С нами были девушки

1

Лето было в разгаре. Очень короткими стали ночи. Не успевало как следует стемнеть, а небо начинало сереть, наполняться далеким светом нового дня.

То ли в результате потерь во время «звездного» налета или по каким-то другим причинам, но немцы угомонились. Радио ежедневно приносило вести об освобождении белорусских городов и сел, о неудержимом продвижении советских войск, а здесь, в юго-западном углу гигантского фронта, опять наступило затишье. Так прошла неделя, вторая.

На оперативной карте батальонного поста короткие синие черточки вражеских маршрутов Андрей прокладывает только над линией фронта. В большинстве это самолеты-разведчики: длинношеий «юнкерс» или «Фокке-190», которого солдаты назвали «рамой». Они торопливо пролетали над передовой, фотографировали наши позиции, пытались рассмотреть дислокацию частей, передвижение войск.

Чаще всего вражеские летчики возвращались ни с чем. Немецкие дешифровщики до боли в глазах всматривались в фотоснимки, доставленные разведчиками, но ничего интересного для себя не могли заметить. Не больше везло и штабистам разведотдела «Люфтваффе»: им приходилось довольствоваться весьма однообразными рапортами своих воздушных шпионов. На переднем крае, казалось, не было никаких изменений.

Немецкие и румынские генералы нервничали: возможные планы советского командования, оставаясь неразгаданными, пугали их. И хоть не терпелось штабистам «Люфтваффе» проникнуть в глубину советских позиций, увидеть, что делается на железнодорожных и автомобильных коммуникациях, которые тянулись из глубокого тыла, однако в их памяти еще жила неудачная попытка «звездного» налета.

Затишье не уменьшало боевой настороженности наблюдательных постов. Но все же люди почувствовали облегчение.

Моховцев, который в тяжелые дни не любил беседовать в оперативной комнате, теперь дружески шутит с телефонистками. Он садится то возле одной, то рядом с другой, расспрашивает о службе, о семье.

Дольше, чем возле других, задерживается командир у столика Марии Горицвет. Она уже не работает парикмахером, а ходит дежурить на батальонный пост. Эта чернявая, вызывающе красивая девушка охотно слушает Моховцева, звонко смеется, гордо вскидывая кудрявую голову. Ей приятно внимание командира, да еще проявленное на людях.

У Моховцева по штату должен быть ординарец, чтобы стирать белье, подшивать чистые подворотнички, выполнять мелкие бытовые поручения. Такой солдат есть у замполита Смолярова, есть у начальника штаба старшего лейтенанта Капустина.

У Смолярова — маленькая остроносая девчушка с Полесья, которая боится винтовки и никак не может усвоить схему телефонного аппарата; у начальника штаба — дочка азовского рыбака, которая на голову выше старшего лейтенанта и шире в плечах. Моховцев же не берет себе постоянного ординарца. Когда ему надо что-нибудь сделать, он вызывает Марию.

Горицвет убирала в комнатушке командира, расположенной возле оперативной батальонного поста, стирала и подшивала к гимнастерке капитана белоснежные подворотнички, всячески старалась создать ему удобства и даже комфорт. То он обнаруживал на своей узенькой железной кровати вышитую подушечку, то вместо привычной алюминиевой кружки на его столике появлялся невесть как сохранившийся в этих местах и неизвестно откуда добытый Марией тонкий с рисунками стакан с подстаканником, то, возвратившись с постов, он замечал в комнатушке свежие полевые цветы, а если не цветы, то по крайней мере обрызганную водой душистую ветку белой акации…

В часы затишья, когда в воздухе было спокойно и девчата скучали на батальонном посту, Моховцев иногда вызывал Марию прямо из оперативной комнаты.

Вот раздается звонок аппарата внутренней связи. Дежурный офицер берет трубку. Любопытные девушки настораживаются.

— Дежурный слушает…

По лицу офицера можно понять, что он разговаривает с начальством. Потом он сухо обращается к Марии:

— Горицвет.

— Я!.. — поднимается девушка.

— Вас вызывает командир!

Мария спокойной походкой направляется к дверям. Как только они закрываются за ней, дежурный обращается к Зине, столик которой рядом со столиком Марии:

— Чайка! Переключите на себя линию Горицвет!

Зину это раздражает. В казарме она однажды сделала замечание Горицвет за то, что та обхаживает комбата. Но Мария в ответ только усмехнулась:

— Может, ты ревнуешь?

То, что Мария неравнодушна к Моховцеву, девушки заметили давно. Незвидская как-то в открытую стыдила ее:

— Глупая ты, девка! Зачем тебе капитан? У него жена есть.

— Он разведенный, — отбивается Мария.

— Здесь все разведенные! Кем ты ему будешь, если его жена где-то ждет?

— Походно-полевая жена… — громко смеются девчата.

— А вам завидно?!

— Да что с ней говорить! Она давно за командиром охотится…

Видя, что уговоры не помогают, девчата меняют тон.

— Ты вот что, милая, — строго говорят ей. — Ты брось эту петрушку!.. Не тревожь командира. Разведенный он или нет — не твоя печаль… Ты свою службу выполняй; позовет, что нужно сделать — сделай, и все! А то, гляди, плохо твое дело будет!..

— Сохнет по тебе сапожник наш, Сумовик. Знаешь ведь! Ну и крутила бы с ним, если жениха ищешь!

— Очень мне нужен ваш Сумовик, — презрительно пожимает плечами Мария. — И отстаньте вы, ради бога, от меня!..

В конце концов девчата доводят Горицвет до слез и хотя понимают, что это вовсе не слезы раскаяния, а просто изливается девичья обида, оставляют Марию на время в покое.

Моховцев тоже чувствовал, что Мария Горицвет неравнодушна к нему. И ему, человеку еще не старому, это было по-своему приятно. Да и кому в тридцать семь лет было бы неприятно нравиться энергичной, черноглазой, двадцатидвухлетней девушке?! Временами при виде улыбающейся старательной Марии его охватывала та добрая молчаливая мужская благодарность, которая располагает к большой дружбе.

Мария, как казалось Моховцеву, ничем особенным, кроме подчеркнутой подтянутости в его присутствии да загоравшегося взгляда, не выдавала своих чувств, и, очевидно, поэтому он не только не избегал ее, но и не скрывал при случае своего доброго расположения к ней.

Но вот в последние дни Марию почему-то уже больше не беспокоят, не вызывают к командиру. Видно, в чем-то переступила она границы возможного, и Моховцев отказался от ее услуг.

Теперь Мария всю смену сидит на своем месте. И хотя глаза у нее сухие, под ними ложатся тени. Незвидская зло шепчет девушке:

— Что, доигралась? Прогнал тебя?

— А вот и нет! — силится улыбнуться Мария. Но по этой улыбке, которая напоминает гримасу боли, заметно, что девушке совсем невесело. — Вы просто глупые!.. Вы ничего не понимаете!..

— Лучше бы ты, Мария, дома сидела! — с сердцем говорит Незвидская. — И кто только в армию тебя взял?

Так проходит некоторое время. Незвидская начинает думать, что спокойное поведение Марии — следствие беседы со Смоляровым, которому перед его отъездом на посты она, Незвидская, рассказала о разговорах среди девушек. Ей, правда, тогда влетело от замполита за подозрения, высказанные в адрес командира, но она понимала, что нагоняй этот был сделан больше «для порядка». Теперь, видя, что капитан Моховцев хотя и появляется ежедневно в оперативной комнате, но уже не задерживается у столика Марии, не шутит с ней, и, не зная того, что замполит оставил разговор с комбатом и Марией до своего возвращения, она ставит это себе в заслугу.

— Наверное, сам подворотнички к гимнастерке подшивает, — тихонько подсмеивается Меретина, которая дружит с Незвидской. — Надо бы, девоньки, постирушку ему сделать.

Андрей дежурит на батальонном посту, как полноправный член офицерского коллектива. Он прошел придирчивую проверку у командира, и тот допустил его к самостоятельной оперативной работе.

А затишье в небе продолжается. На дежурстве тоскливо. Это чувствуют не только бойцы, но и командиры. На линиях связи все в порядке. Каждая смена батальонного поста хорошо знает свои обязанности, и нет необходимости напоминать телефонисткам, чтобы они проверяли посты. Девушки сами раз за разом докладывают обстановку. Особенно горько Земляченко: на его счету пока ни единого вражеского самолета.

Как-то вечером, во время такого спокойного дежурства, в оперативную комнату входит Моховцев. Андрей вскакивает и рапортует. Капитан идет к планшету, садится, вынимает из кармана футляр с очками и долго рассматривает карту дислокации, затем снимает очки и начинает неторопливо протирать их лоскутком замши. Он смотрит сквозь прозрачные стеклышки, то держа очки возле самых глаз, то отдаляя их от себя. Наконец опять забрасывает оглобельки за уши и читает оперативные документы.

В тишине, воцарившейся на батальонном посту, слышно, как шуршит бумага. Перевернув страницу журнала, Моховцев бросает долгий, внимательный взгляд на Чайку, которая сидит недалеко от дежурного, и задумывается.

Зина почувствовала на себе этот пристальный взгляд Моховцева и опустила глаза.

Зина пришла в эту часть в разгар боев на Волге. Капитан ничем не выделял ее среди других солдат, а в оперативной комнате был с ней подчеркнуто строг, как казалось Зине. Он мог беседовать и шутить с Марией, с Меретиной, Незвидской, Гуськовой — с кем угодно, но не с ней…

Вот только изредка, увидев ее одну, он подзывал ее, о чем-нибудь спрашивал и глядел такими грустными глазами, какими он никогда не смотрел на нее в присутствии других людей.

Зине всегда становилось неловко под этим взглядом. Какое-то внутреннее чутье подсказывало ей, что командира совсем не интересуют ответы на его вопросы, что он спрашивает лишь бы спросить, и, скованная этим ощущением, она отвечала робко, нескладно, невпопад. Даже в минуты смертельной опасности, когда Моховцев вдруг взбирался к ней, на крышу волжского элеватора, и помогал вести наблюдение, ее не покидало чувство неловкости, вызванное появлением возле нее командира.

Андрей тоже заметил взгляд капитана и смущение Зины. На сердце юноши вдруг лег тяжелый камень. «Почему капитан так смотрит на нее? Что он задумал? Я здесь новичок, а они почти два года, вместе служат…» Мысли эти бросают Андрея в жар. «Но нет, — успокаивал он себя, — ничего плохого не случится! Ведь Зина серьезная девушка. Это не Манюня, которая по уши влюблена в командира».

Моховцев не спеша перевертывает журнал страницу за страницей. Шуршат листы. И в этом шуршании среди полной тишины лейтенанту слышится что-то зловещее. Но вот капитан поднимается и молча выходит из комнаты.

Земляченко берет журнал и папку с бумагами, чтобы положить их на место, и видит под ними футляр от очков. «Забыл!.. Что делать? Позвать и возвратить?.. Но ему уходить из оперативной комнаты нельзя. Послать кого-нибудь вдогонку? Кого?»

В это время зуммерит телефон. Андрей берет трубку. Моховцев!

— Оперативный дежурный лейтенант Земляченко!

Капитан говорит очень громко, и его голос слышат все девушки.

— Вы что, не слышите? Футляр, говорю, от очков. Найдите и пришлите… Пусть Чайка сейчас же занесет ко мне.

Зина поднимает глаза на Андрея. Ему кажется, что лицо девушки побледнело.

На лбу юноши выступают росинки пота.

— Вы слышите меня, лейтенант?

«Впрочем, что же здесь такого? Отнесет и вернется. Ерунда какая!» Земляченко механически проводит свободной рукой по лицу и твердо отвечает в трубку:

— Есть! Сейчас.

Трубка успокаивается. Зина не сводит взгляда с офицера. Возле своих столиков притихли девушки.

— Отнесите командиру футляр, — приказывает Андрей, резко повернувшись к Марии. — Слышите, Горицвет?

2

На второй день, как всегда в восемнадцать часов, смена лейтенанта Земляченко оставляет оперативную комнату.

Пожелав Грищуку счастливого дежурства, Андрей вышел во двор. Июльское солнце еще высоко стоит в небе. Раскаленные за день дома, нагретая земля, кажется, сами излучают тепло. Воздух душный, как перед грозой. Но небо чистое, ни единой тучки.

После бессонной ночи жара особенно размаривает. Ходишь словно ватой набитый. Сдав смену, телефонистки и дежурный офицер, не дожидаясь отбоя, ложатся спать. Но сегодня Андрей слишком возбужден. «Пойти выкупаться, освежиться», — размышляет он.

С этой мыслью лейтенант направляется через двор и, устало козырнув возле калитки часовому, выходит на разрушенную улицу. Перед штабом виднеется глубокая яма. Развалины двух домиков покрылись серой пылью. На поваленной, когда-то голубой стене лениво дремлет кот.

Андрей поворачивает в знакомый переулок, ведущий к речке. И вдруг замечает впереди девушек. Они уже сошли вниз и почти скрылись с глаз. Узнав Зину и Койнаш, лейтенант ускоряет шаг. Куда и усталость девалась!

— Эй, курносые! — зовет он. — Куда вы?

Эти солдаты после смены уже подчинены не ему, а командиру взвода управления Грищуку, и поэтому Земляченко может позволить себе с ними шутливый тон.

Девушки останавливаются. Лицо Зины полыхает жаром — такая духота на дворе!

— Вы куда?

— Купаться!

— Я тоже.

— Чудесно! — Татьяна Койнаш лукаво улыбается.

Андрей, идя рядом с Зиной, чувствует себя неловко, не может начать разговор. Даже зло берет!.. И в то же время идти вот так рядом, хоть краем глаза видеть ее, слышать ее переливистый грудной голос — как это чудесно! В оперативной комнате приходится сдерживать себя, чтобы не смотреть на нее, не раскрыть перед всеми своих чувств… А здесь…

Они спускаются дорогой все ниже и ниже под гору. Вот среди неглубокого ущелья открылась глазам белая известняковая тропинка, бегущая к каменным валунам, за которыми играет река.

— А вы смелый, товарищ лейтенант, — вдруг обращается Татьяна к Андрею.

Земляченко хмурится. «Много себе позволяет эта белокурая девушка! Что за намеки? Какое ей дело до меня? А впрочем, может, она о другом говорит?.. Она и сама смелая. Это она ведь во время недавнего налета стояла на гребне крыши».

Андрей невольно бросает взгляд на свою грудь, на серую полоску медали «За отвагу».

— Нет, я не о наградах, — усмехается Татьяна, заметив взгляд Андрея. — Я о том, как вы вечером обхитрили капитана!

Лейтенанту кажется, что уголки Зининых губ тоже вздрогнули от сдержанной улыбки. Андрея словно хлыстом стегнули. «Не успела смена выйти с дежурства, а уже разговоры начались! Неужели Зина похвасталась?»

— Не понимаю, о чем вы говорите, Койнаш? Что значит «обхитрил»?

Суровость Андрея не производит на девушку никакого впечатления.

— А как командир футляр от очков забыл и приказал, чтоб Зина принесла, а вы отослали с Манюней…

— Ну и что же?

— Действительно! — не сдавалась Койнаш. — Зачем именно ей относить? Обслуживала его Манюня — ну и пусть и дальше обслуживает. А то, будьте добры, — новость: принесите футляр, Чайка!.. Гляди, ординарцем своим ее сделает!..

То, что посторонняя девушка-солдат так легко проникла в самые сокровенные уголки его души, испугало и рассердило лейтенанта.

— Рядовая Койнаш! Запрещаю вам обсуждать действия капитана! — вскипел Андрей. Он почувствовал, что портит прогулку, но сдержать себя не смог. — Вы забыли не только об уставе, но и об элементарном уважении к старшим!

Улыбка исчезла с лица Татьяны. Девушка исподлобья быстро взглянула на офицера. На ее остром язычке так и вертелся вопрос: «А чего же, мол, в таком случае вы, товарищ лейтенант, не полностью выполнили приказ командира?..»

— Есть, товарищ лейтенант! Не буду говорить…

От речки веяло свежестью, влагой, будто вечерняя прохлада приходила сюда раньше, чем в город.

— Товарищ лейтенант, разрешите нам купаться за мысом, — обратилась к офицеру Зина, показывая рукой вправо.

— Идите!

Девушки вскарабкались на гребень и исчезли за выступом берега.

«Ох и глупо все вышло!» — подумал, осматриваясь, Андрей. На речке, кроме трех мальчишек лет десяти — двенадцати, которые плескались возле берега, никого не было. Как будто стало холоднее, исчезло желание купаться. Однако Земляченко разделся, сложил на камне одежду.

Мальчишки с иронией наблюдали, как бравый офицер, поеживаясь, входит в воду. Но вот он оттолкнулся от берега, взмахнул руками и глубоко нырнул. Вынырнув метров за десять, он заметил на лицах мальчишек восхищение, перевернулся на спину и поплыл на стрежень.

Из-за мыса доносились девичьи голоса, смех. Над водой звуки раздавались особенно звонко. Андрей попытался разобрать, когда смеется Зина, а когда вскрикивает Таня. Но напрасно: каждый звук девичьего голоса казался ему Зининым, каждый раз у Андрея вздрагивало сердце. «А что, если внезапно подплыть?» — мелькнула мальчишечья мысль. Нет, на это он не решится… Плавал все время невдалеке, ожидая, может, что-нибудь случится и он окажется нужным. Но из-за мыса, кроме веселого смеха и восторженных взвизгиваний, ничего не доносилось. Наконец, закоченев, Андрей вышел на берег…

Вторично искупаться Земляченко не пришлось. Минут через десять — пятнадцать он увидел девушек, которые поднимались по откосу. Взобравшись на гору, они сели на большой плоский камень и начали обуваться. Одна из них, кажется Койнаш, помахала лейтенанту рукой. Андрей быстро смахнул прилипший к ногам песок, торопливо оделся.

Когда он взобрался на гору, на камне сидела одна Зина. Татьяна уходила в направлении города.

— Почему Койнаш ушла?

— Ей скоро на пост…

Лейтенант осторожно присел возле девушки.

Внизу, у их ног, свободно катила свои воды могучая река. Ярко сверкающая днем, она теперь с каждой минутой теряла краски, становилась похожей на ровную серую ленту, под которой нет глубины, ничто не движется, не течет. Только легонький плеск под крутым берегом напоминал, что река живет, течет, не останавливается. На заросли лозняка легли сумерки. Горизонт потемнел, и незасеянная известняковая равнина скрывалась с глаз.

Андрей молчал. Удивительная вещь: возле этого тоненького ясноглазого задумавшегося солдатика с пышными кудрями он чувствовал себя крепче, сильнее, был готов на любой подвиг. И в то же время терялся, не мог свободно, рассудительно беседовать. Вот и сейчас он ничего лучшего не придумал, как поинтересоваться биографией Зины.

Девушка отвечала кратко: родилась на Полтавщине, училась в школе, в начале войны эвакуировалась с матерью за Волгу, школу не окончила, пошла в военкомат и попросилась на фронт.

Из лаконичных ответов девушки Андрей понял, что настроение у нее дурное. Но почему тогда она осталась на берегу? Ведь ясно, что ждала его?

— Зина, мне хочется вам сказать, что у вас есть друг…

Девушка подняла на лейтенанта глаза, и слова, которые он так старательно подбирал, чтобы осторожно высказать то, что рвалось из его сердца, опять куда-то исчезли.

— Друг… — раздумчиво повторила девушка.

— Да, да, Зина, настоящий друг!.. Вот закончится война, разъедемся, а этих дней не забудем. И дружба, которая началась здесь, будет сильнее смерти.

— Конечно, — Зина провела пальцами правой руки по пуговицам гимнастерки: все ли застегнуты?

Лейтенант заметил это почти подсознательное движение и умолк. Вспомнилось, как недавно он выругал девушку.

— …Мы ведь не только воины, — попытался он пояснить свою мысль. — Есть еще святая дружба… Под солдатской гимнастеркой бьется обыкновенное человеческое сердце. Думайте что хотите, но помните: у вас есть друг, на которого можно положиться… — И неожиданно для самого себя он притронулся к ее горячим пальцам.

Зина вздрогнула.

Мальчишки, которые купались вместе с Андреем, тихонько подкрались к камню. Земляченко заметил их, нахмурился, погрозил пальцем. Обиженные «разведчики» презрительно засвистели, засунув в рот пальцы, и воробьиной стайкой порхнули вниз.

— Матери своей я не знаю… — тихо заговорил Андрей. — Сестер у меня не было… И подруги тоже…

Зина усмехнулась. Земляченко покраснел, но решительно сказал:

— Чего прятаться, Зина!.. С первого взгляда, как только увидел вас, я начал мечтать, что мы станем друзьями… У меня такое чувство, будто мы давно знакомы, что мы нужны друг другу… Наверное, именно вас и ждал я в своей жизни, — добавил он тише. — Только не знал, что встретимся в армии…

Снизу, от берега, донеслось ноканье. Кто-то уже невидимый в вечерних сумерках вел в воду коня. В тихом воздухе был выразительна слышен голос солдата.

— …Что мы станем друзьями, — повторила Зина. — А как вы думаете, без чего нет настоящей дружбы? — И, не дожидаясь ответа, сказала: — Без доверия. Без взаимного доверия и уважения. Не помню где, в какой книге, я прочитала: «Немногого не хватает людям на земле, чтобы достичь благоденствия, — доверия…»

— Это хорошо сказано! Без искреннего доверия дружба невозможна, — согласился Андрей.

— Вот и получается, — прищурилась Зина, — у нас не может быть такой дружбы…

— Почему?

— Ведь вы не очень мне доверяете.

— Я? Что вы говорите, Зина?..

— Да… Это по вашему поведению видно.

— По моему поведению?

— Уже забыли? А вчера на дежурстве?

— Вчера? Что же я такого сделал?

— Ничего особенного? Просто оскорбили меня.

— Вас? Чем?!

— Почему вы не разрешили мне отнести футляр капитану?

У Андрея перехватило дыхание.

— Мне показалось…

— Что вам показалось? Что вам могло показаться? Что капитан меня на свидание вызывал? Или что я тоже влюблюсь, как Манюня? Эх вы, товарищ лейтенант! Не только обидели меня при всех, а и о капитане плохо подумали… А вот Койнаш укоряете, что она старших не уважает. А она, между прочим, в Бекетовке раненого офицера из огня вынесла…

Зина поднялась. Встал и Земляченко.

— Ну, идемте домой, — спокойно сказала она. — Уже совсем стемнело.

Шли молча. Андрей порывался заговорить, объяснить девушке, что она не поняла его, что он ни в чем ее не подозревает, просто не понравилось, как капитан посматривает на нее, но в голове туманилось. Эта тихая девушка вдруг встала перед ним во весь рост, и он как будто только сейчас по-настоящему ее увидел.

Недалеко от штаба Зина нарушила молчание:

— Не думайте, что я сержусь, мне просто было обидно.

Неожиданно Зина коснулась руки лейтенанта.

Андрей не успел и слова вымолвить, как девушка отошла от него и скрылась за калиткой.

Несколько секунд он стоял на месте, потом медленно пошел следом за ней, чувствуя, как гулко стучит его сердце и жаром полыхает лицо…