Рыбацкие страсти и Встречи

Удар молнии

В теплое росистое утро 14 июня 1954 года с группой ровесников я оказался с удочкой на берегу Кичуя. Там мы разбрелись по своим излюбленным местам. У каждого из нас такие места были. У кого-то именно там сорвалась с крючка большая рыба – голавль весом в 2 кг. У другого – попался когда-то на крючок голавль еще крупнее. И хотя он до конца боролся за свою жизнь, все же был вытащен каким-то чудом на берег и позднее угодил в домашнюю уху. Каждый из нас помнил такие места и ждал повторения былого, но на более удачной основе.

С утра уже жарко палило солнце, было душно. Через час-другой мы наверняка стали бы собираться в одном месте, и началось бы в сопровождении фонтанов брызг азартное купание. Но до этого радостного события дело в этот раз не дошло. Потягивал легонький юго-западный ветерок, на небе появились мощные кучевые облака, а издали стали доноситься до нас глуховатые раскаты грома.

Надо признаться, что летней грозы в сельской местности боятся сильнее, чем в городе. Деревня и вся окружающая ее местность полностью открыты перед любой стихией: нет там искусственных громоотводов и более надежных укрытий, кроме кроны раскидистой ветлы да ветхих соломенных крыш деревянных изб. В пору моего детства считалось, что переносить грозу в открытом поле или на лугах у реки еще опаснее, чем дома в деревне. Поэтому родители, уходя на работу, наказывали нам, чтобы мы бежали домой при виде надвигающейся свинцово-лиловой тучи.

Услышав на Кичуе первые раскаты грома, мы как-то разочарованно засуетились и стали обсуждать, что же нам делать. Тем временем туча взмывала, приближаясь, и заняла собой едва ли не половину неба. Поколебавшись, мы начали сматывать удочки и заторопились домой, постепенно ускоряя шаг. От Кичуя до наших хат было примерно 2,5 км пути. Бежали мы прямо навстречу двигающейся на нас туче. Тут мы, не зная того, действовали прямо по совету полководца А. В. Суворова: «Не ждать приближения опасности, а двигаться навстречу ей…». Гроза уже вовсю бушевала. Раскаты грома следовали почти мгновенно за многочисленными молниями. Гремело же так, что даже содрогалась земля под нашими босыми ногами. У леса, что находился за нашей деревней, темной свинцовой стеной шел уже мощный ливень. Попасть под него нам очень не хотелось, и бегу своему мы прибавили жару. Но когда бежали, грозы боялись еще больше: старшие нам советовали, что в грозу лучше не бегать, и приводили пример, свидетелями которого мы были сами. Однажды к соседскому дому во время сильной грозы и ливня мчался теленок, и в него попал разряд молнии. Мы видели, как он упал замертво, будто подкошенный. И все-таки мы бежали столь быстро, что успели заскочить в свои родные хаты, и одновременно с этим на деревню обрушился сильнейший ливень.

Бабушка была дома. Она обрадовалась моему возвращению. Она и моя сестра готовили ведра и тазики, поскольку из опыта знали, что наша ветхая крыша пропускает через себя, намокая, практически весь дождь в нашу «горницу».

Гроза и дождь усиливались: на улице стало сумеречно, как будто наступило полное солнечное затмение. Вскоре в ведра и тазики через крышу и потолок избы струйками и ручейками потекла желтовато-коричневая, как заварка чая, дождевая вода. Посуды явно не хватало: с потолка на пол текли все новые и новые струйки воды. От них уже негде было укрыться, и мы вымокли до нитки.

В самый разгар этого буйства стихии кто-то из взрослых пробежал по улице с отчаянным криком: «Пожар!». В деревне это слово наряду со словом «смерть» считается самым страшным. Бабушка рассказывала нам, как много раз горела деревня. Бывали случаи, когда не оставалось в целости ни одного дома: выгорало все подчистую. Люди после пожара ютились в погребах и землянках. В невероятных лишениях и муках на расчищенном пепелище снова стучали топоры и звенели пилы. Люди, как муравьи, строили себе новый приют, к сожалению, зачастую только до очередного пожара.

После услышанного возгласа мы с бабушкой выскочили во двор посмотреть, не мы ли горим. К счастью, в своем дворе мы не увидели ни пламени, ни дыма. А, выйдя на улицу, заметили поднимающийся большой столб дыма в районе дальнего нижнего конца нашей деревни. Ливень тем временем не прекращался.

Бабушка, явно перепуганная больше нас известием о пожаре, не находила себе места. Время от времени она произносила: «А что если огонь перекинется на соседние дома и заполыхает вся деревня?». Меня решили отправить к очагу пожара на разведку. С тревогой, хлюпая босыми ногами по ручьям и лужам, я приблизился к избе Ермиловых, полыхающей со всей силой. Бабушка дала мне строгий наказ: «В огонь не лазить и близко к нему не подходить!».

Погорельцы с минимальным скарбом, вымокшие до нитки, сутулясь, держались вместе. Кто-то из них навзрыд плакал. Часть деревенских мужиков суетились возле огня и обливали горящие бревна водой из ведер. Около огня было нестерпимо жарко. От людей шел пар: сохла вымокшая одежда. Невдалеке стояла запряженная в дрожки с бочкой воды на них единственная колхозная кляча. Никаких автомобилей, даже оборудованных для тушения пожаров, в нашей деревне и соседних с ней тогда не было.

Я вернулся домой, доложил бабушке обстановку на пожаре. Она выслушала мой рассказ с явной озабоченностью. Я заметил, что в мое отсутствие бабушка с сестрой начали связывать в узлы наши ветхие постельные принадлежности и какие-то носильные вещи. Они готовили их к тому, чтобы вынести подальше от строений на огород. Их намерения мне показались уж слишком неадекватными той реальной обстановке: до нашей избы от очага пожара было не менее 500 м. Однако напуганная в своей жизни всем, бабушка все же не удержалась и предложила часть нашего скарба вынести на огород.

Явно неохотно и под дождем этот замысел мы частично реализовали. После этого на место пожара мы отправились вместе с сестрой, ей тоже хотелось посмотреть на случившееся и даже побрызгать на огонь водой.

К нашему приходу изба Ермиловых практически уже догорала. Возле избы стало еще жарче. Жар доходил до соседних домов, что стояли слева и справа. Хозяева этих изб периодически плескали из ведра и вениками на бревна воду. Несколько мужиков находились на крышах этих изб. Они тоже ковшами плескали воду на соломенные крыши, и так уже хорошо вымоченные ливнем. От бревен, соломы и самих людей шел интенсивный пар. Создавалось впечатление, что все эти предметы, неодушевленные и живые, тоже вот-вот вспыхнут ярким пламенем.

А сам дом Ермиловых загорелся от попадания молнии. Вся семья из семи человек, обедая, сидела за столом. Никто, к счастью, не пострадал. Во время одного из проблесков молнии послышался характерный треск, и в то же мгновение раскололось висящее на стене зеркало. Когда люди выскочили наружу, соломенная крыша конька избы и часть карниза уже полыхали.

Ближе к концу пожара, когда тушить было практически нечего, из соседних деревень с бочками воды подкатили несколько ручных насосов на конской тяге. Четыре мужика должны были за деревянные ручки приводить в движение не очень послушные клапаны насосов. Тогда из его шланга начинала струиться со слабым напором вода, как будто из рукомойника.

Там же на пожаре я услышал полулегенду-полубайку о том, что пожары, начавшиеся от молнии, очень трудно тушатся. Их будто бы обычная вода по-настоящему и не берет. Говорили даже, что они поддаются тушению, если обливать пламя и огненные бревна молоком от коровы. Да и то, мол, для этих целей годится молоко только от коров черной масти. Это, была, конечно, шутка. Я, грешным делом, зная всех коров нашей деревни (приходилось их время от времени пасти в порядке очередности), сокрушался, что в нашем табуне не было ни одной коровы с черной шерстью.

Пожар, слава Богу, не перекинулся тогда на соседние избушки: возможно, ливень был на стороне людей тоже. К тому же не было сильного ветра. Но деревня наша много лет жила после под его впечатлением. Стали еще больше реально бояться грозы, особенно в ночное время.

Наша бабушка непременно будила нас ночью, как только собиралась гроза. Подниматься с постели нам не хотелось, и мы не понимали, зачем надо это делать. Когда мы повзрослели, она объяснила, что спящими мы могли сгореть, если попадет в дом молния и бабушку вдруг молния первой убьет. Так трогательно она переживала и заботилась о нас в каждую минуту своей жизни!

Неизгладимый след оставил тот деревенский пожар в моей душе. С оттенком грусти и неизбывной горечи я вспоминаю при этом слова А. И. Герцена, сказанные им когда-то: «В пожаре есть что-то революционное: огонь смеется над собственностью, нивелируя состояния…».

Мне думается, что вот такой нивелировки уж, конечно, никто не желает.