С чего начиналась фотография

ИЗОБРЕТЕНИЕ ДАГЕРОМ ДАГЕРОТИПИИ И ЕЕ РАСПРОСТРАНЕНИЕ

Дагер и Исидор Ньепс. Хотя согласно договору 1829 г. сын Н. Ньепса Исидор стал вместо отца компаньоном Дагера, заслуга в деле изобретения дагеротипии всецело принадлежит Дагеру. И не потому, что Дагер отстранил И. Ньепса от совместной работы. Вовсе нет. Причина была в другом.

В молодости Исидор занимался живописью и скульптурой, но, особо не утруждая себя систематическими занятиями, выше уровня рядового любителя так и не смог подняться. Затем несколько лет он служил в армии, где также не сделал карьеры. После отставки в 1821 г. жил в Шалоне и Сен-Лу на свою долю доходов от родового имения. К моменту смерти отца ему исполнилось 38 лет. В отличие от отца и дяди Клода Ньепса, этих неустанных тружеников, Исидор Ньепс ничем, кроме охоты и светских развлечений, не интересовался, работать не умел и не хотел. И только когда после смерти отца семья оказалась разоренной, перед ним впервые встала проблема, как содержать семью и себя, к чему он, разумеется, не был готов. Тем более он не был готов к продолжению опытов отца, так как никогда не интересовался ими всерьез. Да и средств, необходимых для работы, у него не было.

На первых порах переписка между компаньонами едва поддерживается. Так, в 1834 г. Дагер написал И. Ньепсу всего лишь два письма, из которых мы узнаем, что ему удалось найти новую смесь, состоящую из древесного угля в порошке и уксуса, для чистки металлических пластин от пятен, которые часто до этого портили изображение и плохо удалялись, а также новый способ нанесения на пластины ровного светочувствительного слоя. Заодно Дагер пожурил Исидора за бездеятельность, указав при этом, что с окончанием работ следует поторопиться, так как не исключено, что могут появиться конкуренты.

В мае 1835 г. по приглашению Дагера И. Ньепс приехал в Париж. Цель свидания компаньонов была следующей: ознакомить Исидора с новым, разработанным Дагером способом получения изображения, который явился усовершенствованием гелиографии Н. Ньепса, найти новое название ему и подписать новый договор. Теперь в отличие от прежнего названия изобретение было названо так: «Изобретение Дагерра и покойного Н. Ньепса». Товарищество, естественно, стало называться «Дагерр и Исидор Ньепс».

В отличие от И. Ньепса Дагер работает все настойчивее и уже 4 августа 1835 г. сообщает своему компаньону о новых успехах. «Я убежден, что мы оставим этот вопрос, - пишет он, имея в виду чувствительный слой из ретортного остатка лавандового масла, который употреблялся вместо асфальта в усовершенствованной гелиографии, и далее продолжает: я добился главного, т. е. получаю светлые места в их действительном виде и умею закреплять все прочно. Теперь, как я уже Вам говорил, дело идет только о некоторой ванне для удаления исходного вещества».

Судя по сказанному, можно догадаться, что на сей раз опыты Дагера с йодом прошли успешно. Этим самым было положено начало изобретению дагеротипии. Дагер почувствовал, что находится на верном пути. Более того, он уверен в успехе. Об этом красноречиво свидетельствуют его последующие письма к И. Ньепсу. 15 декабря 1835 г.: «Я получаю в это время года в четверть часа те же результаты, которые летом получал минимум в 3 часа, и далее то, что я получал в четверть часа летом, теперь потребует от 3 до 4 мин. Надеюсь даже, что добьюсь возможности получать портреты, и этим вовсе не преувеличиваю достоинств нового способа».

23 января 1836 г.: «Если не считать пустяков, то я достиг того уровня, на котором можно остановиться».

28 февраля 1837 г.: «Быстрота процесса увеличилась в 60 раз».

Предчувствуя скорое и успешное завершение работы, Дагер снова настаивает на встрече с И. Ньепсом. Исидору пришлось согласиться, и летом 1837 г. компаньоны снова встретились в Париже. Там 13 июня был подписан новый, уже третий по счету, договор. Одна из его поправок гласила, что Дагер передает Товариществу изобретенный им новый способ фиксации изображения в камере-обскуре, но при условии, что этот способ будет носить только имя его изобретателя, т. е. имя Дагера. Вместе с тем оговаривалось, что новый процесс «…может быть опубликован не иначе, как одновременно с первым способом, так, чтобы имя Н. Ньепса всегда должным образом фигурировало в этом изобретении».

Во время этого же свидания было решено обнародовать изобретение путем подписки, которая будет объявлена через газеты. Любопытно, что ни в одном из своих писем к И. Ньепсу Дагер и словом не обмолвился, в чем же, собственно, заключается его новый процесс. Не открыл он секрет этого процесса Исидору и при их свидании. Чем можно объяснить столь упорное нежелание Дагера познакомить своего компаньона с новым способом воспроизведения изображения? Две причины удерживают его от этого шага.

Прежде всего Дагер опасается, что секрет его изобретения может быть раскрыт конкурентами, которые видятся ему в каждом человеке, интересующемся химией или камерой-обскурой («Я уверен, что несколько химиков уже занимаются здесь подобным делом», - пишет он 5 октября 1835 г.). В последнее время Дагер стал настолько подозрительным, что необходимые ему химикаты покупал уже не в одном магазине, как он это делал раньше, а в разных, приобретая их при этом вместе с другими, совершенно ему ненужными. Делалось все это с целью сбить с толку возможных конкурентов.

Была и другая причина. Поняв, какое огромное значение будет иметь для человечества новое изобретение, Дагер как человек, не лишенный честолюбия, решил приоритет первооткрывателя фотографии закрепить за собой. Его интересует не столько материальный успех дела - процветающая диорама обеспечивает пока постоянный и солидный доход, - сколько слава изобретателя.

Об этом Дагер без обиняков высказался в письме к И. Ньепсу от 28 апреля 1838 г.: «Что касается меня, то меньше чем когда-либо рассчитываю на материальные выгоды… Сознаюсь, что если меня еще подбадривает что-либо, то это - честь открытия, которое, несмотря на трудность его эксплуатации, все же будет одним из самых прекрасных завоеваний века… Я окрестил мой процесс так: дагерротип». Ясно и категорично.

И. Ньепса, который, можно сказать, самоустранился от работы, интересовало как раз противоположное - доход от реализации изобретения. Поэтому перечить в чем-либо Дагеру у него не было никаких оснований.

Изобретение дагеротипии. Как уже говорилось, мысль о возможности получать фиксированное изображение в камере-обскуре появилась у Дагера давно, примерно в 1823 г., но долгое время он не представлял себе, каким образом можно осуществить эту заманчивую идею. И только после знакомства с Н. Ньепсом и его гелиографией Дагеру кое-что прояснилось, и он принялся за свои фотографические опыты. Да и то на первых порах его исследования носили явно сумбурный характер (вспомним его электрическую или воздушную теории светочувствительности химических веществ). Нелишним будет напомнить и о том, что применял он в своих опытах те же вещества, что и Ньепс, и пользовался его же методами исследований. Потому-то и сходство гелиографии и дагеротипии очевидно - оба этих фотографических процесса имеют много общего. Нет сомнения, что отправной точкой, послужившей Дагеру для изобретения им дагеротипии, была гелиография Н. Ньепса.

Как же все-таки Дагер пришел к своему открытию? Наряду с упоминавшимся уже рассказом о том, как Дагеру удалось обнаружить светочувствительность йода, имел хождение еще один подобный рассказ, на сей раз о том, как была выявлена проявляющая способность паров ртути. Дело будто бы происходило так. Однажды в шкафу, в котором хранились химикаты, Дагер оставил несколько экспонированных в камере-обскуре йодисто-серебряных пластинок. Спустя какое-то время он обнаружил, что на пластинках появилось изображение. Дагеру не составило особого труда догадаться, что проявителем оказался один из химикатов, хранящихся в шкафу, который к тому же имеет свойство испаряться. Чтобы найти этот химикат, он стал помещать в шкаф экспонированные пластинки, каждый раз перед этим удаляя оттуда один из химикатов. И каждый раз пластинка оказывалась проявленной. Так постепенно Дагер убрал из шкафа все химикаты, но пластинки тем не менее продолжали проявляться. И только после тщательного осмотра шкафа он обнаружил на его дне забытую чашечку с ртутью. Дальнейшее, как говорится, было делом техники. Так якобы было установлено проявляющее свойство паров ртути.

Как видим, все очень просто. Можно подумать, что Дагеру помогало провидение, ведя его за руку от одного открытия к другому. Так, между прочим, и склонны были считать первые биографы изобретателя. На самом же деле, надо полагать, все обстояло намного сложнее.

Известно, что еще задолго до знакомства с Дагером Н. Ньепс использовал йод для чернения посеребренных пластинок, о чем он, естественно, рассказал своему компаньону, т. е. Дагеру. Ньепс также установил, что йодисто-серебряный слой обладает высокой светочувствительностью, но зафиксировать возникающее в нем изображение он не сумел, а потому отказался от этого вещества, о чем также поставил в известность Дагера.

Зная это, можно попытаться восстановить последовательность поисков Дагера. Вначале он, как и Ньепс, «чернил» посеребренные пластинки, подвергая их воздействию паров йода. При этом замечал, что вновь образующийся йодисто-серебряный слой становится чувствительным к свету и быстро темнеет. На такой пластинке, помещенной в камеру-обскуру, появляется изображение, которое на свету исчезает, так как весь светочувствительный слой чернеет. На первых порах дальше этого наблюдения ни Н. Ньепс, ни Дагер не пошли. И только после смерти Ньепса, в 1835 г., перепробовав несколько способов и множество веществ, Дагер вновь вернулся к опытам с йодисто-серебряным слоем.

На мысль о применении ртути Дагера могла натолкнуть одна из разновидностей гелиографии Н. Ньепса. Как мы помним, темные места на гелиографиях соответствовали оголенным участкам полированных посеребренных пластин, что делало изображение малоконтрастным. Чтобы устранить этот недостаток, приходилось располагать гелиографию под определенным углом к черной доске, которая, отражаясь на полированных «теневых» участках пластинки, усиливала тем самым контраст изображения. Недаром Ньепс, разрабатывая свой процесс, остановился в конце концов на посеребренных пластинках, обладавших, подобно зеркалам, высокой отража-тельностью. Разумеется, Дагер хорошо знал этот процесс Ньепса, не исключено, что он сам повторял его. В таком случае можно предположить, что однажды ему пришла в голову мысль испытать в качестве очувствляе-мой поверхности пластины амальгаму серебра, которой покрывались еще имевшие в те времена применение металлические зеркала. В состав же амальгамы входит, как известно, ртуть. Вероятно, тогда-то Дагер и ввел в свои опыты это вещество. Подвергая йодисто-серебряные пластинки воздействию паров ртути до и после их экспонирования, он мог наблюдать, как буквально на его глазах появлялось изображение, которое оставалось только зафиксировать.

Такая последовательность в изобретении дагеротипии выглядит наиболее логичной. Однако не исключено, что Дагер пришел к своему открытию каким-то иным путем. Говорить сейчас об этом что-то определенное трудно: Дагер сделал все для того, чтобы последовательность изобретения им дагеротипии осталась тайной.

Так или иначе, но уже в конце 1835 г. Дагер вчерне разработал свой процесс. Оставалось найти способ закрепления получаемого изображения.

Но прошли еще целых два года неустанных поисков и трудов, прежде чем Дагеру удалось найти вещество, способное фиксировать получаемое изображение. Таким веществом оказалась обыкновенная поваренная соль, точнее, ее раствор. И эту удачу изобретателя его биографы не преминули отнести к разряду «счастливых случайностей». Думается, однако, что, не обладай Дагер наряду с некоторыми своими отрицательными качествами рядом положительных и достойных подражания - большим трудолюбием, настойчивостью, целеустремленностью, редкой наблюдательностью и умением анализировать, - вряд ли ему при всем его везении удалось бы достичь каких-либо результатов.

А теперь самое время познакомиться с процессом дагеротипии, каким его разработал Дагер. В дагеротипии, как и в гелиографии, применялись медные пластинки. Толщина пластинки была полмиллиметра, размер - 7Х10 дюймов (17,8X25,4 см). Пластинки такого формата назывались целой пластинкой. Для портретов, как правило, применялись полупластинки, т. е. пластинки форматом 5x7 дюймов (12,7X17,8 см). Вначале пластинку серебрили в гальванической ванне. После этого приступали к самой, пожалуй, важной и трудоемкой операции - полировке пластинки. Вначале ее посыпали очень мелким полировальным порошком - трепелом, брали большой тампон из чесаной ваты (чтобы не коснуться случайно пластинки пальцем), тампон смачивали спиртом и начинали растирать трепел по всей поверхности пластинки. Когда трепел высыхал, его удаляли с пластинки чистым тампоном. Качество полировки на этой стадии проверяли следующим образом. На пластинку дышали. Осевшее на полированную поверхность облачко пара должно было иметь совершенно правильную круглую форму. В противном случае полировка трепелом повторялась, ибо качество дагеротипа во многом зависело от этой первой стадии полировки. Затем пластинку полировали крокусом при помощи прикрепленной к рукоятке замшевой подушечки. Делалось это до тех пор, пока пластинка не приобретала зеркальный блеск. Остатки крокуса смахивались с пластинки барсучьей кисточкой.

Схема последовательности процесса дагеротипии

Затем пластинку очувствляли. Сначала ее подвергали воздействию паров йода в фарфоровой ванночке, следя при этом за окраской пластинки. Цвет ее менялся в такой последовательности: светло-желтый, темно-желтый, розовый, фиолетовый, голубой, зеленый и, наконец, ярко-желтый. Продолжительность этой операции зависела от количества йода в ванночке и его температуры. После этой операции пластинка становилась светочувствительной.

Готовую к экспонированию пластинку, стараясь не засветить, вставляли в камеру-обскуру. Время экспозиции колебалось от 3 до 30 мин и зависело прежде всего от освещения, а правильный выбор продолжительности экспозиции зависел только лишь от опыта и навыков фотографа.

Проявление экспонированной пластинки прозводилось в специальном приборе с сосудом, наполненным ртутью, которая подогревалась спиртовой горелкой до температуры 50 - 70°С. Пары ртути конденсировались только на тех участках, которые подверглись воздействию света, и таким образом происходило проявление. Следовательно, изображение сразу же получалось позитивным. Управлять проявлением тоже не было никакой возможности, а потому и этот процесс во многом зависел от опыта фотографа.

Проявленное изображение уже могло переносить слабый свет. Фиксирование снимка заключалось в удалении с него незасвеченного йодистого серебра. Для этого применяли подогретый раствор поваренной соли, в который погружали пластинку на 2 - 3 мин.

Позже, по совету Гершеля, вместо соли стали пользоваться тиосульфатом натрия, что стало давать значительно лучшие результаты. Проявленную пластинку споласкивали дистиллированной водой и выставляли для просушки.

Вскоре после того, как дагеротипия вошла в широкую практику, начались работы по ее усовершенствованию. Так, по предложению француза Фризо, пластину после очувствления ее парами йода еще дополнительно очувствляли парами брома в ванночке с так называемой бромистой известью, повышая этим светочувствительность. Чтобы хоть как-то укрепить изображение, которое при неосторожном прикосновении к нему могло стереться, стали применять золочение. Делалось оно так. Приготовленный по особому рецепту раствор золота наносили тонким равномерным слоем на проявленную и отфиксированную пластину, которую после этого подогревали снизу спиртовой лампой. Когда раствор слегка закипал, пластину быстро окунали в холодную воду, после чего просушивали над пламенем. Это новшество ввел в практику в 1840 г. тоже Фризо. Но еще за два месяца до него первый русский фотограф А. Греков наносил позолоту на дагеротипы гальваническим способом, что делало изображение значительно прочнее.

Дагеротипия имела ряд существенных недостатков. Прежде всего такие снимки были слишком дорогими, что не могло, разумеется, содействовать широкому распространению дагеротипии. Снимок изготовлялся только в одном экземпляре. Изображение получалось зеркально перевернутым, т. е. левая часть лица становилась на снимке правой. Рассматривать снимок можно было только под определенным углом из-за бликующей поверхности снимка. Несмотря на золочение, изображение было настолько непрочным, что хранение дагеротипов превращалось в проблему. Их приходилось помещать под стекло в специальные футляры. Но и при таком хранении снимки оставались в своем первоначальном виде всего лишь несколько лет. Дагеротипы нельзя было вешать на стены - от этого они очень скоро покрывались черными пятнами, причиной чему были содержащиеся в воздухе сернистые газы, действующие на серебряный слой.

Дагеротипия просуществовала всего лишь какой-то десяток лет. Присущие ей недостатки, о которых только что говорилось, вынудили ученых, изобретателей да и самих фотографов искать более надежный способ получения фотографического изображения. Вскоре эти поиски принесли свои результаты и дагеротипия стала достоянием истории.

Продажа изобретения правительству Франции и распространение его. Еще задолго до завершения работ над своим изобретением Дагер стал подумывать над тем, каким путем его реализовать. Как правило, в таких случаях создавалось акционерное общество, которое и эксплуатировало изобретение. Но Дагер ясно понимал, что его изобретение имеет такую специфику, при которой невозможна эксплуатация его какой-то отдельной группой лиц. Поэтому идея создания акционерного общества была отвергнута сразу же. Во время свидания компаньонов в 1837 г. было решено либо эксплуатировать изобретение путем продажи акций, т. е. подписки, либо продать права на него за 200 000 франков. Однако из этой затеи ничего не вышло. Прижимистым предпринимателям и финансистам такая сделка казалась сомнительной, тем более что секрет изобретения держался в тайне и мог быть раскрыт только после заключения договора о купле-продаже. Поэтому не удивительно, что подписка, проводившаяся в марте - августе 1838 г., не принесла ожидаемых результатов - желающих вложить свои деньги в дело, которое неизвестно чем может кончиться, не нашлось. Тем более не нашлось человека, готового купить изобретение целиком.

Потерпев неудачу с подпиской, Дагер как истинный делец решил, что начинать следует с рекламы, причем с рекламы, так сказать, наглядной. С этой целью он принялся фотографировать исторические и архитектурные памятники Парижа. Для этого приходилось с помощью нескольких человек выносить все громоздкое оборудование, а весило оно более 50 кг, и располагать его прямо на улице перед намеченным объектом. Тут же на месте в специальной палатке производились все сопутствующие съемке лабораторные работы. Такие зрелища собирали большие толпы падких к новостям зевак, и по Парижу поползли самые невероятные слухи. Слухи тешили самолюбие Дагера - он любил находиться в центре внимания публики. Но на сей раз он ждал большего. Но поскольку толком никто ничего не знал (Дагер бдительно оберегал секрет изобретения), то и из этого предприятия ничего не вышло. Кроме снимков, разумеется. Снимки получились превосходными, выше всяких похвал, и это натолкнуло Дагера на мысль предпринять атаку с другой стороны. Он начал демонстрировать эти снимки своим друзьям и знакомым, причастным к науке и искусству и имеющим в этих сферах какой-то вес. Снимки производили на всех, кто их видел, неизгладимое впечатление, особенно в тех случаях, когда изобретатель показывал процесс проявления, в результате которого на чистой пластинке из ничего постепенно появлялось изображение. Момент был поистине впечатляющим, подобным волшебству. Среди лиц, которым Дагер постарался в первую очередь показать дагеротипы, были его старый приятель химик Ж. Б. Дюма, физики Ф. Д. Араго и Ж. Б. Био, художник Граведон, хранитель Лувра Кайе.

Этот ход Дагера оказался наиболее верным. Особенно повезло ему в этом смысле с Араго, знаменитым физиком и астрономом, ректором Парижской обсерватории, непременным секретарем Парижской Академии наук, депутатом палаты, личности весьма влиятельной в научных кругах. По слухам Дагер знал, что Араго - человек в высшей степени энергичный, настойчивый и, что самое важное для Дагера, принципиальный. Поэтому он не побоялся рассказать ученому о своем изобретении и даже показать весь процесс получения снимков. Сразу же выяснилось, что все красноречие Дагера, к которому он решился прибегнуть с целью рекламирования своего изобретения, оказалось ни к чему: на редкость острым умом Араго и без того понял как саму сущность изобретения, так и открывающиеся широкие перспективы его применения.

Бульвар. Дагеротип Л. Дагера. 1838 - 1839 гг.

Обрадованный Дагер - наконец-то дело сдвинулось с мертвой точки! - -поспешил поделиться столь приятной новостью с И. Ньепсом. В письме от 2 января 1839 г. он написал: «Наконец-то я повидал г. Араго; он восхищен открытием и, судя по вопросам, с которыми он ко мне обращался, он считает его не менее интересным и с научной точки зрения… Всецело одобряю мысль г. Араго, которая заключается в том, чтобы устроить покупку этого открытия правительством; оно берет на себя сделать соответственные шаги в Палате. Я уже виделся с несколькими депутатами, которые держатся того же мнения и поддержат его. Этот способ, как мне представляется, имеет больше шансов на успех. Я полагаю, таким образом, дорогой друг, что это наилучшее решение, и все внушает мне надежду, что нам не придется раскаиваться. Для начала г. Араго должен говорить об этом в ближайший понедельник в Академии наук и должен направить ко мне ряд депутатов, чтобы они казались благоприятно настроенными».

Сразу же после этого, в самом начале января, лабораторию Дагера посетили - на сей раз официально - А. Г. Гумбольдт, Д. Ф. Араго и Ж. Б. Био, которым Да-гер показал сфотографированные им достопримечательности Парижа, в том числе «Вид Сены и некоторых мостов», «Вид большой галереи, соединяющей Лувр с Тюиль-ри», «Бульвар» и другие. А уже 7 января с сообщением об этом посещении Араго выступил на заседании Академии наук, на котором он, в частности, отметил, что «г. Дагерр открыл способ получения особых экранов, на которых оптическое изображение оставляет хороший отпечаток… Исключительная чувствительность препарата Дагерра (8 или 10 мин на солнце, летом около полудня) явйяется не единственной чертой, которой изобретение отличается от несовершенных попыток, предпринимавшихся, чтобы рисовать силуэты на слое хлористого серебра».

Роли Ньепса в этом изобретении Араго посвятил всего лишь одну фразу (подсказанную, разумеется, Даге-ром): «Изобретение г, Дагерра является плодом многолетних исследований, в течение которых он имел сотрудником своего друга, покойного г. Ньепса из Шалона-на-Сене». И только! На большее Дагера не хватило…

На этом же заседании Академии выступил и Био, который также дал высокую оценку новому изобретению. Затем Араго заявил, что, учитывая огромную важность дагеротипии, «которая должна стать достоянием государства, народа, человечества», он намерен обратиться с предложением о покупке изобретения непосредственно к правительству Франции.

Выступления Араго и Био вызвали в стране небывалый резонанс.

«Мало открытий вызывали столь большую сенсацию, как дагерротипия», - отмечал с восхищением известный французский художник Ж. Беллок.

А вот что, вспоминая об этих днях, писал в своей книге французский математик Ф. Н. М. Муаньо: «Я всегда буду помнить об огромном впечатлении, которое произвело сперва в Академии, а затем во Франции устное сообщение, сделанное г. Араго в заседании от 7 января. Это открытие, столь неожиданное и столь великолепное, приобрело широкую известность, и имя Дагерра стало наиболее известным в Европе в то время».

Академик П. Ж- Ф. Тюрпен, вспоминая о сообщении Араго, вынужден был признаться: «…когда нам впервые сказали о произведениях г. Дагерра, нам трудно было поверить в них, и мы отвергли бы эту новость, как басню, изобретенную для развлечения, если бы не высокообразованные и высокоспособные люди, которые их видели, не удостоверили бы нам этот факт».

Еще накануне сообщения Араго, 6 января, «Газетт де Франс» выступила с краткой информацией о том, что благодаря стараниям Дагера стало возможным закрепление световых лучей в камере-обскуре. Вслед за «Газетт де Франс» многие французские и зарубежные журналы поспешили опубликовать выступление Араго перед членами Академии или сообщения об этом выступлении. 27 января в «Л'Артист» опубликовал свою, наделавшую много шума, статью об удивительном изобретении Дагера популярный театральный критик и фельетонист Жюль Жанен. Сравнивая, в частности, дагеротипию с графикой, он отдавал первой явное предпочтение, находя в ней большие достоинства и блестящие перспективы. Статья Жанена положила начало бурной полемике, развернувшейся на страницах периодической печати. Как часто бывает в таких случаях, образовались два непримиримых лагеря сторонников и противников изобретения. Если большинство первых составляли ученые, то в числе последних преобладали люди, причастные к изобразительному искусству: живописцы, граверы, рисовальщики, литографы. Они стали опасаться (этому невольно способствовала статья Жанена), что дагеротипия отберет у них заработок, вынудив бросить прежнее занятие. Так как эта группа была достаточно многочисленной и имела определенное влияние в обществе, то у нового изобретения появился серьезный противник.

А тут еще неожиданно появился конкурент, да к тому же заморский. 29 января 1839 г. Араго и Био получили письмо своего английского коллеги Ф. Талбота (с ним мы познакомимся в следующей главе), в котором тот доказывал свои права на приоритет на «фиксацию изображения в камере-обскуре». В ответном письме, движимый беспокойством за приоритет своего соотечественника, Араго безапелляционно заявил: «Мы докажем, что г. Дагерр еще при жизни своего друга (имелся в виду Н. Ньепс. - И. Г.), умершего 5 июля 1833 г., уже обладал совершенно новым способом, которым он пользуется ныне, и что многие снимки, которыми так восторгалась публика, существовали в то время». Чем было вызвано столь явно ошибочное утверждение Араго - патриотическими побуждениями или же заблуждением, в которое его ввел Дагер, - осталось неизвестным. Однако Талбота оно убедило, и он счел более разумным и полезным заняться усовершенствованием своего процесса, а не встревать в спор.

Не менее серьезный конкурент появился и в самой Франции. Им оказался никому дотоле не известный клерк Ипполит Баяр, который уже в марте 1839 г. показал свои снимки тем же Араго и Био. С Баяром, благо он был соотечественником, было проще - его, дабы не умалять достижения Дагера, о котором уже заговорил весь мир, уговорили повременить с сообщением о своем изобретении. Поэтому только 2 ноября 1839 г. о способе Баяра было сделано сообщение в Парижской Академии наук, да и то краткое.

В это же самое время послышались голоса, правда малочисленные, но тем не менее настойчивые, в защиту приоритета Н. Ньепса. Они принадлежали друзьям и почитателям покойного изобретателя. Чтобы доказать право своего бывшего клиента именоваться первооткрывателем фотографии, хорошо знакомый нам оптик Венсен Шевалье передал Парижской Академии наук гелиографию Н. Ньепса, которую тот подарил ему еще в 1829 г. Видя столь вопиющую несправедливость по отношению к изобретателю гелиографии, подал из Англии свой голос протеста член Королевского общества Ф. Бауэр, с которым Ньепс познакомился и подружился, будучи в Англии в 1827 г. В письме на имя Араго английский ученый обвинил своего французского коллегу в пристрастности к Дагеру и несправедливом отношении к памяти

Н. Ньепса. Как и следовало ожидать, эти одинокие голоса утонули в невообразимой шумихе вокруг Дагера и дагеротипии. На них попросту не обращали внимания.

Между тем Дагер не тратил времени зря. Через своих влиятельных знакомых он исподволь налаживал контакты с правительством Франции. Больше всех помогал ему в этом Араго, который стал самым последовательным его сторонником. Араго отчетливо представлял себе все огромное значение нового изобретения для человечества, а потому прилагал максимум усилий, чтобы дагеротипия стала достоянием народа, а ее приобретение не превратилось в обычную коммерческую сделку. Араго считал, что только государственная пенсия изобретателям может придать приобретению дагеротипии общественный характер и в полной мере будет соответствовать ее значению. Предложение Араго (вопреки желанию И. Ньепса получить единоразовое вознаграждение) поддержал Дагер. Для этого, кроме причин, изложенных Араго, неожиданно появилась еще одна и весьма важная.

Дело в том, что 3 марта 1839 г. Дагера постигло большое несчастье - сгорела его диорама. Виновником пожара был один из рабочих сцены, опрокинувший в складе с декорациями масляную лампу. Буквально в считанные минуты из обеспеченного буржуа Дагер превратился чуть ли не в нищего. Сгорело все: диорама, склад с картинами, лаборатория, дом, в котором жила семья Дагера. Начинать все снова у Дагера уже не было сил, средств и, что самое главное, смысла - ведь в Париже было еще несколько подобных диорам, да и интерес публики к такого рода зрелищам заметно упал к этому времени. Поэтому Дагер решил, что в том состоянии, в каком он оказался, пенсия будет как нельзя кстати: отпадет необходимость думать о завтрашнем дне.

На какое-то время осуществление намерения Араго и Дагера продать изобретение правительству задержалось из-за разразившихся политических событий: восстания 12 мая 1839 г. бланкистов и последовавшей в результате этого события смены правительства. Но едва жизнь в столице вошла в нормальное русло, как Араго обратился к министру внутренних дел нового кабинета министров Дюшателю с просьбой принять Дагера и И. Ньепса с целью ознакомления с изобретением и решения вопроса о его приобретении государством. Такая встреча при участии Араго в качестве посредника состоялась 14 июня 1839 г. Во время этой встречи был подписан следующий документ:

«Между нижеподписавшимися статс-секретарем министром внутренних дел Дюшателем с одной стороны и гг. Дагерром (Л. Ж.-М.) и Ньепсом-сыном (И. Ж.), с другой - заключено следующее соглашение:

Статья первая. Гг. Дагерр и Ньепс-сын уступают г. министру внутренних дел, действующему от лица государства, процесс Ньепса-отца с улучшениями Дагерра и последний процесс Дагерра, служащий для закрепления изображений камеры-обскуры. Они обязуются вручить г. министру внутренних дел запечатанный пакет, заключающий историю и точное описание вышеупомянутых процессов.

Статья вторая. Г. Араго, член палаты депутатов и Академии наук, ознакомившийся уже с вышеупомянутыми процессами, просмотрит предварительно все части вышеупомянутого документа и удостоверит его правильность.

Статья третья. Документ будет вскрыт, и описание процессов опубликовано только после одобрения законопроекта, о котором говорится ниже. Тогда г. Дагерр должен будет, если это потребуется, оперировать в присутствии комиссии, созванной министром внутренних дел.

Статья четвертая. Г. Дагерр уступает, между прочим, и обязуется дать, таким же образом, описание художественных процессов и физических аппаратов, характеризующих его изобретение диорамы.

Статья пятая. Он должен будет обнародавать все усовершенствования того и другого изобретения, которые он будет делать в будущем.

Статья шестая. В возмещение передачи г. министр внутренних дел обязуется испросить в палатах для г. Дагерра, который это принимает, годичную и пожизненную пенсию в 6000 фр., для г. Ньепса, который это также принимает, годичную и пожизненную пенсию в 4000 фр. Эти пенсии будут занесены в книгу государственных пенсий народной казны. Они переходят в половинном размере на вдов гг. Дагерра и Ньепса.

Статья седьмая. В том случае, если палаты в настоящую сессию не примут законопроекта о вышеупомянутых пенсиях, настоящее соглашение считается не состоявшимся, и гг. Дагерру и Ньепсу возвращаются в запечатанном конверте документы.

Статья восьмая. Настоящий договор оплачивается пошлиной в один франк».

На следующий день был составлен законопроект, который подписал король.

Луи Филипп, король французов

Мы приказали и приказываем, чтобы законопроект, содержание которого ниже следует, был внесен от нашего имени в палату депутатов нашим статс-секретарем министром внутренних дел, которому мы поручаем изложить мотивы.

Статья первая. Предварительное соглашение 14 июня 1839 г. между министром внутренних дел, от лица государства, и гг. Дагерром и Ньепсом-сыном, присоединено к настоящему закону и принято.

Статья вторая. Г. Дагерру дается годовая и пожизненная пенсия в 6000 фр.; г. Ньепсу-сыну годичная и пожизненная пенсия в 4000 фр.

Статья третья. Эти пенсии будут занесены в книгу гражданских пенсий народной казны. Обнародование настоящего закона дозволяем. Они (пенсии) падают в половинном размере на вдов гг. Дагерра и Ньепса.

Дано во дворце Тюильри, 15 июня 1839 г. Луи Филипп»

В тот же день, 15 июня, этот законопроект зачитал в палате депутатов Дюшатель. В своей пространной речи министр внутренних дел так обосновал необходимость приобретения и назначения его авторам пенсии: «К несчастью для творцов этого прекрасного способа, они не могут сделать свое открытие предметом промышленности и таким образом вознаградить себя за издержки, понесенные ими в течение многолетних бесплодных исканий. Их изобретение не из тех, которые могут быть ограждены привилегией. Как скоро оно будет обнародовано, каждый сможет им воспользоваться. Самый неловкий испытатель этого способа в состоянии будет изготовлять такие же рисунки, как искуснейший артист. Надо, чтобы это открытие стало известным всему миру или же оставалось бы неизвестным. Но каково будет огорчение всех людей, дорожащих наукой и искусством, если такая тайна останется для общества нераскрытой, затеряется и умрет вместе с изобретателями. При таких исключительных обстоятельствах вмешательство правительства является обязательным. Оно должно доставить обществу обладание важным открытием и, кроме того, вознаградить изобретателей за их труды».

Палата депутатов с большим вниманием и интересом выслушала Дюшателя и приняла законопроект к рассмотрению. Была создана специальная комиссия по изучению проекта закона, а депутат палаты от Восточных Пиренеев Ф. Д. Араго был утвержден докладчиком по этому вопросу.

Выступление Араго в палате депутатов состоялось 3 июля 1839 г. Свой доклад Араго составил в виде ответов на следующие вопросы:

1. Является ли метод Дагера бесспорным открытием?

2. Окажет ли это открытие пользу археологии и искусствам?

3. Найдет ли оно широкое применение и распространение?

4. Можно ли ожидать, что точные науки также извлекут пользу из этого изобретения?

Начал Араго с того, что познакомил депутатов с предысторией и историей изобретения гелиографии и дагеротипии, допустив при этом много неточностей, касающихся прежде всего Н. Ньепса и его вклада в эти изобретения. Сказался результат продолжительных бесед Араго и Дагера, в ходе которых Дагер сумел все заслуги в этом деле приписать одному себе. Поэтому правильная оценка работ Н. Ньепса и других исследователей в области фотографии была основательно искажена, и потребовалось много времени, прежде чем была восстановлена истина.

Заговорив о возможном применении дагеротипии в археологии и искусствах, Араго выразил твердую уверенность в несомненной пользе такого применения. «Для того чтобы скопировать миллионы иероглифов, покрывающих только наружные стороны великих памятников Фив, Мемфиса, Карнака и т. д., - сказал Араго, - потребовались бы десятки лет и армия рисовальщиков. При помощи же дагеротипии один человек может вполне успешно сделать эту колоссальную работу, причем полученные изображения превзойдут в смысле правильности и точности тонов произведения самых искусных художников. Так как эти изображения всегда являются геометрически правильными, то при их помощи можно будет вычислять подлинные размеры самых недоступных зданий».

Стремясь успокоить художников, дружно ополчившихся против невесть откуда свалившегося на их головы конкурента, Араго зачитал в качестве веского довода в защиту дагеротипии записку знаменитого живописца Поля Делароша, составленную по просьбе комиссии. В этой записке, между прочим, были такие слова: «Методом Дагерра достигнуты огромные успехи в области искусства, этот метод станет предметом изучения даже самых замечательных художников… Художник найдет в методе Дагерра легкий способ создавать серии этюдов, которые обычным путем художник может сделать, затрачивая много труда и времени, причем этюды, сделанные в результате этого, не будут столь совершенны, как бы ни был велик талант художника, насколько совершенны фотографические этюды… Удивительное открытие г. Дагерра представляется бесконечной услугой для искусства».

Слова Делароша оказались пророческими. Со временем фотография стала самостоятельным видом изобразительного искусства и приобрела в этом качестве многочисленных поклонников во всем мире. Вместе с тем фотография не принесла художникам никакого совершенно вреда, а, наоборот, стала их надежным помощником в смысле сбора подготовительного материала, т. е. этюдов.

В этой связи, забегая вперед, будет уместным привести такой пример. Когда великий русский художник Илья Ефимович Репин получил правительственный заказ на огромное полотно «Заседание Государственного совета» с большим количеством персонажей (около ста), то вначале, несмотря на то что ему дали в помощь двух талантливых молодых живописцев Кустодиева и Куликова, откровенно приуныл - не так-то просто собрать вместе на такое длительное время всю эту занятую публику, а тем более изобразить ее со всеми регалиями. И тогда Репин вспомнил о фотографии. Его жена Н. Б. Нордман-Северова, хорошо владевшая фотокамерой, сделала снимки: несколько общих и каждого персонажа в отдельности, что заняло совсем мало времени. Эти снимки наряду с этюдами с натуры послужили художникам в качестве отличного вспомогательного материала. Подобных примеров можно привести великое множество.

Однако вернемся к докладу Араго. Не было малейших сомнений у знаменитого ученого и относительно того, получит ли дагеротипия широкое распространение. По этому поводу он сказал так: «С точки зрения легкости изготовления снимков дагерротипия не заключает в себе ни одного приема, которого не мог бы выполнить любой человек. Она абсолютно не требует умения рисовать и не нуждается также в особой ловкости. Если точно придерживаться определенных, весьма простых и немногочисленных правил, то нет ни одного человека, который не мог бы сделать дагерротип с такой же уверенностью и так же хорошо, как делает снимки сам г. Да-герр».

Затем Араго коснулся возможных перспектив использования дагеротипии в различных областях науки - физике, астрономии, географии, топографии, метеорологии, медицине. Эти перспективы фотографии Араго охарактеризовал как беспредельные по своим возможностям. В частности, он отметил: «Мы убеждены, что нельзя не видеть значения дагерротипии. Она займет почетнейшее место в ряду изобретений и открытий, получивших признательность человечества… Франция усыновила это открытие и гордится тем, что может щедро одарить мир этим открытием».

В конце своего доклада Араго опроверг слухи, будто бы правительство торговалось с изобретателями относительно суммы вознаграждения. Наоборот, заявил Араго, вместо годовой пенсии в 4000 франков каждому, затребованной Дагером, правительство сочло нужным увеличить пенсию Дагеру на 2000 франков с условием, что он передаст государству описание процесса изготовления и демонстрации диорамы, а также всех последующих усовершенствований дагеротипии.

Палата депутатов единодушно одобрила предложенный на ее рассмотрение законопроект.

С подобным докладом 30 июля 1839 г. в верхней палате пэров, где также была создана комиссия по изучению законопроекта, выступил знаменитый ученый, химик и физик Ж. Л. Гей-Люссак. В своей более краткой, но не менее яркой и убедительной, чем у Араго, речи Гей-Люссак также подчеркнул всю важность изобретения и указал на ту огромную пользу, которую вправе ожидать от него многие области науки и культуры. Кроме того, докладчик обратил внимание на еще одну возможность применения фотографии, причем довольно неожиданную на то время. «Перспектива пейзажа, - сказал Гей-Люссак, - передается в картинах Дагерра с математической точностью, ни одна мельчайшая, едва заметная деталь не ускользнет от глаза и кисти этого нового художника, и так как для завершения его произведения требуется только три-четыре минуты, то, например, поле битвы с его следующими друг за другом фазами может быть изображено с совершенством, недостижимым никакими другими средствами».

Таким образом, Гей-Люссак первым высказал мысль, которая никому в то время еще не приходила на ум: о моментальной, репортажной съемке, т. е. о фоторепортаже, который со временем приобрел самостоятельное значение и занял исключительное место в жизни общества.

Прозвучало в выступлении Гей-Люссака и несколько пессимистических ноток, которые касались монохромно-сти изображения - недостатка, который, по мнению ученого, вряд ли когда удастся преодолеть. «Мы с самого начала хотим отметить, - говорил с сожалением Гей-Люссак, - абсолютно не желая умалить значение этого прекрасного открытия, что палитра художника в данном случае не очень богата красками: на ней имеются только черный и белый тона. Передача таким способом естественных красок на долгое время, а может быть, и навсегда останется тщетным требованием, предъявляемым человеческому разуму… Это - предел, поставленный новому открытию самой природой».

Опасения маститого ученого оказались напрасными - еще до выступления Гей-Люссака в том самом месяце Джон Гершель получил фотографическое изображение солнечного спектра в цвете, но не сумел его зафиксировать; в 1867 г. один из представителей семейства Ньеп-сов - Ньепс де Сен-Виктор показал на выставке в Париже пусть и далекие от совершенства, но уже цветные снимки, а в 1904 г. появились в продаже пластинки для цветной фотографии фирмы «Люмьер», рассчитанные на массового потребителя.

Зато удивительно прозорливой оказалась мысль Гей-Люссака о том, что дальнейшее развитие и совершенствование фотографии, а следовательно, и ее успехи заложены именно в коллективном пользовании этим изобретением. «Оставаясь собственностью отдельного человека, - сказал по этому поводу докладчик, - метод долгое время находился бы и, может быть, «отцвел» бы на одном уровне; если же он будет передан обществу, он усовершенствуется и распространится вследствие сотрудничества всего общества. Из этих соображений будет полезно, чтобы этот метод стал собственностью общества».

Палата пэров также приняла законопроект о приобретении государством изобретения Ньепса - Дагера. Только трое пэров из 240 проголосовали против - все доводы Гей-Люссака о пользе фотографии не смогли убедить их в этом.

19 августа 1839 г. состоялось совместное заседание Парижской Академии наук и Академии изящных искусств, на котором Ф. Д. Араго познакомил присутствующих с сущностью дагеротипии. Так было проведено ознакомление широкой публики с одним из самых выдающихся открытий XIX в. Этот акт принято называть обнародованием фотографии.

Толпы народа, осаждавшие Академию, узнав удивительную новость об изумительных свойствах дагеротипии, тотчас разнесли ее по Парижу, эту новость подхватила пресса, и в тот же день Дагер стал национальной гордостью Франции. Сбылись мечты Дагера о славе и даже превзошли все его ожидания.

Началась «Великая дагерротипная лихорадка». Около нескольких витрин с выставленными в них снимками постоянно толпились люди. Нарасхват покупались камеры-обскуры, линзы, химикаты. Едва всходило солнце, как перед памятниками и известными архитектурными сооружениями столицы располагались со своими аппаратами и прочими принадлежностями первые в мире фотолюбители. Уже буквально на следующий день после выступления Араго в Академии оптик Шевалье совместно с капитаном Решу сделали собственные дагеротипы.

Спешно стали создаваться кустарные мастерские по изготовлению камер-обскур. Этим доходным промыслом занялись дельцы, не имевшие до этого ничего общего ни с техникой, ни с химией. Так, аппараты и необходимые к ним наборы химикатов появились неожиданно в магазинах по продаже бумаги братьев Сюсс и Жиру. И не только появились, но и стали раскупаться, как нигде в другом месте. Это могло бы показаться странным, если бы не одна деталь - с этими изворотливыми дельцами, о чем покупатели, естественно, ничего не подозревали, состоял в родственных связях сам Дагер, который и сделал рекламу бумажникам, заявив, что их камеры самые лучшие. По этому поводу возмущенный оптик Шевалье в сердцах воскликнул: «Нужен был оптик, а избрали бумажников!»

Дагеротиписты стали мишенью для издевок едких и «скорых на руку» карикатуристов. Вот как одна из карикатур изображала разразившуюся эпидемию. Огромные толпы народа осаждают лавки с продающимися в них аппаратами. Всеми видами транспорта - от тачек до воздушных шаров - они развозятся по всей земле. Другие счастливые обладатели «волшебных ящиков» готовятся к съемкам тут же на месте. Рядом висят на виселицах испугавшиеся конкуренции и потому покончившие с собой литографы. Рисунок назывался «Дагерроти-помания», его нарисовал в том же 1839 г. карикатурист Ж. Платье. Подобные рисунки не сходили со страниц газет и журналов. Вернемся, однако, к Дагеру.

Дальнейшие годы жизни Дагера. Дагер тем временем купался в лучах славы. Его имя было буквально у всех на устах, о нем писали хвалебные статьи газеты, сильные мира сего наперебой приглашали в гости.

Правда, появились отдельные скептики, которые выражали сомнения относительно простоты процесса, утверждая, что, дескать, «овчинка выделки не стоит». Уже известный нам Жюль Жанен поместил в «Л'Артист» целую статью, посвященную этому щекотливому вопросу. Чтобы рассеять сомнения и реабилитировать свое изобретение, Дагеру пришлось собрать у себя на дому видных общественных деятелей, ученых и журналистов и продемонстрировать перед ними свой процесс. Затем он написал брошюру, этакий краткий самоучитель дагеротипии, которая была издана осенью 1839 г. Эта брошюра, выдержавшая несколько изданий, стала первым учебником по фотографии. Кроме того, Дагер прочитал несколько публичных лекций с демонстрацией своего процесса в «Хранилище искусств и ремесел».

Весть об открытии Дагера распространилась за рубежом и вызвала во многих странах серьезный интерес. 14 августа 1839 г. английское правительство выдало Дагеру патент на его изобретение. Дагеротипией заинтересовался канцлер Австрии Меттерних. Едва слухи об удивительном изобретении Дагера дошли до Вены, как он потребовал от австрийского посланника в Париже разузнать о нем все, что возможно. Не удовлетворившись сообщением посланника, Меттерних командировал к Да-геру профессора физики Венского университета фон Этингсгаузена, который привез ему два дагеротипа.

В Париж понаехали ученые, художники, предприниматели из многих стран (Германия, Россия, Англия, Америка, Италия, Австрия) для того, чтобы изучить дагеротипию, а затем распространить ее у себя на родине. В эти первые после обнародования дагеротипии дни на Дагера буквально обрушился водопад писем с выражением восхищения его открытием и просьбой детально о нем рассказать.

Видя такое повсеместное внимание к дагеротипии, Дагер и И. Ньепс решили извлечь из этого дополнительные материальные выгоды. Однако все их попытки эксплуатировать свое изобретение за рубежом, в частности в Германии и Австрии, ни к чему не привели. Не дала ожидаемых прибылей и сделка с торговыми фирмами «Сюсс» и «Жиру» по совместной продаже камер-обскур, так как очень скоро специальные фирмы, имевшие в этом деле соответствующий опыт и специалистов, стали производить более качественные и портативные аппараты.

Словом, Дагеру ничего не оставалось, как довольствоваться славой. В этом отношении его честолюбие было удовлетворено полностью. Уже в августе 1839 г. он был избран почетным членом Английского королевского общества. Такой же чести его удостоили Академии наук и научные общества Вены, Мюнхена, Нью-Йорка, Эдинбурга. Король Франции Луи Филипп произвел Дагера в офицеры Почетного легиона, орденом которого он был награжден еще в 1824 г. Примеру французского короля последовал король Пруссии, наградив изобретателя орденом «За заслуги». Император Австрии прислал в подарок табакерку с бриллиантами, золотую медаль и полное похвалы письмо. Даже из далекого Петербурга пришел ценный подарок от русского императора.

В пылу всеобщего восхищения и увлечения дагеротипией никто вначале и не допускал мысли, что это замечательное открытие может иметь недостатки. Но прошло какое-то время, страсти поутихли и любители фотографии, и прежде всего люди эрудированные и дотошные - физики и химики, стали задумываться над тем, что дагеротипия - весьма далекий от совершенства процесс, который нуждается в целом ряде усовершенствований. В работу по улучшению дагеротипии включились физики, химики, оптики, поднаторевшие в этом деле любители. В результате их стараний была упрощена полировка пластинок, улучшилось качество йодирования пластинок и нанесения на них ртути, некоторые дорогие химикаты были заменены дешевыми, благодаря вирированию изображения золотом оно стало значительно контрастнее и прочнее, а введение в процесс брома позволило повысить чувствительность слоя (а следовательно, и сократить время экспозиции) чуть ли не в 15 раз. Еще в конце 1839 г. Сегье удалось существенно усовершенствовать камеру-обскуру, в результате чего ее объектив стал светосильнее, а сам аппарат - компактнее, легче и, что не менее важно, дешевле.

В этой ситуации Дагеру ничего не оставалось, как самому приняться за усовершенствование своего изобретения - ведь именно это имелось в виду, когда при заключении договора шла речь о добавке к его пенсии еще 2000 франков. Однако начал Дагер не с того, с чего следовало бы начинать в таком случае. Начал он с того, что в запальчивости, причиной которой было ущемленное самолюбие, вступил в спор с теми лицами, которые, не дожидаясь усовершенствований Дагера, сами стали это делать.

Вскоре Дагер все же образумился и в конце 1839 - в начале 1840 г. внес в свой процесс несколько малозначительных доработок. Сделать что-то большее Дагер не смог: сказалось отсутствие необходимых знаний. Не имея новых идей, изобретатель решил вернуться к фотографическим опытам с электрическим током, которыми он безрезультатно занимался еще при жизни Н. Ньепса. То ли Дагер совершил ошибку, то ли сознательно пошел на обман, но неожиданно он заявил, что сделал усовершенствование, равное новому открытию: подвергая пластинку в камере-обскуре действию тока, сумел настолько повысить ее чувствительность, что стало возможным «фотографировать шагающую толпу, море во время бури». Дагер поспешил поведать о своем сенсационном «успехе» Араго, а тот, в свою очередь, поверив Дагеру на слово, выступил с соответствующим сообщением в печати. Обрадованные фотографы тотчас принялись за применение новшества изобретателя дагеротипии на практике, но вскоре их радость сменилась недоумением - новшество оказалось обманом. Араго попал в весьма неловкое положение. Ему ничего не оставалось, как публично опровергнуть свое поспешное сообщение, что он и сделал в довольно туманных и невнятных выражениях, свалив всю вину на своего секретаря. Дабы не порочить репутации ни Дагера, ни Араго, инцидент постарались замять и больше о нем не вспоминали.

После этого в 1840 г. Дагер купил в небольшой деревушке Бри-сюр-Марн дом, в котором в начале 1841 г. он поселился с женой и зажил спокойной и уединенной жизнью. В своем доме он оборудовал мастерскую и фотоателье, а наверху двадцатиметровой башни - еще и обсерваторию. Изредка его навещали старые приятели: химик Дюма, художник Граведон, скульптор Карпантье, оптик Ш. Шевалье. Иногда Дагер наведывался в Париж - повидаться с друзьями или принять участие в заседаниях Свободного общества изящных искусств.

В знак уважения к столь знаменитому изобретателю жители Бри-сюр-Марн избрали Дагера советником местного муниципалитета.

Привыкший к регулярному труду, Дагер, и находясь на отдыхе, не мог сидеть без дела. Для церкви в Бри он написал большую картину, которая вызывала всеобщее восхищение прихожан, а свою усадьбу украсил искусственным озером, гротами, мостиками, каскадами.

Скончался Дагер скоропостижно в возрасте 63 лет 10 июля 1851 г., будучи до последнего дня здоровым и работоспособным. Что-то символичное было в смерти Дагера - вместе со своим творцом умирала и дагеротипия, уступая место более совершенному процессу - мокроколлоидному.

Все вещи Дагера, имевшие непосредственное отношение к его изобретению: аппараты, оборудование фотолаборатории, снимки и рукописи, его вдова передала в дар министерству изящных искусств.

В ноябре 1852 г. на могиле Дагера был установлен памятник, который был сооружен на средства, собранные по подписке, организованной муниципалитетом Бри-сюр-Марн и Свободным обществом изящных искусств. В 1883 г. памятник Дагеру был сооружен на его родине в Корней-ан-Паризи, а в 1897 г. был установлен памятник на главной площади Бри-сюр-Марн. Еще один памятник Дагеру находится за пределами Франции, его воздвигли благодарные американцы в Вашингтоне.