С чего начинается Деликатес

Глава 1 Бабино пришествие

Шумный город Баба не любила: все там орут, толкаются, тебя не видят, а видят лишь твои карманы и способы их опустошения. Только ступила за городскую стену, так началось: попрошайки за рукава хватают, зазывалы в уши орут, распространители свитки в руки пихают, гадалки судьбу по глазам предсказывают, и не по очереди, а все разом. Не похожа она на горожанку: загорелая, поджарая, в холстине — селянка по виду. Думают, что тут на новенького, вот и бросились разводить на все лады. Хорошо, что у неё в карманах пусто и беречь нечего: пара орехов да ягод сушёных немного. Отбилась, с грехом пополам. А идти ещё до самого центра, где казённые дома по обыкновению располагаются. Сколько их таких, просящих и втюхивающих, ещё на пути встретится?

Баба шла по городу тараном, уверенно, высоко подняв голову и никому в глаза не глядя, чтоб понимали: мимо иду, не приставай. Но надоедливые уличники приставали всё равно. Дети-попрошайки в ноги кидались, приходилось перешагивать. Один за ногу её обхватил и проехался так несколько шагов, пока ручонки не устали держаться, а потом отвалился, как клещ, и идти ей стало легко, хоть взлетай! Те, кто молили: «Подай, доченька, на хлебушек бабушке. Я за тебя силы добрые попрошу, чтоб здоровья и богатства тебе прибыло», когда проходила мимо безответно, прибавляли в спину: «Шоб те пусто было, корова бездушная! Шоб ты паршой сама пошла и дети твои! Шоб скотина твоя издохла, и налогами тебя задавили!»

Баба помнила город ещё со времён коньего студенчества, шла спокойно и уверенно, будто исполин, над всеми ними, не оглядываясь. Жалко, ягоды из кармана спёрли-таки, и один орех. Если голодный взял — пусть насытится, если сытый взял — пусть подавится!

В муниципалитете оказалось прохладно и мух надоедливых мало. К стене холодной прислонилась, пока очереди своей дожидалась. Хорошо!

— Мира и жизни вам, — обратилась Баба к неприветливой с виду бабе в окошке, когда подошла её очередь говорить. — Я по лесу плутала, могли меня хватиться, в розыск подать. И мзду в казну не платила, пока там ходила. Мне куда с этими вопросами?

— Про розыск — к законникам, про налоги — к налоговикам, — бросила та в ответ, как бросают голодному подгнившую кость, со снисхождением.

— Где таких отыскать?

— Законники на Главной площади, у самой арены, большой красный дом. Налоговики сразу рядом с ними, большой чёрный дом.

Пошла туда, куда послали.

— Мира и жизни вам, — сказала Баба законнику в окне красного дома, когда пришла её очередь говорить. — Я по лесу плутала, могли меня хватиться, в розыск подать.

Законник поднял на неё усталый взгляд, видавший столько баб, мужиков и разных других тварей с их историями, что ничему уже не мог ни удивляться, ни огорчаться, ни радоваться.

— Номер?

— Баба номер БО4479 1230 760871, - и показала ему наколку с номером, спрятанную под мышкой.

— Ждите у отдела потерянных баб.

Пошла туда, куда послали.

У отдела потерянных баб оказалось на удивление много народу, в основном мужики. Неужели драконы так часто баб воруют?

— У вас дракон бабу украл? — спросила она у одного из них.

— Чур тебя! — воскликнул мужик в ответ. — Мужик увёл, как у всех! А дракона, который бабу украл, скоро казнят. Неделя ему осталась.

— Как казнят? — воскликнула Баба.

— Как обычно, на арене прилюдно голову отрубят. Ты что, с луны свалилась? По всему городу плакаты висят: «Только раз, только своими глазами — преступная голова дракона, сожравшая бабу, будет отрублена!» Все на него, злодея преступного, рецидивиста прокля?того, смотреть ходят, банками в него кидать и плеваться. Он в клетке у арены сидит.

— Можно и так сказать, с луны, — озадачилась Баба. — А вы тут долго ответа ждёте?

— Нет, второй день всего. Мало сейчас потерянных баб. Жарища. Не сезон.

— Тогда я за вами буду. Отойду пока. Но вы меня не забудьте, хорошо? — попросила Баба.

— Иди, не забуду, ты странная, запоминающаяся, — отпустил её мужик.

Чуть не бежала Баба на площадь, там протискивалась сквозь толпу, работая локтями. Может быть, это всё же не он? Он ведь её не сожрал! От клетки людей отделяли натянутые по периметру заградительные верёвки, за которые заступать запрещалось, о чём кричали большими буквами надписи на табличках. От них до дракона было далеко: ни докинуть, ни доплюнуть. Перед клеткой высилась и смердела мусорная гора из всего, что люди в дракона бросали, выражая праведный гнев. Сам он забился к дальней стене клетки, лишь очертания видны, не поймёшь, он ли? Баба покричала, но в шуме толпы голос её не прозвучал. Тогда, недолго думая, она перелезла через верёвки и быстро пошла по мусорной куче к самой клетке. Толпа охнула и замерла: нарушает да ещё так нагло! А ну как пыхнет змий огнищем в неё, и сгорит она свечой? Кто-то выкрикнул: «Дура, сожрёт!», кто-то: «Дура, сожжёт!», кто-то: «Молодец! Дойдёшь до клетки — дай ему в нос, паразиту!» Дракон повернулся.

— Мира и жизни тебе, — поприветствовала она.

— Издеваешься? — ответил Сейл угрюмо.

— Нет. Я только дошла, я не знала, что всё так… — оправдывалась Баба. — Мне когда сказали, я сразу побежала сюда. Думала, это не ты…

— Меня три дня как судили за то, что я тебя сожрал. Все доказательства оказались «налицо». Приговорили к отрубанию ещё одной головы и пожизненному заключению в зоопарк, как рецидивиста. Даже голову определили, которая жрала, её и рубить будут. Мира и жизни, говоришь?

— Я пришла и скажу им, что они ошиблись! — воскликнула Баба.

— Деликатес, ты же человек! Ты же знаешь людей! Думаешь, твоё появление что-то изменит? Посмотри, как они все хотят меня убить, какой огонь горит у них в глазах! Кровь хотят увидеть, целое шоу кровавое соберут. Я такого ража в драконьих глазах не видал. И кто из нас после этого чудище?

— Я пришла и скажу им, что они ошиблись, — закричала ему Баба, которую охранники уже тащили под руки с запрещённой территории. — Это я, слышите, люди, это я! Он меня не жрал, всего лишь продать хотел, и то, если меня не хватятся! Это я, и я живая!

Одинокий голос её утонул в гуле толпы.

— Не рви глотку! Таких на площади с десяток орёт, пиарятся на моей беде. Никто тебе не поверит! — крикнул ей вслед Сейл.

— Вы поаккуратнее, дамочка, ящер ведь. Он убить может, не заходите больше за ограждение, — пожурили её законники и отпустили.

На площади и правда горланили несколько баб, и все о том, что именно их дракон ел. Одну якобы обсосал и выплюнул, потому что была она вымазана настойкой из горных шершней, которую драконы страсть как не любят. В доказательство демонстрировалась драная одежда, якобы пострадавшая от драконьих зубов. Баночки с настойкой из тех самых «нелюбимых драконами» шершней продавались тут же и разлетались «на ура».

Другая баба продавала себя, демонстрируя обтянутые вульгарным платьишком излишне пышные формы и с ними два отсутствующих пальца руки, которые дракон откусил ей, якобы, в порыве страсти, а отпустил потом за то, что она была безумно хороша как женщина. Для пущей убедительности и предъявления форм во всей красе и движении прелестница пританцовывала, напевая частушки:

Менеджер беспалой бабы записывал мужиков к ней в очередь на «отведать драконьей бабы». Свиток из очередников был таким длинным, что продавец наматывал его на специально для этой цели сооружённый ворот, каким вёдра из колодца вынимают, только поменьше. Каким макаром мог ящер оценить бабьи прелести, не уточнялось, да и кому в балагане достанет ума вспомнить, что люди драконам в принципе не менее отвратительны, чем драконы людям? Записывал желающих в свиток, а номер очереди им на запястье, химическим карандашом, после предоплаты, и с довольным видом потрясал большим поясным кошелём, звоном монет отмечая каждое его пополнение. «Интересно, как они дома жёнам своим этот номерок объяснят?» — вспомнила Баба своих пройдох-муженьков.

Ещё одна, видимо, пострадавшая когда-то от огня и вся покрытая струпьями баба якобы была драконом сожрана, но вышла из него целой и невредимой (из какого места, не уточнялось). Теперь считалась рождённой драконом. После второго рождения, будто бы, обрела дар прозрения и предсказывает будущее на лету: сожрёт тебя дракон или не сожрёт. Половина из её клиентов, услышав мутное предсказание типа «В день новой луны нависнет над тобой его чёрная тень», или «Не выходи из дома по четвергам, ибо четверг — кара твоя», или «Дети твои сладким вкусом своим манят его» и прочих, таких же бредовых и непонятных, немедля отправлялась к первой бабе, несъеденной, настойку из шершней покупать. Похоже, эти продавцы были заодно.

Баба поняла, что все значимые маркетинговые ниши позаняты. Стоять рядом с такими профессионалами и орать: «Это я, «та самая» Баба! Дракон меня не сожрал, и денег мне не надо!» — себе дороже. Доказательств красочных нет, конкуренции ей не выдержать, а вот поколотить могут, чтоб под ногами не мельтешила и клиентов правдой не распугивала. Да и кому интересно будет ничем не примечательную бабу, всего-то и побывавшую в Драконьих Горах, знакомую с драконьим бомондом, гномами, драконихами и драконятами слушать? Никем не обсосанную, не съеденную и не «отведанную»? Плюнуть и растереть такой, как она есть, инфоповод! Решила о правде пока прилюдно не заикаться.

Пошла в чёрный налоговый дом, написала на себя бумагу, покаялась за неуплату положенной мзды ввиду отсутствия доходов. Сразу на месте поднялась на третий этаж и получила за это преступное деяние десять плетей, чтобы на потом не откладывать, и уже битая вернулась в красный дом ждать своей очереди в отделе потерянных баб.

До вечера, понятное дело, не успела. Спала прямо в доме законников, на полу: ожидающим так можно. Плохо в казённых домах спать, лучше даже на деревьях, чем там. Мужиками разит сильнее, чем драконом в пещере, насекомые общие скачут, под рубаху кто-то всё время залезть норовит — только успевай отбиваться. Не выспалась, последний припасённый орех-спелун на завтрак съела всухомятку. Скорее бы уж решить всё и домой! На другой день её вызвали, наконец, выдали бумагу, что Баба с номером БО4479 1230 760871 погибла с месяц назад от зубов дракона. Она опешила. Виданное ли дело — самой на себя похоронку получить? Возмутилась:

— Как так! Я ж и есть Баба с номером БО4479 1230 760871! Как вы мне можете давать такую бумагу?

— А что нам мешает её давать?

— Если я мёртвая, я её вроде как взять не могу, — ответила Баба серьёзно.

Клерк озадачился, достал толстенный свод правил и принялся его листать. Консультировался с коллегами, с начальством, двигал очки по носу то вверх, то вниз и вердикт выдал такой:

— Нигде не указано, что если кто-то мёртв, то он на себя бумаги получать не может. Если запрета нет, значит, получаете без ограничения. Что не запрещено, то разрешено!

— А как тогда быть с тем, что я нашлась и больше не потерянная? — поинтересовалась Баба.

— Тогда вам не в наш отдел, — обрадовался простому вопросу чиновник. — Вам в отдел найденных баб. Он этажом выше.

— Там ведь, небось, тоже очередь, а его казнят, пока разберётесь…

— Там? Очередь? Смеётесь? Если баба потерялась, то ей находиться-то какой резон? Разве что, если нагуляется и поймёт, что раньше было лучше, но это нечасто бывает. Там без очередей.

В отделе найденных баб и правда очереди не оказалось. Клерки скучали, играли в кости и её появлению были даже рады. Сгрудились вокруг неё, приняли заявление, внимательно, с лупой списали все цифры с подмышки. Тыкали в номер пальцами, по очереди тёрли его, чтоб убедиться, что не перебитый, и выдали вердикт:

— Ждите. Рассмотрение вопроса занимает до одного месяца.

— Месяца? Какого месяца, если я числюсь убитой, а я живая? А если казнят за меня дракона, который меня не ел? И как мне самой жить этот месяц, мёртвой? И за что меня тогда плетьми за неуплату мзды били, если я мёртвая? И через месяц тоже будут бить? — затараторила Баба.

— Очень много у вас, Баба, вопросов. Месяц — процедурный срок, установленный законом, и я на него повлиять не могу, — ответил похожий на остальных, словно брат-близнец, клерк. — Вы же как-то месяц мёртвой прожили, значит и второй проживёте. А мзду и мёртвые должны платить, если они живые. Таков закон! Мзду платят все, кто может и не может!

— Так что же мне делать? Дракона ведь казнят! — недоумевала Баба.

— Конечно, казнят! Идти на казнь и любоваться представлением. Нечасто у нас, знаете ли, драконам головы рубят. Событие!

— Кажется, я начинаю понимать, почему люди в Драконьи Горы от нас уходят, — пробурчала Баба.

— Что вы говорите? — уточнил клерк.

— Ничего я не говорю! Нечего мне сказать!

Глава 2 Кто виноват и что делать?

Пели певуны печальную песню, когда уходила Баба из города. Пели про неё, будто знали, что впереди её ждёт, а она не знала. Шла домой голодная и с тяжёлым сердцем. Несправедливость стучала у Бабы в висках кровью, глаза застила, дыханье спирала. Как можно голову рубить тому, кто никого не жрал? Голова — не палец, даже если вторая или пятая. Какие такие законники нашли «неопровержимые доказательства», что он её сожрал, если он её не жрал?

Бывает такая правда, которая вроде правда, а вроде и нет. Смотришь на белое днём — белое-пребелое, и говоришь: «Белое». А придёшь туда ночью на белое поглядеть, а оно серое-пресерое. Белое или серое — не разобрать, где правда. Бывает и другая правда, с которой всё ясно. Сожрал ли конкретный дракон конкретную бабу? Есть у него в пузе сожранная баба — значит сожрал. Нет у него в пузе бабы, жрал/не жрал — пятьдесят на пятьдесят. Есть при этом живая баба в наличии — не сожрал эту конкретную живую бабу на сто процентов. Точно, не сожрал! Что ещё нужно этой правде, чтобы она стала правдой, непонятно.

Баба, словно лошадь, мотала головой, силясь отогнать от себя эти мысли, но они застряли и шумели там, как трубы иерихонские, руша стены её покоя до самого основания. Почему драконы, расчудесные, честные и правильные драконы, бросили Сейла? Ведь знают, наверняка знают, где он! Вот вытащит она его, и пусть он ей тогда расскажет сказочку про них, бескорыстных змеюк, которые «лучше людей». План у неё простой: взять монеты, подкупить бюрократов, чтобы вместо месяца её заявление за пару дней рассмотрели. Сейла освободят, может быть, даже извинятся, ей лицензию восстановят и прочие права, и пойдёт жизнь своим чередом. Коня зря отпустила тогда — надо ускориться, транспорт потребуется, поэтому первым делом завернула Баба к себе на Конью Горку. Сейчас баню натопит, кости напарит, чистое наденет, коня поймает, из схрона монет вынет, к своим заглянет и….

В доме на Коньей Горке пахло жизнью и прибрано было не по её. Она чашки никогда ровным рядком не ставила и шторы не зашторивала. Неужто это мать без неё похозяйничала? Хотя мать тоже чашки не ровняет: ей и без них есть чем заняться. Такой никчёмной работой может лишь тот заниматься, кому приложить себя некуда: книги по корешкам, хрусталь по сантиметрам, чашки в рядок расставлять. Здесь кто-то никому не нужный похозяйничал, кому потребны занятия для убоя лишнего времени. Кто бы это мог быть? Размышления её были бесцеремонно прерваны ударом по голове сзади, исподтишка. Баба пошатнулась, но не рухнула. Чтобы избежать худшего, отпрыгнула вперёд, в глубь хаты, и резко развернулась.

В дверях стояла другая баба с дрыном наперевес. Маленькая квадратная бабёнка, полноватая и с красной от гнева угреватой рожей. Бывают такие: ножки коротенькие, плечи широкие, жопа узкая. С виду — кубышка. Кто-то такой один раз скажет, что она некрасивая, она с дури возьмёт да и поверит, и вместо белого лебедя превратится в то, чем обозвали. Потом всё — жизнь под откос. На весь мир злая, на жизнь обиженная и взамен «Мира вам» — дрыном по голове. Опасная в её дом пробралась баба, недоговороспособная.

— Что, воровка, пришла мои чашки воровать? — визгнула кубышка.

— Я к себе домой пришла, между прочим, негостеприимная ты баба, — возразила наша Баба.

— А-а-а, так ты ещё и дом у меня отобрать хочешь! Тогда сдам тебя куда следует! Воровка! — твердила упрямая кубышка и сотрясала воздух дрыном.

Бабе всё это было очень неприятно. От удара звенело в ушах, на полке под зеркалом она не видела своих любимых баночек с ароматными маслами, баня же превращалась в туманную перспективу. Хотя свой дом она, получается, уже захватила, и это хорошо. Кубышка с дрыном стояла в дверях и орала дурниной. «Кто ты, дурища, и по какой причине оказалась в моей хате? Дверь перед тобой закрыть, что ль, чтоб снаружи верещала?» — думала Баба.

— Ты говорить тихо, как люди, можешь? Или только трубить слоном? — спросила Баба спокойно.

— Что мне с тобой говорить, воровка! — не унималась кубышка. — Припёрлась в мой дом ещё и права качает! Убирайся отсюда!

— И не подумаю. Во-первых, это мой дом, я его хозяйка и мне решать, на кровать лечь, пол мести или гулять идти. Во-вторых, ты перегородила дверь своей квадратной фигурищей. А ещё ты так орёшь, что мешаешь моему отдыху в родном доме, а мне это не нравится. Так что убирайся-ка сама вон подобру-поздорову!

— Сука! — заверещала баба с дрыном и попёрла в хату. — Чёрная риэлторша! Я этот дом купила и никому его не отдам, мой он!

Их разделял большой стол, непонятно зачем стоящий посреди хаты. Баба в свою бытность гостей в избу не водила, об стол этот часто рисовала на себе синяки, неуклюже разворачиваясь, и всё думала, что надо его на дрова пустить за ненадобностью. Хорошо, тогда руки не дошли: теперь стол отделял её от захватчицы, которой через стол лупить Бабу дрыном было несподручно. Наша Баба была у задней стены и, потеряв надежду на решение вопроса словами, размышляла, как бы ей кубышку завалить с минимальными повреждениями и связать, чтоб не рыпалась. Тогда неуёмную бабу можно будет разговорить и, наконец, разобраться в происходящем. Верёвка для ловли коней висела над самым выходом. Наша Баба спиной к стене, бочком стала пробираться к двери, чтобы верёвку ухватить.

— А-а-а, испугалась! — завопила кубышка, прыгнула в хату, схватила с кухонного стола тесак и метнула в Бабу, которая, как назло, зазевалась, отвлеклась, пока нацеливалась верёвку снимать с гвоздя.

Тесак воткнулся в руку чуть пониже плеча и пригвоздил нашу Бабу к стене.

— Всё! Достала! — ругнулась наша Баба, вырвала тесак из руки, ловко воткнула его в пол, в два прыжка оказалась у верёвки, схватила её, ещё в два прыжка — возле кубышки, отбила дрын стулом, саму кубышку придушила легонько, до потери сознания и тут же связала. Всю в своей кровище перемазала, когда с ней возилась, и сама перемазалась. Зрелище, достойное кисти художника и названия «кровавое побоище», получилось.

Как так быстро всё решилось? А просто: когда времени становится в обрез, берёшь и делаешь, не рассусоливаешься. Баба и разобралась с захватчицей, почти как с конём, потом перетянула руку: рана, к счастью, не тронула кость. Прорез насквозь, неприятно, конечно, но у Дракона она получила пузырёк живой воды для хромых ног, значит, есть чем лечить, затянется быстро.

Шла Баба домой с мечтой о бане, а умылась кровью да ещё и головную боль от дрына приобрела. Пока связанная кубышка приходила в себя, Баба успела ополоснуться у колодца. Одёжу свою не нашла, кубышкина ей оказалась мала, а рубахой окровавленной только людей пугать. Пришлось снять её и завернуться в содранную с окна новую белую штору. Из-под половицы схрон свой достала «на чёрный день». Целёхонек! Никто, кроме неё, о тайнике не знал, вот и дождался он хозяйку. Порылась в бумагах, а там кубышкина правда: дом продан наследниками её, родителями, новой бабе-ловцу. Всё официально, на гербовой бумаге и с печатью. Запамятовала Баба, что она мёртвая нынче: сложно такое обстоятельство в памяти удержать. Стало дело ясным, объяснения ей не нужны больше никакие, тем более от визгливой бабищи, теперешней владелицы Коньей Горки. Развязала кубышку, проверила, что живая, стонет, по щекам её нахлопала.

— Живи пока, новая хозяйка, а дальше поглядим. Не узнала я в тебе ловца: плохой из тебя ловец, не дадутся тебе такой кони. Кони к тому идут, кто себя любит, потому что таким верить можно. А обиженным верить нельзя: злые они. Ты — злая. Кони злых чуют…

Сказала так Баба и пошла к семье, мёртвая, а теперь ещё и бездомная, в штору завёрнутая. Как заголосила соседка, её увидав: «Мертвячка идёт, опять мертвячка, в саване!» Побежала в хату и там в подпол залезла, будто мертвяки её из-под земли не достанут.

Во дворе их дома деревенского — никого. Полдень, жара, все попрятались в тени, собака одна вышла, хвостом ей помахала и скорей в будку обратно, в тенёк. В свежевыкрашенной хате нашла Баба поначалу одного лишь старшего своего сына, здоровенного детину. Сидел сын на прохладной печи, ноги свесив, пил виски из горла? курой жареной заедал, руки сальные о клетчатую шторку вытирал.

— Ой, мамо, вы ли? — удивился, ни вам здрасьте, ни вам сыновьего почтения.

— Я, сына, как есть я.

— Да разве? Мы ж по вам панихиду справили, — сказал и на угол показал, где Бабин плохой портрет в чёрной рамке стоит, лентой перевязанный, цветами вялыми украшенный.

— Так что ж, что справили. Как справили, так и расправите. Я же вот, — ответила Баба.

— А-а-а… Ну, а коня-то хоть привели с собой? Давно нам никто коней не водил, скучно без них, — поинтересовался сын, зевая.

— Нет. Просто пришла, без коня, и раненая я. Руку мне порезали, так что пока мне коней не ловить.

— У-у-у. А зачем тогда пришли? — удивился сын ещё больше.

— А как же? Вот было мне хорошо, я вам коней водила, вы жили — не тужили. Стало мне плохо, пришла к вам за подмогой, — разъяснила Баба.

Сын пристально, с прищуром, на неё посмотрел, поёрзал толстым задом по лежанке, скривился.

— Что-то, мамаша, не похожи вы на немощную. Вполне себе сильны? и ро?зовы, как были. Здоровья вам крепкого, — сказал, улёгся прям, где трапезничал, к ней тылом, укрылся одеялом по самые уши и принялся отдыхать после сытного обеда.

Баба вздохнула: что выросло, то выросло. Не она растила, значит, и нечего пенять на воспитание. Села за укрытый вышитой скатертью стол, налила себе молока, отломила хлеба: очень по молоку и хлебу истосковалась, только бы их и ела, человечью еду. А как наелась, силы оставили, все в живот ушли. Положила голову на руки, так за столом и уснула. Проснулась от того, что мать над ней голосит. Вечерело уже, сумерки. Мать с отцом стоят перед ней. Мать плачет, а отец смотрит глазищами дикими, приговаривает:

— Да как же? Нам же сказали, что померла, бумагу гербовую выдали, что померла! Мы страховку драконью получили, огромную, дом продали твой, всё потратили! Матери шубу соболью купили, утвари, детям твоим по хате. Ремонт, опять же, справили. Одни поминки твои чего стоили! Как ты жива-то? Мы чем теперь всё это отдавать будем?

— И я вам рада, тятя, и на быстроту вашу диву даюсь, как всё успели, — ответила Баба угрюмо.

— Если что дали, то надо сразу тратить, пока не передумали и не отняли. Всё успели, зажили, наконец, совсем как люди, по-зажиточному. Приплод твой почти весь пристроили. Парочку внуков себе оставили, вон, на подмогу. Скоро сорок дней по тебе праздновать будем всей общиной.

Отец за голову взялся, кручинится-качается, словно хуже, чем она живая, ничего приключиться не могло.

— Погоди, отец! — вступилась мать. — Нельзя же так. Дитё ж наше, как-никак. Ну, пошалила опять, мало ли она раньше шалила? Давай её укроем в подполе. Пусть живёт себе, никто и не узнает. Кормить-поить до старости сможем, мы ж стали богачи! Бедная моя девочка! Мёртвая моя девочка!

Баба от этих слов аж слезу на глаза пустила. Есть кто-то на свете, кому она девочка и дитё. Упала бы маме в ноги, да нельзя, стоять ловцу надо крепко.

— А если кто видел, что она пришла? Видел тебя кто? — обратился отец к дочери.

— Соседка видала, орала будто оглашенная! — ответила Баба отцу честно, а матери так сказала:

— Спасибо, мамо, только мне подвальная сохранная жизнь не подойдёт. Дела у меня. Давайте-ка вот что делать. Мою одёжу, крынку с монетами мне выдавайте, и пойду я, а дальше как сладится, так и будет. Коня ещё мне надо.

Мать безропотно ей крынку с монетами выдала, одежду её, а коня отец вывел. Не лучшего, конечно, но сносного, не волчью сыть, травяной мешок. С тем Баба и ускакала. Хорошо хоть выспалась, сидя за столом, сил набралась. А как дальше ей с этим жить? Да лучше думать, что этого не случалось никогда, что привиделось ей. Так проще…

Раненая рука ныла. Баба спешилась на вершине своей Коньей Горки, аккурат там, где её конь задавил, по прошлому потоптаться и повязку новую на рану наложить. Смотрит — венок на дубке висит: «От любящей семьи дочери и матери, невинно драконом убиенной». Хотела было его снять, но потом представила, что кто-то поедет мимо, увидит венок и подумает, будто бы есть на свете любовь: любит семья мать свою и дочь. Подумает так, помянет их добрым словом. «Хорошая ведь мысль, я бы хотела такую думать», — и оставила венок висеть как есть.

В город она приехала затемно, идти законникам взятку давать поздно. Завтра. Пошла к Сейлу поболтать. Снова пробралась к клетке, но теперь уже не так открыто, сбоку, чтоб ленивые караульные не увидели.

— Мира и жизни тебе, Дракон, — сказала Баба ему вполголоса.

— О! Деликатес! Упрямая ты, вернулась-таки. Зачем? Исхудала вон, одни кости… — Сейл был не в настроении.

— Так на путево?й диете сидела. Такую меня и на гуляш не продать — кости разве что на суп пойдут, но кто ж их купит дороже трёх слитков? — съязвила Баба.

Дракон в такт покачал целыми ещё головами в ответ.

— Всего одну персону я в этом мире знаю, которая вот так может съязвить, парой слов всё нутро вынуть и до печени словом дотянуться, и это — ты. И вообще-то подслушивать нехорошо! — сказал Дракон, вспоминая тот вечер, когда с Шиа у пещеры болтал, и ругая себя про себя за ту оплошность на чём свет стоит.

— А людей на мясо продавать хорошо? — не унималась Баба.

— Я бы тебя ему не продал всё равно, я бы тебя гному отдал, — оправдывался Дракон честно, ведь он не продал бы Бабу на мясо, потому как слишком дёшево покупали.

— То есть ты ещё и сутенёр?

— Я продавец. Я продаю всё, что шевелится и не шевелится, лишь бы продавалось. Ты со мной ругаться пришла или ещё зачем? — раздражённо перевёл тему Дракон, не желая ворошить болезненное прошлое.

Мужики, хоть людские, хоть драконьи, страсть до чего не любят оправдываться. Но как был Дракон рад тому, что она пришла, он ей показать не мог: не по-драконьи это, слабости свои показывать. Пусть ругается, пусть вопросы дурацкие свои задаёт, хоть пусть стоит и молчит, лишь бы побыла ещё немного. Она здесь своя для него, как никто своя, потому что пришла, а это по-драконьи, не по-человечьи.

— Я сделаю так, чтобы быстрее моё дело рассмотрели, что я живая, — потупив почему-то глаза, сказала Баба.

— Заплатишь?

— Ага. Правда, не знаю, как там дальше. Мои уже страховку драконью получили. Если я живой окажусь, всю семью мою обездолят, отнимут всё, что раньше дали, и сверх того, по обыкновению. Не хотят родители меня живую теперь, — вздохнула Баба.

— Не окажешься живой. Убьют тебя законники, не допустят такой своей промашки. Не ходи к ним больше: мёртвой у тебя больше шансов жить, — сказал Дракон серьёзно.

Баба вдруг очень ясно осознала, что Дракон прав. Почему она этого раньше не понимала? Наверное, по упрямству своему бабьему хотела что-то доказать тем, кто придумал, что она мёртвая. Это ведь не могла быть ошибка — это была самая настоящая, нужная кому-то ложь, и всем лучше, чтобы Баба была мёртвой, даже её семье, что уж про других говорить? Пригорюнилась Баба…

— Деликатес, можешь мне пояснить кое-что? Только правду, — прервал Дракон её печальные думы. — Кругом тебя самой сейчас болото, не захлебнуться бы, зачем ты ещё и меня тянуть пытаешься, тяжеленного? Я ж тебя продать хотел, ты всё слышала!

— А кто не хотел? Кто? — вспылила Баба в ответ. — Мужья все меня имели по самое не балуйся, семья на моей шее сидела, а теперь папаня родной за страховку испугался, не рад меня живой видеть. Сыночки… малы ещё, с них не спросишь, им самим бы жить. Кто не продаёт-то, знаешь? Ты гад, конечно, но ты и по виду гад, и по сути гад, и на словах гад — не обманешься. Я потому от тебя и сбежала, что не умеешь ты врать и таиться толком. И рыжуху вы, драконы, любите меньше людей. Люди за рыжуху душу продать готовы, и вон чего — мёртвой меня сделали, значит и убьют скоро, уморят, чтобы под ногами не крутилась, жизнь сладкую никому не портила. Я так просто не дамся и тебя не дам! Заодно. Из принципа.

— Ну, если из принципа, то это движущая сила, равной которой не найти! — согласился успокоенный её ответом Дракон.

— Ты знаешь, что делать-то? — посмотрела она на него с надеждой, потому что в её голове звучала правильная бабья торичеллиева пустота.

— Догадываюсь.

Ночь опустилась на площадь. Караульные дремали. Баба притаилась за кучей мусора и внимательно слушала шепчущего Дракона.

Глава 3 Живые и мёртвые

— В смысле «Баба жива»? Вы понимаете вообще, что несёте? Кто это допустил? — Большой чиновник тряс в воздухе Бабиной заявкой на жизнь и орал так, что жилы и вены лезли из него прочь.

Маленький чиновник, принёсший ему бумагу вместе с вестью о живости Бабы, втягивал голову в плечи, словно надеясь укрыться за своими неширокими плечами от напирающих жил и вен. Когда ему на стол заявление Бабы положили, он хотел подмахнуть, как обычно, не глядя, но красная приписка сверху гласила: «Утверждает, что она та самая Баба, которую дракон сожрал». Сколько их развелось, таких баб, но ни одна из самозванок за документами не обращалась. Так, орут на площади для прибыли, а эта, выходит, замышляет что-то, раз официоза требует. Отложил себе бумагу. Проверил номер — сходится номер! По номеру действительно та самая сожранная Баба! Перебили номера, выходит? Не может же быть она! Посоветовался с законниками, которые расследование вели, правды им не открывая: может ли быть, что и не жрал змей бабы вовсе? Чисто гипотетически? Те ответили: «Да легко! В желудке-то у него следов не нашли. Может, и продал кому, или на горе приблудилась на самом деле. Только это уже неважно: с Драконьих Гор не возвращаются! Значит, сожрал. Так или иначе — сгинула».

Вот те на! Выходит, может и она быть. Что делать-то теперь? Страсть как хотелось просто засунуть бумагу под сукно и забыть о ней. Не подписали заявление — нет человека. Пошёл советоваться с умными людьми. Те послушали внимательно и велели с бумагой этой не шутить. Заявится ещё самозванка, массы народные качнёт своим явлением, беспорядки начнутся — не сносить ему тогда головы, а у него она одна, не то, что у дракона. Надо привести документы в соответствие с реальностью, то есть, чтоб не стало этой Бабы, как в бумагах указано. И срочно. Но раз самому ему такой приказ не по чину, то отдать неприятность надо наверх, и чтоб ему приказ такой отдали, и он тогда его со спокойной душой вниз спустит, тем, кто исполнять будет.

Он сам-то что? Маленький человек! Бумаги туда-сюда передаёт. Ну, поорут на него, погневаются. Может, премии лишат. Главное, чтобы не самому решать, а значит, не самому отвечать. Поэтому явился он в кабинет Большого человека ко гневу готовый.

— Никто не допускал. Она сама пришла и написала. Номер исподний сверили с пристрастием: она и есть. Мне снизу передали, сам бы я такой бумаги ни за что не взял, я же понимаю… А они что? Они там, внизу которые, чинушки глупые! — лебезил Маленький человек скороговоркой.

— Кто её отпустил? Где она? Толпа услужливых идиотов! Такие деньги вложены! Такие силы! Таких людей подставляете! План по драконам на год не выполним — всех премии лишат, весь департамент по борьбе с Драконьим Беспределом! Уволю, недоумки!

Большой человек взмок от чувств и напруги так, что, того гляди, лужа с него натечёт, и глаза таращит, как бы наземь не вывалились. Маленький, не вынимая головы из плеч, развёл руками, отчего стал похож на безголовую курицу, которая по двору бегает после того, как ей острым топором башку отрубили.

— Ушла она. Не знаем, где. Дома была, подралась с новой хозяйкой хаты в свою пользу. В общине её тоже видели, но не задержалась. В селении нет её, в доме у родителей всё перевернули от подпола до крыши, — отчитывался человек-курица.

— Родные что говорят?

— Говорят, приходила самозванка, на неё похожая. Прогнали, якобы не их дочь. Сына пытали даже немножко. Он сказал, точно самозванка, потому что нытик и хлюпик, а его мать кремень была. Может, и не она это вовсе?

— Конечно, не она. Откуда вдруг она? Всё доказано! Сожрал, и точка! Сожрал! Нет Бабы. Самозванка или нет, а Дракон человека сожрал и будет казнён. Билеты на шоу распроданы, штрафы и санкции на драконов наложены. Точ-ка! Исполняйте, как хотите! — извергался Большой чиновник, в клочья разметав Бабину заявку на жизнь.

Маленький чиновник, упав на четвереньки, собрал кусочки, потом приподнялся согнувшись и, кивая, попятился спиной к двери, за которой скоро исчез, оставив Большого извергать вены и жилы в одиночестве.

— Как там? — спросили его ждавшие за дверью бледные двое.

— Слышали сами, чего спрашиваете? Расчленил заявку, — передал им клочки Маленький, — не подписал. Мёртвая будет, оживать ей запрещено. Что хотите, делайте — нет её. Сож-ра-на. Появится — всех премии лишу! А он — уволит!

Маленький человек шипел на бледных, и из него лезли вены и жилы.

— Почему драконы тебя бросили? — спросила Баба у Сейла. — Они ведь сильные, мудрые, они тебя вытащить могут.

— Не бросили. Драконы не люди — своих не бросают. Они тебя искали — не нашли. Мы золота законникам дали, много, чтоб откупиться — они золото взяли и кинули нас, как обычно. Люди ж подлые, у них свой интерес. Они под то, что им нужно, всё и переворачивают.

— И что теперь? — Бабина мыслительная цепочка на этом месте попала на тупиковую ветку, за которой в её мозгу начиналось бесконечное зелёное поле.

— Правдой пробовали — не пошло, рыжухой пробовали — не пошло, будем смертью пробовать, — сказал Дракон.

— Куда ни плюнь, везде смерть. Надоело, — буркнула Баба, недовольная его ответом.

— Так что сделать, если, кроме смертушки, ничто в этом мире «по полной» не работает? — ухмыльнулся Дракон. — Помнишь, я говорил про лекарей наших, что живут отдельно? Завтра прилетит мой адвокат, садись на него и гони к лекарям. Скажи, Сейлу на время издохнуть надо. Они поймут. И к Дену сгоняйте, золота займите под мои капиталы. Надо будет потом анатомов купить, чтобы меня не раскромсали после смерти на много маленьких дракончиков.

Баба ожидала от него добротного решения, а тут расстроилась: издохнуть в этом мире — дело нехитрое, каждый так может. Не решение это для жизни!

— Зачем тебе? В зоопарке хоть живой будешь, а так-то не вернуть обратно! И если тебя анатомы не искромсают, то куда я потом тушу твою огромную дену?

— Одна голова, Баба, хорошо, а две головы — лучше, особенно если обе они твои, и от тебя не отрубленные. Не тупи! Я ж не совсем помирать собираюсь. Так, небольшой анабиозик организуем — поваляться, отдохнуть. Хоронить меня несподручно: яму замучатся копать, выбросят на свалку. Проснусь — улечу себе спокойненько.

— А если не проснёшься? — беспокоилась Баба.

— А если не проснусь, то хуже, чем сейчас, мне точно не будет. Всю жизнь в зоопарке какать у всех на виду — лучше уж анабиоз!

— Неправда! Ты не пожил ещё, драконят не наплодил, некому будет по тебе ни заплакать, ни помянуть добрым словом. По мне вон целая община на поминки собирается жрать, пить, гармошки рвать! А поживёшь в зоопарке — звездой станешь, люди будут тебя знать, — пыталась уговорить его жить Баба.

— Ага. И когда я помру лет через «цать» от тоски, в газетах ваших заголовки будут во всю полосу: «Умер вчера рыжеглазый Дракон!» И придут меня хоронить, и цветов мне принесут, и игрушки будут детям потом вырезать: трёхшеий дракон с одной головой.

Баба уже было подумала, что Дракон повёлся, смирился. Обманулась Баба.

— Ты, правда, что ль, поверила? Баба… Ну не-е-е-т, не может быть! Ты же умная, ты же настоящая! Ты бы на такое повелась сама-то? — удивился Дракон.

— Нет, конечно. Я и на поминки свои не пойду. Какая мне разница, сколько по мне заплачет, если меня нет? И пока я есть-то, всё равно, а тогда — тем более! Хотя… Представляешь, усядутся они все за длинным столом, конины нажарят, рюмки нальют, скажут: «Не чокаясь!», а тут я вся в белом заявляюсь. Весело может получиться!

— Фу-ф, а то я уж испугался, что ты перегрелась и ненароком в полную дуру обратилась! Мне абсолютно индифферентно, сколько по мне, дохлому, заплачет. Зоопарку — нет, свободе — да, пранку — тройное да!

Дракон смешно отсалютовал хвостом. Их шум разбудил караульных, но те лениво заглянули в клетку, убедились, что узник по-прежнему в наличии, полуночничает, и улеглись дальше на свои налёжанные места сны досматривать. Баба за углом припряталась, не заметили.

— Как ты ещё придуряться можешь, приговорённый? Скучная, длинная, запутанная сказка какая-то… Попроще нельзя? Просто прутья выпилим, и сбежишь, или цепи отрежем, и взлетишь, когда на казнь поведут, — зашептала Баба, убедившись, что караульные снова стали похрапывать.

— Ты хочешь, чтобы меня из гаубицы подбили? Мало, думаешь, таких было? Раз в год одного дракона непременно наказывают, для напоминания, кто хозяева мира, а кому так, сбоку позволили примоститься. Мне, если ты заметила, одну голову уже рубили, процедуру знаю, — шептал Дракон в ответ.

Баба давно хотела спросить про голову, но всё никак не решалась, и тут было рот открыла, но Дракон её опередил:

— Потом расскажу, как я морды лишился, не до того. Что делать, поняла? — И сложив бровки домиком над всеми четырьмя глазами, затянул: — По-жа-луй-ста-а-а…

Тихо млела Баба от его таких речей. Внутри неё что-то давно замёрзшее потеплело, оттаяло. Вспомнила она снова мужей своих множество. Все они ей примерно так говорили: про золотые слитки, про большие дела, про приключения. Мокла она от их речей, а на деле оказывалось, что в юбках были мужики её. Золото — латунь крашеная, подвиги — в УК прописанные, большие дела в мечтах живут и за?мков воздушных не покидают. Гнала их потом взашей от разочарования. А этот ведь замутит что-нибудь реальное. Может, и выживет ещё. Даже жаль, что он не человек: в такого шального мужика и влюбиться не грех.

— Только не попадись им на глаза теперь. Меня хоть прилюдно казнят, а ты сгинешь — никто и не заметит. Ты им сейчас как бревно в глазу, скрывайся хорошо. За городом у рынка завтра встречайтесь, я Юру к тебе пришлю, он поможет. Знает, что делать.

— Юру?

— Адвокат, он же прокурор. Вместе — юрист, по паспорту, он же Юра. Две головы: она хитрая, другая умная. Познакомишься — поймёшь. Всё, иди мимо патрулей тихо. Если что, жрицей любви прикидывайся и всем рассказывай, будто тебя дракон украл и съел. Сразу отстанут, решат, ещё одна полоумная. Они от таких уста?ли.

— Слушаюсь и повинуюсь, мой господин, — съязвила Баба шёпотом.

Дракон в ответ в мольбе снова миленько сложил четыре бровки домиком. Баба тихо в кулак засмеялась и пошла из города.

«Не кочегары мы, не плотники, но сожалений горьких нет, как нет, а мы драконы безработные, да, и с высоты вам шлём привет…» — запел Дракон на два голоса, услышав приближение ночного патруля, чтобы дать Бабе уйти под шумок.

— Пой-пой, многоголосый, недолго тебе осталось хоровым пением заниматься, скоро сплошная акапелла тебя ждёт, — подначил его явно сведущий в музыке охранник.

— Переведи хоть слова умные, — прикинулся дураком Дракон. — А то с каждой отрубленной головой я глупею и глупею!

Разболтались, завязалась эстетичная беседа о многоголосье, а Баба спокойно вышла из города и направилась в сторону большого базара, где утром начнётся жизнь торговая.

Глава 4 Метаморфозы

Рассвело рано. Сидя у дороги, Баба долго смотрела, как тянулись на рынок повозки с сеном, живностью и всяческой снедью, как летели гружёные транспортные драконы. Голодно, глазами глядя на крынки и булки, не наешься, но вылезать страшно: вдруг поймают? Сидела тихонько в кустах, о молоке с хлебом мечтала, комаров гоняла. Задремала аж с голодухи.

Юрист явился только после обеда и оказался самым нелепым драконом из всех, каких Баба раньше видела. Толстый, с непропорционально короткими крыльями и двумя такими разными головами, словно они были пришиты от разных драконов, он скорее походил на циркового клоуна, чем на юриста. Одна голова рыжая на короткой шее с раскосыми зелёными глазами, другая — длинношеяя, серая, рыжеглазая, серьёзная.

— Мира и жизни тебе, Баба, — сказала рыжая голова.

— Мира и жизни, — вторила серая.

— Мира и жизни, большего не надо, — ответила Баба обеим.

— Сейл говорил про меня? Я Юрий, его персональный адвокат, — сказала пафосно рыжая голова, а серая добавила: — И мы амбидрако, к этому нужно будет привыкнуть.

Баба не поняла, нахмурилась без ответа. Юрист пояснил:

— Это когда в одном драконе сразу два уживаются. Вот Сейл — обычный дракон, у него головы синхронизированы в большинстве решений. Так, по мелочи могут поругаться, но доминантная средняя голова, которая самая болтливая, всё равно решение примет, и всё будет по её. А мы, — рыжая голова переглянулась с серой, — мы обе — личности, каждая по-своему думает, и, чтобы жить и на две части не разорваться, нам договариваться приходится. И образование у нас разное. Я, например, адвокат с дипломом.

— А я прокурор, тоже с дипломом, — поклонилась серая голова, — и общаться с нами будет проще, если представлять, что нас два.

— Понятно? — неожиданно хором спросили Бабу обе головы.

— Нет, — честно призналась Баба, у которой не было опыта общения с подобными «биспециалистами».

— Тогда по ходу разберёмся, времени у нас немного. Сейл сказал, что ты по духу — Дракон, но очень болтливый и с тысячей вопросов.

— Как лестно, — усмехнулась Баба, — змеюкой женщину называть. Комплиментище!

— Так вот, уважаемая, мы тебя из змеюки должны сегодня в непохожую на тебя миловидную бабу превратить. Потом перевозка в горы, потом обсудим все «потом». Я сейчас на рынок сгоняю, посмотрю, не разыскивают ли тебя ненароком. Жди здесь, — велел адвокат.

— Бублик принеси, амбидрако, а то всё разговоры да загадки, а мне есть очень хочется, — попросила Баба.

«Ну и задаваки эти драконы, — думала Баба, провожая взглядом вспорхнувшего толстого юриста, — всё бы им командовать. От этого, похоже, даже «пожалуйста» не дождёшься!»

Дракон вернулся с дохлой коровой в зубах, которую тащили за ноги обе головы, плюхнул её чуть поодаль, поковылял к Бабе.

— В розыск пока не объявляли, лицо твоё по заборам не развесили, значит, можно смело передвигаться, — констатировал прокурор.

— Ты балаганами бабьей красоты пользовалась когда-нибудь? — спросил адвокат, с сомнением меряя её кошачьими глазами.

— Давно, когда свадьбы мне делали, ходила к украшателям. Бесполезная трата времени и монет, — вспомнила Баба свою бурную молодость. — Всех одинаковыми делают, как под копирку.

— Нам того и надо! Хорошо хоть вообще там бывала, ножниц не испугаешься. Я записал тебя в «Бабий рай», который слева от входа. Всё, что с тобой надо сделать, им описал. Приходишь, говоришь, что ты от Юрия…

— Ты бублик принёс? — перебила его голодная Баба.

— Нет, там купишь по дороге. Запись через час, время есть ещё. Успеешь и поесть, и платье себе купить цветастое. Обычное, неприметное, как у всех, и с рукавами, чтоб шрамы и мускулы твои не бабьи спрятать.

— А корова? — не удержалась от вопроса любопытная Баба, памятуя, как неудобно было рядом с конём в первый раз лететь. — С нами полетит?

— Корова — да, корова полетит. У меня ни лицензии, ни кресла для перевозки людей, если ты можешь заметить, так что корова — твой будущий салон для переноски в Драконьи Горы. Иди давай на рынок, я её пока потрошить буду.

Баба с ужасом представила предстоящий полёт и робко поинтересовалась:

— Нет ли более гуманных способов перемещения?

— Есть!

— Нет!

Головы юриста ответили хором, и Баба пожалела, что спросила: начались прения сторон.

— Я повторюсь, что можно нанять транспортного дракона, и он свободно доставит фигурантку в Драконьи Горы, — утверждал адвокат.

— Международная обстановка напряжена, драконы на особом контроле. Переносить или перевозить людей открыто в Драконьи Горы опасно, так как это приведёт к неминуемой проверке, — настаивал прокурор. — Значит, нужно разрешение на вылет с обоснованием. Получение его займёт длительное время, а как раз его у нас и нет. Да и открыто везти кого-то, кто в розыске — а Баба будет в розыске не сегодня, так завтра — глупейшее действо.

— И что же вы предложили взамен, уважаемый прокурор? Контрабанду бабы внутри коровы? А если остановят и выявят, вся операция окажется под угрозой, а мы с вами так вообще рядом с Сейлом, за решёткой. Согласны тогда свою голову, имеющую авторские права на это гениальное предложение, на отрубание отдать?

— Когда это драконов с коровами в зубах останавливали, уважаемый господин адвокат? Известны ли в практике подобные прецеденты? Даже если воздушный патруль бумаги проверит — на корову все документы в порядке, она честно купленная, с чеком. Ну же! Назовите известный вам случай из судебной практики, чтобы корову с чеком приземлили и стали досматривать её внутреннее содержимое? То-то же! — парировал прокурор, набирая очки в споре.

— Ну что ж, создадим первый прецедент, войдём в историю, но…

Баба уже с трудом разбирала слова, так как поняла, что, если ждать завершения перебранки, с голоду можно помереть, и пошла в сторону базара, оставив их доругиваться наедине.

— Ну, как? — поинтересовалась бабья украшательница, сдув с Бабы последние опавшие пряди.

Из зеркала смотрела чужая рыжая баба с волосами по плечи. Вместо бровей — нитки, загар на лице выбелен, нос от этого красный торчит, ресницы выкрашены тоже в рыжий цвет. Баба вспомнила бандитскую рыжую морду верного ей бесхвостого кота. Похожа! Честно ответила:

— Никак.

— Как же никак? — удивилась украшательница. — Кардинальная смена себя, новый имидж! Совсем. Из шатенки длинноволосой в рыженькую, чувственную, нежную. Неужели это тебя не трогает?

— Себя я не меняю, я лицо меняю и не для себя меняю, для него меняю, — и Баба махнула рукой куда-то в сторону города. — Мне-то всё равно…

— Как же может быть всё равно? — не поверила украшательница.

— А вот так. Живая — живу, и хватит с меня. С лица воды не пить, — угрюмо ответила Баба и слезла с высокого пня, служившего парикмахерским стулом. — С зеркалами не шибко дружу. Главное теперь — себя не испугаться в каком-нибудь случайном отражении, — и, посмотрев в зеркало внимательно, прибавила: — Ох же ж… Не забыть бы! Я — рыженькая…

— Бедняжка, — сказала соседке украшательница, когда Баба скрылась за дверью. — Нет жизни в ней, ей всё равно, потому с драконами и связалась. Видала, какой у неё ухажёр? Уродец двуглавый, да ещё и жирный. И сделал её похожей на одну из своих голов, рыжую. Фу, извращенец!

Соседка одобрительно закивала в ответ.

Неузнанной ходить по базару было спокойно. Баба напилась молока, взяла бубликов про запас и пошла обратно уже по дороге, открыто. От волос пахло какой-то химической дрянью, и голова чесалась жутко. Но что поделаешь: жертва конспирации принесена. Вернулась на поляну к продолжавшему полемику Юрию.

— Идея оставить здесь и не тащить Бабу вообще кажется мне более всего привлекательной, но тогда лекарям придётся передавать рецепт через третьи руки, а это смертельно опасно и для Сейла, и для Бабы, — убеждал прокурор, явно показывая, что разговор и не прекращался.

— Вы не охрипли ещё от споров, служители закона?

— С кем имею честь? — уточнил прокурор.

— Замечательно! Лучше не сделаешь! Стала ты самая обычная селянка, мать троих детей, и никому ты не нужна! — воскликнул адвокат в восхищении от самого себя, правильно выбравшего образ. — Теперь подмышку давай, будем тебе документы править.

— Вот это да! Действительно, не узнать! — восхитился и прокурор.

После слов про «подмышку» и «править» Баба их восторгов не разделила.

— Зачем вам, уважаемые юристы, моя подмышка?

— Номер, — хором ответили головы, переглянулись.

— Номер, — второй раз хором ответили головы.

— Прокурор, может быть, вы поясните? — помогла им Баба, которой общение с обстоятельной серой головой нравилось больше, чем с су?етной рыжей.

— Номер исподний идентификационный надо бы подправить, чтобы, если что, вопросов не было.

— Ваши предложения? — обратилась Баба к обоим.

— Выжечь, — сказал прокурор.

— Выгрызть, — одновременно с ним сказал адвокат.

— Изверги! — ответила Баба обоим.

— Послушай, если ты дала себе битый час брови щипать, тебе теперь что огонь, что клинок, что зубы. Чик — и готово! Что ломаешься-то, «Дракон»? — поддел её адвокат.

— Надо — значит, надо! — коротко урезонил её прокурор.

— Я ж живая, а вы меня то стричь, то щипать, то жечь, то кусать! — канючила Баба совсем не по-драконьи.

Она себя Драконом не мыслила, и с чего Сейл её так отрекомендовал, не понимала. Ей человеческого отношения хотелось, а не грызть да жечь, как драконы привыкли.

— По документам ты мёртвая и, пока номер не подпортим, такая и будешь. Не сделаем — никакая рыжина? не поможет. Спалят тебя при проверке документов, как пить дать. Так что кончай капризничать и выбирай способ поскорее, время гонит! — подгонял адвокат. — Взялась за дело — не ной, что оробела!

И правда, неудобно получается: наобещала, а сама — в кусты. На какие только жертвы не идут женщины ради принципа! Кусать цифры Баба доверила прокурору как голове ответственной и холодной. Он зубы при ней подточил, почистил палочкой, прополоскал живой водой, «чтоб не разнесло» от инфекции после укуса, велел ей отвернуться и закрыть глаза. Баба послушно замерла, а когда прокурор выдрал кусок, даже не пискнула. «Несчастный случай» имитировали успешно: стало вовсе не отличить единицы от семёрок или четвёрок, а середина вовсе пропала. Расплылся номер в местах прокусов.

— Дракон! Дракон и есть! — похвалил Бабу прокурор, когда отплевался после содеянного. — Если спросят, отчего номер попорчен, скажешь, конь укусил, когда ловила. Ловцу поверят.

Сколько ни спорили головы хитроумные, а ничего лучше транспортировки Бабы внутри коровы придумать не смогли. Статистика оказалась неумолима: так безопаснее всего. Прокурор торжествовал, адвокат ворчал, что и на его улице будет праздник, Баба вы?резала себе оконца под коровьими рёбрами, чтоб не задохнуться. Лучше это воздушное путешествие совсем не описывать, потому как противнее его для человека вряд ли можно что придумать, но главное свершилось: к заходу солнца Баба была в Драконьих Горах.

Глава 5 Тайное место

К лекарям добрались уже к ночи. Больничная долина встретила их какой-то особенной небывалой тишиной. Защищённая горами со всех сторон, она была как будто из другого мира: от обилия лекарственных трав пахла по-иному, пряно; светилась по-иному, словно светляки всех видов и расцветок собрались здесь на ночь со всего света; звёзды тут мерцали ярче, и луна оттесняла их, огромной люстрой перекрывая полнеба. Свет земных светляков сливался в гирлянды с небесным, создавая невиданную натуральную иллюминацию с переливами. Тихий-тихий праздник, на котором подавали воздух такой вязкий и вкусный, что хоть на хлеб его мажь и сыт будешь. По аллеям, вытоптанным в зарослях, прохаживались выздоравливающие драконы от мала до велика и тихонько порыкивали от удовольствия, не портя тишины.

Бабу из коровы извлекли и тут же к термальному источнику для водных процедур препроводили, чистую рубаху выдали. Приятно, когда о тебе заботятся, как о настоящем человеке. Смазали и укус, и порез, и мозоли чем-то холодящим. Потом чаю налили цветочного, и всё — до утра Баба больше ничего не помнила, даже снов. Спала как убитая! Проснулась под небом на мягкой пахучей соломе, и никуда ей не хотелось ни лететь, ни бежать, и спасать тоже перехотелось. Лежала бы тут и лежала, чай пила, воздух ела. Ну и булка какая-нибудь не помешала бы!

— Мира и здоровья тебе, уважаемая баба. Позволь узнать твоё имя? — обратился к ней вежливо небольшой одноглавый дракон.

Судя по малому количеству бородавок и высокому голосу, был он молод. «Аспирант, наверное», — подумала Баба и, нехотя поднимаясь, привычно соврала:

— Дели. А к вам как можно обращаться?

— Я лекарь. Эскулап XXXII, — откланялся молодой змей.

— Почему XXXII?

— По счёту. Мы все Эскулапы, такое имя нам присваивают при выдаче диплома для простоты, только номера у нас разные. Но это к делу отношения не имеет…

— То есть про дело вам уже всё юрист рассказал?

— Он-то рассказал, а делать тебе. Готова ли ты слушать инструкции? — уточнил лекарь.

— Не-а. Я пока утро правильно не начну, ни к чему дельному не готова, — призналась Баба.

— Верный подход, и для долголетия, и для дела верный. Хорошее утро — оно весь день хорошим делает. Начинай его, Дели, правильно, а потом поговорим! В таком важном вопросе спешка не нужна.

В то утро была у Бабы ванна с лепестками цветов, сваренные в горячем источнике яйца, ежевика с малиной, бодрящий чай и восстанавливающий хвостовой драконий массаж. Намяли, настучали ей драконы бока — аж тело запело и, как в молодости, жить захотело.

— Теперь можно и помирать, когда такое у меня в жизни было, — поблагодарила Баба эскулапов, глазами помня ночной волшебный свет, а телом разомлев от массажа. — Говорите, что делать надо! Я готова.

Лекарь принёс два небольших мешка: красный и синий.

— Помирать тебе, Дели, теперь не положено. Ты теперь Баба-Дракон: ты в драконьей воде вымыта и драконьей травой ночью травлена. Раз выжила, так жить тебе ещё двести лет, как дракону, — торжественно провозгласил Эскулап XXXII.

— Вот порадовали! — всплеснула руками Баба. — Мало того, что я стала беззаконная, для людей мёртвая, так мне ещё и двести лет с этим жить! Никакой пенсии, никаких поблажек, детей своих и тех переживу, и внуков, пожалуй! Это за что мне такое наказание?

— Тут такое дело, — вмешался вовремя подоспевший юрист головой адвоката, — в это место попасть могут исключительно драконы. Если ты не дракон, то живой тебе отсюда не выйти — не положено, а ты нам живая нужна, не по бумагам, а по сути. И траву, которую тебе сейчас Эскулап даст, брать в руки может только дракон. Недракон от неё умереть может. Вынужденная мера была тебя в драконы посвятить!

— Меня этим вашим «умереть может» давно не испугать! Сколько умирать-то можно? Под конями — умирай, у Дракона — на убой, по бумагам — на убой, в корове летать — это тоже, поймите, маленькая смерть. Умирать я уж привыкла, а вот жить двести лет — это же ужас просто какое наказание! Я на такое не подписывалась! Ещё скажите, что я яйца нести начну, летать и крысами, как одеялом, укрываться! От «летать», кстати, я бы не отказалась.

— О женщины, вам имя — вероломство! — воскликнул ещё один подоспевший поэтичный Эскулап. — Ещё от соли лицемерных слёз на веках рыжих краснота не спала, а уж готова ты предать Дракона, которому ты помощь обещала!

— Вот ещё! Здрасьте, приехали! Давайте теперь из меня главного врага делать и в трагедии вписывать, — обиделась сильно Баба и заупрямилась. — Пусть я останусь для вас хоть драконом, хоть рыжей бабой, но таскаться по этому миру больше сотни лет в наказание за свои глупые добрые дела я не согласна! Верните мою человечью жизнь немедленно, иначе никаких разговоров вести не буду!

— Вот дёрнуло же тебя ей про двести лет сказать, — обратился прокурор к Эскулапу XXXII с претензией и даже легонько пнул его своей курьей лапой. — Был бы сюрприз, а получились капризы одни!

— Давайте пока эту тему оставим и будем наши важные дела уже решать, — попробовал вмешаться адвокат, умеющий быстро, но по-мужски реагировать на неожиданные глупости, которые всё портят, и изобразить цейтнот.

— Нет уж, позвольте. У людей — беспредел, у драконов — ещё хуже беспредел! Кто вам дал право без меня меня увековечивать? Вы представляете, как я в сто лет буду выглядеть? А как в двести? Старая карга? Меня в пятьдесят ваш повар, как его там, имя забыла, на стейк не купил, сказал: жёсткая старуха! Я в пятьдесят уже имена забываю, а в двести что будет? Безумная бабка будет по лесам шататься, зверьё пугать? Ни за что!

— Облагодетельствовали, — изрёк Эскулап XXXII и выругался на каком-то непонятном медицинском языке. — Удаляемся на консилиум!

Все ушли, включая юриста. Баба осталась одна и принялась себя тщательно оглядывать: не появилась ли чешуя, не отрастает ли хвост? Мало ли чего от этой драконьей воды ждать!

Стройной вереницей, чинно, утиной походкой, с удручёнными мордами проследовали драконы в пещеру Врачебного совета. Расселись там в амфитеатре.

— Что делать будем, уважаемые эскулапы? — обратился к лекарям юрист-прокурор, который вместе со старейшинами взобрался на трибуну президиума. — Время лететь, а Баба взбеленилась и в таком возбуждённом состоянии духа обучить её, как Сейла убивать и потом оживлять, никакой возможности не представляется.

— И кто тебя только за раздвоённый язык тянул про двести лет? — гневно спросил адвокат у проштрафившегося Эскулапа XXXII.

— Я никак не мог предположить… Все люди, вроде, хотят бессмертия, гоняются за живой водой… Думал, обрадуется… — мямлил в ответ виновник.

— Нет времени на разборки! Сохраняйте хладнокровие, не уподобляйтесь людям и не тратьте время на пустые разговоры! — прервал их перепалку прокурор. — Я спросил, не кто виноват, а что делать будем? И повторяю свой вопрос! Готовые к ответу, салютуйте хвостом, уважаемые эскулапы!

— Давайте всё же уговорим Бабу, что сейчас с Сейлом надо разобраться, а потом всё остальное. Про время убегающее ей напомним, попросим, — предложил Эскулап XXXVII, самый молодой из Совета, и вызвал своим комментарием множество драконьих улыбок.

— Женщину, представившую, как она будет выглядеть в двести лет, ничто не остановит: ни потоп, ни парад планет, ни, тем более, казнь какого-то дракона. Женщине, даже бабе, красота важнее долголетия. Они за красоту не то, что годы — душу бессмертную отдадут! Мы ей ненароком все планы на красоту порушили, вот и бесится, — изрёк выцветший от лет старейшина Эскулап.

«Виноваты, ошиблись, хотели как лучше, иначе нельзя было», — шумели драконы.

— Женщине — женское! Давайте я быстро накропаю бумагу, что она имеет право два раза в год пройти тут курс омолаживающих и восстанавливающих процедур, — осенило адвоката.

— От старости они не спасают, — заметил один из эскулапов.

— Этого я писать не буду. Приятное, оно даме в любом возрасте приятно! — парировал адвокат, тоже блистая знаниями тонкостей женского устройства.

— Она, с её шальным нравом, пару лет бы ещё, от силы, прожила, а сама за двести печётся, — проворчал суровый прокурор. — Налетит на любую неприятность, которых ищет на свою голову сотню, и нет её. Что на ровном месте проблемы делать? Бабы… Ещё есть дельные предложения?

— Бабы — они везде бабы, что у людей, что у драконов. Их понимать не надо — их знать надо. Без неё нам никак, — напомнила голова адвоката. — В этом деле нужен человек, который среди своих затеряться может и наивен настолько, чтобы во всё это ввязаться. Кроме неё кандидатур нет.

Драконы замолчали и принялись молча думать и сопеть. Лекари все одноглавые, как и таксисты, потому что ответственность большая и у тех, и у других. Принял решение неверное — не скажешь потом, что вторая или пятая голова виновата, судите её. Одна голова у лекаря в ответе за всё, поэтому думают ею тщательно.

— О! Эврика! Заваривайте какой-нибудь свой самый безобидный чаёк, скажем, что он ей жизнь обратно до ста лет сократит, — обратился адвокат к эскулапам.

Лекари возбудились, загалдели: «Нельзя обманывать, мы — врачи!»

Главный лекарь сказал:

— Клятву мы давали. Нам пациентов нельзя обманывать — мы ж не люди какие-нибудь. Не пойдёт такое предложение!

— Это вам нельзя, клятвы вам мешают, а у нас с прокурором профессия такая: правильно называть разные события. Вот, например, кто-то скажет просто «убили», прокурор же скажет «насильственно лишили жизни», адвокат скажет «упокоили и помогли прервать бесконечную цепочку земных несчастий и злоключений». В нашем случае давайте мы с прокурором назовём чай «возвращающим продолжительность жизни», кому и сколько — неважно, а вы помалкивайте себе, правильные «не люди». Или лучше отвернитесь, когда мы Бабу одаривать будем, чтоб клятвы вам потом спокойно спать не мешали…

За неимением ни лучшего решения, ни времени на его придумывание на том и согласились. Баба получила пожизненный абонемент в Драко-SPA, пакет чая и сертификат на то, что чай этот обеспечивает нормальную продолжительность жизни при регулярном употреблении. Срок «нормальной продолжительности» не уточнили, регулярность применения тоже, но какая разница: подарок же, зачем придираться? Дарёному чаю, поди, в состав не смотрят! За это написала Баба расписку о неразглашении места и особенностей Больничной долины, потому что на самом деле и под пытками не смогла бы указать, где она расположена, по незнанию. И почему она раньше так не капризничала? Всё теперь по её! Не Баба — королева желаний!

Инструкцию по пользованию красным и синим мешочками умертвления/оживления повторили ей пять раз и потом ещё пять раз заставили её саму вслух повторить, для верности. Пора! Уезжала с комфортом. Гоша до блокпоста быстро доставил, прокатил с ветерком, побаловал, оттуда налегке, верхом на хорошем коне к вечеру доскакала Баба до города. Всё шло гладко, как по маслу.

Глава 6 Казённые дома

— Сдаётся мне, что ты похудел, а зелья этого убойного должна быть одна драконья щепоть на сто килограмм веса дракона, — объясняла Баба, глядя на осунувшиеся Драконьи морды, но синий мешочек Сейлу передала, как было оговорено. — Не переборщи смотри!

Надо сказать, что сделать это ей удалось не сразу. Увидев её новый имидж, несчастный узник впал в такую истерику, что от смеха его сотрясалась и клеть, и мусорная куча, и вся площадь. Бабе пришлось срочно убраться от клетки подальше, отсидеться в подворотне и дождаться, пока патрули разбредутся от места неожиданного смехотрясения. Там же, в подворотне, нашла Баба наклеенную на стену картинку со своим плохим прошлым портретом и подписью: «Опасная рецидивистка-душительница. Выдаёт себя за бабу, сожранную драконом, бьёт хозяев и отнимает у них дома. Нашедшему — вознаграждение в сто монет».

Ничего себе, какая у неё теперь цена! На сто монет долго можно жить без бед. Дорогущая она теперь баба. Была. Настоящая ценность! Только сейчас ей от этого никакого проку.

Патрули решили, что у Дракона случилась предказненная истерика, и, когда последствия драконьего хохота улеглись, разошлись. Баба тихонько пробралась обратно к клетке, Сейл сказал:

— После такого и в анабиоз уходить не грустно, хоть на сто лет. Поржал досыта, спасибо твоему стилисту: такую простушку из Бабы-ловца сотворил! Не-ви-дим-ку! Буду про это сны смотреть. Ой, хороша! — не унимался Дракон.

— Не ёрничай давай. Мне и так от физиономии моей новой тошно! Вроде как я, а не я! Ну её… Тебя тут хоть кормят или голодом морят?

— Почему ж голодом? Кроликов мне дают. Сырьём. Фу-у-у. Обращают интеллигентного змия в сыроеда. Котов я сам ловлю. Считай, первое и второе в наличии, — поддел её намеренно Дракон и добился своего.

— За котов ответишь! — возмутилась котолюбивая Баба.

— Ой, простите-простите! Ваших любимчиков обидели!

— Не обидели, а сожрали!

— Хорошо. Зелье котами заедать не буду. Исключительно кроликами! — заверил Дракон. — Ну, всё? Мир, дружба, жвачка? Тебе завтра меня, дохлого, от вскрытия ещё спасать! И потом оживлять! Фея моя добрая, рыжая-мордастая, сделаешь? Моя жизнь — в твоих руках!

— Сделаю. Я ж теперь Баба-Дракон, такой же, как ты, ящер, только баба, без чешуи и котов люблю, — примирилась Баба, поняв, что он её дразнит и никаких котов на самом деле не жрал.

— У каждого зверя свои недостатки! Кожа порой нужнее чешуи. Ты уходи давай, я сейчас засыпать буду, — прогнал её Сейл.

— Хорошо, — согласилась Баба, но сама далеко не ушла.

Убедилась, что Дракон потихоньку от караульных высыпал себе в пасть всё содержимое синего мешка, а тряпицу швырнул в мусорную кучу, отделяющую его от заграждения. Потом просто сидела на площади, ждала чего-то. Если вдруг что произойдёт, знать будет. Сидела сиднем и смотрела на клеть безотрывно. Ночью законники патрульные к ней подошли, напомнили, что спать в общественных местах запрещено, погнали с лавки. Баба попробовала было с ними спорить, что она не спит, а сидеть на лавке ночью не запрещено, но безуспешно. Когда ей предложили продолжить полемику в казематах, Баба вежливо отказалась и послушно с площади удалилась. Сняла койку в ближней ночлежке, благо, рядом с казёнными домами и ареной, где казнь будет проходить, их видимо-невидимо.

Тревожно было Бабе и одиноко в ту ночь. Дракон, он самостоятельный, всё сделает как надо, и она что могла на этот момент, уже сделала, но ей бы лучше рядом с ним в клетке посидеть, пока всё это происходит. Зачем? Сама не знает, зачем, по ощущениям — лучше бы там, надёжней…

Людей в ночлежке было немного, кто-то всё же попытался у неё красный мешок с травой стащить. Баба куснула руку вора, тот заорал и убежал прочь, а Баба примотала особо ценный мешок под платьем к пузу казённым полотенцем, для надёжности, чтобы не мешался и не спёрли в другой раз, и от этого обрела беременный вид, который украсил её простецкий образ ещё больше.

Рано утром застучали топоры. На арене строили эшафот с большущей гильотиной. До шоу оставалось всего два дня. Толпа у клетки с драконом собралась несметная. Не всем по карману дорогущие билеты на отрубание головы купить, а поглазеть на живого змия-рецидивиста и бесплатно можно. Все, кто откладывал эту экскурсию ранее, заторопились: скоро клетка опустеет. Ажиотаж! Бабе, даже брюхатой, поблажек не делали: тычки и пинки сыпались на неё, пока пробиралась поближе к Дракону, но когда это её останавливало! Сейл лежал бездвижный, уткнувшись в стену мордами. Баба не видела его дыхания. Смотритель принёс ему кроликов, стал тыкать в дракона длинной палкой, не заходя в клетку — дракон не пошевелился. Мужик махнул рукой, мол, пусть отсыпается, собрал полудохлых кроликов обратно в суму и удалился. Вот уж кому в этой истории особо повезло, так ушастым!

«К обеду они поймут или к вечеру. Поздновато. На то, чтоб дать змию противоядие, есть всего три дня, потом обратного хода не будет, помрёт насовсем. Надо, чтобы его завтра на свалку выбросили», — беспокоилась Баба.

— Он сдох! — сказала она вдруг громко. — Смотрите! Не дышит и не жрёт. Дракон-то мёртвый!

— Да не, дрыхнет, — возразил кто-то из толпы.

— Так не дрыхнут драконы, крыльями они живые укрываются, когда спят, а у этого, вон, крылья сползли. Воистину вам говорю: дохлый этот дракон! — придумала Баба на лету сильный аргумент.

Несведущие в вопросах драконьего быта люди наживку заглотили: драконы-то укрываются вовсе не крыльями, а крысами, но кто, кроме Бабы, об этом знает? Сплетня поползла по народу, толпа загудела, словно растревоженный улей, а Баба поспешила покинуть место провокации от греха подальше. Встреча с юристом, который должен был золото для подкупа анатомов притащить, назначена там же: у базара за городом. Лучше его там и дождаться, пока тут неразбериха.

Большой чиновник мерил ногами свой большой кабинет. Отделанные натуральными деревянными панелями стены содрогались от грохота его сапог. Новость о дохлом драконе ему предстояло нести выше, Са?мому Великому Правителю, и он вслух проговаривал, как будет её преподносить.

«Случились непредвиденные обстоятельства: дракон издох от болячки». Вроде никто не виноват, но крайний, который на своём участке недосмотрел, всё равно нужен. Будет расследование, и вылезет какая-нибудь ненужная правда. Плохой вариант!

«Дракона кормили неправильной едой, и он издох». Виновата ветслужба, не ту диету назначили — им и отвечать. Хороший вариант!

«Происки драконьей диаспоры: отравили дракона свои, чтоб не позорил драконий род». Полетят головы охраны, недосмотрели. Может быть война с драконами. Неплохой вариант, и от самого? Большого человека стрелки вины отводит.

«Дракон покончил с собой от позора». Служба исполнения наказаний попадёт под удар, а там за главного брат Большого человека. Не пойдёт такой вариант.

«Появилась Баба, которую дракон не сожрал, и отомстила ему, отравила». Так он сам думал, и поговаривали соглядатаи, что отиралась у клети какая-то баба. Но этого точно говорить нельзя: за такое влетит всем, сверху донизу. Как бы правительство в отставку в сердцах не отправил за такое объяснение! Самый Великий Правитель недоделок страсть до чего не любит!

Что-то не так идёт с этим драконом с самого начала. Доказательства пришлось шаманить к суду над ним, потом Баба эта, проклятущая, объявилась. Им план по драконам вне закона надо выполнять: в год не менее одного опального змия головы лишать. В лепёшку бьются, чтобы всё шло как надо и люди знали, что драконы — зло, и зло это будет непременно наказано. А зло это ведёт себя так примерно, что позавидовать их дисциплине можно: патенты вовремя получают, квоты блюдут, не пьют, не курят, грибы не жрут, скорость не превышают, не воруют, морды не бьют и не матерятся даже! Или не па?лятся просто. Мудрые к тому же, сказки такие рассказывают, что неделю потом голова кипит, пока поймёшь, о чём змий тебе говорил. Отвратительные кандидатуры для выполнения нормативов по Драконьему Беспределу!

Эдак, люди скоро начнут уважать драконов больше своих правителей. Не пойдёт! Срок подходил, а у них ни одного преступного дракона, и тут Сейл этот, рецидивист, вроде как на счастье, подвернулся. Сам на блокпост прилетел, про Бабу пропавшую с номером справлялся. Тут его и взяли тёпленьким. Он возмущался: «Я, — говорил, — не дурак, сам себя вам сдавать. Она целёхонькая, я её врачевал после того, как она по собственному недосмотру под коня угодила. Готов вам её вернуть теперь в целости и сохранности, разве что хроменькую!» Спецагенты быстро подсуетились, чтоб самим Бабу эту злосчастную до прилёта следственной группы отправить туда, куда для плана по преступным драконам надо. Убиенные все потом в хорошее место попадают, тем более те, кто стал жертвой во имя людского благополучия. На том свете им наверняка лучше лучшего: получают привилегии, и прегрешения земные прощаются всем скопом, за жертвенность. Это было бы для всех выходом: ей — рай, народу — зрелище, Большому человеку — премия и медалька. Да только в этот раз никакой Бабы у Дракона в берлоге не оказалось, и след её простыл. Когда уж следователи с Сейлом туда прибыли, пришлось фиксировать всё как есть, без предъявления убиенной Бабы. В животе у него никаких человечьих следов не нашли, в мусоре — тоже, подумали, что на самом деле сбежала она от него и сожрали её, как водится, звери лесные. Так нет же — объявилась, бродит сейчас где-то. И этот рецидивист драконий ещё издох не ко времени. Всё не по плану, всё не клеится, и на ковёр это нести надо именно ему, Большому чиновнику — должность у него такая, носящая на самый верх всё самое важное. «Правая рука» он Великого Правителя людей. Пошёл.

Сердце стучало у Большого человека где-то в горле, когда приблизился он к огромным дверям кабинета Правителя. Глубоко подышал минуту, одёрнул пиджак так, что швы треснули. Показал привратникам, что можно открывать, и шагнул внутрь, как в разинутую пасть самой преисподней.

— Ну что, Большой, не уберёг ценность? Сдох дракон-то наш? — с порога вместо приветствия бросил ему Самый.

Самый Великий Правитель был, как в насмешку, росточком мал, метр шестьдесят пять всего, потому говорил со всеми издалека, чтоб вверх глаза не задирать. Энергичный неимоверно. И у Са?мого была неприятная черта: он не кричал. Все нормальные люди кричат, а он — нет. Если бы сделать его кожу прозрачной, то наглядно было бы видно, что органы его внутри мечутся и перемешиваются, кипя в гневе, а наружу, словно, ничего не выходит. Гнев — отдельно, человек — отдельно. Лишь в раскосых монголоидных карих глазах отражается бурление, да бородка клинышком подрагивает. Самый страшный человек — тот, сути кого не видно, а самого видно при этом отовсюду, независимо от росточка, за то и Самый Великий.

— Издох по вине ветслужбы, накормили несвежими кроликами… — начал было Большой, сглотнув ком, но Самый резанул рукой по воздуху, будто саблей.

— Не до разборок сейчас, кто прав, а кто виноват. Ты в ответе — ты и ответишь потом, когда справимся с ситуацией. Совет собираю через пятнадцать минут. От тебя, как и от всех, пять вариантов решения.

Развернулся на каблуках и ушёл в окно смотреть. Убил бы лучше сразу, чем «потом ответишь» обещать. Худшая кара — отложенная неизвестная кара.

Большой человек вернулся в свой удобный, прохладный кабинет. Снова заметался. Оправдания всегда проще придумывать, чем решения. Что делать, что делать? Какие Самый хотел бы услышать предложения? Вывезти, схоронить самим можно. На свалку выбросить, и кончено дело! Или драконов уведомить, те утащат, бесплатно, но это вряд ли подойдёт: Самому живой дракон потребен и прилюдное наказание зла. Чучело до завтра сделать, вроде как живой? Можно, конечно, попробовать, но очень сомнительно — не успеют, а поручат делать Большому человеку. И это не выполнит, станет дважды опальным, но предлагать надо: не он, так кто-нибудь другой предложит, лучше самому. Три варианта, выходит, набрал… Поджог устроить, несчастный случай, форс-мажорные обстоятельства — стандартный четвёртый. Ещё один нужен, какой? Чем они обычно хорошо отмазываются? Украли дракона? Не пойдёт — великоват для этого зверюга. Вот был бы он обычный, трёхглавый, можно было бы его подменить другим, таким же обычным трёхглавым. Строителя какого-нибудь случайно на стройке бы придавило немножко, чтоб не вусмерть, до потери сознания, и его публике предъявить. А что? Можно попробовать. Голову ему при этом одну откромсать заранее, две оставить, и потом, на шоу, вторую отсечь, пока в себя не пришёл. Никто дракона вблизи не видел — подмены не заметят. А после шоу пусть помирает на здоровье!

Фу-ф, пять вариантов есть, ещё кофе успеет испить!

Глава 7 Драконы и пчёлы

Малый совет чиновников начался минута в минуту. Главные люди собрались и по Медицине, и по Войне, и по Международным отношениям, и по Финансам, и разные другие. Сели, как водится, за овальный стол. Самый Великий Правитель во главе, в строгом синем костюме, застёгнутый под горло. Поздоровался коротко и велел глашатаю заявить проблему. Глашатай откашлялся и начал громогласно читать свиток:

Самый кивнул. Указал глашатаю на его место глазами.

— Ну что, уважаемые Большие руководители. Проспали дракона? Мы уж вам и стулья с наклоном, чтоб сидеть неудобно, и гвоздей натыкали в столы, чтоб лежать неудобно, — всё для вас! А вы всё равно единственно сидеть сиднем и законы придумывать в полусне и умеете! Ничего серьёзного поручить вам нельзя. Так ведь и страну проспите!

Самый Великий не гневался, нет. Он говорил резко, отрывисто, словно методично кромсал собравшихся словами в капусту для засолки мелкими ровными кусочками. Если бы у Главных чиновников были большие уши, они бы их сейчас непременно прижали, как нашкодившие псы. Все так и смотрели на хозяина: преданными собачьими глазами в ожидании заслуженного наказания.

— У нас с вами не то, что два шага назад, теперь у нас — скачок назад во всю вашу сонную дурь, уважаемые! Все вы, надеюсь, это осознаёте ясно! Чем грозит нам сложившаяся ситуация, не хуже меня понимаете! У вас было время подумать, и я готов выслушать предложения. Конструктивные и продуманные предложения. Никакой «воды» и словоблудства! Что делать будем? — Самый пальцем провёл в воздухе по каждому, сделав акцент на точке где-то между глаз, словно пересчитав их дулом пистолета, и добавил: — С вами созданной идиотской ситуацией как справимся? Слушаю вас внимательно.

Один за другим чиновники оглашали свои похожие инициативы: создать специальную комиссию, разъяснить народу причины, выявить и наказать виновных, и прочий никчёмный бюрократический бред, ни на шаг не приближающий к достойному выходу из неудобной ситуации. Мрачнее и мрачнее, слушая их, делался Самый Великий и смотрел уже куда-то вдаль, словно силился там будущее разглядеть.

— С предложением создать комиссию для детального изучения ситуации согласны все. По вопросу: «Как быть с дохлым драконом?» на первом месте предложение о передаче погребения самим драконам, готовым осуществить самовывоз, что сэкономит бюджет. На втором… — начала было тощая секретарша в соответствии с протоколом, но Самый не дал ей закончить, прервал:

— Не глухие все, слышали!

Он тяжело поднялся и посмотрел на собравшихся жгучим взглядом Моны Лизы, умеющей направлять свои глаза на каждого, кто на неё смотрит, одновременно. Смотрел долго, с минуту, в полной тишине, так, что было слышно дребезжание стекла в оконной раме и дрожание коленок чиновников под столом.

— В отставку всех разом! Отупели напрочь, казнокрады-сомнамбулы! Экономия бюджета да комиссии у них в голове! Ни на что больше места там не осталось, всё жиром заплыло. Идите-ка вы в лес, уважаемые, поработайте на воздухе: ручками помашете, может, мозги у вас хвойным духом и первобытным трудом прочистятся! — сказал Правитель и подписал тут же бумагу об отправке всех Главных чиновников в ссылку на лесопосадки.

Стройной вереницей, чинно, неуверенной походкой, с удручёнными лицами вышли Главные чиновники из зала. Когда огромные двери за ними закрыли, из потайного хода в стене выбрался, низко пригнув голову, долговязый неприметный лысенький мужичок в тихих ботинках на войлочной подошве и присел на неудобный жёсткий стул рядом с Самым Великим.

— Что скажешь, Пасечник? — не глядя на него спросил Самый сдавленным голосом. — Ты-то хоть знаешь, что с этим делать? Только всех правильно построили: кто надо, работает, сколько надо, покупают, кто надо, ворует, кто надо, жирует, кто надо, пирует, и все хотят много всяких ненужных блестящих вещей иметь и долго жить. И главное — все готовы за это платить, и им есть чем за это платить! Соседей к ногтю прибрали, драконов в узде держали. Я создал почти идеальную страну, ведь так? Столько лет труда какой-то дохлой змеюке под хвост! Начнутся теперь разборки по понятиям, санкции-фиганции!

Лысый человек не отвечал. Сейчас не надо было отвечать, сейчас надо было выслушать, и он слушал не перебивая. Самый Великий подошёл к окну, заложил руки за спину и застыл, глядя свысока на клеть с мёртвым драконом посреди площади. Толпа за ограждением была такая, словно там бесплатно кур раздавали, и люди шли, шли, шли туда, даже без надежды что-то увидеть, но чтобы быть со всеми в едином порыве негодования и изумления. Когда кто-то пытался расталкивать впередистоящих, начиналась потасовка и в толпе ненадолго образовывался бурлящий кратер, который сам по себе и утихал: патрулю туда не пробраться. Саморегулирование!

— И что у людей за страсть на мёртвых смотреть? Если они так к какому-то дракону идут, представляешь, какая толпа будет, когда я…

Он не договорил, осёкся: не понравилась ему эта мысль, решил её дальше не думать. Повернулся к молчаливому собеседнику, взял его глазами, и тот понял, что пришла пора говорить.

— У меня пчёлы в одном из ульев заболели. У них «ко?ли», болезнь такая, от которой они пузом пухнут и летать перестают. А всё потому, что рядом с нашей пасекой построили коровник. Это плохое для пчёл соседство. Мясо — хорошо, и мёд — хорошо, а вот мёд рядом с мясом — нехорошо, — сказал Пасечник и умолк.

Самый знал, что ждать от Пасечника прямого ответа всё равно, что у моря погоды.

— Что же ты будешь делать с пчёлами? — спросил он.

— Пчёл я буду лечить. Но не это главное. Нужно убрать коровник, перенести на другое место, иначе пчёлы будут болеть без конца, и моё лечение будет без конца, а мёд станет плохим. Грязным, — ответил Пасечник.

— А почему убрать коровник? Коровник новый, а ульи — старые. Мы строили коровник несколько лет, по самому последнему слову техники! Давай лучше перенесём пасеку, построим пчёлам новые ульи на новом месте. Ульи-то перенести проще! — предложил Самый, терпеливо ожидая, когда же Пасечник заговорит о настоящем деле.

— «Decipimur specie recti». Так говорят на латыни, — ответил Пасечник.

— И что же это значит? — собрав в кулак всё своё терпение, спросил Самый, помня, что без спроса советник перевода не скажет.

— «Мы обольщаемся видимостью хорошего». Всего лишь это…

Оба замолчали. Пасечник потому и был главным советником Самого, что вёл себя не как нескладный долговязый болезненного вида мужик, он вёл себя как величественный седой дракон, проживший на свете не одну сотню лет. Говорил загадками, оставлял Самому множество вопросов и уходил к своим пчёлам, обрекая Правителя мучиться в поисках ответа. Это несказанно злило Самого, но и стало «его прелестью»: мучения разума приносили страдания и вместе с ними необъяснимое блаженство, которого ни в повелении, ни в восхищении, ни в одиночестве было не найти. Голова Правителя в такие моменты словно нагревалась изнутри. Он чувствовал драконий огонь, способный сорваться с его губ, и такую неведомую силу, что сам её опасался. А если ещё и разгадывал суть сказанного, то, как школьник-первогодок, готов был скакать до потолка от радости! Его разум хотел этой игры, любил эту игру и каждый раз, когда открывался тайный ход в стене, ждал её начала с нетерпением. Но сегодня стрелки часов бегут быстрее обычного, и отпустить Пасечника к его пчёлам без правильного ответа он не мог.

— И чем же плохо решение про коровник? — спросил он, показывая Пасечнику, что прямой ответ требуется здесь и сейчас.

— Вы спрашиваете, чем плох идеальный коровник «по последнему слову техники», в котором из-за одного дохлого дракона надо стягивать утихомирщиков, заботиться о международной напряжённости и запрещать себе поразмышлять даже денёк над простым ответом?

Самого кинуло в жар от его слов. Неужели и правда выстроенный им правильный мир так слаб, что зависит от какого-то…

— Скажи мне прямо, Пасечник, что бы ты делал, если бы тебе загадали вот такую загадку про мёртвого дракона? Только ответь сейчас, потому что если я в моём коровнике не могу себе позволить подумать денёк над ответом, то простому Пасечнику это тем паче не положено! — воскликнул он повелительно.

Пасечник задумался. Он никогда не давал Правителю советов: для этого предназначался целый Совет из чиновников, которые должны отвечать за свои слова и которых Самый гнал нещадно после каждого промаха. Плохое это дело — советовать, опасное. Но на прямой вопрос Правителя не ответить не менее опасно. Правитель — он на то и правитель, чтоб на него нельзя было плевать с высокой колокольни. Он выше любой колокольни будет!

— Если бы я мог думать, как вы, многоуважаемый Самый, — еле слышно, не глядя на Правителя, начал Пасечник, — то я бы извлёк из этого дела двойную выгоду. Пусть Дракон не просто сдохнет, пусть он сдохнет от драконьего ящура. Эпидемию ящура бы объявил. Посадил всех по домам ненадолго, чтобы избежать волнений толпы и ввода утихомирщиков. Я говорил с пчёлами: они тревожатся, очень боятся заболеть и стали послушны, как никогда. Так и люди: боятся непонятных болезней, присмиреют. Шоу отрубания головы заменил бы на праздник по случаю избавления от ящура: и монеты возвращать не надо, и вдвойне поднять ещё можно на народных гуляниях. На этом шоу Дракона сделал бы огромного картонного и головы ему отрубил, все, а на их месте вырастил бы цветы — пчёлы любят цветы. На воздушные шары бы подвесил и в небо запустил с красивой песней: «До свиданья, Дракон, до свиданья». Выходит, и монет бы собрал, и народ облагодетельствовал, и драконам санэпидемрепутацию подмочил. Люди бы ещё год довольны были, что просто выжили, в ноги бы кланялись. Никакие международные наблюдатели не полезли бы, чтобы не заразиться. Драконы по всему миру стали бы «опасны для здоровья», их рабочая сила подешевела бы в разы, а я их потихонечку от всех использовал бы, понимая, что никакие они не заразные. Ящерам деваться некуда: пахали бы за копейки. Я настроил бы себе всего: домов, мостов, башен на сильных драконьих шеях… И транспортом заодно себя летательным обеспечил, почти дармовым. И так далее, и тому подобное. Новый коровник — новые правила. Да, пришлось бы снова поработать, но пуганые пчёлы сговорчивее непуганых.

Помолчали. Самый снова долго смотрел на столпотворение за окном. Уже три кратера драк с разных краёв толпы качали её волнами.

— Непуганые, — повторил Самый. — Если бы ты мог думать, как я, ты бы всё это придумал… Жалко, что ты так не умеешь, правда?

— Нет, многоуважаемый Самый, мне не жалко совсем! Зачем Пасечнику такое умение? Мне бы с пчёлами управиться, вылечить их от «коли», да и хватит с меня, — притворно скромно ответил Пасечник.

Самый снял пиджак, ослабил ворот, принялся медленно бродить по кабинету, изучая рисунок досок на полу.

— Всё сначала. Придётся начинать всё сначала с этим ящуром… — он ещё немного побродил в раздумьях. — Но это лучше, чем всё потерять. И проект нового покорного коровника нравится мне много больше строптивого старого!

Пасечник развёл непропорционально длинные худые руки с узловатыми локтями, мол, ты придумал — тебе и делать.

— Значит, решено: ящур. Дохлого дракона сжечь прилюдно, чтобы все видели наши старания. На шоу «Сжигание» билеты, как раз те, что были на казнь распроданы, и пойдут. Дракон издох, опередив свою казнь, чем ещё раз подтвердил справедливость нашего над ним суда. Сама судьба решила так же, как и мы, значит, мы умеем принимать судьбоносные решения! Завезём с моих плантаций провизию: народу, чтобы эпидемию пересидеть, запасаться нужно. Пусть закупаются. Всех оденем в паранджу от заразы, пусть развлекаются. Только вот драконы сто лет в обед ящура у себя вывели…

Правитель пытливо посмотрел на советника, как бы и не задавая ему вопрос, а просто размышляя вслух.

— Я слышал, эта проклятая «коли» где-то у нас хранится в пробирках. Мы ж запасливые! Если залить содержимое пробирки в любую мёртвую пчелу, получится, что она от «коли» умерла. Ни один профессор-ветеринар не догадается, не то, что дракон! — тоже поразмышлял вслух советник.

— А то, что ящур людям не передаётся… — продолжил говорить сам с собой вслух Самый Великий.

— Так его ж сто лет в обед как нет. Кто упомнит-то? Из живых разве что де?ды от де?дов своих о нём слышали, и то без подробностей, — продолжил размышления долговязый. — И ещё вот что я бы сделал сейчас: старых «строителей коровника» воротил пока из лесу, потому как негоже такие дела с новыми людьми начинать!

— Так они ж идиоты! Я их с таким удовольствием на лесопосадках представляю… Самое им подходящее занятие — поклоны земные бить! — возмутился Самый.

— А что, из ваших бывают не идиоты? Они хотя бы понятные идиоты. Ставить на их место сейчас новых непонятных идиотов — не время. Новые придут — работать толком не начнут, пока не наворуются, пока родственников не переженят да не переругаются, кто кого круче, а сейчас быстрота нужна. Пусть будут старые, изученные, зажратые и дружка к дружке притёртые. Разве что власть им подрезать да надзора за ними побольше.

— Опасные речи ведёшь, — сказал Самый и посмотрел на советника с прищуром, — за такие и головой можно поплатиться…

— Кому голова ценность, тот речей не ведёт. Коровник повелите перенести, покуда мы мёда не лишились. Мира и жизни, уважаемый Правитель, — спокойно и с достоинством ответил Пасечник и удалился в свою потайную дверцу.

Как же приятно было Самому общаться с этим ненавязчивым человеком! Одно расстраивало: Пасечник в холщовой робе и войлочных башмаках совершенно не любил монеты и вовсе не хотел властвовать. Семьи у него не было, привязанностей особых, кроме пчёл, тоже. Ни за что не уцепишь такого человека: хочет быть рядом, потому рядом. Захочет уйти — встанет и уйдёт, словно кот, который сам по себе. И тогда придётся его просто убить. Но пока он здесь — это хорошо. Пусть будет!

Указ про отставку Самый порвал, но всех Главных чиновников отправил эшелоном в лес, деревья сажать, на денёк. Для острастки, чтоб знали…

Глава 8 Ждать и догонять

— Так как там? Получилось? — засуетился юрист обеими головами при виде приближающейся Бабы.

— Получилось. Издох, родимый, напрочь издох. Лежит, не шело?хнется, — печально ответила Баба, которая уж сомневалась, что Сейла оживить можно.

— Вот и чудесно! Теперь дело за ма?лым. Они его утащат на свалку и там, если сочтут больным, просто бросят. Если сочтут здоровым, то сначала вскроют, поковыряются в нём, а потом бросят. Нам второй вариант не подходит, — тараторил адвокат.

— Совсем не подходит! — подтвердила Баба.

— Куда потащат — непонятно. Так вот, я полечу на левую от города свалку сейчас. Мой помощник уже дежурит на правой свалке. Ты иди в город и жди, когда его потащат, и следуй за ними. Договариваться будем на месте. Не угадать, кому поручат его кромсать, только по ходу дела разберёмся. Вот тебе кошель, — юрист протянул Бабе кожаный мешочек, который она чуть не уронила от тяжести, — пусть у тебя тоже будет. Людям рыжуха нужна, договоримся!

— А что если они его кромсать прямо в клетке начнут?

— Может, и так. Люди — существа плохо предсказуемые. Для этого ты и идёшь в город с монетами, и, если увидишь, не по плану что пошло, тогда уж сама крутись, договаривайся, — одобрила вариант рыжая половина Дракона.

— Кто «договаривайся»? Я «договаривайся»? Если бы я умела договариваться, то ловцом бы не стала! Жила бы в персональном дворце, икру хлебом не портила, об оживлении драконов и думать не думала! — возмутилась Баба.

— Ты что ж, за всю жизнь ни одной взятки не дала? Баба! Не может быть! Как ты выживаешь-то в людском мире? — удивился адвокат надменно. — Придётся тебя и этому учить!

Прокурор молча закивал в подтверждение сказанного.

— Уж научи, будь добр, — съязвила Баба, которой снова страсть как хотелось ткнуть юриста острой пикой хотя бы разок за его зазнайство.

— А всё просто. Спрашиваешь, кто у них главный, говоришь, что правильные звери хотят анатомической службе поддержку оказать и готовы передать тысячу монет на её развитие и справедливое вознаграждение работников с одним лишь условием: не надо этого дракона вскрывать. Он — экземпляр, нужный для драконьей науки целым, без разрезов и распилов. Бла, бла, бла… Главный анатом, понятное дело, согласится.

— Кому это дело понятное? Мне вот совсем непонятное. Для чего анатому этому соглашаться-то?

— Оуч… Как всё запущено! — огрызнулся адвокат. — Анатом, это, по-твоему, что?

— Профессия это, по-моему, — ответила Баба.

— Не. Анатом, Баба, — это не профессия. Анатом, Баба, — это бизнес. Сечёшь?

Баба отрицательно покачала головой.

— Оуч… — снова фыркнул надменно адвокат.

И тут Баба не удержалась, вспылила.

— Знаешь, адвокат… Я вот уже сколько времени борюсь с искушением воткнуть тебе в глаз какой-нибудь острый предмет и, если ты сейчас выделываться не прекратишь, ей-ей, не сдержусь. Так что давай без своих вздохов, охов и закатывания змеиных глазок, коротко и по делу.

Баба перевела взгляд на более любимого ею прокурора и добавила:

— Вы не будете возражать, уважаемый прокурор, если на двоих у вас станет три глаза? При этом органы зрения вашей головы останутся целы и невредимы.

Прокурору эта идея, похоже, понравилась. Он кивнул пару раз, пока адвокат не видел, но словами продолжил так:

— Осади! Хорошо! Слушай! Драконья кровь на человечьем «чёрном» рынке — огромная ценность. Из своей крови, ну, ты знаешь, драконы делают живую воду. Но разрешено это лишь драконам, и сто?ит такая вода дороже золота. Так вот, анатом, если решит, что Сейл здоров, кровь у него сольёт и продаст за тысячу золотых монет людским перекупщикам на «чёрном» рынке. Незаконно, но на одном «слитом» драконе всю жизнь потом безбедно жить можно. Анатом такого случая всю карьеру может ждать, взятки давать, чтобы его к дракону допустили. У них там сейчас бой идёт за право вскрытия о-го-го какой, обвинения и восхваления летят, как пух из битой перины. Анатом, который получит это место, будет на виду: многие завистники захотят ему гадость сделать, следить за ним примутся. С чёрными перекупщиками ему опасно связываться — подставить могут. Дрожит анатом от переживаний за сделку, и тут ты приходишь и ему без всякого риска предлагаешь ту же сумму. Бери и радуйся!

— А ты откуда знаешь, чего хотят анатомы? — полюбопытствовала Баба, не уверенная в сказанном.

— Я с ними бухаю, уважаемая. А он, — адвокат кивнул головой на прокурора, — на это смотрит. Чтобы понять людей, с ними бухать надо, а если им кроху грибов сыпануть, они тебе сами всё расскажут, успевай жилетку подставлять. Работа у меня такая — разных зверей понимать, — уверил адвокат, а прокурор в подтверждение покивал серьёзной головой.

— Стало яснее, — признала Баба, — но вот противные вы жутко, что юристы, что люди эти, берущие и бухающие. Тьфу! Рот после вас полоскать буду. Лучше б я всю жизнь на своей Коньей Горке просидела и про такое не знала.

— Так ты всю жизнь и просидела, мёртвая ты женщина, — усмехнулся рыжий. — Теперь у тебя следующая жизнь пошла. Внимай давай без капризов, нам это понимание тонкостей мироустройства сейчас важнее твоей «гражданской позиции».

Баба повязала кошель на пузо, в то же полотенце, что и мешок с антидотом, и побрела в город. От тяжести заныла поясница и ноги отекли. Вспомнила, как носила когда-то сыновей вот так, под сердцем, а нынче, выходит, до драконов добралась. Аж затосковала по мамкиному прошлому.

От клетки Сейла всех уже разогнали, лентами красными всё по периметру затянули, кучу мусора убрали. Готовятся.

Людей снова собралось великое множество на дохлого дракона смотреть. Баба, учинив несколько потасовок, с боями пробралась на лавку у самой границы верёвочного ограждения, с которой клетку было видно как на ладони. Без зазрения совести спихнула с лавки щуплого паренька с кульком семечек, уселась на его место, достала точильный камень и принялась им пилить ногти — проводить время с пользой. Дракон валялся в уголке жалкой тряпочкой, по полу растёкся без движения — смотреть больно. Никто им пока не интересовался, кроме зевак, которые обсуждали возможные причины его погибели и через сколько времени туша начнёт смердеть. Женская доля — ждать! Баба-ловец это умела хорошо…

Через пару часов ожидания Баба вспомнила, что у человека есть несколько необходимостей, которые не дают наблюдать совсем без перерыва, и если некоторые из них требуют отлучиться всего на пару минут, показав кулак желающим занять её место, то сон может сморить её в самый неподходящий момент надолго. Она боролась с ним изо всех сил. После того, как навела маникюр, подглядывала за людьми, подслушивала разговоры, жевала прикупленную по такому случаю будун-траву, болтала с соседом про коней. Но, когда солнце поползло набекрень с неба, её стало морить так, что держаться было невмоготу.

«Скорее всего, днём они не будут делать ничего, у нас на глазах. Ночи дождутся, всех разгонят и тогда его утащат», — слышала она разговоры в толпе. А ведь и правда! Ночью надо будет караулить, а сейчас — поспать. Баба взбила траву в накладном брюхе, чтобы стала помягче. Соседи по лавке, испуганные этим действом, шарахнулись, дав её телу больше свободы. Баба положила на пузо руки, на них рыжую голову и тут же уснула. Кто-то сзади ворчал про то, что в первом ряду спать не полагается, но тронуть странную Бабу, стучащую мышцатой рукой по беременному пузу, никто не решился.

Спала она недолго. Время тянулось… Мухи жужжали, толпа галдела, зеваки сменяли друг друга, но ничего настоящего не происходило. Жизнь на площади текла своим чередом, словно дохлый дракон в клетке — обычное дело, как памятник отцу-основателю или позорный столб. Никаких фанфар, воззваний или хотя бы новостей. Кипятошники с баками заваренных душистых чаёв и баранками наперевес кричали на разные лады: «У меня трава не вянет! Выпьешь — жизнь прекрасной станет!», «На заварку налетай, залпом радость выпивай!», «Моего напьёшься чаю — снизу сила покрепчает!», «Мой взвар отведай — позабудутся все беды!» Хотелось им поверить, выпить весь их чай и испытать всю массу перечисленных благостей разом. Ещё и детская карусель на мужиковой тягловой силе, сопровождаемая скрипом вперемешку с весёлыми песенками, кружением своим завораживала, но музыка эта не заглушала Бабиной печали. Наоборот: умиротворение было для Бабы сущим адом. Она уже и выспалась, и отсидела себе всё до колик, а минуты бежали не как обычно, мимо: минуты бежали сквозь неё, оставляя по себе ожоги. На то, чтобы разбудить Дракона живым, у неё оставалось два дня, и от этого Баба ёрзала беспокойно.

К ночи у клети появились армейские, много. На анатомов они совсем не походили и в клетку не полезли, но накрыли её плотной тканью и встали кругом в карауле.

«Вот заразы, — подумала Баба, — чем ему теперь дышать-то? Если он, конечно, дышит сейчас. Видел бы Сейл, какой ему почёт устроили! Хотя… Он вряд ли бы гордился: он ведь Дракон, ему до почётов всё равно…»

Баба опасалась, что это лишь первые приготовления: вот-вот появятся анатомы, и, судя по драпировке, прямо в клети спрячутся, и будут кромсать змия, а значит, именно ей самой-таки придётся договариваться. Приготовили себе «тайную комнату», а ей — головную боль. Ну, ничего! Главное, что потом всё это закончится и можно будет как-то жить дальше и даже помыться, поесть и поспать лёжа. Она репетировала: проговаривала шёпотом речь про взятку. Сбивалась, начинала сначала, зубрила верные слова, скитаясь по подворотням и увиливая от ночных патрулей, которые вычисляла по шагам. Сползала по стене на тёплую ещё от жаркого дня мостовую, немного отдыхала и снова пускалась в бега, заслышав шаги.

Анатомы не пришли и этой ночью. Рассвет забрезжил рано и поклонил в сон. Баба заранее запаслась бодрящей будун-травой и снова жевала её до тошноты. Спать сейчас нельзя, потому что вот-вот всё случится: когда уже светло, а зеваки ещё спят, наступает время самых сладких снов, воров и злодеяний, ведь всё делается видным, но ещё некому смотреть…

Не случилось ничего и в рассветный час. Когда толпа начала собираться у клетки, Баба к тому времени так нажевалась терпкой будун-травы, что её изрядно мутило. Очертания людей плыли перед глазами, стекая на мостовую. Зеваки разочарованно галдели, увидев укрытие, и, потоптавшись недолго, уходили по своим делам. Баба присела на ту самую вчерашнюю дозорную лавку на минуточку и…

Глава 9 Бесконечные дни

Полдень на городской колокольне отбивали громко, долгим звоном с переливами, чтобы весь город слышал, что день преломился, а значит, пора завершать начатое. Баба вздрогнула и проснулась. Похмелье от будун-травы не сразу пустило её обратно в явь. Люди, дома, солнце, собаки, армейские, прежде чем разместиться на своих местах, изрядно покружили перед ней в хороводе.

— Доченька, бедняжечка, водички тебе дать? Что ж ты, тяжёлая, на солнцепёке села? Так недолго и себя потерять! — сердобольная бабуля протянула ей ковш с тёплой водой. Баба жадно выпила всё, до капли.

— Дракона увезли? — спросонок хрипло спросила она.

— Да кто его знает! Я тут побираюсь, мне не до него. Мне всё равно, кого кажут — хоть змеюку, хоть чертяку — монетки бы давали.

— Матушка, я тебе монетку дам. Спроси служивых, будь добра, увезли ли змея? Или, может, тут порезали? — умоляла Баба, кляня свою слабость до сна.

— Дался он тебе! Тебе не о драконе, о дитяте думать надо, — проворчала бабушка, но, увидев монетку, смягчила позицию и охотно пошла болтать с вояками.

Баба впилась в неё глазами и старалась разглядеть отражение слов на старухином лице. Лицо не отражало! Видимо, бабушке и впрямь было совсем плевать на дракона, да и на всё остальное уже было плевать. По итогам разговора оба служивых протянули бабуле по монетке. Профессионал своего дела нигде возможности не упустит!

— Не, никто не приходил, никого не резали, никуда не возили. Лежит под тряпочкой, целёхонький. Вояки ничего не знают, когда-куда. Им велено стоять и не пущать никого, они и не пущают!

Баба вручила бабушке серебряную монетку, та не постеснялась попросить вторую за развёрнутую информацию. Баба дала. За глоток воды даже две сверху дала.

На площади танцоры, торгаши всех мастей, попрошайки, законники, туристы, кипятошники, дети на карусели, собаки, нищие — все снова были заняты своими делами и на клетку с драконом, похожую на укрытую канарейку, больше никто не обращал внимания.

«Что делать? Что делать? Что делать?» — отстукивал Бабин пульс в висках будуновым похмельем.

Ничего не происходит, не за что зацепиться, а время идёт! Нет ничего хуже, чем ничего. С кем бы посоветоваться, как быть теперь? Чего ещё ждать и делать ли что-то ещё? Где этот юридический дракон Юрий, может, сбежал уже? Знал бы, что делать, — нашёл бы возможность подсказать. Значит, сам сидит где-нибудь в неведении, глупый надменный драконишка. Лишь один известный ей персонаж знал бы, что делать, но он лежал «мёртвый» под тряпочкой, и спросить было совсем не у кого. Второй день неуклонно шаркал минутками в сторону вечера, к своему завершению.

«Что делать? Что делать? Что делать? Чтобы не свихнуться, надо что-то делать», — вспомнила Баба всеисцеляющее правило, которое вдалбливал ей когда-то в голову учитель по мастерству коньего лова. Что бы сделать такого нужного?

Измучив пустотой, озарение наконец накрыло её, сделав счастливой на целый час. Она купила здоровенную бутыль чистого кипятка у кипятошника с уверением, что в её положении чаю нельзя, а кипятка надо. Ещё и скидку себе выторговала конскую.

Как же хорошо быть беременной бабой! Любую дурь тебе прощают. Баба сидела на той своей лавке с лучшим обзором посреди площади, таскала из-за пазухи клоки травы и совала их в бутыль с кипятком. Патрульные законники не могли оставить такое действо без внимания, подошли.

— Что это вы посреди площади делаете, уважаемая, и что у вас за трава, есть ли лицензия на зелье?

— Я не на продажу бодяжу, себе, для личного употребления. Вы понюхайте, родимые! Совсем сладеньким не пахнет травка эта. Горечью отдаёт. Ну и пожуйте, пожуйте, чтоб убедиться! У меня к концу срока прям совсем с животом тяжесть. Вот наварю себе противного настоя для послабления, полегче станет, а то уж неделю никак не сподоблюсь…

Законник траву брать остерёгся, понюхал только и принялся забавно плеваться и корчиться. Повеселил её немножко, даже посмеялась. Отстали. Баба быстро управилась с заварным делом, дождалась, когда бутыль подостынет, и вместо опустевшего красного мешка тайком поместила её в полотенце на пузе. Беременность её была сохранна, но теперь ещё и булькала. Закончив упаковку брюха, Баба огляделась и заметила, что народу на площади становится больше и больше. С чего бы?

Пришло время того самого шоу, где дракону голову должны рубить, и зрители собирались согласно купленным билетам, невзирая на то, что дракон дохлый и на рекламные плакаты прикреплены перевязки с надписью: «ОТМЕНЯЕТСЯ». Скоро народу на площади стало так много, что вояки еле сдерживали толпу вдали от клетки. Люди упрямо чего-то ждали, спрашивали друг у друга, у кого какое место и сколько кто отдал за билет, не уходили.

Когда в одном месте вдруг собирается много людей, не вышло бы беды для сильных мира. Правители тут, как мы уже убедились, были умные: не прошло и часа ожидания, а на недостроенный эшафот вскарабкался глашатай с бумагами в руках. Ему подставили огромный рупор на палке, аккурат рядом с гильотиной. Он откашлялся, чем организовал абсолютную тишину.

— Внимание, внимание! От имени правящих и Самого Великого Правителя говорить сегодня буду! Имеющий уши да услышит, имеющий голову с мозгами да поймёт, кем бы он ни был. Правители страны желают всем нам добра, добра и ещё раз добра! Посему приказано было определить, отчего издох дракон, которому ещё бы жить да жить, по драконьим меркам. Издох нахально, без спросу, вместо того, чтоб отрубанием одной своей повинной в пожирании бабы головы нас с вами порадовать. Три дня, не покладая рук и не щадя живота своего, врачи его изучали. Сто пробирок перебили, сто бутылок спирта извели, сто книг умных прочли и вот что узнали: издох дракон от драконьего ящура.

Тут народ на площади заволновался, загалдел. Переживала молодёжь: «Что это вообще такое, ящур этот?» Ворчали старики: «Давным-давно драконы извели этот ящур у себя, не знала его земля наша. С чего бы вдруг?» Ворчали иные: «А что ж заразу с площади по сию пору не убрали?» Баба восхищалась: «Вот бы мне так брехать научиться!»

Глашатай дал всем всласть понудеть и продолжил:

— Как только стало известно, что это за зараза, я сразу к вам пришёл и всех предупреждаю! Драконы вроде давным-давно эту дрянь победили, но, видимо, что-то пошло не так! Пока убедимся, что она безопасна для людей, всем вам надо срочно купить паранджу, чтобы уберечься от распространения этой заразы, на всякий случай. Теперь вам всем паранджу придётся обязательно носить до нашего разрешения снять! Кто ослушается — штраф, потому что мы вас очень любим! И с сего дня вводим мы, на всякий случай, запретный вечерний час: с девяти вечера на улицу всё, ни-ни, не выходить! Иначе тоже штраф, потому что мы вас всех очень любим! По той же причине с драконами не дружим до времени, все договоры на работы драконов приостанавливаем. Кто их знает, чем они болеют? А чтобы со всем этим разобраться окончательно, дракона сегодня отвезём на свалку и завтра там сожжём торжественно, чтоб болесть выжечь на корню. Все обилеченные могут прийти и согласно купленным ранее на отрубание головы местам насладиться сжиганием дракона вместе с его болячкой. Но! Обязательно в парандже!

Что тут началось — уму непостижимо! Площадь ожила. Все, кто продавал склянки от кашля и нервов, срочно переклеивали этикетки, мол, это лекарство от ящура. Кипятошники кричалки переделали на: «Если чай мой будешь пить, ящур сможешь победить!», «Чай мой крепкий победит ящур, дурь и простатит!», «Лучше взвара в мире нет — он от ящура рецепт!»

Через пару минут вся площадь уже знала откуда-то, что два врача, которые брали пробы у дракона на ящур, умерли загадочным образом: просто легли и не встали больше. И что тряпка на клетке специальная «противоящурная», но близко к ней нельзя подходить, опасно, в щели заразу надуть может. Ещё через полчаса первая партия паранджи во всех киосках закончилась. Скоро подвезли вторую, в три раза дороже. Она тоже закончилась быстро, тогда привезли третью, в пять раз дороже. Баба сэкономила, себе успела из первой партии купить — беременным без очереди давали.

Надев паранджу, половина порядочных граждан полезла друг дружке в карманы, потому что «инкогнито» очень к таким проделкам стимулирует. Ещё половина стала лапать чужих баб и извиняться, мол, перепутал случайно, думал, своё добро щупаю. Ещё половина полезла драться к той половине, защищая и кошельки, и женщин, которых было теперь не узнать. А ещё образовалось много баб, бегающих по площади и на голос зазывающих своих мужиков, которые, якобы случайно, потерялись и растворились в дебрях пивняков и рюмочных исключительно с целью укрепления иммунитета.

Если бы Баба своей рукой не притравила Дракона, то и сама бы поверила, пожалуй, так всё это звучало убедительно и настолько налицо была нежная забота самых-самых о своём народе. Но одно она знала наверняка: выдумщики эти его сожгут. Значит, надо будить Сейла прямо сейчас, пока ещё не поздно. Будить и потом вместе с ним, живым, придумывать, что дальше с этим делать, ведь бабьего ума ей на это не хватает, а иного взять негде. И к тому же она так измоталась со всем своим геройством, что ей, немытой, нечёсаной, обруганной со всех сторон, сейчас очень нужно, чтобы кто-то назвал её Деликатесом, и ради этого сладкого имечка она готова и Дракона дохлого оживить! Была бы в сказке — превратилась в «невидиму зверушку» да прошмыгнула к нему, а тут не сказка — быль, в были думать надо! Думай-думай, голова, чтоб баба дурой не была.

Ничего лучше голова не придумала, как опять прямиком к клетке пойти, напролом. Не быстро, помаленьку, утиной беременной походкой, переваливаясь с ноги на ногу, словно дракон. Шла и шла, шла и шла, и уже совсем близко подошла, но двое служивых под локти её подхватили и оттащили в сторону.

— Куда лезешь, дурная? Ты указ слыхала? Больной он там, не положено! А тебе вдвойне не положено!

— Ой, мило?чки! Шла я из далёкого села Ухрень на бабожрущего дракона посмотреть. Две недели шла, все ноги истоптала, чуть три раза не родила дорогой, еле утишила ребёнка подождать, наружу не лезть. Пришла, а тут всё закрыто. Обидно как! Пустите змейку поглядеть, я вам монеток дам. Пожалуйста, милочки! Мне гадалка нагадала, что если не увижу эту змеюку, то счастья не видать нам с сыночком нерождённым, а нам оно очень надобно, счастьишко. Пожалуйста, милочки, — приговаривала Баба нараспев, бровки домиком на манер Сейла складывала и живот большой, красноречиво булькающий, для пущей убедительности нежно гладила.

Приятно оказалось и обычной мордатой бабой быть! И паранджа тебе вне очереди, и водичкой напоят, и чушь отборную за чистую монету примут! Отошли вояки в сторону, переговорили серьёзно. Вернулись.

— Нет! Такие монетки дорого могут нам стоить. Ты иди подобру, дурная баба, в свою Ухрень обратно. Тут дело серьёзное, — говорит один вояка, а сам ладошку ей протягивает.

Баба обрадовалась, монет ему туда насыпала, а второй пошёл вокруг клетки ходить, близко, будто бы с обходом, спотыкнулся, полетел кубарем, дёрнул полог, тот отодвинулся немного, и сквозь дыру стало видно распластанного по полу неживого Дракона.

— Видала змия? Вот! Будешь счастливой, как нагадали! — обнадёжил её довольный вояка. — Чё ж не рада? Теперь уходи скорее подобру-поздорову. У ящера — ящур, не шути давай!

Сказал и побежал второму помогать полог цеплять обратно, пока никто прореху не заметил. Осталась Баба опять одна и не рада: близок Дракон, а зельем не напоишь. Дальше — хуже. С площади всех разогнали, оцепили её всю. Карантинные предупреждения на каждом столбе развесили. Направо пойдёшь — штраф. Налево пойдёшь — штраф. Сиди, не рыпайся — не будет тебе штрафа.

Ночью печально смотрела Баба издали, как грузили Дракона большой лебёдкой на длинную повозку. Печально брела следом за ними на свалку — нигде близко к змию не подступиться. Охрана-оборона. Третья ночь шла, и ей даже уже и спать не хотелось и есть — ничего не хотелось, потому что, когда ничего не можешь сделать, сам становишься ничем, без желаний вовсе. И никаких драконов, ждущих на свалке, как с Юрием договаривались, Баба не обнаружила. Сбежали, подлецы.

С пригорка она смотрела, как Дракона уложили на огромный деревянный помост, который для большого костра соорудили, укрыли тряпкой. Под помостом гора хвороста навалена. Вокруг охрана такая, словно не дракон там лежит, а кусок золота, утыканный бриллиантами.

Баба не вынесла, забылась, уснула под каким-то кустом, вздрогнула от дурного сна, очнулась, снова скиталась там, при свалке, будто брошенная собака. Подходила к охранникам, просила пустить «змейку поглядеть» — те ни в какую. Попробовала мусор рыть, ход сделать, старалась впустую. Руки лишь изранила об острые края и, что ещё хуже, выронила бутыль из пуза. Бутыль грохнула о камень, разбилась, и драконья жизнь утекла водой в мусорную кучу. Баба её в пригоршню только успела набрать, смотрела, как она сквозь пальцы сочится, да слезами горючими её разбавляла.

Эх, Баба, Баба! Что ж ты так? Он тебя спас тогда из-под коня, а ты его не смогла. Помойные коты истошно орали, вторя её переживаниям. Ей бы тоже сейчас вот так поорать по-настоящему, в голос, чтобы душу криком этим стошнило и освободилась она от своего ничтожества, да не выходит — спёрло горло. Села Баба у обочины, голову руками обхватила и стала сидеть. Больше ей теперь спешить некуда.

Под утро, в тот самый ранний заветный час, заслышала Баба знакомый свист тюнингованных подкрылками драконьих крыльев. Косяком прилетели: и лекарь с ними, и юрист, и банкир, и даже Гоша зачем-то (эка важна птица — таксист). Явились, не запылились! Баба кинулась было к ним прорваться, но кордон не пустил. Драконы вокруг помоста потоптались с лапы на лапу, хороводы поводили, мордами покрутили и улетели тем же косяком, а Сейл остался лежать под тряпкой. Бросили сородичи! Она им с земли руками махала, кулаки показывала, но драконы, они такие: вперёд смотрят, а вниз не смотрят, если кого не выискивают.

Баба так разозлилась, как в жизни не злилась никогда. И за что Сейл их нахваливал, драконов этих? Ведь они знают всё, знают, что ложь весь этот ящурный переполох! Такие же притворщики и лгуны, как люди! Гады летучие!

Сила злобы вдруг переполнила Бабу через край! Словно на пружинах, она вскочила и кинулась прочь из города воровать себе коня и скакать в Драконьи Горы, чтобы всё-всё им высказать, потому что больше ей здесь делать было нечего, а смотреть, как Сейла жечь будут, ей вовсе не хотелось.

Глава 10 Немного о математике

Самый Великий Правитель снова глядел в окно на опустевшую площадь. Стала она скучной, лишь мусорный ветер гонял обрывки бумаги, да собаки с котами, людских законов не признающие, без паранджи шныряли. Нет народа — и посмотреть-то не на что. Непонятно, кем правишь, кто твои питомцы?

— Не переборщили мы с карантином этим? Может, ослабим немного? Вон, как все всполошились, по щелям разлезлись дрожать, — спросил он так громко, чтобы за стеной слышно было.

— Ничего. Зато когда их выпустят, они уже и тому будут рады, что выпустили. Спасибо будут говорить спасителю своему. На этом знаете, сколько разного можно вывезти — о-го-го сколько! — ответил из-за стены вкрадчивый голос.

Колокол возвестил о прибытии посетителей. Самый Великий спешно прервал разговор.

— С донесением Главный генерал, — сообщил чей-то неестественный голос.

— Пусть зайдёт, — одобрил Великий и сел в кресло в снисходительную позу для приёма подчинённых, но, увидев полное скорби бледное осунувшееся лицо вошедшего, машинально встал.

Вояка стоял перед ним вытянувшись по струнке и молчал, не в силах начать разговор.

— Вы, уважаемый, молчать сюда пришли? Мне тут больше заняться нечем, как вашу тишину слушать? Говорите немедленно! — возмутился Самый.

— Разрешите доложить, Самый Великий Правитель! Вышло небольшое недоразумение… Вернее, вылетело… Скорее большое, чем небольшое, конечно…

— Недоразумение большое вылетело из мамы вашей, когда она вас рожала, — не сдержался Великий. — Чётко, по делу, в три слова изложите суть!

— Дракона дохлого украли, — изложил суть вояка на военный лающий манер, загибая пальцы, видимо, чтоб со счёту не сбиться, и щёлкнул каблуками в завершение.

— В смысле?

— Его там нет, где он должен быть.

— Да что вы несёте-то опять! Как со свалки, окружённой охраной, можно украсть дракона? Он не иголка, да и стогов поблизости не наблюдается! Как можно украсть дра-ко-на?

— Мы думаем, что он улетел, — пояснил генерал.

— То есть с широкого поля, полного людьми, улетел дохлый дракон, и никто этого не заметил, и вы теперь «думаете»?

— Не совсем так. Дело в том, что драконы получили разрешение взять пробы ящура у издохшего. Вы его сами подписали, это разрешение. Драконы прилетели в чётком соответствии с ним.

— Так. И?

— И улетели.

— При чём здесь дохлый дракон? — недоумевал Самый. — Они ж его в кармане не могли унести! Повторяю, он дра-кон, огромный ящер, если вы понимаете, о чём я говорю! Его между большим и указательным пальцем не спрячешь!

— Вот тут можно усомниться, потому что как-то дохлый дракон улетел, похоже, с ними.

— Дохлый? — уточнил Великий.

— Да, — ответил вояка.

— Улетел? — уточнил Великий.

— Да, — ответил вояка уверенно.

За стеной кто-то сдавленно смеялся, видимо, уткнувшись в подушку.

— Нет… Я многое могу понять, но как это вообще возможно? Разрешение на прилёт для обследования получили сколько драконов?

— Одиннадцать, — ответил военачальник.

— Прилетело сколько драконов?

— Одиннадцать.

— Улетело?

— В том-то и дело, что разрешение давали на прилёт, а на улёт не давали. Поэтому на прилёте мы их считали, а на улёте — нет, — отчитался вояка. — Но потом под тряпкой оказалось, как раз, сено. Тюки сена, выложенные на манер дракона.

— А откуда там сено взялось?

— Они его с собой притащили, — отчитывался вояка в той же строгой манере, стоя по стойке «смирно» и прищёлкивая каблуками после каждого ответа.

Самый посмотрел на него вопросительно, и тот добавил:

— В разрешении не было написано, что сено с собой нельзя. Они сказали: «Это наши стулья, мы на них сидеть будем», их и пропустили, — снова щёлкнул ответчик, ставя каблуками очередную точку.

— Драконы? На сене? Сидеть?

— Так точно! — и снова щелчок.

Смех за стеной превратился в истеричные всхлипы.

— Вы когда-нибудь видели дракона, сидящего на тюке сена? — уточнил Самый на всякий случай.

— Никак нет! — щёлкнул вояка.

— И как тогда вы это себе представляете?

— Никак не представляю. Нам представлять не положено, нам приказы исполнять положено и предписания. В предписании запрета сидеть драконам на сене не было, — почти выкрикнул докладчик.

Самый спрашивал его уже скорее не ради истины, а чтобы «нащёлкать» самому себе и советнику за стеной много-много подтверждений того, что власть пора брать в одни руки и разогнать этих идиотов по лагерям. Хотя такие бракоделы и лес попортить могут!

— Как вы только заметили, что там сено? В предписании же не было указания проверять?

— Заметил новобранец, когда коты на покрывало спать полезли. Драконы, даже дохлые, и коты — вещи несовместимые. У них антагонизм наблюдается.

— Это вы откуда знаете? — удивился правитель.

— Новобранец сказал! — щёлкнул вояка в ответ.

— А откуда вы знаете, что улетающих было двенадцать? Может, они его закопали где-то рядом?

— Это мне жена сказала. Детки считали, когда они улетали. Раз, два… двенадцать… Детки считать учатся и…

За стеной раздавались тихие стоны. Великий тяжело опустился в кресло, махнул вояке в сторону двери и, когда тот удалился, закрыл лицо руками, стянул маску правителя и освободил человечье измученное морщинистое лицо. Ему на миг захотелось, чтобы всё это закончилось здесь и сейчас, закончилось совсем, без продолжения. Но миг этот мигнул и отлетел. Когда к нему вышел заплаканный от смеха Пасечник, Самый Великий был снова в своей неприступной маске.

— Видимо, пора работать не с чинушами, а с детьми. Те хоть считают «на улёте»! — сказал серьёзно Самый Великий, а потом кому-то невидимому приказал громко: — Новобранца этого смекалистого, что котов приметил, найти и ко мне доставить! Пора ему, похоже, полком командовать!

Баба не хотела оборачиваться, но невольно притормозила украденного коня. Столб дыма, взметнувшийся позади неё над городом, она почуяла позвоночником. От такого не убежать. Остановилась, посмотрела долгим взглядом, прикрыв веки, чтобы не во все глаза, мысленно попрощалась с Сейлом и пришпорила коня снова в сторону гор. Злоба прошла, и она скакала туда даже не за правдой, не за обидой своей, а потому, что ей, мёртвой Бабе, совсем больше некуда было податься. Разве что скитаться в Драконьих Горах или пристроиться у драконов официанткой. Она жёсткая, старая, не сожрут её точно — теперь она это доподлинно знает. К гному неохота в гарем отправляться, не её это. Прибьёт ещё кого-нибудь и у гномов станет вне закона.

Недалеко от блокпоста её неожиданно окрикнул знакомый голос:

— Уважаемая, вам кого?

Гоша-таксист явно не признал Бабу, но она ничуть этим не огорчилась.

— А любого гада летучего, который слово своё держит, — ответила она дерзко.

— Ну, наконец-то! — обрадовался её голосу Гоша. — Я уж заждался.

— Кого? — удивилась Баба.

— Тебя. Кого ж ещё?

— А я должна была прийти?

— Конечно, — ответил Гоша, расплывшись улыбкой во всю желтозубую пасть.

— Почему вдруг? — недоумевала Баба.

— Потому что ты — Дракон, куда ж ты ещё денешься? Летать-то пока не умеешь, значит, прискачешь, — спокойно объяснил Гоша.

— А то, что Сейла сожгли… — начала было Баба с наездом, но Гоша не дал ей закончить.

— Ты как дракон ничего, а как баба, прости, конечно, глупая-преглупая! Разве можно сжечь того, у кого внутри огонь? Огнедышащего как можно сжечь?

Бабе стало вдруг так стыдно, непонятно отчего, что она покраснела.

— Да ладно, ты не обижайся! — ободрил Гоша. — Ты тем и хороша, что такая вот есть. Полетели уже, ждут тебя. Сейл слабый ещё, засыпает всё время, но, как проснётся, всё Деликатес требует.

Баба вскарабкалась в одиночное седло на драконьей спине и на сей раз крепко привязалась всеми ремнями, готовая к его хулиганскому полёту.