Русско-ливонско-ганзейские отношения. Конец XIV — начало XVI в.

Нибуров мир 1392 г.

Историю русско-ганзейских отношений первой половины XV в. следует начинать с событий последних лет XIV в., точнее, с заключения договора 1392 г., ибо его нормами в значительной степени определялось развитие торговли в последующее время.

Заключению договора 1392 г. предшествовала вражда между Новгородом и Ганзой, длившаяся 7 лет и сопровождавшаяся неоднократными запретами торговли с Новгородом со стороны ливонских городов и Ганзы.

Причинами конфликта, как позволяет предположить содержание договора 1392 г., являлись ограбления купцов и конфискация товаров, а также взаимное недовольство условиями торговли. Попытки примирения, имевшие место на съездах ливонских представителей с новгородскими в 1388 г. в Нейгаузене и в 1390 г. в Нарве, оказались безрезультатными вследствие нежелания сторон пойти на уступки[252].

Однако продолжавшаяся вражда, приведшая к расстройству и длительному перерыву в торговле, была невыгодна для обеих сторон, и они начинают искать пути к разрешению спорных вопросов и восстановлению нормальных торговых сношений.

В 1391 г. Любек пишет Данцигу, что, по сообщению из Ливонии, русские готовы начать мирные переговоры и для участия в них он хочет послать бургомистра Годеке Травельмана и ратмана Иоганна Нибура[253]. Годеке Травельман умер по дороге, а Иоганн Нибур вместе с послами Готланда и ливонских городов осенью 1391 г. в Изборске вел переговоры с новгородцами, закончившиеся заключением торгового договора.

Новгородская первая летопись под 6899 г. рассказывает об этих событиях: «Той же осени послаша новгородци послы на съездъ с Нѣмци в Ызборьско, посадника Василья Федоровича, посадникъ Богданъ Обакунович, посадника Федора Тимофѣевича, тысячкого Есифа Фалелѣевича, Василья Борисовича и купцевъ; а нѣмечкыи послове приихалѣ из заморья, из Любька из городка, из Гочкого берега, из Ригѣ, изъ Юрьева, ис Колываня и из ыныхъ городовъ изо многых; тогда взяша миръ с Нѣмци. Той же зимѣ тѣи же послове нѣмѣчкыи приихавъше в Новъгородъ, и товары свои поимахут, и крестъ цѣловалѣ, и начата дворъ свои ставити изнова: занеже не бяшет по 7 год миру крѣпкаго»[254]. Дополнением к этому рассказу служит сообщение пятой скры о том, что в 1392 г. немецкие послы вели переговоры с новгородцами по поводу «насилия, несправедливости, оскорбления и высокомерия», имевших место по отношению к немецким купцам,[255] и достигли соглашения. Как можно предположить из сопоставления известий этих двух источников, договор между Ганзой и Новгородом был заключен еще в Изборске осенью 1391 г., а в начале 1392 г. ганзейские послы приезжали в Новгород для торжественного утверждения его[256].

Представители Пскова, находившегося в это время в размирье с Новгородом, не были приглашены к участию в переговорах и заключении мира. По словам Псковской первой летописи, новгородцы заключили мир с немцами «опрочѣ пскович»; псковичи «взяху» с немцами мир «особѣ»[257]. По-видимому, псковско-ганзейский мир повторял условия мира с Новгородом. Во всяком случае в одном, более позднем документе есть указание на то, что псковичи одобрили и утвердили Нибуров мир[258].

Нибуров мир (так новгородско-ганзейский договор 1392 г. назван современниками по имени посла Любека Иоганна Нибура) начинается с введения, в котором перечислены представители обеих сторон, участвовавшие в заключении договора: с ганзейской стороны — Иван Нибур из Любека, Иньца Вландерь и Федор Кур из Готланда, Тилька Нибрюге из Риги, Еремеи Кеглер и Винъка Клинькрод из Дерпта, Григория Вить из Ревеля; с новгородской — посадник Тимофей Юрьевич и тысяцкий Никита Федорович[259]. В тексте договора со стороны Новгорода указаны иные лица, нежели те, которые присутствовали при переговорах и заключении мира, в Изборске. По весьма вероятному предположению Э. Боннеля, это несоответствие объясняется тем, что в текст договора были внесены имена степенных посадника и тысяцкого, высших сановников Новгорода, которые от его имени целовали крест; в составе же новгородского посольства на съезде в Изборске, где вырабатывались условия мира, находился более широкий круг лиц — старые посадники, тысяцкие и представители купечества[260].

Следующая за введением часть договора касается вопроса об ограблении русских купцов в Нарве и ответной конфискации товаров у ганзейских купцов в Новгороде. В Нарве были ограблены новгородские купцы; в ответ Новгород отобрал товары у немецких купцов из Дерпта и других городов, несмотря на то что эти купцы прибыли в Новгород на основе опасной грамоты, выданной за печатью посадника Василия Ивановича и тысяцкого Григория Ивановича. Конфискованный товар по решению новгородских властей был отдан русским, ограбленным в Нарве, в виде компенсации. При заключении мира новгородцы дали обязательство возвратить ганзейским купцам отобранный у них товар. По поводу же товара, отнятого у новгородцев в Нарве, договорились, что новгородцы должны иметь дело с жителями Нарвы: «А то Новъгородъ увѣдается с ругодивци, кто у их товаръ поимале». Все дело объявлялось законченным, и обе стороны обязывались не вспоминать о нем[261].

В непосредственной связи с принятым решением находится следующее за ним в договоре правило о том, что при тяжбах претензии и иски могут предъявляться только виновным лицам[262]. Это правило, встречавшееся и в более ранних русско-ганзейских договорах,[263] было направлено против обычной практики, при которой ответственность за проступки отдельных лиц распространялась на их соотечественников: новгородцы за ограбления в Нарве или на Неве «искали» на ганзейских купцах в Новгороде, конфискуя у них товары; ливонские власти за насилия, совершенные новгородцами, арестовывали псковских купцов, находившихся в Ливонии. Конец этой практике, приводившей к крупным конфликтам и нарушению торговли (как это имело место в период, предшествовавший заключению Нибурова мира), должна была положить рассматриваемая статья.

После статьи о том, что «истцу знать исца», носившей основополагающий, принципиальный характер, в тексте Нибурова мира следуют две статьи, вновь посвященные решению частных конфликтов. Они содержали обязательство Новгорода предпринять розыски украденных во время пожара из немецкой церкви товаров и вернуть то, что удалось найти, и соответствующее обязательство ганзейцев о розыске и возвращении отнятых у новгородцев на Неве товаров[264]. Новым в обеих статьях по сравнению с аналогичными статьями более ранних договоров, разрешавших конфликты из-за ограблений купцов, является положение о том, что если стороне, берущей обязательство отыскать и возвратить пропавшие товары, не удастся этого сделать, то в вину ей это не ставится («или не найдутъ, в томъ… измѣнѣ нѣтуть»)[265].

Последующие статьи договора содержали общие, основополагающие принципы новгородско-ганзейских отношений.

Статья — «а пеня где зацнется, ту ея коньцати» — формулировала положение о том, что тяжбы должны рассматриваться и решаться на месте возникновения. Эта статья встречается в новгородско-немецких договорах начиная с договора 1262–1263 гг.[266]

Стремлением к ограждению торговли от влияния конфликтов между Новгородом и соседними государствами проникнута последующая статья. Она гласит, что в случае если возникнет вражда («а се которое орудье завяжется») между Новгородом и шведским королем, или епископом рижским, или дбрптским, или эзельским, или жителями Феллина, или Нарвы, или разбойниками на море, то купца это не должно касаться («а то купьцамъ не надобѣ»). Появившаяся впервые в договоре 1371 г. (в несколько иной редакции)[267] статья должна была создать гарантию для беспрепятственного течения торговли в условиях политической неустойчивости и частных конфликтов, происходивших в Прибалтике в конце XIV в.

Последние статьи договора содержали традиционную для Новгородско-ганзейских договоров гарантию свободного проезда и торговли купцов на чужбине: «А купьцамъ нѣмѣцькымъ путь цистъ сквозѣ Новгороцькую волость, горою и водою, в Новъгородъ приѣхати и отъѣхати бес пакости. А новгороцькымъ путь цистъ на Гоцькы берегъ, по пискуплѣ земли юрьевского и по его городамъ, горою и водою путь цистъ, въ Юрьево приѣхати и отъѣхати бес пакости. А купьцамъ торговати по старынѣ, с обѣ половинѣ»[268]. Как мы видим, новгородским купцам гарантируются беспрепятственные проезд и торговля на Готланде и во владениях дерптского епископа. Гарантию пути на Готланд новгородцы имели и раньше, по договорам XII–XIV вв. Гарантию же пути в земли Дерптского епископства они получили впервые — факт, несомненно, свидетельствующий о развитии торговли новгородских купцов в Ливонии.

Любопытна следующая статья, уточняющая условия проезда новгородских купцов во владения дерптского епископа: «А что подъ пискуплимъ городомъ колода цересь рѣку за замъкомъ, а туды новгороцькому [купьцю] путь цисть»[269]. По-видимому, в статье речь шла об упразднении для новгородцев своеобразного шлагбаума («колоды»), находившегося на р. Эмбахе. П. Остен-Сакен считает, что «колода» находилась у замка Варбек на Эмбахе[270]. Был ли раньше вообще воспрещен новгородцам проезд за «колоду», или около нее новгородские купцы задерживались для уплаты пошлины, мы не знаем. Можно заключить лишь одно: существование «колоды» мешало свободной торговле новгородцев в Ливонии, и они добились при заключении договора 1392 г. свободного проезда за нее.

Нибуров мир разрешил все важнейшие вопросы новгородско-ганзейских торговых отношений. В основу решения частных споров были положены традиционное правило «истцу знать истца» и признание сторонами обязательства содействовать устранению причиненного вреда. При формулировке статей о разрешении тяжеб, невмешательстве купца в политические конфликты и гарантии «чистого пути» составители договора руководствовались также выработанными веками нормами торговых сношений. Единственное новшество, внесенное Нибуровым миром в практику новгородско-ганзейских торговых отношений, заключалось в разрешении новгородским купцам, проезжать за «колоду» на Эмбахе. Основанный на принципах традиционализма, Нибуров мир определял в духе этого традиционализма развитие новгородско-ганзейских отношений на последующий период.

Ганза и Новгород на рубеже ХІV–ХV вв.

В течение 10–15 лет после Нибурова мира торговля Новгорода с ганзейским купечеством протекала относительно мирно. По-видимому, длительная вражда, предшествовавшая заключению Нибурова мира, нанесла существенный ущерб как ганзейцам, так и новгородцам, и теперь они стремились возместить его, заботясь о поддержании нормальных торговых сношений и сохранении достигнутого мира.

Отсутствию распрей между Ганзой и Новгородом способствовала и пассивность торговой политики Новгорода. Собственно говоря, никаких сведений о политике Новгорода по отношению к ганзейскому купечеству за этот период нет. Но именно отсутствие сведений дает основание утверждать, что Новгород не предпринимал никаких шагов, направленных на пересмотр существовавших отношений, ибо, если бы такие шаги имели место, они безусловно нашли бы отражение в многочисленных документах, касающихся новгородско-ганзейских отношений этих лет. Пассивность торговой политики Новгорода в рассматриваемый период объясняется, по нашему мнению, той тревожной внешнеполитической обстановкой, которая создалась для него в результате заключения Салинского договора между Литвой и Орденом.

Период пассивности Новгорода ганзейское купечество стремилось использовать для закрепления своих позиций. Поэтому в фактах новгородско-ганзейской торговли этого десятилетия особенно выпукло выступают все стороны политики Ганзейского союза в отношении Новгорода.

Политика Ганзы по отношению к Новгороду на рубеже XIV–XV вв. характеризуется теми же чертами, что и раньше, а именно стремлением удержать в своих руках монополию на торговлю с Новгородом, сохранить существующий порядок торговли.

Для сохранения своей монополии на торговлю с Новгородом ганзейское купечество, как и в предыдущий период, принимает меры к тому, чтобы не допустить появления купцов-неганзейцев в Новгороде. В марте 1392 г. съезд ливонских городов в Дерпте, на котором присутствовали члены Нибурова посольства, выносит решение, повторяющее правило скры о том, что пользоваться правами купца во дворе св. Петра могут только бюргеры ганзейских городов[271].

Это правило власти немецкого двора в Новгороде неукоснительно проводили в жизнь, применяя его не только к лицам негерманской национальности, но и к торговым представителям Ордена.

Тевтонский орден в конце XIV в. вел крупные торговые операции, являясь, по меткому выражению Э. Лависса, «торговым домом с обширными коммерческими связями»[272]. Торговые агенты Ордена действовали во Фландрии, Англии, Ливонии и других государствах. Производили они торговые операции и в Новгороде, ввозя сюда серебро и вывозя главным образом пушнину, которая поступала затем на европейские рынки. Торговые представители ливонской ветви Ордена также появлялись в Новгороде.

Коммерческая деятельность представителей Ордена в Новгороде вызывала, как это показывает случай с купцом феллинского комтура, яростное противодействие властей немецкого двора в Новгороде. В 1396 г. на немецкий двор вместе с одним немецким купцом прибыл купец феллинского комтура, привезший в Новгород по поручению комтура серебро. Дворовые власти немедленно конфисковали у немецкого купца и купца комтура лошадей и серебро, обвинив их в незаконном привозе товара, принадлежавшего Ордену[273]. По поводу этого дела между немецким двором, ливонскими городами и главой Ганзейского союза Любеком завязалась длительная переписка, закончившаяся, правда, возвращением серебра комтуру, но с замечанием, чтобы впредь подобные случаи не повторялись[274].

Еще более решительно власти немецкого двора поступали в отношении купцов негерманского происхождения. В этой связи большой интерес представляют записи ревельского рата от 1402 г., касающиеся запрещенной торговли одного ломбардца в Новгороде. Ломбардец был задержан в Ревеле при возвращении из Новгорода. Он уже приезжал в Россию четыре года назад и сейчас снова побывал па немецком дворе в Новгороде, привезя с собой для продажи русским оружие, что запрещалось под угрозой лишения жизни и проклятия папы. Ревельские ратманы, рассматривавшие дело ломбардца, объявили ему, что он заслуживает строжайшего наказания — лишения жизни и товара, но затем они смягчились и даровали ломбардцу жизнь при условии, что он со своими слугами поклянется в том, что никогда больше не приедет в Россию[275].

Здесь следует обратить внимание на два обстоятельства: во-первых, на повторность приезда ломбардского купца в Новгород, что свидетельствует до некоторой степени о стремлении негерманских купцов завязать постоянные сношения с Новгородом; во-вторых, на жестокость действий ревельского рата, которая безусловно была вызвана опасением перед проникновением неганзейских элементов в Новгород и возможностью подрыва монополии Ганзы на торговлю с Новгородом.

Ганза направляет свои постановления не только против неганзейцев, осмеливавшихся вести торговлю в Новгороде, но и против тех представителей ганзейского купечества, которые в интересах личной выгоды помогали им в этом. Так, ливонские города на съезде в Валке 29 марта 1405 г. принимают решение о том, что купцы, приведшие с собою в Новгород людей, не пользующихся правами ганзейских купцов, должны быть судимы согласно правилам скры. Участники съезда, очевидно, имели в виду § 83 пятой скры, гласящий, что если кто-либо из ганзейцев приведет с собой в Новгород ломбардца, или фламандца, или кого-нибудь другого, или же привезет принадлежащий им товар, то он наказывается штрафом в 50 марок и потерей прав двора[276].

Если Ганзейскому союзу в целом было присуще стремление не допускать конкуренции неганзейских элементов в торговле с Новгородом, то для тех ганзейских городов, в чьих руках находилось руководство русской торговлей — заморских во главе с Любеком и ливонских, — была характерна еще более узкоэгоистическая политика: они стремились воспрепятствовать росту экономических связей между Русью и прочими городами Ганзейского союза и сохранить за собою главенствующее положение в новгородской конторе.

Эта политика нашла яркое выражение в отношении заморских и ливонских городов к требованиям прусских городов. Прусские города являлись членами Ганзы, однако купцы их не пользовались в немецком дворе в Новгороде равными с другими ганзейскими купцами правами. В начале 90-х годов XIV в. прусские города поднимают вопрос об уравнении своих купцов в правах в новгородской конторе, в частности о праве для них иметь своего ольдермана. Одновременно прусские города выдвигают требование о предоставлении их купцам права на беспрепятственный проезд в Новгород сухим путем через Ливонию и привоз польских сукон[277].

Рассмотрением требований прусских городов занялся в марте 1392 г. уже упоминавшийся съезд ливонских городов в Дерпте, проходивший с участием членов Нибурова посольства. Все требования прусских городов были отклонены. Съезд отказал прусским городам в праве иметь в Новгороде своего ольдермана. Рецесс съезда указал также, что никакой товар не должен ввозиться в Новгород через Пруссию, Курляндию или Швецию по суше; привоз польских сукон тоже не может быть разрешен ввиду сходства их с фландрскими, вследствие чего торговля последними может пострадать[278].

Отказывая прусским городам в праве иметь ольдермана, старые руководители торговли с Новгородом хотели сохранить свое привилегированное положение в немецком дворе в Новгороде. В запрещении сухопутных поездок в Новгород сыграла роль заинтересованность в этом вопросе ливонских городов, через порты которых — Ригу, Ревель, Пернау — согласно постановлениям ганзейского съезда 1346 г. должны были привозиться все товары, предназначавшиеся для Новгорода[279]. Что касается привоза польских сукон, то разрешение его привело бы к сокращению спроса в Новгороде на фландрские сукна, что, конечно, задело интересы заморского ганзейского купечества, издавна занимавшегося посреднической торговлей между Фландрией и Новгородом.

В рассматриваемое время ганзейцы продолжали принимать меры для недопущения привоза в Новгород ряда товаров, снабжать которыми русских они считали нежелательным. Это относится прежде всего к материалам военного значения. Запрещение продажи оружия русским существовало с XIII в.[280] О действенности его в XV в. ярко свидетельствует уже упоминавшееся дело о незаконной торговле ломбардца в немецком дворе в 1402 г. Ограничивался также вывоз лошадей из Ливонии в Россию, очевидно, потому, что они могли быть использованы в военных целях. Вывоз лошадей запрещают постановления ревельского рата, относящиеся к концу XIV в.;[281] об ограничении вывоза лошадей собирались ходатайствовать перед своими ратами представители Риги и Ревеля, присутствовавшие на съезде ливонских городов в Валке в марте 1405 г.[282] Неодобрительно Ганза смотрела и на продажу новгородцам благородных металлов. В 1402 г. немецкий двор в Новгороде жаловался Любеку на нарушение своих интересов в результате привоза по суше (из Пруссии) золота и серебра. В ответ ратманы ганзейских городов, собравшиеся в мае 1402 г. на съезд в Любеке, обратились к ливонским городам с просьбой принять меры к недопущению привоза товаров, торговля которыми противоречила обычаю и правилам скры[283].

Ряд ганзейских постановлений этого периода о торговле с Русью касается ввозимых и вывозимых ганзейцами товаров, форм торговых сделок, путей сообщения и т. д. Ганзейские съезды и города, руководившие новгородской торговлей, вновь и вновь запрещают продажу новгородцам ранее не ввозившихся сортов сукон,[284] торговлю в кредит,[285] поездки в Новгород по неустановленным путям и т. д.

Этими постановлениями, регламентирующими все стороны торговой деятельности, Ганза хотела поддержать выгодный для нее порядок торговли. Борьба против всяких новшеств, сохранение «старины» являлись лозунгами ганзейской политики в Новгороде на рубеже XIV и XV вв.

Проследить политику Ганзы по отношению к Пскову в рассматриваемый период невозможно, так как от этого времени не сохранилось почти никаких известий о псковско-ганзейской торговле и псковско-ганзейских отношениях. Но вряд ли Ганза, препятствуя появлению в Новгороде купцов-неганзейцев, одновременно спокойно относилась к проникновению их в Псков, или же, не допуская привоза в Новгород оружия, ганзейские города разрешали свободную продажу его в Пскове. Скорее следует думать, что политика Ганзы в отношении Пскова была отмечена теми же чертами, что и в отношении Новгорода. Только в политике Ганзы по отношению к Новгороду эти черты проступали гораздо рельефнее, ибо в системе ганзейско-русской торговли Новгород занимал неизмеримо более важное место, нежели Псков.

Стремление Новгорода и Пскова в начале XV в. к установлению равных условий торговли с ганзейцами

С первых лет XV в. возрастает активность торговой политики Новгорода и Пскова. В основе этого процесса лежало развитие внешней торговли русских вечевых республик, а также усиление роли и значения местного купечества. Отдельные же колебания в торговой политике Новгорода и Пскова, которые имели место в XV в., увеличение ее активности или, наоборот, уменьшение, часто находились в зависимости от внешнеполитического положения.

В начале XV в. в связи с враждебными отношениями между Витовтом и Орденом (1401–1404 гг.) внешнеполитическая ситуация меняется в благоприятном для Новгорода и Пскова направлении. Временно ликвидируется угроза объединенной агрессии Ордена и литовских феодалов. Может быть, именно этим обстоятельством была обусловлена активизация торговой политики Новгорода и Пскова в рассматриваемое время.

Новгородцы и псковичи пытаются добиться отмены невыгодных для них условий торговли с ганзейцами. В первую очередь это касалось особенно обременительного для них правила о покупке у ганзейцев соли, меда, вина не по весу, а мешками и бочками, а также часто практиковавшейся «порчи» меда и вина путем разбавления их водой.

В феврале 1402 г. новгородские и псковские послы, присутствовавшие на съезде ливонских городов в Дерите, предъявили ряд жалоб на ганзейских купцов: сукна, покупаемые у них, «коротки»; бочки с медом слишком малы и до верха не наполнены, а мед недоброкачественный; мешки с солью маленькие и легкие, и не такие, какими они были исстари; сладкое вино тоже недоброкачественное, и винные бочки маленькие. Наряду с жалобами на вес, размер и качество ганзейских товаров новгородские и псковские послы принесли жалобы на поведение ганзейцев при покупке ими товаров у русских: немцы, покупая воск, слишком сильно «колупают» его, а при покупке мехов требуют к ним большой наддачи.

Вместе с претензиями и жалобами новгородские и псковские послы внесли предложения для устранения существующих злоупотреблений. Они предложили торговлю солью и медом производить по весу, для чего установить специальные весы[286].

На все предложения и пожелания новгородских и псковских послов съезд ливонских городов в Дерпте ответил отказом. Съезд удовлетворился тем, что ознакомил русских послов со своим письмом к Любеку, в котором просил главу Ганзейского союза принять меры к тому, чтобы мешки для соли и бочки для вина и меда изготавливались согласно образцам, а вина не разбавлялись. В отношении осмотра мехов и колупания воска съезд указал, что эти правила вызваны недоброкачественностью русских товаров и что должно соблюдаться то, что установлено исстари[287].

Таким образом, попытка Новгорода и Пскова добиться удовлетворения своих требований мирным путем, посредством переговоров с ганзейским купечеством, окончилась неудачей. Следующий, более решительный шаг в этом направлении Новгород сделал уже во время войны Литвы и Ордена против Пскова 1406–1409 гг.

Война Литвы и Ордена с Псковом лишний раз показала всю эфемерность постановления ганзейско-русских договоров о невмешательстве купца в политические столкновения, несмотря на то что накануне ее были приняты меры для обеспечения безопасности купцов и нормального течения торговли. В декабре 1405 г. на запрос Дерпта о том, желает ли Новгород соблюдать Нибуров мир, Новгород ответил, что он хочет соблюдать мир и крестоцелование, обещает заботиться о немецких купцах, как о собственных, и просит так же поступать в отношении его купцов, находящихся в Ливонии. В начале 1406 г., когда уже имели место военные действия между Литвою и Псковом, Новгород по просьбе Дерпта вновь гарантировал немецким купцам «чистый путь» в своих владениях; аналогичную гарантию дал и Псков[288]. Однако, несмотря на все эти гарантии, отношения между Новгородом и Псковом и ганзейским купечеством в условиях начавшейся в Прибалтике войны стали неустойчивыми, достаточно было небольшого повода, чтобы они пришли в полное расстройство.

Уже весною 1406 г. в Пскове были задержаны немецкие товары, а в апреле Новгород запретил ганзейцам выезд в связи со слухом об аресте русских в Дерите[289]. Отношения между Новгородом и ганзейским купечеством обострились в еще большей степени после ограбления русских купцов в Нарве в том же 1406 г.[290] Летом 1406 г. в связи с ожидающимися репрессиями со стороны Новгорода немецкий двор решил отправить на хранение в Ревель свою документацию и драгоценности: печати, письма, скру, священнические одеяния, золотую посуду и прочие «ценности св. Петра»[291]. Опасения ольдерманов двора оказались правильными: в декабре 1406 г. в виде репрессии за ограбление русских в Нарве вече вновь запретило немецким купцам выезд из Новгорода[292].

Задержание немецких купцов в Новгороде само по себе было довольно частым явлением в практике русско-ганзейской торговли. Новгород смотрел на него как на средство давления на ганзейцев и прибегал к нему всякий раз, когда с его «детьми» что-нибудь случалось в Ливонии. На этот раз немецкие купцы были задержаны надолго, и задержание их сопровождалось резким ухудшением отношений между новгородцами и ганзейским купечеством, так как Новгород предпринял в это время новую атаку против привилегий ганзейцев. Пользуясь, возможно, тем, что война Ливонии с Псковом приняла затяжной характер, Новгород сделал попытку добиться того, на что ему не удалось получить согласия ливонских городов в 1402 г., — изменения условий торговли солью и медом.

В 1407 г. по распоряжению новгородских властей на торгу было объявлено, чтобы никто из новгородцев не торговал с немцами. Когда представители немецкого двора явились к тысяцкому за разъяснениями, то он сказал им, что запрещение торговли вызвано недостаточной длиной сукон и недостаточным весом соли; тысяцкий добавил, что новгородцы хотят у себя соль взвешивать, как в Дерпте и Ревеле, а бочки с медом иметь полными до краев[293].

Вслед за этим Новгород пытался провести в жизнь свои требования. 1 июля 1407 г. ольдерманы двора сообщают в Ревель, что новгородцы постановили покупать соль у немцев только по весу, а мед — полными бочками под угрозой штрафа с нарушителей в 50 гривен серебром (by 50 stukke sulvers). Эти решения записаны в грамоте, составленной на вече (in deme dinge) и скрепленной печатями. В этом же письме ольдерманы указывают, что в ответ они запретили торговлю с русскими на новых условиях под угрозой штрафа в 50 марок и лишения прав двора[294].

Для характеристики того, насколько сильным было раздражение Новгорода из-за постоянных злоупотреблений при торговле солью и медом и как в действительности велики были эти злоупотребления, интересно письмо немецкого двора Ревелю от 10 августа 1407 г. Власти двора сообщают о своих переговорах с тысяцким и новгородскими купцами в отношении торговли солью и медом. Тысяцкий и купцы заявили дворовым властям, что они хотят, чтобы соль продавалась в Новгороде по весу, а мед — полными бочками, указав при этом, что они распоряжаются в своем городе. Далее, представители Новгорода сказали, что немецкие купцы давно их обворовывают, ибо они берут в Ревеле 15 мешков соли за ласт, а в Новгороде дают 12 мешков; равным образом они получают 13 бочек меда за ласт, а дают 12 бочек. Свое письмо ольдерманы двора заканчивают просьбой позаботиться о благополучии купца, указывая, что если новгородцам удастся урезать права купца в этом вопросе, то то же самое они сделают и в других[295]. Показателен страх ганзейского купечества перед возможным изменением порядка торговли.

В возникшей по поводу состояния дел в Новгороде переписке ливонские города дают немецкому двору указания не соглашаться ни на какие нововведения и следить за тем, чтобы торговля велась согласно старому обычаю и крестоцелованию. Чтобы заставить новгородцев пойти на уступки и отказаться от своих постановлений, города запрещают подвоз в Новгород соли и меда — тех товаров, из-за которых возникла вражда[296].

Между тем отношения Новгорода с немецким двором и ливонскими городами еще более ухудшились после нового ограбления русских купцов у Нарвы летом 1408 г. Хотя это ограбление было совершено шведами, тем не менее оно послужило поводом к новым репрессиям Новгорода против ганзейцев. 24 марта 1409 г. власти двора пишут в Ревель, что русские конфисковали у ганзейцев меха, которые были помещены затем в церкви св. Ивана. В следующем письме ольдерманы сообщают, что уладить конфликт не удалось, и считают целесообразным, чтобы немецкие купцы воздержались от приезда в Новгород[297].

Причинами конфликтов между Новгородом и ганзейским купечеством в 1406–1409 гг., с одной стороны, являлись стремление Новгорода изменить существующий порядок торговли солью и медом, с другой — ограбления новгородских купцов в Ливонии. Как закончилась борьба из-за порядка торговли солью и медом, источники прямо не говорят, но поскольку новгородцы позже опять поднимут вопрос о порядке торговли солью и медом, постольку можно предположить, что на этот раз они уступили. Ганзейское купечество оказалось сильнее и, прекратив подвоз соли и меда, добилось сохранения «старины». Но сама острота конфликта, попытка Новгорода впервые провести в жизнь свои требования силою показывают, какой шаткой стала эта «старина».

Что касается второй группы вопросов, из-за которых разгорелась вражда, — ограблений русских в Ливонии и на море и связанных с ними взаимных репрессий, — то они были разрешены договором Новгорода с ливонскими городами 1409 г.

Постоянные конфликты между новгородцами и ганзейцами, начиная с 1406 г., оказали отрицательное влияние на торговлю, приведя ее почти в полное расстройство, и летом 1409 г. у сторон возникает стремление к урегулированию всех недоразумений и восстановлению нормальных отношений. Урегулированию торговых конфликтов благоприятствовало и прекращение военных действий в Прибалтике — заключение летом 1409 г. мира между Ливонией и Псковом.

В августе 1409 г. в Новгород прибыли ревельские ратманы Иван Эппеншеде и Тидеманн Востгоф для переговоров о заключении мира. Переговоры протекали негладко. По-видимому, с целью создания действительно прочной основы для продолжения торговли Новгород заявил о своем желании получить от ливонских городов письменное удостоверение в том, что они не будут преследовать новгородцев, виновных в насилиях над ганзейцами; аналогичную гарантию Новгород готов был дать ливонским городам для тех лиц, по чьей инициативе был задержан новгородский товар в Ливонии. Ревельские послы отказались целовать крест на этих условиях, заявив, что у них нет соответствующих полномочий. Отказ вызвал раздражение Новгорода. Дело дошло до того, что ганзейцы готовы были запереть церковь св. Петра (главное место хранения товаров), а товары вывезти в Дерпт[298]. В конце концов инцидент удалось уладить. Отдельные письменные гарантии, желаемые Новгородом, даны не были, но в договор, заключенный в августе 1409 г., была включена статья, гарантирующая неприкосновенность лиц, виновных в обоюдных насилиях.

Содержание договора 1409 г., заключенного послами ливонских городов от имени их и всех немецких купцов, сводится к следующему: 1) Новгород возвращает немецким купцам товар, который был у них конфискован и находился в церкви св. Ивана; 2) ливонские города возвращают задержанный новгородский товар; 3) немцы, задержавшие новгородский товар в ливонских городах, и новгородцы, задержавшие немецкий товар в Новгороде, не должны подвергаться преследованиям и могут торговать «на обеих сторонах» по старым грамотам и крестоцелованию; 4) немецким и новгородским купцам путь чист «на обе стороны» согласно старым грамотам и старому крестному целованию[299].

Как показывает содержание договора, он был посвящен разрешению одного вопроса — о задержании немецких и новгородских товаров в 1406–1409 гг. В остальном он повторял обоюдную гарантию беспрепятственного проезда для купцов, ссылаясь на старые грамоты и старое крестоцелование. Так как под последним в рассматриваемое время обычно подразумевали «Нибурово крестоцелование», то весь договор можно считать в сущности подтверждением Нибурова мира.

В 1411 г. были восстановлены торговые отношения между Псковом и ганзейским купечеством, прерванные во время псковско-ливонской войны 1406–1409 гг. С немецкой стороны инициатива в ведении мирных переговоров принадлежала Дерпту,[300] связанному с Псковом, как уже отмечалось, особенно тесными торговыми сношениями. Дерптский рат в письме в Ревель от 9 октября 1411 г. сообщает, что его послы заключили с Псковом соглашение: купцам обеих сторон гарантируется безопасность проезда и ведения торговли, а конфликтные дела согласно старому крестоцелованию должны касаться только истца и ответчика[301]. По-видимому, это соглашение также восстанавливало Нибурово крестоцелование[302].

От ближайших после заключения договора 1411 г. десятилетий сохранилось лишь одно известие о политике Пскова в отношении ганзейцев. В марте 1414 г. Дерпт писал Ревелю, что псковичи взяли за обычай немецкий воск, когда он взвешивается, колупать, чего раньше никогда не было; дерптским послам псковичи разъяснили, что поскольку продаваемый псковичами в ливонских городах воск колупают, постольку они хотят поступать так же в отношении немецкого воска в Пскове[303]. По-видимому, псковичи рассчитывали таким путем добиться реализации своего давнего требования об отмене обычая колупания русского воска путем контртребования: применить этот обычай к импортируемому в каких-то размерах немецкому воску. Никаких других известий о торговой политике Пскова в отношении ганзейского купечества от 10–30-х годов XIV в. нет. Объяснение этому обстоятельству следует искать, на наш взгляд, не столько в плохой сохранности источников, сколько в относительной пассивности торговой политики Пскова в рассматриваемый период: находясь под угрозой со стороны Литвы, Псков в 1417 г. вынужден был пойти на заключение союзного договора с Ливонским орденом, договор же с последним сковывал попытки Пскова изменить условия торговли с ганзейцами; поэтому можно думать, что Псков занимал в отношении ганзейского купечества пассивную позицию.

Иной была линия поведения Новгорода. Ослабление позиций Ордена после Грюнвальдской битвы Новгород использует не только для давления на Орден с целью обеспечения интересов новгородской внешней торговли, о чем мы говорили выше, но и для новой атаки против привилегий ганзейцев. Значительный шаг в этом направлении был сделан в 1410 г., когда новгородское купечество с ведома, очевидно, новгородских властей ввело новые правила торговли для ганзейцев. Об этом шаге новгородцев ольдерманы немецкого двора писали: «Мы жалуемся вам теперь на то, что виднейшие новгородские купцы обманно и бесчестно приняли, утвердили и установили новые, нехорошие и неправильные постановления (nige, quade, falsche settinge) относительно купца и его товара, подобных которым никогда не было»[304]. В чем заключались эти новые постановления, сказать с полной уверенностью мы не можем. Вряд ли они выражались на этот раз, как я в предыдущие годы, в требовании изменить порядок торговли солью и медом, с одной стороны, и мехами и воском, с другой; в источниках, когда речь идет о названном требовании, оно всегда раскрывается, что в данном случае не имеет места. Может быть, новые постановления состояли в попытке ввести на ганзейские товары определенные, таксированные цены. Думать так дает основание многозначность в средненижненемецком языке слова settinge: основное его значение «устав, положение», но оно встречалось также в значении «установленная цена»[305]. Таким образом, мы можем полагать, что в 1410 г. новгородцы сделали попытку ввести на ганзейские товары твердые цены, которые нельзя было превышать.

Ганзейское купечество в Новгороде не согласилось продавать товары на новых условиях, отчего на немецком дворе образовалось большое скопление товаров. В приведенном письме ольдерманы сообщали, что «церковь заполнена товарами сверху донизу». Двумя неделями позже власти немецкого двора извещали Ригу, что новгородцы все еще продолжают держаться принятых постановлений, рассчитывая, что с приездом летних гостей, когда количество товаров, скопившихся на немецком дворе, еще больше увеличится, немецкое купечество пойдет на уступки и Новгород сможет осуществить свою волю[306].

Власти немецкого двора со своей стороны приняли меры к тому, чтобы не допустить изменения существующих правил торговли и заставить Новгород отказаться от принятых постановлений. Сознавая, что большое количество товаров, находящихся на дворе, ухудшит положение, власти двора в марте 1410 г. просят ливонские города удержать летних гостей от поездок в Новгород, поскольку церковь полна товара и новгородцы хвалятся, что они взяли купца в мешок, связали его лыком и думают вскоре связать еще ремнями[307]. В начале апреля 1410 г. ольдерманы повторяют свою просьбу о том, чтобы летний гость не следовал за зимним, так как 200 терлингов ткани еще лежат непроданными. Однако к концу апреля спор между немецким двором и Новгородом, был каким-то образом улажен, и Рига 22 апреля пишет Ревелю, что дальнейшее запрещение поездок в Новгород она считает нецелесообразным, так как торговля купцов в Новгороде теперь идет хорошо[308].

В 1410–1414 гг. ганзейцам пришлось выдержать борьбу не только с новгородскими купцами, пытавшимися установить, как можно думать, определенные цены на ганзейские товары, но и с новгородскими лодочниками, возчиками и носильщиками, добивавшимися улучшения условий труда.

В 1410 г. купцы немецкого двора жаловались, что лодочники на Неве выносят постановления (по-видимому, в отношении оплаты своего труда), какие они хотят[309]. В 1412 г. ганзейское купечество сообщает о новых постановлениях русских в отношении платы за использование лодей на Неве: с каждой ладьи, которая нанята и отправляется вверх по Неве, немцы должны были уплачивать V г марки в пользу лодейщиков, чьи лодьи остались пустыми[310]. Таким образом, ганзейские купцы должны были в какой-то мере компенсировать и тех лодочников, которые выехали навстречу на Неву, но остались без работы.

Наряду с лодочниками на Неве активно действовали и новгородские носильщики: 15 июля 1412 г. власти немецкого двора жаловались, что носильщики сами не знают, во сколько оценить свой труд, и с каждым днем требуют с немецких купцов все больше и больше[311].

Однако, несмотря на все жалобы ганзейцев, вызванные требованиями лодочников и носильщиков, торговля с Новгородом не прекращалась; очевидно, ганзейским купцам выгоднее было уплачивать лодочникам, возчикам и носильщикам требуемые ими суммы, чем идти на перерыв в торговле.

Новое серьезное столкновение между Новгородом и ганзейским купечеством, приведшее к общеганзейскому запрету торговли с Новгородом, произошло в 1416 г. Оно было связано с дальнейшей активизацией торговой политики Новгорода, с наступлением его на привилегии ганзейцев.

Уже в 1415 г. отношения между немецким двором и новгородцами начали портиться из-за продажи ганзейцами «коротких» сукон: поставы сукна оказывались на 8–9 локтей короче положенного размера[312]. В начале 1416 г. новгородское вече запретило всякую торговлю с ганзейцами, исключая торговлю продуктами и напитками. Кроме того, вече приняло ряд других решений, которые, с ганзейской точки зрения, противоречили крестоцелованию и правам купца[313]. О том, в чем именно заключались эти решения, мы догадаемся, если проанализируем инструкцию, данную Ревелем своим послам на съезд ливонских городов, который состоялся в 1416 г. В инструкции Ревель предлагал на рассмотрение ливонских городов ряд пунктов, которые, по его мнению, следовало обсудить во время переговоров с новгородцами. Для освещения интересующего нас вопроса важны три пункта: 1) о запрещении немцам мелкой торговли, которую раньше они могли вести в Новгороде; 2) о запрещении им разгрузки товаров собственными силами; 3) о постановлениях новгородских лодочников против немецких купцов[314]. Сопоставление этих пунктов с фактом принятия новгородским вече в 1416 г. каких-то решений, направленных против ганзейцев, позволяет, как нам кажется, раскрыть содержание этих решений: в 1416 г. новгородское вече приняло постановление о запрещении ганзейцам розничной торговли и подчеркнуло обязательность использования ими при перевозке товаров услуг новгородцев. Эти постановления, свидетельствующие об усилении борьбы новгородцев против ганзейцев, привели к углублению конфликта между Новгородом и ганзейским купечеством, начавшегося в 1415 г. из-за продажи ганзейцами «коротких» сукон.

Узнав о положении дел в Новгороде, о «новых» постановлениях новгородцев в отношении ганзейских купцов, ливонские города в качестве контрмеры в том же 1416 г. наложили запрет на торговлю с новгородцами. Съезд ливонских городов в Пернау в феврале 1416 г. запретил поездки в Новгород и на Неву, а также торговлю с новгородцами в Пскове под угрозой лишения товаров; в то же время съезд разрешил русским купцам вести торговлю в Ливонии[315].

О своих решениях съезд ливонских городов в Пернау написал Штральзунду и ганзейской конторе в Брюгге[316]. О письме ливонских городов послы Штральзунда доложили ганзейскому съезду в Копенгагене в апреле 1416 г. Копенгагенский съезд осудил действия ливонских городов как направленные против интересов и привилегий всей Ганзы и предложил ливонским городам снять запрет с торговли с Новгородом до рассмотрения этого вопроса на следующем ганзейском съезде 7 июня 1416 г.[317] Отрицательное отношение ганзейского съезда к действиям ливонских городов станет понятным, если учесть, что запрещение поездок немецких купцов в Новгород при одновременном разрешении торговли русских в Ливонии повлекло бы перемещение центра ганзейской торговли из Новгорода в Ливонию и тем самым переход ее в руки ливонских городов, что было нежелательно для других ганзейских городов.

Ливонские города не подчинились решению ганзейского съезда и в переписке рекомендовали другу другу строго соблюдать запрет торговли с русскими[318]. Одновременно в июне 1416 г. они пытались самостоятельно, без обращения к руководству ганзейского союза, уладить свои отношения с Новгородом. На съезде ливонских городов в Дерпте решено было начать переговоры с Новгородом[319]. Ревель предложил обсудить с новгородцами вопросы о «новых» постановлениях против немецких купцов, о запрещении им розничной торговли и о требованиях лодочников, а также о тех насилиях, которым подвергались отдельные немецкие купцы в Новгороде[320]. Переговоры с Новгородом оказались безрезультатными, так как новгородцы настаивали на принятии своих требований, на что ливонские города не пошли[321].

Срыв переговоров привел к обострению запрета со стороны Новгорода. 23 сентября 1416 г. приказчик двора[322] Ганс Липпе пишет Дерпту, что новгородцы не только запретили торговлю с немцами в Новгороде, но наложили также запрет на поездки новгородских купцов в ливонские города, Псков и Полоцк, где новгородские купцы могли встречаться с немецкими[323].

Обсуждением конфликта с Новгородом занялся ганзейский съезд в Любеке летом 1416 г. Съезд упрекнул ливонские города в том, что они самовольно запретили поездки в Новгород. Съезд указал также, что если немецкие купцы не могут посещать Новгород и Неву, то и русским не следует разрешать поездки в ливонские города, где они не испытывают никаких притеснений[324].

Лишь через год на съезде в Ростоке — Любеке в мае — июле 1417 г. ганзейские города признали существующий уже в течение года разрыв торговых связей с русскими и вынесли решение об объявлении общеганзейского запрета торговли с Новгородом. Но даже это решение было составлено так, что включало косвенное осуждение самовольных действий ливонских городов: торговля с Новгородом запрещалась с 15 августа 1417 г. под угрозой лишения товаров; те же лица, которые торговали до этого срока (во время запрета, наложенного ливонскими городами), наказанию не подлежали[325].

Между тем продолжавшийся уже более года перерыв в торговых связях был невыгоден как для Новгорода, так и для ливонских городов. Генрих Бемен, представитель рата Дерпта, в начале 1417 г. бывший в Новгороде, сообщил при своем возвращении, что один новгородский купец посоветовал ему, чтобы города послали в Новгород посла с запросом, желает ли Новгород восстановления нормальных отношений с немецким купечеством[326].

В июле 1417 г. в Риге находились новгородские послы; в результате переговоров между ними и ратом Риги на 1 августа 1417 г. в Дерпте был назначен съезд с новгородцами[327]. По-видимому, переговоры на съезде были удачными, так как уже в конце августа — начале сентября высшие власти Новгорода обратились к ливонским городам с грамотами, в которых заявляли, что новгородцы желают жить с немцами «по старине», и предлагали прислать «добрых людей», имеющих полномочия решать все дела и «дать исправу»[328].

Посольство в Новгород было отправлено вскоре после получения грамот, и 14 ноября два ревельских ратмана сообщили из Новгорода в Ревель, что с Великим Новгородом достигнуто соглашение о восстановлении старого крестоцелования и мира господина Нибура[329]. Заключение мира в 1417 г. кратко отмечено и новгородской летописью: «А в то время взяша новгородци миръ с Нѣмци»[330].

Как явствует из письма ревельских ратманов, мир 1417 г. лишь подтверждал мир 1392 г., не внося в него никаких новых условий.

Новгородцы, по-видимому, отказались от своих противоречащих старому крестоцелованию, по словам немецких источников, требований. Эта внезапная уступчивость Новгорода после почти двухлетних споров и настояний на признании своих требований объясняется, быть может, тяжелым положением, в котором оказался Новгород из-за свирепствовавшей в то время эпидемии: ревельские ратманы в том же письме указывают, что в Новгороде ежедневно умирает около 1000 человек[331].

Мир 1417 г. был заключен по инициативе ливонских городов без санкции Ганзы. Ганзейский съезд, собравшийся в марте 1418 г., упрекнул ливонцев в том, что они без указания Любека и Висби открыли поездки в Россию[332]. Но, несмотря на упреки руководителей Ганзейского союза, торговые сношения с Новгородом миром 1417 г. были восстановлены, и деятельность немецкого двора оживилась: в 1419 г. власти двора усиленно хлопотали о приведении его в порядок[333].

Перерыв в торговле 1416–1417 гг. весьма показателен для уяснения соотношения сил участников русско-ганзейской торговли. Линия поведения Новгорода в этом конфликте вырисовывается четко: Новгород настойчиво выдвигает свои требования, причем, не ожидая признания их противной стороной, стремится провести их в жизнь. Что касается ганзейской стороны, то здесь мы видим борьбу двух конкурирующих группировок — заморских городов во главе с Любеком, старым руководителем торговли с Русью, и ливонских. Любек пытается сохранить за собой руководящее положение, по его инициативе ганзейские съезды осуждают самовольные действия ливонских городов. Но жизнь оказывается сильнее традиции: фактическое руководство торговлей переходит в руки ливонских городов, территориально и экономически связанных с русскими землями. Ливонские города запрещают и открывают поездки в Новгород, и Новгород признает это положение, ведя переговоры с ливонскими городами и заключая с ними договоры, как с представителями всего ганзейского купечества[334].

Во время запретов 1416–1417 гг. ливонские города и Ганзейский союз использовали против строптивого Новгорода свое обычное средство — экономическую блокаду. Однако на этот раз, как бывало и раньше, достигнуть полного разрыва торговых связей Новгорода с Западом не удалось. Кольцо блокады имело свои уязвимые места. Такими уязвимыми местами являлись Нарва и Выборг, где новгородцы вели оживленную торговлю и откуда могли получать западноевропейские товары во время ганзейских запретов.

Нарва занимала особое место в системе русско-немецкой торговли. Она не была ганзейским городом, хотя неоднократно добивалась принятия в Ганзейский союз,[335] но каждый раз ей противодействовали ливонские города, особенно Ревель. Позиция Ревеля объясняется просто — боязнью конкуренции. Нарва была необычно выгодно расположена для ведения торговли с Новгородом и Псковом. Из Нарвы в Новгород вели два водных пути: один — по Финскому заливу, Неве, Волхову, другой — вверх по Нарове и через оз. Чудское в Псков, а из Пскова старая торговая дорога шла через Великую, Череху, затем по суше до Узы, вниз по Узе в Шелонь и оз. Ильмень[336]. Кроме того, из Нарвы в Новгород вела сухопутная дорога, особенно часто используемая в зимнее время, когда открывалось санное сообщение. Если бы Нарва стала ганзейским городом, то благодаря своему географическому положению и удобству путей сообщения она в большом количестве привлекла бы новгородских купцов, и Ревель от этого проиграл бы[337].

Даже не пользуясь привилегиями ганзейских городов, Нарва вела оживленную торговлю с русскими землями, особенно с Новгородом. Одним из главных предметов этой торговли была соль, которую из Нарвы в Новгород везли летом по Финскому заливу и Неве, а зимой санным путем[338]. Наряду с крупною оптовою торговлей, какой была торговля солью, жители Нарвы вели на границе с новгородскими владениями мелкую торговлю железом, мясом, рыбой, рожью и другими товарами[339].

Большое развитие получила торговля русских купцов в самой Нарве. Они производили там крупные торговые операции. Так, из письма ревельского бургомистра, зимою 1415 г. посетившего Нарву, известно, что в это время в Нарве находилось много русских, которые закупили половину всей имевшейся там соли[340].

Удельный вес Нарвы в новгородской торговле был значителен еще и потому, что, не будучи ганзейским городом, Нарва служила местом встречи новгородцев с неганзейскими купцами, в частности со шведами. Из письма фогта Разеборга рату Ревеля, относящегося к началу XV в., мы узнаем, что крестьяне из числа подданных шведского короля ездили в Нарву и вели там торговлю с русскими[341]. В письме фогта Нарвы зарегистрирован другой факт торговли шведов с русскими: на острове в устье Наровы шведы продали русским лошадей[342].

Особенно расцветала торговля Нарвы с Новгородом во время ганзейских запретов.

Все отмеченные выше особенности положения Нарвы в системе русско-немецкой торговли ярко сказались во время торговых запретов 1416–1417 гг. Летом 1417 г. рат Ревеля обратился к Нарве с просьбой соблюдать постановления городов в отношении русской торговли и прекратить продажу русским соли на Неве. В ответном письме рат Нарвы оправдывался: соль на Неву вывозится для нужд ловцов осетров. Власти Нарвы выражали согласие выполнять постановление городов при условии, если нарвским купцам в новгородском дворе будут предоставлены права, равные с купцами других городов[343].

Ливонский магистр защищал интересы Нарвы (Нарва была орденским городом) и поддерживал ее притязания на получение прав в немецком дворе в Новгороде. В письме к Ревелю от 18 июля 1417 г. магистр указывал, что поскольку Нарва не пользуется правами ганзейских городов, постольку от нее нельзя требовать выполнения постановлений этих городов[344]. Однако заступничество магистра не помогло: ливонские города не соглашались на предоставление ганзейских прав Нарве, запретная торговля Нарвы с Новгородом и Псковом продолжалась.

Во время запрета торговли 1416–1417 г. активизировалась торговля Новгорода со Швецией. Еще Ореховецкий договор 1323 г. гарантировал свободу сношений как для шведских купцов, отправлявшихся в Новгород, так и для новгородцев, даже если бы они пожелали ехать не только в пределы Финляндии, но и за море[345]. О поездках шведов в Новгород и новгородцев в Швецию говорят документы конца XIV — начала XV в. Новгородцы ездили не только в ближайшие шведские порты, но и в Стокгольм: в конце XIV в. новгородцами в Стокгольме разрешались тяжбы по поводу товара, отнятого у них на море[346].

Особенно большое значение для Новгорода во время ганзейских запретов имела торговля через Выборг. Жители Выборга покупали в ливонских городах (преимущественно в Ревеле) товары, которые затем переправлялись на Неву, где велась запрещенная торговля с русскими. Во время запрета 1416–1417 гг. Ревель принимал меры к тому, чтобы прекратить движение товаров через Выборг в Новгород: жителям Выборга разрешалось вывозить товары из Ревеля только при условии принесения ими клятвы, что эти товары не предназначаются для продажи русским[347].

Помимо Нарвы и Выборга, запрещенную торговлю с Новгородом в 1416–1417 гг. вели прусские города, причем роль посредников выполняли шведы. В 1417 г. рат Нарвы писал Ревелю, что жители Нарвы видели суда с солью и сельдью, которые из Данцига направлялись в Выборг, а «это все равно что в Россию»[348]. В 1419 г. между ратом Ревеля и шведскими властями возникла длительная распря из-за действий подданного шведского короля некоего Клауса Дока. Один из проступков Клауса состоял в том, что он хотел во время запрета провезти соль из Пруссии в Россию[349].

Однако все мероприятия ливонских городов, направленные к прекращению шведско-русской торговли во время запретов 1416–1417 гг., оказались безрезультатными. Шведская торговля Новгорода, которая составляла ганзейцам «как бы бельмо на глазу»,[350] продолжалась и развивалась все больше, как и торговля Новгорода с Нарвой. Этому способствовала и позиция самого Новгорода, заинтересованного в развитии торговли с Западом, минуя посредничество Ганзы.

«Чистый путь за море» — требование новгородцев в 20–30-х годах XV в.

В 20–30-х годах XV в. характер торговой политики Новгорода меняется. Вопросы, из-за которых происходили конфликты в течение первых двух десятилетий XV в. — о порядке торговли солью, медом, сукнами, об условиях оплаты труда лодочников и носильщиков, о розничной торговле ганзейских купцов, — отодвигаются на задний план.

Главной целью торговой политики Новгорода становится получение гарантии «чистого пути за море», понимаемой новгородцами как принятие ганзейцами на себя ответственности за ограбления новгородцев во время их поездок по морю. Выдвижение этого требования диктовалось, как нам кажется, развитием заграничной торговли новгородцев, следовательно, и увеличением поездок новгородцев по морю, так как для проезда на иноземные рынки новгородские купцы пользовались в значительной мере морскими путями.

Вопрос о степени развития в XIV–XV вв. торгового мореплавания новгородцев является спорным. Э. Денель считает, что стремление Ганзы воспрепятствовать поездкам русских за море увенчалось успехом, и к концу XIV в. плавания русских на Готланд прекратились[351]. Р. Гаусманн решал вопрос в еще более категорической форме: по его мнению, после XIII в. русские дальше Ревеля не плавали[352]. А. И. Никитский, впервые обративший внимание на активный характер новгородской торговли, отметил, что, несмотря на противодействие ганзейцев, торговая деятельность новгородцев (речь идет об их торговых плаваниях) не только не прекращалась, но в известной степени даже развивалась[353]. Автор настоящей работы в одной из своих ранних статей высказала мнение о том, что с конца XIV в. торговое мореплавание новгородцев значительно возрастает[354]. К аналогичной точке зрения пришел и В. В. Мавродин, специально занимавшийся историей русского мореходства на Балтийском море[355].

Приведем некоторые факты, подтверждающие это положение.

В 1395 г. пираты захватили судно, на котором находились товары новгородцев и немцев; фогт Або обещал Ревелю принять меры к установлению местонахождения этих пиратов[356]. В 1396 г. Яков Абрамссон, житель Ревеля, освободил из рук пиратов — Виталийских братьев — новгородцев, захваченных вместе со своими товарами[357]. В 1419 г. между Ревелем и Уве было захвачено русское судно с товарами[358]. В 1424 г. русские, схваченные на море в 8 милях от Ревеля, были высажены на берег и ограблены[359]. В 1434–1435 гг. произошли новые ограбления новгородцев между Ревелем и Невой[360]. В 1441 г. власти Новгорода жаловались Ревелю, что у новгородца Петра «взялѣ лодью на морѣ с товаромъ и головы посѣкли»[361]. Во всех этих случаях речь идет, по-видимому, об ограблениях новгородцев в пределах Финского залива, следовательно, о поездках их либо в ливонские города, либо в шведские, расположенные по северному берегу Финского залива (Выборг, Або).

Но новгородцы в интересующее нас время плавали и дальше в шведские владения. В конце XIV в. новгородские послы ездили в Стокгольм по поводу товаров, отнятых у новгородцев на море[362]. В одном из документов, датируемом 1373 г., упоминается о взятии у новгородцев товара «у Стеколмѣ» (у Стокгольма)[363].

Помимо Швеции, новгородцы плавали и в Пруссию, о чем свидетельствует очень интересный документ — письмо ливонских городов Данцигу от 15 декабря 1398 г.: «Мы слышали, что русские ради своей торговли начали ездить по морю, чего раньше никогда не было… Мы настоятельно просим, чтобы вы с уважаемым господином великим магистром говорили и просили его милость, чтобы было постановлено так, чтобы русских и их товар в ваших (прусских, — Н. К.) гаванях никто не брал на суда и не возил»[364]. Здесь сразу бросается в глаза указание ливонских городов на то, что «русские ради своей торговли начали ездить по морю, чего раньше никогда не было». Очевидно, в конце XIV в. произошло настолько резкое увеличение поездок русских по морю, что это дало возможность ливонским городам считать эти поездки чем-то противоречащим обычной практике.

В XV в. наряду с развитием заморских поездок новгородцев происходит изменение их направления. В XII–XIII вв. новгородцы с торговыми целями посещали Данию, Любек, Готланд. В XIV–XV вв. Дания и Любек как цель заморских поездок новгородцев совсем не упоминаются[365]. Готланд встречается в последний раз в договоре 1392 г. (Нибуров мир). Вместо них документы называют Швецию, Пруссию и особенно часто Ливонию. Это было вызвано теми изменениями, которые произошли в немецко-русской торговле за истекшие столетия. В XIV–XV вв. достигает расцвета торговля ливонских и прусских городов, территориально и экономически связанных с Русью и Польшей — Литвой. Вместе с тем падает значение Любека и Готланда как руководителей торговли Ганзы с русскими землями и как центров заморской торговли новгородцев. Поездкам в далекий Любек, сопряженным с большими опасностями из-за сильного развития пиратства на Балтийском и Северном морях, новгородцы предпочитали поездки в ливонские города. Что касается Готланда, то в конце XIV в. вследствие превратностей исторической судьбы оказывается окончательно подорванным его былое значение главного торгового центра на Балтийском море. Разграбление Висби датским королем Вольдемаром в 1361 г., опустошения, причиненные Готланду пиратами — Виталийскими братьями, завоевание Готланда Орденом в 1398 г. привели к его запустению и упадку. Страной, в городах которой новгородцы вели оживленную торговлю и куда они совершали поездки, сухопутные и морские, становится Ливония. За нею следовали Пруссия и Швеция.

Требование о предоставлении новгородцам «чистого пути за море» впервые было выдвинуто в проекте договора с Орденом, который новгородские послы представили орденскому капитулу, заседавшему в Вендене в августе 1420 г. Это требование Орден отклонил самым решительным образом[366]. Несмотря на неудачу первой попытки, Новгород на протяжении ряда лет, вплоть до начала 40-х годов, когда надвигавшаяся война с Орденом оттеснила на задний план все остальные вопросы внешней политики, с удивительной настойчивостью вновь и вновь предъявлял Ганзейскому союзу требование, чтобы ганзейские города приняли на себя ответственность за ограбление новгородских купцов во время их поездок по морю.

Требование Новгорода вызывало противодействие Ганзы и приводило к длительным распрям между Новгородом и ганзейскими городами. Первая крупная распря возникла в 1420 г. Поводом к ней послужило ограбление новгородцев в этом году на Неве. Новгородские купцы были захвачены разбойниками и доставлены в Висмар. В числе грабителей оказались лица шведской национальности и бывшие граждане Любека[367]. Новгород потребовал, чтобы новгородские купцы были освобождены, а товар, отнятый у них, найден и доставлен в Новгород. До возвращения захваченных новгородцев и их товаров ганзейским купцам был запрещен выезд из Новгорода[368]. Возникший конфликт обсуждался на ганзейских съездах в Любеке в апреле и июне 1421 г.[369] В качестве контрмеры за задержание ганзейцев в Новгороде было принято постановление о запрещении поездок в Новгород[370].

Однако запрещение торговли с Новгородом, как обычно, не привело к полному разрыву торговых связей Новгорода с Западом. Этому способствовали активность новгородских купцов и позиция Нарвы и ливонского магистра. Уменьшение притока европейских товаров в Новгород новгородские купцы пытались возместить покупкой их в Нарве и Пскове[371]. Попытка Ревеля добиться прекращения торговли с русскими в Нарве успеха не имела: рат Нарвы ответил Ревелю, что между Орденом и русскими существует крестоцелование, по которому купцам обеих сторон гарантируется свободный и безопасный путь, и это крестоцелование Нарва нарушить не может[372]. Ливонский магистр Зигфрид Ландер фон Шпангейм также отказался присоединиться к запрету, ссылаясь на заключенный в начале 1421 г. мир с Новгородом[373].

Запрет торговли с русскими не соблюдали не только Орден и Нарва (не являвшаяся членом Ганзы), но и купцы других ливонских городов. Съезд ганзейских городов в Штральзунде в сентябре 1421 г. указал ливонским городам, что некоторые из их купцов ведут торговлю с русскими вопреки существующему постановлению[374]. Таким образом, распрю между Ганзой и Новгородом ливонские города стремились использовать для развития своей собственной торговли с Новгородом. Это стремление отвечало потребностям Новгорода, нуждавшегося в западных товарах, и способствовало усилению экономических связей Новгорода с Ливонией.

Выдвижение в русско-ганзейской торговле на первый план ливонских городов постепенно получило признание со стороны других ганзейских городов: ганзейский съезд в Любеке в мае 1422 г. поручил ливонским городам урегулировать конфликт с Новгородом.

Представители ливонских городов в августе 1422 г. в Нарве передали уполномоченным Новгорода освобожденных из рук разбойников новгородских купцов (захваченных в 1420 г. на Неве и затем доставленных в Висмар)[375]. В январе 1423 г. для окончательного урегулирования конфликта в Новгород прибыли послы ливонских городов: от Риги — Эггерд Беркгофф, от Дерпта — Тидеман Фос и Герман Бутеншоне, от Ревеля — Иоганн Пальмедаг. В течение 17 дней (с 22 января по 8 февраля) послы вели переговоры с властями Новгорода, происходившие большей частью на дворе новгородского епископа[376]. В результате переговоров 8 февраля 1423 г. был заключен договор.

Договор 1423 г. разрешал конфликт, возникший между новгородцами и ганзейцами из-за ограбления новгородских купцов Мирона, Терентия и Трифона на Неве в 1420 г. Ганзейские города должны были возвратить ту часть товара Мирона и его товарищей, которая попала в Висмар, а именно 14 корабельных фунтов и 8 ливонских фунтов воска; товар, оставшийся у разбойников, города должны были искать и, что найдут, возвратить новгородцам; за товар, который ганзейским городам найти не удастся, Новгород не должен был «взыскивать» с ганзейских купцов[377]. Таким образом, основной вопрос спора — об ответственности Ганзы за ограбления новгородцев на море — решался путем компромисса: ганзейские города брали на себя обязательство искать захваченный у новгородцев товар, новгородцы же обещали не подвергать репрессиям ганзейцев из-за товара, который найти не удастся.

Далее договор объявлял законченной ту «нелюбовь», которая была между Новгородом и ганзейским купечеством из-за того, что новгородцы на Неве были ограблены, а 11 «немецких детей» закованы в железо в Новгороде. Ганзейские города должны были оберегать новгородцев, «как своих немцев», и давать им «управу» по всем «обидным делам» согласно крестоцелованию; равным образом должен был поступать Новгород в отношении немцев. Гостю с обеих сторон гарантировался «чистый путь горою и водою». В последней статье договора разрешался вопрос о компенсации немецкого купца Арнда, у которого новгородский возчик Степан увез меха.

На договорной грамоте целовали крест от имени Новгорода посадник Василий Никитич и тысяцкий Аврам Степанович, от имени 73 ганзейских городов — представители ливонских городов Эггерд Беркгофф, Тидеман Фос, Герман Бутеншоне, Иоганн Пальмедаг[378]. Договор 1423 г. был первым договором, заключенным послами ливонских городов от имени всего Ганзейского союза. Ливонские города действовали на основе полномочий, предоставленных им ганзейским съездом в Любеке в мае 1422 г.

В договор не попал ряд вопросов, выдвигавшихся как русской, так и ганзейской стороной во время переговоров, предшествовавших заключению договора. Так, послы ливонских городов жаловались, что двое немецких юношей, находившихся в Новгородской земле для изучения русского языка, были убиты, что лодочники и носильщики приняли постановления, невыгодные для немецких купцов, что новгородцы застраивают участок, принадлежащий немецкому двору, и т. д. Новгородцы предъявили свои старые обвинения: сукна «коротки», а бочки с медом меньше установленного размера.

По некоторым из этих вопросов была достигнута устная договоренность. Новгород дал обязательство наказать тех, кто был виновен в убийстве юношей, изучавших русский язык, не застраивать участок двора и т. д. В отношении же жалоб новгородцев на размеры сукон и бочек меда ливонские послы ответили, что они напишут Любеку и другим городам, чтобы были приняты меры для изготовления сукон и бочек «по старине»[379]. Ливонские послы исполнили свое обещание, и на ганзейском съезде в Любеке в июле 1423 г. был поставлен вопрос о размере бочек. Съезд постановил написать Бремену, Гамбургу и другим городам, чтобы были приняты меры к изготовлению бочек должного размера[380]. Само собой разумеется, что эта мера большого эффекта дать не могла.

Хотя вопросы о сукнах, меде, лодочниках и носильщиках опять всплыли во время переговоров 1423 г., но то малое внимание, какое им было уделено (а это видно из отчета ливонских послов), лишний раз свидетельствует, что не они являлись главной причиной распри с ганзейским купечеством. Основным вопросом, из-за которого разгорелась вражда, был вопрос об ответственности ганзейцев за ограбления новгородцев на море. Договор 1423 г. разрешал этот вопрос путем компромисса. Компромиссность решения делала неизбежным возникновение новых недоразумений, так как в связи с развитием заграничной торговли и поездок новгородцев по морю Новгород не склонен был довольствоваться половинчатым обязательством ганзейцев о возвращении того товара, который удастся найти. Он желал, чтобы ганзейцы дали ручательство в безопасности плавания новгородцев по морю и возвращении всех ограбленных у них товаров.

Поводом к тому, чтобы Новгород вновь выставил эти требования, явилось ограбление новгородских купцов летом 1424 г. у берегов Ливонии. В 8 милях от Ревеля на судно, на котором находились новгородцы, было совершено нападение: купцов высадили на берег, а товар их увезли в глубь страны[381]. Новгородскому послу ливонские города заявили, что они не причастны к ограблению и не знают, кто его совершил[382]. Не получив удовлетворения, новгородские власти в начале 1425 г. задержали всех ганзейских купцов в Новгороде, 150 человек[383]. Условия задержания были очень суровыми: купцам строжайшим образом запрещался выход с территории двора. Только после того как послы ливонских городов, приезжавшие в Новгород в апреле 1425 г., обещали, что вскоре прибудут «большие послы», облеченные полномочиями для решения всех дел, новгородцы разрешили немецким купцам покупать продукты питания и ходить из одного немецкого двора в другой[384]. Послам Дерпта и Ревеля, бывшим в Новгороде в июне, новгородские власти заявили, что они освободят немецких купцов только после возвращения своих братьев и их товаров[385].

На задержание ганзейских купцов в Новгороде Ганза ответила обычной контрмерой — запрещением торговли с Новгородом[386]. Для большей эффективности запрета ганзейские города решили обратиться к государям соседних с Новгородом государств с просьбой прекратить торговлю с новгородцами. Дерптские послы, бывшие в октябре 1425 г. на собрании орденского капитула в Вендене, просили магистра и сановников Ордена, чтобы они «во имя любви и верности христианству» прекратили торговлю с русскими до тех пор, пока не изменятся отношения между немецким купечеством и русскими. Магистр ответил, что он исполнит просьбу городов, если к запрету присоединятся король Дании и ливонские прелаты. Когда дерптские послы обратились с такою же просьбой к рижскому архиепископу, он обещал выполнить их просьбу. Так же поступил и дерптский епископ[387]. Если ливонские города хлопотали о присоединении к запрету магистра и ливонских прелатов, то Любек собирался при первой возможности ходатайствовать перед королем Дании о том, чтобы из его государства к русским не вывозились товары. Об этом же он намеревался просить и великого магистра[388].

Экономическая блокада Новгорода, задуманная на этот раз гораздо более широко, чем обычно, полностью не удалась. Суда, груженные солью и сельдью, из Данцига направлялись в Выборг или прямо к Неве, где товары покупались русскими. Швеция выполняла роль посредника в торговле между Пруссией и русскими землями[389]. Несмотря на все попытки Ганзы добиться пресечения этой торговли, прусские города не желали ее прекращать; на упреки Ревеля в том, что товары, вывозимые из Пруссии в Швецию, предназначаются для русских, Данциг отвечал: «Случается, любезные друзья, что некоторые люди из Швеции соль и сельдь отсюда вывозят в Швецию, говоря нам и давая заверения в том, что они не предназначаются для потребностей русских, и поэтому этого (вывоза, — Н. К.) мы не можем запретить. Подвозятся ли эти товары русским, или нет, это нам неизвестно»[390].

Западноевропейские товары поступали в Новгород через Швецию, по-видимому, в довольно большом количестве; во всяком случае ливонские послы, бывшие в Новгороде в конце лета 1425 г., одной из причин неудачи переговоров и неуступчивости Новгорода считали обилие товаров, привезенных из Швеции[391].

Сравнительно малая эффективность блокады, несмотря на попытку привлечения к участию в ней соседних с Новгородом государств, свидетельствует о том, что, невзирая на все препоны, которые Ганза ставила свободному развитию экономических связей Новгорода с Западом, это развитие не останавливалось. Оно и не могло приостановиться, ибо экономическая политика Ганзы, направленная на устранение от торговли с Новгородом других стран, противоречила насущным потребностям не только Новгорода, но и европейских государств, заинтересованных в развитии торговли с русскими землями.

Между тем пока руководители Ганзейского союза изыскивали средства для оказания давления на Новгород, немецкие купцы в Новгороде продолжали оставаться под арестом. Перелом в положении ганзейских купцов, задержанных в Новгороде, произошел лишь осенью 1425 г. В октябре ганзейские купцы были освобождены и получили разрешение на свободную торговлю и выезд со своими товарами из Новгорода[392]. Немецкие источники перемену к лучшему в отношениях с Новгородом объясняют заступничеством новгородского архиепископа[393]. Архиепископ Евфимий действительно хлопотал об освобождении немецких купцов, и надо полагать, что его хлопоты сыграли немалую роль, но не они, как нам думается, имели решающее значение.

Смягчение позиции Новгорода в отношении ганзейского купечества объясняется, на наш взгляд, отсутствием у Новгорода достаточных сил для того, чтобы преодолеть сопротивление Ганзы, а также убытками, которые приносило нарушение торговли. Кроме того, появление у Новгорода примирительных настроений можно связать со стихийным бедствием: о страшном море, свирепствовавшем в это время в Новгородской земле, сообщают и новгородская летопись, и письма немецкого двора[394].

После освобождения ганзейских купцов между Новгородом и ливонскими городами начались переговоры о полной ликвидации конфликта и восстановлении прочного мира. Достигнуть этого, однако, удалось не скоро.

Десятилетие — 1426–1436 гг. — было временем неустойчивых отношений между Новгородом и ганзейским купечеством. Торговля велась в неспокойной обстановке, нарушаемая то временными задержками ганзейских купцов в Новгороде, то запрещениями со стороны ганзейских городов, поездок в Новгород[395]. Неоднократные посольства и переговоры к установлению прочного мира не приводили[396]. Причиной этому являлось твердое желание новгородцев получить отнятый у их «братьев» товар и гарантию в безопасности поездок по морю.

Первое требование новгородцев ганзейские города соглашались выполнить в духе условий договора 1423 г. Они заявляли, что если бы они знали, где находятся разбойники, и если бы разбойники оказались в пределах действия власти городов, то они судили бы их согласно крестоцелованию; точно так же, если бы захваченный товар попал в руки ганзейских городов, то он был бы возвращен новгородцам. Что касается второго требования — гарантии «чистого пути за море», — то оно было отклонено самым решительным образом. В январе 1426 г. ратманы Дерпта отвечали новгородскому послу, что если новгородцы хотят посещать Неву и ездить по морю, то они должны сами о себе беспокоиться, «так как море имеет много углов и много островов и исстари не было чистым, и города совсем не хотят отвечать за море, если они (новгородцы — Н. К.) не могут сами для себя сделать море чистым и свободным»[397].

Ганзейский съезд в Любеке в июне 1426 г., обсуждавший новгородские дела, поручил ливонским городам заключить двухлетнее перемирие с русскими только при условии, что последние будут вести торговлю на Неве и на воде (т. е. на море) на свой собственный риск (uppe ere egene eventure) и не будут предъявлять ганзейским купцам претензий за вред, причиняемый морскими разбойниками[398].

Непримиримость Ганзы в этом вопросе объяснялась не только тем, что в ряде случаев она действительно не в силах была найти разбойников и ограбленный товар, по и стремлением — и этот мотив был главным — не допустить развития заграничной торговли новгородцев, ибо это развитие могло привести к установлению непосредственных экономических связей Новгорода с Западом, к подрыву монополии Ганзы на посредническую торговлю между Восточной и Западной Европой.

Не соглашаясь на требования новгородцев и не желая снять препоны, мешавшие развитию их торгового мореплавания, Ганза вместе с тем попыталась использовать силы Новгорода в своих интересах. Эта попытка, имевшая место в конце 20-х годов, была связана с борьбой между Данией и Ганзой.

Король Дании Эрик Померанский в 20-е годы энергично проводил политику ограничения привилегий ганзейцев в Дании с целью выдвижения на первый план датского купечества; одновременно Эрик оказывал покровительство торговле голландцев на Балтийском море, которые с конца XIV в. начали соперничать с ганзейцами[399]. Недовольные политикой Эрика Померанского, вендские города (руководящая группа городов Ганзейского союза) осенью 1426 г. объявили войну Дании. Вендские города вели войну против Дании в союзе с Голштинией, у которой существовала давняя распря с Данией из-за Шлезвига. Данию поддерживали голландские города. Война приняла затяжной характер. В ходе ее у вендских городов возник проект втянуть Новгород в войну против Дании. Об этом проекте сообщило правительству Дании новгородское посольство, прибывшее в январе 1428 г. в Копенгаген[400]. Очевидно, вендские города хотели, чтобы Новгород начал военные действия на Карельском перешейке в районе русско-шведской границы, тогда Дании пришлось бы вести войну на два фронта — на Балтике против вендско-голштинской коалиции и на суше против Новгорода.

Датский король со своей стороны сделал попытку нанести удар по Ганзе руками Новгорода: весною 1428 г. он побуждал новгородское правительство арестовать находившихся в Новгороде ганзейских купцов. Однако Новгород не пошел на поводу ни у Ганзы, ни у Дании: он не вступил в войну с Данией и не арестовал ганзейских купцов. Из войны на Балтике Новгород попытался извлечь выгоду для себя: воспользовавшись затруднительным положением Дании, новгородское правительство предъявило датскому правительству требование возвратить отторгнутые у Новгорода земли (вероятно, западные карельские погосты)[401]. Отказаться от своего требования Новгород побудила война, объявленная Новгороду великим князем Литовским Витовтом[402].

В начале 30-х годов отношения между Новгородом и ганзейским купечеством ухудшились еще больше из-за насилий над новгородскими купцами в Ливонии: в 1430 г. в Нарве был убит новгородец,[403] в 1431 г. в Нарве же был задержан товар новгородца Клемента. Последний случай явился поводом к задержанию ганзейских купцов в Новгороде[404].

Негладко протекала и торговля с Псковом. В 1433 г. псковичи запретили (по неизвестным причинам) вывоз зерна в Ливонию, где в это время был голод. В ответ Дерпт запретил продажу псковичам соли, тмина и тканей[405].

Однако длительные неустойчивые отношения оказывали отрицательное влияние на торговлю и приносили убыток заинтересованным в ней кругам. Вероятно, поэтому обе стороны смягчают свою непримиримость. Весною 1434 г. в Новгороде были послы ливонских городов — Корд Штокер из Дерпта и Альберт Румор из Ревеля, которые заключили с Новгородом перемирие на два года. Главное условие перемирия состояло в том, что в течение срока его действия в Новгород должны были приехать послы от 73 городов, уполномоченные вести переговоры обо всех «обидах» купечеству. Кроме того, перемирие включало гарантию «чистого пути» для ганзейцев в Новгород и для новгородцев «в Немецкую землю, в немецкие города», а также обязательство Новгорода «давать исправу» немецким гостям по всем «обидным делам»[406].

Ганзейский съезд, заседавший в Любеке в июне 1435 г., заслушав отчет ливонских городов, одобрил перемирие с Новгородом. Съезд вынес решение, что во время перемирия в Новгород должно быть отправлено ганзейское посольство, в котором примут участие и представители заморских городов[407]. В письме от 7 сентября

1435 г. Любек поручает ливонским городам отправить в Новгород посольство для предварительных переговоров, после чего прибудут послы заморских городов для заключения мира[408]. Однако это предписание Любека ливонскими городами не было выполнено: переговоры ливонских послов, находившихся в Новгороде с 27 мая 1436 г., закончились 16 июля подписанием договора без участия представителей заморских городов. Этот факт весьма знаменателен: если в 1423 г. ливонские города, заключая договор от имени всего Ганзейского союза, действовали по его поручению, то теперь они взяли на себя смелость поступить вопреки предписанию ганзейского съезда. Ливонские города открыто выступили как руководители торговли Ганзы с Новгородом.

О ходе переговоров, предшествовавших заключению договора, яркое представление дает отчет ливонских послов: Тидемана Фоса и Иоганна Бевермана — из Дерпта, Готшалка Штольтевота и Альберта Румора — из Ревеля[409]. Не останавливаясь на всех моментах переговоров, на обсуждении случаев насилия над новгородскими купцами в Ливонии и ганзейскими в Новгороде, мы рассмотрим лишь те вопросы, которые важны для характеристики торговой политики сторон.

Вопрос, из-за которого в течение предшествующих 15 лет шел спор между Новгородом и Ганзой, — о предоставлении новгородцам «чистого пути за море» — во время переговоров не поднимался. Быть может, новгородское правительство, убедившись в непримиримой позиции Ганзы, решило временно снять его. Но зато с тем большей энергией оно вновь предприняло попытки добиться изменения условий торговли с ганзейцами в самом Новгороде.

Ливонские послы писали из Новгорода, что им приходится вести с Новгородом «трудные переговоры», ибо новгородцы «думают немецкому купцу его старые привилегии и права урезать» («укоротить» — по точному выражению письма)[410]. Новгородцы действительно выдвинули ряд требований, выполнение которых должно было «урезать» права ганзейцев, лишить их немалой части доходов.

Прежде всего новгородцы предъявили свои старые обвинения в том, что привозимые ганзейцами сукна «коротки», бочки с медом и сельдью меньше, чем полагается, серебро испорчено примесями, вес мешков соли меньше положенного. В отношении торговли воском новгородцы заявили, что они желают, чтобы воск, покупаемый у них ганзейцами, не колупался. В отношении мехов жаловались, что немецкие купцы при покупке их требуют чрезмерных наддач;[411] новгородцы выразили желание, чтобы величина наддачи была определена и внесена в крестоцеловальную грамоту[412].

На обвинения и требования новгородцев ливонские послы дали весьма уклончивые ответы. Например, в отношении величины бочек для меда послы ответили, что эти бочки изготовляются в Любеке, в ратуше которого имеются специальные обручи для проверки их величины; пусть новгородцы дадут бочку, размер которой вызывает у них сомнения, и они перешлют ее в Любек для измерения[413]. В отношении колупания воска послы заявили, что они хотят соблюдать этот обычай так, как соблюдали его предки; в конце концов после упорных возражений новгородцев они предложили, чтобы Новгород завел особую печать, приложение которой удостоверяло бы доброкачественность воска[414]. В отношении сукон послы ответили, что сукна изготовляются так же, как 100, 50 и 20 лет назад, и что ни из одной страны, в которые они вывозятся, за исключением России, не поступают жалобы на их «короткость»[415]. Уклончивым был и ответ ливонских послов на обвинения новгородцев в недостаточном весе продаваемых ганзейцами мешков соли: «Соль из воды получается и водой становится; и если ее перевозить или переносить (в тексте «шевелить», — Н. К.), то она утекает, поэтому она не может сохранить своего веса»[416].

Смелое требование, которое должно было изменить весь существующий порядок торговли, выдвинули представители Новгорода во время очередной встречи с ливонскими послами 23 июня. Когда послы пришли на двор епископа, место обычных совещаний с новгородскими представителями, то они застали там двух посадников, двух тысяцких и одного старосту. «Они говорили (reppeden) по поводу всех правил торговли, — читаем мы в отчете ливонских послов, — и их желанием было, чтобы [правила] торговли были записаны в крестоцеловальной грамоте, и особенно о наддаче. Мы (ливонские послы, — Н. К.) сказали, что они имели много крестоцеловальных грамот и что если они их прочитают, то не найдут ни одной, в которой были бы записаны [правила] торговли; поэтому мы пожелали, чтобы они не искали ничего нового, ибо что содержит старое, то мы не можем улучшить и от того мы не хотим отступать»[417].

Требование новгородцев означало, что существующие правила торговли (articulen der kopenscop), которые до сих пор определялись весьма растяжимой «стариной», теперь должны быть установлены юридическим путем в договорной грамоте. Это лишило бы ганзейцев значительной части тех прибылей, которые они извлекали из новгородской торговли (вспомним хотя бы, какие выгоды приносило ганзейцам отсутствие твердо установленного размера наддач к меху и «колупания» воска). Вполне понятна поэтому приверженность к «старине» ливонских послов.

Итак, все требования новгородцев об изменении существующего порядка торговли — с ганзейцами в Новгороде были отклонены. Такая же участь постигла и попытки ганзейцев добиться отмены некоторых невыгодных для них условий торговли. Мы имеем в виду постоянные и на сей раз повторенные жалобы ганзейцев на высокую плату, которую запрашивали с них новгородские лодочники и носильщики из-за отсутствия установленного юридическим путем максимума этой платы. Осталась без последствий также жалоба ливонских послов на запрещение ганзейцам розничной торговли за пределами ограды немецкого двора. Не помогли здесь ни ссылки на «старину», ни указание на то, что в ливонских городах новгородцы могут сами подвозить свои товары и вести розничную торговлю где хотят[418].

Договор 16 июля 1436 г. был заключен послами Дерпта Тидеманом Фосом и Иоганном Беверманом и послами Ревеля Готшалком Штольтевотом и Альбертом Румором от имени всех ганзейских городов. С новгородской стороны в заключении договора участвовали посадник Борис Юрьевич, тысяцкий Федор Яковлевич и старосты купеческие Александр Матвеевич и Варфоломей Яковлевич. Договор гарантировал купцам обеих сторон «чистый путь водой и горой» «по старым грамотам и по старому крестному целованию, и по сей грамоте и на сей руке». Новгород давал обязательство «блюсти немца, как своего брата новгородца»; аналогичное обязательство брали ганзейцы в отношении новгородцев. Каждая из сторон должна была лицам другой стороны, «которые жалуются», «исправу давать… но старым грамотам и по старому крестному целованию, и по сей грамоте и на сей руке»[419]. Изложенные статьи договора повторяли условия предыдущих договоров, что подтверждалось ссылками на старые грамоты и старое крестоцелование. Новой являлась статья, обязывавшая ганзейские города не задерживать новгородских купцов, если Новгород не даст «управы немцам-жалобщикам», и разрешить новгородским купцам выезд на родину, отослав при этом Новгороду настоящую договорную грамоту; аналогичное обязательство давал и Новгород в отношении немецких купцов[420]. Статьи, содержавшие это обязательство, с юридической точки зрения, были шагом вперед, но на деле они представляли собой чистейшую фикцию. В условиях средневековой торговли задержание купцов являлось единственным средством добиться хоть какого-нибудь удовлетворения от противоположной стороны, поэтому ни ганзейцы, ни новгородцы отказаться от него не могли.

Две последние статьи договора, не формулируя общих норм русско-ганзейских отношений, касались отдельных сторон положения, создавшегося в Новгороде между новгородцами и ганзейским купечеством в результате конфликтов, имевших место в период, предшествовавший заключению договора. Эти статьи гласили: «А кто из русских у немцев записан на лестнице, тех с лестницы снять и торговать с ними по старине. А которые новгородцы были в приставах в немецком дворе или держали за собой немцев, немцам того не искать с новгородцев и торговать с ними по старине»[421]. В первой статье речь шла о снятии запрета на торговлю ганзейцев с некоторыми новгородцами, которые, с точки зрения ганзейцев, были виновны в каких-то проступках и имена которых, очевидно, были вывешены на лестнице немецкого двора для общего сведения. Во второй статье речь шла тоже о снятии запрета на торговлю с определенными новгородцами, на этот раз виновными в том, что они в качестве приставов вступали на территорию немецкого двора, нарушая тем самым его экстерриториальность,[422] или же и том, что они осуществляли заключение в темницу или какие-нибудь другие способы задержания немецких купцов (так, по-видимому, следует понимать выражение «держали за собой немцев»).

Как мы видим, вопросы, из-за которых в течение всей первой трети XV в. шел спор между Новгородом и Ганзой — из-за порядка торговли солью, медом и сукнами, мехами и воском, из-за предоставления новгородцам «чистого пути за море», — в договоре 1436 г. не нашли никакого отражения. Ганза и на сей раз оказалась сильнее Новгорода и сумела отклонить эти требования, настояв на заключении договора на условии исконных гарантий свободного проезда и торговли и справедливого суда для купцов обеих сторон. «Старина», столь излюбленная ганзейцами, осталась нерушимой.

Начало упадка немецкого двора в Новгороде и рост торговли новгородцев в Ливонии

В 20–30-х годах XV в. фактическое руководство торговлей Ганзы с Новгородом переходит, как мы уже отмечали, в руки ливонских городов[423].

Основными причинами, обусловившими переход руководства торговлей Ганзы с Новгородом в руки ливонских городов, являлись территориальная близость их к Новгороду и те экономические связи, которые установились между Новгородом и Ливонией. Благоприятствовала возрастанию роли ливонских городов в сношениях Ганзы с Новгородом и та обстановка, которая сложилась на севере Европы в 20–30-х годах XV в. Вендские города во главе с Любеком, поглощенные борьбой с Данией и голландскими городами, уделяли мало внимания новгородским делам, поручая урегулирование отдельных конфликтов с Новгородом ливонским городам.

Переход фактического руководства торговлей с Новгородом от Любека к ливонским городам был оформлен соглашением. 20 июня 1442 г. совет Любека заключил соглашение с послами ливонских городов, согласно которому ливонским городам передавалось право «закрытия» и «открытия» поездок в Новгород, а также поручалось ведение переговоров с ним и заключение мира[424]. Двумя днями позже, 22 июня, в письме к властям немецкого двора Любек давал им предписание руководствоваться в своей деятельности правилами скры и указаниями ливонских городов[425].

К этому времени немецкий двор в Новгороде вступает в полосу упадка: сокращаются обороты торговли, беднеет казна двора св. Петра. В 1436 г. на обвинение новгородских властей в том, что во время последнего пребывания великого князя в Новгороде немецкие купцы не сделали ему должных подарков, ливонские послы ответили, что немцы не могли их сделать, так как на дворе в это время находились одни «молодые люди», которые все вместе не имели 100 гривен[426].

Частыми становятся жалобы властей немецкого двора на упадок и запустение. Казна св. Петра так обеднела, что выплата священнику полагавшихся ему ранее 5 гривен вознаграждения делается обременительной и размер вознаграждения уменьшается. Падает дисциплина двора. Его власти жалуются на поведение «молодых людей», которые из года в год остаются на дворе, вопреки правилам скры, торгуют пивом, играют в кости и т. д.[427] Все чаще наблюдаются периоды, когда на дворе из-за малого числа купцов отсутствуют ольдерманы, а их место занимают приказчики (hovesknechte) или надзиратели (vorstendere).

Помимо общих причин, приведших впоследствии к упадку Ганзы и ганзейской торговли, на состоянии двора отрицательным образом сказывалась возрастающая активность новгородской торговли. Не будучи в силах, несмотря на все попытки, добиться коренного изменения порядка торговли с ганзейцами в Новгороде, новгородцы развивают свою заграничную торговлю.

Мы видели, что особенно оживленная торговля велась между Новгородом и ливонскими городами — Ревелем, Нарвой, Дерптом, которые часто посещали новгородские купцы. Власти немецкого двора обнаружили большую проницательность, когда в 1441 г. писали, что «св. Петр изо дня в день идет к упадку, и товары сюда поступают не в таком количестве, как раньше, ибо они теперь мелкими партиями продаются в городах» (ливонских, — Н. К.)[428]. Нам кажется несомненным, что авторы этого письма одной из причин упадка двора считали покупку товаров новгородцами в ливонских городах[429].

Торговля в ливонских городах предоставляла новгородским и псковским купцам определенные преимущества, ибо некоторые товары они могли приобретать там на более выгодных условиях, чем в Новгороде или в Пскове (например, соль по весу, а не мешками, как в Новгороде). К тому же в ливонских городах у новгородских купцов было больше возможностей для вступления в контакты с европейскими купцами-неганзейцами. Однако ливонские города (продолжавшие ганзейскую политику недопущения русских к непосредственной торговле с неганзейцами) стремились препятствовать таким контактам, что наглядно иллюстрируется отношением ливонских городов к торговле голландцев в Ливонии.

В XV в. торговля голландцев в Ливонии достигает значительного развития[430]. Голландцы пытаются проникнуть и в Новгород. Известны случаи торговли голландских купцов в Новгороде в 1426 и 1432 гг. В 1426 г. некий голландец прибыл из Або на Неву и, по слухам, всю зиму торговал в Новгороде. В 1432 г. два голландца привезли в Новгород 24–26 ластов сельди. О стремлении голландцев завязать торговлю с русскими свидетельствует и факт изучения в Ливонии русского языка голландскими юношами[431].

Ганза принимает меры для устранения торговой конкуренции голландцев в Ливонии. Ганзейский съезд в мае — июле 1417 г. в Ростоке — Любеке запрещает всем неганзейцам торговлю в городах Ливонии, за исключением приморских городов, и изучение русского языка[432]. Решения ганзейского съезда в Любеке в июле 1423 г. были направлены уже специально против голландцев: им запрещались торговля в Ливонии и изучение русского языка, посещать Ливонию они могли только в качестве шкиперов и членов судовых команд (schipheren und schipmanswiise)[433]. Ограничения деятельности голландцев в Ливонии были усилены ганзейским съездом в Брюгге в 1425 г.; отражая интересы руководящей группы городов Ганзейского союза — вендских городов, стремившихся к полному вытеснению нидерландцев с Балтийского моря, съезд постановил, чтобы никого из фламандцев, зееландцев, голландцев не подряжать для перевозки товаров в Ливонию и не допускать погрузки и выгрузки их судов в ливонских портах[434].

Однако эти жесткие постановления вызвали противодействие ливонских городов. Опасаясь торговой конкуренции голландцев, ливонские города стремились пресечь торговлю голландцев в Ливонии, но в то же время они не желали лишаться услуг голландского торгового флота. Отмеченные специфические интересы ливонских городов нашли отражение в постановлении съезда ливонских городов в Валке в феврале 1426 г. Съезд разрешил голландцам посещение ливонских портов в качестве моряков — перевозчиков грузов, но запретил им торговлю с русскими и посещение внутренних городов Ливонии. Последнее запрещение было обусловлено, вероятно, опасением ливонских городов перед проникновением голландцев в Россию[435].

Наиболее развернутые постановления, регулирующие пребывание голландцев и других нидерландцев в Ливонии, принял съезд ливонских городов в Вольмаре в 1434 г. Съезд разрешил голландцам, зееландцам и кампенцам посещать ливонские порты в качестве шкиперов и членов судовых команд и, кроме того, вести торговлю в первом портовом городе, куда они прибудут. Допуская ограниченную торговлю голландских моряков, постановления съезда полностью исключали возможность торговых контактов между голландцами и русскими. § 9 рецесса съезда гласил: «Далее, ни один голландец, зееландец или кампенец не должен торговать с русскими под угрозой конфискации товаров; также никто не должен быть маклером при таких сделках под угрозой штрафа в 50 рижских марок в пользу городов, так как это было уже раньше постановлено в 26-м году в Валке». По отношению к фламандцам и англичанам постановления съезда были еще более суровыми: им разрешалось посещать Ливонию тоже в качестве шкиперов и членов судовых команд, но при этом запрещалось торговать не только с русскими, но и с немцами. Всем перечисленным в постановлении съезда европейским купцам запрещалось изучение русского языка[436].

После заключения перемирия между вендскими и голландскими городами в 1435 г. острота постановлений, направленных против торговли голландцев в Ливонии, смягчается, но запрет на торговлю голландцев о русскими остается в силе: этот запрет подтвердил съезд ливонских городов в Пернау в январе 1437 г., подчеркнувший, что запрет должен соблюдаться и в дальнейшем[437]. Рассмотренные постановления ганзейских съездов и съездов ливонских городов 10–30-х годов, XV в., запрещающие торговлю голландцев и русских, а также изучение голландцами русского языка и поездки голландцев во внутренние города Ливонии, должны были предотвратить торговые контакты голландцев с русскими в Ливонии, а также поставить преграды проникновению голландцев в русские земли.

Таким образом, в вопросе о торговле голландцев с русскими ливонские города были продолжателями политики Ганзейского союза, одна из целей которой заключалась в сохранении монополии на посредническую торговлю между Русью и Западом в руках ганзейского купечества.

Война Ордена с Новгородом 1443–1448 гг. и русско-ганзейская торговля

Во время войны 40-х годов XV в. особенно ярко выявилась зависимость новгородско-ганзейской торговли от взаимоотношений между Новгородом и Орденом.

Политическая неустойчивость, возникшая в отношениях между Новгородом и Ливонией на рубеже 30–40-х годов, тотчас отразилась на состоянии русско-немецкой торговли.

Уже в мае 1438 г. в Дерпте были задержаны 45 псковских купцов[438]. В конце 1439 г. магистр наложил запрет на вывоз соли в Россию, мотивируя его тем, что ввиду вывоза соли в Россию в Ливонии соль стала очень дорогой и земледельцы-ненемцы (undutschen lantman) не в состоянии ее покупать[439]. В июле 1440 г. со стороны орденских властей последовали предписания о строгом соблюдении запрета на вывоз в Россию крупных лошадей, стоимость которых превышала 1 гривну серебра (stucke sulvers)[440]. В 1441 г. из-за насилий над новгородскими купцами в Ревеле и из-за отказа магистра дать удовлетворение по делу новгородца, убитого в Нарве, ганзейские купцы в Новгороде подверглись аресту; одновременно новгородские власти запретили поездки в Ливонию[441]. После съезда новгородских и орденских представителей в Нарве в январе 1442 г., на котором не было достигнуто соглашения, положение ганзейских купцов в Новгороде еще больше ухудшилось. Власти немецкого двора в своих письмах сообщают, что новгородцы известили их о том, что немецкие купцы будут освобождены только тогда, когда пострадавшие в ливонских городах новгородские купцы получат удовлетворение; новгородцы, по словам приказчика двора Ганса Мунштеде, так настроены против немецких купцов, что его жизни угрожает опасность[442].

Рассмотрением положения ганзейского купечества в Новгороде занялся съезд ливонских городов в Пернау в марте 1443 г. Съезд постановил запретить поездки в Новгород из-за «несправедливостей», причиненных немецкому купечеству новгородцами; одновременно съезд дал предписание немецким купцам выехать из Новгорода, двор закрыть, а ключи от него, согласно прежнему обычаю, передать новгородским властям[443]. 21 марта Дерпт извещал Ревель, что купцы, которые еще оставались в немецком дворе в Новгороде, 14 марта возвратились в Дерпт. Двор был закрыт[444].

Однако, несмотря на закрытие двора и начало осенью 1443 г. военных действий между Ливонией и Новгородом, запрещенная торговля с Новгородом продолжалась. Из Риги товары везлись в Полоцк, из Дерпта в Псков, а затем в Новгород[445]. Еще большее развитие получил подвоз товаров в Новгород из Пруссии через Швецию[446]. «Мы слышали, — писал Ревель Любеку, — что различные товары подвозятся в Новгород из Пскова и по другим путям так, что они не испытывают никакого недостатка [в товарах], как будто бы поездки открыты»[447].

Рат Ревеля, раздраженный тем ущербом, который терпело ревельское купечество из-за запрещения торговли с Новгородом, преувеличивал, вероятно, истинные размеры запретной торговли, но его письмо весьма симптоматично: оно показывает, как сквозь все преграды, запреты, войны пробивались и крепли экономические связи Новгорода с Западом.

Во время переговоров Новгорода с Орденом в период затишья военных действий в конце 1443 — начале 1444 г. обсуждались и вопросы русско-ганзейской торговли: новгородские представители потребовали возврата товаров, отнятых у новгородских купцов, и пожелали, чтобы 73 ганзейских города были включены в проектируемое перемирие и магистр дал бы за них ручательство. Последнее требование показывает, насколько хорошо правящие круги Новгорода понимали все возраставшую зависимость русско-ганзейской торговли от позиции Ордена. Ливонский магистр отказался выполнить требования Новгорода, и это явилось, в частности, одной из причин неудачи переговоров.

Хотя ливонские города в связи с конфликтом между Новгородом и ганзейским купечеством вынесли весною 1443 г. решение закрыть немецкий двор и запретить поездки купцов в Новгород, тем не менее длительный перерыв в торговых сношениях, связанный с войной, был для них нежелательным. Поэтому уже в первый год войны ливонские города выступали с пожеланиями прекратить военные действия. Съезд городов в Валке в феврале 1444 г. на просьбу магистра дать ему совет по поводу его распри с Новгородом ответил, что для блага страны следует, если это возможно, заключить мир с русскими. В таком же духе высказался съезд городов в Вольмаре в декабре 1445 г.[448] С еще более решительным протестом против войны города выступили после поражения, понесенного военными силами Ордена в битве у устья Наровы в июле 1447 г.: города заявили, что они «устали» от войны и что если мир с русскими не будет заключен, то они вынуждены будут искать себе другого господина (иными словами, города пригрозили отказом от признания власти ливонских ландесгерров, в первую очередь Ордена). Голос ливонского бюргерства сыграл немалую роль в решении магистра пойти на мир с Новгородом.

Добиваясь от магистра заключения мира с Новгородом, города все время подчеркивали, чтобы магистр во время переговоров с новгородцами не решал бы спорные дела, имевшиеся между городами и новгородцами. «Дела городов не смешивать с делами страны», — гласит рецесс съезда ливонских городов в Вольмаре от 12 декабря 1445 г.[449] В этой формуле нашло отражение стремление ливонских городов сохранить за собою право решения всех дел, касающихся торговых сношений с Новгородом. Насколько мало осуществимо было это стремление, наглядно показали события 40-х годов. Сосредоточение ганзейской торговли с Новгородом и Псковом в руках ливонских городов поставило эту торговлю в теснейшую зависимость от взаимоотношений Ордена с русскими землями.

Договор, заключенный в 1448 г. между Новгородом и Псковом, с одной стороны, и всей Ливонией — с другой, восстанавливал, как мы видели, торговые отношения русских земель с Ливонией. Благодаря этому ливонские города, являвшиеся участниками Ганзы, получили возможность возобновить свою жизненно важную торговлю с Русью. Но торговые сношения между Русью и Ганзейским союзом в целом оставались прерванными, хотя несомненно, что заключение русско-ливонского мирного договора создавало предпосылки и для налаживания отношений с Ганзой.

Во время русско-ливонских переговоров в Нарве летом 1448 г. представители ливонских городов спрашивали у новгородцев, что следует сделать для того, чтобы немецкое купечество пользовалось в Новгороде своими старыми привилегиями. Ответ гласил, что необходимо послать в Новгород посольство от ганзейских городов[450]. Вопрос о посольстве неоднократно обсуждался в переписке ливонских городов с Любеком 1448–1449 гг.[451] Cъезд ливонских городов в Вольмаре в апреле 1449 г. высказал мнение о том, что проектируемое Любеком с участием его представителей посольство является нецелесообразным и что ведение переговоров с русскими следует поручить ливонским городам[452]. Любек дал ливонским городам просимые ими полномочия[453]. 1 марта 1450 г. послы ливонских городов (от Риги — ратман Иоганн Трерос, от Дерпта — бургомистр Гиллебрант Лузеберг и ратман Герд Шрове, от Ревеля — бургомистр Альберт Румор и ратман Иоганн Фельтгузен) от имени всего Ганзейского союза заключили договор с Новгородом. В заключении договора с русской стороны участвовали посадник Дмитрий Васильевич, тысяцкий Михаил Андреевич, купеческие старосты Алексей Игнатьевич и Есиф Иванович.

Договорная грамота от 1 марта 1450 г. устанавливала перемирие между Новгородом и Ганзой сроком на 7 лет, начиная со дня св. Ивана (24 июня). Во время перемирия немецкому гостю гарантировался «чистый путь» в Новгород «по старым грамотам и по сей грамоте, и по старому крестоцелованию и по сему крестному целованию». Великий Новгород должен был «исправу давать» «немецким детям» по «всем обидным делам», и все 73 города должны были «исправу давать» новгородцам «по всем обидным делам». В течение срока перемирия в Новгород должны были прибыть послы от «73 городов заморских и на сем поморки», чтобы «говорить о торговле и о всех обидных делах»[454].

Как мы видим, договорная грамота 1450 г. содержала лишь гарантию свободного проезда и торговли и справедливого суда для купцов обеих сторон во время действия срока перемирия. Рассмотрение же всего комплекса русско-ганзейских отношений и заключение мира откладывались, согласно условиям перемирия, до прибытия в Новгород ганзейского посольства, включавшего представителей ливонских и заморских городов.

Новгородско-ганзейские отношения в 50-х — начале 70-х годов XV в.

Прошло 22 года, прежде чем мир между Новгородом и Ганзой, предусматривавшийся перемирием 1450 г., был заключен.

В этом длительном промедлении сыграла роль позиция руководства Ганзейского союза — вендских городов. Поглощенные отношениями с другими европейскими государствами, они не спешили с организацией посольства в Новгород для подписания мира и предоставляли ливонским городам право продлевать перемирие. В 1457 г. в связи с истечением срока действия перемирия 1450 г. ливонские города продлили это перемирие с Новгородом на один год. В сентябре 1458 г. ливонские города поручили приказчику двора в Новгороде позаботиться о дальнейшем продлении перемирия. В 1459 г. было заключено перемирие на 6 лет до дня св. Ивана (24 июня 1465 г.); содержание перемирия неизвестно, так как текст его не сохранился[455]. Новое перемирие было заключено 18 марта 1466 г. сроком на 2 года, начиная со дня св. Ивана (24 июня 1466 г.). Условия перемирия гарантировали «чистый путь» «без хитрости» немецким купцам в Новгород и новгородским купцам в «Немецкую землю» и немецкие города, а также «исправу» с обеих сторон по всем «обидным делам». В течение перемирия в Новгород должны были приехать послы от 72 ганзейских городов для решения «обидных дел»[456]. Условия перемирия 1466 г. совпадали с условиями перемирия 1450 г. и представляли собой одно из звеньев в цепи его продлений. Новым по сравнению с перемирием 1450 г. являлось обязательство ганзейской стороны «не чинить никакого насилия над новгородцами и не сажать их в поруб и в погреб без суда, с обеих сторон по крестному целованию, без хитрости»[457]. Возможно, что это обязательство появилось под влиянием жалоб новгородцев на насилия над их купцами в ливонских городах, имевшие место в начале 60-х годов[458].

По-видимому, в 50–60-х годах XV в. новгородское правительство также не принимало настоятельных мер для заключения твердого мира с Ганзой. После подписания между Москвой и Новгородом Яжелбицкого договора 1456 г., означавшего начало подчинения Новгорода Москве (см. далее), основным вопросом, занимавшим помыслы правящих кругов Новгорода, становятся взаимоотношения с Москвой, и вопросы русско-ганзейских отношений отодвигаются на задний план., Возможно, что этим обстоятельством определялось и снижение активности торговой политики Новгорода, которое отмечается в 50–60-х годах.

Правда, и в эти годы имели место старые жалобы новгородцев на вес и качество ганзейских товаров. Так, в 1451 г. новгородцы жаловались, что бочки (очевидно, с медом или сельдью) недостаточно велики, и заявляли, что они не хотят, чтобы воск колупался, а меха обязательно приносились на немецкий двор[459].

В 1453 г. русские снова жаловались на «короткие» сукна, плохую раскладку сельди, недостаточный вес бочек с медом[460]. В 1461 г. новгородцы возобновили жалобы по поводу сукон, меда, соли и других товаров; они указывали, что бочки с медом неполные и недостаточной величины, а сельдь неправильно разложена и крупная переметана с мелкой[461]. Но за жалобами новгородцев никаких действий с целью изменения существующего положения не последовало. Очевидно, после Яжелбицкого договора новгородское правительство не считало целесообразным осложнять отношения с западными контрагентами Новгорода.

Быть может, спад активности торговой политики Новгорода побудил ливонские города к более энергичным действиям для укрепления позиций ганзейского купечества в Новгороде. В конце 60-х годов, когда в связи с истечением срока действия перемирия 1466 г. представители ливонских городов вели переговоры в Новгороде, они заявили, что ганзейские города желают заключить с Новгородом мир на основе Нибурова крестоцелования, т. е. повторения условий мира 1392 г.[462] Это желание означало, что ганзейцы не только сами отвергали все выдвигавшиеся в течение XV в. требования новгородцев, направленные на пересмотр существовавших норм новгородско-ганзейских отношений, но хотели, чтобы новгородцы возобновили Нибуров мир и тем самым санкционировали свой отказ от этих требований. Новгородцы ответили, что они не желают возобновления Нибурова мира и хотят удерживать с немецких купцов за все, что случается с новгородцами (имеются в виду, очевидно, новгородские купцы) на воде и на суше. Это требование Новгорода, представлявшее собой видоизмененную формулировку требований «чистого пути за море», неоднократно выдвигавшихся новгородцами в первой половине XV в., было отклонено. Чтобы продемонстрировать твердость позиций Ганзы, послы ливонских городов закрыли немецкий двор и взяли с собой из Новгорода приказчика двора[463]. Съезд ливонских городов в Вольмаре в феврале 1469 г. одобрил действия послов и вынес решение о прекращении поездок немецких купцов в Новгород. Это решение подтвердил ганзейский съезд в Любеке в апреле 1469 г., объявивший общеганзейский запрет на торговлю с Новгородом[464].

Вопросами русско-ганзейских отношений вновь занялся ганзейский съезд в Любеке в августе 1470 г. Съезд подтвердил запрет торговли с Новгородом и постановил, что посольство с участием заморских послов будет отправлено в Новгород только в том случае, если новгородцы пожелают остаться при Нибуровом крестоцеловании; на съезд с новгородцами, если он состоится, должно быть прислано Нибурово крестоцелование, хранившееся в Висби. В рецессе съезда указывается далее, что если новгородцы пожелают перемирия на 5 или 6 лет, то ливонские города полномочны его заключить, но с условием, чтобы ганзейские города остались при старых привилегиях и обычаях. Ганзейский съезд в Любеке в августе 1470 г. рассматривал и вопрос о торговле голландцев в Ливонии. Съезд подтвердил ограничения торговле голландцев в Ливонии, введенные рецессами 1417, 1426 и 1434 гг.,[465] которые включали, в частности, запрет на торговлю голландцев с русскими. Таким образом, съезд продемонстрировал жесткий курс Ганзы в отношении Новгорода, направленный, с одной стороны, на подтверждение норм Нибурова договора (без всяких нововведений, желательных для новгородцев), а с другой — на сохранение своей монополии на торговлю с русскими и недопущение к участию в ней купцов-неганзейцев.

Чтобы воздействовать на Новгород, Ганза прибегла к своему старинному средству — торговой блокаде. Но, как часто бывало, это средство не принесло желаемого эффекта, ибо блокада Новгорода не была полной; шведские и нарвские купцы закупали в Данциге и других городах различные товары, необходимые для новгородцев, и доставляли их в Нарву и далее в Новгород[466].

Хотя блокада Новгорода, организованная Ганзой, не достигла полностью своей цели, тем не менее Новгород вскоре изменил позицию по отношению к Ганзе. Весной 1472 г. новгородское посольство вело переговоры в Риге и Дерпте. В ходе переговоров ганзейская сторона настаивала на заключении мира на основе Нибурова крестоцелования, новгородцы — на заключении временного перемирия по образцу перемирия 1466 г.[467] Переговоры закончились подписанием мира на 20 лет. Условия его неизвестны[468]. Но поскольку был заключен длительный мир, а не короткое перемирие, которого желали новгородцы, можно полагать, что новгородцы пошли на уступки и мир был заключен на условиях подтверждения традиционных норм русско-ганзейских торговых отношений.

Надо думать, что согласиться на заключение длительного мира, желаемого Ганзой, Новгород побудило в конечном счете изменение его внешнеполитического положения, в первую очередь удар, нанесенный Иваном III на берегах Шелони. После Шелонской битвы 1471 г. Новгород стремится упрочить свои связи с западными соседями, пытаясь найти в них опору против Москвы. Новгородская боярская олигархия идет на прямое предательство национальных интересов русского народа и обращается с просьбой о заключении союза против Москвы и Пскова к Ливонскому ордену, вековечному врагу Руси (см. далее). Вероятно, с той же целью урегулирования всех внешнеполитических конфликтов на западе Новгород заключает 20-летний мир с Ганзой.

Мир 1472 г. был последним, заключенным с Ганзейским союзом Новгородом до присоединения его к Москве. И хотя, повторяем, условия мира 1472 г. неизвестны, можно думать, что Ганзе и на этот раз удалось настоять на сохранении «старины».

Таким образом, политика, которую Новгород и (в меньшей мере) Псков проводили на протяжении XV в. в отношении ганзейского купечества, оказалась безрезультатной. Русским вечевым республикам не удалось добиться ни изменения условий торговли с ганзейцами в Новгороде и Пскове, ни предоставления новгородцам «чистого пути за море» — гарантии безопасного проезда на заморские рынки. Вечевым республикам, являвшимся лишь частями феодально-раздробленной Руси, оказалось не под силу преодолеть сопротивление ганзейцев.

Преодолеть сопротивление ганзейцев Новгород и Псков не смогли и потому, что Ганза в рассматриваемый период еще сохраняла свое могущество.

Правда, в XV в. на горизонте экономической и политической жизни Ганзы уже обозначились грозные для нее явления. Мы упоминали, что на рубеже XIV и XV вв. у ганзейцев, до сих пор безраздельно господствовавших в балтийской торговле, появились соперники в лице голландских купцов. Торговля голландцев на Балтике, опиравшихся на поддержку датских королей, успешно развивалась. Наряду с голландскими купцами в балтийской торговле стали принимать участие и английские купцы. По сравнению с ганзейцами англичане и голландцы имели то преимущество, что они являлись представителями стран, в которых начинало развиваться мануфактурно-капиталистическое производство, поставлявшее продукцию на внешний рынок, в то время как носившее средневековый характер цеховое ремесленное производство ганзейских городов имело местное значение и ганзейские купцы занимались перепродажей изделий и сырья, получаемых из других стран. К социально-экономическому развитию ганзейских городов рассматриваемого периода как нельзя лучше приложимы слова К. Маркса о том, что «там, где преобладает купеческий капитал, господствуют устаревшие отношения»[469]. Опасным для ганзейцев был и происходивший в Дании процесс усиления королевской власти: датские короли проводили политику покровительства национальному купечеству и стремились покончить с привилегированным положением ганзейцев на скандинавском севере. К ударам, получаемым Ганзой извне, прибавились внутренние потрясения: в начале XV в. крупнейшие ганзейские города, включая Любек, захлестнула волна острой социальной борьбы, выступлений городских низов против власти патрициата. Начинали сказываться и противоречия интересов отдельных групп городов Ганзейского союза: в то время как вендские города, чье благосостояние зиждилось на посреднической торговле между Нидерландами и северо-востоком Европы, сосредоточили свои усилия на борьбе за свободу плавания через Зунд (следовательно, на борьбе против Дании), ливонские города были заинтересованы в торговле с Россией, прусские — с Англией и т. д. Дифференциация интересов различных групп ганзейских городов ослабляла и без того слабое единство Ганзейского союза[470].

Но несмотря на появление в рассматриваемое время тенденций, приведших впоследствии к упадку Ганзейского союза, этот упадок еще не наступил, и в борьбе со своими противниками Ганзе удалось добиться успехов. Война с Данией, которую вендские города вели в союзе с Голштинией, закончилась в 1435 г. миром в Вордингборге, восстановившим привилегии ганзейцев в Дании. Вражда с Англией завершилась Утрехтским миром 1474 г., по которому были восстановлены привилегии ганзейцев в Англии. Правда, приостановить торговлю голландских и английских купцов на Балтийском море ганзейцам не удалось, но защитить свои привилегии в европейских странах они сумели.

Все еще сохраняющимся могуществом Ганзы в изучаемый период, с одной стороны, и феодальной раздробленностью Руси — с другой, и была обусловлена неудача проводимой Новгородом и Псковом политики противодействия преобладанию ганзейского купечества в сфере русской внешней торговли.