Русско-ливонско-ганзейские отношения. Конец XIV — начало XVI в.

Война между Дерптским епископством и Псковом 1458–1463 гг. и договор 1463 г.

Середина XV в. — существенный этап в процессе объединения русских земель. Феодальная война, потрясавшая Великое княжество Московское во второй четверти XV в., закончилась к началу 50-х годов победой великого князя Василия Темного над своими противниками — удельными князьями. После победы Василий Темный уничтожает почти все удельные княжества, входившие в состав Великого княжества Московского, и последнее превращается в единую территорию, находившуюся под властью великого князя (сохраняется лишь один Верейский удел). Использовав поддержку Новгородом в последний период феодальной войны своего главного противника удельного галицкого князя Дмитрия Шемяки, Василий Темный организует в 1456 г. поход на Новгород. Поход закончился подписанием Яжелбицкого договора, согласно которому Новгород давал обязательство не поддерживать никаких сношений с членами семьи Шемяки и впредь не принимать «лиходеев» — врагов великого князя, а также обязывался возвратить захваченные земли великого князя; по договору были увеличены также судебные права великого князя в Новгороде. Яжелбицкий договор знаменовал собой начало подчинения Великого Новгорода Москве. В середине XV в. были таким образом окончательно заложены предпосылки для создания единого Русского государства.

Успехи Москвы в деле объединения русских земель незамедлительно сказались на развитии русско-ливонских отношений: они подготовили почву для активного вмешательства великокняжеской власти в русско-ливонские дела, которое имело место, как мы увидим дальше, начиная с 60-х годов XV в., уже в княжение Ивана III.

Если Русь в середине XV в. шла по пути установления государственного единства, то Ливония продолжала оставаться в состоянии феодальной раздробленности. Положение Ливонии в середине века осложнилось в связи с событиями в Пруссии.

В 1454 г. союз прусских городов при поддержке Польши начал открытую борьбу против господства Тевтонского ордена. Ливонский магистр Иоганн фон Менгеде (1450–1469) оказывал великому магистру денежную и военную помощь, но тем не менее орденские силы потерпели поражение[471]. По второму Торуньскому миру, заключенному в 1466 г., были воссоединены с Польшей земли к западу от Вислы (включая Данциг), и великий магистр стал вассалом польского короля.

Участие Ливонского ордена в борьбе, происходившей в Пруссии, сковывало его активность в отношении русских земель, и в 50-х годах XV в. в русско-ливонских отношениях установилось известное затишье, которое, однако, не означало полного спокойствия на границе. Мелкие пограничные инциденты продолжались: в переписке орденских чинов, относящейся к 50-м годам, встречаются известия о нарушениях границы, главным образом на ее псковско-дерптском участке[472]. Но эти инциденты не приводили к нарушению мира. Мир был нарушен лишь в 1458 г., когда между Псковом и Дерптским епископством начались военные действия. Поводом к псковско-дерптской войне послужил спор из-за Желачки.

Желачка, русская рыболовецкая деревня на южном берегу о. Пириссар (на Чудском озере),[473] как предмет спора между Псковом и его западными соседями упоминается впервые в 1365 г. В том году между Псковом и Ливонией происходили военные действия, описание которых летописец заканчивает словами: «А то розратие бысть с Нѣмци, про Жолчь обида, много время, по 5 лет»[474]. Летом 1448 г. одновременно с заключением Нарвского договора между Новгородом и Псковом, с одной стороны, и Ливонией — с другой, было достигнуто еще одно соглашение — между Псковом и Дерптским епископством, касающееся, как можно думать, Желачки. Летописец сообщает: «А что бяше отняли юриевцы старинъ пъсковъских много, милостию же святыя Троица и молитвою благовѣрных князей, они же погании возвратиша со студомъ и съ срамомъ вся старины псковъския ко Пскову»[475]. В пользу предположения о том, что соглашение касалось Желачки, говорят следующие данные: 1) в 50–60-х годах, когда между Псковом и Дерптом шли распри из-за Желачки, ее территория рассматривалась псковичами как земля св. Троицы, которой Псков должен владеть «по старине» (о возврате Пскову Дерптом «старин» речь идет и в известии Псковской летописи о заключении в 1448 г. соглашения между Псковом и Дерптским епископством); 2) в 1471 г., во время переговоров ливонского магистра с Пиковом, магистр соединял поддержание мирных отношений в районе Желачки с сохранением Нарвского договора 1448 г., следовательно, существовало связанное с Нарвским договором соглашение о Желачке (см. ПІІІЛ, с. 174). По-видимому, это соглашение состояло в обязательстве Дерптского епископства отказаться от притязаний на спорную территорию и прибрежные воды рыболовецкой деревни Желачки.

Новая псковско-дерптская война из-за Желачки началась в 1458 г., по свидетельству псковского летописца, при следующих обстоятельствах: осенью княживший в Пскове князь Александр Васильевич Чарторыйский с посадниками и псковскими мужами поехали на землю св. Троицы, на Озолицу (под Озолицей следует понимать о. Пириссар[476]), и на Желачке сено косили, и своим ловцам велели рыбу ловить «по старине», и церковь поставили архистратига Михаила. Весьма вероятно, что эти действия были предприняты псковскими властями в целях действительной реализации достигнутого в 1448 г. соглашения о возвращении Дерптским епископством Пскову его «старин», — соглашения, которое дерптцы, по-видимому, не особенно соблюдали. Во всяком случае псковский летописец рассказывает далее, что в начале 1459 г. немцы «изгонивше изгоною… на то обидное мѣсто, на Озоличю» и сожгли 9 человек и церковь св. Михаила. Вскоре последовало ответное вторжение псковичей, которые «ехавше в насадах и в лодиях на то же мѣсто, на Озоличю, и шедши в землю Немецькую… и месть мстиша за тѣ головы за неповинныя». Начавшиеся военные действия пока ограничивались районом Желачки. Но, как сообщает летописец, «того же лѣта, не на долзѣ времени» враги в шнеках и в лодьях совершили набег на Псковскую землю в районе р. Наровы: захватили насаду псковскую с пушками и в Березной волости сожгли 42 двора[477]. Рамки военных действий были, таким образом, расширены.

В возникшем конфликте Новгород взял на себя «по челобитью немецкому» роль посредника. Осенью 1459 г. новгородский посадник вместе с псковскими посадниками поехали на «то обидное место», на Озолицу и на Желачку, и «досмотрѣша того мѣста, ажно та земля и вода святыя Троица». Ливонские представители на место съезда не явились, и он не состоялся[478].

В декабре («в рожественское говение») 1459 г. имел место поход псковичей на «Немецкую землю». В начале 1460 г., воспользовавшись приездом в Новгород великого князя Василия Васильевича, псковичи просили его о помощи. Великий князь согласился, но потребовал более тесного сближения Пскова с Москвой, в частности он настаивал, чтобы княживший в Пскове князь Александр Васильевич Чарторыйский целовал крест ему и его детям. Чарторыйский отказался и уехал из Пскова. Тогда великий князь дал Пскову в князья своего сына Юрия Васильевича, а спустя несколько недель — другого сына, Ивана Васильевича, будущего великого князя Ивана III.

Еще в бытность в Пскове Юрия Васильевича по инициативе ливонской стороны начались мирные переговоры, которые завершились осенью 1460 г. перемирием на 5 лет. Перемирие было заключено на том условии, что в те «пять лет ловити на обидном мѣсте псковичамъ къ своему берегу». Очевидно, право рыбной ловли было закреплено за псковичами от южного берега о. Пириссар в районе Желачки до псковского берега нынешних Теплого и Чудского озер. В Дерпте, где затем состоялось торжественное утверждение перемирия, псковичам были возвращены иконы из церкви в Желачке, сожженной противником, и захваченные у купцов товары. Дерптские послы, приехавшие в Псков, также «поимаша свое святьство и полоненых своих»[479]. Заключение перемирия явилось следствием сближения Пскова с великим князем: надо полагать, что именно это обстоятельство заставило дерптского епископа изменить свою позицию и пойти на переговоры. Подчеркивая ту роль, которую великий князь сыграл в заключении перемирия, летописец назвал последнее «докончанье» великого князя[480].

Перемирие псковичи использовали для строительства укреплений; в 1462 г. на дальних подступах к Пскову были построены городок Володимерец на «Володцыне» горе и городок Кобылий на оз. Великом[481]. В выборе места для городка Кобыльего, возможно, сыграло роль то обстоятельство, что это место на берегу оз. Великого находится в 5 км от дер. Желачка, расположенной на южном берегу о. Пириссар[482]. Таким образом, постройкой Кобыльего псковичи хотели закрепить свои права на спорный район вод Желачки. Одновременно велись работы по усовершенствованию укреплений самого Пскова: было воздвигнуто прясло стены у р. Великой в кремле и надстроены стены вдоль Великой от костра до Довмонтовой стены[483].

Перемирие, заключенное в 1460 г. на 5 лет, длилось недолго: в начале 1463 г. возобновились военные действия. Поводом к их возобновлению на этот раз послужил торговый конфликт: в 1463 г. в Дерпте были посажены в погреб псковский посол и псковские купцы; в ответ псковичи посадили у себя в погреб немецких купцов[484]. 21 марта вражеская рать подступила к псковскому Новому Городку (Кобыльему), который минувшим годом псковичи выстроили на оз. Великом; другие отряды начали жечь прибрежные поселки (исады). Когда весть об этом пришла в Псков, там было собрано большое войско, которое выступило навстречу противнику и в битве при Колпино 31 марта нанесло ему поражение; разбив врагов, псковичи гнали их 15 верст до р. Каховы и за нее[485].

Однако у псковичей не хватало сил для нанесения врагам решительного удара, поэтому великий князь Иван Васильевич прислал в Псков своего воеводу с отрядом. В это же время псковский князь Иван Александрович Звенигородский, прибывший от великого князя в Псков по просьбе псковичей еще весной, занимался формированием нового войска, в которое привлекалось население всех пригородов, а также крестьяне («люди из волостей»). По словам псковского летописца, 18 июля войско псковичей с отрядом московского воеводы осадило ливонский Новый Городок (Ниенгаузен или Нейгаузен, расположенный южнее Чудского озера, недалеко от границы с Псковской землей). Осада длилась четверо суток, но взять городок псковичи не смогли, так как у них разорвалась большая пушка. Об осаде псковичами Ниенгаузена говорят и немецкие источники. В письме Дерпта Любеку от 16 августа 1463 г. сообщается, что во время вторжения в Дерптское епископство русские осадили Ниенгаузен, штурмовали его днем и ночью и принесли много удивительных инструментов (unde hebben dar mennigerleye wunderlike instrument vorgebracht), так как думали овладеть Ниенгаузеном, но этому воспрепятствовал бог;[486] очевидно, под Ниенгаузеном русские применили осадные орудия.

В дни, когда псковичи осаждали Ниенгаузен, другой псковский отряд на судах (20 ушкуев и 80 лодий) воевал в «Немецкой земле» и выжег половину Кержали[487]. Возможно, что летописное «Кержали» — это область Керьел. по верхнему течению р. Воо, притока Эмбаха. Если это так, то вторжение псковского отряда в Дерптское епископство по рекам Эмбах и Воо имело целью, очевидно, воспрепятствовать продвижению дерптских сил на помощь осажденному Ниенгаузену[488]. Однако, услышав, что псковское войско отступило от Ниенгаузена, отряд возвратился в Псков. Спустя неделю дерптцы на шнеках и лодьях появились у истока Наровы и напали на русскую деревню Скамью. Псковичи намеревались предпринять ответное вторжение, но в это время пришло известие о том, что противник собирается начать мирные переговоры[489].

В результате переговоров в конце лета 1463 г. между Псковом и Дерптским епископством было заключено перемирие. Русские летописи определяют срок перемирия в 9 лет (эта цифра принята в русской исторической литературе), ливонские источники — в 10 лет[490]. Последняя цифра более правильна, ибо перемирие возобновляло, как сообщает Псковская третья летопись, действие Нарвского мира («таа 9 лет Норовского миру издержати крепко»), срок которого истекал 25 июля 1473 г., т. е. без одного месяца через 10 лет.

Ливонские источники ничего не сообщают об условиях перемирия, ограничиваясь лишь констатацией факта его заключения[491]. Условия перемирия раскрывают русские летописи.

Псковская первая летопись (свод 1469 г.) сообщает, что перемирие было заключено при посредничестве ливонского магистра: «Того же лѣта приела князь местеръ ризскии посла своего князца Ипдрика и ипѣх Нѣмецъ бояръ много во Псковъ бити челомъ воеводе князя великаго Феодору Юриевичю и князю псковъскому и всемъ мужемъ псковичемъ за юриевцевъ о миру, чтобы та 9 лѣтъ здержати крѣпко… И воевода князя великаго князь Феодоръ здумавъ со княземъ псковъскимъ и с посадники и со всѣми псковичи и взяша миръ съ юрьевцы». По условиям мира спор из-за Желачки решался в пользу псковичей («а которое обидное мѣсто на Жолчи, вода и земля, то псковичи отняша»); был произведен также обмен пленными, и с обеих сторон были отпущены задержанные гости[492]. Те же условия мира, только в несколько более сокращенном виде, передает Псковская вторая летопись, составленная в 80-х годах XV в.: «Того же лѣта князь ризскыи местеръ приела своего князца и инѣх добрых Пемець, и добиша поломъ за юрьевцовъ воеводе князя великого и князю псковскому и псковичамъ, и взяша миръ на 9 лѣт; и на Жолоцке воду и землю отнята псковичи, а Пѣмци отступишася»[493].

В Псковской третьей летописи, представляющей собой, согласно исследованию А. Н. Насонова, свод 1567 г. игумена Псковско-Печерского монастыря Корнилия, условия мира 1463 г. излагаются по-иному. После известия о приезде в Псков посла магистра с челобитьем о мире за «юрьевьцовъ» летописец сообщает: «И воевода князя великого князь Федор Юрьевичь и князь псковскыи Иванъ Олександрович и посадники псковскыи и всь Псковъ, огадав, и приконча с ними, и миръ взяша: тогда же и о послинѣ великихъ князей, что въ Юрьевѣ, а то пискупу великому князю давати по старинѣ; а что Роускии конецъ и святыа церкви, а то имъ держать по старинѣ и по старым грамотам, а не обидеть»[494]. Далее следует известие об освобождении пленных и задержанных гостей. В других русских летописях о заключении в 1463 г. псковско-дерптского мира и его условиях ничего не говорится.

Если сравнить изложение условий псковско-дерптского мира 1463 г. в Псковских первой и второй летописях, с одной стороны, и в Псковской третьей — с другой, то оказывается, что между ними имеется большое различие: в первых двух фигурирует урегулирование вопроса о Желачке, в последней — вопрос о юрьевской дани и русских церквах и конце в Дерпте[495].

Несомненно, что урегулирование вопроса о Желачке входило в условия псковско-дерптского мира 1463 г. Об этом говорит не только то обстоятельство, что известие о нем читается в Псковских первой и второй летописях, близких по времени к описываемым событиям, но и то, что сама псковско-дерптская война 1458–1463 гг. возникает из-за Желачки. В Псковской третьей летописи при изложении условий мира 1463 г. вопрос о Желачке был выпущен, очевидно, потому, что летопись составлялась спустя столетие, в разгар ливонской войны, когда урегулирование давнего пограничного спора летописца не интересовало.

Труднее решить, входило ли в договор 1463 г. условие о юрьевской дани и русских церквах и конце в Дерпте. Отсутствие известия о нем в Псковских первой и второй летописях, почти современных описываемым событиям, и наличие сведений о включении этого условия в договор 1463 г. только в поздней Псковской третьей летописи невольно побуждают поставить вопрос: не является ли известие Псковской третьей летописи интерполяцией, навеянной русско-ливонской войной, в возникновении которой в 1558 г. столь большую роль сыграл вопрос о ливонской, первоначально юрьевской, дани?

Однако такой постановке вопроса противоречат статьи о юрьевской дани и русских церквах и конце, читающиеся в псковско-дерптском договоре 1474 г., текст которого сохранился. Эти статьи гласят: «Што светыи божьи церкви в Юрьевѣ у Рускомъ конъцы и рускии конецъ, а то честному бискупу юръевъскому, и посадникомъ юръевскимъ, и всемъ юръевъцомъ держати чисто, по старыне и по крестному целованью, и ни обидити. А дани благоверныхъ великихъ князей рускихъ царей, старый залоги, а то чесному бискупу юръевъскому за осмъ летъ отъдати в тотъ часъ, по крестъному целованью; а сего веремени, благоверными великимъ княземъ рускимъ царемъ на чесномъ бискупе юръевъскомъ дань своя имати, по старыне, по тому крестному целованью»[496].

Как мы видим, договор 1474 г. обязывает дерптские власти русские церкви и Русский конец в Дерпте держать «по старыне и по крестному целованью». В этой формуле для обоснования рассматриваемой статьи используется, с одной стороны, «старина», т. е. обычное право, исстари существующие нормы, не зафиксированные в договорных грамотах, а с другой — «крестное целование», т. е. нормы договорных грамот, причем формула не уточняет, какое крестное целование имеется в виду. Чтобы уточнить этот вопрос, обратимся к тексту статьи о юрьевской дани.

Первая часть статьи предписывает дерптскому епископу выплатить просроченную за 8 лет дань великому князю «по крестному целованию». Вторая часть устанавливает, что впредь («сего времени») великим князьям взимать дань с дерптского епископа «по старыне, по тому крестному целованию». О каком крестном целовании здесь идет речь? Естественно, что не о настоящем (договоре 1474 г.), ибо тогда была бы употреблена обычная для русско-немецких договоров формула «по сей грамоте», «по сему крестоцелованию»;[497] речь идет и не о старых договорных грамотах вообще — в таких случаях в договорах употребляется формула «по старому крестоцелованию» или просто «по крестоцелованию»[498]. Наличие указательного местоимения «то» позволяет заключить, что в данном случае имеется в виду одно определенное крестоцелование, которое в недалеком прошлом предшествовало договору 1474 г. и было поэтому хорошо известно современникам, отсюда употребление формулы «то крестоцелование». Таким крестоцелованием мог быть только договор 1463 г., ибо между 1463 и 1474 гг. никакие псковско-дерптские договоры не заключались.

Итак, анализ формуляра статей о русских церквах и конце в Дерпте и о юрьевской дани договора 1474 г. показывает, что эти статьи уже имелись в тексте договора 1463 г. и наличие известий о них в Псковской третьей летописи отнюдь нельзя отнести за счет «примысливания» ее составителя. Вполне возможно, что составитель летописи располагал какими-то более ранними источниками, где имелись интересующие нас известия. Акцентировал же он на них внимание в связи с современной обстановкой, когда шла борьба за Ливонию, поводом к которой явился пресловутый вопрос о ливонской дани. Почему рассматриваемые статьи отсутствуют в изложении условий псковско-дерптского договора 1463 г. Псковскими первой и второй летописями, сказать трудно; может быть, потому, что эти статьи не касались непосредственно Пскова (они касались великого князя и дерптского епископа) и в силу этого не привлекали внимания псковского летописца, описывавшего историю родного края[499].

Что же скрывалось за статьями договора 1463 г. о русских церквах и конце в Дерпте и о юрьевской дани? Попытаемся сначала ответить на этот вопрос применительно к русским церквам и Русскому концу в Дерпте, привлекая для более полного уяснения его не только ранние и современные договору сведения, но и известия несколько более поздних источников, относящихся к концу XV в.

Самое раннее упоминание о русских церквах в Дерпте мы находим в «Хождении на Флорентийский собор» — описании путешествия русского посольства на Ферарро-флорентийский собор 1438–1439 гг., составленном одним из участников посольства. Автор «Хождения», описывая Юрьев (Дерпт), отметил в частности: «Церкви же христианские бе у них две: святый Никола и святый Георгии; христиань же мало»[500]. Итак, в Дерпте в 1438 г. существовали две православные церкви. По аналогии с Ригой и Ревелем, для которых существование православных церквей засвидетельствовано источниками XIV в., можно предположить, что возникновение православных церквей в Дерпте, часто посещаемом русскими купцами, относится также к более раннему, нежели XV век, времени. Две православные церкви в Дерпте — св. Николая и св. Георгия — названы и в русско-ливонском договоре 1481 г.[501] По-видимому, одна из них — св. Николая— была церковью новгородцев, другая — св. Георгия — церковью псковичей. При церквах находились помещения (de woninge), где жили попы и дьяконы[502]. Русские церкви в Дерпте владели селами: согласно русско-ливонскому договору 1481 г., власти Дерпта брали на себя обязательство «села тых церквей очистити по крестному целованью»[503]. Вряд ли под селами русских церквей следует понимать феодальные вотчины, расположенные в сельской округе Дерпта. Скорее это были земельные участки в пригородной черте, обрабатываемые церковными служками для удовлетворения нужд притча[504].

На основании всех этих отрывочных сведений можно заключить, что русские церкви в Дерпте были патрональными церквами новгородских и псковских купцов, посещавших город. Но церкви являлись не только местом отправления религиозного культа. Из переписки ливонских городов конца XV в. известно, что при русской церкви св. Николая в Ревеле был находившийся с нею под одной крышей дом, в котором хранились товары и устраивались пиршества[505]. Надо думать, что для хранения товаров и устройства празднеств использовались и помещения, имевшиеся при русских церквах в Дерпте. Таким образом, церкви, за неимением в Дерпте русских купеческих подворий, являлись в какой-то мере объединяющими центрами русского купечества.

Для выяснения роли русских церквей в Дерпте представляет интерес одна сфрагистическая находка. В 1957 г. в Пскове была найдена печать, имеющая на лицевой стороне надпись «Печать юрьевская», а на оборотной — «Печать святого Георгия». Эта печать, датируемая серединой XV в., могла принадлежать, по справедливому предположению В. Л. Янина, только церкви св. Георгия в Дерпте[506]. Несомненно, что юрьевская печать св. Георгия применялась в сфере церковных дел: ею скреплялись различные акты церковного характера. Но в то же время сфера применения ее была, как нам думается, более широкой. Печать могла использоваться ввиду отсутствия в Дерпте специальных организаций русского купечества и в сфере гражданских дел — для удостоверения различных актов, связанных с пребыванием и деятельностью русских купцов в Дерпте.

С вопросом о русских церквах в Дерпте в источниках тесно связывается вопрос о Русском конце. Наиболее точный ответ на вопрос о том, что представлял собой Русский конец в Дерпте, дает отчет ганзейских послов о русско-ганзейских переговорах 1498 г. Во время переговоров, на которых затрагивалось и положение русских в Дерпте, представители последнего заявили, в частности: «Дома и помещения (de huser und woninge), расположенные вокруг русской церкви (русских церквей?[507]) в Дерпте, принадлежат горожанам Дерпта (oren borgeren), и нигде никто па них не имел прав, кроме тех, кто записан в городской книге; если в прежние времена некоторые русские, которые были горожанами Дерпта (?), в них жили, то они арендовали эти дома у горожан Дерпта (van oren borgeren), потому что дома находились около русской церкви (русских церквей?), и поэтому то место в их городе получило название Русского конца; равным образом и в Пскове Немецкий берег называется немецким только по имени, но когда какой-нибудь немец туда приезжает, то он должен давать арендную плату тому, кому дома принадлежат»[508]. Из заявления дерптских представителей во время переговоров 1498 г. следует, что Русский конец в Дерпте — это часть города, расположенная около русских церквей, в которой издавна останавливались русские (несомненно, русские купцы), снимавшие здесь для себя помещения у местных горожан[509]. В. Л. Янин на основе находки юрьевской печати св. Георгия полагает, что юрьевская печать была печатью Русского конца в Дерпте и что Русский конец имел свое самоуправление[510]. Это предположение кажется нам преувеличенным. Поскольку русские, жившие в Русском конце Дерпта, являлись лишь съемщиками помещений у местных бюргеров, постольку трудно предполагать, чтобы органы самоуправления находились в их руках. Самоуправление в Дерпте, как во всех ливонских городах, принадлежало местным бюргерам. Что касается юрьевской печати св. Георгия, то она была, как мы уже отметили, печатью церковной, применявшейся в сфере церковных и купеческих дел.

По условиям псковско-дерптского договора 1463 г., как они переданы в Псковской третьей летописи, дерптские власти брали на себя обязательство «Роускии конецъ и святыа церкви… держать по старинѣ и по старым грамотам, а не обидеть»[511]. Обязательство «держать по старинѣ и по старым грамотам» предполагало соблюдение, с одной стороны, обычного права, а с другой — норм старых договоров. Таким образом, согласно тексту Псковской третьей летописи, получается, что договору 1463 г. предшествовали какие-то более ранние псковско-дерптские договоры, в которых уже имелась статья о русских церквах и Русском конце в Дерпте.

Однако никакие более ранние псковско-дерптские договоры, за исключением соглашения 1448 г. о возвращении дерптцами псковичам их «старин» (по-видимому, спорных земель в районе Желачки), неизвестны. В договоре же 1474 г., где сохранилась статья о Русском конце и церквах, имеется ссылка лишь на «старину» и крестное целованье (одно), под которым следует понимать, как мы установили, договор 1463 г. Ссылка на «старые грамоты» в договоре 1474 г. отсутствует, а если бы таковые имелись, то несомненно, что ссылка на них была бы внесена в договор. Все это заставляет считать ссылку на «старые грамоты» в Псковской третьей летописи интерполяцией, связанной со стремлением показать в условиях Ливонской войны древность особых прав русских в Дерпте. На самом деле договор 1463 г. был первым в истории псковско-дерптских отношений, в текст которого была включена статья о Русском конце и русских церквах в Дерпте.

Реальное содержание обязательства дерптских властей «держать» русские церкви и Русский конец «по старине» и «не обидитъ» заключалось, очевидно, с одной стороны, в обязательстве обеспечивать неприкосновенность русских церквей, свободу отправления религиозного культа и деятельности русских купцов, связанной с церквами (хранение товаров, празднества), а с другой — в обязательстве гарантировать сохранность имущества и личную безопасность купцов, останавливавшихся в Русском конце в Дерпте.

Одной из причин, побудившей русские власти внести в договор 1463 г. рассматриваемую статью, являлись случаи повреждения русских церквей и нарушения сохранности имущества русских купцов в предшествующие годы[512]. Но хотя эти случаи заставили русские власти обратить внимание на положение русских в Дерпте, их нельзя считать основной причиной, обусловившей появление в договоре 1463 г. указанной статьи. Эта причина была более глубокой. Она коренилась, на наш взгляд, в развитии торговли русских купцов в Ливонии, требовавшем обеспечения там интересов русского купечества, а также во вмешательстве в русско-ливонские дела великокняжеской власти, способной обеспечить эти интересы. Появление рассматриваемой статьи было обусловлено в конечном счете политическими процессами, происходившими в России, — объединением русских земель и усилением великокняжеской власти. Напомним в этой связи, что во время псковско-дерптской войны 1458–1463 гг. великокняжеское правительство оказывало деятельную поддержку Пскову и воевода великого князя Федор Юрьевич участвовал в заключении мирного договора 1463 г.

Другая статья договора 1463 г., появление которой также было связано с вмешательством великокняжеской власти в русско-ливонские дела, — это знаменитая статья о юрьевской дани. Напомним ее текст: «Тогда же и о послинѣ великихъ княжеи, что въ Юрьевѣ, а то пискупу великому князю давати цо старинѣ»[513].

Вопрос о времени и причинах происхождения юрьевской дани и ее реальном значении является загадкой. Сведения по этому вопросу имеются лишь в поздних источниках, в частности в источниках, освещающих русско-ливонские переговоры 1554 г.,[514] и в «Хронике» Ниенштедта, составленной в 1609 г. Как известно, в ходе переговоров 1554 г. правительство Ивана IV выдвинуло требование об уплате дани населением Ливонии за 50 лет в размере 1 марки с каждой души ежегодно. Русские представители настаивали на древности дани. Так, Висковатый заявил, что дань в течение 210 лет не уплачивалась, но 81 год назад обязательство о ее уплате было внесено в договор[515] (имеется в виду псковско-дерптский договор 1474 г., о котором речь еще пойдет). Ливонские послы отрицали факт существования дани. Ниенштедт в своей «Хронике» при изложении переговоров, имевших место по окончании русско-ливонской войны 1501–1503 гг., сообщает, что в связи с требованием великого князя Московского уплатить дань было проведено «исследование», которое показало, что некоторые ливонские крестьяне имели обыкновение держать несколько ульев по ту сторону границы и уплачивали за это какую-то часть собранного меда владельцам земли[516]. Таким образом, по Ниенштедту, получается, что пресловутая ливонская, точнее юрьевская, дань — это всего-навсего оброк медом, уплачиваемый некоторыми ливонскими крестьянами русским владельцам земли. С нашей точки зрения, данные «Хроники» Ниенштедта, как и материалы о русско-ливонских переговорах 1554 г., ввиду их позднего происхождения и тенденциозности не могут служить основанием для выяснения вопроса о происхождении юрьевской дани.

Исследователи пытались решать этот вопрос с помощью различного рода исторических экскурсов. С. М. Соловьев, исходя из факта поражения, которое войска великого князя Ярослава Всеволодовича нанесли ливонским военным силам под Юрьевом в 1234 г., считал, что в основе юрьевской дани лежало обязательство уплачивать дань русским великим князьям, которое, очевидно, было дано дерптским епископом после этого поражения. По мнению И. И. Юрьенса, истоки юрьевской дани следует искать в даннических отношениях к Пскову латышей Толовы, прослеживаемых по источникам еще в конце XIII в. и затем перешедших, как полагает исследователь, на дерптского епископа, поскольку он был слабым членом ливонской конфедерации[517]. К. Штерн полагал, что Иван III для требования юрьевской дани использовал соглашение, существовавшее между дерптским ратом и Псковом, по которому рат должен был ежегодно передавать русским церквам определенную сумму, собираемую в виде налога с русского населения Дерпта[518].

С нашей точки зрения, ни одна из приведенных гипотез не может быть признана окончательной. Из текста договора 1463 г. (в изложении Псковской третьей летописи) можно заключить лишь, что между Дерптским епископством и Псковом (или великими князьями) ко времени заключения договора существовали какие-то давние и неясные (ввиду отсутствия известий источников) отношения, связанные с уплатой епископом денежной суммы. Они не были зафиксированы в договорных грамотах и определялись «стариной», о чем говорят ссылка на «старину», читающаяся в статье о юрьевской дани договора 1463 г., и отсутствие ссылок на «грамоты» — договоры. Эти давние и, повторяем, неясные для нас отношения Иван III использовал для того, чтобы предъявить Дерптскому епископу требование об уплате дани и оформить его в виде соответствующей статьи договора.

В литературе широко распространено мнение о том, что с юрьевской данью великокняжеская власть связывала притязания на Ливонию и что требование уплаты дани являлось выражением стремления великих князей рассматривать Ливонию как свою древнюю отчину, лишь временно попавшую под иноземную власть[519]. Нам представляется, что такое толкование правильно лишь по отношению к кануну Ливонской войны, когда во время русско-ливонских переговоров 1554 г. с требованием уплаты невыплаченной в течение многих лет дани русские представители действительно связывали вопрос об исторических правах России на Дерптскую область, а расширительно и на всю Ливонию[520]. По отношению же к концу XV — началу XVI в. подобное толкование является, как мы полагаем, неправомерным, так как в источниках этого периода нет никаких указаний на стремление великокняжеского правительства связать с правом на юрьевскую дань какие-то особые права на Дерптское епископство, не говоря уже о всей Ливонии. Более того, сам факт равнодушного отношения русского правительства в первой половине XVI в. к многолетней невыплате дани свидетельствует о том, что сколько-нибудь серьезного значения последней не придавалось.

Включение статьи о юрьевской дани, как и статьи о русских церквах и конце в Дерпте, в договор 1463 г. было обусловлено в конечном итоге процессом объединения русских земель и усиления позиций великокняжеской власти. В идеологическом плане эти процессы находили выражение в идее о русском великом князе как главе всего православного мира — идее, еще не вылившейся в форму теории «Москва — третий Рим», но со времени Флорентийского собора и падения Константинополя приобретавшей на Руси все большую популярность. Отражением этой идеи в дипломатической практике русского правительства и являлись статьи о русских церквах и конце в Дерпте и о юрьевской дани, как бы подчеркивавшие стремление великого князя выступить в роли защитника православной веры и интересов русских, находящихся не только на родине, но и за ее пределами.

Сближение Новгорода с Ливонским орденом в 60-х — начале 70-х годов XV в.

Если великокняжеская власть оказывала активную помощь Пскову во время войны с Дерптским епископством 1458–1463 гг., то иную позицию занимало правительство Новгорода: «А новогородцы тогда не помогоша псковичемъ ни словомъ ни дѣлом противу Нѣмецъ; а псковичи много имъ биша челомъ, они же челобития пьсковскаго не прията»[521].

Более того, в 1465 г., когда отношения между Новгородом и Псковом обострились из-за стремления псковичей освободиться от суда новгородского владыки, новгородское правительство просило ливонского магистра об оказании помощи против псковичей, обещая со своей стороны помогать Ордену против них. По словам составителя Псковской третьей летописи, новгородцы «съединишася съ Немци, что новогородчомъ съ единого с Немци на псковичъ стати». Однако дело до войны не дошло. В результате переговоров конфликт удалось уладить, и в 1465 г. Новгород и Псков заключили мир[522].

Сближением Новгорода с Орденом было обусловлено заключение соглашения между Новгородом и нарвским ратом в 1468 г. об унификации вощаного веса в Нарве и Новгороде. Единицы вощаного веса в Нарве были тяжелее новгородских, из-за этого новгородские купцы — вощаники, торговавшие в Нарве, терпели убыток. В январе 1468 г. новгородский посол, купеческий староста Марк Панфильев, договорился с магистром о сличении нарвских весовых единиц для воска с новгородскими, в результате чего магистр отдал нарвским властям (напоминаем, что Нарва являлась орденским городом) соответствующее распоряжение. От нарвского магистрата Марк Панфильев потребовал, пользуясь свободой действий, полученной от магистра, введения новгородских вощаных весовых единиц[523]. Так благодаря хорошим отношениям между Орденом и Новгородом было проведено важное для новгородского купечества мероприятие. Позиция Новгорода во время псковско-ливонских конфликтов 50–60-х годов, с одной стороны, и соглашение 1468 г. об унификации вощаного веса в Новгороде и Нарве — с другой, показывают, что Новгород в своей ливонской политике руководствовался только собственными интересами и не помышлял об общерусских интересах.

Для характеристики позиции правительства Новгорода в последние годы его самостоятельности исключительный интерес представляет письмо ливонского магистра Вольтуса фон Герзе (1470–1471) великому магистру от 13 августа 1471 г. Ливонский — магистр сообщал, что недавно (очевидно, после Шелонской битвы, но еще до заключения Коростынского мира[524]) в Феллине побывали одно за другим два новгородских посольства, известивших о всех «притеснениях», которые новгородцы терпят от «московского короля» и псковичей. Они желали, чтобы мир между Ливонией, с одной стороны, и Новгородом и Псковом — с другой, срок которого истекал через год (имеется в виду договор, заключенный в 1448 г. в Нарве на 25 лет), был бы продлен на 10 лет или на сколько Орден захочет при условии исключения из него Пскова. По словам магистра, новгородцы настоятельно просили отказать Пскову в мире и удержать псковичей дома, в то время как сами они хотели достаточно подготовиться к войне с «московским королем»[525]. Таким образом, после Шелонского поражения новгородское правительство не думало отказываться от борьбы с московским князем и искало союза с Ливонским орденом, который военной угрозой должен был сковать псковичей и развязать Новгороду руки для продолжения войны с Москвой.

В лице магистра Вольтуса фон Герзе правительство Новгорода встретило человека, готового пойти навстречу его планам. Вольтус фон Герзе принадлежал к числу тех деятелей Ордена, которые являлись особенно рьяными сторонниками борьбы с Русью[526]. Еще в марте 1471 г. он присылал в Псков посольство с требованием отказаться («отступиться») в пользу Ордена от территории за Красным Городком[527] — псковским пригородом, построенным в 1464 г. на р. Синей; псковичи это требование отклонили[528]. Теперь, в августе 1471 г., обращение новгородцев с просьбой о помощи давало магистру удобный повод для вмешательства в русские дела. Свое отношение к просьбе новгородцев Вольтус фон Герзе выразил так: «Мы думаем, что для блага нашего Ордена и Ливонии не следует их оставлять без помощи, ибо если Новгород будет покорен московским королем и псковичами и покорен таким образом, что московский король станет, да хранит бог от этого, неограниченным господином Новгорода, тогда… господину рижскому архиепископу, господину епископу дерптскому и нашему Ордену в Ливонии воды и земли, которые псковичи у нас отняли во время доброго мира и до сих пор удерживают за собой,[529] не только никогда не возвратить, но нам следует ожидать все больших нападений и притеснений. Нам кажется также, что если они таким образом объединятся, то мы попадем в тяжелое положение и должны будем с ними заключить мир по их воле и отказаться от всего, что псковичи отняли у нашего Ордена и других господ, или вести войну против всех них, что для нас будет очень тяжело»[530]. Боязнь объединения русских земель под единой властью, стремление помешать этому объединению — вот те мотивы, которыми руководствовался ливонский магистр, излагая великому магистру свое мнение о необходимости оказания помощи Новгороду.

Но дать новгородцам сразу положительный ответ магистр счел нецелесообразным. В Новгород были отправлены его послы, которым надлежало получить от новгородских властей подтверждение их просьбы и предложить им прислать своих представителей на съезд на р. Нарову 8 сентября для окончательного решения вопроса. Магистр тем временем собирался обсудить предложение новгородцев с рижским архиепископом и дерптским и эзельским епископами, а также с рыцарством Гаррии и Вирландии. «Если новгородцы согласятся, — писал магистр, — подтвердить предложенные условия приложением печатей и крестоцелованием и если названные ливонские прелаты и рыцарство нашего Ордена в Гаррии и Вирландии их одобрят и посоветуют так поступить, то мы не сможем уклониться и начнется война». В заключение ливонский магистр просил великого магистра прислать помощь — 300–400 лошадей и сколько возможно пеших воинов[531]. Орден, таким образом, готовился к войне с Москвой и Псковом, чтобы помешать подчинению Новгорода великокняжеской власти. Так боязнь новгородского боярства потерять свои привилегии и страх Ордена перед усилением внешнеполитического могущества Руси привели новгородское правительство и руководство Ордена к сближению, направленному против великого князя Московского.

Однако до оформления новгородско-ливонского военного союза, направленного против Москвы, дело не дошло, так как 11 августа 1471 г. между Иваном III и новгородским правительством был подписан мирный договор, предрешивший по существу вхождение Новгорода в состав великого княжества Московского. Но весьма возможно, что между Новгородом и Орденом была достигнута договоренность о продлении действия Нарвского договора еще на 10 лет. На эту мысль наводит отсутствие известий о каких-либо конфликтах между Новгородом и Ливонией вплоть до 1480 г.

Договоры Пскова с Ливонским орденом и Дерптским епископством 1474 г.

В связи с приближавшимся окончанием срока действия Нарвского договора (15 августа 1473 г.) Орден и Псков в начале 70-х годов вели переговоры о заключении мира. Была достигнута договоренность о съезде осенью 1472 г. представителей магистра и Пскова. Чтобы усилить свои позиции на предстоящем съезде, псковичи просили великого князя прислать для участия в съезде своего посла. Просьба была удовлетворена, и в Псков в качестве великокняжеского посла прибыл Андрей Тимофеевич. Однако, когда настал срок съезда, магистр сорвал его: 8 сентября в Псков приехал посол магистра и заявил, что «нынѣ князю местеру недосоугъ, на съездъ не быти, ни людей ему своихъ так же не слати»[532].

В 1473 г. дважды происходили встречи псковских и ливонских послов: первый раз — на Нарове, второй — в Новгороде. Обе встречи закончились безрезультатно. После первого съезда, по словам псковского летописца, послы «розъехася розно, а оуправѣ не оучинивше никоея же». Во время второго съезда ливонский посол сказал, «что князь местеръ со Псковом и перемирье не ем лет по срочных лѣтех». Получив прямой отказ посла магистра возобновить мир, псковичи отправили своего посла к великому князю просить его, чтобы он «любо сам на конь оусселъ, любо сына послалъ за домъ святыа Троица». Помощь от великого князя не замедлила явиться.

В ноябре 1473 г. в Псков приехал князь Данила Холмский, а с ним и военная помощь — рати из 22 городов (Ростова, Дмитрова, Мурома, Костромы и т. д.). Псковичи вместе с войском великого князя намеревались предпринять поход на Ливонию, но неожиданная оттепель помешала этому, а вскоре отпала и надобность в военных действиях против Ливонии. Решительное выступление великого князя Московского в защиту Пскова заставило ливонские власти изменить свою позицию. 24 декабря 1473 г. в Псков прибыло дерптское посольство с предложением заключить пятилетнее перемирие, а 2 января 1474 г. — посольство от ливонского магистра для переговоров о мире[533].

Мир между Псковом и Ливонским орденом был заключен в январе 1474 г. сроком на 20 лет. 7 января состоялось целование креста на договорной грамоте в Пскове, после чего послы Пскова выехали в Ригу, где крест на грамоте целовал магистр. Договорная грамота о мире не сохранилась, и нам известны в передаче псковского летописца лишь некоторые обязательства, принятые ливонским магистром. Составитель Псковской третьей летописи следующим образом изложил обращение к псковским властям ливонского магистра, содержание которого затем вошло в условия договора: «… яз князь великои и лифлямскои и ризскои воеводѣ великого князя челомъ бию, тако же и князю псковскомоу и Псковоу, своим соусѣдомъ, повѣстоую: чтобы ми есте миръ дали; а язъ князь местерь с воды и с земли сстоупаюся домоу святыа Троица и всего Пскова, моихъ соусѣдъ, да и за то имаюся, что ми к вамъ во Псковъ из своие волости корчьмы, пива и медоу не пущати, да и поуть ми псковскымъ посломъ и гостем держати чисто, а колода отложити по всей моей сдержаве»[534].

Из приведенного текста следует, что псковско-ливонский договор 1474 г. касался пограничных вопросов, дипломатических сношений и торговли. Согласно договору Орден отказывался от притязаний на территорию, которую псковичи считали своей: очевидно, речь шла о территории за псковским Красным Городком, на которую Орден претендовал в 1471 г. Статья, касающаяся дипломатических сношений, содержала обычную для русско-ливонских договоров гарантию «чистого пути» для послов. Из статей, трактующих вопросы торговли, традиционной была статья о гарантии «чистого пути» для гостей. Две другие статьи были новыми. Согласно первой из них магистр брал на себя обязательство «во Псков из своие волости корчьмы, пива и медоу не пущати» («корчма» в древнерусском языке — крепкий напиток[535]). Очевидно, по договору запрещался ввоз из Ливонии в Псков крепких напитков, типа меда и пива, изготавливавшихся в Ливонии. По второй статье магистр давал обязательство «колода отложити» по всей своей стране. По-видимому, здесь речь шла об освобождении псковских купцов от уплаты таможенных пошлин, взимавшихся у «колод» — шлагбаумов. Обе новые статьи о торговых сношениях и статья о разрешении пограничного спора были выгодны псковичам. Недаром русские летописи подчеркивают, что Орден заключил мир с Псковом «на всей воли пьсковскои»[536]. Несомненно, что такой характер договора был обусловлен поддержкой, оказанной Пскову великим князем.

Мир между Орденом и Псковом был заключен «опрѣче пискоупа юрьевского и всех юрьевцов»[537]. По аналогии с более поздними сохранившимися псковско-ливонскими договорами (см. далее) можно думать, что мир 1474 г. был заключен между Псковом и всей Ливонией, исключая Дерптское епископство. Исключение Дерптского епископства из общеливонского мирного договора с Псковом было обусловлено, по нашему мнению, не только враждой, существовавшей в это время между Орденом и дерптским епископом,[538] но и стремлением великокняжеской власти разорвать единый фронт Ливонии. Именно поэтому в более позднее время (в ходе русско-ливонских переговоров 1503 г.) великокняжеские представители настаивали на заключении особого псковско-дерптского договора, помимо договора Пскова с Ливонией.

Действенное покровительство Пскову великого князя Московского в 1473–1474 гг. побудило дерптские власти отказаться от своего первоначального намерения ограничиться заключением пятилетнего перемирия. 13 января 1474 г. Псков и Дерптское епископство подписали договор сроком на 30 лет. В заключении договора участвовали новгородские послы, и формально договор с Дерптским епископством 1474 г. был договором не только Пскова, но и Новгорода. Однако содержание его было рассчитано на регулирование в первую очередь отношений между Псковом и Дерптским епископством, значительная часть статей договора 1474 г. повторялась в позднейших псковско-дерптских договорах. Все это дает основание рассматривать договор с Дерптским епископством 1474 г. как одно из звеньев в цепи псковско-дерптских договоров.

Вводная часть договора с Дерптским епископством 1474 г. по своему формуляру существенно отличается от аналогичных частей более ранних (сохранившихся) русско-ливонских договоров. Последние начинались обычно с формулы «Се приѣхаша послови нѣмечкыи от (указываются ливонские власти) к (указываются власти Новгорода и Пскова) и взяша перемирье»,[539] которая как бы подчеркивала равенство сторон. Начальная формула договора с Дерптским епископством 1474 г. гласит: «Милостью божьего, стояниемъ светыя Софѣи премудрости божьи, и стояньемъ святыя жышоначальныя троица, и здоровьемъ господина нашого и государя нашого великого князя Ивана Васильевича, цара всея Руси, и здоровьемъ господина нашого и государя нашого великого князя Ивана Ивановича, цара всея Руси». За этой формулой следуют указания, что великий князь прислал в Псков своего воеводу князя Данила Дмитриевича «боронити своее отъчыны Великого Новгорода и Пскова» и «поискати своих даней на юрьевцах» и на приезд немецких послов, которые «добита челом» великокняжескому воеводе, новгородским и псковским властям, после чего был заключен мир[540]. Как мы видим, в введении к договору подчеркивается, что он был заключен «милостью божией», «стояньем» св. Софии (покровительницы Новгорода), «стояньем» св. Троицы (покровительницы Пскова) и «здоровьем великого князя», иными словами, содержание договора определялось русской стороной. Это обстоятельство подчеркивает и впервые примененная в формуляре сохранившихся русско-ливонских договоров формула о том, что немецкие послы «добиша челом» о мире русским властям. Формула о челобитье со стороны ливонских властей была применена также в псковско-ливонском договоре 1474 г., как это следует из передачи его содержания Псковской третьей летописью. Эта формула, заимствованная из дипломатической практики северо-восточной Руси, отражала то соотношение сил, которое установилось в русско-ливонских отношениях в 60–70-х годах XV в., когда великокняжеская власть перешла к решительной поддержке Пскова и когда в силу этого позиция Ливонии оказалась ослабленной.

Первая статья договора с Дерптским епископством, текст которой мы приводили, обязывала дерптского епископа, городские власти Дерпта и всех дерптцев русские церкви и Русский конец в Дерпте «держати чисто, по старыне и по крестному целованыо и ни обидити». Статья эта, впервые появившаяся в псковско-дерптском договоре 1463 г., должна была гарантировать, как мы уже указывали, неприкосновенность русских церквей, являвшихся организующими центрами русского купечества за рубежом, и личную безопасность и сохранность имущества русских купцов, останавливавшихся в Русском конце в Дерпте.

Вторая статья, текст которой мы уже приводили, обязывала дерптского епископа уплатить великому князю просроченную за 8 лет дань и, очевидно, чтобы избежать случаев просрочки в будущем, устанавливала, что впредь («сего времени») великим князьям взимать дань с дерптского епископа «по старыне, по тому крестному целованью» (т. е. в соответствии с псковско-дерптским договором 1463 г., в текст которого впервые была включена рассматриваемая статья). Появление в формуляре псковско-дерптских договоров статей о юрьевской дани и русских церквах и конце в Дерпте было связано, как уже отмечалось, с вмешательством великокняжеской власти в русско-ливонские дела и формированием идеи о великом князе Московском как главе всего православного мира.

Группа статей договора с Дерптским епископством регулировала пограничные вопросы. Подтверждалась существовавшая ко времени заключения договора граница между Псковом и Дерптским епископством: «А промежы Пъскова и Юръевцовъ земли и воде по старый рубежъ». Устанавливалось, что на оз. Великом[541] псковичи должны ловить рыбу у своего берега, немцы — у своего; но если ловца одной стороны ветер занесет на другую сторону, то в том вины нет. Нарушителям границы договор грозил суровой расправой: «А кто учнеть наступатисе на чужую землю или на воду съ которое стороны, ино тому чѣловеку жывота не дати на обе стороне». К рассматриваемым статьям примыкала и статья о порядке разрешения пограничных инцидентов: «А где на порубежъи с которое стороны вчыниться татьба, или порубъ, или грабежъ, или голову убъють, или иная какова пеня вчынитъца, ино о томъ послы послати и справы просити трежды, на обе стороне, по крестному целованью; дадутъ чому исправу, ино бог дай такъ, а не дадутъ неправы с которое стороны, ино за свое взяти на рубежы; а миру о томъ не рушыти, а посла и гостя въ томъ не порубати никоторою нужою»[542]. Статья устанавливала, что в случае какого-либо инцидента на границе послы стороны, к которой принадлежал пострадавший, должны были трижды просить у другой стороны удовлетворения, и только если третье обращение оставалось безрезультатным, пострадавший мог сам искать себе удовлетворение, и мир на границе при этом не должен был нарушаться. С включением рассматриваемой статьи в договор вводился известный предел случаям самовольной расправы на границе, которые могли повлечь за собой нарушение мира. В целом статьи договора, касающиеся пограничных вопросов, имели целью обеспечить мир на псковско-дерптской границе.

Большое внимание в договоре уделяется вопросам торговли. Псковскому гостю гарантировался «чистый путь» «на вси юръевъские городы и во всю юръевъскую землю» и через нее в Ригу, Ревель и Нарву" Псковичи по договору имели в Дерпт-ском епископстве право торговать всеми товарами оптом и в розницу, а также в Дерпте право гостевой торговли: «въ рыжаны, и съ колыванъчаны, и съ ругодевцы, со всякимъ гостемъ». При покупке воска у псковичей дерптцы могли «колупати» его лишь «не помногу». Дерптским гостям гарантировались «чистый путь» в Псков и через Псковскую землю в Новгород и свобода торговли всеми товарами. Исключение составляли лишь крепкие напитки и пиво: «А корчмою, пивомъ немецкому гостю уво Псковѣ не торъговати, а опрочъ корчмы и пива всякий товаръ ко Пъскову добровольно возити, по старыне, на обе стороне». Обе стороны согласились отменить таможенные пошлины — так следует, очевидно, понимать статью: «А колоду на обе стороне отложыхомъ, и гостинца отъ того не имати». Устанавливался твердо определенный размер весовой пошлины: в Пскове с дерптских купцов «отъ меха по четьверътьце, а отъ сколового веса по денъзе», в Дерпте с псковских купцов «отъ меха по любецкому, а отъ скалового веса имати по четыры любецких»[543].

Сопоставление суммы прав, гарантированной по договору псковским купцам в Дерптском епископстве, с теми правами, которыми дерптские купцы пользовались в Пскове, показывает, что псковские купцы обладали большими привилегиями: помимо гарантии «чистого пути», свободы торговли и освобождения от таможенных пошлин (эти гарантии распространялись на купцов обеих сторон), псковские купцы пользовались в Дерптском епископстве правами розничной и гостевой торговли — правами, которые в средние века иноземным купцам обычно не предоставлялись[544]. В интересах псковских купцов было введено ограничение размеров «колупанья» покупаемого у них дерптскими купцами воска. Запрещение немецким купцам торговать в Пскове крепкими напитками также соответствовало интересам русских купцов.

Вопросам новгородско-дерптской торговли в договоре уделяется меньшее внимание. Их касаются лишь две статьи: одна гарантировала новгородским гостям «чистый путь» в Дерпт и далее в Ригу, Ревель и Нарву, другая — дерптским гостям «чистый путь» в Новгород и свободу торговли в нем[545]. Незначительное внимание, уделяемое в договоре новгородско-дерптской торговле, объясняется, на наш взгляд, несравненно меньшим ее развитием по сравнению с псковско-дерптской.

Ряд статей договора с Дерптским епископством 1474 г. гарантировал свободу посольских сношений и неприкосновенность послов.

Статьи, касающиеся вопросов суда, гласили, что новгородцы и псковичи должны судить немца, «как и своего, право, без хитрости, своею пошлиною, по крестъному целованью»; так же должны были судить немцы новгородца и псковича. Эти статьи, обычные для формуляра русско-ливонских договоров, гарантировали купцу, находившемуся на чужбине, суд, равный с судом для подданных той страны, где купец находился. Против распространенной в средние века практики привлечения к ответственности иноземных купцов за проступки, совершенные лицами одной с ними национальности, была направлена статья, запрещающая дерптцам «порубати» новгородцев «во пъсковьскомъ деле» и псковичам «порубати» дерптцев «въ новгородскомъ деле»[546]. Договорная норма, сформулированная в этой статье в иной форме — «истцу знати истца», — являлась традиционной для русско-немецких (русско-ганзейских и русско-ливонских) договоров.

Весьма примечательна статья, обязывающая, дерптского епископа не оказывать помощи Ордену против Пскова: «А по князи мистре чесному бискупу юръевъскому, и посадникомъ юръевъскимъ, и всимъ юръевцомъ не пособляти противъ псковичъ, и людей своихъ не поддавати мистру на помочъ, и беглецовъ изъ мистровы державы у юръевъскую державу не прыимати, по крестъному целованью»[547]. Несомненно, что включение статьи в договор было обусловлено в какой-то мере враждой между ливонским магистром Берндом фон дер Борхом и дерптским епископом. Но вместе с тем статья, исключавшая совместные действия Ордена и Дерптского епископа против Пскова, свидетельствовала об ослаблении позиции Ливонии, раздираемой внутренними противоречиями, и усилении внешнеполитического могущества Руси.

Заканчивался договор статьей, устанавливающей, что в случае «нелюбья» стороны должны «отказывать мир» за месяц и что в течение этого месяца сохраняется свобода проезда для послов[548].

На договоре с Дерптским епископством 1474 г. лежит печать русских интересов. Русское влияние сказывалось и на формуляре договора, и на его содержании. Интересам русской стороны отвечали статьи о русских церквах и конце в Дерпте, о юрьевской дани, об обязательстве дерптского епископа не оказывать помощи ливонскому магистру против Пскова; статьи, трактующие вопросы торговли, и, наконец, статья, подтверждающая старую границу и тем самым право псковичей на территорию Желачки, из-за которой возникла псковско-дерптская война 1450–1463 гг. Такой характер договора был обусловлен, с одной стороны, феодальной раздробленностью Ливонии (благодаря которой стало возможным заключение особых псковско-дерптских договоров), а с другой — вмешательством великокняжеской власти в русско-ливонские дела и усилением позиции России, идущей к государственному единству.

Русско-ливонская война 1480–1481 г. и договоры 1481 г.

В 1478 г. объединительная политика правительства Ивана III достигла своего кульминационного пункта: Новгород Великий вошел в состав Великого княжества Московского. Успехи Русского государства активизировали его противников, в первую очередь Ливонский орден и Казанское ханство. Зимой 1477/78 г. во время пребывания в Новгороде великий князь получил сообщение из Пскова, что ливонцы «хотятъ изгоните Псковъ». Великий князь разрешил идти против них «охочим людям» из числа своих «воев», которые совершили набег на Ливонию. В то же время казанские татары вторглись в Вятку[549]. Весной 1478 г. со стороны Ордена имели место новые враждебные действия: по распоряжению магистра в Ливонии были задержаны псковские купцы. В сентябре псковичи ходили «мстить» в «Немецкую землю»; в это же время произошел арест псковских гостей в Дерпте, в ответ на который псковичи арестовали у себя немецких гостей[550]. Но враждебные действия ливонских властей, как и казанских татар, в 1477–1478 г. были лишь небольшими эпизодами[551] и к серьезному обострению внешнеполитического положения России не привели.

Напряженное положение на русско-ливонской границе создалось зимою 1479/80 г. Из переписки ливонских городов и орденских чинов явствует, что в Ливонии с лета 1479 г. происходили военные приготовления против русских. В письме Ревелю от 13 и 17 августа рат Дерпта спрашивал, как привлечь ганзейских купцов, находившихся в Ливонии, к участию в войне против русских, просил о присылке людей, умеющих строить корабли и управлять ими[552]. Нарва 1 ноября 1479 г. также просила Ревель побудить ганзейских купцов оказать помощь против русских[553]. И наконец, ливонский магистр обратился к ганзейским городам со специальным письмом, в котором просил о помощи[554].

Ливонские города и магистр мотивировали свои военные приготовления угрозой нападения со стороны великого князя Московского. Так, Нарва в письме к Ревелю от 29 ноября 1479 г. сообщала, что от «тайных друзей» Ордена в Новгороде и Пскове получено известие о прибытии в Новгород великого князя, собиравшегося вторгнуться в Швецию или Ливонию[555].

В русских летописях о пребывании осенью 1479 г. в Новгороде Ивана III сохранились две версии. В одной из них, краткой, отмечается, что 26 октября великий князь «поиде к Новугороду Великому миром», а в январе 1480 г. «поймал» новгородского владыку Феофила и отправил его в заточенье в Москву[556]. В пространной версии передается ряд подробностей о пребывании Ивана III в Новгороде осенью — зимой 1479/80 г. Наиболее ранний текст этой версии читается в летописном своде 1497 г.: «Ходил князь великии Иван Васильевичь к Новугороду Великому и стоял в Новѣгородѣ в Славянском концѣ со всѣми людми, половину города испрятал ему сеѣ стороны. Князь же великии на Нѣмцы отпусти воеводу своего князя Аидрѣя Оболенскаго и двор свои. Они же, шедше, Нѣмцы повоеваша и град их взяша и полону много. Князь же великии изыма архиепископа новогородского в Новѣгородѣ в коромолѣ, и посла его на Москву, и казну его взяша: множество злата и сребра и сосудов его; не хотяше бо той владыка, чтобы Новъгород был за великим князем, но за королем или за иным государем, князь бо великии, коли впервые взял Новъгород, тогда отъя оу новогородскаго владыки половину волостей и сел оу всѣх монастырей, про то нелюбие держаше владыка»[557]. Эту же версию содержат Уваровская (свод 1518 г.), Типографская, Воскресенская и Никоновская летописи[558].

Пространная версия летописного рассказа позволяет заключить, что в Новгороде после подчинения его Москве существовала оппозиция великокняжеской власти. Оппозиция выражалась в недовольстве руководства новгородской церковью произведенными у нее земельными конфискациями и планах перехода Новгорода под власть литовского короля или какого-либо иного государя. Надо думать, что основной причиной прибытия Ивана III в Новгород осенью 1479. г. явилась борьба с оппозиционными кругами, именно поэтому Иван III прибыл с вооруженной силой — со своим «двором», и его приезд в Новгород летописи правильно характеризуют как поход. Набег же на Ливонию из Новгорода военных сил великого князя в конце 1479 г., кратко отмеченный летописями, был лишь побочным следствием похода великого князя на Новгород. Вызван он был, очевидно, военными приготовлениями, имевшими место в Ливонии, а отнюдь не стремлением Ивана III к ее подчинению: этому не благоприятствовала как внутренняя обстановка в Русском государстве на рубеже 70–80-х годов, так и его внешнеполитическое положение (назревало столкновение с Золотой Ордой). К тому же во внешней политике Русского государства все большее место занимали взаимоотношения с Великим княжеством Литовским, развивавшиеся по пути обострения, что побуждало правительство Ивана III стремиться к сохранению мира с Ливонией. На последнее обстоятельство правильно указал еще Г. Козак[559].

Одновременно с раскрытием оппозиции великокняжеской власти в Новгороде имело место выступление против Ивана III его братьев, удельных князей. Находились ли военные приготовления Ливонии против России в 1479 г. в прямой связи с готовившимся выступлением оппозиционных великокняжеской власти элементов, мы не знаем. Но можно думать, что оппозиция в Новгороде поддерживала связь с Орденом и информировала его «тайных друзей» о положении дел в Русском государстве. Внутриполитические осложнения в Русском государстве создавали благоприятные условия для выступления Ордена. Речь шла не о назревании пограничного конфликта, а о подготовке Орденом «большой войны» против Руси. Об этом свидетельствует и позднейшее сообщение Руссова: магистр Бернд фон дер Борх «собрал такую силу народа против русского, какой никогда не собирал ни один магистр ни до него, ни после»[560].

Что же побуждало Орден к подготовке войны против России? Г. Козак, специально занимавшийся внешней политикой Ордена на рубеже 70–80-х годов XV в., дает на этот вопрос двоякий ответ. Подчеркивая, как уже отмечалось, заинтересованность Ивана III в сохранении мира с Ливонией, исследователь указывает, что для ливонского магистра Борха дело обстояло иначе: успешная война с русскими укрепила бы его положение внутри и вне страны, оправдала бы аннексию им Рижского архиепископства[561] (в результате длительной борьбы с архиепископством магистру удалось добиться в 1479 г. избрания своего племянника рижским архиепископом). Но далее, при рассмотрении военных действий 1480–1481 гг., Г. Козак отмечает, что для Ливонии целью войны было восстановление границы 1458 г.,[562] претерпевшей с того времени изменения в результате «натиска» псковичей на Ливонию. Г. Козак не указывает, в чем состояли эти изменения. Но обычно прибалтийско-немецкие историки считали, что в третьей четверти XV в. псковичи отторгли от Дерптского епископства район дер. Желачки на о. Пириссар, кусок земли за Красным Городком и восточную окраину архиепископской области Пурнау, где псковичи, по мнению К. Штерна, выстроили в 1476 г. деревянное укрепление Вышгородок[563].

Мнение об отторжении псковичами в 60–70-х годах XV в. части ливонской территории нам представляется неправомерным. Никаких объективных доказательств исконной принадлежности Ливонии рыболовецкой деревни Желачки и земли к югу от Красного Городка нет. Мы отметили уже, что названные пункты следует рассматривать как спорные, вопрос о принадлежности которых был решен договорным путем лишь в 1463 и 1474 гг. Спорной являлась, по-видимому, и территория, где псковичи построили Вышгородок: если ливонский магистр считал его построенным в архиепископской области Пурнау, то, по мнению псковичей, Вышгородок был воздвигнут на границе, «на немецком рубеже», на р. Воде[564]. В этой связи подчеркнем, что К. Штерн в своей более поздней работе характеризует восточную окраину области Пурнау как дикий в XV в., негодный для жилья край, называя его в одном месте даже «ничейной землей» (Niemandsland). К. Штерн указывает также, что Пурнау входила в район, с которого псковичи когда-то собирали дань[565]. Учитывая все сказанное, вряд ли можно, повторяем, соглашаться с тезисом об аннексии псковичами в 60–70-х годах XV в. части ливонской территории.

Мы полагаем также, что, начиная войну, Бернд фон дер Борх едва ли руководствовался лишь стремлением вырвать из рук псковичей спорные территории: игра в таком случае не стоила бы свеч, ибо незначительность этих территорий не соответствовала масштабам военных приготовлений и сил, вовлеченных ливонскими ландесгеррами в войну. Думается, что главной целью войны для Ордена являлось нанесение удара по Русскому государству, на усиление которого ливонские ландесгерры смотрели со страхом. Псков же, против которого, как мы увидим, был направлен удар, прочно входил в орбиту влияния великого князя Московского, поэтому поражение Пскова, если бы оно имело место, ослабило бы позиции Русского государства. Дополнительной причиной, побудившей ливонского магистра развязать войну, являлось стремление к укреплению положения Ордена внутри Ливонии, что справедливо подметил Г. Козак.

Военные действия Орден начал в новогоднюю ночь 1480 г., когда отряды под командованием мариенбургского комтура вторглись в Псковскую землю, захватили и сожгли псковский Вышгородок. Получив известие о взятии Вышгородка, псковичи направили к нему отряд, чтобы изгнать врагов, но те при приближении псковского войска сами «прочь побегоша»[566]. Через три недели вражеские рати повторили набег; 20 января, переправившись через Чудское озеро, они подошли к Гдову и обстреляли его из пушек. Псковичи отправили послов в Новгород, к великому князю, с просьбой о помощи. Великий князь прислал в Псков своего воеводу князя Андрея Никитича со значительными военными силами. Совместно с великокняжеским войском псковичи совершили поход в Дерптское епископство: на р. Эмбах они взяли ливонскую крепость — «костер немецкий», затем подошли к Дерпту, но овладеть им не смогли. С большим «добытком» псковичи 20 февраля вернулись в Псков. После возвращения из похода на Дерпт псковских и великокняжеских ратей воевода великого князя Андрей Никитич уехал со своими силами в Москву, несмотря на просьбы псковичей остаться[567]. К. В. Базилевич справедливо полагает, что поспешный уход московских войск из Пскова был вызван распоряжением великого князя, собиравшего силы для борьбы с поднявшими мятеж братьями[568].

Рыцари немедленно воспользовались ослаблением обороны Псковской земли. 25 февраля орденское войско во главе с магистром осадило (неудачно) Изборск, а затем направилось вдоль озера, «жгучи и паляче Псковскую волость». Навстречу выступило псковское войско. Сражение произошло на озере в Пецкой губе (очевидно, на льду). Летописец описывает его так: «…сретошася в Пецкой гоубѣ на озере псковская сила с немецкою силою, и оударишася сторожовыи псковской с немецким сторожовым полком, а большая рать устояла псковская и немецкая и поехаша псковичи ко Пскову, а нѣмцы прочь побегоша». По-видимому, сражение закончилось безрезультатно. Спустя некоторое время ливонские отряды вновь вторглись в псковские владения и сожгли Островцы и городок Кобылий[569].

Разорив пограничные псковские волости и несколько городков, Орден не смог достигнуть сколько-нибудь значительных успехов. Это побудило магистра к энергичным поискам помощи извне. В марте 1480 г. послы ливонских городов от имени магистра просили рат Данцига о помощи, но получили отказ[570]. В апреле — мае съезды вендских городов, собиравшиеся в Любеке, обсуждали просьбу магистра о присылке двух тысяч воинов, а также о том, чтобы ганзейские купцы, находившиеся в Ливонии, оказали ему помощь в войне против русских лошадьми, оружием и т. д. В присылке людских подкреплений вендские города отказали. Но зато было принято решение о взимании для нужд войны с русскими с товаров (присутствовавших на съезде городов), привозимых в Ригу и Ревель, в течение пяти лет особого налога в размере 1 % их стоимости: в случае, если война окончится раньше, это постановление должно было действовать не более 2–3 лет. Окончательное решение вопроса вендские города передали ливонским[571]. Таким образом, вендские города, являвшиеся руководителями Ганзейского союза, выразили готовность оказать известную помощь Ордену в его борьбе с русскими.

Почти одновременно с просьбой об оказании помощи в войне магистр просит вендские города прекратить торговлю с Выборгом. Еще раньше он просил об этом Ревель, так как через Выборг псковичи и новгородцы получали нужные им товары[572]. Добиться ослабления России ливонский магистр стремился не только путем войны, но и посредством организации торговой блокады.

Летом 1480 г. военная активность Ордена достигла наибольшей степени. Воспользовавшись тем, что великий князь был отвлечен борьбой с Золотой Ордой (в августе войска Ахмата подходили к Угре), Орден бросил против Пскова крупные силы, в которые входили также отряды дерптского и ревельского епископов[573]. О масштабах похода ливонских феодалов против Псковской земли, возглавляемого магистром Берндом фон дер Борхом, сообщает Руссов: «Этот магистр был вовлечен в войну с русскими, ополчился против них и собрал 100 000 человек войска из заграничных и туземных воинов и крестьян; с этим народом он напал на Россию, опустошительно прошел по этой стране и выжег предместье Пскова, ничего более не сделав»[574].

Более подробные и точные сведения о походе фон дер Борха на Псковскую землю в конце лета 1480 г. передают псковские летописи и письмо ливонского магистра великому магистру от 8 сентября 1480 г. По словам продолжателя Псковской первой летописи, 18 августа магистр «со всею землею» подошел к Изборску. Враги осадили Изборск, «хотяще взяти его, пушками бьючи в городок и примѣтъ приметахоу къ стены со огнем». После двухдневной неудачной осады Изборска они направились к Пскову. 28 августа войско магистра расположилось станом на Завелицком поле. Чтобы затруднить противнику осаду города, псковичи сожгли Завеличье. На другой день вражеское войско получило подкрепление: на 23 боевых шнеках приехали дерптцы. Для Пскова наступило «притоужно время вельми». Осаждавшие обстреливали из пушек Запсковье и Полонище и «лѣзоша оусердно к Запсковью подъездя въ снеках в боевых и поушками бьючи и со иным замышлением»[575]. По словам магистра, положение Пскова было настолько тяжелым, что псковичи прислали послов с просьбой о мире, предлагая при этом отказаться от Пурнау и возвратить пленных, но магистру эти предложения показались недостаточными[576]. Вероятно, переговоры со стороны псковичей были лишь маневром, необходимым для того, чтобы выиграть время. Псковичи построили из лодий на р. Великой заграждение, чтобы закрыть доступ вражеским судам, при этом одну шнеку они захватили, а другую уничтожили, истребив находившихся в ней воинов. Приступ ливонских войск был отбит и, пробыв под Псковом 5 дней, они ушли, «не оучинив ничего же»[577].

Возможно, что решение руководства ливонскими войсками снять осаду Пскова было обусловлено не только мужественной обороной псковичей, но и прибытием в Псков братьев великого князя Андрея и Бориса. После разрыва с великим князем удельные князья «отъехали» в Великие Луки. Сюда к ним прислали гонцов псковичи с просьбой о помощи. 3 сентября Андрей и Борис приехали в Псков и в этот же день, по сообщению псковского летописца, ливонские рати ушли из-под Пскова. Однако удельные князья не оправдали возлагавшихся на них надежд.

Они не вняли просьбам псковичей пойти на врага и, пробыв в Пскове 10 дней, уехали, ограбив псковские волости[578].

Неудача ливонских феодалов под Псковом летом 1480 г. не предопределила еще исхода войны. Перелом в ходе русско-ливонской войны произошел лишь в начале 1481 г., когда великий князь, покончив с угрозой татарского нашествия и примирившись с братьями, получил возможность двинуть против Ливонии крупные силы. Поход в Ливонию состоялся в самом начале 1481 г.

По словам продолжателя Псковской первой летописи, великий князь по просьбе псковичей велел наместникам новгородским и всем новгородцам «со всею ратною приправою ехати ко Псковоу на нѣмцы со псковичами за псковскоую обиду». 16 января в Псков прибыли новгородские наместники с новгородцами, а 11 февраля — великокняжеские воеводы с 20-тысячной московской ратью, после чего был предпринят поход в Ливонию. Поход объединенных сил псковичей, новгородцев и великокняжеских ратей продолжался четыре недели. Были взяты два города: «Каркоуз городок да Вельяд городокъ» (Каркус и Феллин), захвачена большая добыча[579]. Близки к рассказу Продолжения Псковской первой летописи о походе русских в Ливонию в начале 1481 г. и рассказы Псковских второй и третьей летописей[580].

Московские летописные своды (свод 1493 г., Воскресенская, Никоновская летописи) содержат более подробное, насыщенное рядом важных деталей повествование о походе.

Интересна мотивировка, которую московские своды дают решению Ивана III организовать поход на Ливонию. Если в псковских летописях указывается, что великий князь решил послать войско в Ливонию по псковскому челобитью «за псковскую обиду», то составитель свода конца XV в. (откуда рассматриваемая версия перешла в более поздние своды) сообщает: «Посылалъ князь великы в Немецкые земли воевати и на князя местера за их неисправление, что они приходиша ратью на его отчину на Псков, егда царь на Угрѣ стоял и братья отступали[581] от великого князя»[582]. Указанием на критическое положение, в котором находилась Россия во время похода фон дер Борха на Псков в 1480 г. (татары на Угре, мятеж удельных князей), составитель свода как бы подчеркивал опасность, какую таил в себе этот поход не только для Пскова, но и, для всего Русского государства. Он снимал с похода фон дер Борха налет локальности и показывал его суть — удара, опасного для всей Руси.

О самом походе составитель свода конца XV в. рассказывает следующее: великокняжеские воеводы, князь Иван Васильевич Булгак и князь Ярослав Васильевич Оболенский, с великокняжеской ратью, новгородские наместники, князь Василий Федорович Шуйский с псковичами в феврале 1481 г. выступили из Пскова и пошли многими дорогами, «жгучи и воюючи» «Немецкую землю». 1 марта русские войска подошли к Феллину. За день до их прихода из Фе длина бежал магистр. Русский отряд во главе с князем В. Ф. Шуйским погнался за магистром, но настичь его не смог, удалось захватить только часть обоза магистра. Основные русские силы предприняли осаду Феллина, как пишет летописец, «воеводы же великово князя начата крѣпко приступати под город с пушками и с пищалми и с тюфякы, и разбивше стѣну, охабень Велиада взяша». Очевидно, в проломы, образовавшиеся в результате действий русской артиллерии, ворвались русские воины, и таким образом была взята наружная укрепленная стена («охабень») Феллина. После взятия русскими наружной стены немецкие власти, находившиеся в «Вышегороде» (орденском замке) Феллина, предложили выплатить воеводам деньги («окуп»), чтобы те сняли осаду. Получив 2000 руб., великокняжеские воеводы сняли осаду и ушли, не взяв замка Феллина. После окончания похода псковичи привезли великому князю в качестве трофеев 8 феллинских колоколов[583].

Сведения летописей о действиях русских войск в Ливонии подтверждаются известиями «Хроники» Руссова: русские «совершенно выжгли области Феллин и Тарваст вместе с посадом, много народу убили и взяли в плен без всякого сопротивления, забрали много колоколов из церквей и увезли их из Ливонии вместе с другим награбленным добром»[584].

Таким образом, все источники, сохранившие известие о походе русских войск в Ливонию в 1481 г., рисуют этот поход как предприятие крупного масштаба. Во время похода впервые в истории русско-ливонских войн русские войска овладели посадами крепостей Феллин, Каркус и Тарваст. Особенно значительным успехом было взятие Феллина, одного из важнейших орденских городов. Русские войска, овладевшие наружными укреплениями, заняли и сам город — посад; сдачи избежал, и то благодаря «окупу», лишь замок Феллина.

Взятие ливонских городов, укрепленных в соответствии с требованиями западноевропейской фортификации, стало возможным благодаря успехам артиллерийского дела в России. Широкая организация пушечно-литейного дела в России относится к 70-м годам XV в. В 1475 г. в Москве была построена первая пушечнолитейная мастерская, позже названная в летописях «Пушечной избой». В развитии пушечно-литейного дела в России большую роль сыграл итальянец Аристотель Фьораванти (1475–1500 г.), а также русские мастера Яков (1483–1493) и др.[585] Рост русской артиллерии и улучшение ее материально-технических качеств позволили расширить сферу ее применения: если раньше, до последней трети XV в., артиллерия на Руси применялась преимущественно при обороне городов,[586] то теперь она с успехом используется, как это показал опыт похода в Ливонию в 1481 г., при их осаде. При взятии Феллина были использованы, согласно известиям русских летописей, как орудия, предназначенные для разрушения крепостных стен — пушки, пищали, так и орудия, имевшие целью уничтожение живой силы противника — тюфяки[587].

Несмотря на взятие трех ливонских городов, русские войска ушли из Ливонии, не сделав попытки там закрепиться. Очевидно, в планы русского правительства не входило подчинение Ливонии и поход был предпринят, как сообщают русские летописи, лишь в качестве ответной меры на агрессию Ливонского ордена, чтобы добиться прекращения враждебных действий с его стороны. Поход достиг цели: в Новгород прибыли ливонские послы с просьбой о мире, который был заключен 1 сентября 1481 г.

Узнав о прибытии в Новгород ливонских послов, псковичи поспешили отправить туда своих послов: посадников Якова Кротова и Леонтия Тимофеевича, Андрея Рублева. По-видимому, переговоры о мире были длительными, так как псковские послы пробыли в Новгороде 14 недель. В результате переговоров между Псковом и Ливонией был заключен мир на 10 лет. Из лаконичного сообщения псковского летописца о том, что псковичи «мир потвердиша на 10 лѣтъ, в Данильев мир»,[588] следует, что мир псковичей с Ливонией 1481 г. повторял условия псковско-ливонского договора 1474 г., в заключении которого участвовал князь Данила Дмитриевич Холмский, воевода великого князя.

Договор между Псковом и Ливонией 1481 г. до наших дней не дошел. Согласно указанию Г. Козака, копия договора, снятая Г. Гильденбрандом, в 20-х годах XX в. хранилась среди бумаг Г. Гильденбранда в Домском музее в Риге[589]. В настоящее время местонахождение бумаг Г. Гильденбранда, содержавших копии актов, касавшихся русско-ливонских отношений, неизвестно.

Г. Козак, пользовавшийся копией псковско-ливонского договора 1481 г., к сожалению, почти не передает его содержания. Он приводит из него лишь тексты трех статей. Одна из них налагала на ливонского магистра обязательство не помогать Дерптскому епископству и не посылать войско в помощь дерптцам против псковичей[590]. Эта статья как бы дополняла статью договора Пскова и Новгорода с дерптским епископством 1474 г. (содержание которого повторялось, по-видимому, в псковско-дерптском договоре 1481 г.), включавшую обязательство дерптского епископа не помогать Ордену. Названные статьи обоих договоров отвечали стремлению великокняжеской власти к расколу единого фронта ливонских ландесгерров.

К рассмотренной статье псковско-ливонского договора 1481 г. непосредственно примыкает статья, обязывающая псковичей возвращать беглецов из Дерптского епископства.

Третья статья из приведенных Г. Козаком гласит, что во владениях магистра и рижского архиепископа немцы не должны причинять вреда русским церквам, но должны возвратить взятое из церквей и «держать чисто» русские концы[591]. Наличие рассматриваемой статьи в псковско-ливонском договоре 1481 г. именно в такой редакции вызывает у нас некоторое удивление. Дело в том, что в новгородско-ливонском договоре 1481 г., текст которого сохранился (о чем мы будем говорить далее), статья о русских церквах и концах читается совершенно в другой редакции: в ней речь идет о русских церквах и Русском конце только в Дерпте. Редакция статьи, близкая к редакции, имеющейся в цитате из псковско-ливонского договора 1481 г., приведенной Г. Козаком, встречается впервые в новгородско-ливонских договорах только в договоре 1493 г. А между тем было бы логичным, чтобы в двух одновременно заключенных в 1481 г. договорах, псковско-ливонском и новгородско-ливонском (они являлись по существу частями одного общего русско-ливонского договора), имела бы место одна и та же редакция статьи о русских церквах и концах в ливонских городах. К сожалению, сверить приведенную Г. Козаком цитату с текстом рассматриваемой статьи невозможно ввиду утраты как самого договора, так и снятой с него Г. Гильдебрандом копии. Но если редакция статьи о русских церквах в ливонских городах, содержащаяся в цитате, приведенной Г. Козаком, вызывает некоторое сомнение, то бесспорным является положение о том, что включение этой статьи в псковско-ливонский договор 1481 г. было очередным проявлением заботы великокняжеского правительства об интересах русских, находившихся в Ливонии.

Поскольку псковско-ливонский договор 1481 г. подтверждал предыдущий псковско-ливонский договор 1474 г., постольку мы можем предположить, что в составе договора 1481 г. имелись также известные нам по договору 1474 г. (в передаче его содержания Псковской летописью) статьи, гарантирующие нерушимость существующей границы, «чистый путь» и отмену «колоды» (таможенных застав) во владениях магистра для псковских купцов; кроме того, договор включал запрет ввоза крепких напитков в Псков из Ливонии. Восстановить более полно содержание псковско-ливонского договора 1481 г. мы сейчас не можем.

Помимо договора между Псковом и Ливонией, в 1481 г. был заключен, по-видимому, также договор Пскова с Дерптским епископством. Грамота об этом договоре до наших дней не сохранилась, и более ранним исследователям она не была известна. Косвенное указание на заключение в 1481 г. псковско-дерптского договора есть в Продолжении Псковской первой летописи, где в известии о заключении в 1481 г. мира между Псковом и Ливонией читается следующий текст: «…и мир потвердиша на 10 лѣтъ, в Данильев мир, и грамоты пописаше: 1 грамота Великому Новугородоу, 2 псковичам, 3 местероу, 4 юрьевцом»[592]. Надо думать, что четвертая грамота, написанная для «юрьевцев», содержала текст псковско-дерптского договора, повторявшего условия договора между Псковом и Дерптом 1474 г., в подписании которого участвовал великокняжеский воевода князь Данила Холмский. Возобновление в 1481 г. «Данильева мира» как между Псковом и Ливонией, так и между Псковом и Дерптским епископством свидетельствует о том, что русское правительство не стремилось к каким-либо коренным изменениям в сфере псковско-ливонских отношений.

Третий русско-ливонский договор, заключенный 1 сентября 1481 г., договор между Новгородом и Ливонией, сохранился. В вводной части договора указывается, что немецкие послы «добита челомъ государей великихъ князей и царей русскихъ намѣстникомъ новгородскимъ… и коньчали перемирье съ великихъ князей наместники новгородскими, от Семеня дня до Семеня дня, на десять лѣтъ, за всю Новгородскую державу, а послы мистровы нѣмецкий за Нѣмецкую землю, за всю мистрову державу, и за арцыбискупа Ризского, и за бискупа Юрьевского, и за бискупа Островъского, и за бискупа Курьского, и за бискупа Колываньского и за всихъ ихъ добрыхъ людей и за вси ихъ дерьжавы, и за ризских посадниковъ и за ратмановъ, и за юрьевскихъ посадниковъ и за ратмановъ, и за колываньскихъ посадниковъ и за ратмановъ, и за ругодивъскихъ посадниковъ и за ратмановъ, и за Вышегородъ, и за купцовъ и за всю ихъ державу»[593].

Таким образом, мир был заключен между всей ливонской конфедерацией и Новгородом. С ливонской стороны в качестве одного из участников договора было представлено купечество ливонских городов[594].

После включения в состав единого Русского государства Новгород в области внешней политики формально сохранял следы былой самостоятельности. Соседние с Новгородом государства — Ливония, Швеция, а также Ганзейский союз — заключали договоры не непосредственно с великим князем Московским, а с наместниками великого князя в Новгороде. Но фактически международные договоры Новгорода после 1478 г. были договорами Русского государства, частью которого теперь являлся Новгород. Сказанное относится и к новгородско-ливонскому договору 1481 г.

В первых статьях договора указывалось, что 25 декабря 1481 г. на р. Нарове между обеими сторонами должен состояться съезд для разбора «обидных дел»; если на этом съезде «не лучитьца управы дати на обѣ половины» по каким-нибудь делам, тогда должны быть созваны новые съезды; всего намечалось провести в течение двух лет три съезда. Если же на третьем съезде не будет «дана управа с обеих сторон», «ино тое перемирье не въ перемирье»,[595] т. е. заключенный в 1481 г. договор станет недействительным. Попытаемся дать толкование этим статьям и выяснить значение термина «обидное дело». Слово «обида» в древнерусском языке означало обида, оскорбление, ссора, вражда, прилагательное «обидный» — спорный[596]. В нашем договоре раскрыто содержание одного «обидного дела», которое должно было урегулироваться на съезде ливонских и новгородских представителей, — об ограблении под Нарвой новгородских купцов (купивших, по-видимому, товар у немецких купцов) шведами, которые затем товар увезли в Нарву, где он был спрятан по дворам. Исходя из содержания этого случая, а также из приведенного выше значения терминов «обида», «обидный», мы можем определить «обидное дело» как дело, связанное с уголовным преступлением, оставшееся неулаженным и вызвавшее споры, конфликт между сторонами. Статьи договора 1481 г. не меняли, на наш взгляд, основного принципа юрисдикции, существовавшей в сфере русско-ливонских отношений, что всякое дело, касающееся иностранцев, должно рассматриваться судом той страны, где оно возникло. Статьи предусматривали лишь совместные съезды русских и ливонских представителей для разбора совершенно конкретных, уже случившихся «обидных дел» и не имели силы постановления, обязательного для будущего.

Следующие статьи касались пограничных вопросов. Граница между Новгородом и Ливонией подтверждалась старая — «с Чучского озера стержнемъ Норовы рѣки въ Солоное море». Повторялась имевшаяся уже в договоре 1448 г. формула о запрещении каких-либо нарушений границы: люди одной стороны не должны были вступать на территорию другой стороны и там «ни пожень не косити, ни земли не орати, ни лѣса ни сѣчи, ни воды не ловити, знати комуждо своя половина, по крестному целованыо»[597].

Дальнейшие статьи связаны с пребыванием новгородских купцов в Ливонии. Некоторые из статей являются обычными для новгородско-ливонских договоров: статьи, содержащие гарантию беспрепятственного проезда для новгородских купцов и послов по Ливонии и предоставляющие новгородским купцам право торговать в Ливонии всеми товарами «безъ вывѣта». Повторяются имевшиеся уже в договоре 1448 г. статьи с обязательствами ливонских властей «блюсти» новгородца, как своего «нѣмчина», и не «порубать» новгородцев из-за псковских дел и наоборот, а также статья со взаимным обязательством ливонских и новгородских властей «посла и гостя не порубати» из-за пограничных конфликтов[598].

Но многие статьи, регулирующие условия торговли и пребывания новгородских купцов в Ливонии, являются новыми. В первую очередь это относится к статьям о торговле новгородцев в Нарве[599]. В Нарве новгородцы не должны были платить никаких пошлин в случае, если торговые сделки между немцами и русскими проводились на реке без выгрузки товаров на берег; соответствующая статья гласит: «А торгуетъ новгородецъ зъ нѣмчиномъ на Ругодцвѣ, а будетъ товаръ въ нѣмчына въ бусѣ: и новгородцу той товаръ въ нѣмчына доброволно взяти изъ бусы черезъ край в лодью, о отъ того ругодивцомъ кунъ не имати». Новгородцы освобождались также от уплаты пошлин при перегрузке своих товаров в Нарве на телеги для отправки их в другие города Ливонии. Устанавливалось, что весы и весовые единицы для взвешивания воска в Нарве должны соответствовать новгородским (тем самым достигнутое в 1468 г. соглашение между магистром, нарвским ратом и Новгородом об унификации вощаного веса приобретало силу договорной нормы). И. Э. Клейненберг считает, что статья договора 1481 г. — «А на Ругодиве… вощаной вѣс, капи спустити с новгородскими капьми» — означала признание и подтверждение права русских властей периодически проверять правильность веса гирь на нарвской городской важне[600]. Весовщикам при взвешивании запрещалось «колупать» у новгородцев воск: немного «колупать» можно было только покупателю (эта статья имелась уже в договоре 1448 г.).

Статьи договора 1481 г., определившие условия торговли новгородцев в Ливонии, интересны в двух отношениях. Во-первых, содержание их свидетельствует о большом внимании, которое Иван III уделял торговле русских за границей, ибо только этим можно объяснить включение в договор деталей, оговоренных в рассматриваемых статьях. Во-вторых, статьи подчеркивают особую роль, которую Нарва играла в русской внешней торговле, а также показывают, что великий князь эту роль имел в виду. Нарва занимала особое место в русской внешней торговле не только потому, что во время ганзейских запретов через ее посредство в русские земли поступали западноевропейские товары. Расположенная на русской границе, на судоходной реке Нарове, впадающей в Балтийское море, Нарва являлась для русских ближайшим городом, где они встречались с приезжавшими из Европы купцами. Иван III оценил значение Нарвы и стремился создать наиболее благоприятные условия для русских купцов, посещавших этот город.

Новыми для формуляра новгородско-ливонских договоров были и статьи договора 1481 г. о праве новгородцев при проезде через Ливонию нанимать в проводники по своему выбору горожанина или селянина, а также о том, что если новгородец собьется с пути, то в вину ему это не ставить[601]. Эти статьи создавали более благоприятные условия для передвижения новгородцев по территории Ливонии.

В связи с имевшими место злоупотреблениями ливонских властей при вывозе новгородцами лошадей из Ливонии[602] в договоре 1481 г. подтверждались статьи договора 1448 г., касающиеся вывоза лошадей: в случае надобности новгородец мог купить в Ливонии лошадь и вывезти ее на родину при условии предъявления ее в Нарве фогту («судье») и уплаты «выводного». Специально для устранения злоупотреблений со стороны нарвского фогта добавлялось: «А который новгородецъ купчына конь купитъ у мистровой державѣ и въ бискупьихъ городѣхъ, а приведетъ того коня судьи объявити: ино судьи того коня у новгородского купца силно не отнимати, а денегъ не наметывати»[603]. По сравнению с договором 1448 г. вносилось еще одно изменение в пользу новгородцев: была изъята имевшаяся в договоре 1448 г. статья, разрешавшая нарвскому фогту не выпускать в Россию крупных лошадей. Тем самым снимался, по-видимому, существовавший в первой половине XV в. запрет на вывоз крупных, очевидно, имевших боевое значение лошадей[604].

Ряд статей договора 1481 г. имел целью обеспечить личные права и личную безопасность русских, находившихся в Ливонии. Такова, например, статья о наказании за повреждение бороды (у виновного отсекалась рука[605]). Интересы русских в Дерпте обеспечивались специальной статьей, обязывавшей дерптского епископа и дерптские городские власти «церкви божии святого Николы и святого Георгия очистити, и Русский конецъ и села тыхъ церквей очистити, по крестному цѣлованью, по старынѣ»[606]. Значение этой статьи, впервые встречающейся в псковско-дерптских договорах 1463 и 1474 гг., усиливалось благодаря включению ее в новгородско-ливонский договор; хотя статья содержала одностороннее обязательство дерптских властей, ответственность за ее выполнение падала теперь на Орден и других членов ливонской конфедерации, от имени которых был заключен договор 1481 г.

Гораздо меньшее число статей посвящено пребыванию немецких купцов в Новгороде. Таких статей в договоре 1481 г. всего 3. Две из них содержат обычную — гарантию беспрепятственного проезда и свободы торговли в Новгородской земле для немецких послов и купцов и обязательство новгородских властей «блюсти нѣмчина, как своего новгородца», с добавлением формулы «истцу знати истца». Третья статья, новая для формуляра новгородско-ливонских договоров, запрещает немецким купцам торговлю пивом и другими крепкими напитками в Новгороде и его пригородах[607] (статья о запрещении немецким купцам торговать крепкими напитками на русской территории впервые встречается в псковско-ливонском и псковско-дерптском договорах 1474 г.).

Основное внимание в договоре 1481 г. уделено вопросам торговли русских в Ливонии. Об этом свидетельствует не только количественное соотношение статей, посвященных торговле русских в Ливонии и немцев в Новгороде, но и их содержание. Статьи, трактующие пребывание немецких купцов в Новгороде, помимо общей гарантии беспрепятственного проезда и свободы торговли, содержат ущемлявшее ливонских купцов запрещение вести в Новгороде торговлю крепкими напитками. В то же время статьи, касающиеся пребывания русских купцов в Ливонии, помимо общей гарантии беспрепятственного проезда и свободы торговли, включают ряд конкретных обязательств ливонских властей, имевших целью создание для русских реальных гарантий личной и имущественной безопасности, а также предоставление им льготных условий торговли в Нарве. Объем этих гарантий и льгот по сравнению с имевшимися в новгородско-ливонском договоре 1448 г. значительно расширился.

Существенно изменился формуляр договора 1481 г. Если прежние новгородско-ливонские договоры начинались обычно с формулы «Се приѣхаша поолови нѣмечкыи въ Великии Новъгородъ… и взяша перемирье»,[608] то договор 1481 г. начинается с обычной для дипломатических документов, вышедших из канцелярии великого князя, формулы: «По божьей воле и по великихъ государей велѣнью царей русскихъ… се приѣхаша въ великихъ князей отчину, въ Великий Новгородъ… послове нѣмецкий… и добиша челомъ… и коньчали перемирье»[609]. Формула «по божьей воле… послове немечкыи… добиша челом» в формуляре сохранившихся русско-ливонских договоров впервые встречается в псковско-дерптском договоре 1474 г. Изменение формуляра не было, как мы уже отмечали, простой формальностью. Оно являлось показателем происшедшего в результате создания единого Русского государства изменения в соотношении сил между Россией и Ливонией.

Однако это изменение, как и успехи русского оружия в войне 1480–1481 гг., русское правительство не использовало, как это показывает содержание всех трех русско-ливонских договоров 1481 г., для того чтобы добиться от Ливонии уступок, означавших нарушение ее независимости. Целью ливонской политики великокняжеского правительства являлись подтверждение и расширение условий, благоприятствующих развитию торговли русских купцов в Ливонии, а также обеспечение мира на русско-ливонской границе. Обе эти цели достигались путем заключения русско-ливонских договоров 1481 г.

Русско-ливонские договоры 1493 г.

80-е годы XV в. были временем относительного затишья в русско-ливонских отношениях. Несмотря на успехи, достигнутые к этому времени великокняжеской властью на внутри- и внешнеполитическом поприще (присоединение Новгорода, ликвидация татарского ига), правительство Ивана III не имело возможности активизировать свою ливонскую политику, так как его внимание продолжали поглощать русские и восточные дела: вне рамок Русского государства оставалась Тверь, присоединенная лишь в 1485 г., враждебно вела себя Казань, поставленная на положение вассального государства только в результате похода русских войск в 1487 г. Орден, занятый в этот период внутренними делами — новой вспышкой борьбы с рижским архиепископом и городом Ригой (1481–1491 гг.),[610] также не мог предпринять активные действия против России. Поэтому в 80-х годах (точнее, после 1481 г.) никаких крупных конфликтов на русско-ливонской границе не происходило, хотя новый ливонский магистр Иоганн Фрейтаг фон Лорингофе (1485–1494) неоднократно жаловался на опасность со стороны русских. Эти жалобы были рассчитаны главным образом на то, чтобы в споре Ордена с Ригою склонить Ганзу на сторону Ордена, ибо магистр усиленно подчеркивал, что борьба Риги за независимость от Ордена может быть использована русскими для нападения на Ливонию[611].

В 1481–1483 гг. в соответствии с новгородско-ливонским договором 1481 г. для разбора «обидных дел», касающихся преимущественно ограбления русских купцов в Ливонии, в Нарве созывались съезды русских и ливонских представителей. Последний из трех предусмотренных договором съездов — съезд осенью 1483 г. — подтвердил перемирие еще на 2 года[612]. Затем перемирие подтверждалось съездами в 1485, 1487 и 1489 гг., каждый раз на 2 года[613].

Внимание правительства Ивана III в этот период продолжали занимать вопросы русской торговли в Ливонии. В 1487 г., когда в Новгороде велись переговоры о заключении договора с Ганзой, русская сторона потребовала включения в договор ряда статей, касающихся торговли и пребывания русских в Ливонии: о торговле новгородских купцов в Нарве, о вывозе лошадей из Ливонии, о Русском конце в Дерите и т. д.

Большинство этих статей повторяло аналогичные статьи новгородско-ливонского договора 1481 г., имевшие целью создать благоприятные условия для русской торговли в Ливонии. Но не довольствуясь обязательствами, полученными в этом вопросе от Ордена по договору 1481 г., Иван III хотел получить их также и от Ганзы, поскольку наиболее крупные ливонские города являлись членами Ганзейского союза. Ганзейские представители на принятие этих требований не согласились, ибо одно из направлений политики Ганзы по отношению к России заключалось в том, чтобы препятствовать развитию заграничной торговли русских купцов.

Если в комплексе вопросов русско-ливонских отношений правительство Ивана III в 80-е годы интересовали в первую очередь вопросы торговли, то Орден, напротив, выдвигал на первый план территориальные вопросы. Магистр Ордена попытался добиться изменения псковско-ливонской границы, установленной по договорам 1463 и 1474 г., используя авторитет Империи. В конце 1488 г. в Москву прибыл в качестве посла императора Фридриха Николай Поппель, имевший поручение склонить Ирана III к союзу с Империей против Польши[614]. Во время переговоров в Москве Поппель передал также Ивану III жалобу ливонского магистра на то, что Псковская земля «держатъ за собою ихъ земли и воды Вифлянские земли», и просил, чтобы великий князь «послалъ листъ» к своей отчине, к Пскову, «чтобы не наступали на ихъ земли й на ихъ воды». Свою просьбу Поппель мотивировал тем, что «тѣ нѣмци Вифлянские земли поддани суть царству государя нашего». Иван III категорически отвергнул попытку пересмотреть русско-ливонскую границу и велел передать Поппелю через дьяка, что «наша отчина Псков держатъ земли и воды по старинѣ, по тому какъ напередъ сего жили с нѣмцы Вифлянские земли»[615].

В феврале 1491 г., когда истекал срок последнего подтверждения перемирия с Ливонией, а также срок заключенного в 1481 г. на 10 лет договора, в Москву для переговоров с великим князем прибыл посол магистра Симон Борх («Семион Вармцарь» русских летописей). Великий князь отнесся положительно к предложению продлить мир и велел послам магистра приехать к великокняжеским наместникам в Новгород для оформления этого акта[616]. Однако когда ливонские послы прибыли в Новгород и оттуда в Москву были посланы для утверждения великим князем проекты договорных грамот, то последний потребовал включения в них двух новых условий: об обязательстве ливонских властей оказывать защиту на море русским послам и новгородцам и об улучшении положения русской церкви и дома при ней в Ревеле, а также русских церквей в Дерите[617]. Первое требование великого князя свидетельствовало о его стремлении содействовать как безопасному проезду русских послов по морю, так и развитию русского торгового мореплавания. Впервые великокняжеская власть обратила внимание на необходимость создания условий для развития русского торгового мореплавания в 1487 г., когда в договор Новгорода с Ганзой было включено условие об ответственности Ганзы за ограбления новгородцев на море (см. далее); теперь правительство Ивана III хотело получить аналогичные гарантии и от властей Ливонии, через воды которой пролегали пути как русских послов, так и новгородских купцов. Второе требование — о русских церквах в Ревеле и Дерпте — являлось очередным выражением заботы великокняжеского правительства о религиозных интересах русских купцов и свободе их деятельности, связанной с церквами (хранение товаров, празднества). Ливонская сторона не соглашалась на включение в договор новых условий, и переговоры затянулись.

По-видимому, осенью 1491 г. между русскими и ливонскими представителями была все же достигнута какая-то договоренность о продлении перемирия (во всяком случае с Нарвой). На эту мысль наводит письмо Нарвы Ревелю от 12 ноября 1491 г. Прибывшие в Нарву послы великого князя и его наместника в Новгороде обратились к рату и фогту Нарвы с вопросом, будет ли Нарва соблюдать крестоцелование, заключенное с Ливонией. Фогт и рат Нарвы ответили утвердительно и по желанию русских ударили с ними по рукам в знак гарантии того, что они могут со своими товарами свободно приезжать и уезжать согласно крестоцелованию[618]. Обращение великокняжеских послов к Нарве было, как нам думается, результатом постоянного внимания правительства Ивана III к вопросам русской торговли в Нарве, которое ярко проявилось уже в договоре 1481 г.

В происходивших в последующее время переговорах о заключении русско-ливонского мирного договора камнем преткновения продолжал оставаться вопрос о русских церквах в ливонских городах, в частности в Ревеле. Русские власти были недовольны состоянием русской церкви в Ревеле и дома при ней, в котором купцы хранили свои товары. Великий князь требовал включения в договор с Ливонией обязательства ливонских властей русскую церковь в Ревеле и дом при ней держать «по старине», кроме того, построить там печь; этим статьям он придавал столь важное значение, что не соглашался заключать без них договор[619].

Ревель играл большую роль в европейской торговле России. Он являлся одним из портов, в котором, согласно ганзейским правилам, должна была происходить перегрузка товаров, предназначавшихся для провоза дальше, в Россию; сюда привозили свои товары и купцы-неганзейцы. Все это привлекало в Ревель русских купцов, преимущественно из Новгорода, и в XV в. Ревель наряду с Дерптом и Нарвой стал важным центром русской торговли в Ливонии. Но если интересы русской торговли в Дерите обеспечивались псковско-дерптскими договорами 1463, 1474 и 1481 гг., если вопросы торговли русских в Нарве занимали большое место в новгородско-ливонском договоре 1481 г., то интересы русских купцов в Ревеле в русско-ливонских договорах отражения еще не нашли. Отсюда стремление великого князя включить в проектировавшийся договор статьи, о которых идет речь.

Чтобы покончить с неопределенностью, царившей в русско-ливонских отношениях, и заставить великого князя заключить договор на условиях, отвечавших интересам Ордена, последний решил прибегнуть вновь к авторитету императора, используя для этого посла императора Георга фон Турна, находившегося в Москве зимою 1491/92 г. Из переговоров Георга фон Турна с дьяком великого князя Федором Курицыным можно установить конкретные пожелания Ордена в отношении предполагавшегося договора: 1) вести переговоры не с наместниками великого князя в Новгороде, а непосредственно с великокняжескими послами; 2) не включать в договор формулы о «челобитье»; 3) не включать статьи об обязательстве магистра оказывать русским послам и купцам защиту на море, так как магистру «на морѣ воли нѣтъ»; 4) не включать статей о русских «цервах и палатах» в Дерите и Ревеле, потому что «магистръ… в тѣхъ городѣхъ не воленъ»[620]. Таким образом, при посредстве посольства императора Орден пытался добиться не только отклонения вновь проектируемых статей (о «церквах и палатах» в Ревеле и о защите русских купцов и послов на море), но и исключения некоторых формул и статей (о челобитье, о заключении договора в Новгороде с великокняжескими наместниками), имевшихся уже в договоре 1481 г. Эти формулы и статьи ливонские власти рассматривали как уничижающие престиж Ливонии и стремились их упразднить. Однако попытка их успеха не имела: не вступая в обсуждение условий договора, Федор Курицын передал от имени великого князя, что если магистр, архиепископ и епископы желают заключить договор, то они должны бить челом наместникам великого князя в Новгороде и прислать туда для переговоров своих послов[621].

Посольство фон Турна было использовано ливонским магистром не только с целью добиться включения в русско-ливонский договор желательных для Ордена условий. Георг фон Турн прибыл в Москву с более широкими планами, касающимися Тевтонского ордена. Посол от имени римского короля Максимилиана просил великого князя взять «въ свое соблюденье» прусского и ливонского магистров, а также города Восточного Поморья (Данциг и Торн)[622]. Чтобы смысл этой просьбы стал ясным, напомним, что по Торуньскому миру 1466 г. названные города отошли к Польше, а великий магистр Тевтонского ордена стал вассалом польского короля. Поэтому просьба к великому князю о принятии «в соблюденье» Ордена и городов Восточного Поморья означала попытку разрушить руками Москвы здание Торуньского мира, ущемлявшего интересы не только Ордена, но и Империи[623]. Ответ великого князя гласил: «…и коли къ намъ пришлютъ прусский магистръ и ливонский магистръ своихъ людей о томъ бити челомъ, и мы, посмотря по ихъ челобитью, своего для брата Максимиана короля, хотимъ их жаловати, принята ихъ в свое соблюденье, и хотимъ за нихъ стояти и грамоту свою на то имъ дадимъ, какъ будетъ пригоже»[624]. Ответ Ивана III был уклончивым: не отказывая прямо Максимилиану, великий князь решение вопроса отложил на будущее. По существу это означало отклонение попытки Габсбургов использовать в интересах Ордена и Империи силы Москвы.

Сведений о дальнейшем течении русско-ливонских переговоров источники не сохранили. Переговоры завершились подписанием договора, срок действия которого начинался 13 марта 1493 г. Договор 1493 г., как и предыдущий договор 1481 г., состоял из трех особых договоров: новгородско-ливонского, псковско-ливонского и псковско-дерптского.

Г. Козак, имевший в своих руках снятую Г. Гильдебрандом копию псковско-ливонского договора 1493 г., отмечает, что этот договор повторял условия псковско-ливонского договора 1481 г.,[625] восходившего в свою очередь к «Данильеву миру» 1474 г.[626] Содержание псковско-дерптского договора 1493 г. неизвестно, так как текст в руках у исследователей не был. Но указание на существование в конце XV — первые годы XVI в. особого псковско-дерптского договора есть в ряде ливонских документов того времени[627]. Г. Козак полагает, что псковско-дерптский договор 1493 г. покоился на псковско-дерптском договоре 1481 г.[628] Предположение Г. Козака находит опору в следующем обстоятельстве: сохранившийся псковско-дерптский договор 1509 г. повторяет (если исключить новые, введенные в договор в 1509 г. статьи) условия псковско-дерптского договора 1474 г. (см. далее); следовательно, промежуточные между договорами 1474 и 1509 гг. договоры также повторяли друг друга (договор 1493 г. повторял договор 1481 г., а этот — договор 1474 г.).

Новгородско-ливонский договор 1493 г. был заключен между, всей ливонской конфедерацией и «отчиной великого князя», Новгородом, на 10 лет[629]. В отличие от договора 1481 г. представители ливонских городов в заключении договора 1493 г. не участвовали. Это объясняется тем, что в 1487 г. между Новгородом и Ганзой был заключен мирный договор, участником которого являлись ливонские города, входившие в состав Ганзы. Основные статьи новгородско-ливонского договора 1493 г. повторяли условия предыдущего новгородско-ливонского договора, заключенного в 1481 г.: подтверждалась старая граница, купцам обеих сторон гарантировалась беспрепятственность проезда и торговли, подтверждались льготы для новгородских купцов в Нарве. Но повторяя в своей основе условия договора 1481 г., договор 1493 г. включал вместе с тем и новые статьи.

Новой являлась статья об обязательстве магистра и новгородских наместников «ссылаться» послами по поводу всех «обидных дел» и «управу» давать по ним «на обѣ сторонѣ». Статья эта гласит: «А о обидныхъ дѣлѣхъ о всякихъ намѣстникомъ государевымъ великого князя новгородскимъ съ княземъ мистромъ зсылатися послы; такожъ и князю мистру о всякихъ обидныхъ дѣлѣхъ зсылатися послы съ государевыми великого князя намѣстники новгородскими, и управа дати всякимъ обиднымъ дѣломъ на обѣ сторонѣ, по крестному цѣлованью, въ правду, безъ хитрости»[630]. По мнению Г. Козака, статья устанавливала, что из-за преступлений, входящих в сферу уголовного права, магистр должен «ссылаться» с великокняжескими наместниками в Новгороде, а наместники — с магистром с целью передачи виновных суду своей страны;[631] таким образом, согласно интерпретации Г. Козака, получается, что подданные одного государства, совершившие уголовные проступки на территории другого, изымались из-под действия местного суда и предавались суду своей страны. Нам такое толкование представляется неправомерным. Разбирая статьи об «обидных делах» предшествующего новгородско-ливонского договора 1481 г., мы выяснили, что «обидные дела» — это не все уголовные дела, а такие, которые остались неулаженными, вызвали споры и трения между сторонами. Статьи договора 1481 г. устанавливали, что для разбора случившихся перед заключением договора «обидных дел» должны быть созваны съезды ливонских и русских уполномоченных, но на будущее это постановление не распространялось, съезды рассматривались как временная мера. Договор 1493 г. в отличие от договора 1481 г. совместных съездов для разбора «обидных дел» не предусматривал, ливонские и новгородские власти должны были по поводу «обидных дел» лишь «ссылаться», но эта мера вводилась в качестве обязательного правила вообще, действие ее распространялось и на будущее. Мы полагаем, что по договору 1493 г. иностранец, совершивший тяжкое преступление, должен был судиться судом той страны, в которой он находился, но о возникшем деле должны были ставиться в известность власти родной земли.

Новой в новгородско-ливонском договоре 1493 г. была и статья об отмене платы проводникам для послов обеих сторон: отныне послы великого князя и новгородских наместников должны были получать в Нарве безвозмездно проводников для проезда по Ливонии, а послы магистра — в Ямгороде для проезда в Новгород[632]. Статья облегчала и упрощала дипломатические сношения между Россией и Ливонией.

Особенно заслуживают внимания две статьи новгородско-ливонского договора 1493 г., читающиеся в нем в новой редакции. Мы имеем в виду статью, гарантирующую послам великого князя и новгородских наместников, а также новгородцам защиту со стороны ливонских властей, и статью о соблюдении русских церквей и концов в ливонских городах.

Согласно редакции договора 1481 г., ливонские власти должны были «блюсти» новгородца, «как своего нѣмчина» «на своихъ городахъ и на земли». Договор же 1493 г. предписывал «блюсти нѣмцомъ великого князя пословъ, и намѣстниковъ великого князя новгородскихъ пословъ, и новгородцовъ, на своих городѣхъ и на земляхъ и на мори, какъ своего нѣмчина, безо всякоѣ хитрости»[633]. Таким образом, если по договору 1481 г. обязанность ливонских властей оказывать защиту русским послам и новгородцам (имеются в виду, конечно, купцы) ограничивалась пределами Ливонии, то теперь она распространялась и на море. Благодаря этому важному дополнению обеспечивалась в большей степени, чем раньше, безопасность не только проезда русских послов по морю, но и русского торгового мореплавания. Напомним, что соответствующие гарантии в отношении торгового мореплавания новгородцев великокняжеская власть получила от Ганзы по договору 1487 г. Во время переговоров конца 80-х — начала 90-х годов с ливонским магистром великокняжеские представители настаивали на получении обязательства защищать русских послов и новгородцев при проезде по морю и от магистра, но магистр на эти настояния ответил отказом. По договору 1493 г. Орден пошел на уступку и дал желаемое русской стороной обязательство.

Существенные изменения в договоре 1493 г. претерпела и статья о русских церквах и концах в ливонских городах. В новгородско-ливонском договоре 1481 г. эта статья содержала обязательство дерптского епископа и дерптских властей «очистить» русские церкви и Русский конец в Дерпте — обязательство, гарантию в выполнении которого благодаря включению его в договор всей Ливонии давали все ливонские ландесгерры. В договоре 1493 г. эта статья читается в совершенно иной редакции: «А церкви божьи руские въ мистровѣ державѣ, и въ арцыбискуповѣ державѣ, и в бискупьих державахъ, гдѣ ни буди, и тѣ церкви держати по старинѣ, а ихъ не обидѣти»[634]. Согласно новой редакции статьи обязательство «блюсти» русские церкви давал не только дерптский епископ в отношении церквей в Дерпте, но все ливонские ландесгерры в отношении всех русских церквей на всей территории Ливонии, где бы они ни находились. Напомним, что во время переговоров, предшествовавших заключению договора, русские представители добивались включения в договор статьи о русских церквах в Ревеле и Дерпте, но ввиду противодействия Ревеля получили отказ. Теперь ливонские власти фактически приняли это требование, хотя Ревель и Дерпт в статье специально не названы, но несомненно, что формула «церкви божьи руские…, гдѣ ни буди… держати по старинѣ» имела в виду в первую очередь русские церкви в Дерпте и Ревеле. Тем самым был сделан еще один шаг по пути создания благоприятных условий для пребывания и деятельности русских купцов в Ливонии.

Начальная формула Новгород русско-ливонского договора 1493 г., включающая указание на приезд в Новгород к наместникам великого князя и к боярам немецких послов и на их челобитье о мире, повторяла соответствующую формулу договора 1481 г. Таким образом, Ордену не удалось настоять на исключении из договора формулы о челобитье, чего он добивался во время переговоров, предшествовавших заключению договора. Орден и здесь пошел на уступку.

В источниках нет указаний на причины, побудившие Орден пойти на уступки и принять русские требования, касающиеся содержания и формуляра договора. Может быть, некоторое влияние на изменение позиции Ордена по сравнению с той, которую он занимал во время переговоров, оказала постройка Ивангорода в 1492 г. Роль Ивангорода не ограничивалась его военным значением,[635] и новый русский город на берегу Наровы скоро стал играть заметную роль во внешней торговле России, тем не менее постройка его определялась во многом военно-стратегическими и дипломатическими целями. Эта русская крепость, как бы нависшая над Нарвой, должна была служить грозным напоминанием Ордену о силе России[636].

Изменения, имевшие место в договоре 1493 г. по сравнению с договором 1481 г., еще раз подчеркивают основную направленность ливонской политики великокняжеского правительства — содействие развитию мирных экономических сношений с Ливонией. Отметим, что во время заключения договора 1493 г. русское правительство особенно было заинтересовано в упрочении мирных отношений с Ливонией, ибо с 1492 г. оно находилось в состоянии войны с Великим княжеством Литовским. Эта война, вспыхнувшая из-за перехода верховских князей на службу к великому князю Московскому, положила начало длительной борьбе Русского государства с Литвою за возвращение русских земель — борьбе, составлявшей на рубеже XV–XVI вв. стержень внешней политики России и влиявшей на отношения ее с другими странами.