Глухой промозглой ночью к одноэтажному ветхому зданию на задворках одной из больниц Житомира подъехала с приглушенными фарами иномарка. При ее приближении захлопали спросонья вороны на березах, а от стены отделилась высокая фигура человека. Он шагнул к вышедшему из иномарки Кострову и отрекомендовался: ; – Гнат Стецюк, товарищ генерал. Поступаю на десять дней в ваше подчинение.
– Про вас сказали, что вы – профессионал, а проворонили убийц, Стецюк, – вцепился в него Костров.
– Мы опоздали и потеряли трех преданных людей…
– Плевать мне на ваших "преданных"!.. Я потерял единственного сына.
– Соболезную…
– Кто?.. – отрывисто спросил Костров. – Опросили по деревням?
– Так точно. Четверо их было. Один – неустановленный пока донской казак, но трое, судя по описаниям, – Скиф с сербскими подельниками. Один – рыжий, со шрамом на лице. Лица другого не запомнили, но говорят: чахоточный, сильно кашлял…
– Чахоточный – монах Алексеев, – выдохнул Костров. – Он же сербский поручик Олекса – душегуб и международный преступник.
– "Феникс" готовил ликвидацию Скифа еще в Сербии, – напомнил Стецюк. – Акция тогда почему-то была отменена в последнюю минуту…
– Знали бы, где упасть, соломки бы подстелили, – ; оборвал Костров и кивнул на дверь морга. – Могу войти к сыну?
– Можете. Милиционер и сторож морга после двух бутылок водки с клофелином до утра будут спать как убитые.
В убогой покойницкой Костров уронил на пол пальто со шляпой и походкой лунатика подошел к лежащему на скамье мертвому Тото. Дрожащей рукой откинул окровавленную простыню с его лица и, всмотревшись в искаженные смертью черты сына, простонал:
– Тотоша-а-а.1!! Мальчи-и-ик мо-о-ой!!! Сыночкаа-а, мо-о-ой еди-й-инстве-е-енный!!!
Упав на колени, он бессильно уронил седую плешивую голову на холодное тело покойника. Спина его содрогнулась от безутешных рыданий.
До Гната Стецюка, оставшегося на улице, долетел из окон морга тоскливый и протяжный вой. Испуганные этим воем вороны с заполошным шумом снялись со, своих гнезд на березах и с тревожным карканьем закружились в ночном небе над убогой обителью смерти.
А вой из окон все рвался и рвался, и Гнату казалось, что не человек это воет таким воем, а смертельно раненное животное.
Так в Афгане заходился туркменский волкодав над трупом старика – погонщика верблюдов, которого ему пришлось пристрелить, потому что тот слишком интересовался грузом в тюках, и еще пришло ему в голову: тот груз чаре предназначался на границе тоже какому-то Кострову… Может, однофамильцы, а может… "Стоп, стоп!.. Даже большую нужду не ходи справлять на минное поле", – вспомнил Гнат старое солдатское правило.
А вой из окон морга уже перешел в надсадный захлебывающийся крик.
Гнату не было жалко этого кричащего над телом сына человека. Он считал все эмоции непозволительной роскошью в своей профессии ликвидатора, хотя его больше устраивало ее жаргонное название – чистильщик.
"Я вычищаю без пощады тех, кто противостоит единству, и считаю это смыслом моей жизни, – размышлял Гнат. – Но теперь я должен выполнить задание, которое перечеркнет этот смысл и всю мою жизнь… Какое мне дело до воплей этого генерала над трупом сына-бандита?.," – без злости думал он.
Когда крик стал постепенно стихать, Гнат вошел в дверь.
Костров сидел на полу и, подвывая, как пес, с нежностью гладил руки и голову сына. От раны на голове Тото одна его рука была в крови.
– Выгрите руку, – протянул Гнат платок.
Костров со злобой посмотрел на платок.
– Кровь смывается кровью! – давясь слезами, выкрикнул он – Око за око!..
Гнат открыл висевшую у него на плече черную дорожную сумку.
– Костюм вашего сына, – сказал он. – Его нашли в джипе в стогу сена, в трех километрах от ракетной шахты. Надо обрядить покойника.
– Да, да, – поднялся с пола Костров. – Я хочу одеть своего мальчика . Да, да, я сам. Я всегда сам одевал его в детский садик, в школу.
– Я помогу вам.
– Не прикасайся к нему! Я сам, сам, только сам!
Гнат кивнул и отошел к окну.
Через раскрытую дверь в комнату, уставленную бутылями с формалином, были видны спящие за столом старик сторож и милицейский сержант, приставленный к охране криминального трупа. Сержант внезапно зашевелился и попытался было подняться со стула.
Гнат направил на него пистолет с глушителем. Но сержант, пробормотав что-то нечленораздельное, сполз на пол и захрапел богатырским храпом.
К удивлению Гната, Костров, протерев мокрым полотенцем тело сына, быстро облачил покойника в костюм и даже приладил на его шее галстук-бабочку.
"Часто раздевал и одевал, когда отпрыск лыка не вязал от наркоты", – подумал Гнат, заметив синие гематомы на венах рук покойника.
Костров наконец справился с рыданиями и теперь в глубокой печали всматривался в лицо сына.
"Это Инквизитор, – обреченно думал он. – Руками "сербских волкодавов" Тотошеньку… Его жизнью расквитался со мной за жизнь своего Шведова".
Он бросил затравленный взгляд на Стецюка.
"Кого напоминает этот тип, приставленный ко мне Коробовым? – пронеслось в его голове. – Ну, конечно же, его – Инквизитора Тот же холодный, непроницаемый взгляд, то же бесстрастное лицо кастрата Фигура и рост – те же… Может, его сын или брат?.."
Но Костров точно знал, что детей и братьев у Инквизитора не было.
Гнат протянул пачку документов:
– Мы нашли в джипе и документы вашего сына.
А в кармане костюма занятную бумажку, прочитайте.
Костров подошел к свисающей с потолка лампочке и расправил смятую бумагу. Написанные корявым почерком сына буквы червяками замельтешили перед глазами:
"Расписка: Я, Тото Костров, взял в долг под проценты у Симы Мучника сто тридцать три тыщи долларов (США), чтоб отдать хохлам карточный долг…"
Перед глазами бывшего генерала закружились красные круги, тисками сдавило грудь.
– Мучник, гнида! – заскрипел он зубами. – Мальчик проиграл каким-то уголовникам-хохлам. Гнойный пидор дока такие пакости подстраивать Яснее ясного!.. Он расплатился за Тото с уголовниками и подбил его от безысходности пойти на захват девчонки. Ну да!.. Лишь один Мучник знал день ее приезда..
Значит, Косоротая блядь рассчитывал получить с Ольгиных денег свою уплывшую к Скифу долю?..
Следующая мысль буквально подбросила Кострова, красные круги перед глазами разлетелись на мелкие осколки.
– Знал еще Инквизитор! – прошептал он. – Лубянка зафиксировала мой звонок из офиса в Цюрих.
Без сомнения, его люди нашпиговали дворец Мучника "жучками" подслушки. Обычное дело – муж подозревается в покушении на жену. День и ночь слушают мразь Косоротую: в машине, в туалете, даже в сауне.
Слухачи не могли не доложить Инквизитору о готовящемся киднеппинге. Он знал, но не стал останавливать молокососов. "Сербские волкодавы" еще с Белграда у него под колпаком, но Инквизитор не стал останавливать и их… Знал ведь, что "волкодавы" возьмут след, потому что знал о ясновидении Скифа. А может, ясновидение тут ни при чем, люди Инквизитора сами навели "волкодавов" на ту глухомань.. Так вот что означал твой странный взгляд. Инквизитор, там, в ресторане "Президент-отеля"! – запоздало понял Костров. – Я все гадал, почему он дал мне спокойно улететь из Москвы… Ты, как компьютер, все просчитал!.. Просчитал, изверг, что без Ольги и сына моя жизнь в любой стране будет сущим адом. Ах ты, зверь лютый!
Последний раз поцеловав Того, Костров закрыл его лицо простыней и как лунатик вышел из обители смерти.
Над березами все еще заполошно галдело воронье, а в голых корявых ветках выводил зимнюю тоскливую мелодию ветер.
"Ветер оплакивает моего Тотошу", – подумалось Кострову, и он повернулся к появившемуся в дверном проеме Гнату:
– Вы сказали, Стецюк, что поступаете в мое полное распоряжение?..
– Так точно. В полное… На десять дней. Готов выполнить любой ваш приказ.
– Любой?
– Так точно.
– Сколько стоит ликвидация всех причастных к убийству моего мальчика?
– Все причастные уже оплачены.
– Коробовым? – вскинул глаза Костров.
– Вам не надо знать кем, – отрезал Стецюк.
– Приказываю тебе, Гнат Стецюк, ликвидировать Мучника и Скифа – лично. Засечного и Алексеева – можешь нанять бандитов…
– Есть лично Скифа и Мучника. Товарищ генерал, мне кажется, кроме известного казака, вы забыли еще одного – лично.
– Кого я забыл?
– Вы не считаете, что история смерти вашего сына написана почерком Инквизитора?
"Этот странный человек умеет читать мыло!'" – с мистическим страхом подумал Костров и хрипло выдохнул:
– Ты тоже так думаешь и можешь самого его… Инквизитора?
Десять лет назад Гнат Стецюк, закончив Институт военных переводчиков, получил назначение в КГБ.
И, к его гордости, не переводчиком, а настоящим оперативным сотрудником. В мечтах он уже видел на своих плечах погоны с большими звездами. После семи лет безупречной службы в Управлении КГБ во Львове его откомандировали на спецзадание в Афганистан. На месте выяснилось, что задание состояло в сопровождении верблюжьих караванов от Гиндукуша до Памира. Гнат быстро понял, что в тюках, болтающихся на верблюжьих горбах, был опиум, по-пуштунски – чаре. Он искренне считал, что участвует в тайной операции КГБ, необходимой для чего-то его стране, и даже гордился этим. Но когда Инквизитор перекрыл верблюжьи тропы, выяснилось, что Гнат, сам того не ведая, помогал делать грязные "наркодоллары" каким-то высокопоставленным проходимцам.
Кому именно, он не знал и по сей день. Инквизитор тогда лично сорвал с него капитанские погоны. С тех пор год за годом Гнат копил ненависть к Инквизитору и готовился к расправе над ним.
– Так ты можешь Инквизитора? – повторил вопрос Костров. – Отвечай, Стецюк!
– Десять суток я в вашем подчинении, – сухо ответил Гнат. – Приказывайте.
– Приказываю, – выдохнул Костров. – Адресами фигурантов тебя снабдит в Москве полковник Романов.
– Я знаком с полковником Романовым.
– Он же снабдит тебя оружием югославского производства.
– Предпочитаю работать своим оружием.
– Югославским, Стецюк!.. Акции должны создать иллюзию расправы хорватских секретных агентов над сербскими военными преступниками. Операция будет называться "Сербский след".
– Понимаю… Есть оружием югославского производства!
– Как я узнаю о твоих делах?
– Из газет.
– Больше не задерживаю тебя, Стецюк!
"Ужас, как он похож на Инквизитора! – подумал Костров, включая двигатель. – Будто зеркальное отражение изверга. Интересно: от бога или от дьявола они оба?" – подумал он и не нашел ответа.
– Кто в эту жизнь послан богом, а кто сатаной, какое до этого дело мне, несчастному старику, потерявшему единственного сына? – горестно вздохнул он. – Главное, чтобы мой мальчик был отомщен!