясь указаниями проф. А.С. Алексеева, я вёл, параллельно с изложенными только что занятиями, чтение по важнейшим общим вопросам государственного права, политики и обществоведения...

Далее мною были переведены на русский язык с немецкого и напечатаны: брошюра Штаммлера “Die Theorie des Anarhismus” мною одним и книга Eltzbacher'a “Anarchismus” — совместное Н. Н. Вокач. Наконец, мною был напечатан ряд рецензий и критических отзывов о различных книгах научного содержания в журналах “Критическое обозрение”, “Московский еженедельник” и газете “Русские ведомости”»64.

В сентябре 1908 г., когда срок двухлетней подготовки истекал, П.И. Новгородцев в отчёте о работе своего ученика писал: «В качестве руководителя г-на Ильина я могу утверждать, что работы, представленные им в подтверждение успешности его занятий, свидетельствовали о крайне тщательном и серьёзном отношении его к своим задачам. Г-н Ильин действительно входит в существо изучаемого предмета и подолгу останавливается на каждой теме. В этом отношении он проявляет совершенно выходящую из ряда трудоспособность, соединённую с величайшей преданностью избранной им специальности. Его приходилось не побуждать, а останавливать в занятиях, опасаясь для него переутомления от чрезмерной работы.

Вместе с тем очевидно, что, несмотря на такую работу, г-н Ильин не мог выполнить в двухгодичный срок данной ему обширной программы. Его приём углубленного и всестороннего изучения каждой темы требовал значительного времени, и потому общая подготовка его должна была замедлиться»65.

Подготовка была продлена. За три года — с 1906 по 1909 — И.А. Ильин в ходе выполнения необходимой программы, написал шесть сочинений: «О “Наукоучении” Фихте Старшего издания 1794 г.», «Учение Шеллинга об Абсолютном», «Идеи конкретного и абстрактного в теории познания Гегеля», «Идея общей воли у Жан Жака Руссо», «Метафизические основы учения Аристотеля о Doulos Fysei66», «Проблема метода в современной юриспруденции». Надо отметить, что в эти годы Иван Александрович проявляет интерес не только к философии и теории права, но и к истории и близко общается с историком Владимиром Ивановичем Герье (1837—1919).

В начале 1909 г. И.А. Ильин готовится к сдаче магистерских экзаменов. «Экзамен мой состоится во второй половине февраля; за участь его я довольно покоен, - пишет он сестре. — Для рецензий у меня (и у Тали) всегда найдётся время. Рад всяким монетам»67. Он уверен в своих силах, так что даже может отвлечься на гонорарные статьи, тем более, что Наталия Николаевна равноправный с ним переводчик. В 1907-1909 гг. в «Критическом обозрении» публикуются обзорные рецензии Ильина на русские переводы книг немецких философов различных направлений, на книги русских учёных по социальной философии и культуре68. В числе этих рецензий в 1909 г. в газете «Русские ведомости» (№222) выходит и рецензия Ильина на кни1у «однофамильца» — Вл. Ильина «Материализм и эмпириокритицизм. Критические заметки об одной реакционной философии. Изд. “Звено”. М., 1909». При анализе этой книги Ильину пришлось отметить стиль автора: «Нельзя не обратить внимание на тот удивительный тон, которым написано всё сочинение; литературная развязность и некорректность доходят здесь поистине до геркулесовых столбов и иногда переходят в прямое издевательство над самыми элементарными требованиями приличия: словечки вроде “прихвостни”, “безмозглый”, “безбожно переврал”, “лакей” попадаются буквально по несколько раз на странице, а превращение фамилий своих противников в нарицательные клички является далеко не худшим приёмом в полемике г. Вл. Ильина»69.

После сдачи экзаменов на степень магистра государственного права и чтения двух пробных лекций, И.А. Ильин был утверждён в звании приват-доцента кафедры энциклопедии права и истории философии права юридического факультета Императорского Московского университета. Он получает право преподавания в высших учебных заведениях и с осени 1909 г. на Высших женских юридических курсах читает лекции по истории философии права, ведёт семинар «Общая методология юридических наук». Теперь Ильины материально достаточно обеспечены, так что даже могут себе позволить помочь родным. Пересылая Л.Я. Гуревич сто рублей, Иван Александрович пишет: «Никакого отказа ни в чём нам не придётся себе делать из-за этих денег: эти деньги просто лежали бы у нас в копилке. Зима наша обеспечена впереди прекрасно (чтение на Высших женских юридических курсах даст мне 900 р. за три недельных часа и уроки в коммерческом от 400—700 рублей — столько мы ещё никогда не проживали). Всякий же случайный нехват обеспечивается вполне широким кредитом личного характера, который я имею у М.И. Вруна: я беру у него как у родного отца»70.

19 декабря 1909 г. Л.М. Лопатин, Е.Н. Трубецкой и Г.Г. Шпет рекомендуют Ильина в члены Московского психологического общества. В 1910 г. начинают публиковаться научные работы Ильина, первая из которых — «Понятия права и силы»71. В этом же году приват-доцент Ильин начинает читать лекции в Императорском Московском университете.

Глава 5.

Европа


октября 1909 г. профессор П.И. Новгородцев пишет рошение на Юридический факультет Императорского Московского университета: «Честь имею ходатайствовать — командировать за границу на два года со стипендией с 1 января 1910 года оставленного при Университете по Кафедре истории философии права и энциклопедии права Ивана Александровича Ильина.

Г-н Ильин после пятилетних занятий под моим руководством блестяще сдал экзамен на степень магистра в истекшем академическом году. Он обнаружил совершенно необычную для своих лет эрудицию и обратил на себя внимание факультета как своими познаниями, так и присущим ему даром изложения. Подготовка г-на Ильина оказалась одинаково серьёзной как в юридических дисциплинах, по которым ему пришлось подвергаться испытанию, так и в области философии права. Все данные заставляют считать, что из него выработается не только дельный преподаватель, но и даровитый учёный, который сделает честь воспитавшему его Университету.

В настоящее время, сдав магистерский экзамен, г-н Ильин приступает к подготовлению своей магистерской диссертации. И в целях лучшей работы над диссертацией, и в интересах дальнейшей подготовки к кафедре представлялось бы крайне желательным командировать г-на Ильина заграницу, с тем чтобы он мог закончить свою работу и ознакомиться с постановкой преподавания в западных университетах. Я очень ходатайствую перед Юридическим факультетом оказать в этом отношении поддержку молодому и многообещающему учёному»72.

В начале 1910 г. И.А. Ильин отправляется в научную командировку в Европу, куда он едет вместе с супругой. На период командировки Ивану Александровичу составляется инструкция: «Г-н Ильин командируется заграницу, с одной стороны, для того, чтобы подготовить диссертацию на избранную им тему “Кризис рационалистической философии права в Германии в XIX веке”, с другой стороны, для того, чтобы ознакомиться с характером и приёмами университетского преподавания по предмету его специальности. Для этого г-ну Ильину рекомендуются занятия в университетах Берлина, Гейдельберга, Фрейбурга, Галле, Геттингена, Марбурга и Парижа.

Имея в виду, что тема, избранная г-ном Ильиным, предполагает знакомство с исторической и современной разработкой теоретико-познавательных и социально-философских проблем, ему рекомендуется обратить внимание, с одной стороны, на общие курсы истории философии и теории познания, с другой — на курсы, специально посвящённые философии права и логике общественных наук. В особенности ему следует прослушать Зиммеля и Мюнстенберга в Берлине, Виндельбанда и Ласка в Гейдельберге, Штаммлера в Галле, Когена и Наторпа в Марбурге, Бутру и Бугле в Париже.

Принимая во внимание будущую профессорскую деятельность, г-н Ильин должен также обратить внимание на приёмы преподавания и особенно на постановку практических занятий. Для этого ему особенно рекомендуется посетить практические занятия Виндельбанда и Еллинека в Гейдельберге, Риккерта в Фрейбурге, Штаммлера в Галле, Когена и Наторпа в Марбурге»73.

Основным местом работы Ильина в первый год научной командировки стала страна великих философов — Германия. Он занимается в университетах Берлина, Гейдельберга, Фрейбурга и Гёттингена. Весь 1910 год философ без перерывов погружён в работу. К концу года накоплен обширный материал, который порождает идеи, воплощаемые в статьи.

В кругу соотечественников Ильин читает свои записи, воспринимая их замечания и учитывая в дальнейшей работе. Так рождается одна из первых статей Ильина в Германии — «социально-психологический опыт» «О любезности». Иван Александрович пишет сестре: «Как было уговорено, бесстыдно эксплуатирую тебя: посылаю рукопись и письмо для Струве. Очень прошу тебя переслать или передать ему это. Письмо к нему не запечатываю, чтобы ты, если захочешь, могла его прочесть. “Любезность” вышла первоначально длинна; я её два раза переработал и ещё в окончательном виде сокращал и сократил. Теперь в ней два листа, т.е.

31—32 страницы “Русской Мысли”. Просмотри в ней (если вообще захочется просмотреть) две последние главы, и тогда ты увидишь, какое большое количество материала пришлось совсем оставить за бортом или исключить потом. К тому, что я пишу Струве, могу только добавить, что сокращать её ещё я прямо не смог бы, ибо решительно всё, без чего можно обойтись, я вышелушил. Чувствую себя очень заинтересованным в отзыве и ответе Струве, но впадать в схематизм и сухое абстрактное утверждение — невозможно. Я читал “Любезность” у Юлии Лазаревны в присутствии Тали, Юлии Лазаревны, Шмуллера, обоих Штильманов, Хессина (случайно) и немножко Леонида Давыдовича. Их внимание доставило мне несколько приятных минут»74. Работа была опубликована в Москве в следующем году75. В эти годы Ильин начинает сотрудничество с П.Б. Струве. В дальнейшем их объединит общая судьба и единодушие.

Другая важная для понимания смысла культуры и искусства тема, затронутая И.А. Ильиным в Германии, посвящена проблеме пошлости: «Вынашиваю новый essay: “О пошлости” и иногда, предвкушая, ляскаю зубами от писательского аппетита». Философ всерьёз занят этой проблемой: «Внутренне часто возвращаюсь к вопросу о пошлости и феноменологически стучусь в неё... Писать о ней надо бережно; в самой теме так много суда, обличения и боли, что опасность: больше осудить, чем познать — очень велика. Надо ещё больше вскрыть источники её в самом себе; и напрасно не понимают люди, что истинный суд включает суд над собой и истинное обличение — самообличение. Творческое “нет” есть непременно “нет” по отношению к элементам своего микрокосма. Ненавистность пошлости — неописуема; у немцев захлёбываешься в ней. Всё живое воплощение высот - деградирующее. И самодовольство этого вседегради-рующего массового хрюка — вопиет о себе не переставая»76. Проблема пошлости найдёт своё отражение и в фундаментальном труде И.А. Ильина «Аксиомы религиозного опыта» (глава 24 «Религиозный смысл пошлости»).

Напряжённость работы доводит Ильина до изнеможения. И во второй год своей научной командировки Иван Александрович чередует интеллектуальное постижение богатства европейской культуры с её художественным восприятием: глубокий уход в философские изыскания и созерцание разнообразия западноевропейского искусства. Эта смена воспринимающего акта давала возможность цельного восприятия европейской культуры. Весной 1911 г. Ильины обходят «дивные картинные галереи» Германии в Дрездене и Мюнхене77, наслаждаются полотнами Рембрандта в Касселе, любуются архитектурой Кёльна, Майны, Страсбурга, в конце года посещают культурную столицу Европы — Париж, цитадель французского просвещения — Сорбонну. Супруги бродят по Альпийским горам в Швейцарии. В Италии Иван Александрович и Наталия Николаевна останавливаются во Флоренции: «Дорогой папа! Я во Флоренции. В первый раз вижу Италию и воспринимаю старое итальянское искусство во всём его богатстве, — пишет наш путешественник отцу. — Каждый день приносит целое богатство и, кроме еды и спанья, не успеваю ничего сделать»78.

В Италии, в Венеции, И.А. Ильин впервые увидел и полюбил море: «После двухчасового общения с ним трудно было уходить. Тогда-то мы и решили поехать непременно на океан; он должен знать какую-то древнюю, первую мудрость, и известные сомнения должны быть стёрты им»79. Созерцать древнюю мудрость океана Ильины поехали во Францию, где «оседают на три недели в Бретани, у океана»80.

В мае 1911г. Ильины возвращаются в Германию, и несколько месяцев Иван Александрович работает в Гёттингене81. Оттуда он пишет сестре: «Я не писал тебе долго потому, что почти тотчас же по приезде в Гёттинген сделал большое внутреннее усилие и ушёл в учение. Усилие было нужно тем большее, что за месяц жадного, пьющего зрения душа отвыкла от категорий рационального, и мне всё казалось, что глубокое никак не может быть выражено не линией и формой, без них. Успокоился тогда, когда почувствовал опять, что может, но тяготеет и к ним... Целые гнёзда выжжены во мне тем, что я видел, главное во Флоренции. И возвращаясь к этим гнёздам, я сам невольно удерживаю дыхание и умолкаю, чтобы не коснуться недостойно этих мест. Что-то постарело за этот месяц во мне, что-то свернулось и ушло в себя. Знание не только радость и боль, знание — старость и молчание. Что-то медленно, но тяжко и бесповоротно перелаживается во мне, и говорить об этом невозможно. Какие-то углы и опоры вышли из равновесия перед тем, как уложиться окончательно и по-новому»82.

В своих поездках И.А. Ильин встречается с основоположником психоанализа Зигмундом Фрейдом, чьи идеи он учитывает в своих исследованиях о сущности человеческой личности и межличностных отношений83. В этих же целях он знакомится с трудами К.Г. Юнга. Наиболее важной для научных поисков Ильина стала встреча с основателем феноменологии Эдмундом Гуссерлем (1859—1938)84. «Для таких вопросов, которым несть числа в логике и вообще во всех философских областях, — за последнее время стал вырабатываться так называемый “феноменологический” метод, сущность которого (в корне своём он crap, как сама философия) состоит, говоря в двух словах, в следующем правиле: “анализу того или другого предмета должно предшествовать интуитивное погружение в переживание анализируемого предмета”... Этот феноменологический или дескриптивный метод, у сознательного воз-родителя коего (в логике) я провёл теперь всё лето (Гуссерль, Husserl), даёт и может дать несомненно массу нового и удивительно, непредставимо ценного по своему значению. Там, где виделись пустоты, оказываются заселённые места, где виделись заселённые места — обнаруживаются мнимые проблемы. Но главное — в гуманитарных, а особенно философских областях это есть единственный путь к тому “надкусу”, о котором я только что упомянул»85. В связи с феноменологией Ильин упоминает и К.С. Станиславского: «Когда побываешь в Москве и почувствуешь новые подготовки Станиславского, не забудь написать мне о том нарочито. Одна из моих давних и заветных мечт — иметь какую-нибудь связь с этим театром — может быть, долго ещё не осуществится, и я рад, что могу иметь через тебя нити и живые трепетные касания с Константином Сергеевичем»86.

Наработанные идеи И.А. Ильин воплощает в написание статей по психологии личности. В 1911 г. в московском журнале «Вопросы философии и психологии» публикуется статья Ильина «Идея личности в учении Штирнера: Опыт по истории индивидуализма»87.

За время своего пребывания в стране классической философии Ильин переводит на немецкий язык свою статью «Понятия права и силы» и издаёт её в Берлине в 1912 г., снабдив собственными комментариями88. Главная же научная работа, выполняемая Ильиным в эти годы — по философии Гегеля: «Она у меня не очень мчится. Не хочется подходить к ней, как к академическому испытанию и отодвигать на второй план её научно-творческий характер... Мечтаю издать её потом по-немецки; ибо знаю хорошо, что она так же, как и моя последняя работа о Фихте, — никому не нужна будет в России. А в Германии, может быть, кому-нибудь сгодится»89.

Последние месяцы второго года научной командировки Ильин проводит в Париже90. Когда время командировки подходило к концу, Иван Александрович понял, что «диссертация требует ещё трёх месяцев заграницы», но, понимая, что «Министерство мне наверное откажет в продолжении командировки на 1/2 года», он решает «сделать заём у друзей» и провести январь — март 1912 г. в Берлине91. Доработав по теме за свой счёт, Иван Александрович с супругой возвращаются в Россию, предварительно совершив новый вояж по Европе. 24 марта они покидают Берлин и едут в Рим, останавливаясь по дороге в Бамберге (куда заезжают «ради собора»), Нюрнберге, Болонье92. После Рима посещают Флоренцию, Неаполь, Вену и возвращаются в Россию.

Глава 6.

Познать человека


Летом 1912 г. вернувшиеся в Москву Ильины подбирают квартиру. В итоге они поселяются во втором доме по Крестовоздвиженскому переулку, в квартире № 3693. «Профессорские года — квартира в Крестовоздвиженском переулке, IV этаж - балкон — пол-Москвы — и вид на этот купол. 10 лет зрелой жизни 1912—1922 (до изгнания). Здесь я задумал мою книгу о Монархии. Символ — Кремль Московский

— Дворец — купол венчающий — превосходное по стилю и вкусу сооружение — миросозерцание... Сколько вокруг этого дворца гулялось, Александровский сад — кремлёвские стены

— детство - все ворота — купол этот!.. И мимо него же меня увозили в тюрьму на Лубянку... Потом...»94.

Иван Александрович продолжает научную и педагогическую деятельность. Прежде всего, его интересует верный подход к познанию истины. «То, о чём я читаю (лекции), постоянно волнует меня. Слушаю, как в душе растут травы и деревья и всё крепнет и сбрасывает свою субъективистич-ность — она Сама: Очевидность духовных обстояний. Пределы моих интересов за это время: Студия Станиславского и Психиатрическая клиника»95. Он вновь возвращается к сотрудничеству со Станиславским для преодоления стены между субъектом и объектом познания. «Я был у Станиславского в среду 17 октября, обедал и просидел весь вечер. Впечатление такое, что этот гениальный человек гораздо нужнее мне и гораздо больше даёт мне, чем я ему. Или точнее: то, что у меня есть — или уже имеется у него, или ему субъективно не нужно; а то, что ему нужно практически и по его самочувствию — сотворчество в феноменологическом изучении аффективной жизни, — на это у меня не хватит времени; отчасти не хватит и доброй воли, ибо калеча непосредственность моего мышления феноменологической работой над мыслью, я испытываю острую потребность не калечить моего чувствования, сумасшедше-углубленного культурою “произвольного чувствования”»96. Знакомство с Гуссерлем и феноменологией дало Ильину новый опыт научного познания и теперь он соединяет этот опыт с прежним увлечением системой Станиславского. Всё это помогает учёному укрепиться в духовном постижении основ личности, способной погружаться в Предмет как родовое духовное понятие. И.А. Ильину и как правоведу не обойти проблему личности и личностного сознания. Феноменологические изыскания учёного помогают ему глубже понять и само право, а также правосознание, как явление личного духа.

Надо сказать, что в отличие от многих столичных интеллигентов того времени Иван Александрович всегда оставался христианином, человеком глубокой сознательной веры. Так в 1912 — 1913 гг. учёный «серьёзно ощутил некоторое расхождение» с любимым адресатом — сестрой Любовью Яковлевной Гуревич именно на почве религиозной веры: «Оно совсем не от того возникло, что ты “застряла” или “отстала” или что-нибудь подобное. Я вообще не в состоянии судить, от чего именно возникло оно. Но впечатление у меня такое сложилось. Накапливалось давно, проверялось, недопрове-рялось, откладывалось, оставлялось под сомнением. Теперь сразу мобилизовалось и состоялось в форме определённого ощущения. Именно - мне кажется, что у тебя недостаёт как бы некоторой решительности религиозно видеть и верить. Знаю, что утверждение это дерзостное, и недоказуемое, и, может быть, неверное; но я его и высказываю лишь в форме “впечатления”. И не подумай (избави Бог!), что я выдумал это впечатление для того, чтобы избавиться от необходимости признать, что мои слова “не стояли на высоте моей мысли”; ибо если ты даже способна допустить во мне такую необузданную мелочность, то прими хоть то во внимание, что, по моему глубокому и принципиальному убеждению, никто, кроме меня, не может быть компетентен в вопросе о соответствии моих слов — моим (!!) мыслям: ибо ведь они мои мысли. По одному этому уязвлённость не могла породить моё “впечатление”»97. Для Ильина всегда было безусловным, что Бог есть. «Есть, это несомненно, удосто-верительно. Его Бытие гораздо несомненнее нашего, ибо Его Бытием — мы только и живём и дышим. Милость Его и благодать Его я столь незаслуженно и достоверно испытал на себе, что трудно говорить об этом без слёз»98.

В 1912 г. — 1914 гг. выходит несколько статей И.А. Ильина религиозно-философского характера: «Шлейермахер и его “Речи о религии”» («Русская мысль». М., 1912. № 23. Кн.2); «О возрождении гегелианства» («Русская мысль». М., 1912. №33. Кн.4); «Философия Фихте как религия совести» («Вопросы философии и психологии». М., 1914, Кн. 123(3)); «Учение Гегеля о сущности спекулятивной мысли» («Логос». Т. I. Вып. II. СПб., М., 1914)»99.

Христианское мировоззрение помогает Ильину увидеть духовное достоинство человека. В течение всего своего творчества — от первых статей по правоведению и истории философии до объёмной монографии об «аксиомах религиозного опыта» и философских эссе последнего периода своего творчества — мыслитель последовательно развивает определённый взгляд на человека. «Человеку реально дан от Бога и от природы особый, определённый способ телесного существования, душевной жизни и духовного бытия: индивидуальный способ, — убеждён И.А. Ильин. — Всякая теория и всякая педагогика и политика, которые с ним не считаются, вступают на ложный и обречённый путь»100. В понимании Ильина «живая личность» человека являет собою «телесно-душевно-духовный организм»101, т.е., человек обладает трёхсоставным — телесным, душевным и духовным — естеством102.

«Человеку “от природы”, следовательно, от Бога, дан некий способ земного бытия: трёхмерная живая телесность»103. Каждый человек «пожизненно связан с одним единственным в своём роде телом, которое его овеществляет, изолирует, обслуживает, питает и символизирует» и которое является той «вещественной пропастью», что отделяет одних людей от других104. В этом заключается «первоначальная аксиома человеческого существования».

Внешне-земное существование человека благодаря телесному составу обусловлено материальными причинами: «Тело человека есть вещь, находящаяся среди других вещей», и для того, «чтобы жить, человек должен заниматься этими вещами, приспособлять^ к своим потребностям, посвящать им своё время, отдавать им свой труд, совершенствовать их, вкладывать в них себя и свои ценности, как бы облекаясь в них, — словом, превращать их в объективное выражение и продолжение собственной личности»105. В таком течении жизни «тела среди других тел», «вещи среди вещей», человек «не нуждается в “сердце”, т.е. в живом и деятельном чувстве любви к Богу, к человеку и ко всему живому»106. Однако «мы не можем и не должны презирать или тем более “отвергать” наше тело: ведь оно вводит нас в вещественный мир, полный разума и красоты: оно открывает нам все чудеса Бого-созданной твари, всю значительность, и чистоту, и величие материальной природы. Тело есть необходимое и естественное орудие нашего приобщения к Божиему миру»107. Более того, эта телесная «одинокость» человека имеет свои «великие и благодатные преимущества, потому что она есть живая основа и необходимая предпосылка свободы духовности, личного очищения и просветления» и без неё у человека не было той внутренней отрешённости, которая делает его независимо существующим индивидуумом. При отсутствии этой одинокости «человек был бы подобен дому с прозрачными стенами, в котором снаружи всё всегда всем видно» — «вечный сквозняк, вечный проход и пролом, безличное и бесформенное смешение, вечно попранная святыня»108.

Однако тело человека несвободно, «оно находится в пространстве и во времени, среди множества других тел и вещей — то огромных, как планеты... то небольших, как животные и люди, то мельчайших, как пылинки, бактерии» — и всё это «делает тело человека несвободным в движении, смертным и распадающимся до смерти, и всегда подчинённым всем законам и причинам вещественной природы»109.

Следующая ступень проявления личности — «душа с её разнообразными функциями и силами, индивидуальная форма жизни и инстинкта»110. «Душа — это весь поток не-телесных переживаний человека, помыслов, чувствований, болевых ощущений; приятных и неприятных, значительных и незначительных состояний; воспоминаний и забвений, деловых соображений и праздных фантазий и т.д.»111 Душевное не пространственно, не протяжённо, не материально, хотя оно и длится во времени и потому нередко описывается как душевный процесс112. К тому же, «силы души могут быть заполнены нечувственными содержаниями, т.е. такими, которые лишены не только пространственно-материального, но и протяжённо-образного характера и не имеют для себя никакого, не только “адекватного”, но даже подобного чувственного коррелята»113.

По убеждению И.А. Ильина, душа так же индивидуально неповторима, как и тело, и «все разговоры о “коллективной душе” и “коллективном бессознательном” идут от людей, мыслящих неточно или же испугавшихся своего одиночества (например, своей беспомощности или своей ответственности). Коллективная душа есть плод фантазии или абстрактной мысли»114.

И всё же душа человека, как и тело, несвободна. Прежде всего, она несвободна своей таинственной связанностью с телом, которое обусловлено жизнью своей природы: «Тело человека ищет своих удовольствий... В это оно вовлекает человеческую душу, приучая её ориентироваться не вверх, а вниз, и незаметно превращая её в своё хитрое, изворотливое и лживое орудие»115. Душа связана и своим внутренним устройством: «...законами сознания и бессознательного, силою инстинкта и влечений, законами мышления, воображения, чувства и воли»116.

Но уже внешняя жизнь человека отражает его сверх-телесные и сверхчувственные восприятия — веру, знание, добродетель, правосознание, любовь, уважение, честь, патриотизм117. Это, указывает И.А. Ильин, и есть проявления человеческого духа. «Человек есть не только живой организм: он есть живой дух», которому «подобает свобода веры и любви, созерцания, убеждений и творчества»118. «Мир духовного смысла», внутренние силы и способности человека, определяемые Ильиным, это — «чувствование (жизнь сердца)»; воля (способность решать, собирать свои внутренние силы); способность воображения («духовная интуиция»); энергия мысли (разум)119. Как видим, «духовность человека отнюдь не совпадает с сознанием, отнюдь не исчерпывается мыслью, отнюдь не ограничивается сферою слов и высказываний. Духовность глубже всего этого»120. По мысли Ильина, «дух человека есть личная энергия, и притом разумная энергия; разумная не в смысле “сознания” или “рассудочного мышления”, а в смысле предметного созерцания, зрячего выбора и действия в силу духовно-достаточного основания»121. То есть духовное проявляется в человеке как через его способность к рационально-логическому мышлению (человеческий разум), так и через чувства, обращённые к нравственно-ценностным ориентирам (человеческое сердце, познающее любовь, совесть, чувство справедливости, молитвенное обретение Божественной очевидности). Сложно отрицать эти носящие нематериальный характер повседневные душевные и духовные чувствования.

Но не всякая интеллектуальная и чувственная жизнь человека является проявлением истинного духа. Чтобы яснее представить реальную суть духовных основ бытия, И.А. Ильин изъясняет: «Дух есть начало внутреннего закона и меры... Дух всегда несёт человеку идею священного запрета и долга... Дух открывает человеку путь к Богу»122. И «духовными органами» человека являются «очевидность, совесть, правосознание, художественное видение, любовь»123. «Дух это то, что объективно значительно в душе», «лишь те душевные состояния, в которых человек живёт своими главными, благородными силами и стремлениями, обращёнными на познание истины, на созерцание или осуществление красоты, на совершение добра, на общение с Божеством — в умозрении, молитве и таинстве; словом, на то, что человек признаёт высшим и безусловным благом»ш. Здесь Ильин говорит об объективной основе человеческого духа, том Абсолюте, который даёт человеческой личности смысл её существования. Говоря о духовном, он всегда поднимает проблему качества. Индивидуальный дух, в «соответствии с православным созерцанием, не есть бренное небытие; он является самостоятельным, исполненным ответственности творением, которое идёт своеобразным путём в земной жизни, равно как и в истории, и во Вселенной», и этот земной путь — лишь начальный эпизод, отмечает Ильин: «дальнейшее сокрыто, ждёт своего часа, и это значит, что человеческий дух в его единственной индивидуальности бессмертен»124.

Духживётповсюду, где появляется или переживается людьми Совершенство, проявляется влечение к Совершенству как смысл человеческой жизни, как внутренняя и реальная творческая причина125. Вопрос же о нравственно-совершенном решается совестью, как «особым органом духа или особым актом опытного восприятия»126. «Призывы совести бесконечно расширяют горизонт человеческих возможностей, утверждая в каждом из нас способность найти путь к совершенству и вступить на него»127. Именно «совесть утверждает, созидает и укрепляет духовно-личное начало в человеке»128. Верное и целостное переживание совестного акта становится в жизни человека неким переломным пунктом, когда духов-ное достоинство получает своё утверждение и «несомнительную подлинность»129. Именно дух, пишет Ильин, открывает человеку «настоящий, подлинный, достойный Предмет для его любви, тот Предмет, который сам по себе выше мира»130. И только «внутренний духовный опыт делает человекообразное существо воистину человеком, т.е. духовной личностью, с неразложимым, священным центром, с индивидуальным характером, со способностью духовно творить и наполнять духом общественную жизнь, свободу, семью, родину, государство, частную собственность, науку и искусство»131.

Почему же множество людей не замечают своей духовной сущности? Потому, отвечает Ильин, что «люди живут слишком часто вне духовного опыта»132. Да, «дух живёт во плоти, но не совпадает с ней, не подчиняется ей и не разделяет её земную судьбу»т. «Дух не телесен», и «не совпадает с телом по способу бытия (ибо он не протяжён, не пространствен, не имеет ни анатомического и биохимического состава, ни физиологических функций, не подлежит огню и воде, не испытывает нервной боли и т.д.)»133. Тело лишь «материальный носитель духа»134. Дух пользуется «одушевлённым телом», лишь как «своим выразительным знаком и действующим орудием»135. Также «дух, ведя до известной степени душевную жизнь, отнюдь не совпадает и с нею и не исчерпывается ею», ибо «он способен утверждать свою независимость от инстинктивных влечений»136.

Именно дух есть та «живая сила, энергия, которая чувствует себя выбирающей, решающей и действующей»137. Именно «дух есть по существу своему начало самодеятельное и самоопределяющееся; и притом — во всех сферах его жизни»:

«1. Поскольку человек живёт волею, постольку ему необходимы собственные решения, напряжения и усилия, собственная стойкость и верность. Никто не может сделать “за другого” волевых усилий»;

«2. Поскольку дух человека живёт пониманием и мыслью, постольку человек призван сам понимать и иметь свои собственные мысли, воззрения и убеждения. Человека, неспособного к этому, еще Аристотель определял как “раба от природы”; и был прав... Умственная зрелость есть способность духа к самостоятельному наблюдению и к самодеятельному исследованию»;

«3. Поскольку дух человека живёт чувством и любовью, постольку приходит в движение самая глубокая и интимная сторона его духовного существа. Нельзя полюбить “за другого”... Любовь, этот “личнейший” огонь духа и души, загорается и гаснет по законам самобытности и самостоятельности»;

«4. Закон духовной автономии подтверждается и на творческом воображении человека... Художник может уйти в сферу духовных Предметов — только свободно любя и созерцая, сосредоточивая свои лучшие силы, своё вдохновение на свободно воспринятом и выношенном эстетическом содержании»138.

И.А. Ильин говорит о «царственной свободе духа»139: лишь дух «умеет хранить свою самостоятельность и независимость от тела и способен даже повелевать ему»140. «Человека освобождает только прорыв к духу, только осуществление духовных состояний141. И при должном внимании дух «переживается человеком как самая настоящая реальность»142. Дух есть «самое главное в человеке»: «сила личного самоутверждения в “предстоянии Богу” и в “достоинстве”»; «живое чувство ответственности»; «живая воля к Совершенству»; «дар очевидности»; «любовь и служение»; «сила личного самоуправления»; «дар свободы», «потребность священного», «радость верного ранга», «дар молитвы», «сила поющего сердца», «источник всей истинной культуры»143.

Однако свобода предполагает выбор: «... человек живёт всегда один-на-один с собой, предоставленный себе самому на своё духовное усмотрение, постижение, обращение, решение, очищение и просветление; или же — на своё разнуздание, ожесточение и погубление»143. Человек может добровольно поработить свой дух бездуховным явлениям: «Если человек верит только в чувственные наслаждения, принимая их за главнейшее в жизни, ах любя, им служа и предаваясь, — то он сам неизбежно превратится в чувственное существо, ... в наслаждающееся бездуховное животное; и это будет выражаться в его лице,... смотреть из его глаз и управлять его поступками»144. И наоборот, «если человек верует в Бога..., то божественные содержания становятся для него жизненным центром»145. В любом случае возникает некое тождество индивидуальной души и предмета, на который направлена личная духовная энергия. Духовный рост предполагает волевое преодоление хаоса, культивирование душевных состояний. Духовное понимание личности даёт Ильину возможность утверждать «аксиому жизни»: «Жизнь имеет смысл и может совершенствоваться только тогда, когда бережётся и растится качество; нет его - и гибель становится неминуемой. А качество творится и обеспечивается прежде всего и больше всего культурой личного духа»н6. Да, «человеку не легко быть духом и растить в себе подлинную (т.е. автономную) духовность... Но ссылка на трудность великого задания не даёт права погасить самую цель и призвание»147.

Таким образом, научные взгляды Ильина исходят из того, что «человек есть по существу своему живой, личный дух»148, и этот «дух есть живая личность, ответственная перед Богом и отвечающая за себя перед другими людьми, — за свои верова-

143Там же. С. 29.
144Ильин И.А. Кризис безбожия. С. 346—347.
145Там же. С. 347.
146Ильин И.А. Путь духовного обновления. С. 259.
147Ильин И.А. Аксиомы религиозного опыта. [Т. 18. Кн. I]. С. 65.
148Там же. С. 33.

ния и воззрения, за своё делание и неделание»144. «Человеку дано быть духом, в этом основной смысл его жизни»145 и под его водительством каждый человек призван «осуществлять в себе задуманную Богом гармонию духа, души и тела»146.

На основе духовного понимания личности у И.А. Ильина формируется и соответствующее понимание общества и организующих его явлений — права и государства.

Глава 7.

Духовные основы общества


Приват-доцент Кафедры энциклопедии права И.А. Ильин в своей первой работе по теории права «Понятия права и силы (Опыт методологического анализа)» (1910 г.) ставит одну из «проклятых» в теории права проблем — о соотношении права и силы. Эта, казалось бы, теоретическая проблема правоведения имеет важное жизненное значение: «Самые различные социальные группы заинтересованы в том или ином практическом разрешении конфликта между правом и силой, в установлении так называемого "‘правильного” соотношения между этими моментами общественной жизни»147. Поэтому данная проблема играет видную роль в истории политических учений и «самые различные философские, политические и юридические доктрины подходят к ней с тем, чтобы дать ей то или иное истолкование и решение»148.

Ясно, что «понятие силы имеет всегда онтологическое значение» — эмпирически или метафизически, во времени или вне времени, самостоятельно или зависимо. При этом сила как способность к действию, всегда связывается с «представлением о каком-нибудь носителе, который сам является членом реального ряда: элементом внешнего мира или элементом психической жизни»149. И «для того, чтобы понятие права сближалось с понятием силы или тем более поглощалось им, необходимо, чтобы оно само переносилось в онтологический ряд, чтобы право так или иначе само становилось членом реального ряда, получало значение чего-то реального. Вне этого понятия силы и права не могут сближаться»150.

И.А. Ильин идёт путём рассмотрения понятия права через понятие порядка. Любой правовед и тем более юрист-теоретик понимает, что «право есть норма или совокупность норм». «Порядок есть известное постоянное отношение между элементами множества» и он непременно предполагает наличность не одного элемента, а двух или многих, между которыми «устанавливается известное отношение, ибо элементы, мыслимые вне всякого отношения друг к другу, как взятые из разных, взаимно индифферентных, плоскостей, не могут образовать ни порядка, ни беспорядка»151. Итак, порядок есть известное постоянное отношение между элементами множества. Этот порядок устанавливается в норме как должный. Если суждение устанавливает известное постоянное отношение между элементами множества как обобщение, добытое анализом временной или пространственно-временной данности (т.е. действительности), то оно формулирует закон. Конечно, трактовка права как нормы и как суждения даёт возможность отвлекаться от всякой временности и действительности, бытия и реальности.

И.А. Ильин делает замечательный вывод об объективности права: «Возможность и ценность нормативного рассмотрения права в отрыве от политического, социологического, исторического и психологического и возможность логического рассмотрения суждения в противоположность психологическому — должны получить и получают постепенно в последние годы признание в разных областях научного мышления — в логике и юриспруденции. Это, несомненно, знаменательный плод методологического углубления познания»152. С первых своих работ Ильин отстаивает важнейшую для себя истину о существовании объективных понятий, в том числе — социальных. И для него «значение права, правильно установленного..., в том, что оно хранит в себе некий верный масштаб и некое верное правило поведения»153, а не является выдумкой определённых социальных групп.

Объективность права Ильин обосновывает, исходя так же из духовных оснований общества: «Право есть явление духовной правоты; оно имеет объективное значение, и это значение покоится, в свою очередь, на безусловной ценности духа, его содержаний и его состояний. Поэтому право всегда таит в себе некое безусловное достоинство и с основанием притязает на признание и повиновение; право есть нечто объективно “верное”, “правое” и “ценное”»154. Задача законотворца — уловить это объективно верное в духовной жизни общества, и тем самым обеспечить здоровую жизнь государства, нации. Верное законодательство формирует и верное правосознание граждан. И.А. Ильин указывает, что «три великие аксиомы лежат в основе здорового правосознания:

чувство собственного духовного достоинства, способность свободного человека к самоуправлению и взаимное уважение и доверие людей друг к другу»155. Прежде всего, в основе здорового правосознания лежит «чувство собственного духовного достоинства, внутренняя

дисциплина воли»156. «Чувство собственного духовного достоинства, — это воспитанная в нас христианством живая основа личности и её служения (морального, общественного, гражданского и воинского), есть дело свободного опыта и свободного утверждения: кто сам не воспринимает в себе Божьего сына, того не исправит никакой террор»157. Великое социальное значение верного чувства собственного достоинства, которое доступно только духовной личности, в том, что «человек без чувства ответственности и чести — неспособен ни к личному, ни к общественному самоуправлению», «человек, способный только к повиновению из страха, превращается в волка, как только отпадает страх»158. '

И.А. Ильин также убеждён, что «все живые источники человеческого качества — от элементарной порядочности до высших ступеней святости, — суть дело свободы,... самостоятельного приятия и осуществления»159. Поэтому, «кто берёт у людей свободу, тот лишает их всех источников добра в жизни. Путь к вере, к любви, к смирению и геройству, к очевидности и художественному созерцанию — есть путь свободы, личного обращения к лучу Благодати. ...Без свободной любви — иссякает в жизни всяческое благо: — вера и знание, совесть и честность, правосознание и верность, художество и хозяйственный труд, патриотизм и жертвенность» 16\ Безличной свободы у нации нет исторической перспективы.

Лишь в обществе свободных личностей с чувством собственного духовного достоинства рождается взаимное уважение и доверие людей друг к другу. Правосознание есть достояние лишь свободных граждан, воспринимающих право как «нечто “верное”, “правое” и “ценное”»160. Поэтому они могут воспринимать его регулирующее значение и необходимость повиновения его объективным нормам.

Без права и правосознания невозможно существование общества и государства. Как пишет Ильин, политическая, государственная власть есть «социально сосредоточенное и юридически организованное влияние воли одних, лучших и уполномоченных людей на волю других, подчинённых, причём подчинённые связуются не только правотою и силою власти, но и собственным правосознанием; это влияние должно служить торжеству естественного права, т.е. его обретению и осуществлению как единого и общего порядка жизни»161. И как показывает исторический опыт, «авторитет положительного права и создающей его власти покоится не только на общественном сговоре, не только на полномочии законодателя, не только на внушительном воздействии приказа и угрозы, — но прежде всего и глубже всего на духовной правоте, или, что то же, на содержательной верности издаваемых повелений и норм. Именно эта духовная верность творимого права является всегда лучшим залогом того, что авторитет права и власти будет действительно признан правосознанием народа и что их политическая прочность соединится с жизненною продуктивностью»162.

Государство совсем не есть «система внешнего порядка», осуществляемая через внешние поступки людей. Для Ильина материалистическое понимание сущности государства есть «дурной предрассудок». Ильин указывает на духовную сущность государства: «Государство не есть система внешних явлений, поступков и событий. За каждым явлением скрыт дух, который всё определяет»163. И как «внешние проявления политической жизни совсем не составляют самую политическую жизнь», так и «внешнее принуждение, меры подавления и расправы... совсем не определяют сущность государства»™. «Государство творится внутренно, душевно и духовно; и государственная жизнь только отражается во внешних поступках людей, а совершается и протекает в их душе; её орудием, или органом является человеческое правосознание111.

«В истинном и полном смысле слова, — права и государства нет вне множества индивидуальных, но связанных постоянным общением правосознании, — указывает Ильин. — Именно этим определяется связь государственности со всею духовною культурою народа и особенно с его религиозною культурою»164. Как право имеет полноту бытия только через правосознание, так «государство имеет полноту бытия, только через душевно-духовное переживание и осуществление людьми его цели и его средств, его содержания и его формы»165. Государственное состояние людей есть прежде всего духовное состояние множества индивидуальных душ. «Стихия государства, — по глубокому убеждению Ильина, — есть стихия человеческого духа. Но именно в этой стихии зарождается и созревает — и прекрасное искусство, и истинное знание, и нравственное совершенство; сюда нисходит и божественное откровение»174.

И тем не менее, тысячелетняя история мировой цивилизации свидетельствует о том, что право и государство периодически вступают в состояние глубокого кризиса. Несмотря на то, что по своему объективному назначению право есть орудие порядка, мира и братства; в реальном историческом осуществлении оно слишком часто прикрывает собою ложь и насилие, бунт и войну. Причину этого Ильин видит в том, что «человечество, строя правопорядок, теряет из вида единую, безусловную цель политического единения и превращает его в орудие для условных, малых заданий и частных вожделений; отсюда вырождение правовой и государственной жизни — безыдейность власти и умаление её авторитета, отсутствие солидарности между гражданами и классами, гражданская война внутри государств и постоянные вспышки открытых войн между народами»166.

Первой аксиомой власти для здорового государственного бытия Ильин называет то, что «государственная власть не может принадлежать никому помимо правового полномочия», ибо «законодатель естественной правоты должен обладать особою — предметною и духовною компетентностью». В порядке политической целесообразности этого требует принцип организации, покоящийся на разделении функций, на их распределении, на общественном соглашении и признании. Мало того, правосознание требует, чтобы самая власть воспринималась не как сила, порождающая право, но как полномочие, имеющее жизненное влияние (силу) только в меру своей правоты. Поэтому только «духовно-зрячий человек может иметь основание и право принять на себя властное руководство общественной жизнью». И исторически существующее положительное право «родится не от силы, но исключительно от права и в конечном счёте всегда от естественного права»167.

Ильин также указывает на «единство государственной власти», которое следует понимать не в смысле единства органа власти или нераспределимости властных полномочий, а «в смысле единого организованного воленаправления, выражающегося в единстве обретаемого и осуществляемого права»: «положительное право по самому смыслу своему определительно, недвусмысленно и едино; это единство его есть проявление присутствующей в нём и освящающей его естественной правоты»168. Единство государства определяется его целью, ибо Ильин считает, что «государство есть явление целевое». Цель приемлется волею, которая определяется духом нации, формирующей государство. Государства могут быть похожи внешне, на самом же деле одно из них может стать «радостным событием истории, а другое скверным злодейством», ибо важно внутреннее целеполагание: «Что любил? Чего добивался? Чего хотел? Куда ведёшь? Любишь свой народ, бережёшь его, растишь его культуру и веру — или тиранствуя, мучаешь его, злоупотребляешь им, ведёшь его на мучительное оскудение и в прорву духовной пошлости? Это не только не безразлично, в этом всё»169.

Высокое социальное назначение государственной власти — «формулировать естественно правоту в виде положительных норм», отсюда оно получает «значение единого и единственного компетентного источника права; так что только полномочное приобщение к ней может сообщить человеку или органу правоустанавливающую компетенцию»170. Как «всякое искусство призвано создавать гармонию», так каждое государство призвано к формированию «социальной гармонии»171.

Таким образом, по убеждению Ильина, «государство есть организованное общение людей, связанных между собою духовной солидарностью и признающих эту солидарность не только умом, но поддерживающих её силою патриотической любви, жертвенной волей, достойными и мужественными поступками»т. «Государство, в его духовной сущности, есть не что иное, как родина, оформленная и объединённая публичным правом, или иначе: множество людей, связанных общностью духовной судьбы и сжившихся в единство на почве духовной культуры и правосознания. ...Этим всё сказано»172.

«Все мы одна ткань Божия, — напоминает Ильин, — и смысл нашей жизни в поддерживании и штопании этой ткани; каждый голодный и мучающийся — порвавшаяся нитка; а когда умирает человек, то он делается узелком с изнанки, закрепляющим общую цельность ткани»173. Для поддержания здорового состояния «ткани жизни», для того чтобы в обществе было меньше страданий и горя, «учение о нормальном правосознании столь же необходимо человечеству, сколько учение о теоретической очевидности, о совести, об эстетическом вкусе и об аксиомах религиозного опыта»: «предметом такого учения является некоторое, объективно верное и безусловно ценное состояние человеческой души, которое в строении своём имеет не только познавательный, но и чувствующий и волевой характер. Это есть не только верно знающее, но и верно чувствующее, и верно желающее душевное состояние; и именно предметная верность и духовная ценность его придают ему ту жизненную мощь и ту безусловную ценность, которые позволяют назвать его здоровым и верным правосознанием»174.

Глава 8.

Война


В 1913 г. Российская империя торжественно праздновала 300-летие царствования династии Романовых. Всем были видны значительные достижения в хозяйственном развитии страны, успехи отечественной науки и техники, шедевры русской литературы, живописи и музыки. Казалось бы, золотой век России должен был длиться и длиться... Но наступил 1914 год: провокация в Сараеве ввергла Россию и Германию в империалистическую войну, которая разгорелась в общемировую.

Война застала Ильина в Вене, где он работал над монографией по философии Гегеля. Через Болгарию, Чёрным морем он пробирается в Россию и к началу сентября прибывает в Москву. По пути из Причерноморья в Москву он видит, что начало войны встречено общенародным патриотическим подъёмом. Иван Александрович влился в общенациональный настрой. Он получил повестку о призыве в Русскую армию, однако, как преподаватель университета, был освобождён от призыва.

Иван Александрович описывает состояние общества первых месяцев войны: «Петроград как-то рисуется мне более растерянным и беспокойным. В Москве, наоборот, за исключением кое-каких дам, получивших прозвище “газета Дамская Паника”, царит большая бодрость, творческая и организационная. Родзянко на днях изумился тому, что здесь устроено Земским Союзом, а он не видел ещё частной инициативы. Каждая социальная ячейка имеет свой лазарет, где всё бывают свободно, несут раненым, что хотят, говорят с ними свободно, и оттуда раненые иногда даже ухитряются слетать на родину к своим повидаться. Постоянно можно видеть на улицах пары: раненый — интеллигент, раненый — барышня, раненый — ребёнок — гуляют. Их водят в Третьяковскую галерею, в народный дом; лежачим поют, читают вслух, рассказывают сказки, играют на инструментах. “Мобилизованы” для этого все артисты. Высшие учебные заведения ломятся; посещаемость огромна. Напр., на первой лекции моего необязательного курса в университете было около 150 человек. Курсы наши набиты, да и совсем не только наши. Хотят учиться и совсем не только “слушать о войне”. Евг. Трубецкой и Рачинский устраивают при Земском Союзе de rebus omnibus175 в пользу раненых; называется так: “научно-духовно-религиозное осмысление войны”. Предполагается читать в Москве, Петрограде и провинции. После они получили согласие от: себя, Новгородцева, Котляревского, Булгакова, Маклакова, Ледницкого, Бердяева, Эрна, Давыдова, Вяч. Иванова, историка Егорова и меня»176. И.А. Ильин возмущается идеей, высказанной П.Б. Струве «о том, что вся Россия должна быть превращена в тыл армии. Я всеми силами работаю и буду работать во имя обратного: армия должна стать вещественным выражением духовного творческого подъёма в стране. Дух должен вести армию к победе, а страну к обновлению. Иначе не стоит жить»177.

С первых дней прибытия в Москву Иван Александрович приступает к подготовке публичных докладов «об истинном патриотизме» и «войне как духовном делании»178. В 1914-1915 гг. философ читает доклады в Университете, Психологическом обществе, Земском союзе, участвует в дискуссиях по войне, оппонируя «черносотенным» выступлениям С.Н. Булгакова, М.О. Гершензона, Эрна179. В ноябре планирует совершить «лекционное турне с Трубецким по южным городам»180. По просьбе Трубецкого и Рачинского он пишет работы по духовно-нравственным проблемам войны. Первая — «Основное нравственное противоречие войны»181 — выходит в журнале «Вопросы философии и психологии» (М., 1914. Кн. 125(5)), вторая — «Духовный смысл войны»182 — отдельной брошюрой (М., 1915, 48 с.). В этих работах Ильин впервые ставит вопросы, разрешённые им через годы, уже в изгнании, в фундаментальном труде «О сопротивлении злу силою».

И.А. Ильин смотрит на войну, прежде всего, как на трагедию: «Нет в жизни более тяжёлого во всех отношениях времени, как время войны»183. Ко всем обычным бременам жизни, лежащим на душе человека, война прибавляет новое и горшее бремя: война как бы переворачивает нравственные принципы и добрые человеческие побуждения в самых основах. «Душа постоянно и подлинно испытывает, что род человеческий душевно и духовно един; душевно един — ибо живёт в сплошном реальном взаимодействии; духовно един — ибо творчески восходит к единой истине, единому добру и единой красоте»184. И вот во время войны нравственно-духовный строй и порядок нарушаются необходимостью человекоубийства. «Позволительно ли убивать человека? Может ли человек разрешить себе по совести убиение другого человека?»185 — вот вопрос, из которого вырастает основное нравственное противоречие войны. Всё время войны люди живут под гнётом этого противоречия между нравственными принципами и жестокими реалиями войны.

Конечно, Ильин не думает утверждать, что каждое убийство врага на поле брани сопровождается в душе убивающего глубоким переживанием происходящего. Прежде всего само решение убивать не падает всем своим бременем на душу убивающего солдата, ибо его участие в войне есть акт повиновения внешнему приказу, который исходит от государства. Однако этот противовес, облегчающий, на первый взгляд, совесть воина, в действительности лишь осложняет дело: «государственный орган, учитывающий конфликт, констатирующий невозможность дальнейших мирных переговоров и организующий военное осуществление распри, является в наших глазах виновником и чуть ли не создателем столкновения»186. У человека остаётся сознание неправоты государства. Так, противолюбовный отрыв, лежащий в основе всякого убийства, накапливает враждебную энергию в обществе. Это весьма важный вывод Ильина, ибо вскоре накопленная «всем социальным коллективом» «враждебная энергия» потрясёт основы России.

И.А. Ильин указывает на основную ошибку применённого и в войне принципа «цель оправдывает средство»: здесь «не различается вопрос о нравственной доброкачественности деяния и вопрос о практической целесообразности»187. Ильин считает, что «никто не должен закрывать себе глаза на нравственную природу войны»: «Мучения и убийства, которые люди чинят друг другу в сражении, не станут ни благим, ни праведным, ни святым делом, каким бы целям они ни служили. Но каждый раз, как человек, имея возможность выбирать и решать, совершает нравственно недоброкачественное деяние, он несёт на себе вину; поэтому война есть наша общая великая вина»19*. Никакая казуистика не должна заслонять вины.

Что же делать осознающему это? Стать на путь непротивления и не участвовать в войне? «Учение о несопротивлении нападающему как об одном из действительных нравственных средств борьбы со злым и хищным желанием нападающего было по справедливости недооценено в то время, когда его выдвинул Лев Николаевич Толстой, — считает Ильин. — Полагали, что достаточно указать на возможное исключение из общего правила, и от идеи ничего не останется. А между тем это далеко не так. Каждый раз, как человек в жизненной борьбе обращается к насилию... он должен сознавать и признавать, что прибегает к средству нравственно неоправдываемому, что он ставит человеческие отношения на почву страха и коварства, что он порывает со строем, покоящимся на уважении, свободной очевидности, доверии и щедрости, что он вступает на тот путь, естественным пределом которого является убийство»188. Однако «бывают в жизни человека такие положения, когда вся прошлая виновная жизнь его приводит его к необходимости взять на себя открыто и сознательно новую вину. И если человек оказывается неспособным к этому, то нравственная и духовная жизнь его терпит величайшее крушение»189. Именно такие обстоятельства складываются в войне, когда окружающим угрожает опасность порабощения и смерти и кто-то должен взять на себя тяжёлое бремя противного человеку деяния. «Именно на войне решимость принять на себя новую вину выливается неизбежно в форму бескорыстного и самоотверженного духовно-творческого напряжения, высота и чистота которого не имеет подчас равной себе, — отмечает Ильин нравственную сторону исполнения воинского долга. — Нравственное противоречие не разрешается и не устраняется в этом героическом исходе, но приемлется и изживается во всём своём значении и во всей своей глубине»190. И в этом принятии на себя последствий своего виновного делания, есть проявление «истинного героизма, трогающего душу и не позволяющего произнести слово осуждения»: «герой открыто избирает неправедный путь, ибо праведного пути нет в его распоряжении»191.

В работе «Духовный смысл войны» Ильин подходит к рассмотрению войны с точки зрения её влияния на духовнонравственное состояние общества и личности. Мыслитель отмечает, что в современном обществе царит величайшее нравственное и духовное разъединение. В повседневной, обыденной жизни противоречия личного и общественного интересов, индивидуального начала и родового незаметно выстраивают «перегородки» внутри общества: «Душа наша обрастает целым множеством узаконенных ледяных покровов, избавляющих нас от необходимости “отвечать”на призыв, если он “чужой”, и отзываться на беду, если она не “наша”»192. Души разъединены своими личными заботами, своим устроением, и человеку редко приходится сталкиваться с ситуациями, которые заставляют его осознавать интересы общества, государства, нации в целом. В ситуации общенациональной угрозы к людям приходит осознание своей общности как одного народа: «Люди чувствуют себя как бы ветвями и листьями единого дерева; их корни где-то сплелись; их души тянутся к одной и той же цели. Где-то там — мы одно. Там наше дело, наша беда, наша опасность, наше страдание, наша победа, наше восстание, наше возрождение. И это сознание, что “там” “мы одно”, научает людей радоваться тому, что у них единое солнце, единый воздух, единая родина. Там я неотделим от других, от тех, кто огнём любви говорит: “Я русский”... Там — мы; мы — русский народ. И для всех нас сообща — там решается один вопрос: о нашем общем деле, о нашем общем духовном достоянии»193. Война, потрясает всё общество, каждого его члена, и тогда у всей нации появляется осознание «общего предмета»: «Война заставила нас гореть не о себе и работать не для себя,... создала возможность взаимного понимания и доверия, она вызвала в нас щедрость и пробудила в нас даже доброту»194. Все становятся участниками единого дела. Не всякая война имеет духовное оправдание, но «народная война есть совокупное духовное напряжение всей нации, направленное к победе над тою силою, которая стала на пути духовного роста народа», и потому она становится «поистине духовным творческим процессом в жизни народа»195.

И на личностном уровне «война есть деяние не только тела, но и души, и духа»196, и потому она оказывается духовным испытанием и духовным судом для каждого, ибо пред лицом смерти человек по иному смотрит на свой жизненный путь. «По своему содержанию голос приближающейся смерти для всех людей и народов звучит всегда одинаково. Она как бы говорит: “Встань, подумай и посмотри на свою жизнь! Праведно ли ты жил? Служил ли ты лучшим, благороднейшим, Богу угодным ценностям?..” Смертельная опасность, особенно на войне, обладает нравственно-религиозной, отрезвляющей, обновляющей силой и оказывает своё влияние на человека и на народ»197. И.А. Ильин выдвигает важный девиз: «Жить стоит только тем, за что стоит и умереть»198. Война учит человека проверять свою жизнь — её достоинство, её качество, её верность её правоту. В этом духовный смысл войны: «Война учит нас жить, любя нечто высшее, такое, за что стоило бы и умереть; любить его больше, чем себя»199.

Глава 9.

1917-й


Вначале 1917 г. у И.А. Ильина произошло столкновение с А. Белым из-за резких заявлений литератора в адрес Э.К. Метнера и его книги «Размышление о Гёте»200. А. Белый, который некогда основал вместе с Э.К. Метнером и другими издательство «Мусагет», выпустил в начале 1917 г. книгу «Рудольф Штейнер и Гёте в мировоззрении современности», где допустил немало оскорбительных определений в адрес Эмилия Карловича. Ознакомившись с книгой А. Белого, 6 февраля Ильин пишет автору «пасквиля», как он определил книгу, гневное письмо, рассылая копии некоторым своим знакомым, в том числе кн. Е.Н. Трубецкому. «Милостивый Государь Борис Николаевич! С чувством острого стыда и тяжёлого отвращения прочёл я книгу, выпущенную Вами против Эмилия Карловича Метнера, — писал И.А. Ильин. — Я прочёл её всю, и читая, чувствовал себя так, как если бы я, уже одним чтением, становился участником низкой выходки, направленной против благороднейшего из людей. Отсюда у меня непреодолимая нравственная потребность заявить открыто, что книга Ваша есть явление постыдное, и что всё непристойное, напечатанное в ней, возвращается на голову того, кто её писал... Ваша книга есть именно памфлет, приближающийся к пасквилю. Она имеет не объективный, а вызывающе-личный характер; она всё время силится скомпрометировать противника и не останавливается даже перед грубою бранью (“скотодворное животное”, стр. 71; “бык”, стр. 78; “носорог”, стр. 79; “фертик”, стр. 79 и тому подобное); она вся написана тоном вульгарной демагогии... Я не узнаю Вас в лицо и не подам Вам руки при встрече. Я не желаю знать Вас до тех пор, пока не услышу от Эмилия Карловича, что Вы покаянно испросили у него прощение»201. Вскоре Ильин получил поддержку в виде письма от другого разоблачителя антропософии, J1.JI. Кобылинского («Эллиса»): «Глубокоуважаемый Иван Александрович! Не имея чести знать Вас лично, однако считаю долгом обратиться к Вам со следующими словами! Получив копию с Вашего письма к г-ну Бугаеву, имеющего общее, принципиальное, идейное значение, весьма “недвусмысленный” характер и касающееся в качестве “лиц, знакомых” с Э.К. Метнером, меня лично и всех вообще с ним вместе работающих (т.е. всех сотрудников “Мусагета”) я счёл нужным не только присоединиться к Вашему протесту всеми силами моей души, но и предложить присоединиться к нему также и всем другим сотрудникам “Мусагета”... Факт становится идеей, пасквиль г-на Бугаева — ядовитым газом, направленным в лице Метнера против всех нас, против всех работников в сфере христианской религии и европейской культуры. Уничтожающее дружное противодействие нас всех системе Штейнера [которая], через насилие над душами своих адептов чинит насилие над добрым именем и честью всех мыслящих свободно - есть наш общий безусловный долг и акт самосохранения!»202.

Однако кн. Е.Н. Трубецкой в своём открытом письме 25 февраля указал Ильину на «глубокую неправоту» и «прискорбную ошибочность» такого шага и на «явную несправедливость» письма. «Однако я не вижу никаких оснований к тому, чтобы согласиться с его указанием, — писал Ильин

Э.К. Метнеру, находящемуся за границей. — Я не могу согласиться с князем Е.Н. Трубецким и в том, что он считает справедливым ставить на один уровень и рассматривать, как одинаково прискорбное явление, — и злобный памфлет, оскорбляющий почтенного и во всех отношениях безупречного человека, и негодующий протест против попытки нанести такое оскорбление»203. Вскоре исторический ураган вздыбил Русь, и внимание Ильина было направлено на проблемы иного масштаба.

23 февраля 1917 г. в Петрограде начались выступления, которые привели к краху Российской империи. 2 марта 1917 г. на станции с символическим названием «Дно», близ Пскова, по настоянию высших чинов армии и представителей Государственной думы, не пытаясь остановить волнения, отрёкся от престола император Николай II204. Сентиментальность сделала первый шаг... В Манифесте отрекающийся от власти император указывал: «Заповедуем брату Нашему править делами государственными в полном и нерушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут установлены, принеся в том нерушимую присягу». Одновременно царским указом назначается новый глава правительства — толстовец князь Львов. Однако Великий князь Михаил Александрович не принял власти из рук отрекшегося императора Николая II. В своём отказе либеральный князь указал, что он принял «решение в том лишь случае воспринять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием через представителей своих в Учредительном собрании установить образ правления и новые Основные законы государства Российского». Однако события развивались не так гладко, как казалось свергателям «старого строя». Стремительная инфляция, падение дисциплины и массовое дезертирство с фронта, возникшее в первые дни революции двоевластие Временного правительства и Советов депутатов — всё это вело к отсутствию всякой власти в стране в целом...

Тех, кто пытался остановить скатывание России в бесчиние, в кровавую бойню гражданской войны, было в то время не много. Среди этих немногих был Иван Александрович Ильин, не строивший иллюзий относительно происходящих событий. Ильин старается устными выступлениями, лекциями, а также письменным словом помочь русским людям разобраться в нахлынувшем хаосе. Он налаживает сотрудничество с кадетским издательством «Народная свобода» и публикует брошюры на злобу дня: «Партийная программа и максимализм», «О сроке созыва Учредительного Собрания», «Порядок или беспорядок?», «Демагогия и провокация», «Почему “не надо продолжать войну”?», «Бунт Стеньки Разина. (Из русской старины)» (переработка с издания 1906 г.). Уже в июне Ильин пишет сестре: «Я был при старом режиме буржуазным радикалом и федералистом-демократом (приблизительно) вне партий. Я и сейчас вне партий (не могу отказаться от драгоценного права на глупость!). Но в остальном... Я прежде всего сейчас патриот, стоящий за настоящую аристократию духа. И потому верую:

Что в искушеньях Божьей кары Перетерпев судьбы удары Окрепнет Русь. Так тяжкий млат,

Дробя стекло, куёт булат.

И только этой верою держусь. И потому с непрерывною болью работаю — думая о будущих поколениях нашей чудесной, временно падшей, России»205.

К лету политические противоречия резко обострились: в условиях, когда Временное правительство готовилось к подготовке выборов в Учредительное собрание, леворадикальные партии, сделавшие Советы депутатов своим оплотом, усиленно агитировали за углубление общественных преобразований. В июле в Петрограде произошло вооружённое столкновение участников массовой демонстрации, идущих под лозунгами «Вся власть — Советам!», с правительственными войсками. После этих столкновений во главе Временного революционного правительства встал социалист-революционер А.Ф. Керенский. 9 августа 1917 г. Временным революционным правительством назначается дата выборов во Всероссийское учредительное собрание — 12 ноября. Количество депутатов определялось в 800 человек. Избирательное право впервые в мировой практике было предоставлено женщинам (в списках избирателей они превышали количество мужчин).

Летом 1917 г. И.А. Ильин становится членом Волостного комитета по выборам в Учредительное собрание. Влившись в гущу событий, он общается с крестьянами, пытается доказать им «анархическую, преступную и противогосударственную природу погромного приказа» Чернова о возможности дележа земли206. Позже Ильин, размышляя о причинах хаоса после Февральской революции, напишет: «русские сверх-демократические головотяпы в 1917 г.» требовали «решать “всё через народ”», а введённые ими «голосования в Русской армии в 1917 году были проявлением политического кретинизма и революционной интриги (одновременно)»207. Уже в изгнании Иван Александрович непрестанно будет разоблачать несостоятельность «идеалов Февраля».

В августе Верховный главнокомандующий Русской армии Л.Г. Корнилов выступил на Демократическом совещании представителей различных организаций, где его слова об укреплении власти нашли всестороннюю поддержку. После этого Корнилов предложил Керенскому укрепить структуру власти при поддержке верных частей Армии. 23 августа (3 сентября по новому стилю) Верховный главнокомандующий предпринял попытку ввести в Петроград преданные войсковые части и установить единовластие Временного революционного правительства. Однако Керенский объявил выступление Верховного главнокомандующего мятежом, страшась, что «уступив первенство великому патриоту, т.е. “мятежнику и изменнику” Корнилову»208, он может потерять личную власть. Но власть была им потеряна по другой причине: получившая возможность вооружиться для отпора войскам Корнилова Красная гвардия уже не собиралась сдавать свои позиции.

8 и 12 октября 1917 г. в газете «Утро России» появились статьи И.А. Ильина «Куда идёт революционная демократия» и «Отказ г. Керенского». Мыслитель указывает, что за последние месяцы революция медленно, но неуклонно перерождалась в гражданскую войну: левые партии деморализовали народ, превратив его в толпы погромщиков и террористов. «Патриотизм смолк, государственность поругана, идея правовой организации народоправства не имеет будущего»,209 — предрекает Ильин. В отказе Керенского от «водворения дисциплины в армии и порядка в стране» мыслитель увидел сентиментальную беспомощность перед надвигающимся всероссийским погромом. Ильин разоблачает председателя Временного революционного правительства как человека, который «вообще не понимает, в чём состоит сущность государственной власти», в неосведомлённости о том, что происходит в стране210. А происходит даже «не гражданская война, но избиение культурного меньшинства тёмною толпою»221.

12 октября И.А. Ильин выступает с речью, где продолжает обвинять Временное революционное правительство в провокационном безвластии: «Что осталось сейчас от власти? Семь месяцев она совершенствовала линию своего поведения и, наконец, излилась в своего рода словоблудие... Когда смотришь на совершающееся вокруг, невольно спрашиваешь себя: провоцировать честного патриота, вовлечь его в своего рода неповиновение и объявить его мятежником и изменником — это тоже революция? Тогда мы контрреволюционеры... И если нам говорят, что всё то, что происходит, есть революция, то мы, слава Богу, не революционеры. Мы контрреволюционеры»211. Открытое провозглашение себя контрреволюционером в окружающем море террора «революционной анархии» было весьма смелым поступком. Но

Ильину уже нечего было терять: он определился с ориентирами. Не только большевики, но и Керенский для него стали стихией развала. Он смело и бесповоротно встал на сторону «вождя партии порядка», «великого патриота» генерала Корнилова212.

В условиях отсутствия реальной государственной власти, общественного хаоса, безудержной пропаганды радикальных партий шла подготовка к выборам и созыву Учредительного собрания, о котором многие годы мечтала русская либеральная интеллигенция. В статье «Чего ждать?» И.А. Ильин предупреждает «наивные души»: «По-видимому, в ноябре и декабре русскому народу предстоит дожить до Учредительного собрания и разочароваться в нём» 213. Такая перспектива стала складываться с самого начала революции, считает мыслитель, когда по стране стали разливаться демагогические заявления, что «властвовать от лица государства уполномочен всякий, кто захочет»214. И теперь «народ идёт к урнам без правосознания, без собственных вождей, без государственного понимания и подъёма, но зато с ворохами награбленного добра, с тем, чтобы Учредительное собрание одобрило и утвердило этот грабёж»215.

Временное правительство продолжало сентиментальничать и в конце-концов выпустило власть из своих рук: наступил день 25 октября 1917 г. И.А. Ильин встретил новую революцию словами: «Последний взрыв урагана покончил со всеми иллюзиями. Мы ощутили под ногами твёрдую землю дна, не берега,... а дна, где гибнут»216. «Свершилось.... К власти пробрались тёмные проходимцы, вожди соблазнённой черни... Россия несётся на всех парах под сень самодержавия, и “направляет” её “партия” большевиков»217. Уже в те дни Ильин обращается к анализу исторических корней падения самодержавия и революционного разгула. В статье «Корень зла» мыслитель пишет: «Напрасно было бы сводить переживаемое ныне разложение России к ошибкам и провалам последних месяцев... Напрасно думать, что “всё дело в войне” или “в революции”»218. И указывает на корни беды — вековое возношение государства над народом.

После захвата Советами власти в Петрограде Красная гвардия натолкнулась на сопротивление юнкеров и других защитников Временного революционного правительства в Москве. 27 октября — 2 ноября Красная гвардия обстреливала и штурмовала Кремль, ставший главным оплотом сопротивления. Однако авторитет Керенского, после обвинения им Корнилова в мятеже, был утерян, и достаточных сил на сопротивление красногвардейцам не было. Кого было защищать: эфемерное Временное правительство? «Идеалы Февраля»?

И.А. Ильин вспоминал те дни: «Отстреляли по Москве октябрьские пушки, стихли первые белые пулемёты. Перемирие и сдача оружия. Я в анатомическом театре Университета. Он завален трупами, подобранными на улице. Лежат сплошными рядами, на сдвинутых столах и на полу. Как много студенческих тужурок... Обречённая Академия подбирала с улицы своих первых героев»219. В газете «Русские ведомости» Ильин публикует свою статью «Ушедшим победителям», посвящённую памяти погибших юнкеров. Он вновь показывает первенствование духовно-нравственного состояния души человека над её физическим существованием: «Победил не тот, кто временно осилил в борьбе, ибо грубая сила, одолевая, творит сама своё поражение, и рок увлечёт её в пропасть. Победил тот, кто своим деянием явил силу духа и воли; кто показал, что умеет любить нечто больше жизни и больше себя»220. В понимании Ильина, как и всякого духовного человека, побеждает тот, кто выбирает честный путь, пусть даже в материальной жизни он гибнет. Так поступали античные герои, так сопротивлялись до смерти христианские мученики, свидетельствовавшие об Истине. Время течёт, поглощая века и тысячелетия, но для каждого отдельного человека оно остаётся прежним полем непрестанной битвы добра со злом, духа с инстинктом самосохранения. «Ваш подвиг — не дело единого дня... Пока Россия будет жить, вас будут помнить и вами будут гордиться, — обращается Ильин к памяти павших. — Мы скажем о вас нашим детям и внукам; и они услышат ваш голос и поймут ваше деяние. Вы победили, друзья и братья. И на вашей победе мы возродим Россию»221. Кровавая расправа над юными защитниками России от нашествия революционного Интернационала ещё более убедила Ильина в необходимости сопротивления злу личным участием.

«Как дни бывают солнечные и сумрачные или как в круговращении земли бывает день и ночь, так и в истории бывают сумрачные эпохи и ночные времена, — напишет мыслитель позже. — И вот нашему поколению выпало на долю жить в ночное время, когда “обнажается бездна” с её “страхами и мглами” и когда отпадают преграды меж нами и ею (Тютчев. “День и ночь”, 1839)»222. «В мире поднялось упорное и жестокое гонение на любовь — поход на семью, отрицание родины, подавление веры и религии... Злоба стала доктриною»,223 — писал Ильин об эпохе революций и гражданских войн. «Зияющая расселина образовалась в современном мире... По одну сторону расщелины стоят люди, отстаивающие своё достоинство, серьёзно и свято относящиеся к своей чести; по другую — люди, презирающие честь»224.

Глава 10.

Наука


Выборы в Учредительное собрание в Москве в связи с боями были задержаны и начались через неделю после назначенного срока — 19 ноября. Активность избирателей была весьма высокой — около 70% списочного состава. Большинство избирательских голосов, 48%, москвичи отдали за список № 5 — большевиков, за «кадетский» список № 1 высказались 34%. В Петрограде большевикам было отдано 45% голосов. Вождь большевиков В.И. Ленин писал в связи с результатами выборов: «В обеих столицах, в обоих главнейших для России торгово-промышленных центрах большевики имели подавляющий, решающий перевес сил»225.

Учредительное собрание открылось 5 января 1918 г. в здании Таврического дворца в Петрограде. Из 410 прибывших к этому времени депутатов около 120 представляли партию большевиков, среди которых были известные её лидеры: Н.И. Бухарин, Г.Е. Зиновьев, И.В. Сталин, Е.М. Ярославский и другие. Большинство же прибывших депутатов было от партии социалистов-революционеров. Остальные депутаты также входили в революционные партии: все национально-консервативные силы — «черносотенцы» — были репрессированы ещё при власти Временного революционного правительства и не участвовали в политической жизни.

Для открытия Собрания на трибуну поднялся выдвинутый эсерами один из старейших депутатов С.П. Швецов, но представитель большевиков Я.М. Свердлов, отодвинув его с трибуны, сам провозгласил открытие Учредительного собрания. Встав, депутаты исполнили «Интернационал» — международный революционный гимн226. Председателем был избран эсер В.М. Чернов, который призвал «демократию» объединиться под «красным знаменем социализма». В самый день открытия Собрания в Петрограде прошли демонстрации в его поддержку, но были разогнаны Красной гвардией. «Они соберутся и... будут говорить. А война и анархия будут идти своим чередом»227, — писал И.А. Ильин ещё осенью 1917 г.

Вскоре большевики, оказавшиеся на Собрании в меньшинстве, покинули его. Заседание продолжалось всю ночь. Наутро комендант Таврического дворца анархист-коммунист матрос А.Г. Железняков получил предписание члена Комитета по военным и морским делам Совнаркома П.Е. Дыбенко изгнать депутатов из дворца. В 4 часа утра Железняков предложил депутатам разойтись: «Караул устал!». На следующий день ВЦИК принял постановление о роспуске Учредительного собрания. Третий Всероссийский съезд Советов поддержал решение ВЦИК228.

Однако высшей школой, как и наукой, Советская власть в первый послереволюционный год не интересовалась. Юридический факультет, как и весь Московский университет, продолжал жить почти по старым порядкам — шли занятия, велась научная работа. Но «буржуазная интеллигенция» университета была на подозрении у новых властителей. 15 апреля 1918 г. в квартире приват-доцента Московского университета И.А. Ильина чекисты произвели обыск и арестовали хозяина. Это был первый из шести арестов Ивана Александровича за период 1918—1922 гг.229 «Трепеща с утра до вечера от собственного мраковидения — я не напишу больше ни строчки: а в этом моё служение»230, — считал И.А. Ильин и не прекращал своих научных трудов среди ужасов гражданской войны.

Весной 1918 г. в издательстве Георгия Адольфовича Лемана-Абрикосова (1887—1968) печатается фундаментальный труд И.А. Ильина, над которым он работал многие годы — «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека»231. Расходы на напечатание двухтомной монографии в размере 325 рублей были оплачены Димитрием Евгеньевичем Жуковским.

На 19 мая 1918 г. была назначена защита магистерской диссертации И.А. Ильина «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека». Сам Ильин вспоминал драматические события тех дней. Накануне он узнал, что его учителю П.И. Новгородцеву, назначенному первым оппонентом, грозит арест. Ильин зашёл домой к Павлу Ивановичу и предупредил его об угрозе: «Я имел данные полагать, что ордер на его арест уже выписан в вечека, и уговаривал его поберечься и не ночевать дома. Он выслушал меня спокойно и долго не соглашался принять необходимые меры. Наконец обещал»232. К счастью, П.И. Новгородцев не ночевал дома, что помогло ему избежать ареста. «19-го мая в 10

ч. утра я уже знал, — вспоминал Иван Александрович, — что всю ночь у него шёл обыск, что дома его не нашли, что семья его заключена в его квартире, что учёные рукописи его во власти коммунистов, что у него оставлена засада»233.

«В два часа дня факультет был в сборе; царила тревога и неизвестность, диспут не мог состояться при одном оппоненте (князь Е.Н. Трубецкой). В два с половиною приехал Павел Иванович; бодрый уравновешенный, в сюртуке, за которым он специально посылал на свою осаждённую квартиру»234. Защита под председательством декана юридического факультета И.Т. Тарасова началась. Около трёх часов начал своё выступление П.И. Новгородцев. Оба официальных оппонента — профессора П.И. Новгородцев и Е.Н. Трубецкой — отметили необычайно высокий уровень работы. Обсуждение диссертации продолжалась до шести часов. В семь часов были оглашены результаты: диссертанту была присвоена докторская степень в области государственных наук.

И.А. Ильин был благодарен своему учителю и восхищался им: «Его самообладание, его духовная сила — были изумительны. Тревожно простился я с ним, уходящим; я знал уже, что такое подвал на Лубянке.

— Поберегите себя, Павел Иванович! Они будут искать вас...

— Помните ли Вы, — сказал он, — слова Сократа, что с человеком, исполняющим свой долг, не может случиться зла ни в жизни, ни по смерти?

Это было указание на Божию волю и принятие её»235.

Это была последняя встреча Ивана Александровича со своим учителем...

В труде «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека» Ильин подвергает творчество Гегеля комплексному анализу: разбирает его онтологию, философскую антропологию, а также методологию. Надо отметить, что уже к началу XX в., после интерпретации во второй половине XIX в. Гегеля как панлогиста и рационалиста, стало возвращаться религиозно-духовное понимание немецкого классика. С другой стороны, возникала опасность упрощения Гегеля до выделения из его системы отдельных принципов. Работа Ильина реабилитирует Гегеля как выдающегося философа-созерцателя, интуитивно-художественным актом непосредственно коснувшегося самого Предмета, самой Абсолютной Реальности и показавшего исследователям путь научно-религиозного, или разумно-созерцательного (не рационально-аналитического) познания Предмета (Понятия, Абсолюта, Божества). Разбирая философскую концепцию Гегеля, Ильин одновременно рассматривает и творческий акт немецкого классика и таким образом выстраивает собственную методологию познания. Этот труд И.А. Ильина, как и его работа «Религиозный смысл философии»236, позволяет вжиться в творческий акт учёного. По словам Г.А. Лемана-Абрикосова, работа философа о Гегеле — «труд необычайной глубины» — «сразу поставил Ильина высоко во мнении русского общества»237.

В эти годы вместе с научным ростом идёт и религиознодуховное укрепление Ильина. Он общается с известным религиозным мыслителем Михаилом Александровичем Новосёловым. В письме к своей тётке Л.И. Гуревич Иван Александрович советует прочесть её дочери книги святых отцов и религиозных писателей «Путь ко спасению» Феофана Затворника, «Религиозный идеал св. Афанасия Великого» и «Мистическое оправдание аскетизма в творениях Макария Египетского», И.В. Попова, тома «Добротолюбия», труды Экхарта, Конфуция, Бхагавад-Гиту, «Чтение о богочелове-честве» B.C. Соловьева, «Исповедь» Блаженного Августина и два тома Симеона Нового Богослова в переводе Феофана Затворника238. В перечне духовных книг, рекомендованных И.А. Ильиным, присутствуют и книги иных религий, ибо философ считал, что образованный человек не должен быть связан гетерономией веры, но поверять свою веру жизнью и знанием духовной жизни иных религий.

1918 год, несмотря на свой арест, И.А. Ильин считал относительно спокойным: «Коммунисты, — вспоминает он, — не сразу принялись за нас: целый год им было не до университета. Было только две попытки “заманить”, две ставки на продажность. Одна — в “Обществе младших преподавателей”, где небольшая группа большевиков, человека три, буйно требовала “классовой” борьбы с профессорами и “демократической реформы” университета, суля от имени власти позорные прибавки к жалованью; буйство встретило должный отпор. Другая — в совете профессоров: коммунисты хотели “признания” и “сотрудничества” и предлагали “новые ставки” (инфляция была в полном ходе). Помню негодующие, презрительные речи профессоров: “Будем голодать, — говорил один, ныне покойный, — но не примем тушинских пожалований от воров!” “Голод в наших семьях, — говорил другой, ныне находящийся за рубежом, — но зажмём наше сердце, стиснем зубы и будем терпеть: русская Академия не примет позора!”»239.

«Мою книгу о Сущности Правосознания я заканчивал в ожидании ареста, — вспоминал И.А. Ильин, — моя квартира была запечатана, в Москве расстреливали, Деникин был у Орла, я укрывался на даче. Сидел перед окном и писал предпоследнюю главу “Правосознание и религиозность”. Посмотришь в окно: если поедут, то вон оттуда — это минут десять — я увижу. Итак: есть ещё 10 минут — пишу. Воображая свой расстрел (а я, готовясь к нему, психически упражнялся в этом ежедневно по нескольку раз — года три), я не мог творить. Надо было обрывать эти упражнения, отодвигать, вновь успокаиваться — и тогда писать. Тогда-то я начал и ту книгу, которую завершаю теперь: “Аксиомы религиозного опыта”»240. Над «Аксиомами религиозного опыта» И.А. Ильин работал всю жизнь: двухтомный труд был издан лишь в 1953 г., но этот труд — уникальное собрание мирового духовного опыта, пропущенный через сердце и ум гениального мыслителя.

И всё же разгром русской академической науки и традиции надвигался: «Осенью нас настигла первая “реформа”: все “трехлетние” приват-доценты были переименованы в “профессоров”. “Реформа” была встречена молчаливым презрением: ведь ещё Хлестаков сказал: пусть называются... Но атака уже готовилась по всей линии. И уже попадались на университетском дворе подозрительные фигуры, которые, сильно грассируя, спрашивали: “товарищ, где здесь записываются в красные профессора?”; и уже поговаривали о рабфаке, а в Совете профессоров стали появляться какие-то тёмные личности “с мандатами”, и уже бывали случаи, что арестованные профессора — в чеке или в Бутырках — принимали зачёты у арестованных студентов и давали им указания по “литературе предмета”.

Помню “отмену” юридического факультета: должен был быть создан факультет “общественных наук”, к которому пристёгивались все историки, отделённые от историкофилологического факультета.

Началось с факультетского собрания юристов, на которое от наркомпроса явился плюгавый мальчишка наглого тона: “Товарищи профессора! — картавил он, брызгал слюной и кокетничал шофёрским шлемом. — Октябрьская революция овладевает университетом; если вы не захотите признать этого и подчиниться, то вы будете завтра же на улице”»241. Но и в такой плачевной для отечественной науки ситуации Ильин, оставаясь в родном университете, вместе со многими другими честными русскими учёными всеми силами противостоял революционному напору на науку и образование.

Иван Александрович вспоминает: «В 1921—1922 году с осени преподавателей философии не-коммунистов окончательно убрали с факультета ‘‘общественных наук” в так называемый “философский институт”, руководство коим поручили ученику Челпанова — Густаву Густавовичу Шпет-ту (латыш)... Покойный Л.М. Лопатин называл его “лужёной глоткой”. Ему секундировал Александр Владиславович Кубицкий, примкнувший к большевикам из эсеров, человек, научно столь же бесплодный, как и Шпетт, и, кажется, не менее его злобно-циничный (поляк).

К философскому институту были причислены кроме них Франк, Бердяев и целое гнездо партийных меньшевиков и большевиков (экономических материалистов). Был причислен и я. В первом же заседании разыгрался характерный эпизод. Обсуждалась под председательством Шпетта программа занятий, мирно и корректно. Кому-то понадобилась редкая философская книга, unicum, имевшийся в библиотеке эмигрировавшего С.Н. Булгакова. А между тем целый ряд профессорских библиотек был захвачен большевиками и распределён среди своих членов. Так, ученик Озерова, “финансист” Боголепов (армянин) присвоил себе библиотеку своего учителя; Рязанов-Гольдендах захватил библиотеку Булгакова, кто-то ещё присвоил себе библиотеку Новгородцева и т.д. И вот, когда упомянули об этой редкой книге, то меньшевичка госпожа Аксельрод заявила: “Да эта книга имеется в библиотеке Рязанова”. Тогда с нашей стороны последовала реплика: “То есть - в библиотеке Булгакова”. Они все сконфузились и некоторые из них густо покраснели. Шпетг не сразу нашёлся, как замять щекотливое дело, а мы наслаждались возникшей паузой — сидя перед пойманными с поличным революционными “приобретателями”»242.

Иван Александрович непрестанно занимается своими научными — философскими и правоведческими — трудами. С 1919 г. он читал курс лекций «Философия религии», положившим начало созданию его последней фундаментальной книги «Аксиомы религиозного опыта». В 1921 г. И.А. Ильин становится членом правления Московского юридического общества и председателем Московского психологического общества (после смерти Лопатина).

В 1921—1922 учебном году Ильин, исключённый новой властью с Юридического факультета Московского университета, вёл курсы «О философском методе» и «О Гегеле» в Философском институте для студентов филологов-философов старших курсов. Иван Александрович вспоминает момент занятий: «Было человек 65. Аудитория была (ради тепла) небольшая и люди сидели друг на друге. Я вёл оба курса без записок, — вдохновенным созерцанием. Обычным актом: цельным, с участием сердца, воли, видения и мысли. И вот, студенты мои никак не могли понять, что моего стула нельзя задевать — что я испытываю каждый толчок или прикосновение, как электрический разряд в нервной системе, как резкий толчок по духу, или как посторонний вскрик во время исполняемого ноктюрна. Я реагировал на это болезненно, а они вероятно думали, что это — раздражительность голодного профессора или же просто “каприз”. Наконец я разъяснил им, что при этом происходит, что это процесс большой и интенсивной концентрации, не терпящей прерывающих толчков и разрядов»243.

За все годы своей преподавательской деятельности в Москве Иван Александрович Ильин преподавал как юрист и философ в аудиториях практически всех учебных заведений Москвы, где преподавались юридические дисциплины: Императорский Московский университет, Высшие женские курсы, Московский коммерческий институт, Народный университет им. Шанявского, Высший музыкально-педагогический институт, Ритмический институт, Философский исследовательский институт.

Глава 11.

Белое дело


После первого ареста 15 апреля И.А. Ильина в 1918 г. арестовывали ещё дважды, 11 августа244 и 3 ноября,245 и содержали в заключении в общей сложности около двух месяцев. Сам Иван Александрович вспоминал, как начало красного террора коснулось его лично: «Летом 1918 года жили мы под Москвою у друзей в имении. Меня только что арестовывали второй раз и выпустили через 3 дня. Вдруг покушение на Ленина, и я получаю условную телеграмму, что надо тотчас же скрыться. Решили обождать до ночи. Ночью в три часа на полустанке подали поезд дальнего следования, весь состоящий из теплушек, то есть попросту товарных вагонов, до отказа набитых мешочниками и простонародьем. Мрак; — остановка 1 минута; — я бегаю от вагона к вагону, умоляя дать мне хоть как-нибудь втиснуться. В каждом вагоне стена людей — глухая, мрачная, злобная — или не отвечают, или отругиваются. Оставаться тоже нельзя. Поезд трогается. Я вскакиваю на подножку, хватаюсь за поручни и повисаю на руках. В таком положении Наталия Николаевна видела меня в последнюю секунду. Ветер раздувал пальто, поезд прибавлял ходу, а я, стиснув зубы, про себя молился — чтобы не стало мне дурно и чтобы не сшиб меня придорожный столб. Через 10 минут — большая станция — кондуктор смилостивился и пустил меня за 20 рублей в служебное отделение»246.

«Я всю жизнь провисел на волоске, с 1914 года волосок много раз и надолго становился волосочком. Не было надежды и вероятности удержаться на нём; но милостию Его — держался и удержался. Ещё в подвале чеки (март 1918) я молился: “Я всё своё сделал; моим возможностям конец. Да будет Воля Твоя: отзовёшь — я отойду к Тебе; оставишь — буду бороться дальше до конца. Ибо я слуга и воин Твой”»247.

В ноябре ВЧК заводит «Дело №93 Владимира Александровича Бари, Василия Васильевича Кривошеина, Халафо-ва, Ильина». Американского гражданина В.А. Бари, штабс-капитана В.В. Кривошеина, К.М. Халафова, приват-доцента И.А. Ильина и др. обвиняли в принадлежности к контрреволюционной организации — «Добровольческой армии». Ильину было выдвинуто обвинение в том, что он вступил в московскую организацию «Добровольческой армии», заведовал её Петроградским отделением и снабжал его деньгами, полученными от В.А. Бари. В ноябре 1918 г., как говорится в деле, Ильин получил от гражданина США В.А. Бари 8000 руб.248 Сначала Ильина судили на заседании президиума коллегии отдела по борьбе с контрреволюцией, затем, 28 декабря, в Московском революционном трибунале. Однако оба раза он был оправдан за недоказанностью обвинения.

Ильина арестовывали 29 августа 1919 г., 24 февраля 1920 г., в сентябре 1922 г.249 Таким образом, Иван Апександро-вич в советской России подвергался шести арестам. «В подвалах чеки я часами слушал взволнованные излияния этой черни, всех этих “анархистов-комбинаторов”, жутких по-луматросов, выпущенных Керенским из тюрем свирепых убийц, спившихся полуинтеллигентов, садистов, пройдох, примкнувших к коммунистам и уже у них проворовавшихся, - вспоминал Ильин. — Излияния, в коих правда и ложь, гнусное хвастовство и неправдоподобный цинизм смешивались в отвратительное единство. Я запомнил на всю жизнь программный гимн первых лет: “Бога нет, царя не надо, мы урядника убьём, податей платить не будем и в солдаты не пойдём”... Таковы были все эти “зелёные”, “махновцы” и вся прочая разбойная “атаманщина”, показавшая себя в 1917—1921 годах в России»250.

В одном из своих писем И.А. Ильин послал адресату стихотворение Арсения Аркадьевича Голенищева- Кутузова (1848-1913):

«Бывают времена, когда десница Бога,

Как будто отстранясь от мира и людей,

Даёт победу злу — и в мраке смутных дней Царят вражда и ложь, насилье и тревога;

Когда завет веков минувших позабыт,

А смысл грядущего ещё покрыт туманом,

Когда глас истины в бессилии молчит Пред торжествующим обманом.

В такие дни хвала тому, кто, с высоты На оргию страстей взирая трезвым оком,

Идёт прямым путём в сознаньи одиноком Безумия и зла всей этой суеты;

Кто посреди толпы, не опьянённый битвой,

Ни страхом, ни враждой, ни лестью не объят,

На брань враждующих ответствует молитвой:

“Прости им, Господи, — не знают, что творят!”»251 Иван Александрович, оставаясь в Москве, действительно пытался установить связь с генералом Алексеевым и служить Белому делу. В те годы Ильин не думал об эмиграции: «Уходят ли от постели больной матери? Да ещё с чувством виновности в её болезни? Да, уходят — разве только за врачом и лекарством. Но, уходя за лекарством и врачом, оставляют кого-нибудь у её изголовья. И вот — у этого изголовья мы и остались.

Мы считали, что каждый, кто не идёт к белым и кому не грозит прямая казнь, должен оставаться на месте. Иронически относились мы к тем, кто уезжал “от усталости”, “не могу больше”, “хочу вырваться из ада”... Помните ответ Сократа, данный им в тюрьме ученикам, когда они уговаривали его бежать от несправедливого смертного приговора? — Когда родина давала тебе покой и благо, ты умел брать, а когда пришла беда и опасность, и несправедливость — ты бежишь? Именно бежишь: ибо уезжавших для борьбы мы провожали как героев — они духовно не бежали, хотя их отъезд по внешней видимости, и имел облик “бегства”...

Годы прошли с тех пор, как большевики захватили власть в России. И теперь, восемь лет спустя, я даю тот же самый ответ на вопрос: “следовало оставаться или уходить?” И ответ мой таков: следовало и уходить, но для борьбы; следовало и оставаться, но тоже для борьбы»252.

По убеждению Ильина, приобретённому личным опытом, «гражданская война — это взрыв ненависти, за которым следует всеобщий пожар... Гражданская война подобна эпидемии; это психоз ненависти... Гражданская война подобна землетрясению: всё колеблется, всё рушится... Человек человеку становится волком... Исчезает взаимное доверие. Все стремятся принять иное обличье и скрыть свои истинные симпатии. Все настроены на двойную мимикрию, полуоткровенно славословя то одного, то другого временщика. Враг везде»253.

И.А. Ильин не одинаково относился ко всем тем, кто считал себя врагами революции и большевиков. Ни Керенский, ни Милюков, ни Савинков, ни иные из той когорты, что работала на расшатывание основ Российской Империи, не могли заслужить уважение в глазах философа. Даже к одному из главных лидеров Белого движения Антону Ивановичу Деникину Ильин был весьма критичен: «Храбрый и честный патриот, он решительно несостоятелен был как правитель, был чрезвычайно личным и лично-мстительным человеком... Никаких оснований возводить его в святые — безгрешные — Александры Невские нет»254. Л.Г. Корнилов и П.Н. Врангель были для него истинными Белыми воинами. С глубоким уважением Иван Александрович относился к всегдашнему защитнику Российской державы и православия — казачеству, именуя его российским рыцарством255.

Глава 12.

Изгнание


В конце 1921 г. умер отец Ильина, Александр Иванович. В письме к своей тётке Л.И. Гуревич Иван Александрович раскрывает свои переживания: «Папа ушёл с большою простотою и духовной красотой. Я застал его уже без сознания, и даже руку мою он уже не пожал. Он лежал потом спокойный, величавый, сочетая тихую ясную доброту верхней половины лица с чрезвычайною волевою силою и победительностью в нижней половине. Когда мы уже прощались с ним — ни тени тления. А ещё за три дня он на очереди подметал парадную лестницу своего дома и шутил со всеми соседями... Я не могу не выразить Вам этого: я гордился им последние годы и любовался. Я с тихою нежностью преклонился перед ним в его смерти. Какая простота, какое достоинство, какое почти не сознающее себя величие — в терпении, в отречении и в прощении. Мы положили его, как мне хотелось, в его старом дворянском мундире, только с чёрным воротником и чёрными пуговицами. Мамино горе было бесконечно нежное и такое тихое, достойное и религиозно-послушное. Тут всё - в этом событии - проникнуто благородной красотою...

Я ощутил в его уходе не смерть, а “ныне отпущаеши” — молитву, которую я тихо читал над ним во время его последних, глубоких и беспомощных, вздохов. Это была не смерть, это было освобождение созревшего духа — “безболезненное, непостыдное, мирное”; духа — переболевшего и победившего всю свою сильную и не покорную земную страстность. Было поистине что-то больше, чем человеческое в тех простых и сдержанных слезах, с которыми он говорил в последние годы о Полянских крестьянах. У меня есть вопрос: не умирает ли человек вообще тем безболезненнее, чем более дух его при жизни очистился и созрел для мудрого, божественного бесстрастия?

Вечером, поздно, в день его кончины, я лёг спать и долго, тоскуя, ворочался; потом зажёг лампу и стал читать. Меня посетила минута малодушия: я думал с завистью о нём ушедшем, жизнь стала так бесконечно страшнее и противоестественнее смерти, что смерть иногда кажется освобождающим покоем. Я никогда не думаю о самоубийстве и считаю его постыдным бегством; но в минуту малодушия душа иногда просит: “отзови! освободи!”

И вот мне попалось стихотворение Хомякова “Труженик”, которое я прочёл впервые и которое потрясло меня ответом. Оно несовершенно частями, но лучше идеею и превосходно в начале и в конце. Выписываю его целиком:

По жёстким глыбам сорной нивы С утра, до истощенья сил,

Довольно, пахарь терпеливый,

Я плуг тяжёлый свой водил.

Довольно, дикою враждою И злым безумьем окружён.

Боролся крепкой я борьбою...

Я утомлён, я утомлён.

Пора на отдых. О дубравы!

О тишина полей и вод И над оврагами кудрявый Ветвей сплетающихся свод!

Хоть раз один в тени отрадной,

Склонившись к звонкому ручью,

Хочу всей грудью, грудью жадной,

Вдохнуть вечернюю струю.

Стереть бы пот дневного зноя!

Стряхнуть бы груз дневных забот!

«Безумец, нет тебе покоя,

Нет отдыха: вперёд, вперёд!

Взгляни на ниву; пашни много,

А дня не много впереди.

Вставай же, раб ленивый Бога!

Господь велит: иди, иди!

Ты куплен дорогой ценою;

Крестом и кровью куплен ты;

Сгибайся ж, пахарь, над браздою:

Борись, борец, до поздней тьмы!»

Пред словом грозного призванья Склоняюсь трепетным челом;

А Ты безумного роптанья Не помяни в Суде Твоём!

Иду свершать в труде и поте Удел, назначенный Тобой;

И не сомкну очей в дремоте И не ослабну пред борьбой.

Не брошу плуга, раб ленивый,

Не отойду я от него,

Покуда не прорежу нивы,

Господь, для сева Твоего.

О, да! Если бы не любовь к родине, не чувство призвания и не жена моя — я давно бы разорвался от горя и отвращения»256.

Вечером в сороковой день по смерти отца Иван Александрович читал в Психологическом обществе свой доклад «Религиозный смысл искренности» — третью главу из задуманной книги «Философия религии». Присутствовала мать философа Екатерина Юльевна. «Вечер был хороший: напряжённое, сосредоточенное настроение большой аудитории, на три четверти из молодёжи, истовые, вдумчивые прения, почти ни одной фальшивой ноты»257.

В 1921 — 1922 гг. Михаил Васильевич Нестеров (1862— 1942) пишет картину «Мыслитель» — портрет И.А. Ильина на фоне осенней русской природы. В это время Иван Александрович бывает в мастерской художника и видит там недавно написанный им портрет П.Флоренского и С.Н. Булгакова. «Видел я его у самого Михаила Васильевича и, стоя перед портретом, говорил ему о том духовном гное, который он ясновидчески увидел и передал. А у него (у Нестерова) — всё лицо трепетало от радостного ликования — ибо я говорил верно. Потом он мне рассказал: “Был у меня на днях отец Флоренский. Долго смотрел портрет. Когда он уходил, я ему говорю "Эх, отец Павел, я бы Вас ещё нарисовал бы в духе Розанова паном с дудочкой". "Нет, — ответил тот мрачно, — довольно уж!"”... Все эти люди, — считал Ильин, — не умевшие отличить духа от пола, молитвы от оргазма, вдохновения от соблазна, созерцания от выдумки, ответственности от кокетства»258.

4 сентября 1922 г. Ильина вновь арестовывают и предъявляют обвинение в антисоветской деятельности. Допрос в ГПУ свидетельствует об откровенности философа.

Вопрос следователя: «Скажите, гр-н Ильин, ваши взгляды на структуру Советской власти и на систему пролетарского государства».

Ответ И.А. Ильина: «Считаю Советскую власть исторически неизбежным оформлением великого общественнодуховного недуга, назревавшего в России в течение нескольких сот лет».

Вопрос: «Ваши взгляды на задачи интеллигенции и так называемой общественности».

Ответ: «Задача интеллигенции воспитать в себе новое мировоззрение и правосознание и научить ему других; задача старой русской общественности — понять свою несостоятельность и начать быть по-новому».

Вопрос: «Ваши взгляды на политические партии вообще и на РКП в частности».

Ответ: «Политическая партия строит государство только тогда и только постольку, поскольку она искренно служит сверхклассовой солидарности; я глубоко убеждён в том, что РКП, пренебрегая этим началом, вредит себе, своему делу, своей власти и России».

Вопрос: «Скажите Ваше отношение к сменовеховцам, савинковцам и к процессу ПСР».

Ответ: «1. Сменовеховцев считаю беспринципными и лицемерными политическими авантюристами. 2. Что творит Савинков и его друзья мне не известно; думаю, что роль их сыграна. 3. Процесс ПСР (я не следил за ним подробно), кажется мне, нанёс этой партии гораздо более сильный удар, чем тот, который партии СР удалось нанести в самом процессе советско-коммунистической власти».

Вопрос: «Ваше отношение к таким методам борьбы с Советской властью как забастовка профессуры».

Ответ: «Считаю так называемую “забастовку профессуры” мерою борьбы, не вытекающею из начал здорового правосознания, но подсказанною и навязанною революционною тактикою рабочего класса».

Вопрос: «Ваши взгляды на перспективы русской эмиграции за границей».

Ответ: «Русская эмиграция в том виде, какова она сейчас, может быть, и не способна к духовному возрождению; положение её вряд ли не трагично; я мало осведомлён».

Вопрос: «Скажите ваши взгляды на политику Советской власти в области высшей школы и отношение к реформе её».

Ответ: «Высшая школа прошла при Советской власти через целый ряд реформ; боюсь, что в результате этих сломов от высшей школы останется одно название. На высшее учебное заведение Советская власть смотрела все время не как на научную лабораторию, а как на политического врага»259.

По постановлению судебной палаты Главного политического управления И.А. Ильин приговаривается к высылке за границу Советской республики. Он отправляется из Москвы в Петроград. На вокзале его провожает мать Екатерина Юльевна, живущая в то время в семье сына Игоря по адресу: Скатертный переулок, № 22, кв. 5.

26 сентября 1922 г. корабль «Oberburgermeister Наскеп» отчаливает от Петроградского порта и направляется в германский порт Штетин. На его борту большая группа русских учёных с семьями. Среди них и супруги Иван Александрович и Наталья Николаевна Ильины: они навсегда покидают отчие края. За несколько месяцев до своего изгнания, многократно подвергавшийся арестам, Ильин писал: «В самые трудные, мучительные минуты я испытываю каждый раз неописуемое спокойствие от чувства и сознания себя в Его воле и в Его любви. Стоит мне только почувствовать, что главное в моей жизни есть любовь к Нему — и я осязаю себя не одиноким, нужным, принятым и устроенным. Он ведёт; может ли быть не ко благу? И спрашивать ли ещё, куда ведёт? Только бы мне всегда любить Его больше всего — и понимать, что остальное в Его воле; и тревожиться ли тогда ещё за себя, за дорогих сердцу, за нашу чудесную родину?»260.

Отечество было в плену иллюзий, и патриоты России ему были чужды...

Часть II.

Загрузка...