Она стояла у зеркала и рассматривала фотографии.
– А это кто?
– Катя и Павлик.
– А это?
– Это я. На целине.
– Я бы не устояла! Класс! А чуб-то какой! Гарный хлопец! А это кто?
– Это мой отец.
– Надо же. Сапоги. Пальто. Я думала, что тогда в лаптях все ходили.
– Я, бывало, одевал. Пацаном.
– Лица жалко не видно. Сколько у вас в роду живут?
– Как кому повезет.
– Петр, долгожительство – это вещь наследственная! По наследству передается. Может, тебе на роду написано не семьдесят два, а сто два года прожить?
– Да не довелось как-то никому до своей смерти дожить. Все помогали.
– А я и сама не хочу долго! Лучше уж быстро, но ярко! Чтобы полной чашей! Не хочу тлеть, дымить и вонять! Кому я буду нужна в семьдесят два года!? Кому ты нужен в свои семьдесят два?
– Не знаю. Вот разве тебе… пригодился.
– Мне? Подарили хромому клюшку в обмен на кислородную подушку! Мы с тобой не пара. Со здоровьем у нас с тобой, Михалыч, неважняк!
– У тебя есть хоть где жить?
– А это где угодно. Были бы деньги!
– Хочешь – живи здесь.
– У тебя таких денег, Петруха, нет. А бесплатно? Я же не армия спасения. И куда же я тебя дену?
– А куда меня девать…. Все туда же. Мне уж недолго осталось.
– Нет уж, Петя. Копти себе небо дальше! Ты же вроде как не куришь? Завидная партия! Я ведь твоя должница, если не прихлопнут, так телевизор тебе из города пришлю. На батарейках. А то ты тут совсем одичаешь!
– А чего там хорошего, в телевизоре-то?
– Хорошего? – она обернулась. – Хорошего мало. Зато как посмотришь или послушаешь, своя жизнь лучше кажется. Или наоборот. Ты вот к смерти готовишься, а зря. К жизни надо готовиться. Смерть и так придет, готовься или не готовься. Придет – и все. Хорошо, если во сне. А если заживо будет пожирать, рвать по кусочкам!?
На глазах у нее заблестели слезы. Она замолчала, посмотрела в окно.
– Что-то я совсем у тебя разнюнилась. А ведь когда-то железкой звали. Ну что, Зуев, прошу за стол. Только переоденься, не жмись. Праздник все-таки. Поторжественней, поторжественней!