С нами были девушки

1

Весна. Северные склоны гор и холмов еще укрыты снегом, но солнце с каждым днем светит все сильнее, снег потемнел, становится хрупким, ноздреватым, а в воздухе между высокими холмами, между верхушками дубов и сосен, через леса словно натягиваются тугие струны. Они тихо звучат, наполняя все окрест волнующим гомоном весны. В долине что ни день громче звучит песня жаворонка. В лесу подает свой голос многочисленное возвратившееся из далеких странствий пернатое царство. На освободившихся от снега южных склонах пахнет пригретая влажная земля. Открываются глазам прошлогодние кустики травы, янтарным ковром лежит опавшая хвоя, дурманяще пахнет смолой…

Уже отсинели нежные подснежники… Проклюнулись на ветках почки. Выглянули из них маленькие листики… И вот уже ожил, зашумел весь лес.

Все больше и больше цветов на альпийских лугах, на полонинах, все красивее в лесу. Возле подножия гор буйный зеленый шум: буки, дубы, грабина тянутся к теплому солнцу каждой веточкой, каждым листиком. А выше, на крутых склонах, густой стеной стоят вечнозеленые девственные леса. Пришел апрель. Незабываемый апрель сорок пятого года.

Весна, как венком, окружила девичий пост. Какое-то пьяняще радостное настроение охватило девушек.

Чем дальше этой весной отходили солдаты от родного дома, тем более близким он им казался, тем чаще вспоминался и снился.

Уже ходили слухи о демобилизации девушек; в свободное время только и разговору было, кто куда поедет, кого где ждут; смеясь, осматривали друг друга: как же сбросить эти сапожки, гимнастерки, как будут ходить без ремня, с непокрытыми волосами, без пилотки со звездочкой?!

Как всегда бывает у людей перед расставанием, они теперь особенно сдружились. Открывали одна другой душу, совсем по-девичьи перешептывались, советовались в своих интимных делах. Только Сережка Дронин был расстроен, понимая, что девушкам не до него, да одинокая Рая Лубенская ходила задумчивой, не зная, к кому из подруг поехать, чье принять приглашение.

Зина жила будто в розовом тумане. И только иногда, совсем неожиданно, какая-то боль сжимала ее сердце. Да нет! Боль сразу и исчезала. Девушка крепко верила в свое счастье.

Однажды в теплый апрельский день Зара Алиева стояла на наблюдательной площадке и любовалась горами, напоминавшими ей родной Кавказ, по которому она так стосковалась. Слева, с севера на юг тянулся кряж с зелеными лугами, синими лесами и белыми шпилями. А с трех сторон к посту прилегала красивая долина, обрамленная невысокими холмами, между которыми грелись в лучах заходящего солнца поля.

Привычно опираясь рукой на карабин, Зара прислушивалась к далекому лесному шуму, к чуть различимому тонкому звону мошкары…

Но вот будто сильнее зашелестела молодая листва в лесу. Зара насторожилась. Она внимательно осмотрела небосвод, горные шпили и ничего ее заметила, кроме буйной зелени в горах и нескольких облачков в синеющем небе. Нет, ей просто показалось.

Правда, прошедшая ночь была для девушек тревожной. На рассвете, когда дежурила Рая Лубенская, вдалеке над горами послышался шум. Вначале ухо солдата с трудом уловило в слабом предрассветном шепоте природы что-то постороннее, чужое.

Это был не ветерок, не шум далекой машины, не тарахтение каруцы на полевой дороге. Высоко над горами, над лесами шел невидимый в темноте самолет. Мотор его прерывисто тянул одну ноту, будто где-то далеко выл одинокий голодный волк: «у-у-у-у…»

Рая прислушалась. Нет, она не ошиблась — враг. Но так давно его не было слышно, что нетрудно и ошибиться. «Фашистов уже добивают под Берлином. Неужели снова сюда залетели?» — подумала девушка. Звук стал тихим, тонким, будто комариный писк… Потом он застыл на месте, где-то над горами, не усиливаясь и не слабея.

— Воздух! Товарищ младший сержант! Воздух!

Давыдова выбежала из землянки в незастегнутой гимнастерке, без ремня, в шинели внакидку.

— Где?

— Слушайте!

Зина, которая тоже проснулась от выкрика наблюдателя, выбежала вслед за Давыдовой. Стояли молча, прислушиваясь к небу. Далекий комариный писк усилился. Шум моторов стал выразительнее.

Потом этот шум отдалился и снова превратился в тихий писк.

— Немец, — уверенно сказала Давыдова. — Кружит над горами. Но зачем он там кружит? — Она схватила трубку телефона. — Ноль девять. Воздух! Шум моторов на северо-востоке от поста. Кружит на месте. Над горами… Давыдова… Есть усилить наблюдение!

Далекий шум моторов затихал, пока наконец совсем не растаял. Зазуммерил телефон. Младший сержант взяла трубку.

— Давыдова. Слушаю. Звук отдалился. Не слышно. Нет, больше ничего…

Так и исчез где-то в горах этот неизвестный самолет, и никто его больше не слышал.

День на посту прошел, как и все другие в последнее время, спокойно, и девушки уже думали, не померещилось ли им на рассвете. Однако сегодня Давыдова каждому дежурному наблюдателю напоминала о бдительности.

…День заканчивался, но солнце еще пылало по всему небосводу. Лишь кое-где в опрокинутой прозрачно-голубой чаше висели редкие белые облачка. Подчиняясь невидимым с земли воздушным потокам, они то растягивались и становились тоже прозрачными, словно растворялись, то собирались вместе, и тогда высоко над землей появлялись удивительные белые цветы, грозди, силуэты. И вот небесная синева начала густеть. На востоке будто великан задел по краю неба гигантской кистью, и над горами протянулась синеватая полоса. Она все ширилась, приобретая фиолетовые оттенки. Зара не досмотрела изменчивую картину уходящего дня. На бугре, возле нее, сердито зашуршала листва. Девушка насторожилась. Послышался треск, словно сломалась сухая веточка.

Где-то в лесу щелкнул соловей. Впервые этой весной. Зара поморщилась. Певец любви мешал ей. Но он, подарив вечеру всего несколько трелей, умолк. Прошла минута, вторая. Тихо… Но что это?

Из кустов вышел, оглядываясь, грузный мужчина в крестьянской одежде. Он осторожно переставлял ноги, будто плыл по траве. «Если не повернет, — подумала Зара, — то выйдет прямо на меня».

Заметив телефонный кабель, тянувшийся к наблюдательной площадке, мужчина резко остановился. Он проследил встревоженным взглядом до конца линии, увидел Зару и, вмиг обернувшись к лесу, махнул кому-то рукой. Красноватый отблеск догорающего солнца придавал его мясистому черному лицу неприятное, злое выражение. Зара сжала в руках карабин.

Потом незнакомец медленно, словно прогуливаясь, пошел вдоль линии назад, к кустам.

— Стой! — громко крикнула Зара.

Мужчина, будто не слыша, продолжал идти. Он только чуть-чуть ускорил шаг.

Нет, это не был местный житель. Те, хоть сколько ни запрещай, все пытаются пройти на пост, если не с подарками, то с какими-нибудь вопросами, за советами, а чернявые парни каждое воскресенье гуляют на соседнем холме, мешают вести наблюдение и зовут к себе в гости «домнишора руса». Незнакомец, видно, разыскивал вносовский пост и неожиданно вышел прямо на замаскированную наблюдательную площадку. Зара сразу вспомнила ночной самолет.

— Стой! Буду стрелять! — Девушка подняла карабин, прицелилась поверх головы незнакомца. Мужчина не останавливался.

Алиева, приподняв карабин еще выше (ведь не так просто целиться в человека, когда не уверена, что это враг), выстрелила. Выстрел громом покатился в горы.

Мужчина будто ждал этого. Он упал на землю, потом вскочил и прыгнул в кусты.

Зара выстрелила еще раз и услышала вскрик.

Из землянки выскочили Давыдова и Зина. Зара, увидев, как задергался в траве кабель, схватила телефонную трубку.

— Алло! Алло! «Дон»…

И вдруг шорох в трубке утих. Линия молчала.

— Назад! — скомандовала Давыдова. — Всем в землянку!

Землянка была вырыта глубоко в склоне бугра, ее нельзя было сверху забросать гранатами, и только спереди имелись подступы для нападения.

Зара поползла к землянке, волоча за собой карабин и умолкнувший аппарат. Уже в самых дверях она поднялась и упала через порог головой вниз.

Ее втащили внутрь, плотно прикрыли дверь. Никто не слышал чужого выстрела, но правое плечо Зары оказалось пробитым, гимнастерка на груди быстро набухала от крови. Потерявшую сознание девушку положили на нары. Сергей и Рая дрожащими руками разрезали на ней одежду.

На низкой передней стене землянки, возле двери, розоватым прямоугольником выделялось небольшое окошко.

Давыдова, обмотав портянкой руку, продавила стекло и выставила во двор ствол автомата. Зина прислонилась к стенке с другой стороны окошка, осторожно просунула и свою винтовку.

— Шлейф перерезали, — шепотом сказала Зина Давыдовой. — На ротном посту и не догадаются, что тут делается.

— Отобьемся сами, — буркнула младший сержант.

В окошко влетели и пропели шмелями пули.

— Что за черт! — вскрикнула Зина. — Откуда стреляют?

Вон, далеко за наблюдательной площадкой, стоит стройная пихточка. Ее ветки четко вырисовываются на фоне угасающего неба. Небольшая полянка за деревом поросла кустами терна. Дальше, за бугром, ложится на землю широкая расплывчатая тень бука…

Зине показалось, что ветки пихточки шевельнулись. Девушка прицелилась и нажала спуск. Гром выстрела глухо потряс землянку. Потянуло пороховым дымом.

— Отодвинься от окна! — закричала Давыдова. — Без команды не стрелять.

Дым поплыл по землянке, кисловатый запах сгоревшего пороха щекотал в ноздрях. Девушкам показалось, что за наблюдательной площадкой шевелится высокая трава.

— Малявина, — шепотом сказала Давыдова, — подай гранаты!

— Ты, русиш швайн, сдавайс! — прозвучал где-то совсем близко хриплый голос.

Девушки молчали. Люба часто застучала зубами. Она подползла ближе и всунула в-руки Зины и Давыдовой по гранате.

— Даю три минуты размышлять. Через три минуты — капут! Сдавайс — не будет капут…

— Девочки, — тихо проговорила Давыдова, — не сдадимся!

Малявина всхлипнула.

Самообладание на мгновение оставило Давыдову. Она зашипела на Любу:

— Цыц, змея, убью!

Эта внезапная нервозность Давыдовой, всегда сдержанной и спокойной, потрясла девушек. Люба икнула и утихла. Она придвинулась к Зине, прижалась к ней, будто искала защиты.

— Три минуты ест конец. Сдавайс! — долетел снаружи тот же хрипловатый голос, от которого все, кто был в землянке, вздрогнули.

— Почему они не стреляют? Неужели хотят взять живьем?

За окошком погас день. Быстро выползали из своих убежищ серые сумерки, затягивая все вокруг.

Зина услышала возле себя шепот Малявиной:

— Боже всемогущий, спаси нас…

На какое-то мгновение свинцовая тоска заползла и в сердце Чайки. Перед глазами промелькнули перепутанные картины: тихий ужин в родной хате, мать и будто в этой же хате — камень на берегу, румынские горы, Андрей.

В окно Зина заметила скользнувшую за наблюдательной площадкой тень.

— Катя!

— Огонь! — негромко скомандовала Давыдова и первая нажала на спусковой крючок. Гулкий треск автомата, выстрелы винтовки отдавались в голове.

Давыдова успела заметить, как после этого тени заколебались ближе, в котловане. Она размахнулась и изо всех сил бросила во двор гранату… Резкий взрыв, вспышка света на мгновение оглушили девушек.

— Бросай, бросай, Зина! — закричала Давыдова.

Чайка задержалась, почувствовала, как вдруг что-то сильно толкнуло ее в левую руку.

— Бросай!

Тогда Зина перехватила гранату правой рукой, дернула кольцо зубами и, вкладывая в рывок всю свою силу, вышвырнула ее сквозь окошко. Опять взрыв, и вокруг стало тихо. Так тихо, что весь грохот, который только что отгремел, звонкими волнами перекатывался в голове. Девушки лежали на земляном полу, не смея пошевелиться. Зина стонала от боли в левой руке.

И в этой тишине натренированный слух распознал далекий треск мотора. Нет, это не самолет. Не пулемет. Знакомый треск мотоцикла звонким эхом прокатывался в горах. Эхо усиливалось, приближалось и вскоре гремело уже под самым холмом. Вдруг оно тоже стихло… Все стихло вокруг.

Только громко застонала на нарах Алиева.

Со двора не доносилось ни звука. Давыдова подняла перед окошком на автомате пилотку.

Никто не стрелял.

Тогда она украдкой выглянула. «Но они и раньше будто не стреляли. Ни единого их выстрела не слышала. Непонятно даже, как ранили Зару…»

Тишина.

Виднелась разрытая гранатами наблюдательная площадка со сваленными фанерными указателями…

«Ушли?»

Зина, пересиливая боль в руке, тоже поднялась, выглянула в окошко. Никого. На дворе еще не совсем стемнело, можно рассмотреть за двадцать — тридцать метров от землянки траву — и нигде никого.

И вдруг девушки увидели, как к посту быстро поднимается лейтенант Земляченко с надсмотрщиком линии Куценко, вооруженным автоматом. Оба чуть не бежали по примятой траве. Вот сержант на минутку задержался, наклонился, что-то поднял. Это были гильзы, оставшиеся от бандитов. Сзади Куценко спешил румын Петря, размахивая карабином, который он когда-то отобрал у жандарма.

— Наши, наши! — возбужденно воскликнула Зина.

— Что здесь у вас? — встревоженно закричал Андрей, подбегая к землянке.

Представшая перед ним картина была красноречивее любого ответа.

Едкий пороховой дым еще не выветрился. На нарах, в окровавленной гимнастерке, лежала Зара. Даже в сумраке землянки была заметна меловая бледность ее лица. Широкие густые брови девушки казались от этого чернее, они низко нависали над сомкнутыми веками.

Возле разбитого окошка Люба перевязывала Зине руку.

— Ты ранена, Зина? — бросился к ней Андрей.

— Пустяки…

Нет, не ожидал он увидеть такое! Не зря так тревожно щемило сердце, когда он поехал с сержантом Куценко.

Вчера лейтенант прибыл в Меркуря-Чук помочь начальнику ротной радиостанции наладить связь с батальоном. А сегодня, когда он уже собирался домой, дежурная телефонистка доложила командиру роты, что с ноль девять неожиданно прервалась связь.

Лаврик обрадовался, когда Андрей предложил подвезти линейного надсмотрщика. Пропавший ночью самолет беспокоил командира роты. На границе с соседней ротой тоже появился перед рассветом и потом куда-то исчез неизвестный самолет. Командир батальона объявил на ближайшие сутки положение боевой тревоги для первой и второй рот. Лаврик приказал ротному посту с особой тщательностью следить за связью с ноль девять.

Земляченко тоже слышал, что ночью в районе Зининого поста, над горами, кружился какой-то вражеский самолет… Правда, лейтенант не связывал это обстоятельство с внезапным прекращением связи. Но на сердце у него было почему-то неспокойно, и, получив разрешение командира роты, он на самой большой скорости помчался сюда.

Теперь, бросив еще раз тревожный взгляд на Зину, лейтенант выбежал во двор.

Держа в руке взведенный пистолет, он обошел вокруг землянки, потом решительно направился к кустам, где недавно прятались враги. Давыдова догнала его.

— Товарищ лейтенант! Куда вы? Они услышали ваш мотоцикл и, наверное, уже подались в лес.

Сердце Андрея кипело от гнева.

— Нельзя терять ни секунды, — быстро сказал он. — Обрыв на шлейфе найдете сами. Восстановите связь — вызовите машину для Алиевой и передайте телефонограмму майору: «Преследую парашютистов. Земляченко». А мне сейчас двух бойцов. Мигом!

— Товарищ лейтенант, скоро стемнеет. Опасно забираться в лес…

В Андрее всегда жило неутоленное желание грудью сойтись в врагом. А сейчас, при виде страданий Алиевой и раненой Зины, это желание превратилось в потребность, которая жгла его.

— Да я не в лес! Они, наверное, еще не успели уйти из кустарника, — ответил Андрей. — Вот и надо не дать им перебежать через долину и спрятаться в лесу.

Андрей, конечно, не знал, что в это предвечернее время на батальонный пост Моховцева и на главный пост в Плоешти начали поступать тревожные сигналы с отдаленных постов, а с некоторыми из них внезапно прервалась связь. Уже всему району была объявлена боевая тревога и сообщено о возможном нападении наземного противника. Группа диверсантов, атаковавшая пост Давыдовой, оказалась одной из многих, которые на рассвете выбросились на севере Румынии.

После длительного затишья противник задумал осуществить ночью налет на нефтяное сердце Румынии. Сброшенные в горных районах парашютисты должны были в течение дня добраться до постов ВНОС, идущих цепочкой с севера к району Плоешти, и с наступлением темноты уничтожить их, чтобы система оповещения не успела быстро оправиться и не могла сигнализировать в момент налета бомбардировщиков.

Диверсанты, выбросившиеся вблизи поста Давыдовой, наткнулись на него несколько ранее намеченного часа и, так как Зара обнаружила их, решили с ходу покончить с девушками. Им приказано было не подымать при нападении большого шума, поэтому, когда подъехал Андрей с сержантом, они решили до ночи уйти в лес.

Давыдова и лейтенант бегом возвратились в землянку.

— Дронин, — позвала начальник поста Сергея, который поил водой Зару. — Выходите на линию. Ищите обрыв. Малявина, Лубенская — в распоряжение лейтенанта. Возьмите мой автомат и гранаты.

— Господин локотэнент, господин локотэнент! — хватал Андрея за руку Петря и, потрясая карабином, что-то быстро выкрикивал, что именно — лейтенант не мог понять.

— Просится с вами. Он знает здесь каждую тропинку, — объяснила Давыдова.

— Давай, давай! — закричал Земляченко. — Пошли, пока совсем не стемнело…

Зина выскочила из землянки. Она увидела воинов, которые бежали через кустарник, стремясь отрезать врагу отступление в лес. Скорее сердцем, которое тревожно забилось, чем глазами, она узнала среди них дорогого ей человека.

…Над постом опустилась ночь. Черной стеной встал на горных склонах лес, спряталась от глаз, будто в глубокую яму опустилась, долина, и ни единого огонька в небе. Только самые острые шпили гор вырисовывались где-то высоко в звездном небе. И хоть плыл вверху узенький серп луны и все сильнее разгорались над постом южные звезды, все это давало мало света: небо и земля сливались у самых ног наблюдателя.

На посту ноль девять никто не спал. Зина стояла на наблюдательной площадке. Сергей Дронин и Давыдова дежурили возле Зары, которая уже начала бредить, срывалась с нар, пытаясь куда-то бежать. Машина из Меркуря-Чук уже выехала и вот-вот должна была прибыть.

У Зины немела, ныла рука, но девушка знала, что рана легкая, не думала о ней — сердце ее болело сильнее. Ругала себя, что не попросилась у Давыдовой, не пошла вместе с Андреем.

Она тревожно вслушивалась в пахучую апрельскую ночь. Тихо шумели в темноте деревья. Из землянки долетали бормотание и стоны Зары и краткие распоряжения Давыдовой. Время от времени Давыдова выходила во двор и так же, как и Зина, вслушивалась в ночь.

Пошел второй час, как лейтенант с солдатами и Петрей бросился в погоню за врагом. Теперь было ясно, что парашютисты успели прокрасться в лес и Земляченко решил преследовать их.

С той минуты как вносовцы растаяли в предвечерних сумерках, ни от долины, ни из леса не долетел ни единый звук, который напомнил бы о них: ни голоса, ни выстрела. Только иногда начинала стонать, как ребенок, ночная птица, заставляя Зину вздрагивать. Потом вопли птицы переходили в короткий истерический смех, и от этого смеха у Зины холодела кровь.

В одну из таких минут она услышала сзади себя приглушенные травой шаги, быстро обернулась, испуганная и обрадованная. Но то снова была Давыдова. Младший сержант тенью скользнула мимо нее к могучему буку, возле которого, как и в прошлый раз, оставил свой мотоцикл Андрей. О, тот незабываемый вечер, который открыл Зине ее будущее: навеки с ним, с любимым!

Теперь Давыдова подтянула машину на наблюдательную площадку. Зина подошла, погладила шершавые ручки на рулевом управлении. Казалось, мотоцикл тоже ждет своего хозяина…

Над головами девушек промелькнула летучая мышь.

— Слышишь? — тихо спросила Давыдова.

— Что?

Давыдова не ответила.

Зина прислушалась. В самом деле, среди шелеста листвы рождался еще какой-то шум, более ровный, уверенный.

— Грузовик. Едут…

Зина мельком оглядела небо. Который час? Нет, еще очень далеко до того своеобразного, молчаливого часа, когда все вокруг успокаивается, небо бледнеет, из густо-черного становится таким, будто в воздух подмешали пепел, а звезды начинают блекнуть и подниматься выше.

Далекий равномерный шум стал четче, выразительнее, горы смелее и смелее подхватывали его.

— Товарищ младший сержант, — официально доложила Зина, — к посту приближается машина…

2

Тихо шумели деревья. Над густой травой, по которой шли, рассыпавшись в цепь, солдаты, взлетали кузнечики, над головами порхали бабочки.

Ласково светило утреннее апрельское солнце. Земля нежилась в его теплых лучах, будто умытая, поблескивала ярким изумрудом молодой травы, драгоценным рубином цветов.

Вокруг стояла необыкновенная тишина. Казалось, все богатства природы, все тепло и нежность весеннего солнца собрались в этом уголке земли.

Но где-то здесь, совсем близко, притаилась смерть, готовая в любую секунду поразить каждого из них.

Группа солдат во главе с Моховцевым медленно подымалась по густой траве в гору, держа автоматы наготове. Другая группа со старшим лейтенантом Лавриком обходила зеленый лесистый холм с противоположной стороны.

За несколько километров от поста, в глухом лесу, у подножия этого высокого холма, они натолкнулись на тяжело раненную Любу. Девушка ночью оползла по склону, но двигаться дальше, по ровному месту, у нее не хватило сил. Когда ее привели в сознание и начали расспрашивать, она не смогла собраться с мыслями и жалобно повторяла только одно: «Никто не стрелял, а всех поубивали, всех поубивали» — и в конце концов разрыдалась. Ничего не добившись, ее отнесли на пост, и солдаты продолжали подниматься на гору.

Никто из них не был трусом. Но одно дело встретиться с опасностью с глазу на глаз, совсем другое — двигаться по этой солнечной траве, к зеленой заросли молодых елей, под огромные стволы сосен, которые легонько гудят, покачивая высокими верхушками, идти и не видеть врага, а только знать, что он в эту минуту следит за тобой, целится в тебя из какого-то таинственного беззвучного оружия.

И все равно они ползли — шаг за шагом, метр за метром…

Зина, несмотря на раненую руку, вырвалась вперед, увидела возле себя лейтенанта Ляхова и майора. Она заметила взгляд командира, блеснувший из-под век серо-стальным лезвием, и почувствовала, что простила ему теперь все, за что справедливо и несправедливо гневалась на него.

Медленно поднимались они по склону, пока не оказались на большой поляне, окруженной со всех сторон высокими деревьями.

…В траве, в нескольких метрах впереди, лежали их товарищи. Андрей и сержант Куценко упали головами к врагу, почти рядом. Лейтенант откинул руку с зажатым в ней пистолетом. Лица убитых прятались в траве. Теперь можно было представить, как они шли, как упали, как неожиданно, так и не услышав выстрелов, не увидев врага, погибли в черно-серебристой тиши ночного альпийского леса. Сзади Андрея в такой же позе застыла Рая. Старый румын Петря раскинул руки, будто и в последнее мгновение жизни не хотел отдавать свои горы, свою землю бандитам.

Не помня себя Зина вскочила на ноги. Она уже не видела голубых лоскутов неба над высокими соснами, яркого света солнца, не слышала шума жизни в молодой траве, не ощущала предательской лесной тишины.

С трудом поднимая отяжелевшие ноги, она вместе со всеми бросилась к ельнику, в котором, должно быть, притаился ненавистный враг.

Она не добежала туда, запуталась в высокой граве и упала возле Андрея.

Она не видела, как товарищи перебежали поляну, не знала, что никто так и не стрелял, что Моховцев несколько раз оглянулся: может, кто упал — ведь у диверсантов беззвучное оружие, и выстрелов все равно не услышишь — а через несколько минут возвратился к ней.

Солдаты нашли под деревьями клочья парашютов, обрывки радиоантенны, увидели вытоптанную хвойную падь. С противоположной стороны вышли автоматчики Лаврика, и все поняли, что враг волчьими тропами удрал ночью дальше…

Майор и Давыдова осторожно поставили Зину на ноги и повели с собой, подальше от этого места. Девушка не сопротивлялась. Казалось, она была без чувств. Поддерживаемая с двух сторон, не шла, а волочила ноги. Потом вдруг остановилась, забилась, вырвалась из рук и ухватилась за ствол дерева.

Пока солдаты укладывали погибших товарищей на брезентовые носилки, Зина, не замечая возле себя никого, жадно прижималась к шершавому, чешуйчатому стволу. Ее пилотка осталась где-то в траве, и пышные черные волосы рассыпались по шее, лицу. Она не плакала, не стонала — замерла, окаменела.

Солнце, поднимаясь над горизонтом, залило своим золотым сиянием и высокую сосну и ее. Это было апрельское солнце, солнце, озарявшее в далеком Берлине утро великой Победы…