С папой на рыбалку

Глава пятая, в которой мы с папой делаем мамалыгу, всю ночь проводим в сборах и, засыпая на ходу, в половине четвёртого приходим на площадь Александра Невского

В субботу после обеда мы с папой должны были приготовить всё необходимое к предстоящей рыбалке. Мы вытащили из шкафа рюкзак и удочку, проверили, в каком состоянии крючки, осмотрели лески, поплавки, потом папа сказал:

— Ани! Сбегай в булочную, возьми там один добруджанский батон. Заскочи на базарчик и купи килограмм огурчиков и столько же помидор. На обратном пути загляни в бакалею и возьми четвертинку масла, двести пятьдесят грамм сала, да ещё баночку сардин захвати.

— А халвы взять?

— Халвы? Ладно, возьми и халвы грамм двести. И сразу же возвращайся!

Когда я пришла домой, наша кухня напоминала барахолку. На скамейке валялись куртки — папина и моя. Папины шорты соседствовали на вешалке с полотенцами для лица. Купленная вчера фляга валялась в раковине. На полу стояли кеды, мокроступы, резиновые сапоги и туристические ботинки. Мои рейтузы, мятые и грязные после недавней рыбалки, свисали с буфета.

Как только я открыла дверь, у меня под ногами прошмыгнул кот. Папа пинком выставил его на лестничную площадку. Мурлыка снова провинился — на полу в виде зеленоватого облачка валялась запутанная капроновая жилка.

Я приставила сетку с продуктами к рюкзаку и указала пальцем на леску:

— Что же мы теперь будем делать?

В ответ папа только вздохнул.

— Придётся распутывать?

— Ага.

Итак, в эту чудесную послеобеденную пору мы с папой сидели друг против друга на полу и распутывали драгоценную леску.

— Держи вот здесь! — приказал папа и принялся распутывать бесчисленные завитки. Капроновое облачко на полу вдруг ожило, переместилось поближе к нашим ногам и съёжилось в жутко запутанный узел.

— Держи! Тяни вот эту петлю!

— Нет, не с этого надо начинать!

— С этого!

Мы долго пыхтели, а в итоге из одного узла получилось два, да таких, что и сам чёрт не смог бы их распутать.

В шестом часу, когда узлов стало ещё больше, мы окончательно убедились, что дальше возиться с этой леской не имеет смысла. Папа пустил в ход ножницы и, избавившись таким образом от узлов, соединил два свободных конца лески.

Мы вытерли потные лица и занялись рюкзаком. Когда всё было готово, папа встал на ноги и сказал:

— А теперь мы с тобой можем сходить в кино, а потом пораньше ляжем спать.

— Папа, а когда будем делать мамалыгу? — напомнила я.

Папа хлопнул себя по лбу и посмотрел на часы:

— Беги, моя девочка, в булочную и возьми ещё один батон. Подсолнечное масло и помидоры у нас есть. Да, и ваты захвати по дороге.

— Сколько ваты?

— Сколько? — папа задумался. — Возьми четыре пакета. Этого, пожалуй, хватит. Роси́ца! Ро́си!

В дверях показалась мама.

— В чём дело?

— Роси! Как делается мамалыга?

— Мамалыга? — брови у мамы поднялись до самой причёски. — В кастрюлю с подсоленной водой сыплете муку и перемешиваете до тех пор, пока не получится мамалыга. Потом добавляется масло, шкварки и…

— Стоп, стоп, стоп… — прервал её папа. — Ты мне расскажи, как делается мамалыга с постным маслом и помидорами для приманки?

Мама пожала плечами.

— Меня учили готовить еду для людей, а не для карпов! — заявила мама и хлопнула дверью.

— Вот вредина! — процедил папа и, заметив меня, возмутился: — Как, ты всё ещё здесь, хочешь, чтобы я тебя не взял завтра, так, что ли?

Я мигом вылетела из кухни.

Когда я принесла хлеб и вату, папа устанавливал на столе мясорубку. Рядом стояла бутылка с подсолнечным маслом и большие красные помидоры на противне.

Мы с папой накрошили хлеб и стали закладывать его в мясорубку. Папа завертел ручку, и на стол полезли сухие рассыпчатые червячки. Они тут же превращались в мелкую крошку.

— Нет, папа, ничего не выходит! — заметила я. — Это какие-то макароны!

— Вижу!

— А если мы добавим помидор?

— Да, пожалуй! Как это мы раньше не сообразили!

Сказано — сделано. Мы нарезали помидоры и перемешали их с хлебом. То, что получилось, пропустили через мясорубку. В этот раз хлебная крошка чередовалась с томатной пастой.

— Если плеснуть подсолнечного масла, дело пойдёт на лад! — решил папа.

Но от масла томатная паста осела на дно тарелки, а хлеб стал слипаться в комки.

— Получается всё что угодно, только не мамалыга, — огорчился папа. — Клёцки какие-то.

— Клёцки, конечно, а всё потому, что мы не добавили ваты.

Папа взглянул на меня с некоторым сомнением. Затем он распечатал пакет, оторвал ком ваты и сунул его в мясорубку. Когда ручка стала вращаться, вата намоталась на нож, и он напрочь заклинился. Как папа ни пыжился, ручка больше не проворачивалась ни вперёд, ни назад. Пришлось разобрать мясорубку.

В конце концов папа собрал это месиво в тарелку и вытряхнул в помойное ведро. Он вытер руки о мамин передник, оставив на нём большие жирные пятна, и вынул из кармана два лева:

— Ани! Сбегай, мой воробышек, в булочную и принеси ещё два батона.

Когда я принесла хлеб, в кухне стояла мама и держала в руках передник.

— Стирать будешь сам, имей в виду!

— Ладно, ладно! — примирительно сказал папа. — Если надо, и в химчистку снесу. Большое дело!

— С тех пор, как я за тебя вышла, одни мучения. А теперь ещё эта рыба, пропади она пропадом. Подавиться бы вам костью.

— Сперва наловить надо, а тогда, может, и до этого дойдёт, — усмехнулся папа.

— Я маюсь с утра до ночи, белого света не вижу…

— Роси! — Папа занял воинственную позу. — Я занят делом. Помогла бы лучше приготовить мамалыгу.

— А он ещё дурака валяет! — бросила мама скороговоркой и хлопнула дверью так, что чашки в буфете зазвенели.

Папа посмотрел в мою сторону, лукаво подмигнул мне и вздохнул.

— Любая страсть требует жертв! Неси сюда хлеб!

Не успели мы обрезать корку одного батона, как открылась дверь и в кухню вернулась мама.

Наверно, у нас с папой был довольно жалкий вид, потому что она улыбнулась своей доброй улыбкой и бросила небрежно:

— Смочите мякиш водой да разомните хорошенько руками.

Мы с папой переглянулись. Затем полили мякиш водой и стали разминать его. Мокрый хлеб расслаивался.

— Подай мне миску! — распорядился папа.

Мы положили хлеб в глиняную миску, в которой мама обычно квасила молоко, и начали месить. Месил папа, а я выполняла его команды.

К нашей великой радости, у нас получилось наконец что-то вроде теста. Глядя на меня, папа торжествующе поднял круглый ком. Но тесто прилипло ко дну миски, миска поднялась над столом и грохнулась на пол.

Папа шваркнул тесто на стол и начал собирать черепки. При этом он порезал себе палец, и пришлось его забинтовать.

Услышав шум, в кухню вошла мама.

— Скоро весь дом прахом пойдёт из-за этой рыбы! Всё уже перебили.

— Можно подумать, что с тобой такого не случается! — буркнул папа. — Кто расколол хрустальную пепельницу?

Эту хрустальную пепельницу папа привёз из Польши. Он ею очень дорожил, пока в один прекрасный день мама не уронила её на бетонный пол перед умывальником. Роскошная хрустальная пепельница превратилась в соль. Возможно, это единственная вещь, которую разбила мама, но, как ни странно, стоит только напомнить о пепельнице, мама тут же замолкает. Так случилось и в этот раз. Она вздохнула и достала из шкафчика медную сковороду.

— Это будет надёжней.

Папа схватил помидор и уже взял в руку нож, но мама остановила его.

— Сперва надо снять кожуру. Иначе у вас ничего не выйдет.

Очистив помидор, мы изрубили его на мелкие кусочки и положили в тесто. Затем добавили растительного масла. Тесто снова хорошенько размяли, и у нас получился симпатичный розовый шарик; нам даже захотелось попробовать, какой он на вкус.

Папа окинул наше творение критическим взглядом.

— Я и сам бы не прочь поесть такой мамалыги! Язык проглотишь!

Тут мы позвали маму.

— А как это начинить ватой?

— Добавить зелени я бы смогла, а насчёт ваты… понятия не имею.

— Ты вообще человек без понятия, — хмуро проговорил папа.

Маму это явно задело. Она у нас самолюбивая.

— Раскатай тесто в тонкую лепёшку, разложи сверху вату, скатай тесто и снова меси. Потом опять раскатай, добавь ваты и опять меси… Ясно?

Папа невесело подмигнул мне и тотчас же распластал розовый шарик, а я тем временем распечатала вату.

Когда мы покончили с мамалыгой, была уже полночь. Мы положили приманку в пакет из-под сахара и пошли спать. Чтобы не разбудить маму, мы легли с папой на раскладном диване в гостиной. В момент, когда я уже начала засыпать, папа толкнул меня в бок и прошептал:

— Ани! Может, её посолить надо было?

— Что?

— Мамалыгу!

— Не знаю. А зачем?

И мы уснули.

Вставать рано — это так здорово. Но когда ты только-только уснёшь и тебя уже кто-то дёргает за косу — приятного мало. Папа разбудил меня в три часа утра. Так рано я никогда не вставала. И мама, которая тоже поднялась с постели, начала ворчать, хоть ребёнка, мол, пожалел бы, ещё набегается за свою жизнь, пускай, мол, спит, пока спится. Первое время, пока я ещё лежала под мохнатым одеялом, я была вполне с ней согласна. Но как только папа надел куртку и стал ворочать рюкзак, я вскочила с постели и сама начала быстро одеваться. Мне сразу вспомнилось тихое, спокойное озеро, розовые от солнца облака, замерещились серебристые рыбки, взлетающие над водой, и у меня вдруг что-то шевельнулось под ложечкой. Я поняла, что теперь никакая сила не в состоянии удержать меня в постели.

Очень интересно идти по городу, когда все спят. Мы шагаем с папой по середине улицы, и кажется, по всему городу идёт звон от наших шагов, хотя на ногах у нас мягкие кеды.

От пышной зелени деревьев падает густая тень. Дома, такие знакомые днём, сейчас просто неузнаваемы — строгие, молчаливые. Только где-то на четвёртом этаже светится кухонное окно. Над белыми занавесками виден большой круглый бак. Мне почему-то кажется, что и там сейчас торопливо снаряжают рюкзак и слышится недовольный материнский голос.

Слева в вышине клубятся вершины могучих деревьев Парка свободы. На тёмном небе, под лучами мощных прожекторов, сияет обелиск Братской могилы. Перед нами открывается шоссе, а где-то вдали блестят неоновые огни Русского бульвара.

— Шире шаг! — скомандовал папа.

— Ну куда ты так торопишься, папа, ведь первый автобус будет только в четыре часа! — напомнила я.

— Давай, давай! Там небось ждёт Афанасий. Неудобно опаздывать.

За папой поспевать не так-то просто. Мы бодро шагаем по асфальту, впереди бегут наши тени. Одна длинная, тонкая, с рюкзаком за плечами, а за нею семенит другая — маленькая, коротконогая, косички торчат, как две ручки опрокинутой кастрюли. Я только сейчас вспомнила, что в спешке даже причесаться не успела. Теперь весь день буду лохматая — у папы на голове такой ёжик, что расчёску носить нет смысла; он и дома редко вспоминает о ней.

Хорошо, что до площади не так далеко. От быстрой ходьбы у меня ноги заболели. Вот мы и пришли. На скамейках под тенистыми липами ни души. Мы сели на одну из них и притихли. Мне почему-то кажется, что сидеть молча, когда есть с кем поболтать, просто немыслимо.

— Папа!

— А?

— Какую рыбу будем ловить?

— Карпа.

— А большие карпы бывают?

— Бывают.

Я силюсь представить себе, как мы возвращаемся домой с большим карпом, нас встречает мама, и вид у нас гордый-гордый.

— Папа, а клёв сегодня будет?

— Наверняка. Видишь, какое ясное небо.

Я откидываюсь на спинку и напряжённо гляжу вверх. Надо мной тихонько шумит старая ветвистая липа. Сквозь листву проступает предутреннее небо. Звёзды уже потускнели, и только одна всё ещё ярко светит прямо передо мной.

— Папа, а что это за звезда?

— Обозная.

Когда-то, ещё до того, как я родилась, папа был лётчиком, и он знает множество интересных историй. Только рассказывает он их, когда собираются его друзья.

— А почему её называют обозной?

— Почему? В былые времена, когда ещё не было железных дорог и автобусов, грузы перевозили на тёлегах, запряжённых волами. Опасаясь разбойников, люди ездили не в одиночку, а группами. Такая группа повозок называлась обозом…

Папа замолкает. Его лицо на минуту освещает малиновый огонёк спички. Красная точечка тлеющей сигареты в густой тени лип похожа на светлячка.

— …На телегах сидели люди с ружьями наготове. Они везли зерно и другие товары к берегам Эгейского моря. Так как днём было жарко, ехали обычно ночью. И все по этой звезде ориентировались. Оттого её и прозвали обозной.

— Папа, а в те времена люди ходили на рыбалку?

— Ходили. Только ловили тогда неводом.

— А что это такое?

— Что, невод? Это такая сеть. Её бросали на воду, затем тянули к берегу. Если какую рыбу удавалось накрыть, её вытаскивали.

Тем временем прибыл ещё один рыбак. Он бесцеремонно подсел к нам, прикурил от папиной сигареты и хриплым голосом спросил:

— Куда?

— Под Казиче́не.

— Имеет смысл?

— Говорят.

— Я и сам туда собрался, но кто его знает… Я большей частью на Криви́нские пруды езжу. Там такой окунь идёт — с пол-литровую бутылку.

— На белого червя?

Незнакомец пренебрежительно пожал плечами.

— А на что же ещё? Окунь только на белого червя берёт. И то не всегда. Капризная рыба. Иной раз как начнёт клевать — не успеваешь в садок складывать. А бывает, что сам клюёшь носом.

— А! Вы уже здесь?

Это дядя Рангел. Он в шортах, перешитых из старых офицерских брюк. На нём какая-то матросская тельняшка и традиционная соломенная шляпа. Я только сейчас заметила, что при ходьбе он ступает как-то внутрь и тяжело раскачивается из стороны в сторону. Дядя Рангел сел возле нас, поставил удочку между коленями и ущипнул меня за нос.

— Тебя-то я никак не ожидал видеть.

— Почему?

— Мне бы в голову не пришло, что ты так рано встанешь.

— Я могу встать ещё раньше! — прихвастнула я.

Теперь, когда я стала заправской рыбачкой, для меня такое невинное хвастовство, по сравнению с тем, что говорят другие, вполне простительно. Рыбаки вообще любят пыль в глаза пускать. У них карп с поросёнка, кефаль обычно величиной в руку, а судак в Бата́кском водохранилище толстенный, как китайский термос. Но об этом рыбаки обычно рассказывают очень цветисто, их сравнения бывают на редкость удачны.

Дядя Рангел достаёт из рюкзака промасленный свёрток, разворачивает его и суёт мне в руку большой кусок слоёного пирога.

— На́, подкрепляйся, и посмотрим, кто съест больше.

— М-м! Не хочу! — говорю я в ответ, и мой рот наполняется слюной: при этом я посматриваю на папу. Он улыбается и кивает головой: бери, дескать.

Я беру тёплую баницу и запускаю в неё зубы.

Даже не подозревала, что в такую рань можно с таким аппетитом есть. С этой баницей в четыре часа утра не может сравниться никакая другая еда, хотя мама по части готовки большая мастерица. Что бы она ни сделала, всё ужасно вкусно.

Из-за поворота показался большой красный автобус. Мы поглядели в ту сторону и с удивлением увидели, что почти все садовые скамейки заняты рыбаками. Никто и не заметил, когда их столько нашло. А может, только я одна не заметила.

— А где же Афанасий? — заволновался дядя Рангел. — Ещё не хватало, чтобы он опоздал.

В это время мимо нас проходил усатый кондуктор в форменной фуражке.

— Куда идёт этот автобус? — спросил папа.

— В Горни Ло́зен.

— А следующий когда будет? — вмешался дядя Рангел, торопливо проглотив последний кусок баницы.

— В пять, — ответил усатый и удалился.

Папа и дядя Рангел переглянулись и тут же одновременно посмотрели на часы.

— Сколько сейчас, папа?

— Без пяти четыре.

— Точно четыре! — сказал дядя Рангел.

— У тебя солонка, а не часы! — заметил папа.

— Это у тебя солонка. Я только что проверял их по радио.

— А ты вообразил, что тебе скажут точное время в три часа? — бросил папа с весёлой улыбкой.

Трудно сказать, сколько продолжался бы этот спор, если бы не раздался предупредительный рык автобуса. Мы втроём растерянно переглянулись.

— Будем садиться, что ли? — спросил папа. — Но мы даже не знаем, куда ехать.

Тем временем автобус мягко тронулся с места. К нему уже подбежал какой-то долговязый человек. В свете уличного фонаря блеснули толстые очки, и мы услышали голос Афанасия:

— Эй! Пошевеливайтесь, а то опоздаем!

— Сам опаздывает, а мы… — недовольно буркнул дядя Рангел и ринулся к автобусу.

Мы с папой тоже не растерялись и бросились за ним следом.

Папа, конечно, догнал машину первым и, поймав меня за руку, втащил на подножку. Дядя Рангел схватил меня под мышки, и вскоре мы, запыхавшиеся, молча тряслись на задних местах автобуса.

— Терпеть не могу копуш! — начал Афанасий. — Видишь, что автобус трогается, что тут медлить!

— Это я медлю? — возмутился дядя Рангел. — Мы его ждём битых полчаса, а он…

— Меня ждать нечего! Я человек точный!

— Хватит! Не выводи меня из терпения!

— И ты меня тоже! — Афанасий примирительно улыбнулся. — Четыре билета до Вра́ни, — сказал он кондуктору и обернулся к папе. — Давай мелочь, а то у меня пятёрка!

Так началось это воскресенье.