Она стояла, тяжело опершись о старый комод, покрытый желтыми кружевами и вазочками с пучками бессмертника, и пыталась разглядеть свое лицо, несколько раз с очевидным сарказмом повторив при этом: «Ну, ну». Затем обернулась и, придерживая простыню на груди, откинула волосы со лба.
– Рикошет? – спросила про багровый шрам.
– Почти, – кивнул Зуев, выставляя на «стол» треснутую тарелку, на которой лежали пять картофелин, посыпанных зеленью.
– Почти? – то ли переспросила, то ли задумалась, прихрамывая, подошла к «столу» и с гримасой боли села на второй стул. – Голова раскалывается на части.
Зуев молча взял одну из картофелин, макнул ее в налитое на блюдце тонкой лужицей масло и стал есть.
– Не густо, – она откусила кусок картошки, обожглась, взяла хлеб. – Почему хлеб сухой?
– Засох, – ответил Зуев.
– А молочка нет? Молочка бы хорошо.
– Хорошо бы, – согласился Зуев и, уже тяжело вставая, добавил. – Но нету.
– Не густо, – повторила она и приподняла край скатерти. – Это не для меня случайно приготовлено?
– Для меня, – ответил Зуев.
– Запасливый, – похвалила она, зажала рот и, привстав и согнувшись, заковыляла во двор.