Сімъ побѣдиши

5.

Очередное лето выдалось жарким и дымным. Горели леса, дома, хлеб. Адская удушливая паутина затягивала города, и он отчаянно носился по стране, проводил оперативки и совещания, раздавал нагоняи всем — от лесничих и губернаторов до премьера, сам работал с пожарными, а когда поднимался на вертолете — в глазах плыли красные круги.

— По сведениям спецслужб, красных петухов нам подбрасывают... — сказал уставший и постаревший Керзон, вытирая со штанов сажу. — Если не будет других установок, проведем показательные суды.

— Кого подбрасывают? — не понял президент.

— Поджоги, говорю, по донесениям — спланированы.

— А... Петухи красные... Да это уже кони, а не петухи! Тысячи домов ляснули! А леса сколько! Кто компенсирует, откуда деньги брать? Что людям... — он не смог договорить. Трап неожиданно прыгнул в сторону, перед глазами проплыл красный живот вертолета, стало тяжело дышать. Президент упал на руки испуганного председателя Службы госбезопасности и уже не помнил, как его обступили врачи и как вертолет направился к столице…

И вот он перед выбором, к которому шел не один месяц. Шутка ли — оставить страну на девять месяцев без присмотра! К медикам он тоже особого доверия не имел — не задавят ли пуповиной… Но сеанс, как окрестили ту процедуру-операцию, призван был придать ему силы и омолодить организм.

Начиналось же все казенно. Когда врачи поставили президента на ноги, утром в его кабинет, размерами похожий на хоккейное поле, только вместо льда лежал канадский паркет, постучал помощник Жокей, мягко приоткрыл дверь и нежно выговорил:

— Приветствую вас, господин президент... Разрешите зайти?..

— Что у тебя? — Мороз неохотно оторвался от чтива. — Ты что бумагу изводишь? Завалил меня этими записками... Глаза мои хоть пожалел бы!

— Простите, я бы не беспокоил, но тут без предупреждения Керзон просится...

— А ему чего?

— Не могу знать. Сказал, что по номеру ноль...

Так кодифицировали сверхсекретные переговоры, которые без свидетелей вели чиновники с президентом. Разумеется, те, кто имел доступ.

— Запускай.

Помятый жизнью, службой и природными катаклизмами, но в сияющей оправе из нескольких рядов орденов и в новеньком генеральском мундире, Керзон бросил на помощника ревнивый взгляд и, сам закрыв массивную дверь, процокал к столу, там выпалив:

— Здравия-желаю-товарищ-главно-коман-дующий!

— Да потише ты!.. Садись.

Керзон напряженно смотрел на президента и не шевелился, пока тот не отложил распечатанную страницу и не вздохнул:

— Глаза скоро вылезут… Давай, что у тебя?

Председатель Службы государственной безопасности вскочил и залепетал:

— Товарищ главнокомандующий! Я имею радость доложить вам, что в результате проведенной нами работы и соответствующих мероприятий… имеем в результате… хотим предложить вам… поскольку проверка проведена многопланово, проходила операция в сверхсекретном режиме… — он неожиданно для себя сбился и окаменел.

— Да не трынди ты, — снова вздохнул Мороз. — Толком можешь сказать?

— Так точно… — Керзон вытер о лампасы вспотевшие ладони. — В нашем секретном центре добились неслыханного! Имею в виду операцию «Плацента»… Проведена операция, после которой пациент помолодел на тридцать лет!

Он набрал воздуха и замолчал.

— Ну-у… — президент сложил на животе длинные руки. — И что — Госпремию тебе за это дать?

— Я не о том, не так поняли… Я с предложением… Только правильно меня поймите… Операция сверхсекретная. Помимо проверенного медперсонала о том знаем только я и мой зам. Я лично курировал… А потому имею честь предложить… Только правильно поймите…

— Да не тяни ты резину, чего хочешь?!

— Хочу, только правильно… ведь от всей преданности… Лишние ваши годы никому не помешают… Хочу предложить… омолодиться!

Президента как ошпарили:

— Что?! Ты это… Думаешь, что я уже не могу со своими старыми костями тут сидеть?! Да?!

— Никак нет… Я совсем не о том… Я просто как лучше… Денег же на это пошло… Потому как лучше хотел… — Керзон неожиданно обмяк и затих.

— Как лучше, говоришь? А что там за операция? Не подтяжку же ты мне предложишь сделать, а?

— Что-о вы… — оживился Керзон. — Медики это сеансом зовут… Там пуповину наращивают, а пациента, так сказать, в бароплаценту…

— В баро — чего?

— Плаценту... О том лучше сами медики пусть... Мы же в первую очередь за безопасность и секретность... Ну а результаты, я скажу-у-у! — Керзон невольно облизнулся. — Деда одного... полуслепой был, болезней букет... еле таскался… а через девять месяцев, прошу прощения, бабу попросил! И вот уже полгода джигитует...

— Бабу, говоришь?.. — президент впервые со дня неожиданной болезни улыбнулся. — Что ж, будем думать. Продолжайте работу...

Керзон вышел с видом победителя, чем насторожил помощника.

— Ты… это… галопом-по-европам, мне ничего не хочешь сказать?

— Не имею права, товарищ Жокей, номер ноль, сам понимаешь.

А через несколько минут помощника позвал к себе президент.

— Значит, так... Надоел он мне. Пусть отдохнет. Сделай так, чтобы Керзона я не видел. И срочно ко мне его зама. Как его там?

— Бадакин.

— Да хоть Сракин...

Ночью он снова не смог уснуть. Замучили воспоминания, а ко всему — разболелась голова, ломило суставы, измучила одышка... От таблеток да порошков уже на рвоту тянет...

Утром вызвал помощника. Тот, как и хозяин, тоже не спал, чашками глотал кофе, но выглядел бодрым.

— Готовь встречу. Поехали, хочу посмотреть, что там...

О визите президента в секретную лабораторию помимо его самого и охранников знали только два человека — Бадакин и Жокей. Вначале высоким посетителям показали две видеозаписи: скрюченный старик, до сеанса, и оживший мужчина лет под сорок — после.

— И что, это один и тот же хрен?! — не поверил увиденному Мороз.

— Да. Процесс сеанса контролировал лично я. Если честно, и сам до сих пор удивляюсь, — вскочил Бадакин.

— Расскажи, как такая байда получилась…

— К сеансу готовились девять лет. За медобеспечение отвечает профессор Скоркин. У него в подчинении три ассистентки. Все, как понимаете, проверенные и изолированные. Пациент был отобран в Лукском районе. 75 лет. По легенде — пропал без вести. Доставлен в лабораторию. С того времени — под нашим наблюдением. Самочувствие отличное, медпоказатели в норме, только… — Бадакин затих.

— Ну?

— Только женщин требует. Новых. А тут же секретный объект… Профессор жаловался, что его медичек дед уже заюзгал…

— Это не болезнь! — улыбнулся Мороз, разгладил усы и спросил серьезно: — А есть какие-то осложнения?

— Нет, товарищ президент, не выявлено.

— Так что же вы ему тут сделали? Не на клизмах же он помолодел?!

— Нет... Тут целая программа. Ему… это… пуповину восстановили… и в плаценту, как в материнский живот…

— Иван Владимирович, — мягко промурлыкал Жокей (любил в присутствии высоких лиц так назвать президента, подчеркивая свою близость к нему и козыряя тем), — я сильно извиняюсь, что перебиваю, но, может, стоит позвать самого профессора? Он бы поведал обо всем более детально…

— Да, правильно, давай!..

Старый профессор вначале чуть не обмер от неожиданности, но потом оклемался и выглядел уверенно:

— Опыты базируются на основе медико-физических, невропсихологических и биометральных факторов…

— Стоп-стоп, — замахал руками президент. — Не гони свою пургу! Ты можешь просто и по-человечески объяснить, как деда омолодил?

— Да-да, простите, сейчас… — профессор достал носовой платок, вытер вспотевший лоб и продолжил: — Человек начинает стареть с того времени, как рождается. Мир — это данная Всевышним и испорченная человечеством плацента… Вот мы и попробовали возвратиться к первичности, к материнскому, так сказать, лону. Создали искусственную плаценту и поместили в нее пожилого пациента. Все термальные и прочие жизненно необходимые процессы контролировали автоматически. Пациент спал, а за период сеанса тело очищалось и аккумулировало запасенную энергию. Омолаживалось…

— А как он дышал?

— Так же, как и в животе матери, только, разумеется, искусственно…

— А что ел в том вашем пузыре?

— Необходимые витамины и питание подавались в плаценту… или, по-вашему, пузырь, через…

— Да знаю я эту плаценту не меньше вашего! — перебил президент профессора. — Мы с ветеринарами их последами называли…

Все уставились на профессора, но тот был сбит сравнением. Он помолчал, собрался с духом и продолжил:

— Человеческий пуп есть тайна, своеобразное соединение с миром. Через него, после специальных операций, мы и подводим необходимые пути питания и отбора отходов. Повторюсь, метод очень простой и естественный. Он повторяет то же, что делается в материнском лоне с ребенком. И термин, как понимаете, мы запрограммировали тот же…

— Ну а потом, через девять месяцев… что? — президент оживился.

— Все… — не понял профессор. — Останавливаем сеанс.

— И пуповину режете?

— Ну да, можно и так сказать. Соответствующие пути хирургически удаляются...

Вопросов больше не было. Почмокав, Мороз неожиданно предложил:

— А давай, профессор, мы и тебя омолодим. Голова, вижу, умная, а то еще кевкнешься, и медицина наша обеднеет!

Профессор неловко улыбнулся, а Бадакин вскочил и залепетал:

— Товарищ президент, ваша воля — закон, но прошу простить и понять… Сеанс чрезвычайно затратный в плане финансирования… Я бы сказал — мегазатратный…

— Понял… — вздохнул Мороз, снова чмокнул и приказал: — Покажите мне уже своего деда!

Пациента привел сам Бадакин. Дедом назвать его мог разве что младенец: выглядел он подтянуто и бодро. Увидев президента, обрадовался и чуть не бросился обниматься:

— Ива-ан Влади-имирыч, здрасте, ты ли это?

— Ну-ну, остынь! — буркнул на него Бадакин, но Мороз только улыбнулся:

— Ничего-ничего... Так как, мужик, ты себя чувствуешь?

— Жаловаться не на что...

— А мне доложили, что к девкам не пускают.

— Ну... енто можно и поправить.

Президент приблизился к пациенту, заглянул в глаза, похлопал по плечу и подытожил:

— Хорош, мать твою! — И через паузу: — Мне сказали, что ты мой земеля. И правда, из-под Лук?

— Ну а откуда ж?..

— А чем занимаешься?

— Теперя ничем… В энтой санатории отдыхаю. Спасибо вам и дохторам — и накормлен, и одет, и заботы нет!

— А до «санатории»?

— Так это... конюхом. Пасу, кормлю, а летом за бабу на весовой сижу...

— А не тяжело в таких годах за лошадьми бегать?

— Что вы, Владимирыч! До санатории, не сбрешу, не мог уже, думал бросать. А теперя вылюднел так, что и галопом совладаю!..

— Слышал, Жокей? — Мороз повернулся к помощнику. — Еще один наездник в нашем эскадроне! — довольно улыбнулся и хлопнул в ладоши, что означало — кончай базар, айда домой...

И снова он ночь не спал. А может, и спал, но вместо снов в голове крутились лабораторные ролики: плацента с мутной жидкостью, человек в ней... Точь-в-точь малое дитя в утробе роженицы. Только наружу какие-то шланги тянутся, а над ними десятки аппаратов, мониторов, ламп...

Только на третий день, изможденный размышлениями и нездоровьем, президент решился:

— Ну что, конюхи мои верные, готовьте свои плаценты. Была не была — буду омолаживаться! — Он оглядел вытянувшихся Жокея и Бадакина, повернулся к последнему и, прибавляя в голос грозности, спросил:

— А ты что это ко мне без лампасов приперся?!

Бадакин тихо выдавил:

— Товарищ президент, полковнику лампасы... не положены.

— А почему — полковнику? Жокей, галопом тебя по европам! Готовь мой указ о присвоении ему генерала! И назначаю Бадакина председателем Службы государственной безопасности. Смотрите только, чтобы за девять месяцев тут херни какой не напороли, а то шкуру спущу!.. — Помолчал, снова придирчиво осмотрел подчиненных и окончил уже более ласково: — Подумайте, чтобы за это время я из телевизора не вылезал... Монтаж там какой сделайте, ну… как я принимаю одного, второго, документы подписываю, вас, лентяев, гоняю. Подключите Федоренкина, он знает, что и как. Ясно?

— Так точно! — в один голос гаркнули помощник и службист.

— Ну вот и славно… Не побейтесь только, кто моей повитухой будет, плацента-шмацента...

Народ затушил пожары, отстраивал сожженные лачуги, пил водку и смотрел телевизор.

Администрацию президента начал доставать премьер Сысанков, он рвался к президенту с какими-то неотложными заботами, пока его семиэтажно не обложил и не выгнал Жокей. Премьер надломился, засел на даче и тоже запил.

И вот — звонок председателя Службы госбезопасности:

— Товарищ Жокей, срок сеанса закончен. Будем останавливать?

— А какие другие предложения?

— Не понял...

— Понимаешь ты все не меньше моего, — обрезал его Жокей. Сладким было для него — по сути, руководителя государства — это время; разные кощунственные мысли в голову лезли, но боялся он их, отгонял: кто знает, чем они аукнутся... Да и, зная норов хозяина, не мог не думать о том, что без чьей-то подстраховки не полез бы тот в плаценту... — Конечно, заканчивай!

Жокей покосился на портрет президента, заказал себе кофе, выпил без удовольствия и заспешил в лабораторию.

Перед входом уже стоял лимузин, и Жокей испугался, что опоздал первым поприветствовать хозяина. Возле лифта его ждал окаменевший Бадакин, нервно схватил за рукав и потянул в глубь вестибюля.

— Слушай... вышел казус. Не знаю, как объяснить...

— Президент живой? — оборвал его Жокей.

— Да, да... Что ты! Все получилось, только...

— Что «только»?! Не тяни!

— Помолодевший, здоровый, только... в своем времени.

— Как это… в своем?

— Да пойдем, сам увидишь!

В ярко освещенной палате сидел выбритый и вымытый Мороз. Помолодевший… чуть ли не на половину возраста. Если бы не растиражированные фото времен молодости, его тяжело было бы узнать: ни мешков под глазами, ни морщин, ни обвислой челюсти...

— Господин президент, разрешите приветствовать вас! — начал Жокей, вобрав голову в плечи, но хозяин зло сплюнул и закричал:

— Еще одного придурка привели! Сам ты господин зачуханный, выфрантился тут мне. Что, с бодуна не просох?! — он помолчал и неожиданно кивнул на окно: — Чего машины простаивают? Где бригадиры и звеньевые?! Не посеете вовремя — будете экспериментальное поле своими слезами поливать!

— Сейчас, сейчас, все сделаем... — сам не зная, что обещает, Жокей потянул за лампас Бадакина и подался к выходу. Притворив дверь, он ослабил галстук и пробормотал: — Это, галопом-по-европам, что такое?!

— Президент...

— Да сам вижу! О каком поле кричит?..

— Профессор утверждает, что это синдром возвращения...

— А с конюхом что?.. Что с тем твоим синдромом?! Дед же — нормальный... — Жокей вздрогнул и поправился: — В смысле… нормально из того синдрома вышел.

— Ну да...

— Ты мне не дакай! Что делать будем? — Жокей покрутил жилистой шеей, еще больше ослабил галстук, и верхняя пуговица на сорочке не выдержала — оторвалась, поскакала по гранитному полу.

Вдруг что-то словно прояснилось в глазах помощника:

— Дай-ка мне личное дело того деда!

— Этажом ниже, в архивной...

Жокей смотрел на биографию первого пациента секретной лаборатории, мотал головой и не мог выговорить ни слова. В горле страшно пересохло.

— Может, кофе?

— Что?

— Может, кофе? — повторил председатель Службы госбезопасности.

— Нет, давай водку… и побольше... Как вы могли так с дедом лопухнуться?

— Никакого лопушения… Выход, как и профессор подтвердил, из сеанса был беспроблемным, без временной деформации.

— Да что ты бред несешь, генерал! У тебя мозги-то есть?!

— Я па-а-прошу! — надулся тот, вмиг покраснел, но успокоился и снова затараторил: — Ты же сам слышал, как тот рассказывал о своем последнем месте работы, о конях что-то там и весовой...

И помощник не выдержал:

— Я и говорю, что ты дурак! Да конюх этот и двадцать, и тридцать лет тому, как и перед сеансом вашим ляцким, коней пас! — Он поднял папку с личным делом деда и хлопнул по столу. — Зови своего профессора!..

На полную адаптацию президента понадобилось несколько недель. Все должно было пойти привычными кругами, однако помолодевшего руководителя отказался признать народ, досрочно выбиравший его, веривший и любивший. И стареющий. Вместе с народом старели и вера с любовью.

На остановках, в курилках и в соцсетях начались настороженные перешепты-намеки, вылившиеся в стихийные митинги. И с каждым публичным выходом правителя на люди народное негодование росло и угрожало вылиться во что-то большее.

— Нашего убили, а вместо него подсовывают двойника!

— Посмотрите, он нашему в сыновья годится...

Ничего не могли сделать ни телепропаганда, ни Служба безопасности. А тут поднял голову премьер:

— Правильно, народ, нас всех дурят! О-о-обман!

Президент был вынужден сам спасать ситуацию. Он выступил по всем телеканалам с чрезвычайным обращением к народу, подробно поведал о ранее спланированных врагами поджогах и своей болезни, во время которой зарвавшиеся высокопоставленные чиновники пытались захватить власть.

— Их уже вывели на чистую воду! — вещал руководитель государства. — Этих роликовых, керзонов и сысанковых... Они мечтали дорваться к власти еще с тех пор, как я возглавил страну. Обещаю вам — все получат по заслугам! Все! А к следующему году мы справимся с экономическими потерями и сможем повысить зарплаты и пенсии. Как и раньше, государство не оставит без помощи никого... — Президент еще долго говорил о распоясавшихся ворах и продажной оппозиции, золотовалютных запасах и международном положении — и народ находил в тех словах прежнюю простоту и сердечность, открытость и преданность, узнавал своего президента до каждой, хотя и разгладившейся, морщинки под просветленными глазами, до каждого жеста.

Вечером президент приехал на правительственную дачу, где обосновался впавший в горячечную оппозиционность Сысанков.

— Ты?.. — недоуменно поднялся из-за длинного стола премьер и, хмельно покачиваясь, пошел навстречу.

Мороз хмыкнул, схватил пустую бутылку — и двинул по нетрезвой голове премьера. Тот хватанул воздуха, лизнул пухлые губы — и обмяк.

Когда назавтра после телеобращения хозяина Жокей принес составленные спецслужбами и льющие бальзам на душу результаты общественных опросов, президент спокойно отодвинул бумаги на край стола и огорошил помощника:

— Помнишь, когда метро бастовало... я тогда в университете выступал. Там девка одна, чернявая такая, — он покрутил пальцами, — мне бумажки подносила. Я приказывал разузнать о ней...

— Да, Екатерина Александровна Белявская, студентка филфака нашего университета. Я докладывал...

— Ты заработался или прикидываешься?! — вскипел президент. — Что мне с тех докладов? Давай ее сюда! Ясно?..