С привкусом пещерной соли

Глава 9. Ловушка

Когда сели батарейки в первом фонарике, Наташка не стала включать второй.

Вряд ли возможно подсчитать, сколько времени прошло, пока душащий комок рыданий в горле хотя бы немного рассосался. Не меньше времени ушло на проклятья всего живого и неживого, а потом на то, чтобы просто равнодушно валяться на камнях, не обращая внимания на холод, и разрывать тишину периодическими приступами то ли всхлипываний, то ли смеха. Со временем сил ни на что не осталось. Пару раз окружающие стены расплывались и вокруг начинали шевелиться неясные фигуры, длинные щупальца и кольца расплывающегося белесого дыма.

Тогда она вздрагивала, просыпалась и понимала, что это был сон.

О ждущем впереди она позволила себе подумать только раз, в самом начале. Наверное, пропавшего человека станут искать, наверное, аквели рано или поздно поймут, где искать, и кто знает, может, среди них существуют проводники, хорошо ориентирующиеся в пещерах. Нужно просто подождать.

Наташка давно уже не вспоминала, что бывают чудеса. Ежедневные новости о множественных катастрофах, убийствах, отравлениях, несчастных случаях практически полностью лишили ее веры в существование мизерного процента счастливых исходов — счастливые истории ценились куда меньше кровавых и душераздирающих, поэтому практически никогда не попадали на экран и страницы газет.

Кричать она не смогла. Вначале из-за боязни показаться смешной, если вдруг выяснится, что ловушка всего-то в минутах пяти от выхода из Ракушки. Вернее ей до нервного тика хотелось верить, будто достаточно крикнуть и ее услышат. Но стоило всего разок попробовать, чтобы до жути испугаться своего собственного голоса — этого скрипящего, животного звука, который не мог принадлежать разумному человеку, а принадлежал совсем другой, совершенно незнакомой, слабой и отчаявшейся девушке. И судя по голосу, девушка была обречена.

Поэтому потом она не кричала, так как вместо ее голоса звучал чужой, который никак не мог позвать на помощь, а мог только сбить с толку.

Наташка не знала, сколько прошло времени. Она не думала.

Желудок требовательно сжимался и ныл от голода, но еды не было, зато в ловушке нашлась вода — по стене в углу стекала тонкая струйка ледяной жидкости с металлическим, как у вод моря, привкусом. Слишком тонкая струйка. Слишком медленная, чтобы набрать в ладонь, так что приходилось слизывать капли со стены, но если это делать долго, жажда на время отступала.

Проснувшись в очередной раз и увидев, что кошмар наяву ничуть не отличается от того, который приходит во сне, Наташка села, машинально растирая пальцами запястья — одежда плохо защищала от всепроникающего холода камней, которые возможно вообще никогда не впитывали в себя тепла. Почему-то руки мерзли больше всего, иногда даже казалось, что их уже нет.

Вскоре заболело горло, голова кружилась, лоб пылал и Наташка успевала поймать след расплывчатых предположений, что по крайней мере умрет она не от голода. Впрочем… лучше сделать вид, будто о смерти вообще не имеет смысла думать. И вообще… думать — зачем?

В очередной раз Наташка постаралась завернуться в кофту тщательнее, обмотаться ею в два слоя, желательно с головой и ногами, забывая, что размер кофты ничего подобного сделать просто не позволяет.

Она натягивала края на колени, сгибала пальцы, прятала руки подмышки и вдруг замерла.

Причина нахлынувшей нервозности мгновенно обрела объяснение — к ней приближалась темнота. Та самая субстанция, от которой удалось сбежать, когда Наташка в первый раз свалилась вниз. То ощущение чужого и неправильного, которое она хотела обойти как можно дальше. Хотела обойти так сильно, что даже не задумалась, насколько опасно сходить в лабиринте незнакомых пещер с более-менее прямой дороги. Ей просто хотелось оказаться в другом месте. И у нее получилось. В тот раз.

Но в этот убегать некуда.

Наташка съежилась и замерла. Тишина смыкалась вокруг плотным коконом, неподвижным и крепким, так что ее стенки не нарушало даже Наташкино дыхание, которое вдруг истончилось и практически замерло.

Темнота нарастала и оставалось только затаиться, сжаться и замереть, стараясь стать как можно незаметнее. Кричать, звать на помощь или рыдать ей и в голову не пришло.

А потом послышались они… Звуки.

Шлёп. Шлёп.

Будто человек в ластах неуклюже ковылял по пещере, и мокрые ласты прилипали к камням.

Шлёп.

Оставляли за собой влажные следы величиной с блин.

Шлёп.

Спрятаться было мало. Отсутствие дыхания — такая мелочь для темноты, которая ищет живое тепло. Идёт в сторону живого не на звук, а на нечто совсем другое… Наташка вздохнула и желание жить вопреки всему подсказало единственный возможный выход. Раньше она спряталась, заглушив издаваемые телом звуки, и теперь могла сделать только одно — полностью перестать думать. Остановить момент, поймать муху в вязкую янтарную паутину. Перед глазами возникла выдуманная пустая стена — бескрайняя однородная серость без веса, объема, вкуса и запаха. Застывший туман стоял вокруг, не двигаясь, не меняясь, не существуя.

В какой-то момент Наташки на самом деле не стало.

Долго-долго.

Наступала темнота…

Очнувшись в очередной раз на камнях, Наташка подскочила, но голова так сильно кружилась, что она опустилась на колени, упираясь руками в камни перед собой. И только тогда поняла, что чужое исчезло, вероятно, не обнаружив ее местонахождение, поэтому все хорошо. Как ни удивительно, в этот самый момент, в темноте, пойманная в ловушку, голодная и больная Наташка ощутила себя практически счастливой. И совершено опустошенной, будто внутри все перегрелось и испарилось. А может, вытекло тонкой струйкой, как вода по стене.

Неизвестно, сколько времени она оставалась без сознания. Еще сложнее объяснить произошедшее, да и вообще, не пора ли признать, что просто начались галлюцинации?

Равнодушно размышляя о вероятности сойти с ума, она услышала чьи-то шаги, вполне себе человеческие. Гул шагов скользил по камням, и, казалось, камни взбудоражено вздрагивают под ладонями.

— Я здесь, — крикнула Наташка и раскашлялась, потому что горло дёрло с ужасной силой. Впрочем, кашель тоже звук, на который можно идти.

Человек был один. Он медленно спускался сверху, и с первого взгляда узнав Гонзу, Наташка даже не удивилась. Он был в ярко-голубом спортивном костюме со светоотражающими полосами на рукавах, в руке сжимал ручку огромного шахтерского фонаря и по спуску шел, держась за веревку. Без страховки аквель соваться сюда не стал и, судя по обмотанным вокруг тела ремням и блестящим карабинам на поясе, с альпинистским снаряжением знаком был куда ближе, чем Наташка. Практически на Ты.

Вместо облегчения Наташка испытала досаду. Если бы она могла выбрать себе спасателя, Гонза оказался бы в числе последних.

Дойдя до обрыва, сопровождающий остановился, никаких победных возгласов по случаю удачного окончания поисков не издал, впрочем, как и любых других звуков, а просто посветил фонарем, минуту помедлил, а потом отступил два шага в сторону, к широкой выемке в камне, где осторожно присел на корточки, а фонарь поставил возле левой ноги. Никаких других действий он предпринимать не стал, а только молча смотрел на Наташку и его подбородок дергался, как от приступов ярости.

Наташка не сдержалась первая и очень громко, хрипло, но с облегчением вздохнула. Не больше. Отвечающий за слепое выживание инстинкт требовал немедленно начинать умолять нависающего сверху Гонзу спасти ее и готов был предложить в обмен что угодно. А разум убеждал — если уж он ее нашел, то не для того, чтобы оставить подыхать от голода. Хотя… кто знает, возможно, он из личной неприязни действительно способен оставить человека умирать медленной смертью и, вспоминая об этом по вечерам за бокалом Полнолуния, станет всего лишь довольно ухмыляться? Может, даже тост поднимет?

Но если честно, Наташка никогда не верила, что аквель способен на хладнокровное убийство.

Гонза перестал на нее глазеть и принялся осматриваться. Изучил отвесные стены, яму, в которой сидела Наташка и довольно хмыкнул.

— Вот и отлично, — сказал с улыбкой, от которой даже по замерзшей коже пошли мурашки. — Место и атмосфера вполне подходящие, чтобы преподать тебе хотя бы один настоящий урок. Один из сотни тех, что ты заслужила.

В отличие от Наташки, Гонза голос не приглушал и она на секунду закрыла глаза только оттого, что услышала доказательство — рядом действительно другое человеческое существо, живое, с кровеносной системой и качающими воздух легкими. Теплое. Она больше не одна.

— Придется воспользоваться единственным методом, который ты понимаешь. Когда я предупреждал, чтобы ты не смела высовываться за пределы Ракушки, я имел в виду именно то, что сказал. Ни шагу. За пределы. Коридоров, — скучно продолжил он. Судя по позе, Гонза никуда не спешил и вообще расположился надолго. Руки он положил на колени, спокойно и расслаблено, ведь это обычное дело — читать нотации человеку, последние сутки пробывшему в уверенности, что скоро умрет не самой легкой смертью.

— Если ты не поняла, что тебе было сказано, надо было переспросить. Я прекрасно умею объяснять простейшие вещи даже полным идиотам, — так же равнодушно говорил он. — В моей роли сопровождающего существует единственный недостаток, который меня очень раздражает — я не могу наказывать своих подопечных. Никак. — Тут он замер, вздохнул и Наташка увидела, что ярость в глазах спасателя усиленно борется с самоконтролем. Гонза чувствовал что угодно, кроме радости или облегчения оттого, что спас человека. Или… не спас?

Он дернул головой, не позволяя себе сорваться на крик, который видимо, старательно разрывал его легкие.

— Что можно сделать человеку, который приехал к тебе в гости, но ведет себя совершено по-свински? Давай-ка подумаем вместе, ведь иногда тебе хватает ума на такое простейшее действие — думать? Итак, вот наш гость. Хозяева дома его приютили, заботятся о нем и развлекают, как могут, но человек крайне недоволен. Его ничего не устраивает. Для того чтобы наполниться презрением к хозяевам ему достаточно одного понимания, что те живут не так, как хотелось бы гостю. Они, эти придурки, видите ли, придумали свои правила! Гостя совершенно не интересует, как мило хозяйка пишет пейзажи или вышивает на пяльцах. Не колышет, насколько красивые стихи слагает хозяин, и не умиляют даже пухлые хозяйские дети. Нет… гостю нужно совсем другое. И он лезет в хозяйскую корзину с грязным бельем и в мусорное ведро. Но даже этого ему мало — ночью он идет в хозяйскую спальню, чтобы подсмотреть — что и как именно они проделывают в кровати? Насколько все происходящее мерзко? О, да, это то, что докажет гостю, что любой дом на земле по сути декорация, за которой возвышаются только кучи гавна. Описание доступно для твоих мозгов? Не очень-то приятные гости, как ты думаешь?

Наташка молчала.

— И главное — выгнать некуда. Ну, раз уж сглупили и сами приняли гостя, никто же не заставлял! Вот и приходится терпеть, хотя так и тянет запереть в чулане до конца визита. Ведь если, свалившись с крыши, на которую гость залез, пытаясь обнаружить очередной грязный секрет, он сломает себе шею, виноватыми останутся хозяева. Так что нет, не в чулане. Лучше запереть в подвале! И плевать, что потом другие гости пустят слухи, пятнающие и без того далеко не белоснежную репутацию хозяев. Совершенно необоснованно пятнающие! Так что жаль, в доме наказать гостя невозможно.

Он наклонил голову вбок.

— Но сейчас мы не в доме, — вкрадчиво сообщил куда-то в сторону.

Наташка еще раз вздохнула и встала на колени. Не потому что собиралась его умолять, а потому что просто не смогла подняться на ноги. Даже так ее шатало из стороны в сторону, потому она опустилась обратно, устало уронив руки.

— И раз уж мы… на прогулке, займемся чем-нибудь… нетипичным. Повторением пройденного материала, к примеру. По нашим аквельским правилам, — тон сменился на заговорщицкий, отчего стало еще неуютнее. — Я тебя научу. Для начала будь так любезна, повтори, что тебе было сказано делать, пока я отсутствую?

Фонарь горел ярко, но так недоступно далеко, что Наташке хотелось как бабочке броситься вперед и прижаться к стеклу лбом.

— Нравится молчать? Отлично! Если сейчас я ничего не услышу, то развернусь и отправлюсь на ужин. Самое время. А тебя оставлю на пару дней тут. Воды так и быть, дам. Ну? Ты думаешь, я шучу? — он посмотрел Наташке прямо в глаза. Фонарь светил в лицо Гонзы снизу, под тем самым углом, которого никогда не бывает в природе, поэтому освещенное таким образом лицо кажется страшным. Вот уж точно…

— Что я должна сказать? — наконец, заговорила Наташка, потому что ни единой секунды не сомневалась, что он способен оставить ее здесь одну. Оставить умирать — нет, но на время в качестве наказания — запросто.

И ей даже нечем пригрозить!

— Хорошо. Собери всю свою сообразительность, заткни все свои феминистичные дыры, из которых так и прет высокомерие и хамство, а потом припомни, как воспитанные люди разговаривают с теми, кто из вежливости не сумел отказать от приглашения в гости. Дам тебе немного времени подумать.

Когда он встал, Наташка чуть не вскрикнула. Чуть не стала просить, а может, даже умолять не оставлять ее одну. Только не снова, только не сейчас!

Однако Гонза уходить не стал, а просто пододвинулся немного в сторону и стал копаться в рюкзаке. Потом уселся на прежнее место и достал что-то из кармана.

Конфету. Это был первый раз, когда Наташка увидела, как он ее разворачивает. Три коротких, выверенных движения, змеиный бросок — и конфета засунута за щеку, а обертка протянута вперед и отпущена в воздух. Через несколько секунд парения бумажный квадратик упал прямо перед Наташкиным носом.

— Я слушаю, — сообщил Гонза, практически разваливаясь наверху и вытягивая вперед ноги, которые почти свисали с края откоса.

Наташка закрыла глаза и старательно заставила себя заткнуться раньше, чем произнесла вслух все то, что ей ужасно хотелось произнести.

— Я не совсем понимаю, что именно ты хочешь услышать…

— Еще раз повторяю — специально для скудоумных — я хочу услышать, что именно тебе было приказано перед тем, как я уехал, — равнодушно сообщил Гонза, слегка дергая ногой. Казалось, ему скучно.

— Ты запретил мне лезть, куда не просят, — с трудом выговорила Наташка.

— Еще.

— Запретил отходить от Рафы.

— Еще.

— Все. Больше ничего.

— Еще, — надавил он. Наташка снова закрыла глаза.

— Это все, что я слышала, — тихо сказала она.

Через мгновение Гонза подскочил и принялся быстро отряхивать со штанин каменную крошку.

— Отлично. Я вернусь завтра, и мы продолжим наше крайне полезное для обеих сторон общение.

— Не надо, — тут же вырвалось у Наташки.

Он молча поднимал рюкзак.

— Пожалуйста, — сказала Наташка.

Гонза повернулся спиной и медленно побрел верх по склону.

— Нет! — уже не сдерживаясь, крикнула Наташка. — Не оставляй меня!

Он молча уходил.

— Ты, урод, не оставляй меня, не смей меня здесь оставлять! — кричала она, упираясь в землю ладонями, от дикого желания придушить эту сволочь пальцы сводило судорогой. От камней на коже оставались царапины, но сейчас ее больше волновало совсем другое. — Мне страшно! Эта штука, которая здесь ходит — я больше не могу ее слышать! Не смей меня оставлять с ней один на один!

Гонза замер так же резко, как из нее вырвалось признание в этой своей страной фантазии. Наташка никогда не давала другим повода думать, что подвержена каким-то вполне человеческим страхам или комплексам. Никому и никогда нельзя протягивать ключи от своих подвалов, чуланов и чердаков, потому что это твоя слабость, на которой противник обязательно сыграет в своих интересах. Но сейчас страх перед этим шлёп оказался куда сильнее здравого смысла.

— Что ты сказала?

— Не смей меня оставлять один на один с этим… с этим куском темноты, который шлепает как огромная, мать твою, лягушка и… и просто сводит с ума! Хочешь выпендриться, показать, какой ты крутой? Да, сейчас отличный шанс, заслужил, давай, издевайся! Самое время поднимать самооценку! У тебя полно возможностей, давай, дерзай, такой случай, конечно, я понимаю, сложно удержаться. Но не уходи, слышишь? Не оставляй меня здесь, я прошу тебя! Не смей!

Он оглянулся и почти выругался, но сдержался.

— Когда ты слышала это… эту странность?

Наташка открыла рот, но Гонза уже не обращал внимания на стремительный поток угроз вперемешку с оскорблениями и просьбами, а очень быстро оказался на краю и, отцепив от пояса один из ремней на веревке, сбросил в яму.

— Застегивай вокруг пояса, — приказал он. Наташка замолчала и еще почти минуту пыталась понять, не очередной ли это злой розыгрыш и не улетит ли веревка, если она протянет руку и попытается ее ухватить.

— Так ты идешь или остаешься? — судя по голосу, ждать долго Гонза не собирался.

Она молча схватила веревку и непослушными пальцами принялась выпутывать из узла ремень.

— Когда ты слышала эту непривычную… эту тишину? — тем временем спросил Гонза, снова присаживаясь на корточки. Однако теперь он был так напряжен, что Наташка удивилась — неужели пять минут назад этот самый человек как ни в чем не бывало зевал тут от скуки?

— Недавно… Не знаю сколько точно. Оно прошло мимо, но мне показалось, дурость, конечно, но не выходит из головы. Мне показалось, что оно… меня ищет, — еле слышно выдохнула она очередное безумное признание и надо сказать, в этот раз оно далось ей куда легче.

— Шевелись, — тут же подстегнул Гонза.

Наташка с трудом застегивала ремни, надеясь, что правильно одела эту дурацкую штуку, похожую на те, которыми размахивают перед камерой в передачах о спасателях.

— Готова?

— Да.

Он схватился за веревку.

— Помогай, упрись ногами в стену и иди вверх.

Как ни странно вверх она влезла очень быстро, но зато потратила последние силы и тут же, на спуске опустилась на колени, а потом свалилась на бок, привычно ощущая под щекой замороженный камень. Вдруг на шею сильно надавила рука — Гонза прижимал ее к земле.

— Сразу запомни, — прошипел на ухо, сопровождая угрозу очередным нажатием и Наташка на секунду задохнулась, — если ты еще раз выкинешь нечто подобное, я тебе клянусь, слышишь? Клянусь, что ни шагу не сделаю, чтобы тебя найти! Больше и пальцем не пошевелю, поняла? И никого другого не пущу! Когда у тебя в очередной раз засвербит в заднице, советую вспомнить, как ты тут сидела, и в деталях представить свою смерть. Представить, как будешь подыхать с голоду, потому что больше никто не придет. И не дай Бог тебе решить, что я шучу. Ты поняла?

— Да, — сказала Наташка, только чтобы заставить его замолчать.

— Вставай, — рука убралась с шеи и тут же перехватила ее локоть. Они спешно поднялись наверх по склону и вышли на более ровную поверхность. Там Гонза достал из рюкзака еще один крепящийся на голову фонарь и протянул Наташке.

— Иди за мной и молчи. Я сейчас не в настроении тебя ни слышать, ни видеть. Поняла?

— Да, — устало повторила Наташка, у которой в данный момент тоже не было ни малейшего желания находиться в столь изысканном обществе. Но сначала нужно добраться до Ракушки. В безопасность.

И они куда-то пошли.

Теперь Гонза выглядел очень напряженным. Все вылетающие из его рта звуки походили на резкие окрики или в лучшем случае на приказы.

— Не топай. Не задерживай. Обойди тут. Мы не так быстро идем, чтобы пыхтеть, как после стометровки.

Наташка молчала, прилежно плелась следом, стараясь не спотыкаться, и одёргивала собственную руку, которая периодически поднималась, намереваясь дотронуться до его плеча, чтобы убедиться — он живой, настоящий. Рядом человек, человек. Живое разумное существо, умеющее говорить. Ей не мерещится!

Потянувшись в очередной, бесчисленный раз она все-таки не удержалась и схватилась за него, сжимая ткань куртки изо всех сил.

— Что? — зашипел Гонза, останавливаясь. Наташка зажмурилась от направленного в глаза яркого света фонаря.

Минуту он молчал.

— Ты что-то слышишь? — вдруг очень серьезно спросил.

— Не знаю… Это тревожное что-то, чужое, неестественное. Я не понимаю. Просто бред…

— Где оно? — нетерпеливо перебил Гонза.

— Там, — Наташка показала вперед и заметила, что ее палец дрожит. Потом увидела, что все так же, с отчаянием утопающего, цепляется за его плечо.

— Оно идет… — вдруг охнула. Перед лицом в свете фонаре расцвел дымный цветок из выдыхаемого пара. — Быстро… очень быстро.

Гонза чертыхнулся, но шёпотом. Фонарь заметался по сторонам, выхватывая стены, камни, путь назад и никаких коридоров поблизости.

Потом он дернул Наташку, заставляя отцепиться от куртки и потащил в сторону. Оказавшись за большим валуном, Гонза резким движением плеча сбросил и быстро затолкал в выемку под камень рюкзак, потом выключил фонари и судя по звуку, запихнул туда же. Наташка снова осталась в темноте и судорожно оглядывалась по сторонам.

Ее потянули вниз. Гонза протиснулся в щель между валуном и стеной пещеры и дернул Наташку, принуждая сделать то же самое. Места оказалось очень мало, пришлось тесно прижиматься к нему и руки опускать вдоль его боков, потому что остальные места уже оказались заняты другими частями его тела. Почти ледяной камень под коленями и невероятно горячий человек вплотную создавали редчайший контраст, такой же невероятный, как все происходящее. Разве что со знаком плюс.

А потом стало слышно, что оно приближается.

Наташка непроизвольно задрожала. Гонза обхватил ее за плечи и притянул к себе, уже откровенно обнимая. Задышал у шеи, и Наташка не столько услышала, сколько почувствовала слова по шевелящимся у мочки губам.

— Не слушай, — беззвучно приказал он. А потом накрыл рукой ухо и крепко прижал ее голову к своей груди.

Темное приближалось, камни откликались на это приближение глубинным глухим гулом, и Наташка не могла, как в прошлый раз исчезнуть, стать серой бесконечной стеной, не могла высохнуть, прикинуться пустотой, потому что сейчас рядом с ней находился живой человек. От него несло жаром, и его сердце билось.

Билось сердце. Наташка крепко зажмурилась, прижалась правым ухом к его куртке и прислушалась. Биение пронизывало ее голову и упиралось в буфер — его ладонь у левого уха, отскакивая и мгновенно возвращаясь обратно. Звук за звуком, раз за разом, замыкаясь в бесконечный круг. И снова.

Наташка перестала опираться на руки, навалилась на Гонзу, а потом обняла его за талию, сцепив за его спиной пальцы в замок. Так слушать оказалось куда удобней.

Ни разу за всю свою жизнь, даже упражняясь в постели, Наташке и в голову не приходило такой нелепой мысли — подстраивать своё сердцебиение под стук сердца партнера. Но сейчас проделать нечто подобное казалось делом первой необходимости. Подстроиться под него, вплести себя в стальной узор чужой уверенности, замаскироваться, а лучше просто раствориться. Стать одним.

Прячься. Гонза что-то говорил над ее головой, так же беззвучно, одними губами и ей показалось, что это попытка успокоить, но очень странная попытка. Будто он повторял: «Прячься». Совершенно нелепый совет, ведь найди их кто-нибудь, первым обнаружат именно его.

Вероятно, стоило верить своему чутью больше, с ослиным необъяснимым упрямством пытаясь заставить свое сердце биться в другом ритме, Наташка вдруг поняла, что он имел в виду.

Прячься за меня.

В этот момент Наташка решила, что, пожалуй, никогда раньше не была ни к кому так близко, как сейчас к Гонзе, потому что никогда раньше ей не хотелось стать просто чьим-то продолжением. Это было больше, чем секс.

Когда шлепающие звуки стали очень отчетливыми, Гонза так сильно вжал ее голову в свою грудь, что Наташке показалось — сейчас его ребра разойдутся и получится услышать биение сердце безо всяких помех — прижавшись ухом прямо к нему.

Темнота принюхивалась, безучастно ловила признаки жизни и прислушивалась, ища единственное, что ее привлекало возле Ракушки. Но Наташка уже исчезала, растворялась в чужом пульсе. А потом просто перестала существовать.