Русуданиани

ГЛАВА 3. ЗДЕСЬ СКАЗ О ЖЕЛТОМ ГОРОДЕ, О ЦАРЕ НУШРЕВАНЕ И СЫНЕ ЕГО ХОСРО

Когда справили вашу свадьбу, родители ваши пребывали в печали, и мы, скрашивая им разлуку с вами, находились при них неотлучно. Мы по своей воле не пожелали никуда уйти, и господин, батюшка наш, ничего нам не приказывал. Тем временем из страны франков[45] было получено известие и письмо от короля: «Давно, мол, не имею вестей от тебя и весьма тревожусь, может, беда какая стряслась или мы чем не угодили тебе. Отчего покинул ты наш двор и ничего о себе не сообщаешь? Ныне же есть у меня одно дело к греческому царю, и, если ты сам не в силах пускаться в дальний путь, пришли ко мне одного из своих сыновей. Пусть он станет свидетелем моих деяний, будь они добрые или злые, и пусть расскажет тебе о них».

Приказал мне мой отец, и я пошел. Когда я пришел, доложили королю: «Прибыл Гурзи». Он знал меня и прежде, и встреча со мной была ему приятна. Тут же прислали за мной человека. Король принял меня с большим почетом, какого я не был достоин, оказал мне всяческие почести и не стал идти походом против греческого царя, я их примирил сладким словом и добрым посредничеством.

Пробыл я там два месяца, и не было такого дня, чтобы король не пригласил меня и многим не одарил. Наконец я простился с ним и он позволил мне уйти, на прощание пожаловал мне столько, что не мог я всего увезти. Оставил я сокровища тамошним знакомым и отбыл.

На следующий день я встретил в пути большой караван, и караван-баши оказался почтенным человеком. Приятно было видеть мне его, а ему — меня. Нам не хотелось расставаться, столь сердечной была наша встреча. Мы спешились и остановились на отдых. Привечал я его, а он — меня. Любовно, по-дружески обходился он со мной. Он спрашивал меня о той стране, откуда я шел, а я его выспрашивал о той, откуда он ехал. Он сказал: «Я прибыл из такой страны, лучше которой не увидишь, хоть весь свет обойди! Это христианская страна, и человеческий разум не в состоянии постичь милосердия тамошнего государя. Столица его именуется Желтым городом, а имя царя — Нушреван. Увидев его, скажешь: «Это существо не земное, он подобен небожителю». Положил он за правило и из месяца в месяц обычая своего не нарушает: всякий понедельник сзывает он всех нищих, какие есть в его владениях, и своей рукой оделяет их. Дает им столько, сколько в силах они унести. Во вторник собирает он вдов и сирот, опрашивает, не притесняет ли их кто, не вершит ли несправедливости. Распоряжается он так, чтобы каждому досталась его доля, чтобы никто не знал нужды — и сам от нее не страдал, и других не обижал.

Находятся при его дворе и пользуются его покровительством бесчисленные неимущие из других стран, бездомные и бесприютные, беззащитные сироты, прокаженные, слепые и увечные. Воистину несть им числа, но по средам, опять-таки своими руками, царь их обмывает и одевает, кормит и поит, дает по драхкану.

Каждый четверг облачается он в одежду раба, дабы никто не узнал в нем государя, и обходит свой город пешком. Осматривает, как отмеряют и вешают на весах купцы, ибо издан приказ в той стране: как купил, так и продай. И проверяет царь, не пересилила ли в его подданных алчность и не преступили ли они закон. Но кто позволит себе нарушить его волю! По пятницам собирает Нушреван всех высших и низших советников и вершит правый суд, чтобы в его владениях не было несправедливости, чтобы не было раздоров между друзьями и тяжб между родными и чтобы богатые не притесняли бедных.

В субботний день царь приказывает отправлять церковную службу и никого из служителей бога не отпускает с пустыми руками и дает им все, в чем они нуждаются. До девяти часов занимается он этим. В девять часов входит государь в церковь и с девяти до трех вместе с царицей молит господа со слезами горючими даровать им наследника. Как настанет три часа дня, приглашает царь своих приближенных к трапезе и пирует с ними — прилично и умеренно, выслушивает их речи и веселится с ними, каждому дарит то, что ему подобает.

Одну неделю проводит так. Вторую неделю, начиная с понедельника, открывает он двери сокровищниц и сзывает великих и малых, не забывает никого, и, что человеку потребно, кто чего достоин, раздает всем и всю ту неделю проводит в щедром одаривании. Так проходит месяц, и, как настает другой, вновь начинает царь свои благодеяния».

Услышав такой рассказ [от караван-баши], сказал я себе: «Если слова его правдивы, то что я могу увидеть лучше этого или чем я могу доставить удовольствие моим родителям, как не рассказом о милосердии христианского царя, увиденном моими собственными глазами!»

Задумал я отправиться в ту страну. Заклинал того караван-баши: «Если правду ты говоришь, то я хочу повидать царя Нушревана, дай мне проводника». Он клятвенно заверил меня, что тот царь имел еще больше достоинств, о которых он не смог сказать: «О стране же скажу, что на земле другого такого города нет и не будет. Не внове царям править им, и не внове стоять ему на земле. Испокон веков существует он, и никто не смог нанести ему урон. Царь вечно и непоколебимо сидит на престоле. Я много раз прежде бывал в той стране, но подобных порядков не видел, и вельможи Желтого города сами дивятся: «Такой, мол, царь никогда не восседал в нашей стране. Не знаем, бог его нам с небес ниспослал или из земли взрастил».

Отправил я слуг домой, велел передать, что прибуду позднее, человек десять взял с собой и кое-что из вещей и постели. Караван-баши отправил со мной человека, знающего дорогу. Ехал я пять месяцев и прибыл в страну, приятную и прекрасную, в город, богатый и густо застроенный, полный всякого добра, расположенный близ моря. Остановился я у некоего человека, разумного и любезного с путниками. Ознакомился я с жизнью той страны: благодать и преданность вере царили в Желтом городе. Было там пять тысяч монастырей и церквей. Служителям божьим не было числа, хотя увидеть их вне обители было невозможно — они или на молитве, или в воскресный день у царя или царицы, в дела мирские не вмешиваются никогда, избегают утех и наслаждений.

Все законы и порядки, о которых я слышал от караван-баши, я увидел, и многие были даже лучше тех, о которых он рассказывал. Он говорил, что царь с царицей раз в месяц бдят на молитве, а я своими глазами видел, что они раз в неделю стоят на молитве, не двигаясь, не подавая голоса, не оглядываясь по сторонам, и не прекращается поток слез, изливающийся из их глаз, пока служба не закончится по всем правилам. Я приспособился к нраву жителей, к их обычаям. Не захотелось мне покидать Желтый город. Познакомился я и с царем и с вельможами, развлекался и тешился с ними. Ежедневно представал я перед царем. И он жаловал меня за христианскую веру, и оказывали мне почести все богачи и вельможи.

Был у царя один старый визирь весьма преклонных лет. Он тоже был бездетным и называл меня сыном и любил меня. Однажды царь восседал на площади, и старый визирь находился при нем. Шутили они, веселились и говорили о делах мирских. Царь молвил: «Я состарился, а ты еще старше меня. У этого мира мы ничего не взяли ни добром, ни силой. Теперь давай потребуем своей доли!» Визирь почтительно отвечал: «Не говори так, государь! Никто из смертных столько в жизни не получал, сколько мы с тобой. Я и теперь надеюсь, что ты обретешь желаемое». Засмеялся царь и сказал: «Если ты еще лелеешь надежду, то я тем более должен надеяться!» Визирь отвечал на это: «Не о себе я говорю, не сегодня завтра я умру, но я верю, что бог не оставит тебя ропщущим на судьбу!»

Тут приказал царь принести нарды. Затеяли игру. Визирь обратился ко мне: «Иди, сынок, помоги мне!» Царь на это заметил: «Хорошего ты обрел сына и потому уже не сетуешь на мир!» Начали играть, и старый визирь дважды выиграл. Когда стали играть в третий раз, прибыл гонец и обрадовал визиря вестью о рождении сына. Царь ударил в ладоши и воскликнул: «Ты меня превзошел! Один сын рядом с тобой, о втором доложил тебе вестник радости». Визирь оцепенел от изумления. Показалось ему, что царь подшутил над ним. Заметив это, Нушреван спросил его: «Почему ты умолк? Огорчился или удивился?» Визирь отвечал: «Клянусь тобой, царь, я готов перерезать себе горло! Если это правда, то я недостоин такой милости, но это неправда. Разве время потешаться надо мной, стариком!» Но гонец поклялся, что молвит истину. Тогда визирь отпросился у царя: «Разреши мне уйти, удостоверюсь во всем и тотчас вернусь».

Визирь отправился домой, а царь задумался и сказал себе так: «Какова же моя доля! О старце-визире бог позаботился, а ведь он старше моего деда, а я обойден милостями господа». Опечаленный Нушреван отправился в покои царицы. Царице доложили, что царь чем-то огорчен и идет к ней. Встревожилась она: «Уж не случилось ли чего, ведь никогда не приходит он сюда печальный». Встала она и пошла ему навстречу со скорбным лицом. Отсюда идет царь, тая в сердце досаду, оттуда — царица, побледневшая от тревоги. Увидел царь, что царица расстроена, позабыл свою печаль и подумал, что и она узнала, оттого и пребывает в тоске. Улыбнулся он и воскликнул: «Человек до самой смерти не должен терять надежду, вот у нашего старца-визиря родился сын». Как услышала это царица, поняла, отчего царь огорчился, и, смеясь, сказала: «Благословен господь, который знает все — и тайное и явное — и спасает рожденного им от проклятия. Нам не следует терять надежду. Если у старца-визиря родился сын, то и нас господь не обойдет своей милостью». Такими словами развеяли они свое горе и решили: пошлем к визирю кормилицу. Если известие правдиво, то она, как верная прислужница и почтенная женщина, поздравит его от нашего имени и все нам доложит, а если нет, то она сделает вид, будто прибыла по своему делу, и прознает, что это за уловка: над визирем или над нами надсмеялись.

Отправили прислужницу с наказом разузнать обо всем. А ко мне тем временем прибыл человек от старого визиря. «Великой милости я удостоился, — сообщал визирь, — родился сын у меня, но с тех пор как я тебя узнал, назвал тебя своим сыном, и мне это не повредило. Все равно не будет у меня сына лучше тебя, ты — мой старший сын. Так отчего не придешь в отчий дом и не порадуешься моей радости?»

Когда получил я это известие (а я был весьма близок к царю, ибо всем были они хороши, но не знали, как в доспехи облачаться и как в мяч играть, я же знал немало ратных забав, утех и развлечений; с ним я развлекался, как мог, тешил царя, и он хорошо со мной обращался: все, что хотел, я мог сказать ему в лицо, как своему родителю), явился к царю, спросил: «Отец мой прислал за мной человека, позволь мне навестить его!» Он засмеялся и ответил: «Недостойным ты был сыном, и приглашать тебя не следовало! Отправляйся бога ради и доставь нам достоверные сведения». Я сказал на это: «Много добрых наездников и стрелков увижу я там и изучу много новых игр и вести о том для вас добуду».

Явился я в дом старого визиря, прекрасный, на диво возведенный. Стоял он на такой просторной площади и был так благоустроен, что я отдал ему предпочтение перед царским дворцом. Царило там такое веселье, что лучших развлечений не знавал я и в нашей стране. Визирь вышел мне навстречу, обнял меня и тотчас повел в дом: «Повидай свою мать и новую милость божью — твоего брата». Мы вошли. Жена визиря возлежала в таких палатах, что взором не окинешь. Языком не высказать, как роскошно было их убранство. Его и видно не было, хорошее оно или дурное, под слоем драгоценных камней, жемчугов, злата и серебра.

Жена визиря возлежала на ложе. Какой бы высокий человек ни был, дотянуться до ложа он бы не смог: в ширину и длину было оно десять саженей. Ложе было все золотое, усыпанное драгоценными камнями. Постель и покрывало были затканы самоцветами и жемчугами и так сверкали, что слепили глаза и казались освещенными изнутри.

Вокруг стоял такой аромат, что, если бы принесли сюда лишившегося чувств человека, он бы немедленно пришел в себя, хотя не думаю, чтобы в тех чертогах человек мог соскучиться или лишиться чувств. Звучали пение и музыка, приятнее которых для человеческого уха и сыскать трудно.

Я вошел, поздравил жену визиря, высыпал поднос золотых монет. Повернулся и тысячу монет отсчитал кормилице: покажи мне младенца! Поставили передо мной колыбель, но какую! Она была покрыта пологом, вышитым жемчужинами, так, что ее не было под ним видно. Когда сняли покрывало, открылась колыбель, изукрашенная эмалью, но каждый бы сказал, что она сделана из алого яхонта.

Открыли лицо младенца, и от красоты его тотчас поблек блеск камней. Ничего не замечал я вокруг, ибо никогда прежде не видел такого сына адамова. Ясное лицо его было подобно полной луне. И сам младенец мне понравился, и мне было приятно, что у визиря такой сын. Началось такое веселье, какого никогда не видывали в той стране. Прибыла туда и кормилица, передала поздравления от царя и царицы. Увидела она ликование и почет, каким окружена была жена визиря: каждое утро визирь велел вносить столько драгоценностей, сколько могли поднять два человека, осыпал он ими жену и младенца; затем всех своих гостей и приближенных, послушных его слову, он просил поздравлять [роженицу], и так с утра до вечера не кончались поздравления, а с вечера до рассвета гости пировали, наутро снова выносили сокровища и раздавали неимущим. И как то свойственно завистливому сердцу, неприятно стало кормилице, ничто не радовало ее, и не смогла она смотреть на них более трех дней. Как ни просил визирь, не мог уговорить ее. Тогда приготовил он для гостьи дары: все, что создано богом для человека, — доспехи ли, утварь ли столовая, одежда, парча, конь или оружие — все, что потребно человеку, всего преподнес он ей по девять, но ничем ее сердца не успокоил. Такой вид был у кормилицы и такое настроение, будто заподозрила она визиря в измене царю. С тем она и отбыла. Я оставался там еще пятнадцать дней, тешась все лучшими забавами. Младенец рос необычайно быстро: месячный походил на годовалого.

Когда кормилица предстала перед царем с мрачным ликом, он спросил, что случилось, и она доложила следующее: «Что сказать тебе более того, что царь у нас — визирь, а царица — его жена, вы же — ничто». Услышали царь с царицей такие речи, огорчились, но царице не хотелось огорчать царя, а царю — царицу. Царь произнес, нахмурив брови: «Моя вина, зачем послал я за вестями глупую женщину?» Царица рассмеялась и сказала: «Недурные это вести, клянусь тобой, сила и мощь твоего правления в том, что твои подданные живут в достатке. Так что же удивительного, если твой визирь благоденствует».

Увидев царицу смеющейся, царь тоже развеселился и сказал: «Я найду лучшего вестника!» Написал он письмо и отрядил ко мне скорохода с наказом: «Коли сидишь — встань, стоишь — тотчас выезжай, завтра к утру жду тебя здесь».

Получил я царское послание. Визирь не стал меня больше задерживать. «Я сам и мой дом к твоим услугам, но приказу царя не прекословь». Отправился я в тот же миг, и, прежде чем царь проснулся, я поспел к двору. Когда он выходил, я встретил его у двери, почтительно его приветствовал и доложил: «Да умножатся у вас такие подданные, как сын визиря. Да последуют за ним подобные ему, чтобы бессмертный, неувядаемый цветок вашего владычества давал достойные ростки. Одно мне кажется печальным, что такой младенец родился в стране, где он не получит достойного воспитания, и зря пропадет его доблесть».

Улыбнулся царь: «Почему ты подвергаешь сомнению нашу доблесть?» Я отвечал: «Как я могу что-то здесь порицать, когда сам пришел из чужой страны, чтобы чему-то немного научиться, но скажу еще раз, что в юношах следует воспитывать меткую десницу и быстрые ноги».

После этого поручил мне царь молодых юношей, и научились они от меня кое-чему, пригодному на пиршествах: говорить стихи, уместные на торжествах, складывать шаири, шутить и веселиться.

Тут обратился к Гурзи его отец с такими словами: «Сын мой, я больше твоего стран обошел, но такой страны не видел, какую ты описываешь. Неужто так невежественны там люди, что есть и пить умеют, а нравам молодецким не обучены и, как на пиру веселиться, не знают».

Гурзи ответил: Как же не знают? Все они знают прекрасно, но, как воссел на престол царь Нушреван, враги их ниоткуда не беспокоили, потому забросили они ратное дело и не имели нужды обучать ему юношей. Только царь, дабы не нарушать царских обычаев, ходил на охоту и играл в мяч, но настоящему охотнику и игроку в мяч смешно на это глядеть. Садились они на коней и вместо чоганов держали в руках серебряные или золотые плоские блюдца с длинными рукоятками, а у одного игрока, старшего из них, вместо мяча на блюдце лежало золотое яблоко. Он пускал коня вскачь, за ним гнались остальные, он подбрасывал яблоко вверх, и, кто его перехватывал, тот и считался победителем. По окончании состязаний царь награждал победителя и устраивал пиршество. На охоте там не преследуют и не оцепляют зверей, не употребляют оружия и не выпускают из лука стрел. Каждый берет по палке и надевает на нее острый наконечник. Как покажется зверь, срывают наконечник и мечут в него. Того, кто попадет в уязвимое место и убьет зверя, восхваляют и признают знаменитым охотником. Над этим я от души смеялся.

Повелел мне царь: «Кроме тебя, никому не дам сына визиря на воспитание, и посмотрим, чему ты его научишь». Отвечал я на это: «Если бы у тебя был сын, я бы и его воспитал, а быть дядькой сына визиря — наука немудреная». Молвил царь: «Знает бог, как я полюбил тебя, и, если у меня будет сын, не думаю, чтобы я предпочел его тебе, а любишь ли ты меня, того не ведаю». Я встал и поцеловал землю перед царем, поклонился ему и сказал: «Разве я достоин слышать от вас такие речи? Но царь должен быть милостив и человеколюбив, подобно самому господу. Поистине, кроме господа, никого не люблю я больше вас. Скажу даже, что вас я люблю больше, чем его». Поблагодарил меня царь и сказал: «Если ты любишь господа и меня, воспитай его по своему обычаю». Я ответил на это: «Сначала ты был ко мне не по заслугам милостив, а теперь сверх меры суров. Пока тот младенец будет обучен всем рыцарским нравам, неужто мне здесь оставаться? Если даже я останусь, то нельзя же привести во дворец не обученного отрока! И мне туда ехать нельзя, ибо и в родной стране мне не выдержать разлуки с вами, а жить в Желтом городе и день провести, вас не видя, мне и вовсе не под силу».

Засмеялся царь и молвил: «Об отъезде не помышляй, ибо я тоже не хочу с тобой расставаться. Либо ты того младенца при себе держи, либо отправляйся туда на одну-две недели, а после возвращайся сюда». На это я сказал: «Если ты не хочешь моего отъезда, впрямь посели меня здесь, чтобы я не считался чужаком, а стал бы здешним, ибо невозможно, чтобы пришелец из дальних краев оставался в чужой стране до тех пор, пока сын визиря не вырастет». Отвечал мне царь: «Земли и имущества дам я тебе столько, что сам скажешь: больше этого мне не надо. Если навсегда останешься у меня, разве только своего престола я тебе не предложу, а так — нет ничего, чего бы я не отдал!»

Что мне было делать? Встал я, благословил царя и откланялся. «Разве я велел тебе тотчас же отправляться?! — воскликнул царь. — Младенец пока твоих премудростей не уразумеет, мы лучше оценим твой разум. Не будешь ни в чем знать недостатка!» Так щедро одарил меня царь, что нельзя было сосчитать всего. Остался я при дворе, и ни о чем не говорил царь, кроме как о том отроке, все время расспрашивал о нем, заставлял меня рассказывать и радовался.

Так прошло шесть месяцев. Прибыл ко мне опять гонец от визиря. «Я не удостоился лицезреть царя, — сетовал визирь, — и ты меня не посетил». Оказывается, младенец подрос, и визирь хотел, чтобы я начал обучать его. Как получил я это известие, тотчас доложил царю. Приказал он: «Ступай, но возвращайся поскорее; приведи с собой и визиря, хватит ему столько времени дома отсиживаться».

Я отправился в путь. В трех агаджи от своего дворца встретил меня визирь, обласкал, как сына, справился о царе. Я доложил, что он благоденствует и желает его видеть. Направились мы ко дворцу. Вышли на площадь, вижу: идет навстречу нарядно одетый отрок, и никто его не сопровождает — видно для того, чтобы проверить, узнаю я его или нет. Когда он подошел ближе, я взглянул на него: лицо его цвело, как роза, грудь и плечи были подобны львиным, ростом он был со зрелого мужа, прыгал, как онагр. Сначала я удивился и не понял, кто он такой. Затем догадался, что это сын визиря. Я ничего не спросил, спешился, подошел к юноше и обнял его. Засмеялся визирь: «Что ты с коня соскочил? Чем тебе этот парень приглянулся?» Я ответил ему: «Я считаю, что брату следует приветствовать брата. А если это не он и так мне полюбился, придется тебе подарить его мне, не сыскать мне для царя лучшего дара». Визирю приятна была такая хвала из моих уст. Как вошли мы во дворец, велел он накрыть стол и усадил нас за пир.

В тот день мы предавались отдыху и веселью. С наступлением утра привел визирь своего сына, вложил его руку в мою и сказал так: «Сам знаешь, как знает мое родительское сердце, как обойдешься ты с ним». Я отвечал: «Всякое добро, какое в моих силах, я для него сделаю, чтобы было ему хорошо». — «Не делай только того, что приятно ему, — сказал визирь, — воспитывай и вразумляй его, как надлежит, именем его сам нареки».

Научил я его тому, что знал сам, и тому, что подобало ему тогда; лучше любого мудреца и разумного мужа усваивал он учение. Когда исполнился ему год, умел он петь, играть, шутить, складывать стихи. Семилетний или восьмилетний отрок не имел такой силы в руках и в коленях, как он.

В это время разнесся слух о беременности царицы. Поднялось великое веселье в Желтом городе и во всем царстве. Я предложил визирю: «Поедем, повидаем царя в его радости». Поблагодарил меня визирь за совет, мы отправились, а мальчика оставили дома. Как узнал царь о нашем прибытии, обрадовался и вышел на площадь встречать нас. Визирь сначала челобитием почтил царя, затем снял шапку и вознес богу хвалу за то, что дожил до этого дня и услышал радостное известие: «Не дай бог умереть до того, как увижу, царь, твоего сына». А я сказал так: «В добрый час я пришел сюда. Я твердо знаю, что родится у тебя такой сын, какого весь твой род и потомки и во сне не увидят». Мои речи и прежде были приятны царю, а нынешние — тем более. Взял он меня за руку и там же, на площади, усадил рядом с собой. Тотчас же велел накрыть стол и такой устроил пир, какого никогда прежде не устраивал. Расспрашивал царь о сыне визиря, я рассказывал, и он радовался его достоинствам.

Так мы провели тот день до самой ночи. Как настало утро, царю сообщили: «Прибыл посол от морского царя». Удивились все: «Зачем он пришел? Ведь нам с ними делить нечего. […] Может, прознали они, что царь ждет наследника, и хотят породниться?» Сел царь на престол, возложил венец на голову, велел привести посла. Вошел старый визирь и подвел посла к царю.

Посол сначала поклонился государю, потом подошел ближе и встал, опустив руки. Нушреван велел ему сесть, и посла усадили. Царь справился о здравии повелителя его, тот поблагодарил. И тогда приказал царь: «Изложи поручение твоего повелителя». Посол встал и доложил следующее. «Между мной и тобой есть Желтая скала, — так велел передать Нушревану царь Зорасп, — до сего дня ни тебе нет от нее пользы, ни мне, ни ты ею не владел, ни я. Ни крепость она и ни город, толку в ней нет, чтобы я воспользовался ею или ты, одна никчемная скала, и нет в ней никакого проку, и не стал бы я даже разговаривать с тобой о ней. Но ты и я — мы оба состарились и никогда ничем друг друга не обижали: ты не проходил у подножия этой скалы, и я также.

Теперь подрос мой сын Барзин, славный палаван. Мощью телесной он подобен слону, широкоплечий, высокогрудый, светлоликий. В гневе уподобляется он льву, мечом в бою не пользуется, и с булавой его не увидишь, зато не расстается он с луком и стрелой. Ловкостью своей он способен удивить мир, поглядишь на него и скажешь: «Такой облако с неба рукой снимет». Не думаю, чтобы крокодил в море мог сравниться с ним в силе. Кто осмелится с ним воевать, заранее должен себя оплакать. Как бурное море, так и его не удержать на месте, и не утолит его жажды поток звериной крови. Теперь я хочу, чтобы между нами не было никаких распрей. Если наш сын вдруг у Желтой скалы обнаружит зверя, хотя я не слыхал, чтобы там водился зверь, и пожелает поохотиться, не гневайтесь на него, не говорите, что это ваше, ибо из-за этого вспыхнет большая ссора между вами. И от этого желаю я предостеречь тебя».

Рассмеялся Нушреван, ударил в ладоши и велел передать морскому царю следующее: «Мне очень приятно, что у тебя вырос такой сын. Но ведь не нынче же это случилось. Я давно знал, что сын морского царя силен и отважен, но никогда не слышал, чтобы морской царь оспаривал у нас Желтую скалу. Если она ваша, отчего же до сей поры вы о ней не вспоминали и мои стада паслись там зимой и летом. Никогда я не слышал, чтобы в тех краях появлялись ваши люди. Если эта скала не наша, почему же наш город именуется Желтым городом? Хорошая ли плохая — та скала моя. Об этом нечего говорить и спорить, и ты, почтенный, напрасно побеспокоился».

Спросил я тогда царя Нушревана: «Обрадовать или запугать хочет нас морской царь силой Барзина? Если восхваляют они его, желая породниться с нами, то невесты у нас нет, чтобы за него выдать и Желтую скалу дать в приданое; а если их намерения враждебны, то силой своего сына им нас не запугать! Клянусь тобой, царь, сыну твоего визиря еще нет двух лет, но уже сегодня, я думаю, он превосходит Барзина. Может быть, в Морском царстве богатыри в диковинку и потому они дивятся Барзину, а в твоих владениях двух-трехлетние младенцы льва за хвост утащат. Что за негодное должно быть войско, чтобы не могло противостоять одному человеку! Сегодня зададим послам пир, а завтра пошлем ответ».

В тот день стало больше не о чем говорить, и сели пировать. А на другое утро вот какой ответ передал царь Нушреван: «До сего времени не знал я, что на ту скалу кто-то другой, кроме меня, имел право. Теперь, раз ты заговорил о ней, я тебе отвечаю: из-за этой скалы ни дружить с тобой, ни враждовать я не намерен. Скала — и скала. Россыпь на ней алмазная или пристанище дэвов и каджей — тебе и сыну твоему до нее нет дела! Если нет у меня сына и я добрый человек, это не значит, что я поступлюсь своими землями».

Отбыл тот человек и вскоре явился с дерзким наказом от самого Барзина: «С любезными речами обратился к тебе мой отец. Я о том не знал и сам не намерен вести с тобой дружелюбные беседы. Как приду в твои владения, будет видно — уступишь или нет. Я не стану тайно подбираться, подожду, сколько тебе угодно. Подготовься как следует, и, когда луна обновится единожды или дважды, жди моего прихода».

Как услышал такие дерзкие речи Нушреван, раздосадовался, но что он мог сказать! Он тоже передал ему вызов. Начали обе стороны готовиться. Жаловались воины царя Нушревана: «У нас нет богатыря, равного Барзину, как же нам быть?» Я говорил им: «Негоже вести себя так. Лучше каждый пусть позаботится о том, чтобы враг не видел вашей трусости. Ибо воин, однажды побитый врагом, ни на что больше не годен, я это по себе знаю».

Начали все искать оружие и весьма тревожились о том, где и как раздобыть его. Многие жители даже незнакомы были с боевым оружием, а не то что имели его! А у тех, кто сохранил его, оно давно заржавело и ни на что не годилось. Я доложил царю: «Вооружение ваших воинов и доблесть их таковы, что я предпочитаю не быть свидетелем предстоящей битвы, позвольте мне удалиться». Засмеялся царь: «Нас ты хочешь осрамить или сам трусишь?» Я отвечал: «Клянусь твоим солнцем, лучше вам не вступать в бой, иначе не уцелеет даже тот, кто потом расскажет о случившемся, ибо оружия у вас нет, а у кого есть, ни на что не годится». Тут царь воскликнул: «Разве у наших отцов и дедов не было оружия?» Приказал Нушреван открыть старые хранилища и вынести оружие. Оттуда вынесли столько превосходных доспехов, что глаза мои не видели больше и лучше. Спросил меня царь: «Нужно ли больше этого воину в битве?» Я сказал: «Более этого не надобно, но досадно, что воины не умеют им пользоваться». Велел мне царь снаряжать войско, а визирю приказал распределить оружие. Разделив оружие и коней, воины начали вооружаться и облачаться в доспехи. Мне приходилось учить самого царя и всех его людей, как надевать доспехи. Визирь и те, кто был постарше, были обучены ратному делу, но за долгие годы мира и покоя забыли его и они.

Обучив царя и все его войско, я стал проситься домой: «Поведай, какую службу я еще могу сослужить тебе, два года я нахожусь здесь и много дней не видел своих родителей и ничего о них не знаю. Отпусти меня теперь, а когда прикажешь, я вновь явлюсь».

Царь не позволил мне уйти, а тайный уход подобает лишь трусам. Как прошел еще один месяц, я доложил Нушревану: «Раз уж не отпустил ты меня, вымолвлю одно слово, а ты рассуди сам, как будет лучше, так и поступай». Велел мне царь: «Говори!» И сказал я: «По всему видно, что враги наши весьма искусны в бесовских кознях, и они изберут для себя то, что им выгодней. Вы же надеетесь на господа, и думаю, что вам до их прихода нужно подоспеть к Желтой скале, иначе, если они придут туда первыми, не покинут того места и живыми вас туда не пустят». Одобрили мой совет визири и вельможи, поблагодарил меня и царь. Приказал он войскам выходить в поле. Назавтра мы снялись с места и двинулись так, что барабанный бой возносился до небес. Как только отправился царь в поход, царица тотчас же вошла в церковь, днем и ночью просила у господа победы над врагом и возвращения царя с миром. Добрыми делами просила она успокоить сердца обоих, чтобы на старости лет царь Нушреван был избавлен от убийства людей и пролития крови невинных.

Подошли мы к подножию той скалы и остановились у большой реки, там протекавшей. Они (враги) еще не приходили. Оказывается, послали они дары дэвам-палаванам с просьбой о помощи. Пятнадцать опытных дэвов-военачальников пришли на помощь Барзину. Мы были спокойны, а они уверены в себе и воинственно настроены. Стали мы друг против друга по обеим сторонам реки. Они угрожали нам и бранились. Барзин прислал к царю послов: «До сих пор я не тревожился ни о чем, ибо знал, что ты бездетен, и решил то недолгое время, что тебе осталось, не притеснять тебя, ибо был уверен, что все твои владения достанутся потом мне. Теперь же, поскольку ты помышляешь о наследнике, знай, что в свои владения я тебя не допущу. Что тебе здесь понадобилось, зачем ты явился сюда, советую тебе искать мира, иначе тяжбу нашу разрешит меч, и тогда будет видно, что ты отнимешь у меня!» Некоторое время шли такие переговоры. [Царь] не уступал, а Барзин настаивал, надеясь на свою силу, хотя спорить было не о чем, прав у него не было никаких, просто он хотел заполучить ту скалу, так как знал, что там было, а владелец о том не ведал.

Дело осложнилось и могло разрешиться только мечом. Назначили битву на завтра. В обоих войсках начались приготовления к бою. Но тут как раз пришло срочное известие о тяжелой болезни царицы. И молвил царь: «Не только эту скалу, а если все мое царство отнимут у меня, и тогда не останусь». Велел он передать [Барзину] следующее: «Из-за того что случилось, не могу я не возвратиться, а ты сорок дней меня жди. Ежели господь смилостивится и царица выздоровеет, я вернусь, а если случится то, чего я, грешный, достоин, и царица скончается, тогда и жизнь мне не нужна, делай что хочешь».

Согласился Барзин и отложил битву до условленного срока. Мы вернулись [в Желтый город], и они ушли, а дэвов, оказывается, там оставили и пообещали им, что все богатство, скрытое в скале, достанется им, если они будут охранять скалу до дня битвы и не допустят, чтобы в ней укрепился противник. Окружили дэвы ту скалу, узнав обо всем, обосновались там. Барзин надеялся, что они помогут ему, а они (дэвы) решили, что сначала подождут, а потом поддержат того, кто возьмет верх. Остались дэвы там, возле скалы, а цари разошлись в разные стороны. Барзин надеялся на дьявола, а Нушреван — на бога. Посмотрим, кому бог дарует победу.

Когда мы прибыли домой, узнали, что у царицы болит живот, а в городе такое горе, о котором говорят: от пролитых слез образуется море. Увидев в таких мучениях свое солнце, царь отбросил венец и велел созвать всех божьих людей. Собрались все — от мала до велика — в храме божьем, царь и служители господа и провели ночь в горячих молитвах. Смилостивился человеколюбивый господь, и разродилась царица младенцем.

Родился мальчик, ликом подобный солнцу и станом — льву. Человеческий глаз не видел еще такого младенца, и никто прежде, равный ему, на свет не являлся. Началось при дворе великое веселье, всякий день одаряли бедных и сирых. А уж об убранстве дворца и о том, как были украшены колыбель младенца и трон, и говорить нечего! Если прежде визирь проявил такую щедрость, что же могло помешать царю! А младенец рос столь быстро, что месячный походил на годовалого, двухмесячный — на двухлетнего. Царя Нушревана так увлекли достоинства наследника, что он ни о чем другом не думал: ни о своих владениях, ни о борьбе с врагами. Но Барзин о сроке помнил. Как подошло время, прислал к дэвам гонца узнать: прибыли уже желтые или нет? Мы-де готовы сразиться. Отвечали на это дэвы: «Если ты не нам предназначал эту скалу, зачем привел нас сюда? А раз уж мы пришли сюда и обрели эту обитель для нашего отдыха и развлечения, почему думаешь, что мы уступим ее тебе или желтым?»

Отец спросил у Гурзи: «Сын мой, объясни мне: те люди сами желтые или в желтое одевались?» Гурзи ответил: «Не желтые и не в желтое одетые. Когда всходило солнце, оно освещало Желтую скалу, и от нее падал такой свет на весь город, что он становился желтым и потому назывался Желтым городом».

Получил Барзин это известие, и рассудок его объяло пламенем, а голова наполнилась ветром; рассерженный, двинулся он на дэвов. Они не стали выходить ему навстречу, а через посредников велели передать: «Сначала разреши тяжбу с тем, с кем тягался. Чего тебе от нас надо? Ты сам нас здесь поставил, мы здесь и находимся. Если ты справишься с желтыми, дашь нам обещанное, а эту скалу мы оставим тебе». Барзин подумал: «Легко им говорить, а мне каково? Если одолею желтых, вдруг дэвы укрепят эту скалу, истребят мое войско, сами размножатся и род людской уничтожат. Для меня недоброе и проклятое дело свершится!» Опечалился Барзин, пожалел о своих деяниях, да поздно! Решил он тогда так: «Пока подожду, может, обману я дэвов ласковыми речами и заставлю освободить эту скалу».

Все это время и Барзину было не до нас, да и мы о нем даже не вспоминали. У нас каждый день были веселье и пир, и благодарили мы господа. И с каждым днем и с каждой ночью все лучше и лучше становилось [дитя]. Если бы видели вы его, сказали бы так: «В роду человеческом подобный ему не появлялся никогда, и ныне [такого] нет, и впредь не будет». Лицо его напоминало полную луну, глаза — озера, наполненные чернилами, уста и зубы были прекраснее кораллов и жемчуга, а его плечи и грудь вызывали удивление. Если даже искусный художник постарается изобразить его облик — не сможет, и никакому мудрецу и ритору не воздать ему хвалы. Когда мальчику исполнился год, роста его не достигали даже десятилетние, и нельзя было найти таких широких плеч, как у него, и нельзя было уподобить ему по силе ничьих рук. Если он наносил удар отроку десяти-двенадцати лет, тот, как цыпленок, распластывался на земле. Все, что подобало знать в его годы, он выучил: умел играть в бабки, в снежки, обучили его всем отроческим забавам.

Однажды царь Нушреван сидел на площади, глядел на своего сына и радовался. Рассердили чем-то царевича его сверстники, подошел он к отцу, бросил перед ним бабки и воскликнул: «Ты что, не признаешь меня за сына или как? До каких же пор мне играть с мальчишками в бабки? У меня должен быть добрый конь и хорошее оружие. Мое дело или преследовать зверя, или состязаться в игре в мяч. А ты дал мне четыре бабки и хочешь, чтобы я в этом с мальчишками соревновался!» Удивились все приближенные царя, а Нушреван рассмеялся: «Не спеши! Когда придет время для коня и оружия, все будет твоим». Отрок, рассерженный, ушел, а царь возблагодарил господа, что тот послал ему такого сына. Потом он сказал: «Что делать, он прав, ему все это нужно, но у меня нет человека, который мог бы его достойно воспитать. Дурному человеку его не поручу, и потому никого к нему не могу приставить». Я сказал: «Пока он мал, не нуждается в обучении. Раз бог даровал тебе такого сына, что уже сегодня он подобен героям и голиафам[46], позаботится он и о воспитателе для него».

Сыну визиря в то время было четыре года, и был он столь доблестен и исполнен таких совершенств, что никакого изъяна не имел. Когда родился Хосро, я из страха не смел отпроситься у царя: боялся, что он прикажет мне покинуть моего воспитанника, чтобы заняться царевичем. Я ссылался то на болезнь, то на необходимость отлучиться по делу и отправлялся на три-четыре дня к нему и обучал его. Разум его был необычен, он все схватывал на лету, с одного слова понимал меня. Беседовать с ним было очень приятно.

В ту ночь я написал ему письмо: «Мне некогда, а ты приезжай сюда ночью, чтобы никто тебя не видел и не узнал». Он выехал. Была полночь, когда он постучался ко мне в дверь. Тихо, никого не разбудив, я встал, открыл дверь — прибыл сын визиря Завар. Я обрадовался и сказал так: «Теперь ты уже не должен быть домоседом, и не следует тебе пребывать вдали от царя. Завтра Нушреван будет восседать на площади, а ты стань в конце площади, будто только что приехал. Как узнают тебя, посмотри, какой тебе окажут почет».

Как только утром солнце рассыпало алые розы и рассеяло тьму, царь вышел на площадь и повелел собрать всех вельмож — от мала до велика: «Посмотрю-ка я на своих вельмож вместе; кто знает, может, найдется среди них такой человек, который будет подходящим воспитателем для моего сына и возьмет на себя заботу и попечение о нем».

Стали вельможи собираться, постепенно, один за другим, царь оглядывал каждого, но никого выбрать не мог. В это время прибыл сын визиря Завар. Сидел он на крупном вороном коне, был опоясан мечом, в руке держал палицу и щит, лук был за спиной, колчан, полный стрел, висел на поясе. Увидев его, вы сказали бы так: «Вот это богатырь!» Спешился Завар в конце площади и стал, укрывшись за конем. Но как он мог укрыться? Царь, заметив его, удивился: «Кто таков? Без сомнения, если кто и пригодится мне, так только он, другому не доверю я воспитание моего сына Хосро». Приказал [Нушреван] подвести его поближе. Только я и старый визирь знали, что это его сын, больше никто. Многие из видевших его прежде находились здесь, но никто его не узнал.

Когда услышал Завар волю царя, отстегнул ножны, снял щит и повесил на коня, палицу бросил там же и так пошел. Спросил его царский посланец: «Почему снимаешь оружие?» Тот ответил: «Я не в поход собираюсь, а не положено являться к царю вооруженным — я ведь никогда не видел его. Мое правило такое: я должен явиться безоружным, поцеловать перед ним землю, а когда узнаю здешний закон и порядок, буду поступать так, как другие». Вышел Завар на площадь и, сделав три шага, пал ниц перед троном и поцеловал землю. Дивились царь и весь народ росту и мощи его тела и его скромности: «Кто он, что так робеет перед царем? Похоже, что он не из нашей страны, а о чем чужестранцу просить нашего государя?»

Приблизился Завар к трону, пал ниц и не поднимал лица, пока царь не велел ему встать. Тогда он поднялся и приложился к подножию царского престола, а царевичу Хосро поцеловал ногу. Хосро улыбнулся в ответ и так обрадовался ему, будто увидел того, кто всегда был с ним и к кому он привык. Нушреван обратился ко мне: «Гурзи, я не встречал более мудрого человека, чем ты. Все предсказанное тобой сбывается. Не сказал ли ты мне, что, если бог даровал мне сына, он же пошлет и подобающего воспитателя!» Я отвечал на это: «Он сам еще нуждается в воспитании, не знаю, какой из него воспитатель, но одним верным вассалом у тебя стало больше».

Спросил меня [Нушреван]: «Кто он?» — «Откуда мне знать», — отвечал я. Визирь улыбался, и царь обратился к нему: «Чему ты смеешься? Наверно, знаешь, кто он». Визирь сказал: «Мне полагается знать, но ты неподходящего воспитателя выбрал сыну». Царь удивился. «Неужели это твой сын?» — «Да, это он, прах у подножия престола твоего», — подтвердил визирь. Стоял Завар перед троном и слушал их речи. Когда царь узнал, что Завар — сын визиря, снял шапку и восславил бога, который ниспослал ему такую удачу, даровал сына Хосро и прибавил такого нового вассала. Сошел [Нушреван] с престола, поцеловал Завара, благословил его и молвил: «Да будет счастливым твой путь и сердце преданным сначала богу, а затем царю, да сопутствует тебе милостивая судьба, да будут долгими дни твои, пусть длится твоя служба Хосро, пусть будет он тебе добрым патроном!»

Тотчас же царь повелел начать пиршество. Накрыли столы. Много раз приказывал царь Завару сесть, но он бросался на землю, благословляя царя, и не садился. После долгих уговоров сел он позади царского престола. Тогда встал Хосро и сел рядом с ним. Завар поцеловал ему руки и ноги и молвил: «Разве я достоин сидеть рядом с тобой, ты садись на свое место!» Но царевич не пожелал уйти, и царь велел подойти им обоим, и уже нельзя было ослушаться. Хосро сел по правую руку от царя, а Завар — у подножия трона. Тот день прошел в ликовании и невиданном веселье.

На рассвете обратился царь к визирю с просьбой: «Оставь своего сына при Хосро, пусть он обучит его всему». Визирь отвечал с почтением: «Что изволишь говорить, государь! Как Завар может воспитывать твоего сына, когда он старше его не более чем на два года! Разве он настолько разумен, чтобы должным образом служить вашему сыну!» Но Нушреван упорствовал: «Даже если ангел спустится с неба, и ему не доверю своего сына: как я воспитан тобой, так пусть твой сын воспитает моего».

Понял визирь, что ничего поделать нельзя, сказал так: «Мой сын в твоих руках — хочешь убей, хочешь оставь в живых. Я говорю так потому, что боюсь, как бы по своей неопытности он вам не навредил». Когда прослышал Завар о согласии отца, тотчас явился к царю и преклонил перед ним колена: «Не верши, государь, неподобающих дел! Если гневаешься на меня, сейчас же отсеки мне голову. Зачем делать то, о чем позже будешь сожалеть? Как я, раб и прах от ног сына твоего, могу его поучать? Если он пожелает, я псарем к нему пойду и ни для какой службы себя не пожалею». Разгневался тут царь: «Если я доверяю тебе, как смеешь ты отказываться!» Отвечал Завар: «Сонмы небесных и те не смеют тебе перечить, не то что я, но хочу доложить тебе, что сын твой от меня ничему не научится, ибо моему слову не станет следовать, и я буду неповинен в том. Если что неладное свершит он, не гневайтесь на меня, ибо недостоин я был такой милости». Завар приложился к царскому колену и стал возле Хосро.

С того дня он обучал царевича игре в мяч, охоте, разным играм. Обучил он его всем молодецким повадкам, так что никто не мог сравняться с ним в ловкости и никто не мог заметить в нем изъяна. Все, что выходило из-под рук человеческих — при дворе ли царском или в княжеском поместье, в доме ли дворянском или в крестьянской хижине, — все он познал и изучил, а в верховой езде, в стрельбе из лука и в игре в мяч стал знаменит. Глаза мои не видели подобного ему игрока в мяч и охотника. Он летал между игроками в мяч, как сокол в воздухе. Управлял конем без поводьев и удил, как Тариел[47] своим вороным. Схватывал мяч, как буйный ветер подхватывает цветок розы. В мгновение ока убивал тигра, как кошку, льва — как мышь. Слон и единорог были так же ничтожны для него, как воробей, а уж о других зверях и птицах и говорить нечего!

Потом Хосро обучился ратному делу, научился владеть оружием. Кольчуга и шлем так шли ему, как царям виссон и порфира. Поднимал он палицу или железную дубину, как былинку. Мечом взмахивал молниеносно, под его ударом никто устоять не мог, его дротик пробивал камень, а арканом он уволакивал вооруженного противника так ловко, будто малую птичку, и воина в доспехах он мог держать на вытянутой руке.

Пока царевич не овладел всеми этими премудростями, ничего не делал, не спросясь Завара. А как всего достиг, уже ни в чем воспитателя не слушался и не подчинялся ему. Налетал на встречных молнией, не боялся ни конных, ни пеших. Завар пожаловался царю: «Ведь я же тебе говорил, что он меня не будет слушаться, а ты мне не поверил! Теперь береги своего сына, чтобы он не горячился, иначе угодит он беде в сети и ты ему не поможешь!»

Дивились все люди такой мудрости и учености Завара. За такое дело взялся, пятилетним начал воспитывать царевича и к десяти годам сделал его таким, что в мире не было ему подобного[48].

Как исполнилось Хосро десять лет, он никого не слушался, ходил смело повсюду. Добирался он до берега моря, но недруга и противника не встречал. Завар знал от отца, что не следует отпускать царевича к Желтой скале, и сбивал его с пути, ведущего туда, водил в обход.

Однажды я сопровождал Хосро на охоту вместе с другими приближенными. Когда мы уже повернули домой, вдруг заметил он Желтую скалу, которая была с целое царство. У подошвы скалы расстилалось необозримое поле, и на том поле в семь рядов стояли табуны отменных коней. Хосро спросил: «Чьи это табуны?» Сын визиря находился далеко от него, и потому доложили ему другие: «Это царские табуны». Сказал тогда царевич: «Почему же я до сих пор их не видел? Может, как раз там найдется конь мне по душе, пойду погляжу». Тут как раз подоспел сын визиря. Сначала он отговаривал Хосро: «Если и водится там добрый конь, для чего тебе ходить туда, разве другие не могут привести его? Столько времени царствует твой отец, и, как я слышал, он здесь не бывал, и тебе тут делать нечего. Если это место пригодно для царей, то почему же царь Нушреван здесь не бывал?»

Рассмеялся Хосро: «Что с того, коли царь здесь не бывал, может, он опасался дальних поездок. В поле пасутся лошади. Разве трудно к ним подойти?» Когда убедился Завар, что не отступится Хосро, сказал: «Если мы теперь отправимся туда, не дойдем до конца: у нас ничего с собой нет, это большая дорога, по ней проходит много чужеземцев, и ни к чему идти туда налегке. Ты ведь царский сын, тебя еще и твои подданные как следует не видели, а не то что чужестранцы. И потому не подобает тебе ходить без свиты, ночевать где попало. Теперь пойдем домой и, если пожелаешь, снарядимся по-царски и отправимся в путь, как положено».

Послушался царевич. Отправились мы домой. В ту ночь Завар пожаловался отцу: «Царевич заупрямился, хочет посмотреть табун у Желтой скалы. Вы говорили о том, что в табуне есть один конь, которого никто не заарканит. Если он увидит того коня, тогда он и вовсе не отступится — или поймает его, или убьет себя. Узнает про то сын морского царя, прибудет и затеет с нами войну, как мне поступить тогда?» Визирь ответил: «Что узнавать Барзину, когда он ежедневно навещает табун и старается поймать того пегого коня. Если он поймает его, мы пропали. Но ты постарайся и Хосро не показывать ту лошадь. Покажи ему шесть табунов. Седьмой, тот, что у самой скалы, не показывай, иначе плохо тебе придется. Поймать ту пегую лошадь человеку не под силу, в погоне за ней Барзин много могучих аргамаков убил. Хосро молод, как увидит он коня, вспыхнет, и мозг его разгорячится, не сможет он удержаться, станет сердиться и грозить; если Барзин там неподалеку, он тоже прятаться не станет, а вам пока не следует спешить сразиться с ним, ибо он горячее льва и даже слон не выдержит его натиска. В битве он яростнее тигра и сожжет твоих воинов быстрее огня. Когда он в кольчуге сидит на коне, то подобен черной горе, а когда выпрямится во весь рост, головой достигает облаков. Слона он поднимает одной рукой, как ястреб подхватывает птичку. Лев и крокодил перед ним ничто. Борющийся с ним и без удара умрет». Отвечал Завар: «Что делать, я тоже пока не хочу войны с ним, но если дело дойдет до боя, то Хосро ни в чем не уступит Барзину. До сих пор Барзин не имел равного себе, а ныне, как увидит Хосро, думаю, что похваляться больше не будет».

Ту ночь они провели в такой беседе. Наутро от Хосро прибыл человек: «Отчего мы запаздываем с выездом?» Завар прикинулся больным. Тогда Хосро сам явился к нему. Увидел, что он здоров и просто не хочет ехать. Царевич стоял на своем: «Все равно я не отступлюсь, если не хочешь, не езжай». Выслушал от него эти обидные речи Завар и отвечал так: «Раз ты ждал столько, позволь мне снарядить войско как следует, а там, если даже в синее море ринешься, какое право я имею не последовать за тобой!»

Пошел Завар, доложил царю Нушревану: «Не гневайся, царь, твой сын все равно не послушался бы ме ня, и дело приняло бы дурной оборот. Собирается он к Желтой скале, в тот самый табун, что в логове врага. Как же мне быть, если дело повернется к войне? Божьей милостью ничего дурного не произойдет, но знаю, что обвинишь меня в том, что сына мне поручил, а он ввязался в такое дело. Постарайся запретить ему, может, он послушает тебя».

Как услышал это царь, закручинился и сам пошел к сыну, молвил так: «Сын мой, солнце страны и жизнь престарелых родителей твоих, зачем творишь то, чего не делал никто из нашего рода? К лицу ли тебе по табунам ходить?! Ты только не езди туда, а я, если хочешь, велю всех коней сюда пригнать».

Хосро засмеялся и ответил: «Оказывается, ты подозреваешь меня в трусости и потому не отпускаешь туда! Иначе что зазорного в том, чтобы осмотреть табун и выбрать доброго коня? Может, какой-нибудь враг лишил тебя власти над скалой, и потому ты опасаешься? Но, клянусь тобой, если только отсечешь мне голову, а живой все равно поеду туда, а если там — обиталище врага, неужто я не в силах рассчитаться с ним?!» То колени отцу Хосро обнимал, то руки ему целовал: «Не случится со мной ничего, кроме хорошего, отпусти меня!»

Увидел царь, что Хосро не отступает, не стал более запрещать и разрешил отъезд. А Завару приказал: «Посмотрите, если какой-либо годный для него будет конь, поймайте его, но будьте осторожны, чтобы царевич не повредил себе ничего, и возвращайтесь скорее». Нушреван велел приготовить все необходимое для похода, отрядил около трехсот человек молодых богатырей-палаванов, сыновей вельмож, и [Хосро] отправился в путь.

Прибыл царевич [к Желтой скале], осмотрел табуны, шесть табунов ему не понравились, он ни на чем взора не остановил и не говорил ни дурного, ни хорошего. Хлестнул он коня и, как стрела, пущенная из лука сильным стрелком, помчался туда, где стоял седьмой табун. Как увидел сын визиря такую стремительность, понял, что назад пути не будет. Обеими руками ударил он себя по голове и воскликнул: «Горе мне, плохо кончилось мое неразумное служение царевичу, и прахом пошел сегодня мой труд!» Погнался он за ним. Царевич настиг тот табун, где был лучший конь, и тотчас узнал его, ибо подобного ему не было никогда. Если всеми красками разрисуешь и распишешь его, то поймешь, каков он был, вправду как нарисованный, и от кончика уха до копыт не было в нем изъяна! Всеми достоинствами скакуна обладал он — с его горячностью и быстротой не мог сравниться даже ветер.

Возрадовался Хосро, будто вся вселенная ему принадлежала. Начал за конем гоняться, но не тут-то было: человек не мог настигнуть его, даже сидя верхом на ветре. В погоне за конем царевич обратил внимание на множество павших скакунов из того табуна. Тут и там валялись они — то десять, то пять, а то и все двадцать. Тут как раз подоспел Завар, и царевич спросил его: «Кто истребил столько аргамаков?» Сын визиря доложил: «Хищный зверь повадился в табун и истребляет коней». Но царевич заметил, что на конях нет следов ранений, как же их мог убить зверь? Увлеченный погоней, он вскоре позабыл об этом. Конь никак не давался Хосро, и Завар обратился к нему: «Что ты мечешься и преследуешь его? Это ведь не конь, а каджи! Если бы это был добрый конь, разве царь Нушреван не велел бы его поймать?»

Царевич отвечал на это: «Каджи он или дьявол — либо поймаю его, либо убью себя!» До вечера преследовал он коня. А вечером снова обратился к нему Завар: «Теперь передохни, ночью трудно будет его поймать. Попытаемся лучше днем». Этому совету Хосро внял, остановился на красивой лужайке у берега моря.

Как только рассвело, царевич приказал: «Достаньте крепкие и длинные арканы, я снова пойду в табун». И понял сын визиря, что он не откажется от своего намерения, послал гонца к царю: «Какая-то лошадь приглянулась царевичу, и не может он от нее отстать. Говорит, если не поймает ее, пусть сто лет пройдет, отсюда никуда не уйдет. Теперь он здесь налегке и с малой свитой, а тот злодей, рожденный от дэва, сын морского Царя, все время находится на берегу моря. Как узнает он, что Хосро бродит поблизости, не отпустит нас без боя, поэтому пришли нам на подмогу большое войско и снаряжение; ты не тревожься, все обойдется как нельзя лучше».

Как получил царь это известие, помрачился его разум от гнева, задрожал он и молвил: «Если я сам отправлюсь, не допущу, чтоб царевич сразился с Барзином, и только могу делу повредить». Я сказал: «Лучше тебе оставаться здесь». Попросил он тогда меня: «Если обо мне и о моем сыне беспокоишься, отбери лучших воинов и отправляйся с ними. На что мне мои войска и моя жизнь, когда Хосро попал в лапы врага!» Я ответил Нушревану: «Твое слово — закон, я немедленно пойду к царевичу, но [и вы помните], что страх и отчаяние вам не к лицу».

Вывезли мы в поле оружие и доспехи, нужные для большого войска, снарядили многочисленные дружины и пошли к царю. Попрощались с ним и отправились к Хосро. А царь с царицей собрали весь народ, оделись в одежды для молитвы, призвали всех священнослужителей той страны и велели им молить бога за царевича Хосро. Сами они также вошли в храм божий и дали зарок: «Пока не увидим мы Хосро, ни дворца своего не желаем, ни царствования. Сорок дней пробудем мы здесь и не хотим видеть ничего мирского». Стали они с того дня проводить ночи в бдениях и молитвах, стоя на ногах и обливаясь горючими слезами.

Прибыли мы к Хосро. Как увидел он меня, очень обрадовался. Пошел нам навстречу, удивился множеству воинов: «Зачем это царь сделал, зачем мне здесь войско?» Я сказал: «Царевичу не подобает быть без войска. Царь с царицей весьма сожалеют о твоем столь долгом здесь пребывании. Сердце вашего родителя более не выдержало, потому он прислал войско». Сказал мне [Хосро]: «Чудесная лошадь есть в этом табуне, вот уже пять дней я за ней гоняюсь и не могу поймать». Я отвечал: «Против тебя не устоят и слон с единорогом, какая же должна быть лошадь, чтобы ушла от твоего аркана? Не иначе как здесь замешана нечистая сила, чего же ради ты гоняешься за тем конем?» Сказал на это царевич: «Когда ты увидишь его, так говорить не станешь». Я попросил: «Эти два дня позволь мне радоваться, глядя на тебя, а после поступлю, как ты прикажешь».

Ту ночь провели мы за пиршеством, наутро царевич опять пожелал отправиться в табун. Я сказал ему: «Ты сильно устал, а то давно поймал бы того коня, дня два отдохни, затем отбери арканщиков, остальным прикажи окружить скалу так, чтобы конь не мог проскочить, и он будет в твоих руках». Послушался Хосро моего совета и сказал: «Ладно, а теперь пойдем объедем этот морской берег, здесь местность очень красивая». Мы сели на коней, поехали. Незаметно приблизились к подножию Желтой скалы. Ни человека там не было видно, ни звука единого не было слышно, и никаких признаков жизни заметно не было. Солнце уже взошло, и скала так сияла в его лучах, что казалось, будто все вокруг горит, все отсвечивало желтым, и яркий отблеск падал на поле и на море. Дивились мы все красоте той скалы и про себя думали: конечно, Барзин не уступит столь прекрасное место. Но кто посмел бы сказать об этом Хосро?!

Прошло немного времени, как вдруг послышалось странное тявканье, похожее на собачье, на которое скала отзывалась звонким эхом. Мы оглядывались по сторонам, но нигде ничего не было видно. Удивлялись все — и господа и слуги. И только один Завар что-то увидел и, никому ничего не сказав, помчался следом. Он хотел раздавить это конем, но у него не получалось. То туда он направлял коня, то сюда. Мы оцепенели от удивления, а царевич пришпорил коня и догнал его: «Что с тобой случилось, чего ты мечешься?» Завар отвечал сердито: «Что ты за мной гонишься, меня просто лошадь понесла».

В это время и мы подъехали, и тут все увидели нечто размером с померанец, оранжевого цвета, катившееся необычайно быстро и ловко ускользавшее от сына визиря.

Как увидел это царевич, тоже за ним погнался: «Что это может быть? Если это померанец, то почему он так быстро катится? Если же нет, то что это такое?» Потянулся царевич и схватил [зверька]. Увидели все, что это крошечная собачонка. Ничего более диковинного я не видывал — она была очень привлекательна. Обрадовался Хосро, будто всей вселенной овладел, и молвил Завару: «Из-за этого ты на меня рассердился, не хотел, чтобы я это видел? Какую радость больше этой ты мог мне доставить?» Завар отвечал: «Дай бог, чтобы она оказалась тебе полезной, раз уж она у тебя в руках. Я знаю одно, что погоня за столь диковинными существами вовлечет тебя в трудные дела, но воля твоя, делай что хочешь!»

Рассматривал царевич собачонку и радовался и вдруг заметил, что на шее у нее висит письмо.

Вскрыл Хосро письмо и прочел его, вот что было написано в нем: «Пишу я, родившаяся на свою беду и обреченная на сожжение дьяволом; живущая на позор всего рода, недостойная не то что быть наследницей моих родителей, но даже прислуживать им; дочь когда-то великих и славных царей, ныне всеми позабытая, чье имя развеяно по ветру; собственными устами себя опорочившая; под несчастливой звездой рожденная и недостойной именуемая, внучка Гошташаба, государя Желтого города, Кетеван. Знает бог всевидящий, что стыжусь я не столько людей, сколько самой себя, потому и скрываюсь от мира. Боюсь я творца, пред которым опозорен мой лик, стыжусь чужих людей. Но не из любви к этой жизни я так поступила, и немного времени провела я таким образом. Печалит меня то, что никому не могу доверить заветные ключи из страха, как бы, спасая себя, люди не покинули меня в логове дэвов.

Многим добрым людям угрожает от дэвов великое разорение, бесчисленные города-крепости станут пристанищем нечистой силы. Если эта скала превратится в обитель дэвов, власть рода адамова ослабеет на всей земле, а не только в нашем царстве. Потому и пожертвовала я собой, чтобы спасти честных людей. Поскольку вы владеете престолом ваших предков, дай вам бог силы, чтобы поразить дэвов и колдунов. Ежели кто-либо скажет, что я чародейка и околдовываю вас, чтобы вы сочли меня наследницей царя Гошташаба, не верьте, ибо я воистину его внучка. За свои грехи он был наказан, и бог не дал ему сына. Лишь в старости у него родился сын, не достойный ни царства, ни престола. Государь держал его взаперти до десяти лет и никому не показывал, все надеялся, что он выправится, приставил к нему лекарей, и, пока они лечили его, он их тоже не выпускал. Когда они оказались бессильны ему помочь, их отпустили, но, оказывается, следом послали людей, которые предали их смерти, дабы не распространился слух, что у царя недужный сын. Тогда задумал царь женить его на какой-нибудь ладной деве, чтобы родился у них добрый наследник и род царский не искоренился и враги не потешались бы над ними.

Так как царь с царицей никакого добра не ждали от грядущего, порешили они так: «Всякому в нашем царстве ведомо, что у нас есть сын. Какую же причину придумать, [чтобы объяснить], что он столько времени не показывается при дворе? Высечем в Желтой скале город, поселим там нашего сына, в жены ему подыщем дочь какого-нибудь славного царя и оставим здесь. А в нашем городе найдем дитя, которое бы никто не знал, будем растить его как наследника и всем показывать. Если бог сжалится над немощью нашего сына и дарует ему наследника, никто во всем царстве не осмелится оспаривать его права; если же нет и за грехи наши мы опять будем наказаны и не родится у него дитя, пусть лучше престол достанется нашему подданному, нежели врагу».

Послали царь с царицей за младенцем визиря; можете спросить у него, он и теперь жив. Три дня и три ночи бродил он по городу и искал, но никого не нашел [подходящего]. Пал он духом, как вдруг на четвертую ночь, в полуночное время, очутился на городской окраине. Вошел он в какой-то дом и увидел там умирающего старца, в колыбели лежал ребенок — год ему от роду, не больше. А кроме них, ни мужчины, ни женщины, ни соседей — никого. Забрал визирь младенца из колыбели и в ту же ночь доставил к царице. Посмотрели царь с царицей: ребенок, оказывается, был очень хорош собой. Поблагодарили визиря: «Лучше этого мы никогда бы не обрели!» Начали растить дитя по-царски. И ребенок рос не по дням, а по часам, словно господь тогда же предвидел добрые его деяния и желал его воцарения, а за злые дела задумал низложить моих отцов и дедов. Видя, как быстро растет младенец, молвил царь вельможам: «Оттого не показываю я своего сына, что хочу, прежде чем познакомить его с вами, женить его и удовлетворить этим свою душу; если же он выйдет из-под моей воли и получит свободу либо пожелает отправиться в другую страну или по своей прихоти изберет невесту, а это нам ни к чему, — вот о чем я печалюсь. Посоветуйте, чью дочь мне для него сосватать». Посовещались вельможи и выбрали дочку короля франков.

А все это время визирь находился у Желтой скалы и строил там город. Завершив дворец, он привел сюда моего отца, сына Гошташаба, ночью, так, чтобы никто об этом не узнал. Дочь короля франков, госпожа моя матушка, прибыла сюда в сопровождении знатных вельмож. Спросите визиря, есть ли в моих словах хоть капля лжи, ведь он сам вез мою мать. Привез он ее, минуя Желтый город, и объяснил это так: «Мы окружены врагами и потому теперь направляемся к крепости». В путь он пускался с ней ночью и так доставил ее сюда.

Тем временем выбрали еще одну красавицу, дочь знатного вельможи, отрядили с ней половину приданого моей матери и отправили в Желтый город как дочь короля франков.

А с истинной царевны, моей матери, визирь взял клятву, что она никогда суженого своего не покинет, сердце свое от него не отвратит. Потом посадили моего отца на престол, а рядом с ним царевну и стали оказывать им почести. Отец мой показался всем прекрасным, ибо видели его подданные сидящим, а на ногах не видели. Прошла целая неделя, а молодая жена все еще не догадывалась о его недуге. И только позже она узнала, что от болезни не имел он силы в коленях и не мог стоять на ногах и сидеть на лошади. Воскликнула тогда моя мать: «Слава господу! Такова, значит, моя судьба. Я голову за него положу, будь со мной что будет!» Остались они здесь.

А визирь привез ту девушку [в Желтый город] как дочь короля франков, со всеми почестями и по царскому обычаю. К той поре и тот отрок, [усыновленный царской четой], возмужал и был исполнен достоинств и совершенств. Явился к нему от визиря гонец с благой вестью о прибытии невесты. Вывели царь с царицей сына того старика как своего сына и отпраздновали свадьбу. Все жители Желтого города приняли его за настоящего царевича. Дед мой, царь Гошташаб, думал так: «У сына моего родится сын; пока я жив, возведу внука на престол, а до того буду держать народ в неведении». Но надеждам моего деда не суждено было свершиться. Не забеременела моя матушка, и скончался мой дед, и на престол взошел сын того старика, ныне величайший из всех царей, любимый богом царь Нушреван, ваш отец. Сам ваш батюшка ничего не знал о моем отце и считал себя подлинным царевичем. И никто, кроме визиря, не знал истины, а он никому не доверил тайны. Законным наследником престола был мой отец, и, узнав об этом, ваш отец, царь Нушреван, захотел бы его изгнать. И визирь ничего не сказал ему ни о скале, ни о моем отце, хотя и город, и владения эти, так я слышала, в два раза лучше Желтого города. Но и тогда судьба была на стороне Нушревана. Бог даровал ему разум и осмотрительность, и не сразился он с Барзином, рожденным от дэва, потомком колдунов, полным злобных козней. Царь-то поступил разумно, но нас вверг в большую беду. Тогда, в час вашего рождения, царь вернулся [в Желтый город], а Барзин предложил моей матери: «Не подобает тебе, дочери великого короля, столько времени быть заключенной в скале. Выходи за меня замуж, и мое царство достанется тебе, и твои законные владения».

Как услышала это моя мать, вылила на голову посланцу Барзина грязь, связала ему руки, рот ему наполнила непотребным и так отправила обратно. Никакого другого ответа, кроме следующего, послу не дала: «Если он [Барзин] помешался, то как ты смеешь предлагать мне такое! Даже если бы богом посланный мой супруг умер сто лет назад, я бы его могилы не покинула, а живого я его не оставлю, даже если ангел с небес спустится, чтобы жениться на мне. Какой же ответ тогда дам я богу в судный день?»

Как вернулся к Барзину его опозоренный посланец, потемнел он, как адский дым, вознамерился даже напасть на нас, но отец ваш и он заключили договор, и он не осмелился его нарушить. Охваченный злобой, пригнал он пятнадцать могучих дэвов с войском, чтобы охраняли они все дороги, пока тот договор действует, и не дали нам ускользнуть.

В ту пору разгневался на нас господь, и отец мой преставился. Матушка осталась беременной. Горожане надеялись: может быть, родится мальчик. Когда наступил несчастный день моего рождения и я появилась на свет, мое рождение огорчило всех более, нежели смерть моего отца. Испугалась моя мать: «Как бы не отняли у меня ключи и не сдали крепость врагу». Приказала она принести ключи и сама их спрятала. После этого жила она в вечном страхе, и росла я, как мне не подобало, до прошлого года.

Еще раз гневно взглянул на нас господь, мало ему показалось моего сиротства. Почувствовала матушка свою кончину, призвала меня к себе и сказала: «Дочь моя! Хотела я, чтобы не пропали мои материнские заботы о тебе и чтобы смертью отца твоего закончились бы мои злосчастия, мечтала я сделать тебя царицей, как тебе и подобает, но коварная судьба не удостоила меня этого, и отныне ты сама позаботься о себе, чтобы не стать добычей дэвов и колдунов; ключи пусть хранятся у тебя. Один конь был у меня на тот случай, чтобы если станет невмоготу, сесть на него — и тогда не угнаться за мной ни дэву, ни человеку, ускакала бы я в свою страну. Теперь я отпустила того коня в поле, а его недоуздок спрячь так, чтобы никто не сумел у тебя его выкрасть. Пока не увидит этот конь свой недоуздок, ни один человек не сможет его поймать. Когда появится твой избавитель, или властелин Желтого города, этот недоуздок отдай ему, не стыдись и не стесняйся. Знай, что того, кто сядет на этого коня, никакой воин не одолеет, и он отомстит за меня прислужнику дьявола — Барзину!»

Ныне на Барзина, идущего по следам сатаны, разгневался господь, и Желтую скалу заняли пятнадцать могучих дэвов, обосновались они здесь, осмелели и не желают ему подчиняться. Божьи люди в страхе перед ними исчезли, и прекратилось богослужение. Вместо их пения и молитв слышны крики и вопли дэвов. Я день и ночь пребываю в страхе перед дэвами, боюсь, что похитят они меня и я стану утехой для нечистой силы. Не только о себе я тревожусь, но и о том, что не выполнила я завещания моей государыни-матушки. Если не послушаюсь я ее, грех за многие погубленные души падет на меня. Теперь выслушай меня. Если хочешь овладеть этим городом и крепостью и возьмешься изгнать поганых дэвов, я отдам тебе недоуздок от моего коня. И если ты победишь — не думай, что неволю я тебя. Для себя я найду пристанище, и ничего мне не надо иного, как только избавления от вечного страха. Если же нет, не подвергай себя опасности из-за моих слов, поберегись! Барзин всякий день навещает табун и старается изловить того коня, чтобы расправиться со мной».

Как прочел Хосро это письмо, так преобразился, что, если бы вы увидели его, сказали бы, что это уже не он. Расцвел он какой-то особенной красой, лик его заалел, как сад роз, глаза засверкали. Поцеловал он письмо [Кетеван] и положил за пазуху. Завар заметил: «Если с письмом, принесенным собачонкой, ты так поступил, то что бы ты сделал, если бы его принесла красивая девушка?» Хосро ответил: «Я удовлетворен этим письмом, а красивая девушка пусть тебе принесет письмо». Пока собачонка сидела на луке седла, царевич написал ответное послание: «Солнце безоблачное и луна, освещающая тьму, богом ниспосланная для просветления моей души, явившаяся благовестницей для моего сердца! Я только для того и прибыл сюда, чтобы узнать о тебе. С тех пор как на мое сердце, пылающее любовью к тебе, ты пролила целительный бальзам и устами, дающими бессмертие, даровала мне целебное снадобье, не опасайся более ни дэвов, ни этого драконова отродья, Барзина. Мне некогда писать длинно. Поскорее избавь меня от забот об этом коне, он пять дней и ночей заставляет меня скакать по полям, пришли мне тот недоуздок, и, когда я истреблю дэвов, омою руки в крови Барзина и явлюсь к тебе поправшим врагов, тогда и отвергнешь меня, а сейчас не стоит зря тревожиться».

Сложил [Хосро] письмо, привязал к той же собачонке и сказал так: «Ступай и поскорей принеси ответ». Как сказал он это, спрыгнула собачонка с седла и умчалась быстрее ветра, мы только и услыхали что ее лай. Прибыли мы в свой стан, спешились, Хосро сел пировать. Стали мы расспрашивать его о письме. Рассказал он нам и о нем, и о своем ответном послании. Огорчились мы в душе, но поделать ничего не могли. Начали мы веселиться и шутить. Тут явился один черный раб, и, пока он не подошел к Хосро и не поднес ему недоуздок, мы ни о чем не догадывались. Доложил [негр Хосро]: «Дэвы гневаются из-за вашего пребывания здесь и стерегут все проходы — не впускают и не выпускают никого, выжидают: сначала пусть с Барзином рассчитаются пришельцы, а после мы примемся за них». Хосро спросил его: «Как же ты выбрался оттуда, если они никого не выпускают?» Тот ответил: «Я воспитан в стране франков и владею таким искусством, что повсюду могу войти и выйти так, что, если я того не захочу, никто за мной не уследит, кроме моей повелительницы. Много раз я бывал в Желтом городе и в городе царя морей, а знает ли меня хоть один человек?»

Нам приход этого негра еще меньше понравился: какого добра можно ждать от чародея? Но мы молчали из страха перед Хосро. А он так возрадовался, будто всем миром завладел, и обратился к рабу с такими словами: «Хоть бы на сегодня мне твоим искусством овладеть!» Тот на это отвечал: «Мое искусство тебе призвано служить, а царю оно не к лицу, зачем ты его желаешь? Если хочешь получить сведения, принесу тебе такие, как будто ты все сам видел, где бы что ни случилось. Если же хочешь увидеть Кетеван, то боюсь, не приглянешься ты ей и в своем обличье, а если явишься под моей личиной, она и навстречу тебе не выйдет!» Рассмеялся Хосро, и мы вынуждены были если не в сердцах, то на лицах изобразить веселье и сказали Хосро: «Если этому рабу ты не понравился, то как же она сама к тебе отнесется?» Отправил Хосро негра и приказал так: «Воинам, охраняющим крепость, и горожанам передай, пусть будут стойки и бесстрашны, с божьей помощью я завтра вызволю их, а ты сам возвращайся сюда. Будешь при мне до тех пор, пока не увидишь моего сражения с дэвами».

В ту ночь раб отбыл, а мы веселились до утра. Как только разгорелась заря, черный раб возвратился и доложил: «Когда я сообщил горожанам о скором освобождении, они возблагодарили господа, что объявился их покровитель и защитник. А я направился к Барзину, проник к нему. Он увидел ваше войско и вернулся, теперь в великом гневе собирает войско, чтобы идти на вас походом, и завтра утром непременно будет здесь».

Эти вести только придали бодрости Хосро. Начали и мы готовиться к завтрашнему бою. А тому рабу царевич велел: «Ступай скорей и добудь мне сведения о Барзине: какой он воин и каким оружием лучше владеет, с левой или правой стороны ждать его?» Отвечал негр: «О чем ты говоришь, царь, благословенный богом! Зачем мне идти за такими вестями, я много раз видел Барзина: равного ему воина на всем свете нет. С чем его сравнить?! Ростом он выше кипариса, широкоплечий, восседает на коне величиной с гору. Панцирь его — львиный, среди войска он сияет, как солнце, размером он — с гору Бустен[49]. Если кто увидит его в гневе, разум потеряет. В руке он постоянно держит булаву, на суше от него прячутся тигры, а в море — крокодилы. Его удара никто не выдерживает, а если возьмется за аркан, то слона подхватит, как птичку. Что с ним может сделать борющийся против него?! Если ты утомишься, сражаясь с дэвами, то как же потом с ним справишься?»

Как услышал Хосро такую хвалу и заметил, что мы огорчились, а лица наши цветом уподобились сандалу, разгневался он на того раба и сказал: «Ты не человек, а каджи, ты настоящих богатырей не знаешь, потому и восхваляешь Барзина. Ты мне только сведения о нем добудь, а каков он герой — я сам тебе покажу!»

Тем временем рассвело, и солнце, мир украшающее, расстелило желтые покровы. Хосро умыл лицо и руки, вознес молитву господу, сел на коня, и мы двинулись. Прибыли к табуну. Хосро поднял руку вверх и показал коню недоуздок. Пробежал конь мимо него и, как тот недоуздок увидел, остановился. Тогда Хосро соскочил с седла и поймал коня, надел недоуздок и велел черному рабу: «Принеси его сбрую!» То, что Хосро поймал коня, такую надежду вселило в нас, как будто никакие испытания нам больше не предстояли. Было у нас большое веселье.

Но тут мы увидели, как подошло такое большое войско, что нельзя было счесть знамен и стягов. Звуки труб и барабанов достигали неба. Стали по ту сторону они, а по эту сторону — мы. Барзин и в ту ночь выслеживал волшебного коня. Не найдя его на месте и увидев его потом у Хосро, поутру прислал он посредников: «Если хочешь мира и спокойствия, верни мне этого коня, и разойдемся, иначе никто, кроме смерти, нас не рассудит». Хосро послал ему такой ответ: «Если бы я пришел в твои владения и взял твою лошадь, бог свидетель, я должен был бы или вернуть ее, или держать перед тобой ответ, но я прибыл в мои наследственные владения, увидел свой собственный табун, поймал одну лошадь, тебе-то что за дело?! Это тебе следует с миром отправиться отсюда, я же — на своей земле». Снова отрядил послов Барзин: «Если этот конь твой, почему твой отец до сих пор не забрал его? Дурные речи ты ведешь, а ведь ты единственный сын у матери, не дай мне пролить кровь, оставь мои владения!» Хосро опять ответил: «Если ты не сильнее, то и не слабее моего отца. Если тебе принадлежит тот конь, отчего же ты сам, такой храбрец, не изловил его? Отринь мысли о том, что живой я от тебя отступлюсь и обрадую тебя тем, что позволю сесть на этого коня. Я за свои земли и богатства пойду на смерть, но ты зачем утруждаешь себя, зачем зря хлопочешь? Или, может, надеешься, что тебе никто не сможет дать отпор?»

Чего тянуть рассказ, долго они пререкались — с той и с другой стороны, но дело их не могло решиться без кровопролития. Порешили назавтра повстречаться в бою. Началась подготовка в обоих войсках. Пришел черный раб Кетеван и принес сбрую для того несравненного коня, достоинств которого языком не выразить. Более того ничего не могу сказать: каков был конь, таково же было его снаряжение. Радовался Хосро, а с ним и все войско. Обратился я к Хосро с такой речью: «Как знака победы уже достаточно и того, что во вражеском стане нет равного тебе богатыря и коня, подобного твоему коню. Думаю, что и оружие твое не подведет тебя и воинам твоим не занимать отваги, чтоб охватить огнем твоих недругов!» Поблагодарил меня царевич: «Ты являешься хребтом и опорой моего войска, от тебя зависит исход битвы, что знали бы без тебя о ратном деле я или мои воины!»

Как только небо скинуло черное покрывало и солнце вознеслось над небесным куполом, войска поспешили навстречу друг другу. Я своими собственными руками снарядил и благословил царевича: «Как я участвовал во многих войнах и возвращался невредимым к своим родителям, так же да будет счастливой моя служба тебе и да сопутствует тебе счастливая звезда, чтобы, победив всех противников, явился ты к царю Нушревану!»

Затем снарядил я Завара, сына визиря. Приказал обоим построить дружины, направил одних направо, других налево; внимательно смотрел царевич, ранее не видел он построения войск, теперь же вникал во все и многому научился. Завар тоже раньше войсками не командовал, но я не успевал дать приказ, как он сам каждому воину указывал его место.

Когда и на той стороне построилось войско, Барзин выслал вперед Улхуза, сына своего визиря: «Ступай ты первым, тебя не узнают, примут за меня. Хосро выступит против тебя, но, думаю, не устоит под твоими ударами — и тебе честь, если он падет от твоей руки, и я увижу, в чем его сила, какой он воин. Если он будет сопротивляться, я помогу тебе, сомневаюсь, чтобы он ушел от нас целым!» Черный раб Кетеван тотчас доложил Хосро: «Это не Барзин, а Улхуз, сын визиря, ты не выходи на поединок с ним, вышли к нему другого». Выступил Улхуз. Был он ростом с гору, сидел на могучем вороном коне. Всадник и лошадь были облачены в железный панцирь, так что были видны лишь налитые кровью глаза, а лица нельзя было разглядеть. Тяжелая булава была заткнута за пояс, копье он держал на плече. Он приближался с бранью и угрозами, брызжа пеной. Заторопился Завар и повернул коня в его сторону. У меня сердце заболело за старого визиря, и крикнул я Завару: «Не горячись, боец должен быть осторожным».

Сошлись они и схватились. Сначала скрестили копья и сломали их друг о друга. Затем обнажили мечи и в ярости их искрошили, но ничем друг другу не повредили; взялись тогда за булавы и бились неистово, но Улхуз был опытным бойцом, а Завар — юноша, не имел пока такой силы. Ударил Улхуз Завара по голове и сбросил с коня. Увидев противника на земле, Улхуз спрыгнул с коня, достал кинжал и хотел отсечь ему голову.

При виде поверженного друга Хосро не удержался и бросился к нему на помощь. Увидев, что не успевает, вскричал Хосро таким грозным голосом, что Улхуза объял ужас, забилось у него сердце, кинжал выпал из рук и поджилки затряслись. Показалось ему, будто гром грянул и молния в него ударила. За это время подоспел царевич Хосро, тяжелой булавой ударил его по голове, выбил ему оба глаза и прикончил его, подсадил Завара на лошадь и передал мне: уведи его, а сам, как разъяренный лев, бросился в гущу врагов. Кого ударит — в мгновение ока с коня сбросит; кто преградит ему путь — тому одним ударом раскрошит кости и смешает мозги с волосами. Со страху к нему никто не приближался. Куда ни направлял он коня, все уступали ему дорогу. Сверкание его меча нагоняло ужас, и удар палицы все принимали за небесный гром. «Если не небо обрушилось на землю, то что же это такое?»

Как увидел Барзин смерть Улхуза и избиение своих войск, взревел, словно небесный гром, в ярости подскочил к Хосро и обругал его. Как всмотрелся Хосро, узнал Барзина и воскликнул: «Слава творцу! Нашел я, кого искал!»

Крепко схватились они, но Хосро был уставшим, а Барзин — отдохнувшим. Когда Барзин замахивался на Хосро мечом или булавой, конь Хосро отскакивал и отводил удар, а когда замахивался Хосро, так на врага налетал, что тот уже рукой не мог двинуть и Хосро успевал нанести удар. Долго бились они, все доспехи друг на друге разбили, но ни один не одержал верх. Ночь их развела. Они отошли, а Хосро со своим войском остался здесь же.

В ту ночь у нас царило веселье, а у них — печаль. Хосро спросил Завара: «Почему ты так скоро упал?» Завар отвечал: «Не от робости это случилось. Видно, бог хотел показать всему войску твою заботу обо мне». Мы сидели за веселой трапезой, когда пришел черный раб и сообщил, что Барзин печалится о смерти Улхуза и сам себя укоряет. А к своему войску он обратился с такими словами: «Я многих бойцов видел и внутренности дэвов и драконов кромсал кинжалом, но по сравнению с этим боем все прежние мне кажутся забавой. Этого богатыря я и мечом разил, и палицей, но мое оружие его не берет. Боюсь, как бы не померкла моя луна, вдруг в моем войске не окажется равного ему героя. Сегодня нанес он мне урон — убил Улхуза и войско мое истребил, так огорчил меня, что никак не могу собраться с силами. До сих пор горы и скалы не могли меня остановить и в бою от страха предо мной булыжник плавился. Никогда прежде не задумывался я о своей смерти и сердце мое не теряло надежды!»

Как услышали мы это, еще больше расхрабрились и сильнее возрадовались. В ту ночь веселились мы, но боевое оружие держали наготове.

Как только рассвело и солнце распахнуло алый полог и украсило мир, в тот же миг царевич Хосро облачился в ратные доспехи, водрузил на голову греческий шлем, опоясался мечом, навесил колчан со стрелами, перекинул лук через плечо, взял в руки палицу и, как разъяренный лев, вышел в поле. Навстречу ему вышел разгневанный Барзин. Брови он нахмурил, слово скажет — изо рта пламень пышет, но заметно было, что в душе он робеет, хотя уста его извергают бранные речи. Он крикнул Хосро: «Ты герой и льва запросто можешь убить, но не ищи боя со мной, а то в этом поле твои доспехи превратятся в саван и этой моей палицей я сломаю тебе шею».

Как услышал Хосро угрозы Барзина, засмеялся и ответил так: «Ты хороший палаван, умный и искусный в битвах. Удивляюсь, отчего ты разъярился и, рассчитывая на силу своей груди и плеч, дурные слова говоришь?! Ты же не огонь, а я не высохший стебель травы, чтобы ты меня спалил. Ты не орел, а я не муха, чтобы наравне с тобой не летать. Ведь молодые у тебя учиться должны, а ты бахвалишься перед боем, это обычай глупцов и невежд, а умный подождет: когда победит, тогда его другие восхвалят».

Сказали они это и стали посылать друг в друга стрелы, подобные грому, и кольчуги их окрасились кровью. Оба войска, пораженные, следили за поединком. Опорожнив колчаны, схватились они за палицы и, подобно кузнецам, бьющим молотом по наковальне, стали бить друг друга по голове. Вскоре крепкие палицы превратились в плети. Тогда отбросили они их и схватились врукопашную. От чрезмерного напряжения у обоих из-под ногтей пошла кровь, и друг на друге оборвали они пояса. С обеих сторон глядели на этот бой воины, пожелтевшие от страха. Немного передохнув, Хосро и Барзин взяли по новой палице и опять ринулись друг на друга. Хосро поднял свою палицу и, как рассвирепевший дэв, бросился на Барзина. Барзин испугался и прикрыл голову щитом. Ударил Хосро Барзина, но попал не в голову, а в плечо. Стало больно Барзину, и вскрикнул он: «Эх ты, судьба моя, за что так жестоко обошлась со мной! Моя сила мне уже не помогла».

Хосро, заметив, что перебил ему руку, еще более осмелел, отбросил палицу, забрал за пояс подол кольчуги, подскочил и, подняв его высоко над собой, бросил наземь и убил на месте.

Когда вражеские войска увидели его гибель, дружно ринулись на нас. Началась такая сеча, какой никогда не было, и никто такого не помнил. Перебили мы всех, истребили их так, что лишь немногие унесли ноги. Мы не стали за ними гнаться и повернули назад. Победителями, возвеличившимися и разбогатевшими, вернулись мы в свой стан и предались отдыху.

В ту ночь черный раб отправился к Кетеван, обрадовал ее вестью о победе Хосро, разузнал о дэвах и принес нам известия о них.

Как взошло светило-солнце и украсило мир, дэвы вышли из-за [Желтой] скалы. Хосро встал, надел шлем, палицу продел за пояс и взял в руку копье, пошел им навстречу с таким грозным кличем, который мог расколоть твердую скалу. Выскочил Арджанг-дэв. Взглянул на Хосро, от страха лишился рассудка и начал прятаться. Ринулись друг на друга дэвы и люди, и завязалась жестокая битва. Хосро давил дэвов копытами своего коня, как солому. Приблизившись к Арджангу, он снова издал грозный клич, схватил его, оторвал ему голову, словно птице, метнул ее в дэвов и пятерых уложил на месте его головой.

Как увидели это дэвы, очень удивились и поразились, будто пламенем их охватило. Выскочил Гулад-дэв. Хосро выхватил палицу, повернул к нему коня, ударил его палицей и рассек ему голову пополам. Гулад свалился с коня, и земля содрогнулась под его тяжестью. Дэвы подняли вопль, от которого человек мог обезуметь, окружили нас, разъяренные. Хосро помолился богу, взялся за меч и обрушился на врага, словно божья кара. Хосро разил мечом, а его конь давил копытами, и наполнилось поле трупами дэвов, так что не оставалось прохода между убитыми. Отступили дэвы к скале, а мы вернулись на свою стоянку. Воздали хвалу царевичу, возблагодарили господа, сняли доспехи, собираясь отдохнуть и попировать.

Мы думали, что у дэвов больше не осталось добрых воинов, а если какие трусливые и спрятались в скале, расправиться с ними нам будет нетрудно. Мы шутили, похваливали друг друга, некоторых порицали.

Но тут явился тот черный раб и сказал: «Что это вы по-домашнему расположились? Думаете, вас ничего больше не ждет впереди?» Отвечал ему Хосро: «Недобрый и нехороший ты человек! Мы сражаемся, а ты все время дрожишь от страха. Чего ты нас запугиваешь? Какими бы ни были те дэвы, победят они так же, как сегодня победили». Сказал он: «Пусть бог всегда дарует вам победу, но те дэвы на этих совсем не похожи. По ярости они подобны львам, по быстроте — молнии. Они так стремительны в бою, что летают по воздуху, как огненные искры, не угнаться за ними даже прекрасно объезженному арабскому жеребцу. Когда нагрянут они, от них уже не уйти. От их множества потемнеет белый свет, и, увидев их вместе, вы скажете: где они только помещаются! Триста тысяч вооруженных дэвов-каджей у них. Одного из предводителей зовут Какут-дэв, и с ним сонм колдунов, рожденных погаными каджами, посеянных самим сатаной, состоящих в родстве с драконами и вешапами. Его войска за его спиной чувствуют себя в безопасности. Как увидишь ты ширину его груди и плеч, устрашишься. Мощью превосходит он слона, крепостью подобен несокрушимой скале, глаза у него словно выкрашены красной хной, облачен он в доспехи из басрской стали[50]. Оттого он бодр и весел, что не знает в мире равного себе воина. Увидишь его оружие — удивишься. С одного боку висит у него меч необыкновенной ширины, в руке острое копье, толще которого не бывает, тяжелее его палицы нет на земле».

Как рассказал нам все это тот человек, мы испугались, наши лица от страха уподобились шафрану. Хосро же засмеялся, сказал нам так: «Слова дурного человека вас напугали. Отчего же не вспомните вы, как он нам Барзина хвалил? Откуда ему знать, кого называют мужчиной!»

В ту ночь мы отдохнули. На рассвете Хосро встал, умыл лицо и руки, со слезами горючими вручил себя и свое войско господу, просил у него победы и встречи с престарелыми родителями. Потом оседлал своего пегого коня, приказал всему войску сесть на коней, построил отряды, поставил воинов справа и слева, вынес вперед стяг, и двинулись мы на тех колдунов.

Как увидели дэвы и каджи наше приближение, поспешили нам навстречу и подняли страшный вопль. От их множества земле было тяжко, от их колдовства в небесах гремели громы и молнии. Разделились они на многие отряды и дружно и яростно сражались. Царевич отдал приказ, и сначала мы обрушили на них град стрел, да так, что вокруг поднялась черная пыль. Они выпустили такой темный дым и туман, что не стало видно солнца. Разгневался Хосро, помянул имя божье, пришпорил коня, взмахнул саблей и ринулся в гущу врагов. Стольких истребил, что счесть их было невозможно. Множество тел валялось без голов, кровавый поток мчался по полю битвы и уносил трупы людей. Без лодки нельзя было его переплыть, и скалы и поле окрасились в пурпурный цвет. Но милость божья оставалась на нашей стороне, и поле наполнилось их трупами, и груды тел мешали проходу. Но Хосро продолжал все так же яростно сражаться, конь его скакал по мертвым телам, и он отважно снимал головы [с плеч]. Не устояли дэвы под таким натиском, и, кто уцелел, едва укрылись в скале. Да и те, израненные, изувеченные, стонали, словно недужные. Хосро в тот день сражался так, что можно было назвать это геройским подвигом. Посчитали мы убитых. В тот день семь тысяч только царевич убил, три тысячи — сын визиря, пять тысяч — все войско. Всего истребили пятнадцать тысяч колдунов!

Ту ночь мы провели на поле битвы. Поганое отродье Какут-дэв снова собрал войско, обещал им много благ, воскуривал фимиам и говорил: «Что теперь будут желтые делать?! От нас и слон на суше не скроется, и крокодил в море, а не то что человек. Разделаемся с ними так, что ни женщин в живых не оставим, ни мужчин. Заставим их пожалеть, что они схватились с нами. Земля эта наша, и нет им до нее дела!»

Об этом снова доложил нам тот черный раб. Но мы больше не слушали его, ибо победа внушила нам бодрость и уверенность. Отдохнули мы в ту ночь, а на рассвете надвинулось на нас нечто, подобное морю из дегтя, словно туман, укрыло скалу. И крикнул тот черный раб: «Без сомнения, предали тебя, [царевич]!»

Мы тотчас приготовились, сели на коней, подняли подобные алмазу сабли и двинулись. Они пошли нам навстречу под такой гром труб и барабанов, что от них содрогалась земля. У нас поднялся сильный ветер, и солнце показалось черным. Когда наши воины увидели, как их много, лица у них пожелтели [от страха]. Увидев свое войско таким напуганным, Хосро сказал: «Не пугайтесь, что их так много, и не бледнейте, как трусы. Разве вы не знаете, что бог покровительствует христианам и не позволит колдунам одержать над нами верх. Вы получше охраняйте меня с тыла и следите за мной, а я один с божьей помощью так схвачусь с ними, что не будет им спасенья, пролью потоки их крови». Сел он на коня, повесил на грудь щит, вложил в колчан березовые стрелы, привязал к седлу аркан, взял в руки тяжелую палицу. Врезался он в самую гущу и бил противника без пощады; не нашлось никого, кто мог бы хоть один миг противостоять ему. Нападал он на них, как онагр, и косил их, словно солому. Все изломал — и копье, и палицу, и саблю.

Увидел. одного дэва-тавада, грозного и страшного, и сказал: «Вот с этим я должен был непременно сразиться, но теперь я очень устал». Потом добавил: «Но и бежать негоже. Помяну господа и брошу в него свое копье». Восславил он создателя, метнул копье и поразил дэва в самое сердце. Копье пронзило дэва насквозь, вышло наружу и упало перед вторым дэвом-тавадом. У дэвов больше не оставалось войска; обессиленные, они жаловались друг другу: «Что это с нами, не помогли нам ни сила, ни ловкость, войско наше истребили». Тут увидели они копье, удивились его толщине и тяжести, стали и так и этак разглядывать: чье, мол, оно? Смотрят, а их предводитель бездыханный на земле валяется. Рассердились они и пошли на нас.

Видит Хосро: пять черных дэвов с гору величиной идут на него. Испугался и подумал: «Наверное, здесь и исполнятся дни мои. С ними я и отдохнувший не справлюсь, а теперь я уже пять дней и ночей сражаюсь». Потом сказал он своему сердцу: «Если ты впустишь в себя страх, я своей рукой тебя вытащу и брошу собакам на съедение!» Помянул он господа, достал березовую стрелу и выбил одному дэву оба глаза. Упал дэв лицом вниз и испустил дух. Потом выпустил он вторую стрелу, поразил второго дэва в самое сердце, третьей — сломал руку третьему. Тут подоспел на помощь сын визиря, держал он копье и палицу. Взял Хосро у него коня и сказал: «Ты позаботься о том раненом дэве, не бойся, у него рука сломана». Тот (Завар) ответил: «Сегодня ты превосходишь меня лишь своим царским происхождением. Клянусь тобой, я пятерых тавадов-дэвов убил». Обидело царевича его хвастовство. В гневе ударил он четвертого дэва копьем и пронзил его насквозь. Пятого поднял на острие копья и бросил оземь. Колесница их судьбы повернулась, и показал им Марих[51]свой гневный лик. Обрушил на них Хосро смертельный дождь стрел и сабельные удары.

Снова стемнело, и сражаться дальше было нельзя. Дэвы отошли к скале. Мы опять остались на поле брани. Кони наши были наготове, рука лежала на рукояти сабли, доспехов мы не снимали. С божьей помощью наше войско потерь не понесло, а их мы истребили больше половины.

Наше войско пребывало в веселье, и лик Хосро цвел, подобно розе. Он хвалил воинов и подбадривал их: «Вы хорошо и мужественно сражаетесь, не умеряйте пыла! Завтра покончим или с ними, или с собой». Они (воины) благословляли его и отвечали так: «Наши сердца и головы мы готовы отдать за тебя. Мы их щадить не будем, покажем нашу отвагу».

Как только рассвело и солнце взошло над облаками, в обоих станах раздались звуки труб и барабанов, затрубили слоны, заржали кони. Встали два войска друг против друга. Как взглянули мы на них, сначала показалось нам, что очень их много. Стало нам не по себе, и говорили мы: «Сколько мы их ни убиваем, их все больше становится, и сражения наши бесполезны». Но Хосро уповал на господа и надеялся на победу, и сошлись мы на поле брани. Наши воины сражались геройски. Пыль вздымалась до облаков, и дэвы вопили так, что человек мог лишиться рассудка. Стоял звон сабель, мечей и копий. [Наши] бились, как львы. Удары их походили на небесный гром. Пыль клубилась так, что солнце потемнело; казалось, наступила непроглядная ночь, а земля окрасилась в цвет лала. Столько дэвов полегло, что овраги, поля и скалы содрогнулись, повсюду текли потоки крови и прохода не было нигде.

В тот день кольчуга и броня не спасали дэвов и каджей, обрушился на них божий гнев. Отчаянно бился Хосро, рассерженный упреком Завара: кого настигнет, кому голову оторвет, кому руку, кому ногу, так и отбивался от нападающих. Оружия в тот день он не брал в руки.

Поглядел Какут, как Хосро расправляется с его войском, разгневался, потемнел, подобно адскому дыму, и спешно двинулся на Хосро. Как только приблизился, поднял копье, обошел вкруг царевича, восклицая: «Сейчас вздену тебя на копье и разобью о землю. Зря ты похваляешься избиением слабых, меня с ними не путай! Сейчас испытаю я твою силу, опозорю тебя перед войском!» Отвечал Хосро: «Отчего ты спешишь? Сначала вздень меня на копье, а потом похваляйся!» Ринулись они друг на друга, сначала поломали копья, потом схватились за сабли, перебили и сабли, вытащили палицы. Бились так, что искры сыпались, разбили друг на друге шлемы и кольчуги, от их доспехов летели снопы огня. Удар дэва был похож на ружейный выстрел, удар царевича — на гром. Вешап сражался, как неприступная скала, не двигался с места, а царевич бился смело и проворно, как тигр. С лица его стекала пена, словно у разъяренного слона, и пот тек рекой. Когда они схватились в первый раз, не прошла еще первая треть дня.

Воины дэвов смотрели с удивлением и говорили: «Как этот человек сопротивляется ему столько времени?! Уже пора Какут-дэву одолеть его. Сегодня они все непременно падут от нашей руки».

На некоторое время разошлись они, чтобы передохнуть, но тот колдун все поглядывал на царевича, как ястреб, и, уверенный в своей силе, говорил: «Убью тебя одним ударом». Снова сошлись они, словно горы столкнулись. Царевич так сжал руку дэва, что тот выронил кинжал, заправил за пояс полы кольчуги, поднял над головой это бесовское отродье, будто малое дитя, взвалил себе на плечи и пошел с ним к своему войску, господом возвеличенный над всеми. Подойдя к нашим воинам, царевич размахнулся и так ударил дэва об землю, что сломал ему хребет, и дэв испустил Дух.

Поразились мы все его силе, тому, что он смог огромного дэва тащить на плечах и убил его одним махом. Все мы возблагодарили бога и восславили Хосро. Оставшиеся в живых дэвы бежали от нас без оглядки. Мы были очень утомлены и догонять их не стали. «Ничего они нам не сделают, — говорили мы, — мы дня два здесь отдохнем, а потом обыщем скалу и овраг и перебьем тех, кто там укрылся». Пришли мы на нашу стоянку. Врагов мы больше не ждали, поэтому скинули кольчуги, решили отдохнуть.

Вновь явился тот черный раб и сказал: «Пока вам лучше сохранять бдительность, враг моего царя, который хотел завладеть Кетеван, пока еще невредим, боев в глаза не видел, он заправляет всеми колдовскими делами, радуется истреблению дэвов, ибо избавляется от соперников, и не сомневается, что возьмет над вами верх. В открытый бой с вами он вступать не собирается. Явится ночью, как черное облако, заслонит небо, окутает всех и сразу задушит своим колдовством».

Закручинились мы: «Как же справиться с ним?» Сказал Хосро: «О том не печальтесь, господь не даст меня колдунам в обиду!» Велел он тотчас принести большие столбы, врыл их в землю, словно подпорки для шатров, перевязал крепкими веревками, воткнул в них алмазные клинки острием наружу с такой частотой, что не только дэв, но и человек между ними никак пройти не мог. Велел все раскрасить в разные цвета, так что издали казалось, будто это флаги. А клинки сияли, как солнечные лучи, — рай, да и только! Мы смотрели на все это с удивлением и страхом: «Что это значит?» Но царевич очень надеялся на свою выдумку. Приказал он негру: «Ступай повидай дэва и сообщи нам, что скажет тот колдун, когда раскинет свои колдовские сети». Ушел негр. Весь день провел он там. Вернулся к вечеру и доложил: «Дэв осмотрел ваше войско и сказал: «Расцветили они свои шатры знаменами и стягами, победой своей кичатся, но я приду и всех истреблю, никто не разберет, где у кого тело, а где голова!»

Испугали воинов эти слова. А Хосро велел тотчас накрыть столы и сесть пировать» Я сказал ему: «Ты что, беса того на пир зовешь? Разве время нынче пировать?»

Отвечал он мне: «Что поделаешь? Воевать он не придет, а в колдовстве я с ним тягаться не буду! Хоть разок еще попирую, а там — слава господу!» Посмеялся он и сказал с улыбкой: «Вы повеселитесь, а потом сами убедитесь, что бог предпочитает человека бесу. А коли нет, так ничего не поделаешь!» Сели мы и начали пить рубиновое вино из изумрудных чаш. Одни играли и пели, другие плясали, и похоже было, что сидим мы на свадебном пиру, а не в ожидании дэвов и каджей. Так сидели мы до полуночи.

Как только наступила полночь, опустилось на лагерь что-то вроде тумана, погасли свечи. Помянул каждый из нас господа, и приказал Хосро: «Будьте спокойны, не прекращайте пира!» Сам он быстро, в мгновение ока, обежал войска, очертил саблей круг, повелел зажечь огромные свечи, такие, что двумя руками не обхватишь, и поставил их вокруг часто-часто. Двенадцать копий воткнул в свой трон остриями наружу, сам сел меж ними, одну руку мне протянул, другую — Завару и сказал: «Лучшего времени для пира не сыскать, отчего же вы притихли?» Я отвечал: «Нет, просто мы за тобой следили». Тем временем опустилось на нас черное облако. Оглядевшись, мы подумали, что нас окружило море дегтя. Но через круг, очерченный царевичем, — так, оказывается, пожелал господь — тот колдун переступить не мог, иначе участь наша была бы решена. Мы не уставали дивиться, Хосро же был спокоен. Увидел тот колдун, что не может к нам подступиться, поднялся в воздух и медленно уплыл, он решил, что оттуда быстрее нас одолеет.

Когда облако поднялось, мы решили, что спасены, и стали потешаться над ним: «Если ни на что больше ты не способен, для чего явился сюда!» Но Хосро молчал и лишь незаметно улыбался. Вдруг затряслись поставленные им столбы и копья, наплыло на нас черное облако. Испустило оно рев и исторгло из недр своих пламя. Но слава господу милосердному! Подул ветер и унес тот огонь на стоянку дэвов, а в наш лагерь не упало ни искорки! А ведь это было заколдованное пламя, и мы сгорели бы все до одного. Сгорели его же дэвы. Тот дьявол напоролся на двенадцать копий, копья не выдержали, и упал он на землю, разбился, и разнесся такой поганый дух, что если бы мы там остались хотя бы на час, то задохнулись бы и умерли. Покинули мы то место и пошли, не оглядываясь, назад. Добрались до подножия скалы. Она больше не была опасной. Покончили мы с нечистой силой. Три дня отдыхали там.

Потом опять явился негр, слуга Кетеван, и сказал нам: «Господь дал вам силу, и ныне, когда ты одолел всех нечистых, ждет тебя царевна и престол царства не худого. Снаряди войско как подобает и явись в таком облачении, чтобы понравиться царевне». На третий день приказал Хосро дружинам снарядиться. Оделись мы в кольчуги и панцири, оседлали коней. Увидев наших воинов, сказали бы вы так: «Что может быть на свете прекраснее их!» Когда подошли мы к городским воротам, вышло нам навстречу столько горожан, что мы удивились: где они только помещались? Все благословляли Хосро и осыпали его множеством драгоценных камней и жемчугами. Под музыку и барабанный бой, возносившийся к небесам, вошли мы в город.

Русудан спросила Гурзи: «Брат, неужели Хосро не сообщил родителям о своей победе и избавлении от стольких бедствий?»

Гурзи ответил: «Как же не сообщил! Ежедневно многочисленные гонцы уходили и приходили, но царь с царицей дали зарок, пока Хосро не явится сам во дворец, радости не выказывать и молитвы не прекращать».

Поглядели мы на город: ограда, стены, дома — все было выложено из желтого камня, столь гладко отесанного, что был он прекраснее желтого яхонта. Много я видел стран, но ничего не видывал более чудесного, чем тамошние дома и жилища простых людей, а уж царский дворец и двор и вовсе были прекраснее Эдема.

Хоть не было там ни злата, ни серебра, ни драгоценных камней и жемчугов, а был один желтый камень от той скалы, но так он был отесан и сложен, что только рай мог быть краше. Посреди города располагалась площадь необъятной длины и ширины. За площадью возвышалась башня из яшмы, выше в том городе не было ничего, и прекрасная Кетеван сидела там. Из той башни лился такой свет, что затмевал свет самого солнца.

Как только мы вошли в город, Хосро не стал мешкать и озираться по сторонам, а устремился к той башне. Подошел к основанию, обошел кругом, но нигде не обнаружил дверей. Обратился он тогда к Завару: «Что это может быть? Наверное, тоже какое-нибудь колдовство, иначе как ее туда подняли?» Завар повернулся к горожанам. «Вельможи! — сказал он. — Я не знаю, кто из вас глава этого города и этих владений. Но мой государь приказывает: как вы подняли наверх царевну, так же поднимите нас или ее сюда спустите!» Вышли вперед двое почтенных старцев и доложили: «Когда нас одолели дэвы, мы постарались укрепить город. Кетеван была нам и за царя и за царицу, и мы не могли поместить ее в таком месте, где бы она нас не видела и мы ее не видели. Поэтому мы подняли ее туда, откуда весь город на виду, все, что творится, злое иль доброе, ведомо ей, мы обо всем ей докладывали. В башню вела свинцовая лестница; пока вы не истребили дэвов, она была здесь, но эти три дня мы не можем найти лестницу, кормилица царевны не выходит и самой Кетеван не видно».

Огорчились мы, а [Хосро] поручил негру разузнать обо всем. Через некоторое время тот вернулся и сказал мне: «Я узнал, что места, где спрятана лестница, никто не знает, кроме кормилицы, а она поклялась тому дэву, которого вы убили, что она не отдаст Кетеван никому, кроме него. Ныне, когда вы его убили, она обозлилась и решила: «Раз ничем больше навредить не смогу, убью царевну!» Она разрушила лестницу, и Кетеван не может спуститься, и отсюда никому не подняться. Три дня она ничего не пила и не ела.

Завар сказал: «Покажи мне, где кормилица, я заставлю ее сказать правду». Повел негр его к кормилице.

А Хосро остался у подножия башни в великом гневе: «Если ничего не узнаю, весь город предам огню, не пощажу ни женщин, ни мужчин!»

Завар вошел к кормилице. Сперва низко ей поклонился, потом сказал: «Мы думали, что ты встретишь нашего царевича за стенами города и вместо сиятельных Царя и царицы примешь нас и поблагодаришь за освобождение Кетеван от дэвов и колдунов и в награду за это поможешь Хосро поскорей встретиться с царевной. Почему же ты прячешься дома и радости не видно на твоем лице?» Она ничего не ответила и даже головы не подняла, сидела с налитыми кровью глазами, нахмурив брови, с озлобленным сердцем. Вновь обратился к ней Завар: «О кормилица небесного светила! Отчего не изволишь отвечать? Правда, женщинам следует стесняться мужчин, но я всего-навсего воспитанный тобой раб, нас тебе нечего стесняться». Но и тогда она не издала ни звука. Не добившись лаской ответа, Завар сказал так: «Тебе, видно, не нравится почтительное обращение, ты продалась дьяволу и для дьявола стараешься! Встань, покажи нам, где лестница, а не то, клянусь несравненным Хосро, схвачу тебя и поволоку к тому месту, где мы убили подобного тебе колдуна-дэва, там тебя посажу на кол, и утешайте тогда друг друга!» Но и этой угрозой Завар не смог заставить заговорить колдунью, рожденную дэвом; в ответ на его угрозы она посмотрела на него взглядом, наводящим ужас. Встал Завар и сказал ей: «Я еще царевну не видел, и Хосро мне ничего не приказывал. Негоже мне без их ведома наказывать тебя. Сначала я пойду доложу Хосро, и, если до тех пор ты лестницу не покажешь, пеняй на себя! Тебя даже бог тогда не спасет, а о других и говорить нечего».

За это время негр обежал весь город и сообщил всем божьим людям о прибытии Хосро и об истреблении дэвов. Не все поверили, а пять старцев вышли навстречу Хосро и благословили его. Увидели они Завара, который гневался и бранился, и один из них спросил, почему он сердится. Мы объяснили, и он промолвил: «Об этом не тужите! Если господь ниспослал столько побед и помог одолеть стольких дэвов и колдунов, то и лестницу он поможет вам добыть». Стал премудрый старец увещевать кормилицу: «Почему прячешь лестницу? Почему следуешь дьявольской воле, а не ищешь божьей благодати?» Множество нравоучительных слов сказал он ей, но она не внимала ему. Встал тот божий человек и сказал ей так: «Не следовало тебе так поступать, тебе, а не им это во вред». Вышел он оттуда и пошел к подножию башни. Увидел там разгневанного Хосро и сказал ему: «Не гневайся, успокойся, избавитель наш! Предвижу я, что скоро ты встретишься с прекрасной Кетеван согласно воле божьей».

Услышав от него такие речи, Хосро возрадовался. Как солнце рассеивает туман, так эти слова согнали облако печали с его лица, расцветшего розой, сказал он так: «Нельзя мне больше ждать!» Обошел он эту башню, заливаясь горючими слезами, воздевая к небу руки и взывая к господу, останавливался у каждого из четырех углов. Прошел час, и там, где стоял тот старец, разверзлась земля так, словно кто-то топором рассек дерево, и показалась лестница. Как увидели мы лестницу, несказанно обрадовались, особенно Хосро. Стали мы копать в том месте, пока не показалась вся лестница целиком. Приказал Хосро: «Поднимите ее». Сначала тянули наши воины, но даже с места не сдвинули. Тогда Хосро обратился за помощью к горожанам: они скорее справятся, потому что привыкли делать это. Те отвечали: «Мы никогда за нее не брались, но теперь попытаемся». Очень старались они, но ничего сделать не смогли. Рассердился Хосро и вскричал: «Это, оказывается, страна каджей, а не честных людей». Испугались горожане, лица их сделались желтее шафрана, думали они, что Хосро их всех убьет. Хосро засучил рукава, подоткнул полы за пояс, в душе сомневался: а вдруг и сам не сумею поднять, попросил силы у творца, помянул имя господа, решительно подошел и поднял лестницу одной рукой, будто ветер перышко. Приставил ее к башне и быстро, как молния, взбежал наверх. Оттуда крикнул он нам: «Гурзи, Завар и почтенные старцы, следуйте за мной!» Мы поднялись.

Увидел Хосро деву, солнцеподобную, луноликую, стан ее был, словно кипарис, политый райской водой, глаза — чернильные озера, ресницы — стрелы черного дерева, а брови подобны дугообразному луку, лицо — утренней заре, уста — райской розе и зубы — жемчугу, уложенному между кораллом и рубином, лоб — хрусталю и волосы — аркану; ее краса была ярче солнца, на хрустальную шею ниспадали черные волосы; как Зуал и Отарид[52] на чистом небе, сверкала она, освещая башню. Красу ее не сумели бы передать древние художники. Не думаю, чтобы кто-нибудь хотя бы слыхал о такой красоте, а не то что видел своими глазами. Хосро не выдержал и от избытка желания и ее красоты упал без чувств у подножия ее престола. Кетеван сидела на престоле недвижно, словно стыдясь, отворачивала лицо. Некоторые ее прислужницы стояли подле нее, другие спешили за ароматными снадобьями, несли сосуды с розовой водой.

Когда мы вошли, увидев нас, они все это поставили там, отошли и стали за своей госпожой. Мы остановились, пораженные: «Что произошло с Хосро?» Стали окликать его, приводить в чувство, окропили розовой водой, поднесли ему нюхательных солей. Я воскликнул: «Недостойное вершишь, царевич! Столько сражений с дэвами и каджами не могли тебя поколебать, а когда достиг желаемого и увидел ее, неужели страсть так одолела тебя?»

Как услышал он мой голос, вскочил, словно тигр, протер глаза, огляделся, увидел красавицу, поразившую его, поднялся на престол и сказал мне: «Не думай, будто я стыжусь того, что из-за Кетеван лишился чувств». Он хотел поцеловать лик ее солнечный, но дева опускала голову и стыдливо закрывала лицо, пылала, словно светильник, и не покорялась, не позволяла себя целовать. Тогда я обратился к царевичу: «Что ты спешишь, теперь уже никто не может тебе помешать. Надо скорее сообщить царю о случившемся». Хосро отвечал: «Тебя я не отпущу, а кто желает, пусть отправляется [в Желтый город]». Посоветовал я ему: «Сейчас пойдем отдохнем, выберем место для пиршества».

Спустились мы с башни, и сказали нам горожане: «Ступайте поглядите. Если достоин царя наш дворец, отдохните там, если же нет, то что нам делать?!» Вошли мы в царские чертоги, ослепившие нас своим сиянием. Столь высоки и просторны были они, что не видно было ни потолка, ни стен. Удивился я: «Кто создал такие обширные палаты?!» О роскоши такой я не слыхивал никогда, а видеть — и подавно не видывал! Ни подобных ковров, ни таких драгоценных камней не встречал я в покоях других государей. Престол был усыпан самоцветами — от подножия до кровли, стены выложены из желтого тесаного камня и украшены резьбой. Все, что есть доброго на этом свете или дурного на том свете, все без исключения было изображено на стенах.

Вышел я из дворца, но в башню подниматься не стал, окликнул Хосро снизу: «Теперь не время уединяться, спустись сюда, чтобы твои подданные — старые и новые — возрадовались такому проявлению милости божьей и насладились пребыванием с тобой». Засмеялся Хосро и встал. Кетеван не была еще облачена в нарядное и праздничное платье, была она одета в платье лилового цвета[53], и не было на ней украшений. Хосро сказал ей: «Не траурный у нас час, облачись как подобает, как тебе к лицу и меня достойно, а если у тебя нет чего — я велю доставить». При этих словах Кетеван улыбнулась, но тотчас пролила слезы. Тогда Хосро взял ее за руку и молвил: «Идем, солнце мое! Тебя создал господь как украшение, и изделия рук человеческих тебе ни к чему!» Молчала Кетеван и не двигалась с места, словно не слыхала речей Хосро. Тогда разгневался Хосро: «Отчего ты смотришь на меня свысока? Если бы даже простой нищий совершил то, что я, то и тогда не следовало бы тебе отвергать его, ибо ради тебя претерпел я великие беды! Почему отвергаешь меня, чем не угодил я тебе?» Поднял Хосро ее, как малое дитя, и, когда донес до двери, почтенные старцы обратились к нему с увещеваниями: «Не поступай, государь, подобно юнцу! Все — от мала до велика — жаждут видеть вас вместе, все горожане высыпали на крыши домов и во дворы, и так предстать перед ними недостойно ни тебя, ни Кетеван». Посадил [Хосро царевну] и сказал: «Ты хоть старых людей послушай и поступай должным образом!»

Ничего не оставалось делать! Впереди выступали мудрые старцы, за ними Хосро с Кетеван — рука об руку, позади следовали прислужницы. Казалось, будто солнце и луна соединились и сонм звезд следует за ними. Спустились они по лестнице, вельможи встретили их у подножия башни. Под ноги им стелили они златотканую парчу, а в руках держали подносы с самоцветами и жемчугами. Благословили они [нареченных] и осыпали их драгоценными камнями и молвили: «Звездочеты давно предсказывали твое прибытие. Ты достоин великой славы: кто, подобно тебе, опоясан доспехами, кто рассекал вражеские груди, кто истребил дружины Дэвов, стер с лица земли каджей и богатырей, кто без труда овладел престолом великих государей и кто как не ты достоин престола и венца? Когда ты истребил наших врагов и заставил плакать их родичей, твое имя тогда на облаках было начертано. Одетые тобой кандалы, верим мы, никому не разбить, и человека, раненного твоей палицей, никому не исцелить. Но позволь нам сказать тебе: «Столько лет мы были беззащитны и разорены дэвами и колдунами, в страхе перед ними мы утратили надежду, наконец удостоились счастья увидеть такого славного царя, как ты. Теперь не покидай нас, не справив свадьбы, не оставляй пустым трон и венец наших царей. Неплохой это престол, и венец, и город с крепостью».

Хосро отвечал: «Не могу я, не повидав моих родителей, справлять свадьбу! Не бывать тому, чтобы они там плакали и горевали, а я здесь на свадьбе веселился!» Я посоветовал ему: «Нужно сказать правду, эти каменные дома лучше ваших, украшенных драгоценными камнями. Но если мы здесь будем ждать свадьбу, боюсь, что слезы царя и царицы превратятся в море и снесут Желтый город, а их колени уже не согнутся от долгого стояния на ногах: ведь они столько времени стоят и со слезами молят господа. Пошлем Завара с вестями, пусть он утешит их, а после этого, желаешь — сыграй свадьбу здесь, желаешь — там. До того же отдыхай с нами и пируй!»

Поблагодарили меня за совет. Завара отправили в Желтый город с благими вестями, мы же остались там. Кетеван удалилась в свои покои, а Хосро остался в том прекрасном дворце. В тот день устроили нам такой пир, какого никто не помнил. Мы думали, что раз они были заключены в скале, то ничего, достойного царя, у них не будет, но, когда сели за стол, увидели, скатерть, усыпанную самоцветами и жемчугами, драгоценные чаши и кувшины. Певцы и музыканты услаждали наш слух. В тот день Хосро пировал и наслаждался весельем, но тосковал без Кетеван. Часто он вставал и уходил навестить ее. Кетеван сомкнула коралловые уста и скрыла жемчужные зубы, от чрезмерной стыдливости клонила голову, словно лилия, и тихо вздыхала. Хосро радовался, глядя на ее светлый лик, но не мог добиться от нее ни слова. Хосро возвращался и вновь принимался за пиршество. Прискучило ему питье, велел он убрать со стола и решил отдохнуть, однако этот отдых был больше похож на безумие: то вставал он, то ложился, глаз сомкнуть не мог и маялся так до возвращения Завара. Новые подданные старались его развлечь, тешили разными зрелищами.

На другой день, прежде чем Хосро вышел из своих покоев, собрались старцы, облачились в белое, взяли в руки книги и встали отдельной группой. Седовласые мужи тоже собрались, и каждый держал знак своего ремесла и должности. Зрелые мужи — ни старцы и ни юнцы — встали отдельно, держа по птице на руке. А отроки с пробивающейся бородой стояли с чоганами в руках. Эти группы состояли из знатных вельмож, не было среди них ни одного незнатного человека. Если бы видели их, то сказали бы: нет ничего прекраснее их облачения — каждая группа была в одежде одного цвета. В тот день они встретили Хосро в таком порядке. Когда Хосро вышел на площадь, сначала подошли старцы в белом, приветствовали его, благословили и осыпали самоцветами, прочли молитвенные книги. Затем подошли седовласые мужи в лиловых одеяниях, и каждый преподнес Хосро по одному кольцу-печатке. Какие они занимали [при дворе] должности, такие кольца преподносили. Затем подошли зрелые мужи, облаченные в одежды цвета померанца, и поднесли царевичу птиц: мы, мол, слышали, что царь — любитель охоты. Неужели он думает, что у нас нет птиц? Затем подошла группа юношей в черном, в одеждах, расшитых жемчугами, и преподнесли они осыпанные дорогими камнями чоганы: «Неужели царю неизвестно, как играют в мяч наши юноши?» После подошли люди в красном, восхвалили они Хосро — каждый преподнес по луку и стреле — и молвили: «Неужели царь думает, что наши витязи не владеют луком и стрелой? Вот какие у нас луки!» Лук был очень большой, а стрелы такие толстые, что в нашем войске никто, кроме Хосро, [ведь Завара не было], не мог натянуть тетиву и никто не мог рукой дотянуться до конца стрелы. Хосро это было приятно, и он поблагодарил [за дары и почести].

[…]К тому времени подоспел Завар. Возрадовались мы. Встал сам Хосро, пошел ему навстречу, спросил об отце. Тот доложил: «После того как вы уехали, Царь не выходил из церкви, не знал передышки от слез и молитв, покинул свой трон и вельмож. Как я пришел, возвестил о многочисленных ваших победах и благоденствии, он обнажил голову и возблагодарил господа, еще три дня и ночи стоял на ногах и благодарил бога со слезами, ни на что не глядя и ни с кем не заговаривая. Затем призвал он слуг, приказал им открыть двери старых сокровищниц, щедро одарил нищих многое пожертвовал церквам и монастырям. Затем спросил у меня о сыне, и я сообщил ему все без утайки. Царь обрадовался и велел визирям и дидебулам готовиться к свадьбе.

Зазвучали трубы и литавры; от радости трудно было устоять на ногах, подаркам и милостям, которых я был удостоен, не было счета. Царь, исполняя свой зарок, не прекращал молитвы, но велел вельможам с музыкой встречать [молодых]: «Не сегодня завтра, сказал он, они прибудут сюда».

Хосро обрадовался и молвил следующее: «Этой ночью мы попируем и отдохнем, а слуги пусть уложат вещи и снаряжение, для Кетеван пусть приготовят паланкин; как рассветет, отправимся им навстречу». В ту ночь мы пировали. Раньше обычного приказал Хосро убрать столы и молвил: «Как рассветет, вещи выносите в поле, все, что надо забрать с собой, держите наготове; когда я проснусь, чтобы паланкин был подан». С тем и улегся он почивать. Рано утром Хосро вышел. Все его повеления были выполнены. Это было ему приятно, и он похвалил паланкин Кетеван. Сам пошел за ней. Она не украсила себя драгоценностями и не надела на голову венец. Была облачена в лиловое [платье] и волосы покрыла белой накидкой. Вывел Хосро Кетеван, и за ней вышел бесчисленный сонм светил. Для Кетеван воздвигли изумрудный престол на слоне и над ним — балдахин из цельного рубина. В паланкин посадил ее сам Хосро. Прислужниц всех усадил на отменных коней в драгоценной сбруе. Сам Хосро оседлал своего пегого коня. Вслед за ним и мы сели на коней, и все тамошние вельможи. Так громко заиграли трубы, что их звук достигал небес. Выступили мы из города, растянулись в поле, начали испытывать лошадей, играть в мяч, пускать стрелы, играть, гоняться за птицами. Шли мы со смехом и шутками, как подобает победителям, возвысившимся над врагами и готовящимся к свадьбе. Царило большое веселье, и путешествие наше было приятным.

Прошли мы немного. Вскоре донеслись до нас звуки труб и барабанов, столь громкие, что рядом с ними наших труб уже не было слышно. Мы подумали, что едет царь Нушреван. Заторопились и мы. Сошлись идущие и с той и с другой стороны, слились звуки труб, литавр и барабанов. Войска Хосро не умещались на земле, поднятая конницей пыль затмевала солнце. Дивились все снаряжению воинов и прекрасному убранству. Спешились они и, как подобает, поздравили Хосро с победой, осыпали его самоцветами и молвили так: «Судьба да не насытится любовью к тебе, солнцеподобный государь, герой среди героев! Всеблагой да исполнит твои желания и пошлет многие лета царствования! Ты избавил нас от кровожадного Барзина, искоренил в нашем сердце страх перед ним и обновил древний трон наших царей, освободил от дэвов и чародеев царевну Кетеван, украшающую мир, источающую свет, ликом подобную солнцу и устами _ розе, изъял из ее светлого сердца печаль. Подобного подвига никто прежде не совершал и впредь никто не совершит». Хосро поблагодарил гонцов, спросил о царе. Они поведали о большом веселье, но сказали, что, покуда своими глазами Нушреван не увидит сына, до того и во двор не выйдет, и слезных молений не оставит. Сказал Хосро: «Какая же это радость, если они не выйдут мне навстречу, пока я не войду в дом!»

Продолжали мы путь с весельем и играми. Прошло немного времени, и сказал Хосро мне и Завару: «Хочу одну шутку устроить, но не знаю, что вы на это скажете». Мы. спросили: «Какую же?» Молвил: «Хочу этой ночью в такое время пробраться к родителям моим, чтобы никто об этом не знал, пусть подготовятся они к свадьбе. Иначе эти люди могут подумать, что отец не любит меня и потому ни о чем не заботится, а ведь он из-за молитвы не делает ничего. И потом я не хочу, чтобы гостям показалось, что их встретили неподобающе». Завар рассмеялся: «Как бы шутка не вышла дурной». Я же добавил: «Это дело опасное, как бы вместо радости не вышло горе». Хосро засмеялся и сказал: «Как же вы не поняли, что опасность нам не грозит».

Как стемнело, оседлал Хосро коня. Взял с собой меня и Завара, а больше никого. Прибыли мы в тот город. Городские ворота никогда не закрывались, и теперь они были открыты. Проехали мы город, не производя шума, явились туда, где царь молился и лил горючие слезы. Когда мы подошли к двери, все слуги спали: с одной стороны — государевы, с другой — государыни. Мы прошли между ними. Лошадей мы оставили во дворе, никого не разбудив. Сначала Хосро вошел к царю. Мы следили за ним снаружи.

Услышав шаги Хосро, царь не оглянулся и даже не обратил на него внимания: думал, что это священник. Хосро бросился в ноги к отцу. Взглянул на него царь, но не прикоснулся к сыну, снова пролил горючие слезы и воздел руки, вопрошая господа: это видение было явью или мечтой? Тогда сказал Хосро: «Государь! Не такой я негодный сын, чтобы ты не замечал меня». Тут и мы заговорили с ним. Я сказал так: «Царь не заметил прихода Хосро, иначе перестал бы молиться». Тут он словно очнулся ото сна и вскричал: «О, неужели я удостоился этого!» Обнял он сына, и мы долго не могли оторвать их друг от друга.

Пока мы разговаривали, проснулись и слуги, радостно повторяли они имя Хосро. Царица, услышав этот шум, выбежала босая и подошла к сыну. Мы сообщили Хосро о приходе матери, но он никак не мог высвободиться из объятий отца. Мы поздравили царицу с возвращением сына, и она кинулась ему в ноги, обняла их, тогда как отец обнимал его за шею. Хосро сказал отцу и матери: «Отчего вы так поступаете, отчего навлекаете на меня божий гнев? Если вы меня жалеете, то не оставляйте тщетными ваши молитвы. Я не должен был теперь являться сюда, но очень много чужеземцев прибудет со мной, я же множество добрых обычаев и порядков у них видел и не хотел, чтобы вы их встретили, не приготовившись. Теперь ты увидел меня и зарок свой сдержал, выходи и устрой все так, чтобы они сказали: вот это царство и порядок! Если же осудят они наш уклад, то что мне тогда делать!» Царь отвечал: «Сын мой, до сих пор и я знал все, что подобает знать царю, но если их уклад и порядок известен Гурзи, то оставь его здесь, пусть он скажет, у нас лучше или у них». Хосро сказал на это: «Мне надо вернуться обратно, потому что никто не знает о нашем уходе, вечером я прибуду туда, если прикажешь, утром я пришлю его (Гурзи), а сам явлюсь через три дня». Царь не согласился: «Вы отправляйтесь, а он (Гурзи) пусть останется здесь».

Хосро уехал. Я остался при царе. Мы начали готовиться к приему гостей. Призвал царь всех мастеров, бывших в его владениях, и от своей двери до городских ворот в два ряда приказал поставить серебряные деревья с золотыми и изумрудными листьями. На каждое дерево посадили по одному музыканту так, что их никто не видел, а слышна была только музыка. Дорогу вымостили золотыми кирпичами, с обеих сторон поставили слуг, в руки им дали кадильницы с мускусом и амброй, и они воскуривали благовония. На протяжении трех агаджи посадили разукрашенных тигров и львов, посередине постелили парчу и разбили шатры, шитые чистым золотом. Дорогу на протяжении трех дней пути устлали коврами. Город был так освещен факелами, что издали можно было подумать, что все пылает.

Во всех приготовлениях участвовал сам царь Нушреван. Повелел он мне: «Ты видел тамошнее убранство, так постарайся, чтобы мы превзошли их десятикратно». На площади поставили мы трон, равного которому не было на земле. Сам этот трон был сделан из алого яхонта и жемчуга; со всех четырех сторон окружали его четыре больших дерева с цветами дивной раскраски, а между деревьев ходили павлины с распущенными хвостами, а на ветвях сидели огромные птицы-паскунджи, которые затеняли не только трон, но и многое другое. Они держали в клювах по драгоценному камню, и блеск самоцветов освещал всю площадь. У подножия трона сидело триста нищих, а от трона и до самых городских ворот стояли божьи люди и, воздев руки к небу, возносили хвалу и славу господу за освобождение Хосро. Что могло быть слаще их голосов! Пятнадцать дворцов, самых красивых и самых больших, убрали и разукрасили к свадьбе.

Окончив приготовления, царь созвал своих визирей и дидебулов и выехал встречать сына. Двинулись они навстречу друг другу: с одной стороны Хосро со свитой, с другой — царь Нушреван со своими приближенными. С обеих сторон раздавались звуки труб и барабанов. Сошлись оба войска, и было такое множество народу, что цари не смогли спешиться и приветствовали друг друга, не слезая с коней. Царь обратился к Хосро с такими словами: «Негоже тебе одному быть! Иди сядь с твоим солнцем, и я доставлю вас в паланкине». Хосро ответил: «Я не допущу, чтобы меня несли в паланкине, а вы сидели на лошади». Но царь настаивал. Остановились они, дожидаясь, когда принесут паланкин.

Когда показался паланкин в сопровождении святых отцов и отшельников, которые молились, пели и славили господа, царь тотчас же спешился. Как увидели они царя пешим, скромно идущим, удивились и заторопились ему навстречу, пали перед ним ниц и почтили, благословили его сладкими словами. Царь хотел почтить их первым, и ему было неприятно, что они упредили его, но уже ничего нельзя было поделать. Он направился к ним, пал ниц, облобызал им ноги. Они же вознесли молитву господу во здравие царя. Обласкав всех, царь пешком подошел к невестке, поклонился ей и приложился к паланкину. Сказал так: «Недостоин я от бога такой милости, чтобы дочь моего царя стала моей невесткой!» Столь многими самоцветами и жемчугами обсыпал он ее, что образовался холм величиной со слона. Затем приказал [Нушреван] сыну: «Теперь и ты взойди, и сядьте рядом, украсьте друг друга, порадуйте меня, старика, помолодею я, увидев вас вместе».

Сели они рядом, благословил их царь и велел идти дальше. Он водил их по разукрашенным дорогам, и все осыпали их самоцветами и жемчугами и золотыми и серебряными монетами, так что слон Кетеван ступал по драгоценным камням и жемчугам. Был отдан приказ: эти камни и золото могли брать только убогие, вдовы и сироты, а остальным воспрещалось взять хотя бы драхму. Все должно было оставаться так. По пути к городу их встречали знатные дидебулы и придворные и осыпали их драгоценными камнями. Когда подошли к городским воротам, вышли им навстречу священнослужители и монахи, а к ним заспешили те святые отцы и отшельники, которые сопровождали паланкин Кетеван. Клянусь вам, этот день можно сравнить лишь с пением ангелов и с пребыванием в Эдеме, на земную жизнь это вовсе не походило. Можно сказать, что их встреча уподобила город раю. Облобызали они друг друга, затем отверзли уста и благословили жениха и невесту.

Вошли мы в город, вышла навстречу царица, чью радость язык выразить не в силах, и щедро одарила их, поднесла столько даров, что песка морского.

Сказали почтенные монахи: «Поведем их сначала в дом господень». И благословили их, и венчали алмазным венцом. Потом усадили на престол, который стоял на площади. Выстроилась свита женщин и мужчин, коим не было числа, и начался такой пир, о котором никто никогда и не слыхивал. На следующий день вошли они в роскошные палаты, воссели на еще более драгоценный престол, венчали главу венцом из желтого яхонта и еще слаще пировали. Так пятнадцать дней справляли они свадьбу, переходя в более прекрасные дворцы, меняя венцы и престолы, расточая все больше даров.

На шестнадцатый день Хосро поднес отцу перечень богатств, которые своим мечом завоевал у Желтой скалы и во владениях морского царя. Затем велел визирям и придворным чинам — кому какие печати и ключи были сданы на хранение — все преподнести царю [Нушревану]. Сын сказал так: «Не моя в том заслуга, благодаря вашим молениям покорил я врагов, самому господу неугодно было отторгнуть эти владения от вашего царства. Отправь туда верных и послушных людей, пусть они правят новыми землями и вразумляют жителей, как следует угождать тебе. У разных народов различные нравы, а эти воспитаны другим господином, их обычаи покажутся вам негодными».

Царь в ответ благословил сына: «Творец и создатель вселенной да не умалит вовеки мощи твоей длани! Врагов и противников твоих пусть всегда повергает к твоим ногам, так же как ныне даровал он тебе силу совершить то, чего ни один человек не совершал! Тебе следует теперь царствовать, а я состарился и должен печься о своей душе и молить бога о том, чтобы ты благоденствовал. Жизнь отца твоего, свет очей моих, Хосро! Пусть дарует тебе господь спокойное царствование! Как господь подчинил твоему мечу многие страны, так и ты подчиняйся его воле. Не забывай о любви к господу и будь милостив к нищим и убогим! Разве я был достоин венца и престола и такой славы, но господь потому сжалился надо мной, что двери моего Дворца были открыты для всех, стол всегда накрыт казна щедра. Ты превосходишь меня доблестями и мудростью, также превзойди меня милостью ко всем и скромностью. Я не говорю тебе, чтобы ты был чересчур снисходителен. Когда правители проявляют мягкость, невежественные люди выходят из повиновения, и множество злых дел сеется в стране, и бог будет раздосадован, и люди встревожены. Ликом будь грозен, чтобы внушать подданным страх, а сердцем милостив! Избегай убиения людей и кровопролития. Будь высок делами и скромен сердцем! Не жалей богатства, и пусть сердце твое не стремится к стяжательству! Трать свое имущество на добрые деяния, и господь умножит твои богатства. Не одаряй близких и друзей своих чужими владениями и имуществом. И насилием и несправедливостью не наживай богатства, не грабь слабых и беззащитных, обогащай преданных тебе и близких, но жалуй больше всех неимущих и немощных. Уважай старцев, отвергай мздоимство, добивайся правды — все это есть деяния добра».

Вот чему учил отец Хосро, а он покорно внимал ему и радовался. Затем поднялся и сказал так: «О государь, богом любимый, величайший из всех царей! Зачем ты велишь мне быть царем! Не только неприятно мне это слушать, но от горчайшей печали не желаю я дожить до тех дней, когда вы, как обычно, не будете восседать на вашем троне, а я по-рабски не буду стоять перед вами и подчиняться вашим повелениям! Пока ты жив, как я могу противиться твоей воле! Если по глупости или жадности не сделаю того, что прикажешь, не называй меня впредь человеком и не дозволяй ходить по твоей земле».

Царь благословил его, поцеловал в очи и уста и многократно повторил просьбу сесть царем в Желтом городе, но Хосро не пожелал и не позволил своему отцу покинуть престол.

Прошло еще двадцать дней, и истек срок, положенный [Нушреваном] для моего пребывания в Желтом городе. Прошло пятнадцать лет, и я стал собираться на родину. Сказал мне царь: «Понимаю, соскучился ты по своим родителям, много тревог пережито тобою из-за нас, много лишений тебе довелось претерпеть, но благодаря тебе мы многое приобрели, и ты будешь вознагражден. Если бы ты остался здесь, всю жизнь мы посвятили бы тебе. И находясь здесь, ты бы мог быть полезен своим родителям».

Я засмеялся и ответил: «По милости господней и на ваше счастье, у меня не такие бедные родители, чтобы ради богатств я остался здесь, но желание вам служить и радость общения с вами заставили меня покинуть и дом и родителей. По вашей милости я ни в чем не знаю недостатка, каждый день провожу время в пирах и отдохновении, но родители мои льют слезы и печалятся, владению всей страной они предпочитают свидание со мной». Сказал тогда царь: «Немного еще повремени, осмотрим завоеванные моим сыном города и страны. А после я постараюсь не остаться перед тобой в долгу». Что было делать? Задержался я там, еще, но поторопил их: «Лучше пораньше нам ехать, не то новые подданные без господина скоро становятся легкомысленными».

Не откладывая, на следующий же день все поднялись, взяли с собой цариц, отправились с весельем и музыкой. Сперва отправились в Морское царство. Увидели красивый и богатый город, нарядно украшенный. Возрадовался царь Нушреван, установил там свой порядок, приставил управителей, поручил им, чтобы не чинили они никакого насилия и несправедливости над неимущими и немощными и не давали возгордиться богатым. Ничего не отменил он из тамошних законов, только одну казну подарил мне и раздал многое богатым и бедным. Все три войска так обогатились, что увезти все им было трудно. Уехали мы оттуда, и, как подъехали к берегу моря, поглядели на Желтую скалу, отражалось в ней все, что было в том городе. Сияла она подобно райской лампаде.

Вступил царь в город. Восхищался и дивился он тамошним порядкам, нраву и убранству. Обошел все горы, скалы и ущелья, отыскал святых людей, облобызал их и получил от них благословение. Раздал и там сокровищ без счета, а мне столько подарил, что если всю жизнь мою горстями буду рассыпать подаренное, и то всего не исчерпаю!

Там пировали мы девять дней, и повелел Нушреван вельможам и старейшинам города: «Я ставлю над вами Завара; чтоб никто не смел прекословить его воле, он знает, как лучше услужить нам!» Я сказал на это: «Завар не должен владеть этим городом, а то понесет Ущерб. Когда у царевича Хосро подрастут достойные его сыновья, старшему отдайте этот город, а младшему — Морское царство». Молвил царь: «Счастливый будет город, если сын Хосро будет владеть им». С того дня именовался этот город Счастливым, и никто больше не называл его Желтой скалой.

Покинул царь те владения, но прежде приказал Завару: «Со стороны моря воздвигни стену, чтобы никто к этой скале не мог подступиться. И проруби дорогу к нам, чтобы объединить Желтый город со Счастливым» Стал Завар трудиться. Царевич не выдерживал разлуки с ним и часто приходил его повидать.

Прошло еще три месяца. Была построена такая стена, что за ней ничего не было видно со стороны моря. И дороги не было видно, и даже знающий человек не заметил бы, где была та скала и город, в ней построенный. А дорогу найти и местность узнать не смог бы никто, так все изменилось: была проложена дивная дорога, а вдоль дороги выстроены такие прекрасные караван-сараи, что сам царь Нушреван и умные, многоопытные вельможи всех трех царств удивлялись: «Как это он умеет делать такие дела и у кого он этому научился?» Кроме того, он проложил много тайных ходов, а возведенным им домам не было числа.

Когда царь все обошел и увидел, что до завершения осталось немного, похвалил он Завара и оказал ему множество милостей. Потом он ушел и пировал и веселился в своем городе. Каждый день тешились они и развлекались.

Так прошла еще неделя. Сидели все, пировали, как вдруг примчался гонец на коне и доложил: «Завара тяжело ранил дракон, и пусть царь поможет ему!» Вскочил Хосро, сел на коня, и я поспешил за ним. Старый визирь подступил к царю: «Что ты со мной сделал, зачем убил его?» Горевали они и плакали. Прискакали мы и увидели, что Завар все завершил, только оставалось приладить ворота. Но когда-то, оказывается, в том месте сделал себе пещеру дракон. Как начали рубить скалу, выскочил он и убил двенадцать человек, Завар разделался с ним, однако тот успел тяжело его ранить, и он находился на краю гибели. Удивила нас величина дракона, опечалила участь Завара. Стали мы бить себя по голове и плакать. Потом перевернули Завара лицом вверх, перенесли в другое место, но, как ни старались, не могли привести его в себя. Царевич Хосро готов был умереть вместе с ним.

Сел он у его изголовья, положил голову к себе на колени и стал плакать и причитать. Никакими уговорами не мог я его успокоить. Но тут пожелал господь, и вспомнил я, что при рождении Хосро прилетела птица паскунджи и дала царю свое перо: «Если плохо тебе придется, подпали перо, и я помогу тебе!» То перо было у Хосро. Как напомнил я ему об этом, тотчас достал он его, и мы подожгли перо. Через некоторое время все вокруг потемнело — и скала и поле. Явилась паскунджи. Хосро с почтением приветствовал ее, поцеловал крыло и когти, взмолился, повел за собой и указал на Завара. Отвечала паскунджи: «Из-за него я бы не явилась, но, раз вы обманом заманили меня, помогу, вижу, что нужен этот юноша тебе, не убью его». Стала птица клювом высасывать [яд из раны] и высасывала до тех пор, пока не привела Завара в чувство. Придя в себя, Завар вздохнул, а птица еще сильнее стала высасывать отравленную кровь, пока не очистила рану. Затем улетела, нарвала когтями траву, принесла нам. «Высушите, — сказала, — приложите к ранам». Улетела птица паскунджи и унесла в когтях того дракона — огромного, как гора, — склевала его. Мы же принесли много той травы, высушили ее, натолкли и насыпали на рану. Через неделю Завар был целехонек и ничего у него не болело.

Когда все было закончено и налажено, отправился я на родину. Сюда я прибыл совсем недавно и вот рассказываю вам обо всем. А тебе, Русудан, следует вести себя так, как вели себя наши родители в разлуке со мной. Зачем ты убиваешься? Терпеливо дожидайся божьей милости.

Сказал четвертый брат, которого звали Барам: «Я глазами своими не видел, но от сарацинов на их языке слышал одну необычайную и прекрасную для слуха повесть, с их языка я переложил ее на грузинскую речь и доложу ее вам. Послушай сначала об их бедах, а потом о неизбывной радости».