Рюрик Скьёльдунг

3.1. Историография вопроса (славистика времен СССР и настоящего времени)

Согласно ПВЛ, восточнославянские племена словен, вятичей, радимичей, полян, кривичей, древлян уличей и тиверцев расселились по Восточно-Европейской равнине среди финно-угорских племен таких как чудь, весь, меря, мурома и др. С северных славянских племен брали дань варяги, приходившие из-за моря, южные славянские племена были под властью хазар и платили дань им (ПВЛ 1950 ч. 1: 214).

Во времена СССР официальная линия заключалась в признании высокой культуры восточных славян якобы стоявших на пороге создания собственной государственности (Греков 1949; Тихомиров 1979; Юшков 1949; Третьяков 1970; Рыбаков 1948).

Все это излагалось на основе марксистской концепции возникновения государства в рамках теории смены формаций и разложения родоплеменного строя у восточных славян и существования у них пресловутой «богатой славянской знати» и «военных дружин». Официальные историки вроде Б. Д. Грекова и Б. А. Рыбакова и др. стремились, насколько возможно, удревнить историю славян, чтобы показать, что разложение родоплеменных отношений у них зашло уже достаточно далеко. Показательны в этом отношении капитальные труды, выпущенные под маркой Академии Наук СССР, такие как «Очерки истории СССР» (Очерки 1953) и «История культуры Древней Руси» (История культуры 1948).

«Славянский этногенез являет собой не картину позднего "расселения" славян из мнимой "прародины" затерянной где-то в южной Прибалтике, но как уходящий своими корнями в глубокую древность процесс постепенной консолидации исторически связанных между собой племен. Так, созданная ныне рабочая историческая концепция происхождения славян учитывает роль в их формировании древнейших земледельческих племён Восточной Европы, оставивших памятники так называемой "трипольской культуры", далее — роль скифских земледельческих племен, создавших большую однородность культуры на широкой периферии античного Причерноморья» (Воронин 1948).

Таким образом, «эпоха Кия» акад. Рыбакова, его стремление объявить скифов-сколотов предками славян, а также стремление объявить славянской богатую Черняховскую археологическую культуру, связываемую большинством историков с готами Германариха, имеет вполне обоснованную идеологическую подоплеку. Эта гипотеза Б. А. Рыбакова о скифах-сколотах и будинах Геродота как далеких предках славян, несмотря на жесткую критику и неприятие большинства историков, продолжает встречаться в статьях отдельных современных авторов (Мячикова 2012а: 129).

Поэтому особо хочется отметить среди отечественных археологов и историков-славистов И. И. Ляпушкина, который, выдержав серьезное давление, связанное с необходимостью всячески завышать уровень культуры и вооруженности славян, продолжал показывать объективную картину славянской археологии (Щавелев 2012: 35–36).

Впервые работы Юшкова, Тихомирова, Рыбакова были подвергнуты жесткой критике в 1960 г. в работе Андрея Амальрика «Норманны и Киевская Русь», которая долго оставалась неизвестной отечественным историкам, а сам Амальрик был исключен из МГУ (Амальрик 2018). В 1993 г. уже А. П. Новосельцев выступил с аналогичной резкой критикой книги Б. А. Рыбакова «Мир истории» (Новосельцев 1993).

В свое время отдал дань официальному антинорманизму и марксистской концепции классового государства В. В. Мавродин:

«Государство складывается там и тогда, где и когда имеются условия для его появления в виде деления общества на классы. Складывание феодальных отношений у восточных славян (Sic!) не могло не обусловить образование раннефеодального государства… Борьба со скандинавскими варягами-викингами на северо-западе, с хазарами, а позднее с печенегами-торками и другими кочевыми племенами на юго-востоке и юге ускорила процесс складывания мощных территориальных объединений (Sid), пришедших на смену племенным союзам» (Мавродин 1978: 125)

В исторической науке СССР работы о восточных славянах писались так, как будто никаких скандинавов на территории Восточной Европы вообще не было. Речь шла о феодализме у восточных славян, миновавших стадию рабовладельческого общества. Отдельные попытки реанимации «славянской» гипотезы происхождения Руси имеют место в работах историков В. В. Седова и П. П. Толочко (Седов 1998; Толочко 1987). Удивительно, но до сих пор появляются работы, продолжающие советскую антинорманистскую линию (Темушев 2008, 2012; Melnichuk 2013; Жих 2015).

К сожалению, похоже, что в славистике продолжаются прежние тенденции. И снова мы встречаемся с «Полянским союзом племен», «восточнославянским государством X в.», «этнополитическими союзами (Sic!) славянских племен», «эволюцией "словиний" до уровня полноценных государств», «одинаковым уровнем общественного и культурного развития славян и норманнов», ну и, конечно же, «славянской знатью догосударственной эпохи» (Жих 2015). Иначе не к кому будет наниматься на службу «находникам-варягам», пришлому элементу, никак не повлиявшему… и т. д. Иногда и по сей день случается встретить совершенно неожиданный и непонятно на чем основанный вывод о «более высоком потестарно-политическом уровне развития «славян», чем «русов» в середине IX века» (Шинаков 2012: 38). И снова проявляется тенденция писать о складывании потестарных структур у славян, в частности восточных, как если бы никаких варягов не было и в помине.

Хочется особо отметить в настоящее время попытки перехода к новой терминологии, к использованию таких терминов как «восточнославянский политогенез», «племенные княжества», «союзы племенных княжеств», «славинии» (Пузанов 2017: 120–121; Горский 2001, 2010).

Говоря о терминологии, следует отметить, что такие термины, как «племенной союз», «союз племен», подразумевают наличие в данном союзе отдельных племен, известных нам по названиям и локализуемых на конкретной территории. Или же в составе археологической культуры, отождествляемой с данным племенем, должны быть выделены четкие границы субкультур, что позволило бы рассматривать эти субкультуры как признаки наличия отдельных племен в составе более крупного «племенного союза». В качестве примера реального союза племен можно привести ободритов, включавших такие известные племена, как вагры, древане, Варны и т. д. Какие-либо племена, входившие в племенные союзы, для восточных славян нам неизвестны, поэтому нет никаких оснований для использования подобных терминов. Историки, отстаивающие эту новую терминологию, видимо, и сами понимают это, и пытаются поэтому заменить однозначный термин «племенной союз» размытым термином «славинии».

Племя может быть малым или крупным, занимать различную (малую или большую) территорию, называться по месту обитания или по герою-эпониму, но это, по моему мнению, не значит, что крупное племя надо называть «союзом племен» или придумывать для него иной новый термин.

Объяснения, подводимые под использование новой терминологии и под отказ от термина «племя», связаны с разнородным наименованием славянских общностей. То, что часть из этнонимов носит территориальный характер, якобы свидетельствует о разложении родовых отношений. А также указывает на перемешивание славян в процессе расселения на новых землях (Горский 2010: 6–15).

Собственно, ничего нового в смысле анализа источников или археологических находок, которые давали бы основание для таких терминологических нововведений, пока нет. Но ведь ранее историки и археологи выделяли славянские племена и говорили именно о родо-племенных отношениях у славян не на пустом месте. Такой источник, как ПВЛ, составленная в XI в., говоря о славянах доваряжского периода, тем не менее, постоянно упоминает о славянских родах (ПВЛ 1950 ч. 1: 208, 209, 214). Создается впечатление, что и во время составления ПВЛ род еще был живучей социальной общностью. Тем более что антропологи продолжают отстаивать использование термина «племя», имеющего долгую и интересную историю (Крадин 2015).

Нельзя сказать, что историки, использовавшие, говоря о славянах, термин «родоплеменные отношения», не осознавали всего этого. В свое время В. О. Ключевский указал на родовые отношения славян и на единственный известный нам из летописи факт существования племенного союза дулебов. «На Карпатах эти славяне, по-видимому, жили еще первобытными родовыми союзами. Черты такого быта мелькают в неясных и скудных византийских известиях о славянах VI и начала VII в. По этим известиям славяне, управлялись многочисленными царьками и филархами.т. е. племенными князьками и родовыми старейшинами, и имели обычай собираться на совещания об общих делах. По-видимому, речь идет о родовых сходах и племенных вечах. В то же время византийские известия указывают на недостаток согласия, на частые усобицы между славянами — обычный признак жизни мелкими разобщенными родами. Если что можно извлечь из этих указаний, то разве одно предположение, что уже в VI в. мелкие славянские роды начинали смыкаться в более крупные союзы, колена или племена, хотя родовая обособленность еще преобладала» (Ключевский 2002: 106–1075).

Ключевский указывал на раздробление родовых отношений при переселении, но, основываясь на источниках, тем не менее, считал, что в основе своей эти отношения продолжали господствовать в славянских обществах и на новых местах. А как сказал В. Ф. Минорский «Одним подозрением нельзя удалить слов, стоящих в рукописи».

Использование этой новой терминологии, как кажется, имеет целью затушевать отсутствие конкретной информации о восточных славянах и финнах до появления варягов. И подчеркнуть более высокий уровень организации этих племен, чем он был на самом деле. Все сводится к тому, чтобы показать любыми средствами, что славяне, и восточные славяне в частности, находились на пороге создания своей государственности. На мой взгляд, это возрождение «славянской теории происхождения Руси» времен официального антинорманизма СССР, только в новом обличье.

Восточные славяне, конечно, развивались бы и создали рано или поздно свою государственность, поскольку им не мешали воинственные соседи, как помешали они балтийским славянам. Другой вопрос — насколько этому мешала племенная рознь, отмеченная у всех славянских племен и особенно наглядно проявившаяся у балтийских славян. Но у восточных славян отсутствовал тот внешний фактор, тот механизм, который запускает процесс складывания государства и который, согласно Классену, необходим для развития государственности (Классен 2006: 79).

Интересны выводы Р. Л. Карнейро о влиянии географического фактора. Карнейро пишет относительно разбросанных в лесах общин Амазонии, что побежденное в междоусобных стычках племя или община всегда могли уйти и скрыться в лесах. Поэтому победители не делали попыток покорить побежденных и обложить их данью. В таких условиях у общин не было стимула к объединению (Карнейро 2006: 60). Что очень напоминает ситуацию у славянских и финских племен лесной зоны.

Фактором, который мог стать пятым необходимым условием создания государственности по X. Дж. М. Классену у восточных славян, могла быть «нужда в защите торговли на дальние расстояния» (Классен 2006: 79). Но прежде чем дальняя торговля начала серьезно воздействовать на восточнославянское общество и вести к обогащению и выделению знати, разложению родоплеменных отношений и образованию предпосылок для создания государственности, таким внешним фактором оказались варяги-русы. Они появились в землях славян и финнов на Северо-Западе начиная с VIII в., и, возможно, таким же фактором явились хазары на Юге. Именно варяги в середине IX в. создали, занимая уже существующие славянские и финские городища, ряд форпостов на пути «из варяг в греки», способствовавших дальней торговле.

3.2. Культура восточных славян

Для того чтобы понять, как повлияли варяги Рюрика на жизнь славянских и финских племен, нужно посмотреть, как славяне и финны жили до появления варягов. Этнографы в основном пытаются восстанавливать быт и культуру восточных славян по аналогии с более поздними известными нам обычаями и обрядами восточных славян — русских, украинцев, белорусов (Зеленин 1991). Для этого им приходится также обращаться к скупым сообщениям византийских источников и археологическим находкам на местах славянских поселений и погребений до второй половины IX в.

В раннем Средневековье уровень культуры определялся в основном наличием кузнечного дела. Кузнецы ковали бытовые орудия и оружие, из металла изготавливались украшения. Без качественного металла невозможно было изготавливать оружие, а без качественного оружия и защитного снаряжения нельзя было вести рукопашный бой на открытой местности. А без этого не были возможны никакие военные предприятия, направленные на расширение территории или подчинение соседних племен. Таким образом, уровень развития кузнечного дела определял очень многое.

«…Остаются пока лишь достоянием историографии интересные идеи Н. А. Рожкова и И. М. Кулишера относительно развития древнерусского ремесла. Если, по мнению Н. А. Рожкова, выступающего вразрез утвердившейся точке зрения, "обрабатывающая промышленность Х — ХІІ ев. была ничтожна", то, что же она могла представлять собой в VI–VII вв.?… К этому можно добавить, что изделия из черных металлов, в том числе предметы вооружения на памятниках славян VI–VII вв. хотя бы типологически (о производстве не говорим) славянам не принадлежат. По мнению Н. И. Лященко, и гончарное производство на Русь было занесено иноземными мастерами. Вряд ли кто из археологов не согласится с тем, что даже лепная раннеславянская керамика VI–VII вв. изготовлена крайне неумело, если не сказать примитивно. Но эти авторы опубликовали свои труды в первой половине 1920-х годов, когда еще не установился цензурно-идеологический гнет, а современные историки и археологи вряд ли пойдут на то, чтобы исправить написанное ими на основе книги Б. А. Рыбакова "Ремесло Древней Руси"» (Поляков 2006: 18).

Как же обстояло дело с кузнечным ремеслом у восточных славян? Основным видом руды была болотная руда низкого качества (Рыбаков 1948: 123–126).

«Основным материалом для изготовления кузнечных изделий являлись железо и сырцовая сталь, полученная непосредственно в сыродутном горне. Металл отличается низкими показателями микротвердости структурных составляющих… Картина в местном кузнечном ремесле резко меняется в ІХ–ХІ вв., когда происходит активизация трансъевропейской торговли по Балтийско-Волжскому пути. Определяющую роль при этом сыграла торговая деятельность скандинавов» (Завьялов, Терехова 2012: 255–256).

В Скандинавии, где имелись залежи более высококачественной руды, особая роль кузнецов нашла свое отражение и в «Старшей Эдде», и в исландских сагах (Gustafsson 2012; Einarson 2011). Кузнец изображался существом, наделенным сверхъестественными возможностями (Carlisle 2013: 137). Скандинавская технология трехслойного пакета явилась инновационным новшеством, принесенным скандинавами на территорию Восточной Европы (Завьялов, Терехова 2015). Мечи в Скандинавии были в IX в. в основном привозными «франкскими», но было и местное производство.

В. В. Седов, крупнейший специалист по истории славян, будучи серьезным ученым, не мог отрицать факты:

«возникновение экономического неравенства на материалах исследованных археологами поселений выявить невозможно. Кажется, нет отчетливых следов дифференциации славянского общества и в могильных памятниках VI–VIII в.»

Но без разложения родоплеменных отношений нельзя говорить о предпосылках создания государственности. Одной из таких предпосылок является имущественное неравенство, выделение знати, появление военных дружин профессиональных воинов вместо племенного ополчения. Поэтому Седов тут же объясняет:

«однако это обусловлено прежде всего славянским погребальным ритуалом (у славян-язычников не принято было класть в могилу вещевой инвентарь), а не отсутствием неравенства в славянском обществе» (Седов 1982: 244).

Проверить такое заявление легко. У западных и южных славян, там, где разложение общинных отношений зашло достаточно далеко, украшения, оружие и предметы роскоши клали в могилы вместе с другим погребальным инвентарем. Язычники верили в загробную жизнь и старались обеспечить умершего предметами быта и оружием, потребным в другой жизни. И славяне в этом плане не отличались от других язычников. Тем более что после прихода варягов-руси в землях восточных славян оружие в дружинных курганах начинает постоянно встречаться (Седов 1982: 248–256; Нидерле 1956: 207).

Очень наглядно видно, как историкам на скудном археологическом материале приходится придумывать доказательства высокой культуры восточных славян и любыми средствами доказывать наличие предпосылок для создания государственности.

О быте и культуре восточных славян мы знаем только из скупых сообщений ПВЛ и инвектив древнерусской православной церкви против язычников. Летопись неоднократно сообщает о родовом строе восточных славян:

«поляне же жили в те времена отдельно и управлялись своими родами; ибо и до той братии (о которой речь в дальнейшем, — Д.Л.[11]), были уже поляне и жили они родами на своих местах, управляясь каждые своим родом» (ПВЛ 1950 ч. 1: 208).

А также в летописи говорится о княжениях отдельных славянских племен, возглавлявшихся местными старейшинами и князьками, наподобие древлянского Мала. Сообщение летописи, выделяющей полян и противопоставляющее их остальным славянским племенам, живущим «звериным обычаем», историки соотносят с другими инвективами христиан против язычников. Вот, пожалуй, и все, что из ПВЛ мы реально знаем о быте восточных славян до прихода Рюрика и его варягов.

3.3. Вооружение и военное дело восточных славян

Одной из важных предпосылок к созданию государственности является военное дело, умение вести наступательные и оборонительные войны, для чего, естественно, необходимо наступательное и защитное вооружение. Без умения защищать свою территорию и покорять соседние племена, эту территорию расширяя, не может быть речи о создании государственности. Об оружии на поселениях и в погребениях восточных славян, датируемых VІ–VІІІ вв., В. В. Седов, один из наиболее известных историков-славистов, вообще практически ничего не пишет. Он пишет о «дружинной культуре», возникшей у восточных славян начиная с середины IX в., так, как если бы никаких скандинавов в славянских землях не было вообще.

К числу археологических культур, уверенно связываемых со славянами, относятся пражско-корчакская, датируемая V–VІІ вв. (Седов 1982: 10), и сменившая ее к началу VIII в. лука-райковецкая культуры (Седов 1999: 45) Как отмечает В. В. Седов, для археологических находок в ареале пражско-корчакской культуры «предметы вооружения и конского снаряжения крайне немногочисленны. Это — наконечники копий, дротиков и стрел, удила и шпоры». Седов при этом также отмечает архаизацию кузнечного дела славянского населения пражско-корчакской группировки (Седов 1995: 23).

Лука-райковецкую культуру соотносят с такими племенами восточных славян, как волыняне, древляне, дреговичи, поляне, уличи, а также, возможно, с тиверцами и хорватами (Гавритухин 2011: 117).

В основном сообщения о находках оружия на поселениях и в погребениях восточных славян относятся к археологическим культурам, принадлежность которых славянам весьма спорна. В монографии В. В. Седова объемом 328 страниц, посвященной восточнославянским племенам, оружие в виде отдельных находок наконечников стрел и копий представлено в числе прочих предметов на 4–5 рисунках (Седов 1982: 70, 74, 198, 207, 214).

В качестве примера также можно привести тот факт, что в объемных монографиях, посвященных восточным славянам, например в монографии В. Д. Барана объемом 495 страниц, кроме отдельных упоминаний в общем контексте, оружию славян отводится всего несколько страниц (Баран 1990: 81–83), причем описания находок вооружения относятся к пшеворской археологической культуре (II в. до н. э. — начало V в. н. э.).

Д. Н. Козак отмечает, что большинство польских историков и археологов относят пшеворскую культуру к культуре германского племени лугиев. Со ссылкой на труды Русановой и Седова он пишет, что «ряд польских и советских ученых продолжает поиск доказательств пребывания в составе пшеворской культуры славянского компонента» (Козак 1990).

В византийских источниках — у Прокопия и Псевдо-Маврикия — рассказывается о снаряжении и тактике южных славян. Во франкских источниках в основном рассказывается о вторжениях франков в земли славян (Barford 2001: 139).

С методологической точки зрения очень важен вопрос о возможности распространения информации, накопленной о славянах, локализуемых на Юге (Подунавье и Балканский полуостров) и на Западе (Прикарпатье), на восточных славян Приладожья, Поволжья и Приднепровья. Против такой некритичной экстраполяции выступали И. И. Ляпушкин и Г. Ф. Корзухина. Они говорили о необходимости критически рассматривать каждое сообщение, сверяя его с археологическими данными (Ляпушкин 1968: 11–12; Корзухина 1955: 64).

И. П. Русановой (Русанова 1976: 195) была сделана попытка

«снять существовавшие возражения против возможности использования данных византийских историков о славянах и антах Дунайского бассейна для реконструкции экономики, социальных отношений, политических интересов, культуры, быта, нравов, военной техники и пр. у населения Среднего Поднепровья» (Поляков 2003: 7).

Дело в том, что даже до разделения единой славянской общности на южных, восточных и западных славян, славяне, локализуемые на юге, вступали в соприкосновение с высокоразвитой Византийской империей, а на западе с высокоразвитой империей франков. Это не могло не отразиться на вооружении этих славян, на их тактике, вообще на организации военного дела. Хотя М. Брайчевский бездоказательно заявлял, что:

«вряд ли могут быть какие-либо сомнения в том, что в движении славян на юг, в пределы Византийской империи принимали участие не только собственно антские племена (носители культуры полей погребений черняховского типа), но и более северные и северо-восточные их соседи» (Брайчевский 1953: 34).

Такой вывод делался умозрительно на основе совпадений этнонима «северяне» у восточных и дунайских славян. Но у нас нет никаких других данных об участии племен лесной зоны Восточной Европы в войнах с Византией.

В очень интересных, содержательных и изобилующих фактическим материалом статьях М. Казанского за множественностью ссылок на памятники тех или иных культур, которые теоретически можно отнести к славянам, скрыт основной вывод, который можно сделать на основе рассматриваемых материалов. Находки защитного и наступательного вооружения и клинкового оружия носят единичный характер. Более того, эти находки, как правило, сделаны в зоне полиэтничных культур, где только предполагается наличие славянского элемента. То есть не исключена принадлежность этих единичных находок представителям других этносов. В то же время сам М. Казанский указывает, что две культуры, уверенно связываемые со славянами — пражско-корчакская и лука-райковецкая — чрезвычайно бедны находками оружия.

Основной вопрос, который возникает при изучении археологических материалов — насколько эти данные расходятся с описанием славян, их вооружения и тактики в византийских источниках.

Количественный анализ находок славянского вооружения в каталоге М. Казанского (Казанский 2015: 75–82) показывает, что огромное большинство находок представляют наконечники копий и дротиков разных видов и типов. Единичные находки защитного и наступательного вооружения относятся либо к полиэтничным культурам спорного происхождения, в которых предполагается наличие славянского элемента, либо к славянам, уже вступившим в контакты с культурами, стоящими на более высоком уровне (Византия, империя франков, Аварский каганат, Хазарский каганат).

Даже для южных славян М. Казанский выделяет период до 580 г., когда они практически не имели защитного и наступательного вооружения, и более позднее время, когда благодаря службе в Византийской армии и постоянным войнам с Византией они освоили новые виды вооружения и изменили тактику.

А славяне лесной полосы, не контактировавшие с развитыми цивилизациями раннего Средневековья, оставались до IX в. в состоянии, характерном для южных славян до 580 г. Их военные предприятия сводились в основном к межплеменным стычкам и войнам. В таких стычках принимали участие, как правило, небольшие отряды, до двух сотен человек. Археологически следы таких межплеменных войн славян лесной полосы устанавливаются по следам пожарищ и разрушений на поселениях и городищах (Barford 2001: 139–140). Поэтому можно сделать вывод, что археология полностью подтверждает данные византийских авторов о вооружении любых славян до 580 г., и в частности восточных славян лесной полосы в IX в., до появления варягов-руси.

Что же изменилось с появлением в землях славянских и финских племен варягов-русов Рюрика? Но заметим, что еще до появления в средине IX в. русов Рюрика в анналах франков засвидетельствовано прибытие послов народа Rhos, оказавшихся свеонами, ко двору императора Людовика Благочестивого.

Начиная с середины VIII — начала IX в. славяне и финны лесной полосы на северо-западе вступают в контакты с норманнами. А с середины IX в. происходят революционные изменения в кузнечном деле (Щендрыгин, Пенской 2011, Пенской 2013), повлекшие за собой радикальные изменения во всей культуре славян.

«Картина в местном кузнечном ремесле резко меняется в ІХ–ХІ вв., когда происходит активизация трансъевропейской торговли по Балтийско-Волжскому пути. Определяющую роль при этом сыграла торговая деятельность скандинавов. Особенностью восточноевропейских походов викингов было активное вовлечение в торговлю по Великому Волжскому пути местных народов — славян и финно-угров. Трансъевропейская торговля способствовала развитию межэтнических контактов и послужила стимулом невиданного до тех пор прогресса в области экономики, техники и культуры» (Кирпичников 2002).

Именно в IX в. в землях восточных славян началось то, что с полным правом можно назвать революционными изменениями. За относительно малый период (по сравнению с медленным предшествующим развитием) произошли резкие изменения в кузнечном деле, в вооружении и военной тактике, напрямую связанной с существующим вооружением. Вот что говорят признанные специалисты в области изучения древнего оружия.

«…Боевые средства славян VI–VII вв. были весьма скудными и в этом смысле ни в какое сравнение не идут с тем, что появляется в киевский период. У обитателей Восточной Европы середины I тысячелетия н. э. преобладали лук и стрелы, метательные дротики; мечи, шлемы и кольчуги почти отсутствовали…» (Кирпичников, Медведев 1985: 320).

Вооружение русов Святослава, в состав которых, несомненно, входили как русы-варяги, так и славяне, в середине X в. описанное византийцами, уже полностью соответствует вооружению воина-дружинника.

Изменилась полностью и тактика. Теперь славяне вместе с русами ведут рукопашный бой с византийцами на равных.

3.4. Свеонская русь («Русский каганат») в землях восточных славян и финнов

Появлению руси на мировой исторической арене посвящена обширная литература, в частности, первым сообщениям о ней в источниках посвящен ряд работ как отечественных, так и зарубежных историков (Успенский 1890, 1915; Мошин 1931; Vasiliev 1946; Кузенков 2003, 2012; Воронятов 2005, 2012; Комар 2003; Шинаков 2011, 2014; Горский 2013, 2014; Щавелев 2013, 2014; Синицына 2013; Риер 2016; Темушев 2012; Цукерман 2001; Garipzanov 2006; Shepard 1995; Lind 2006; Duczko 2004; Hraundal 2009).

Тот факт, что этих свеонов тоже называли русами, как позже называли и варягов Рюрика, показывает, что имя руси появилось значительно раньше, чем об этом сообщает ПВЛ. Возможно, летописцу XI в. нужно было объяснить, почему варягов-«находников», позже нанимавшихся на службу к русским князьям, не называли русами. И он связал это имя с варягами первой волны, варягами Рюрика, хотя сам указывал, что и до Рюрика варяги в этих землях были и собирали дань со славян и финнов.

Большинство историков согласно видеть в этих русах тех же людей, которых арабы называли «ар-Рус», а византийцы Рωξ. Но далее мнения относительно имени или титула вождя этих росов, их локализации, социальной организации этого сообщества, их преемственности с русью Рюрика, расходятся (Boba 1967: 23–24). Южная локализация этой руси связана, как правило, с признанием титула вождя этих русов «каган». Сама эта русь получила неудачное название «Русский каганат», основываясь все на том же упоминании титула «каган». Причем К. Витчак связывает именно с посольством этой руси появление такого документа как «Баварский географ». Он считает «Баварский географ» в описании ряда славянских племен сознательно искаженной послами руси информацией (Witczak 2013: 42).

Некоторые историки постулировали существование некоей Аскольдовой Руси (Брайчевский 1968; Лебедев 1994) как первого протогосударственного образования в Приднепровье. Однако Н. А. Макаров, говоря о «Русском каганате», отмечает эфемерность этого протогосударственного образования и отсутствие его археологических следов на юге (Макаров 2012).

Между этой русью и русью Рюрика было одно существенное отличие. Процесс освоения незнакомых земель норманнами на Западе, как показывают источники, состоял, как минимум, из двух этапов. Вначале это были набеги отдельных дружин норманнов, возвращавшихся с добычей на родину. Причем количество участников и частота рейдов возрастали. И, наконец, наступал второй этап, когда норманны начинали зимовать в чужих землях и затем селиться в них, занимая поселения местных племен и образуя области со скандинавским населением. Так было в Британии и на континенте.

Тот же характер процесса освоения новых земель норманнами мы видим на Востоке (Комар 2017: 42; Humbert 2015: 29–44). Рольф Шин выделяет между этими двумя этапами набегов и колонизации третий этап — торговлю (Scheen 1996: 70).

А. А. Горский выделяет три волны норманнов — «дорюриковы» норманны (я называю их свеонской русью по послам этой руси — свеонам 839 г.), русов Рюрика, и наконец варягов-«находников», призывавшихся русскими князьями в помощь. При этом он отмечает, что государствообразующую роль играла только вторая волна норманнов — русь Рюрика (Горский 2012в: 81).

Свеонская русь, существование которой документально подтверждено сообщением Вертинских анналов от 839 г., скорее всего, соответствовала первому этапу освоения новых земель норманнами. Как отметил Ильдар Гарипзанов:

«It is another question whether Håkan, king of Rhos, had a permanent seat, or was on constant move, as many chiefs of the Northmen were in other parts of North Europe, either collecting tribute in the region under control or plundering neighbors»[12] (Garipzanov 2006: 11).

Большинство историков основывается на сообщении Вертинских анналов франков о том, что вождя этой свеонской руси зовут Chacan и считают это титулом «каган», известным у кочевых народов, и в частности у хазар. Они предполагают существование некоей скандинавской общности, вождества или протогосударства, в землях славян и финнов, которому присвоили весьма неудачное, на мой взгляд, название «Русский каганат». Этой свеонской руси, вероятно, соответствует сообщение ПВЛ о варягах, собирающих дань с северных славянских и финских племен, в то время как хазары собирали дань с южных.

Наибольший интерес по данному вопросу представляет, на мой взгляд, работа К. Цукермана (Цукерман 2001), фактически предполагающая существование двух разновременных, независимых друг от друга, скандинавских вождеств на территории Восточной Европы, вызвавшая дискуссию (Петрухин 2001; Толочко 2003; Седов 2003; Калинина 2003; Иванов 2003). К первому из этих вождеств часто применяется термин «Русский каганат». К сожалению, использование данного весьма спорного термина, являющегося по сути оксюмороном, получило широкое распространение. Русы как народ-мореход и степная империя — «каганат» — являются несовместимыми понятиями. Причем этот неудачный термин получил распространение не только в работах отечественных, но и зарубежных историков (Golden 1982; Pritsak 1977: 268; Цукерман 2001).

Интересны также работы Д. А. Мачинского, посвященные начальной Руси и ее локализации (Мачинский 2009а, 2009б), в которых содержится много привлекательных, смелых, но часто весьма спорных гипотез. Наиболее существенной представляется критика термина «Русский каганат» В. Я. Петрухиным и А. П. Толочко (Петрухин 2001; Толочко 2015). В. Дучко также отмечает неудовлетворительность использования данного термина (Duczko 2004: 29).

Сточки зрения источниковедения, важна капитальная работа И. Гарипзанова, пока не получившая признания среди российских историков (Garipzanov 2006). В случае своего подтверждения она ставит крест на вопросе и о «каганате», и о его южной локализации. Поскольку, как я указывал ранее, гипотеза о южной локализации условного «каганата» опирается только на признание существования титула «каган» у вождя русов-свеонов.

А. П. Толочко тоже, на мой взгляд убедительно, критикует гипотезу о титуле «каган» вождя русов, ссылаясь в том числе на работу А. А. Куника (Толочко 2015: 115, 125–128). В ней академик, отстаивавший ранее (под влиянием идей Иоганна Круга) гипотезу о титуле «каган», признает, что нельзя с уверенностью этого сказать, так как это может быть и скандинавское имя Хакон.

«…Мы все же не можем с уверенностью принять ни того, что в Chacanus скрывается северное имя: Гакон, ни подозревать в нем тюркский титул: хаган» (Куник 1864: 84).

К сожалению, историки более позднего времени не обратили внимания на данный вывод Куника и приняли без обсуждения положения его более ранних работ. Если же принять данное соображение Куника, тогда «Русский каганат» вообще превращается в фантом и очередной исторический казус. Сомнительность термина «каган» в сообщении Вертинских анналов допускает и А. С. Щавелев (Щавелев 2014: 324, прим. 6.). В. Дучко обратил внимание на странный факт, что в книге Ибн-Хордадбеха в главе «Титулы правителей земли» каганами названы вожди тюрок, хазар и тибетцев, но не упомянут ни словом «каган русов» (Duczko 2004: 25).

Ни один из историков, признающих титул «каган» вождя русов, пока не смог объяснить, почему византийцы вождей всех других варварских народов титуловали «архонтами» и только для вождя скандинавского эфемерного протогосударственного образования сделали исключение и признали его «каганом», уравняв тем самым с каганом могущественного Хазарского каганата. Наиболее логичным представляется объяснение, что «каган» русов — это и есть каган хазар, пославший скандинавов, служивших ему, в это посольство, но и тогда возникает множество вопросов, на которые нет ответов.

Иногда появляются работы последователей А. Г. Кузьмина по данному вопросу, вызывающие, по меньшей мере, недоумение и обращающиеся, на основе предположения о кочевническом титуле вождя русов, к давно отвергнутой в XIX в. гипотезе аланской руси М. В. Ломоносова (Галкина 2002, 2012; Жих 2009; Риер 2016; Плетнева 2015). Но то, что было позволительно историкам XIX в., опиравшимся только на вольную интерпретацию исторических источников при отсутствии накопленной археологической информации, непозволительно историкам XXI в.

А. П. Новосельцев поддержал гипотезу А. А. Шахматова о том, что посольство 839 г. было послано Аскольдом и Диром (Новосельцев 2000: 464), хотя, согласно ПВЛ, Аскольд и Дир принадлежали к руси Рюрика.

Ф. И. Успенский связывал зафиксированную в византийских источниках легенду о колдовских чарах патриарха Иоанна VII Грамматика против трех вождей неизвестного народа, напавшего на границы империи, с сообщением о посольстве народа Rhos в 839 г. к франкам и сообщениями агиографических источников о набегах русов на Сурож и Амастриду (Успенский 1890).

Кроме достоверного сообщения Вертинских анналов есть косвенные свидетельства о скандинавах, или русах, побывавших в Византии еще ранее. В истории Византии нам известны два Ингера — митрополит Никеи и отец императрицы Евдокии Ингерины. Время их жизни датируется концом VIII — началом IX в. Скандинавский характер имен не вызывает сомнений, поэтому мы можем предположить, что скандинавы-русы (ruotsi) проникали в Византию уже в это время, причем были инкорпорированы в высшую знать империи (Mango 1973; Kislinger 1983; Pritsak 1989; Кузенков 2003: 5; Мачинский 2009а: 501, прим. 13; Мельникова 20116: 272). Против скандинавской принадлежности этих имен выступил только А. С. Щавелев, считая их гото-германской традицией (Щавелев 2012).

Попасть в Константинополь из Скандинавии можно было двумя путями — через земли восточных славян и финнов по рекам Восточной Европы (то есть по знаменитому пути «из варяг в греки»). Или вторым путем — морским по Средиземноморью. Собственно, примерно этим двум возможным путям соответствуют значительно позже два похода норманнов на Константинополь — поход условных Аскольда и Дира в 860 г. с востока и поход Хастингса и Бьёрна в Средиземноморье, очевидно с целью достичь Константинополя с запада, в 859 г. При этом второй путь гораздо более длинный и опасный. От такого предположения вообще приходиться отказаться, поскольку послы говорят, что не могут вернуться тем же путем из-за диких, свирепых народов, что предполагает путь по суше или по рекам. Поэтому, скорее всего, эти скандинавы попали в Византию через Русь, поскольку в Ладоге скандинавы появились уже в 753 г. (Boba 1967: 25).

Трудно предположить, что они могли добраться в Константинополь иным путем, кроме как по рекам восточной Европы. Это соответствует предположению Е. А. Мельниковой, что освоение пути из Скандинавии «в греки» началось задолго до появления росов в Ингельгейме в 839 г. и до прихода Рюрика со «всей русью» (Мельникова 2011в: 444–445).

О. Прицак сопоставляет время появления первых скандинавов в Византии и на Востоке с первыми набегами норманнов на Западе (Pritsak 1989: 112). Археология для VIII — начала IX в. обнаруживает присутствие скандинавов только на северо-западе в Приладожье и Приильменье. Поиски следов «русского каганата» на юге в Приднепровье, куда его помещают, основываясь на титуле вождя этого образования «каган», характерном для хазар, результатов не дали.

«Единственным приемлемым разрешением противоречий между письменными источниками и археологией является признание того, что политическая организация руси в это время была ещё достаточно эфемерной структурой, находившейся в самой начальной стадии формирования» (Макаров 2012: 456).

А не проще ли предположить, что и протогосударственного образования как такового не было. Что были отдельные дружины, которые иногда могли быть довольно многочисленными. Что эти дружины совершали набеги и собирали дань, каждый раз возвращаясь на родину, как это вначале было на Западе. И либо вождь одной из таких дружин решил принять хазарский титул, что очень сомнительно, либо вождя дружины действительно звали Хакон. И какие-то скандинавы из его дружины добрались до Константинополя, где византийцы включили их в состав своего посольства, рассчитывая заключить союз с данами, если не удастся заключить его с франками (Duczko 2012: 44–46).

3.5. Немного о терминологии (оксюморон «Русский каганат»)

С недавнего времени, как я уже говорил выше, в научный обиход историков, занимающихся вопросом о Руси IX в., вошел термин «Русский каганат». Термин этот впервые использован еще в XIX в.

С. А. Гедеоновым в его «Отрывках из исследований о варяжском вопросе». И понятно, почему именно этот термин использовал антинорманист Гедеонов.

«Существование русского хаганата в IX веке (839–871 гг.) неопровержимый исторический факт, а вместе с ним и совершенно чуждое скандинавскому началу, существование в соседстве Хазар и Аваров народа Rhos» (Гедеонов: 1862: 105–106).

Разбираясь в данной проблеме, нужно постараться разделить два вопроса. Первый вопрос — о титуле «каган» или об имени вождя русов-скандинавов Хакон. Второй вопрос — о возглавляемом этим вождем протогосударственном образовании, которое многие историки, следуя за С. А. Гедеоновым, обозначают термином «Русский каганат». Правда, нужно сказать, что в работах некоторых историков эти два вопроса взаимосвязаны и их трудно разделить.

По вопросу о титуле вождя русов «каган» большинство историков, как указывает А. П. Толочко (Толочко 2015: 117), уже принимают это как установленный факт без дальнейшего обсуждения. В качестве примера можно привести ряд статей на данную тему (Седов 1998; Комар 2003; Мачинский 2009а; Галкина, Кузьмин 1998; Галкина 2002, 2012; Коновалова 2001, 2007; Жих 2009; Мельникова 2011 г; Климов 2013; Лисюченко 2016). Ранее речь о том, что послы народа Rhos назвали франкам имя своего вождя Хакона, шла только в очень редких случаях (Александров 1997а: 17).

Однако после опубликования статьи И. Гарипзанова относительно того, что в сообщении Вертинских анналов, скорее всего, упомянуты не титул вождя народа Rhos, а имя Хакон (Garipzanov 2006), И. Г. Коновалова снова повторила основные доводы в пользу титула «каган».

«Основное же возражение против попыток реанимировать давно отвергнутое в историографии предположение заключается в том, что сообщение Вертинских анналов о приеме послов народа Rhos следует рассматривать не само по себе, но, имея в виду всю традицию применения титула "каган" по отношению к древнерусским князьям в источниках IX–XII вв., включая собственно древнерусские памятники, где некоторые русские князья XI–XII вв. названы каганами» (Коновалова 2007а: 118).

Примерно те же доводы приводит А. В. Назаренко относительно гипотезы, «которая, во всеоружии напрасной учености, недавно была вновь высказана И. Гарипзановым» (Назаренко 2012: 16 прим. 6).

Мнение И. Гарипзанова пока не получило большой поддержки, хотя ряд историков стал склоняться к тому, что речь в сообщении Вертинских анналов все же, кажется, идет об имени вождя Хакон (Щавелев 2014: 324 прим. 6; Шинаков 2014: 159). Убедительная критика гипотезы о титуле вождя русов была высказана А. П. Толочко (Толочко 2015: 112–135), разобравшим все доводы в пользу гипотезы о титуле вождя русов.

По вопросу о «Русском каганате», его истории и локализации имеется также обширная литература. В качестве примера можно привести ряд работ (Томсинский 2013; Седов 1998; Golden 1982; Петрухин 2001а, 20016). Статья К. Цукермана о «Русском каганате» (Цукерман 2001) вызвала дискуссию на страницах научных журналов (Петрухин 20016; Толочко 2003; Седов 2003; Калинина 2003; Иванов 2003).

Если мы говорим о терминологии, то обычно для обозначения того или иного понятия выбирают термин, наиболее точно отражающий суть этого понятия, его основные, наиболее важные черты. Используемые термины должны помогать понять суть явления, а не фиксировать его чисто внешние, второстепенные признаки.

Рассмотрим с этой точки зрения одиозный термин «Русский каганат». Первая часть термина «Русский» относится к русам-скандинавам, народу-мореходу. Ибн-Русте отмечает, что русы «на коне смелости не проявляют и все свои набеги и походы совершают на кораблях». Походы русов на Византию совершаются морем (Азбелев 2011).

В ПВЛ содержатся сведения о народах, сидящих по берегам морей, что характерно для народа, совершающего морские набеги и путешествия (Барсов 1885: 11). Таким образом, первая часть термина говорит нам о морском народе, совершающем набеги на кораблях и занимающемся дальней торговлей по морю и крупным рекам.

Вторая часть термина — «каганат» — обозначает империю кочевого народа, например, хазар, покоривших ряд других, таких же степных, народов. Властитель такой империи носил титул «кагана» — сакрального властителя, олицетворявшего для хазар божество.

Нет ничего более противоположного, чем кочевники и народ-мореход. Тогда данный термин уже сам по себе сочетает несочетаемое, содержит в себе противоречивую информацию. По сути, данный термин является оксюмороном. Замечу, что если посмотреть работы большинства историков, считающих русов скандинавами, то термин «Русский каганат» используется ими очень осторожно, а чаще не упоминается вовсе, и речь идет только о титуле вождя русов «каган».

Зато в работах историков-антинорманистов данный термин используется на каждом шагу. И, как правило, вынесен в заголовок статьи или книги. Поскольку вольно или невольно данный термин ставит Русь в ряд кочевых народов, точно так же как в ПВЛ летописец поставил Русь в ряд скандинавских народов и отождествил ее с варягами. Собственно именно использование данного термина позволило реанимировать давно отвергнутую гипотезу М. В. Ломоносова о происхождении руси от рокс/рухс-алан (Галкина 2002, 2012).

Убедительно критикует использование термина «Русский каганат» Т. М. Калинина.

«Остается неясным, почему исследователь, да и не только он (здесь можно назвать и имена таких видных ученых, как В. В. Седов, П. Б. Голден, О. Прицак, Дж. Шепард, и имена молодых, таких как Е. С. Галкина, в работах которой следует отметить весьма агрессивное невежество как в вопросах восточного источниковедения, так и в отношении замечательных ученых-востоковедов), полагают, что если верховный властитель некоего народа назван неким титулом, то государство, которым он управляет, обязательно должно содержать его титулатуру в названии: ведь не называем же мы Византию "басилеей" или Швецию "конунгией"» (Калинина 2003: 17).

Профессиональные историки чувствуют неудовлетворительность данного термина. А. В. Назаренко в ходе своей полемики с В. Я. Петрухиным, лукаво замечает, что первое протогосударственное образование народа Rhos от 839 г.

«в историографии иногда именуют несколько вольным (Sic!) термином "Русский каганат" IX в. Не станем под ним подписываться, но и не будем столь придирчивы, чтобы протестовать против подобного неологизма. Все-таки некое политическое образование, в котором организующую роль играл скандинавский этнический компонент по имени русь… во главе которого стоял правитель с титулом "каган" — такое образование налицо. Почему бы ему не именоваться "Русским каганатом"?» (Назаренко 2012: 35).

Историк здесь, мне кажется, лукавит, делая вид, что не понимает противоречия между термином и обозначаемым данным термином понятием. А по сути, понимает, раз говорит о «несколько вольном» использовании данного термина.

Ответ на вопрос А. В. Назаренко прост. Потому что данный термин на первое место ставит второстепенную черту описываемого объекта — а именно, то, что вождь русов, возможно, по каким-то своим соображениям принял титул, характерный для кочевников и назвал себя «каганом». Скрывая при этом суть объекта, то есть то, что создано данное вождество или протогосударственное образование русами-скандинавами, народом-мореходом, ничего общего с кочевниками не имеющими, и более того, враждебными им. Вся последующая история Руси прошла под знаком борьбы со степняками: печенегами, торками, берендеями, хазарами и половцами.

А теперь разберем, насколько использование данного термина отвечает исторической реальности.

1. В источниках вообще нет упоминаний о «каганате» русов. Но поскольку это аргумент Ex silentio, то в целом он не является неопровержимым. Неопровержимым его делает отсутствие хоть каких-либо прямых или косвенных упоминаний о «Русском каганате» у тех народов, что, согласно письменным источникам, должны были сталкиваться с русами непосредственно, торгуя^с ними, или воюя, или вступая в какие-то иные контакты. О «Русском каганате» не упоминают ни византийцы, ни мусульманские писатели и географы. Речь всегда идет только о гипотетическом титуле вождя «каган».

2. Сам титул вождя русов «каган» носит гипотетический характер. Как показал в своей статье И. Гарипзанов (Garipzanov 2006), это вполне может быть имя вождя русов — Хакон (Хокон). Данное имя — одно из наиболее распространенных в скандинавском именослове. Возражения против гипотезы Гарипзанова основываются на упоминании «кагана норманнов» в письме Людовика II Василию I. А также на упоминании «кагана-рус» у Ибн-Русте и поздних упоминаниях «каганов Руси» в «Слове о Законе и Благодати» Иллариона и на граффито в Софийском соборе.

1. Академик А. А. Куник, на ранних работах которого основывается гипотеза о титуле вождя русов, в одной из последних работ заключил, что невозможно с уверенностью определить, был ли это титул или имя вождя русов. К сожалению, современные историки продолжают основываться на его ранней интерпретации этого сообщения Вертинских анналов.

Наиболее детальная и развернутая критика данного термина содержится в работе А. П. Толочко (Толочко 2015: 112–155). Ее основные положения сводятся к следующему:

1. Гипотеза о том, что вождь руси был признан византийцами «каганом» и мог соперничать своими притязаниями с мощнейшей Хазарской державой, невольно льстила национальному самолюбию историков.

2. Современные исследователи уже не считают нужным доказывать принятие вождем русов титула «каган» и считают данный вопрос решенным.

5. На деле гипотеза о титуле «каган» вождя руси «покоится, по существу, на lectio difficilior, то есть на проблемном чтении Вертинских анналов, не поддающемся однозначной интерпретации».

4. Южные локализации руси были в основном связаны с титулом вождя русов «каган», так или иначе, по мнению исследователей, связанного с Хазарией.

5. Для того чтобы узурпировать титул «каган», нужно было быть частью степного мира, усвоить политическую культуру кочевников, обладать социальными структурами, характерными для кочевников.

6. Как указывает А. П. Толочко, в степи в разные времена был один и только один каган. Данное утверждение не совсем верно. Дело в том что, как указывают тюркологи, у кочевых племен Азии могло одновременно существовать несколько каганов. При этом нет данных и о сакральности этого титула. Но для территории Хазарского каганата, с которым только и могли быть знакомы русы, это утверждение верно, так как здесь с этим титулом было связано представление о верховной, сакральной, божественной власти. В Хазарском каганате и сопредельных с ним территориях мог быть только один каган.

7. Узурпация титула была бы возможна только при уничтожении предыдущего каганата и гибели кагана. Данное положение верно с учетом поправок, высказанных выше по п. 6.

8. Титул «каган» был аналогом императорского. Невозможно было стать императором, не разделяя соединенной с титулом политической традиции или, более того, не имея о ней представления. То есть невозможно было стать каким-нибудь «ладожским» императором.

Относительно нескольких упоминаний «кагана русов» в арабских и древнерусских источниках, что считается основным доказательством, поддерживающим данную гипотезу (Коновалова 2007а: 118), Толочко рассматривает каждый случай отдельно.

А. П. Толочко не считает, в отличие от А. В. Назаренко, что в ответе Людовика II на письмо Василия I «"норманнам", управлявшимся собственным каганом, не видно никакого иного соответствия, кроме руси» (Назаренко 2012: 17).

1. Толочко считает, что с точки зрения логики вовсе необязательно, чтобы «всем отрицаниям в письме Людовика симметрично соответствовали положительные утверждения в письме Василия», как обычно это предполагается.

2. Толочко указывает, что Людовик мог поддерживать мнение Василия, только проявляя при этом большую эрудицию. Он отмечает, что так и произошло с титулом вождя болгар.

«Цитирование письма Людовика, как правило, обрывают как раз перед этим утверждением, чтобы избежать неловкости: пришлось бы признать, что Василий I утверждал, будто византийский двор признаёт за болгарским монархом титул каган. Этого не было: Константинополь определял ранг болгарского владетеля как князя (архонта), да и в самой Болгарии, ни в тюркской, ни в славянской номенклатуре титул каган неизвестен» (Толочко 2015: 150).

О том же говорит В. Я. Петрухин (Петрухин 2001а: 141). Правда, на это А. В. Назаренко возражает, что из ответа Людовика следует, что в письме Василия I вождь болгар был, якобы, назван princeps, а чему соответствовал этот титул, непонятно (Назаренко 2012: 16–17 прим. 11). Тем не менее, соображения А. П. Толочко и В. Я. Петрухина кажутся достаточно убедительными. Кроме того, Толочко отмечает, что сопоставление nortmanni из письма Людовика с русью вероятно, но не обязательно верно. В завершение дискуссии Толочко напоминает, что «источниковедение несуществующих текстов невозможно», поэтому обсуждать содержание недошедшего до нас письма Василия I бессмысленно.

3. Относительно упоминания «кагана русов» у Ибн-Русте и в «Худуд-аль-Алам» Толочко считает, что у мусульман бытовало какое-то предание о вожде русов как «кагане». Но считать эти известия достоверными мешает сообщение Ибн-Хордадбеха, датируемое именно IX веком, где в каталоге различных титулов правителей разных стран каганами названы только властители тюрок, тибетцев и хазар. По мнению Толочко, речь вообще может идти в сообщении Вертинских анналов о признании русами, торговавшими на территории Хазарии, власти хазарского кагана.

4. Что же касается наделения титулом «кагана» русских князей в «Слове о Законе и Благодати» Иллариона и в «Слове о полку Игореве», то после завоевания Хазарии Святославом и включения хазар в число поданных русских князей, такой титул вполне понятен, хоть и редко употребим.

Кажется, что кроме И. Г. Семенова (Семенов 2010: 4) никто не обратил внимания на то, что принятие титула «кагана» вождем эфемерного скандинавского вождества было вообще-то самоубийственной политикой. Особенно при предполагаемой некоторыми историками, сторонниками «Русского каганата», южной локализации этой Руси. При тесных отношениях Византии и Хазарии принятие такого титула вождем-самозванцем должно немедленно стать известным хазарам, послужить прекрасным casus belli и немедленно вызвать военную акцию хазар. При северной локализации свеонской Руси принятие такого титула было безопаснее, поскольку хазары едва ли пошли бы в лесную зону. А. Амальрик считал, что так перевели византийцам хазары, говоря о русах, незнакомый им титул «конунг», заменив его известным и им, и византийцам титул «каган» (Амальрик 2018: 58).

Можно по-разному относиться к данной критике оксюморона «Русский каганат», но то, что в этом термине сочетается несочетаемое, делает его, на мой взгляд, непригодным к употреблению в исторической науке.

3.6. Источники о свеонской (долетописной) Руси

История Древней Руси начинается с нескольких достаточно спорных сообщений и одного достоверного (не считая тех косвенных упоминаний представителей византийской знати со скандинавскими именами, которых я упоминал чуть выше). Согласно К. Цукерману, у нас есть шесть упоминаний в источниках о первом вождестве древних русов (Цукерман 2001: 56–57). Кратко перечислим их.

1. Свидетельство Вертинских анналов под 839 г. о византийском посольстве к императору Людовику Благочестивому и прибывших вместе с ним «искателях дружбы» от некоего народа Rhos, которые сообщили, что их вождя зовут Chacan. После расследования, назначенного императором, заподозрившим в них exploratores данов, враждебных империи, выяснилось, что они свеоны.

2. Весной 871 г. император Людовик II Италийский в ответе на письмо византийского императора Василия I указал, что империя признает титул кагана только для вождя аваров, но не хазар и норманнов.

3. Сообщение Ибн Русте об «острове русов», протянувшемся на три дня пути, окруженном болотами, и о том, что государь этого народа носит титул «кагана русов». Сюда же К. Цукермэн относит сообщение Ибрагима Ибн-Якуба об обращении цанаров (санаров) за помощью к византийскому императору, хазарскому государю и вождю ас-сакалиба. Это первая группа свидетельств, в целом современных описываемым событиям. Вторая группа сообщений относится ко времени на двести лет позже.

1. Митрополит Киевский Илларион в «Слове о Законе и Благодати» называет «каганами» Владимира и его сына Ярослава.

2. Граффити на стене собора Святой Софии Киевской содержит мольбу о божественном избавлении не названного по имени «кагана нашего».

3. В «Слове о полку Игореве» назван «коганом» Олег, сын Святослава.

Другие историки относят к возможным сообщениям о начальной Руси сообщения в житиях св. Стефана и Георгия о набегах руси на Сурож и Амастриду, о которых одним из первых сообщил А. В. Горский (Горский 1844). В. Г. Васильевский детально проанализировал эти сообщения и постарался выделить достоверные факты (Васильевский 1915). А. А. Васильев пересмотрел аргументы Васильевского и критически отнесся к сообщениям о набегах русов на Сурож и Амастриду. Ранее к числу таких агиографических упоминаний ранней руси относили также набег руси на о-в Эгину. Считалось, что этот набег упомянут в «Прологе» к житию преподобной Афанасии (Слабченко 1942: 129; Мавродин 1949: 22; Артамонов 1962: 365).

Данное упоминание ранней руси, скорее всего, происходит от ошибочного перевода с греческого этнонима арабских (берберских) пиратов-мавров, Маurousioi, как «русские» в житии преподобной Афанасии Эгинской (Talbot 1996; Шорохов 2014: 142–143; Шорохов, Мещенина 2016). Хотя иногда ссылки на данное сообщение продолжают появляться (Азбелев 2011: 140). Что является лишним доказательством того, что к любым сообщениям о ранних появлениях русов на исторической арене нужно относиться критически и с большой осторожностью.

Историография вопроса приведена в работе Г. Г. Литаврина (Литаврин 2000: 24–36). Современные историки склонны больше доверять сообщению о набеге на Амастриду и в гораздо меньшей степени сообщению о набеге князя Бравлина (Браваллина) на Сурож. О достоверности этих сообщений до сих пор идут споры.

То, что норманнов-рос, побывавших в Константинополе и Ингельгейме, так же как позже данов Рюрика, одинаково называют русами, кажется, еще раз подтверждает гипотезу В. Томсена о том, что финны, а за ними и славяне, вначале любые дружины норманнов называли ruotsi, русами (Томсен 2002: 195–196). Это также служит подтверждением того, что и русы 839 г, и русы Рюрика были все теми же норманнами — ruotsi. Но позже у славян возникла необходимость отличать скандинавскую дружинную знать, прибывшую с Рюриком, от вновь приходящих в их земли норманнов-«находников», которых стали называть «варягами» (Шахматов 1919: 50). А позже, поскольку большая часть норманнов шла в земли финнов из Швеции, из Уппланда, именно за шведами закрепилось в финском языке имя ruotsi.

В. Дучко считает, что русов в состав византийского посольства включили, поскольку в связи с тяжелой ситуацией, в которой оказалась империя, их посольство стояло перед тонкой дипломатической задачей — получить помощь или от франков, или от враждебных им данов (соплеменников русов), а может, и от тех и от других (Duczko 2004: 14, 43–49).

Существует гипотеза, что именно против набегов этой ранней руси строили цепочку крепостей хазары (Артамонов 1962: 296–297; Новосельцев 1990: 207; Воронятов 2005, 2012; Комар 2003). У этой гипотезы есть противники (Седов 1998; Щавелев 2014). И. Г. Коновалова указывает, что

«различные соображения, выдвигавшиеся в историографии насчет возможных врагов Хазарии. для обороны от которых и сооружался Саркел (венгры или русы), пока не позволяют безоговорочно отдать предпочтение какой-либо версии» (Коновалова 2007б).

У. Тредголд считает, что не только хазары строили крепости против этой руси, но и Византия образовала три новые провинции, то есть провела административные преобразования, с учетом этой новой угрозы (Treadgold 1988; Шорохов 2014: 138). Хотя относительно датировок спорят, Тредголд датирует образование византийской фемы Климата 839 г. и отмечает совпадение с годом посольства руси в Византию и Ингельгейм. В Херсоне тогда был размещен постоянный гарнизон в 2.000 человек.

Итак, какие выводы мы можем сделать о начальной Руси?

1. Есть одно достоверное сообщение франкских анналов о посольстве руси в Ингельгейм вместе с византийским посольством императора Феофила.

2. Имеются косвенные указания на более ранние контакты и проникновение скандинавов (русов?) в Византию. На это указывают имена Ингер и Ингерина в среде византийской знати. Есть также спорные сообщения о набегах этой ранней руси на Сурож и Амастриду. Сообщение о набеге руси на о-в Эгину оказалось на деле ошибкой перевода.

3. Сообщения о «каганах Руси» относятся к периоду после разгрома Святославом Хазарии, когда часть хазар стала подданными русского князя.

4. Существует гипотеза о постройке хазарами крепостей против ранней скандинавской руси. По поводу данной гипотезы идут споры. Данная гипотеза дополняется гипотезой У. Тредголда о преобразовании фем в Византии, вызванном угрозой со стороны руси.

5. Археологически подтвержденной датой появления скандинавов на северо-западе (в частности, в Ладоге) является 753 г., установленный в качестве дендродаты.

6. Русь, согласно сообщению Вертинских анналов, состояла в основном из свеонов. То, что это эфемерное образование называлось русью также, как позже называлась русь Рюрика, подтверждает предположение, что финнами любые дружины норманнов вначале назывались русью-ruotsi. Как считает И. Г. Семенов:

«В действительности же два Русских государства, скорее всего, возникли независимо друг от друга. А разрешение вопроса о том, почему оба они назывались Русью, в значительной степени зависит от дальнейшего уточнения семантики термина русь в рассматриваемый период» (Семенов 2010: 5).

7. Возможно, именно эта русь, согласно ПВЛ, собирала дань со славянских и финских племен Севера до восстания славян и финнов и появления Рюрика с его варягами-русью (Губарев 2017в).

3.7. Локализация свеонской Руси

Спорной является локализация этой первой Руси. Часть историков, основываясь на данных археологии, отстаивает ее северную локализацию в Приладожье (Shepard 1995; Цукерман 2001: 66–67; Мачинский 2009а: 495–496; Новосельцев 1965: 403–404), в то время как другие размещают ее в междуречье Среднего Дона и верхней Оки (Седов 1998, 2003; Golden 1982). Иные историки размещают ее в Приднепровье с центром в Киеве (Vasiliev 1946: 9; Артамонов 1962: 365–366; Рыбаков 1982: 67–83; Назаренко 2012: 29), причем часть из них основывает свое мнение на упомянутом титуле «каган» и на бытовании корня — рос/рокс на юге. О. Прицак локализует это образование в районе Ростов — Ярославль, в бассейне Верхней Волги (Голб, Прицак 1997: 89). В. А. Шорохов, анализируя данные «Баварского географа» и сообщения арабов, помещает Русь в «стране славян», к востоку от среднего течения Днепра, к западу от Среднего Поволжья и к югу от Валдайской возвышенности (Шорохов 2014: 114). Существует и гипотеза о двух одновременных центрах Руси в Среднем Поднепровье и Поволховье (Фроянов 2001; Темушев 2014: 162–166). К. Цукерман, среди прочих гипотез, упоминает локализацию А. А. Александровым этой Руси во Фризии (Александров 1997а; Цукерман 2001: 63, прим. 20).

А. В. Назаренко, используя свою весьма спорную гипотезу о пути «из немец в хазары», считает, что посольство могло возвращаться сухопутным путем, и поэтому гипотеза Шепарда, опирающаяся на археологические находки, не может рассматриваться как аргумент в пользу северной локализации вождества (Sic!):

«Ответ на вопрос, каким именно путем через территорию Франкского государства собирались вернуться «русские» послы, зависит от локализации местопребывания «хакана Рос»… Если он помещался в Киеве, то имелся в виду, возможно, сухопутный маршрут, связывавший Среднее Поднепровье с Баварской восточной маркой (см. прежде всего Баварский географ и Раффельштеттенекий таможенный устав). Вместе с тем такое предположение отнюдь не обязательно (sic!), и вполне допустимо думать, что Rhos, бывшие одновременно Sueones, собирались воспользоваться путем по Балтике и далее хорошо им известными маршрутами по рекам Восточной Европы. Поэтому находки византийских артефактов времени императора Феофила (в частности медных монет) в прибалтийских землях, на которые иногда ссылаются как на аргумент в пользу северной локализации «хакана Рос» (Shepard 1995: 48–52), таким аргументом служить не могут» (ДР 2010: 20, прим. 15).

То есть вначале предполагается южная локализация Руси. Потом предполагается возможный широтный маршрут, связывающий Русь и империю франков. При этом непонятно и требует объяснения, почему франки не знали народ Rhos, как следует из сообщения Вертинских анналов? Кроме того, находки монет Феофила имеют место в Скандинавии, а вовсе не в «прибалтийских землях». И при этом Назаренко отмечает, что такое предположение совсем не обязательно! Но тем не менее считает его достаточным, чтобы отвергнуть северную локализацию Руси и настаивать на ее южной локализации. Получается vicious circle.

Поэтому, на мой взгляд, восстанавливаемый по находкам редчайших монет императора Феофила маршрут возвращения посольства этих русов в Рюриково Городище убедительно говорит в пользу локализации вождества русов 839 г. в Приладожье (Shepard 1995).

Монеты Феофила есть в Гнездово, но основание Гнездовского центра датируется более поздним временем — концом IX в. самое раннее (Murasheva, Bronnikova, Panin 2012: 196).

Фотий в своих гомилиях указывает косвенно именно на такую локализацию этой ранней руси, напавшей в 860 г. на столицу Византии:

«напали оттуда, откуда [мы] отделены столькими землями и племенными владениями, судоходными реками и морями без пристаней».

На что В. П. Кузенков замечает, что «из этой фразы создается впечатление, что Фотий неплохо осведомлен о тех областях, откуда явились нападавшие» (Кузенков 2003: 42, прим. 23).

Дж. Шепард сравнивает эту цитату из гомилии Фотия — об удаленности Руси — с указанием Константина Багрянородного на те трудности, которые приходится преодолевать русам на пути в Константинополь из их северных земель через Киев к Черному морю (Shepard 1974: 11).

При южной локализации Руси в Приднепровье рядом с хазарами, как отмечает И. Г. Семенов, принятие титула «каган» является самоубийственной политикой для вождества русов. так как немедленно вызовет военную акцию хазар (Семенов 2010: 4).

Правда, Семенов считает, что Хазария к тому моменту уже была ослаблена, но едва ли можно сравнивать ресурсы и мощь даже ослабленного Хазарского каганата с ресурсами и возможностями эфемерного вождества руси. И потом, если искать историческое зерно в сообщении кембриджского документа, «ослабленная» Хазария могла доставить большие неприятности даже таким могущественным соседям как Византия (Цукерман 1996: 70–71; Голб, Прицак 1997: 133, 164–169).

Суммируем выводы относительно локализации руси, отправившей посольство 839 г.

1. Основными являются гипотезы северной (Ладога и Поволховье) и южной (Приднепровье) локализации Руси 839 г.

2. Северный вариант представляется предпочтительным в связи с археологическими следами присутствия скандинавов на северо-западе, начиная с 753 г.

3. При южном варианте локализации Руси 839 г. принятие вождем русов титула «каган» является самоубийственным актом, который, при близости к Хазарскому каганату, несомненно, послужил бы поводом к военным действиям.

4. Гомилии Фотия, описание трудного пути русов на юг у Константина Багрянородного, упоминание некоего условного князя Бравлина из Северной Руси в описании набега на Сурож говорят в пользу северной локализации Руси.

5. По находкам очень редких монет императора Феофила обратный путь посольства русов 839 г. прослеживается до Рюрикова городища на севере (Shepard 1995).

Из скандинавских земель наиболее близкой к восточным землям была территория Уппланда возле озера Меларен с торговым центром Биркой. Видимо, отсюда и шли на восток в VIII — начале IX в. дружины норманнов, которых финны называли ruotsi — русь.

В результате создается впечатление, что это был именно первый этап освоения бродячими дружинами скандинавов-свеонов земель славян и финнов с базой на северо-западе в районе Приладожья и Приильменья. Откуда по речной системе они спускались на юг, торгуя, осуществляя набеги и собирая дань с местных племен, как об этом сообщается в ПВЛ. Собственно именно с такой точкой зрения выступает А. В. Комар (Комар 2017: 42). Можно ли эту Русь назвать вождеством, что предполагает власть единого вождя, или это были отдельные дружины викингов под руководством самостоятельных конунгов, сказать трудно.

3.8. Восстание славян и финнов — данников свеонской руси

Против этой первой свеонской руси, согласно ПВЛ, восстали славяне и финны, с которых варяги-русь собирали дань, и изгнали эту русь «за море». На вопрос В. А. Мошина: «когда появились в Восточной Европе те варяги, которых летопись в самом начале выводит берущими дань от славян?» (Мошин 1931: 44) — ответ мы теперь знаем благодаря археологии. Дендродата из Старой Ладоги определяет 753 г. в качестве terminus post quem.

Ф. И. Успенский сдвигал сообщение о восстании славян и финнов, приведенное в ПВЛ под 862 г., на более раннее время и предполагал, что в 839 г. скандинавы шли с византийским посольством через земли франков в Скандинавию, чтобы привести с собой в помощь других соплеменников (Успенский 1915: 206).

В ПВЛ описано восстание славян и финнов, судя по всему, данников этой свеонской Руси, закончившееся, согласно летописи, изгнанием варягов «за море». Изгнанные норманны названы варягами и не названы русью, поскольку это противоречило бы утверждению летописца, что «прозвалась Русская земля» от варягов Рюрика (ПВЛ 1950 ч. 1: 214).

И Рюрика «со всей русью» приглашают, согласно ПВЛ, для защиты славянских и финских земель от таких «варяг-находников». Это соответствует тому, что известно о Рёрике Фрисландском, успешно защищавшем в течение 23 лет побережье Фризии от набегов викингов (Coupland 1998: 101), а идея договора-«ряда», заключенного славянами и финнами с целью защиты от набегов, согласуется с практиками средневековой дипломатии, как убедительно показали Е. А. Мельникова и В. Я. Петрухин (Мельникова, Петрухин 1991).

То есть, по версии ПВЛ, изгнанные варяги и русь Рюрика находятся, как и указывает Цукерман, во враждебных отношениях. При этом трудно представить, чтобы разбросанные по славянским и финским землям среди лесов и болот мелкие отряды варягов-свеонов были изгнаны единовременно полностью и бесповоротно. Восстание могло привести к изгнанию варягов из Рюрикова городища, из Старой Ладоги, возможно еще из какого-то городища в землях славян и финнов. Однако часть этой «руси» могла вполне остаться на северо-западе. С другой стороны, в некоторых списках ПВЛ какая-то «русь» присутствует в числе племен, приглашавших варягов Рюрика. На это обратил внимание Г. В. Вернадский. Он первым предположил, что изгнали свеонскую русь, ту, что связана была с посольством 839 г. А призвали славяне и финны защищать свои земли данов Рёрика. И что часть прежней свеонской руси тоже могла участвовать в призвании варягов Рюрика:

«The puzzle may be solved if we admit the existence of two Rus: the old Swedish Rus of the Russian Kaganate and the new Frisian Rus of Riurik»[13] (Vernadsky 1946: 339).

Д. А. Мачинский также считал, что варяги из-за моря брали дань с чуди, словен, мери и кривичей, а призывают «всю русь» и Рюрика с братьями русь, чудь, словене и кривичи. Из перечня этносов во втором случае исчезает меря, но зато появляется русь, возглавляющая список приглашающих. Таким образом, некая русь (но не «вся русь») уже находится к началу событий в Европейской Скифии и возглавляет ряд местных этносов, приглашающих заморскую «всю русь» (Мачинский 2009а: 491).

И часть этой руси, еще остававшаяся в Приладожье и Приильменье, вошла, судя по всему, в состав руси Рюрика. Это не удивительно, если принять во внимание готовность норманнов служить под знаменем любого выдающегося конунга в надежде разделить с ним его «удачу».

Цукерман приписывает поход 860 г. именно этой руси, поскольку время прибытия Рюрика он сдвигает на X в., согласно НПЛ мл. — в то время как согласно ПВЛ этот поход относится уже ко времени руси Рюрика.

Так или иначе, но далее в сообщениях место этой свеонской руси занимает русь Рюрика, состоящая из данов, а также примкнувших к ним фризов и свеонов (Губарев 2017в).