Рыжие братья

Глава 13 Внезапное возвращение в Англию

На следующий день Питер Ганс сидел с Альбертом Редмэйнесом на веранде и, дружески беседуя, ждал, когда к ним выйдет Дженни.

Как только Дженни появилась на веранде, он взял ее под руку и повел в сад, окружавший виллу Пьянеццо.

— Джузеппе и Брендон ушли в горы, — сказала она, — я готова говорить с вами, мистер Ганс. Не бойтесь сделать мне больно. Я столько выстрадала за прошлый год, что теперь меня ничто не может тронуть.

Американец пристально вглядывался в прекрасное лицо. От взгляда его не укрылось, что глаза молодой женщины были наполнены печалью и тревогой, тревогой не за прошлое и будущее, а о настоящем. Она была явно несчастлива в новой супружеской жизни.

Ганс отвел взгляд и непринужденно заговорил о шелковичных червях, живших на тутовых деревьях виллы. Дженни охотно рассказала ему, что знала о разведении червей и приготовлении шелка. Питер внимательно ел у шал и, когда молодая женщина умолкла, вдруг спросил:

— Вы не находите, что поступили слишком смело, выйдя замуж всего через девять месяцев после исчезновения первого мужа, миссис Дориа?

— Нет. Но вчера вы меня испугали. Зовите меня Дженни, а не миссис Дориа, мистер Ганс.

— Любовь всегда нетерпелива, — продолжал Ганс, — и иногда даже вступаешь в противоречие с законом. По английским законам, исчезнувший человек считается погибшим, если в течение семи лет не подавал признаков существования. А от семи лет до девяти месяцев очень далеко, Дженни.

— Когда я оглядываюсь назад, все мне кажется страшным, чудовищным кошмаром. Девять месяцев! Это было сто лет, мистер Ганс. Не думайте, что я не любила моего первого мужа; я обожала его и свято чту его память, но я была одинока и поддалась очарованию этого человека. Кроме того, ни у кого не было сомнений о происшедшей трагедии. Я покорно приняла смерть Майкеля и не вдавалась в размышления. Боже мой! Почему никто не остановил меня, не удержал от этого замужества?

— Разве кто-нибудь мог это сделать? Она в отчаянии взглянула на него.

— Вы правы. Я потеряла разум. Я совершила страшную ошибку. Но не думайте, что я не наказана.

Он понял ее и переменил разговор.

— Расскажите мне немного о Майкеле Пендине, если вам это не очень тяжело.

Но она, казалось, не слышала его. Мысли ее всецело были заняты ею самой и ее настоящим положением.

— Я чувствую, что могу верить вам. Вы умны, знаете жизнь и поймете меня. Это не человек, а дьявол!

Она заломила руки и сжала зубы, чтобы не выдать внутренней боли.

Он вынул понюшку табаку и подождал, пока она начнет исповедоваться.

— Я ненавижу… ненавижу его! — воскликнула она и вдруг разразилась слезами.

Питер спокойно наблюдал за ней, но не выказывал большого сочувствия.

— Вам нужно сдержать ваши нервы и быть более терпеливой. Италия свободная страна; вам незачем жить с Дориа, если его общество стало для вас невыносимо.

— Вы правда думаете, что мой муж жив? Вы верите, что он жив? Я думаю о нем по-прежнему, как о муже, теперь, когда прошло мое безумие. Мне так много надо сказать вам! Я прошу вас… умоляю вас… помогите мне. Конечно, дяде вы должны помочь первому…

— Возможно, что, помогая ему, мы поможем вам, — ответил Питер. — Но вы мне задали вопрос, и я должен на него ответить. Нет, Дженни, я не могу думать, что Майкель Пендин жив. Помните, впрочем, что я вам не говорил, что он умер. Несомненно, в Фоггинторе и в пещере около дома Бендиго Редмэйнеса была найдена человеческая кровь, но никто не знает, кто ее пролил и кому она принадлежала. Для того, чтобы решить эту загадку, я приехал сюда. Может быть, мне удастся проникнуть в тайну, если вы мне поможете. Во всяком случае, одно вы должны помнить: помогая мне, вы помогаете самой себе и дяде Альберту.

— Ему грозит опасность?

— Подумайте о создавшемся положении. Через некоторое время имущество обоих братьев перейдет к Альберту. Рано или поздно все это богатство, надо думать, перейдет к вам. Здоровье Альберта не крепко. Не думаю, что он долго проживет. Кто будет его наследником? Вы, конечно, потому что вы последняя из Редмэйнесов. — Но вы замужем. А что вы только что говорили мне? Что он «дьявол» и что вы ненавидите его. Всех этих вещей нельзя разделять, нужно брать положение в совокупности, как оно есть.

Она с испугом взглянула на него.

— Когда я говорила о Джузеппе Дориа, я имела в виду себя, а не дядю Бендиго или дядю Альберта. Дядя Бендиго, если он погиб, умер до того, как я согласилась выйти замуж за Дориа… до того, как он сделал мне предложение. Но не говорите дяде о моем горе. Я не хочу, чтобы он знал, что я несчастна.

— Вам нужно твердо решить, с кем идти, моя милая, — ответил Ганс. Иначе вы можете оказаться в опасном положении.

Дженни несколько секунд молчала.

— Вы что, думаете…

— Конечно. То, что вы сами сказали о ваших отношениях с мужем-итальянцем, наводит на ряд размышлений. Рассудите хорошенько. Нельзя сразу идти по двум дорогам. Джузеппе знает, что вы больше его не любите?

Она покачала головой.

— Я скрываю от него. Еще не время, чтобы он это знал. Он мстителен, и один Бог знает, какую месть он может придумать. Пока я не убежала от него, я вынуждена скрывать мои чувства.

— Вы думаете? Хорошо, тогда у меня к вам два вопроса. Что вы знаете о нем, что заставляет вас бежать от него и готовы ли вы довериться мне?

— Я мало о нем знаю. Он очень умен, несмотря на кажущееся легкомыслие. Мне кажется, он любит меня по-своему, потому что в присутствии третьих лиц избегает меня оскорблять и мучить. Но я думаю, что он знает, что богатство Редмэйнесов рано или поздно перейдет ко мне.

— И несмотря на это, оскорбляет вас и обращается с вами, как дьявол? Не очень умно.

— Мне самой это непонятно. Может быть, я преувеличиваю. Его жестокость очень утонченна. Итальянские мужья…

— Я хорошо знаю итальянских мужей. Мы поговорим об этом, когда вы решите быть со мной более откровенной. Во всяком случае, без причины вы не стали бы его ненавидеть. Может быть, эта причина имеет какое-нибудь отношение к интересующей нас тайне? Может быть, Дориа знает о Роберте Редмэйнесе больше, чем вы и я? И вы обнаружили, что он причастен к убийству вашего первого мужа? Вообще, может быть тысячи причин, чтобы ненавидеть Дориа. Но, прежде чем говорить мне об этом, хорошенько подумайте.

Дженни с любопытством взглянула на Питера Ганса.

— Вы удивительный человек, мистер Ганс.

— Пока оставим наш разговор. Помните, что я всегда к вашим услугам. Впрочем, я старый воробей, а Брендон молодой, молодость же всегда лучше понимает друг друга. Помните, что вы в нем имеете преданного и искреннего друга. Я не буду ревновать, если вы скажете ему больше, чем мне.

Дженни хотела что-то сказать, но пошевелила губами и промолчала. Через минуту она осторожно коснулась тяжелой, грубой руки американца и прошептала:

— Благослови вас Бог! Я была бы счастлива, если бы нашла в вас друга. Брендон был очень добр ко мне… очень, очень добр. Но вы лучше сумеете помочь дяде Альберту, чем он.

Они расстались, и Дженни ушла в дом. Американец удобно уселся в кресло, понюхал свисавшую над головой ветку цветов, взял щепотку табаку, чихнул с удовольствием и, вынув записную книжку, в течение получаса делал записи; затем поднялся и пошел отыскивать Альберта Редмэйнеса.

Старик встретил его радостным восклицанием:

— Подумать, что сегодня, наконец, вы познакомитесь с Поджи! Питер, дорогой мой, если вы не полюбите Вергилия, вы разобьете мое сердце.

— Альберт, — улыбаясь, отвесил Питер, — я люблю Поджи вот уже два года. Как я не могу любить тех, кого вы так любите? Кстати, вы очень любите вашу племянницу?

Редмэйнес ответил не сразу и медленно раздумывая произнес:

— Я люблю ее… потому что я люблю все, что прекрасно; да… я думаю, более прекрасной женщины я никогда не встречал. Черты ее лица похожи на Венеру Ботичелли… а я, вы знаете, глубоко восхищаюсь Ботичелли… Да, я люблю ее внешность, Питер. Что же касается внутреннего… я не очень уверен… Впрочем, это вполне понятно, потому что я ее мало знаю. Я оставил ее ребенком, а встретил взрослой женщиной. Несомненно, когда я узнаю ее больше, я ее больше полюблю, хотя, может быть, никогда хорошо не узнаю… нам мешает разница в возрасте. Кроме того, ей не до меня, конечно; у нее муж, которого она обожает.

— Вы не думаете, что она несчастна с этим мужем?

— О, нет. Дориа очень красив и привлекателен… это тип, который всегда нравится женщинам. Правда, насколько я слышал, англо-итальянские браки никогда не бывают счастливыми, но Дженни и Джузеппе, по-видимому, представляют собой исключение.

— Он отказался от мысли выкупить поместья, титул и вернуть прежний блеск своему роду? Брендон говорил об этой блажи.

— Совершенно отказался. Тем более, что кто-то, кажется, уже купил поместья и титул. Джузеппе был очень этим огорчен.

К завтраку вернулись Марк Брендон и его проводник, ходившие в горы. Им не удалось увидеть Роберта Редмэйнеса или обнаружить следы его присутствия.

— Неудача! — заявил Дориа Питеру. — Брендон нюхал и высматривал, как хорошая охотничья собака, но ничего не мог найти. А у вас как? Есть что-нибудь новое? Пришли вы к каким-нибудь выводам?

— Прежде, чем доложить вам о моем мнении, я хотел бы знать ваше, синьор Дориа, — любезно ответил Питер. — Я хотел бы поговорить с вами и узнать, что вы думаете о человеке в красном жилете.

— С удовольствием, с большим удовольствием, синьор Питер. Мне везло на него. В Англии я встречал его раза три — четыре, да и здесь, в Италии раз. Всегда он был один и тот же.

— И не похож на привидение?

— На привидение? О, нет! Дай Бог вам быть таким живым и здоровым, как он. Но как он жил и чем он жил все это время, — я совершенно не понимаю!

— Вы не боитесь за Альберта Редмэйнеса?

— Я не мог не бояться, — ответил Дориа. — Когда моя жена сообщила о появлении Роберта Редмэйнеса около виллы, я немедленно телеграфировал из Турина, чтобы старик принял меры предосторожности и ни в коем случае не соглашался на свидание с братом. Дядя Альберт сам очень испуган, но старается отгонять от себя опасения. Я не думал, что он такой беспечный человек. Ради Бога, синьор, берегите его. На вашем месте я расставил бы ловушку, заманил бы рыжего негодяя на виллу и схватил бы; только когда он будет в наших руках, мы можем быть спокойны.

— Правильно! Мы так и сделаем, Джузеппе. Брендон не с того конца взялся за дело. Но если теперь мы втроем ничего не сумеем сделать, это будет значить, что я составил ложное мнение о себе, о Брендоне и о вас.

Дориа рассмеялся.

— До сих пор была одна болтовня, а теперь мы возьмемся за дело.

Только после полудня Ганс и Брендон получили возможность наедине поговорить друг с другом. Пообещав вернуться к чаю, на который ждали Виргилия Поджи, сыщики отправились на берег озера Комо, и, гуляя, делились впечатлениями. Беседа была мучительна для Марка; он видел, что подозрения Ганса принимают неприятное для него направление, и чувствовал, что, по существу, идет суд над всей его деятельностью в этой загадочной, отвратительной и надоевшей ему истории. Но он не считал себя вправе уклониться от острых и болезненных вопросов, и сам сказал, отвечая Гансу:

— Я с ума схожу от того, как этот негодяи обращается с женой — я говорю о Дориа. Жемчужина отдана в руки грубой и жестокой свиньи. Никогда я не ждал от него ничего доброго, но ведь они женаты всего три месяца!

— Вы находите, что он плохо обращается с ней?

— Да, но они оба скрывают это. Она старается ничем не выказывать своего разочарования, но оно бросается в глаза. Ее огорчение и отвращение к мужу легко прочесть на ее лице, как бы она ни старалась улыбаться и быть веселой.

Ганс молчал, и Брендон продолжал:

— Вы обнаружили какой-нибудь просвет на деле?

— Нет, дело по-прежнему темно. Хотя одно для меня выяснилось, и это касается вас. Увидев Дженни вдовой, вы влюбились в нее. И любите ее до сих пор. А любить одного из главных участников дела это значит добровольно лишить себя возможности разобраться в деле.

Брендон смутился.

— Вы несправедливы ко мне, — наконец возразил он. — Мои чувства не имеют никакого отношения к делу, тем более, что она в этом деле никак не участница, а лишь жертва чужих злодеяний. И, несмотря на нечеловеческие страдания, которые она испытывала, она имела мужество взять себя в руки, побороть горе и помогать мне изо всех сил. Если я любил ее, то, повторяю, это не меняло моего отношения к делу.

— Но это меняло ваше отношение к ней. Я очень ценю ваши наблюдения, Марк, и собранный вами материал. Но, к сожалению, не могу принять ваших оценок, не проверив их предварительно собственными средствами. Ради Бога, не думайте, что я хочу обидеть вас. Помните только, что, по выработавшемуся у меня за многие годы обычаю, я никого не освобождаю от подозрений, пока дело не становится совершенно ясным и бесспорным.

— Некоторых вещей вам нельзя проверить, но я настаиваю на них. Я никогда не забуду, как искренне миссис Дориа была потрясена трагической смертью мужа и в каком невыразимо тяжелом состоянии она была первые месяцы! Она проявила необычайное для женщины мужество и самообладание. Постоянно она помнила о своих родных, которым грозила опасность. Подавив собственное горе…

— Она через девять месяцев снова вышла замуж, — насмешливо закончил Ганс.

— Она молода, и вы сами видели, каков собой Дориа. Разве можно знать, какими средствами этот ловкий итальянец подчинил себе потрясенную волю? Но я знаю, она понимает теперь свою ошибку и горько раскаивается. Не столько знаю, впрочем, сколько чувствую, но я совершенно уверен.

— Ладно, — ответил Питер, — не стоит говорить об этом. Я, вероятно, не ошибусь, если предположу, что после смерти ее мужа вы говорили с ней и сказали, что любите ее, и предложили ей руку и сердце. Она отказала вам, но на этом дело не кончилось. Она до сих пор держит вас на веревочке.

— Нет, Ганс. Вы не понимаете меня… и ее тоже!

— Я прошу немногого, Марк. Но раз, ради Альберта, я взялся за это дело, на одном я настаиваю. Если вы станете посвящать Дженни в ваши секреты и будете уверять меня, что ее единственное желание поскорее пролить свет на эту тайну, я не смогу с вами работать!

— Вы несправедливы к ней, но не в этом дело, — возразил Марк. — Дело в том, что вы несправедливы ко мне. Мне никогда не приходило в голову делиться моими секретами с Дженни или с кем-нибудь другим. Да мне и нечем делиться, никаких секретов у меня пока нет. Я любил ее и продолжаю любить, я глубоко страдаю, видя, в какое несчастье вовлек ее этот негодяй; но я прежде всего сыщик и прежде всего помню о моем долге, как бы он ни был тяжел и неприятен.

— Ладно. Помните это, что бы ни случилось. Ничего плохого о миссис Дориа я не говорю, но поскольку она миссис Дориа и поскольку о самом Дориа нам многое неизвестно, я не желаю предвзятыми мыслями стеснить моих мнений и моих действий. Счастлива или несчастна миссис Дориа в своем новом браке, меня не трогает. Вам не приходило в голову, что, может быть, они нарочно стараются вызвать у вас такое впечатление? Предположите, что они намеренно стараются внушить нам, что не любят друг друга?

— Боже мой! Вы думаете…

— Я ничего не думаю. Но это следовало бы выяснить, потому что от этого может зависеть очень много важных вещей.

— Достаточно на минуту задуматься, чтобы понять, что ни она, ни Дориа…

— Ладно, ладно! Я говорю только, что мы не должны упускать ни одного из путей к расследованию… Для меня пока не вполне ясно, что Дориа не мог быть в заговоре с Робертом Редмэйнесом. Совсем не ясно. Тут следовало бы выяснить целый ряд вещей. Задумывались вы над тем, каким образом мог пропасть дневник Бендиго Редмэйнеса?

— Я не понимаю, каким образом этот дневник мог представлять опасность для Роберта Редмэйнеса?

Питер улыбнулся про себя и сказал, неожиданно поворачивая разговор на новую тему:

— Мне нужно установить ряд вещей, но сделать этого здесь нельзя. Если ничего особенного не случится, на будущей неделе я, вероятно, съезжу в Англию.

— Прикажете мне ехать с вами?

— Я предпочел бы, чтобы вы оставались здесь, но для этого нужно, чтобы сначала всецело стали на мою точку зрения в этом деле.

— Я постараюсь, — сообщил Марк.

— Очень хорошо. Тогда все будет в порядке.

— Вы хотите, чтобы я присматривал за мистером Редмэйнесом?

— Нет, я сам присмотрю за ним. Это моя главная забота, и я ее никому не уступлю. Я еще не говорил Альберту, но если я поеду в Англию, он поедет со мной.

Брендон посмотрел на американца и, обидевшись, густо покраснел.

— Значит, вы не доверяете мне?

— Дело не в вас. Помните, что ни к каким решительным выводам я пока не пришел, но тем более не хочу ничем рисковать. Ряд обстоятельств для меня неясен. Выяснить их, кажется, можно только в Англии. Альберта нельзя оставить одного, оставить его с вами ненадежно: ни он, ни вы не знаете, откуда грозит опасность и, стало быть, ни он, ни вы не сумеете принять нужных мер охраны.

— Но если, как вы уже намекали, опасность эта связана с Дориа, каким образом вы сами рассчитываете охранять мистера Редмэйнеса? Он любит Дориа. Негодяй ловко влез ему в душу, забавляет его, услуживает ему и стал для него необходимым человеком.

— Да, он ловкий парень… и к тому же очень умен, а что у него на душе, никто не знает, ни вы, ни я, ни, может быть, даже его жена.

— Пожалуй…

Ганс подумал и сказал:

— Я все больше склоняюсь к мысли, что Джузеппе Дориа знает о человеке в красном жилете гораздо больше, чем мы думаем. Сам он, пожалуй, не способен на убийство, но я не поручусь, что итальянец помешал бы убийце. Вы знаете, что со смертью Альберта все богатство Редмэйнесов переходит к жене Дориа. Кому выгодно было убить Альберта и переправить его деньги в карман Дженни, я пока не знаю. Но обстоятельство это такого рода, что о нем не следует забывать. Пока я буду в Англии, я попрошу вас раскрыть глаза и навострить уши, чтобы разузнать о Джузеппе Дориа все, что можно. Не от жены, конечно. Это, я думаю, вы сами теперь понимаете. Предоставляю вам полную свободу в розысках «Красного Жилета». Может быть, вам что-нибудь удастся, но берегитесь, чтобы он сам не поймал вас врасплох. Верьте четверти того, что вы увидите. Внешность вещей бывает чрезвычайно обманчива.

— Вы, значит, полагаете, что Дориа и Роберт Редмэйнес сговорились действовать сообща? И, может быть, вы полагаете также, что Дженни Дориа знает это, и в этом кроется причина ее горя?

— Раз вы задаете такие вопросы, значит вам самому пришла в голову такая возможность. Я не возражаю: все может быть.

— Я готов отдать голову на отсечение, что она не причастна к преступлению. Это противоречило бы всему ее существу, Ганс.

— И после этого вы говорите, что «прежде всего и несмотря ни на что, вы сыщик», — а? Ладно, оставим миссис Дориа и сосредоточим внимание на ее муже. Это чрезвычайно интересный тип.

— Вы забываете, что он появился на сцене только в «Вороньем Гнезде».

— Как я мог забыть это, разве я этого не знал? Да и вы, откуда вы это знаете? Почему вы считаете, что он появился на сцене только в «Вороньем Гнезде»? Он превосходно мог быть и в Фоггинторе. Может быть, даже не Роберт Редмэйнес, а он прикончил Майкеля Пендина?

— Невозможно. Сами посудите. Ведь нынешняя жена Дориа вдова Майкеля.

— Ну так что ж? Я не говорю, что она знала убийцу.

— Кроме того, вы забываете, что в то время Дориа служил у Бендиго Редмэйнеса.

— А это вы откуда знаете?

Брендон нетерпеливо пожал плечами.

— Все это знают, мой дорогой Ганс.

— Все знают! Вы можете поручиться, что он был на службе в тот день, когда было совершено убийство в Фоггинторе? Для того, чтобы это утверждать, это нужно сначала проверить и установить. Пока же только один Дориа знает, когда он появился впервые в «Вороньем Гнезде». Его жена, может быть, тоже знает, а может быть, нет. Но словам Дориа я не собираюсь верить.

— Вот зачем вы хотели заглянуть в дневник Бендиго Редмэйнеса?

— Да, это была одна из причин. Дневник может быть еще здесь. Советую вам постараться его найти. Если найдете, внимательно посмотрите, не вырваны ли страницы, не сделаны ли подчистки и исправления.

— Вы по-прежнему уверены, что преступника надо искать среди домочадцев Альберта Редмэйнеса?

— Я по-прежнему уверен, что нужно сначала доказать, что никто из домочадцев к преступлению не причастен. Теперь вот что еще, Марк. Когда мы уедем с Редмэйнесом, никто здесь не будет знать, где мы и что делаем. Если вам понадобится экстренно связаться со мной, телеграфируйте в Скотланд-Ярд, я там оставлю свой адрес. И берегите себя. Не рискуйте зря. Если вы нападете на след, вам может грозить серьезная опасность…

Два дня спустя пароход увез Питера и Альберта в Варенну; там друзья сели в миланский поезд и отправились в Англию. Альберт, накануне узнав о предстоящем отъезде, пытался возражать, но не мог сломить твердой воли американца и покорно подчинился, устало пожав плечами:

— В конце концов вы правы. Я просил вас разобраться в загадке, и мое дело помогать вам, как вы находите нужным. Раз вы требуете, чтобы я поехал в Англию, ничего не поделаешь, надо ехать. Хотя ей-богу, я не знаю, зачем я вам так нужен.

— Ничего плохого от небольшого путешествия с вами не сделается, мой друг. Я не хотел бы отпускать вас от себя. Мне ничего от вас не нужно, но мне будет спокойнее, если вы будете со мной. Скажите Дженни, чтобы она собрала ваши вещи. Если все будет благополучно, мы вернемся через неделю.