Саалама, руси

25 ноября 2014 года. Вторник. Москва. Восемнадцатая городская больница. 10:25

Ливанская захлопнула за собой тяжелую скрипучую дверь — сразу стало теплее. Вообще-то она ожидала, что в ноябре в Москве будет совсем не жарко, но физически все равно оказалась не готова. Она стала совсем «африканкой»: привыкла к пустыне, к москитам, чистому небу и палящему солнцу. В холодном, слякотном, заволоченном тучами городе ей было неуютно. Но предстояло привыкать.

— Я тебе не верю, — Сергей посмотрел как-то странно, удивленно. — Ты шутишь, ты не сможешь уехать! — мужчина бросил на койку машинально прихваченный из смотровой стетоскоп.

— Какие, к черту, шутки? — Ливанская мрачно кинула в раскрытую сумку засаленный пыльный пакет — личные документы (они хранились в запертом шкафу, в госпитале). — Хватит с меня.

— Рита, ну ты что? Я понимаю, ты расстроена, — он мягко заговорил, одновременно цепко сжав ее предплечье, и попытался заглянуть в глаза.

— Я не расстроена, — сухо отрезала молодая женщина, бросив на него короткий злой взгляд. Было бы чему расстраиваться: умер старик Маххамед. Давно пора — возраст, гепатит, больной желудок. Следовало ожидать. Просто еще один сомалиец.

Серый камень, третий от края, шершавый сверху и отколотый по краю.

Ливанская тряхнула головой:

— Я просто устала, — и вдруг с неожиданной ненавистью выкрикнула: — Хватит с меня! Я устала от смертей, от заразы! Почему у них у всех зараза?! СПИД, гепатит. Я устала бояться! — она невольно сжала руки в кулаки — на кистях выступили сухожилия, вздулись вены. — Я устала копаться в дерьме и крови, боясь что-то подцепить. Устала от того, что тут без конца стреляют. Хватит! Я отдала этой гребаной стране шесть лет.

Мужчина не отвечал, и она замолчала. Выдохнув с какой-то тупой безысходностью, покачала головой и, стирая со лба пот, тихо, сквозь зубы, закончила:

— Я ненавижу этих проклятых фанатиков. Все, с меня хватит. Я правда уезжаю.

На следующий день вся больница провожала Ливанскую, стоя перед зданием госпиталя. На улице бегали и визжали черные детишки, не понимающие, что случилось, и почему вдруг собралась такая толпа. Лисото обнимал её со слезами на глазах. А потом молодая женщина бросила короткий взгляд на унылую запыленную улицу и отвернулась, глядя вперед, на дорогу, бегущую к Джамаме.

Она скинула куртку и зябко поежилась. Старое здание восемнадцатой горбольницы нисколько не изменилось.

Почему-то ей хотелось работать именно здесь. В эту больницу она пришла интерном, осталась в ординатуре. Была такая старая добрая традиция, своего рода преемственность: отделение при кафедре, и каждый год с хирургического факультета первого меда лучших студентов направляли именно сюда, под теплое крылышко Олега Анатольевича Валеева. Для всех заведующих интерны — лишний геморрой, а он молодежь любил, приваживал, пробивал бюджетные места.

Сюда же она хотела прийти и сейчас. Хотела увидеть Валеева и, может, еще кого-то из врачей, с которыми работала. Хотя вряд ли ее узнают — кто вообще запоминает временных ординаторов?

Ливанская свернула налево, в узкий коридор с бежевыми стенами, и растерянно замерла. Почему-то она не ожидала, что мог смениться заведующий. Дверь та же, а табличка другая.

— Дина Борисовна у себя, стучите.

Молодая женщина резко обернулась и увидела Ольгу Станиславовну — зава гнойного, хотела поздороваться, но та уже прошла мимо. Она снова перевела взгляд на дверь.

«Вениаминова Дина Борисовна»

Ливанская ее не знала, даже не сталкивалась. Когда она работала в этой больнице, Вениаминовой здесь еще не было.

Пару минут посомневавшись, она решилась и постучала.

Вениаминова оказалась прелестной женщиной. К неожиданной посетительнице отнеслась очень доброжелательно: впустила, предложила чаю, завела долгий разговор. Оказалось, она работает здесь уже больше трех лет. Валеев ушел в Министерство, он теперь, как это говорят, «большой чиновник».

— У нас такой случай был. Я еще молодая была, хохотушка. Вы пейте, пейте чай.

Заведующей было едва за пятьдесят, и выглядела она моложаво. Стриженые волосы хорошо уложены, очки в красивой оправе. Голос мягкий и обволакивающий, располагающий к доверительной беседе. Кабинет при ней сильно изменился: теперь на окнах были ажурные занавески, а в углу стоял большой аквариум, раздражающий шумом насоса.

— Впрочем, мы все такие были, — Дина Борисовна, ударившись в воспоминания, взмахнула полной рукой, — даже инструктор — мальчишка-мальчишкой. Он мне глазки строил, — заведующая покраснела, как девчонка, и Ливанская спрятала усмешку.

Удивительная тема вдруг всплыла в разговоре — в коммунистической юности своей Вениаминова была туристкой-альпинисткой, объездив с клубом «Маячок» весь Урал, а Ливанская в студенчестве тоже лазила по горам. Это общее увлечение расположило заведующую к посетительнице куда лучше долгих обсуждений бывших коллег. От воспоминаний у женщины раскраснелись щеки и загорелись глаза.

— Вы не поверите, мы уже так устали на третий день, — она подошла к аквариуму и включила свет, отчего серые невыразительные рыбки взволнованно заметались: — Идем и уже сами не знаем, чего ищем. До города-то рукой подать. А огней все нет. Ну, решили разбивать лагерь: палатки кое-как поставили и спать легли. А утром встаем, — Вениаминова звучно хлопнула в ладоши и рассмеялась, — а вокруг палаток народ. Люди автобус ждут. Мы лагерь разбили прямо посреди города! Вы представляете, они на работу едут, а на автобусной остановке палатки стоят!

Ливанская рассмеялась, плеснув чаем на подлокотник кресла. Но заведующая не обратила внимания. Она вообще оказалась удивительно терпима. За годы, проведенные в Сомали, молодая женщина стала здесь совсем чужой. Как-то подзабылись нормы поведения. Совершенно автоматически она ставила чашку на колено, а не на блюдце. К тому же, появился акцент: она чаще говорила по-арабски, чем по-русски. И представления о медицине теперь были соответствующие, пещерные. А еще ей постоянно было холодно. И молодая женщина сидела, не снимая теплую куртку. Вениаминова даже будто невзначай щелкнула переключателем, увеличивая мощность маленького обогревателя.

— Сто лет не пила такого чая, — Ливанская уткнулась в чашку и потянула носом теплый согревающий аромат.

— Плохо было с продовольствием? — Дина Борисовна сочувственно протянула руку и придвинула к молодой женщине коробку печенья, будто та была голодающей.

— Последние два года, — та равнодушно пожала плечами и сделала глоток: — Да не то чтобы плохо, просто однообразно. Утром каша, в обед каша, вечером каша, — она с омерзением передернула плечами. — Вообще, даже стыдно было смотреть, как они умирают, и есть самим.

Дина Борисовна села в кресло и несколько минут наблюдала за молодой женщиной, соединив кончики пальцев, а потом задумчиво спросила:

— Вы меня извините, если это нетактично. Но почему вы приехали именно в Россию? Ведь вы… — она вопросительно взглянула, и Ливанская подсказала:

— Полячка. — И покачала головой. — Но, на самом деле, скорее русская.

На похоронах деда Виссариона Рита не плакала.

«Рита». Так звала ее бабушка. Бабушка Вацлава умерла за пять лет до деда. И вот она-то как раз и была коренной полячкой. Детей переправила жить в Польшу еще при Советском Союзе. Там уже внуки родились. Лешек, Вита. И Патрисия — самая любимая.

С родителями Ливанская никогда не была особо близка, с самого детства. Слишком независимая и самодостаточная, она была девочкой деда Виссариона и бабушки Вацлавы. От деда унаследовала характер и страстную любовь к медицине. А внешность — от бабки. Высокая, поджарая, плоскогрудая — настоящая гончая. Непохожая на собственных родителей. Бабушка Вацлава ее обожала.

Виссарион Валерьянович Ливанский умер в возрасте восьмидесяти трех лет, ровно через год после того, как Рита окончательно перебралась в Россию. Почтенный возраст. И почтенная смерть. Тихо, мирно, в своей постели, как и полагается глубоко пожилому человеку — от сердечной недостаточности.

Квартира в Балашихе, по молчаливому согласию родственников, досталась внучке. И была тут же продана. С тех пор Ливанская жила сама по себе — на съемных однушках в Москве.

— Знаете что?

Ливанская вздрогнула и резко вскинула глаза на заведующую.

— Вы мне нравитесь. Я вас возьму.

Молодая женщина удивленно посмотрела на Вениаминову: вот так, с бухты-барахты? Незнакомого человека, проведшего шесть лет в Сомали?

Дина Борисовна увидела ее изумление и совсем по-девчоночьи рассмеялась:

— Я доверяю интуиции. Не люблю брать кого-то по знакомству, — она пожала плечами. — Тем более, вы пришли как раз вовремя. У меня на той неделе хирург уходит. Прямо скажем, сокрушаться из-за его увольнения я не стану, но место нужно срочно занимать. У меня без малого восемьдесят коек и два дежурства по скорой в неделю. Грозятся и третье поставить. Так что график у нас жесткий. Мед книжка у вас готова?

Ливанская усмехнулась:

— Да. Когда приходить оформляться?

1

01 декабря 2014 года. Понедельник. Москва. Восемнадцатая городская больница. 08:25

— Игорь Валентинович, я бы вас попросила.

Молодой парень с инфантильными усиками глянул на заведующую, покраснел и умолк. Дина Борисовна в обращении с подчиненными удивительным образом сочетала природную мягкость и доброту глаз с просто-таки железной волей. Ливанская, молча наблюдавшая из своего угла, усмехнулась: Вениаминову боялись.

Каждое утро в общей хирургии начиналось с пятиминутки у заведующей. Зал был полон и гудел, как улей. Пузатые хирурги с категориями важно восседали у стола заведующей. Молодые неловко мялись на жестких стульях у окна, теребя на коленях истории болезни.

На новенькую никто не обращал внимания. Она сидела в самом темном углу, поджав ноги, и разглядывала будущих коллег. Был понедельник — время подбирать хвосты. Пятью минутами не ограничатся.

Обсуждали все подряд: от сроков доставки крови до проблем с графиком. Дежурные отчитывались за выходные — ушел вроде бы стабильный пациент, случай предстояло разбирать.

Дина Борисовна выслушивала, сверяла данные по движению больных, утверждала списки к выписке. Хирургия была заполнена на сто десять процентов. Как это возможно, Ливанской объяснять было не надо. А на что сиденья в коридорах? Еще при ней было такое, что стаскивали вместе четыре скамейки, бросали сверху матрас и клали какую-нибудь старушку, у которой родни поменьше — чтобы не скандалили. И за шесть лет мало что изменилось. Тяжелых — четверть. Реанимация заполнена под завязку.

Перечисление проведенных в субботу операций заняло полчаса. Три экстренные — из-за резких ухудшений. Четверо из прооперированных в тяжелом состоянии, двое — в критическом. В пятой палате старушка уходит — сделать уже ничего нельзя. Родственников предупредили.

— Скорая вообще обнаглела — везет без звонка. Двери распахиваются, а у меня ни одного хирурга на месте! Все операционные заняты, анестезиологов свободных нет.

— Кровь привезли поздно. Но я уже замучился ругаться. Дина Борисовна, хоть вы повлияйте! Обещали в три, привезли в семь. Ну как так работать?!

Вениаминова спокойно кивала, делала какие-то пометки, хотя даже у Ливанской уже голова шла кругом.

— А вы свою переливайте. Вам не впервой. — Высокий дородный мужчина, сидящий, выставив вперед яйцеобразное брюшко, громко хохотнул.

Кто-то посмеялся, но большинство стушевались. В чем шутка, Ливанская не поняла, но, судя по тому, как отчаянно покраснел молодой врач, жаловавшийся на службу крови, она была не слишком корректной.

— Степан Наумович, вы… — молодой человек хотел было ответить, но прикусил язык.

Мужчина барски откинулся на стуле, высокомерно оглядев аудиторию. Те, кто смеялись, ответили ему подобострастным взглядом. Остальные предпочли отвести глаза. Степан Наумович Блажко довольно скривил тонкие губы. Нос у него был длинный, узкий и загибался вниз, странно сочетаясь с полными рыхлыми щеками. А вот голос у мужика бабский. Высокий, противный.

— На сегодня хватит. Ильин, с вами мы еще поговорим, — Дина Борисовна взглянула на дежурного и он понимающе кивнул. — И последнее, — заведующая поднялась и сделала жест по отношению к молодой женщине, — новый хирург на место Иванова, прошу любить и жаловать: Ливанская Патрисия Яновна, — заведующая улыбнулась. Молодая женщина, торопливо спустив ноги с кресла, поднялась и сделала приветственный жест к аудитории.

Прокатился короткий вялый гул, хирурги приняли к сведению, не обратив особого внимания. Ливанская так же безразлично кивнула в ответ.

Ну, вот она и устроилась на работу.

Неделя до понедельника прошла странно: то ли тянулась как год, то ли пролетела за минуту. Она пыталась гулять по городу и, к собственному удивлению, не узнавала улиц. Москва изменилась до такой степени, что женщина смотрела на нее будто впервые. Да и все связи в этом городе Ливанская растеряла. А раньше у нее была куча друзей. О ком-то она забыла сама. Кто-то забыл ее. Устарели телефоны, потерялись адреса. Даже те, с кем она работала в больнице, теперь либо уволились, либо перевелись. Осталась только пара приятелей из подмосковных больниц, да один раз ее на улице остановил громкий окрик:

— Рита-Ливанская, это ты?!

Обернувшись, она даже не сразу узнала махавшую ей женщину. Лялька. В институте вместе учились. Тогда они не особенно общались, но сейчас Ливанская была рада видеть даже Алехину, которая теперь была Самсоновой.

Лялька даже чересчур обрадовалась старой знакомой и трещала без остановки. Ей было скучно. После института она забросила диплом и выскочила замуж. Без интернатуры обучение было потерянными шестью годами жизни, но девушка об этом совершенно не переживала. Она друг за другом родила двоих мальчишек, после чего с чистой совестью села на шею мужу. Салоны, прически, маникюр, детский сад — Лялькина жизнь наполнилась смыслом.

Не то чтобы у них нашлось много общего, но надо было как-то осваиваться.

2

12 декабря 2014 года. Пятница. Подмосковье. Дачный поселок «Осиновка».

Ливанская еще раз сверилась с листочком, постучала костяшками пальцев по деревянной изгороди и, не дожидаясь ответа, распахнула скрипучую калитку.

Домик был маленький, аккуратный. Два этажа, крашеное крыльцо. Палисадник, огород. На дорожке снег утоптан. Женщина втянула свежий морозный воздух. Могучая рябина до сих пор усыпана красными подмороженными ягодами. Солнце слепило глаза, было тихо и спокойно. Действительно, почему бы тут не поселиться? По крайней мере, на выходные. Она зябко поежилась и взбежала по ступенькам.

— Олег Анатольевич, вы дома? — постучала в дверь, толкнула, но было заперто.

— Господи, Ливанская!

Сзади раздалось оханье и грохот. Молодая женщина обернулась, а бывший заведующий отделением общей хирургии восемнадцатой горбольницы, Олег Анатольевич Валеев, уже бросив дрова посреди тропинки, кинулся обниматься.

В его доме было тепло, даже жарко. Валеев как раз топил баню, пожароопасно пристроенную к веранде. Ливанскую он встретил радушно, усадил за стол. Все выспрашивал: откуда адрес взяла, надолго ли приехала, как в Сомали работала.

— Вот уж не думал, что ты вернешься. — Олег Анатольевич вытирал мокрые руки о цветастое кухонное полотенце и задумчиво разглядывал бывшую подчиненную.

— Почему? — женщина потянулась за сметаной — старый холостяк Валеев прекрасно готовил, даже огурцы сам солил. Для нее домашняя еда была чем-то забытым, перенесенным из прошлой жизни.

Олег Анатольевич склонил голову набок, с любопытством ее изучая:

— Ты на меня, старика, не обижайся, но слишком много времени прошло. — Он присел напротив, неторопливо спахивая крошки со стола. — Тяжело привыкать будет. Сама-то как думаешь?

Ливанская, не поднимая глаз, медленно и аккуратно размешала белую гущу сметаны с жирно поблескивающей краснотой борща.

— Думаю, что хватит с меня эпидемий и голода. Все, что могла, я отдала. — Она поднесла к губам ложку с обжигающим супом. — И хочу пожить в мире.

Валеев понимающе вздохнул, побарабанил пальцами по столешнице и поднялся. Молодая женщина не заметила, как он недоверчиво покачал головой.

— У вас курить можно? — и, не дожидаясь разрешения, потянула из кармана початую пачку.

— Да кури, кури, что с тебя взять, — мужчина тихо рассмеялся.

Она с наслаждением затянулась — курево, определенно, стоило того, чтобы вернуться в Москву. Хотя в глубине души было ощущение — в этом городе ей неуютно.

— Сами-то почему ушли? В министерстве больше платят? — Ливанская чуть усмехнулась, сощурив глаза. Валеев тоже посмеялся, а потом вдруг стал серьезен:

— Да нет, знаешь… — он задумчиво посмотрел в запорошенное снегом окно, — просто, наверное, возраст.

— Да бросьте, — женщина выдохнула белую струйку: — Какой возраст? Вам еще оперировать и оперировать.

— Не скажи. Возраст — он не только физический. Знаешь, пока молодой был — оперировал, не задумывался. Не страшно было. А сейчас вдруг жалеть начал. Ты вот пациентов жалеешь? — он внимательно посмотрел на молодую женщину.

Та, не задумываясь, пожала плечами:

— Если каждому сопли вытирать, с ума сойдешь.

— Молодая еще, — Валеев задумчиво улыбнулся. — А я вот жалеть начал. Не могу больше оперировать. На все есть свое время. Так что я теперь лучше с бумажками. Спокойнее на старости лет, — мужчина рассмеялся, и вокруг глаз лучиками разбежались морщинки.

Остаток дня проговорили об общих знакомых. Олег Анатольевич припоминал, кто куда ушел, рассказывал о больнице. Вениаминову знал неплохо и о ней сказал — «мировая тетка». Довольно нелицеприятно отозвался о Блажко, но его он честил, скорее, понаслышке.

В город Ливанская уехала уже за полночь, наевшись на неделю вперед.

3

23 декабря 2014 года. Вторник. Москва. Восемнадцатая городская больница. 10:25

Первые дни работы произвели шокирующее впечатление. Ливанская не осознавала, насколько отстала, пока не встала за операционный стол: методики, материалы, диагностика — все изменилось.

Дина Борисовна это понимала, и в первый же день разложила перед ней колоду цветных буклетов: семинары, курсы, лекции. Молодая женщина записалась почти на половину из предложенного. Стыдно было ощущать себя профаном после стольких лет за операционным столом.

В графике она пока значилась только как ассистент, и это давало возможность освоиться и попытаться влиться в струю. Операции в восемнадцатой горбольнице шли конвейером: на пяти столах с утра почти до самой ночи.

— В этой истории утренних анализов нет. — Ливанская недовольно поджала уголки губ, пролистывая страницы, неаккуратно скрепленные желтым клеем. — И хватит смотреть мне через плечо, читать я умею! Их тут нет.

Сестра досадливо выпрямилась.

— Извините. Девочки, наверное, не успели разобрать. Сейчас я вклею.

Та не ответила, продолжая раздраженно листать папку и вымещать усталость, распекая сестру. Хотя в том, что история была заполнена кое-как, хватало и ее вины.

— Где заключение узистов?

— Какое заключение? — и, не дождавшись ответа, возмутилась: — Это же днем было! А я два часа как на смену заступила.

— А мне какое дело? — вкрадчиво проговорила Ливанская. — Я назначение сделала, в листе оно значится. Мне что, больше делать нечего — только за вами ходить и каждый шаг проверять?

Сестра терпеливо промолчала. Да, это было несправедливо, но в отделении всегда так: одни не делают, а других распекают. У кабинетов узи огромная очередь: платные, бесплатные, по записи, без записи. Раз в пять минут в коридор с окриками: «Ноги, ноги, берегите ноги!» — ввозят каталку, сидящие пациенты торопливо убирают с прохода сумки, дверь распахивается, и очередь приостанавливается на то время, пока будут смотреть пациента из хирургии. У помощника узиста на столе историй сорок, тут забудут, там не вложат, а достается потом сестрам.

Ливанская разочарованно выдохнула и махнула рукой:

— Идите.

Она краем глаза проследила, как захлопнулась дверь, и устало ткнулась лбом в сцепленные пальцы. Было пятнадцать минут двенадцатого, а смена заканчивалась в семь. Значит, еще восемь часов сорок пять минут.

На ней было семьдесят коек, куча бумажной работы. И всего две сестры. В случае чего-то экстренного, если ее сдернут на первый этаж на прием или наверх — в реанимацию, свободного врача вообще не останется. Штат больницы не предусматривал на ночь двух дежурных на этаж. Ливанская устало потерла глаза.

Она специально пришла в смотровую, когда там был один Сергей. Он приехал всего пару месяцев назад и еще не понимал, как врачи измотаны. Но даже он не хотел брать кровь у нее.

— Слушай, иди-ка ты отсюда, а, — мужчина решительно сдернул жгут с руки девушки: — С тебя хватит уже. Смотреть страшно.

— Да ладно, я просто устала. Все же сдают, — Ливанская пожала плечами и не двинулась с места. — Ему какая нужна-то?

— Вторая. У наших нет ни у кого. У Лиз только. Но она сама лежит.

— Как она? — девушка протянула руку, сама стягивая себе предплечье.

— Да так себе. — Мужчина неуверенно замялся. — Слушай, может, тебе хватит?

— Давай-давай. Все равно первая положительная только у меня. Бери, а вечером мне мяса дадите.

Серега рассмеялся. Шутка удалась. Мяса они третий месяц не видели.

Кровь лилась хорошо. Быстро. Вена широкая. Ливанская смотрела, как медленно наполняется пакет. Мало, очень мало.

— Давай еще.

Перед глазами слегка поплыло.

— Рита, Рита! — Серега теребил ее за плечо и совал в нос нашатырь. Омерзительный запах. Ливанская махнула рукой и распахнула глаза.

— Патрисия Яновна, там у Лешина судороги. Седьмая палата. Что делать? — сестра стояла около письменного стола, от нее едко пахло хлоркой.

Ливанская подскочила на месте. И как ее угораздило уснуть? Она мельком взглянула на часы — прошло каких-то десять минут.

— А что с Лешиным? — женщина провела рукой по лицу, стирая усталость и собираясь с мыслями.

— Говорю же, судороги. Идите быстрее.

Впереди еще восемь с половиной часов…

4

26 декабря 2014 года. Пятница. Москва. Восемнадцатая городская больница. 09:30

Смена закончилась четыре часа назад, а она все еще сидела в ординаторской.

— Устали? — у мужчины, присевшего рядом, был мягкий голос. Немного низкий и обволакивающий.

Ливанская оторвалась от кипы историй и справочников, потерла затекшую шею и резко выпрямилась. Человек не может, физически не способен, впитать столько информации сразу. Иногда ей казалось, что она не выдержит и просто сойдет с ума.

Бикметов улыбнулся и поставил перед ней кофе:

— Вы плохо выглядите.

Молодая женщина рассмеялась:

— Вот это комплимент. Спасибо, — взяла стаканчик и отхлебнула.

Хирург смущенно хмыкнул:

— Простите, я не хотел. Не это имел в виду.

— Да ничего, я поняла, что вы хотели сказать. Вы правы. Я уже одурела от учебы.

— Вы работали в Африке, да? — Ринат присел на ее стол, но Ливанская не стала возражать. Красивый мужик. Слегка за сорок. Только очень уж восточный — глаза раскосые, рот чересчур маленький.

— Слухами земля полнится?

Он промолчал и улыбнулся:

— Вам не нравится кофе? — мужчина, извиняясь, пожал плечами, заметив, что она не пьет. — Я не знал, какой принести.

— Да нет, нормально. Я пью черный. Просто за вечер это уже пятый, — Ливанская сделала глоток.

Бикметов оценивающе посмотрел на нее и вдруг резко поднялся:

— Знаете что — хватит с вас. Пойдемте выпьем пива.

Женщина глянула на него и с усмешкой кивнула:

— Ну, пойдемте.

Ливанская быстро натянула брюки и расправила горловину теплого свитера — пожалуй, в холостяцкой квартире Бикметова для нее было чересчур холодно.

— Оставайся. Зачем тебе уходить? — мужчина стоял рядом и наблюдал, как она одевается.

Она улыбнулась и отрицательно покачала головой:

— Не люблю спать в чужой постели. Не засыпаю. Только на своей кровати.

Ринат смущенно замялся, неловко потирая шею:

— Слушай, я хочу, чтобы ты знала: у меня никогда ничего с коллегой не было.

Молодая женщина усмехнулась:

— Я знаю, не переживай. Это я захотела. Успокойся. Ты никому не скажешь, я никому не скажу.

Она уже забросила на плечо рюкзак.

— Погоди, — Ринат выставил вперед руку, перекрывая проход к двери, и тяжело вздохнул: — Ну так же нельзя. Я хочу как-то, — он замялся, подыскивая нужное слово, — по-человечески. Давай, — он наконец поднял глаза, — давай в театр сходим, в ресторан. Цветы, конфеты. Ты прости, я, наверное…

— Все путем, — Ливанская рассмеялась и, отодвинув его плечом, распахнула дверь: — Ничего не надо. Проехали.

Она, не дожидаясь лифта, быстро спустилась вниз по лестнице, села в машину и захлопнула за собой дверцу. Мгновенно закоченевшими пальцами неловко провернула ключ зажигания. Чуть приоткрыла окно и закурила, стряхивая пепел, пока прогревается мотор. Страшно хотелось спать, глаза слипались.

Она положила руки на руль и на минуту прикрыла глаза…

Машина из Джамаме не приходила в деревню второй месяц. Санитар растерянно смотрел на нее от дверей в импровизированную предоперационную.

— Ну и что теперь делать? — Хабиб сморгнул: — А что, правда, последняя?

— Последней не бывает, — Ливанская усмехнулась и подавила зевоту. Дренажи кончились — вчера последняя коробка вышла. — Ну, значит, режь капельницы, — она пожала плечами, продолжая ожесточенно скрести мылом руки.

— Вы его прямо сейчас забираете? Подождать нельзя?

— А чего ждать? — девушка вскинула глаза и глянула на свое отражение. Странно, но единственное нормальное зеркало висело именно в больнице. Когда делали ремонт, они от широты души принесли его из барака и поставили над столом с тазами. Рассчитывали, что потом новое привезут. А не привезли.

Выглядела она скверно: синяки под глазами, капли пота на лбу. Неужели малярия? Ливанская уже несколько дней неважно себя чувствовала. Постоянно хотелось спать.

— Нет, Хабиб, сейчас надо оперировать. Не доживет он до завтра. Давай режь капельницы — тебе не впервой.

Медбрат-араб недовольно нахмурился:

— А капать потом чем?

Девушка пожала плечами:

— Не знаю, там разберемся. Давай решать проблемы по мере их поступления.

Она вошла в операционную и посмотрела на лежащего на столе мужчину. Лисото уже дал наркоз. Пациент спал. Спал… И ей тоже хотелось спать.

Казалось, она может спать в любой позе и где угодно: сидя, стоя, на ходу. На секунду девушке показалось, что она отключается, и Ливанская резко тряхнула головой…

5

21 января 2015 года. Среда. Москва. Восемнадцатая городская больница. 08:30

Ливанская молча стояла в углу и не спешила излагать свою версию произошедшего. Этой ночью у Майорова ушел пациент, привезенный по экстренному вызову скорой.

В Сомали было проще. Врачи коротко провозглашали: «Иншалла», — и укладывали покойника в коридоре головой к Мекке. А потом об него все спотыкались до тех пор, пока за телом не приходили родные и с причитанием и песнями не уносили прочь, чтобы с рассветом на кладбище появилась еще одна белая плита.

В восемнадцатой московской районной больнице для разбора каждого смертного случая собиралась патологоанатомическая комиссия. Дина Борисовна вызывала всех, кто присутствовал на операции: хирурга, ассистентов (в данном случае, Ливанскую), анестезиолога, палатного врача и консультантов (если таковых привлекали), дежурного, принимавшего больного, если его привезли по скорой. И, в обязательном порядке, патологоанатома.

Первым отчитывался дежурный, потом анестезиолог, Майоров, ассистентке предстояло докладывать последней. Вениаминова слушала, кивала, то и дело опуская глаза в торопливо заполненную историю. Хирург повторил слово в слово все, что было написано в карте. Во время операции случилось неожиданное катастрофическое падение давления. Остановка сердца. Реанимационные мероприятия не помогли — выдержали, как положено, тридцать минут. Пациенту было шестьдесят пять. Неприятно, но случается.

Вениаминова кивнула и повернулась к Ливанской:

— У вас есть что добавить?

— Да, — женщина нехотя спустила ноги с кресла и поднялась. За всю ночь вздремнуть ей так и не удалось, поэтому и соображалось не очень, и вообще уже чувствовалось, как тело сковывает усталостная апатия. — Вчера все усталые были. Валерий Арсеньевич оперировал после суточного дежурства, я работала вторую ночную смену подряд. Внимание было недостаточно сконцентрировано. У хирургов график очень неудобный, спать хочется.

Майоров издал странный крякающий звук, будто подавился, и покраснел. Разом повисла недоуменная тишина. Ливанская почувствовала, как к ней обернулись буквально все присутствующие, сверля ее непонимающими укоризненными взглядами.

Одна Вениаминова сделала вид, что ничего не заметила, едва уловимо хмыкнула и кивнула подчиненной. Та медленно опустилась обратно в кресло.

— Кхм, — Дина Борисовна откашлялась и поправила аккуратно уложенные на висках волосы. — Ну, случай вроде ясный, сработали хорошо. Заключение патологоанатома подтверждает, что ошибок не было. Сейчас мы все устали, поэтому давайте считать этот случай разобранным. Каждый сделает для себя выводы, и в следующий раз постараемся быть более аккуратными. Все свободны.

Ливанская собралась было уже подняться вместе со всеми, но столкнулась взглядом с заведующей, и задержалась.

Выходящие за двери коллеги окидывали ее недоуменными и неприязненными взглядами.

До того, как за последним хирургом захлопнулась дверь, протянулось тягостных пять минут. Каждый норовил чуть задержаться, лишь бы хоть краем уха уловить, как отреагирует заведующая. Но Дина Борисовна терпеливо не поднимала глаз, собирая на столе папки, пока не наступила полная тишина.

— У вас там были хорошие отношения с коллегами?

Ливанская задумалась и неопределенно повела плечами.

Врачи в полном составе собрались в общей комнате жилого барака. Было два часа дня, но Лисото беспрекословно всех вывел и запер двери госпиталя.

Ливанская, понимая, к чему идет дело, и, скрывая неловкость, вспыхнула и сунула руки глубоко в карманы военных штанов.

— С днем рождения!

— Ой, нет, ребята… — молодая женщина, смеясь, попыталась увернуться, но обнимающих рук было слишком много: из удушливых объятий Милы она попала в сухие жесткие руки Сергея, потом — в теплые отеческие старшего хирурга. — Спасибо, Константин Аркадьевич, — Ливанская смущенно отстранилась, приняв пакет с коллективным подарком: два блока сигарет и новый стетоскоп. — С чего вдруг? Я никогда свой день рождения не отмечала.

— Ну, нет, хватит прятаться. Круглую дату надо отметить! — Лисото тепло обнял ее за плечи и замахал свободной рукой, давая знак садиться за стол.

— Круглую? И сколько мне стукнуло? — женщина иронично рассмеялась.

— Тридцатник. Тридцать тебе стукнуло, — Сергей призывно хлопнул по сиденью соседнего стула. — Садись сюда. Сегодня праздник, отдыхаем. Должны же и мы отдыхать! — он уже откупорил бутылку минералки — неслыханную для них роскошь, когда дверь приоткрылась, буквально на щелку, в которую тут же просунулась черная голова с торчком спутанных волос и блестящими глазами навыкате:

— Докта, больная принесли. Совсем плохой. Калинка нужен, очень нежна, — несмотря на пафосность речи, произносилась она обычным флегматичным голосом, и смотрел при этом Абдис не на врачей, а на накрытый стол.

— Ну что, молодежь, вы тут празднуйте, а я пойду, — старший хирург оперся руками о стол, но Ливанская встала быстрее. Шикнула на Абдиса — голова понятливо юркнула в щель, и, положив руки на плечи Лисото, не дала ему подняться:

— Я схожу, — Константин Аркадьевич попытался было возразить, но она покачала головой. — Без проблем, отдыхайте, — и махнула рукой: — Сереж, компанию не составишь?

— Вот вечно так, ни минуты для личного счастья, — мужчина торопливо сунул в рот наполненную с верхом ложку и поднялся. Махнув рукой оставшимся в бараке врачам, хирурги вышли под палящее знойное солнце.

Там было проще.

— Простите, — Ливанская устало провела рукой по лицу, — я просто не подумала.

Районная московская больница с десятком оперирующих хирургов, с завами, главврачами, их замами, категориями: здесь все подчинялось строгой субординации, у каждого была своя ниша и свое место.

— Выговор? — молодая женщина посмотрела на начальницу, но Вениаминова только мягко, чуть насмешливо, улыбнулась:

— Ну зачем же. Просто в следующий раз постарайтесь сдерживать себя при коллегах, — заведующая добродушно улыбнулась, а потом вдруг неожиданно серьезно и испытующе посмотрела в глаза подчиненной: — Вам трудно привыкать?

— Нет, все нормально, — та ответила чуть поспешнее и резче, чем стоило, и тут же сгладила. — Это больше не повторится. Я могу идти?

Дина Борисовна секунду помедлила. Казалось, она хотела сказать что-то еще, но потом согласно кивнула:

— Идите, конечно.

Пока молодая женщина вставала и выходила, заведующая задумчиво и недоверчиво смотрела ей в спину, будто спорила сама с собой.

6

02 февраля 2015 года. Понедельник. Москва. Восемнадцатая городская больница. 09:50.

— Харам! — в праведном негодовании женщина что есть силы смяла кулаками белый пододеяльник с зеленой казенной печатью на сгибе.

— Погодите, погодите, я же не прошу вас раздеваться. Я анестезиолог, — Патрикеев успокаивающе поднял руки. Многие в отделении бы удивились, увидев Виталия Павловича растерянным.

Анестезиолог славился своей мягкостью и добротой. Пациентки рассказывали о нем друг другу перед операциями. Бывали случаи, когда женщины, уже лежа на столе, спрашивали о Патрикееве, опасаясь другой бригады. Одно его присутствие оказывало успокаивающее воздействие. Славный приятный мужчина умел подбодрить и снять мандраж.

Врач сконфуженно замялся. Нервная пациентка, с головы до ног закутанная в складки черной ткани, наотрез отказывалась вступать в диалог.

— Я просто хочу поговорить с вами об операции.

— Ты туда сам придешь! — женщина яростно вскинула ладони, затянутые в перчатки, разразившись гневной тирадой на таджикском.

— Послушайте, давайте сделаем… — на этот раз Патрикееву не удалось даже договорить.

— Харам, харам! Выйди вон! — женщина замахала руками перед лицом, глаза у нее горели, щеки раскраснелись. Всем своим видом мусульманка давала понять — она скорее умрет, чем позволит присутствовать на операции мужчинам. С такой формой фанатизма Патрикееву пришлось столкнуться впервые, поэтому он растерялся. Мужчина сглотнул, спиной чувствуя, с каким любопытством смотрят остальные пациентки. На пару минут взял тайм-аут, а потом на новой, доброжелательной, ноте внес предложение:

— А давайте мы с вами сделаем так, — вдохновенно начал анестезиолог, не обращая внимания на недоверчивое агрессивное выражение лица женщины, — вас привезут под покрывалом. Мы закроем вам верхнюю часть тела, вот до сюда, — мужчина провел рукой линию по своей груди. — У нас есть стойка, мы занавесим все тканью. Я войду со стороны вашей головы и сяду рядом. Так что я ничего не увижу.

Шахназарова на секунду задумалась. Густые черные брови сошлись на переносице, образовав сосредоточенную складку. Ей было за пятьдесят, но, в целом, лицо этой женщины все еще можно было назвать приятным. Патрикеев поймал себя на мысли: «А любопытно, какие волосы под платком?».

— А врач?

Мужчина с неким неподвластным логике чувством стыда оторвался от своих мыслей — удивительно, насколько прилипчивы чужие предрассудки.

— Ну, врач, разумеется, будет женщина. И ассистент, и сестры. Все будет хорошо, не переживайте, — он хотел было по привычке ободряюще похлопать женщину по руке, как делал с прочими пациентками, но вовремя опомнился.

Москва. Восемнадцатая городская больница. 10:25

Патрикеев догнал Ливанскую в коридоре, когда она только выходила из реанимационного блока.

— Здравствуйте. А я бегаю — вас ищу, — он, чуть задыхаясь, подстроился под стремительный шаг хирурга.

— Ну? — женщина глянула на анестезиолога.

— Я по поводу этой пациентки, Шахназаровой. Той, что в платке, — он иронично изобразил руками завязки под подбородком. — Вас же вроде в ассистенты поставили?

— Ну да. Михальчук оперирует, я ассистирую. А в чем дело? — женщина быстро вошла в двери-распашонки, и Патрикеев едва увернулся, чтобы не получить по лицу.

— Требует, чтобы на операции были одни женщины. — Анестезиолог пожал плечами: мол, он и сам понимает — бред, но что поделать?

— С какого хрена?! — Ливанская так резко остановилась, что мужчина по инерции пробежал пару лишних шагов.

— Вы себе график операций представляете? — она поджала губы.

— Конечно, я же в нем работаю. — Мужчина беззлобно улыбнулся. — Но вы же сами понимаете, случай тяжелый. Я по поводу этого с Вениаминовой проконсультировался, она не против. А с Евгением Осиповичем договорюсь без проблем. Ну возьмите операцию, давайте пойдем на уступку. Ведь, честное слово, всем будет легче.

Она укоризненно хмыкнула. Патрикеев благодарно кивнул, быстро сжал ее руку и торопливо побежал дальше, прежде чем хирург передумает.

7

Москва. Восемнадцатая городская больница. 10:40

Она неслась по коридору, сжимая и разжимая кулаки. Для того, чтобы провести такую операцию, требовалось перекроить весь график, перенести другие процедуры, сдвинуть пациентов. Напрячь хирургов, сестер и бригаду анестезиологов. Все, чтобы соблюсти религиозные требования.

— Наумов. — Ливанская распахнула дверь ординаторской и заглянула. Мальчишка-интерн подобрался: — Вы случай панкреонекроза видели уже?

Парень отрицательно покачал головой.

— Ну, пошли.

Интерн подскочил и зайцем рванул за хирургом. Едва успев догнать ее, когда та уже распахивала дверь палаты:

— Кто тут Шахназарова?

И сходу, от дверей, велела заголить живот для осмотра. Мальчишке сделала знак стать слева, чтобы было лучше видно.

Пациентка пришла в ужас и закричала — пустилась в длинную, малосвязную эмоциональную тираду, заламывая руки и призывая в свидетели Аллаха.

— Он мне обещал, обещал! — губы пациентки побелели и тряслись, на лбу выступили капли пота. Молоденький интерн сконфуженно краснел за спиной Ливанской, он бы уже давно выскочил вон, еще когда пациентка начала кричать и биться в истерике, если бы рядом не стояла хирург.

Спокойная и безжалостная, та смотрела на пациентку с неприязнью и брезгливостью.

— У нас график, — женщина холодно взглянула на часы. — Раздевайтесь, я должна вас осмотреть.

— Нет, погоди, — пациентка, едва не плача, вскинула на Ливанскую глаза: — Ты должен! Должен мои законы уважать! — голос ее дрожал.

— В мечеть идите чтить свои законы. Не тяните время, вы здесь не одна! Оперировать вас будет Михальчук Евгений Осипович. Он отличный хирург. А я буду вас осматривать. А интерн будет присутствовать. Потому что это больница, а не богадельня, — она безжалостно смотрела на пациентку. — Не хотите, чтобы вас оперировали — вставайте и убирайтесь отсюда!

На секунду повисла гнетущая тишина, прежде чем за спиной раздался вкрадчивый голос Майорова:

— Патрисия Яновна, вас в ординаторскую просили зайти, — он мягко, но непреклонно, взял коллегу за локоть, направляя к двери.

Когда Ливанская торопливо выходила, она еще краем уха слышала его вкрадчивый, успокаивающий голос, обращенный к пациентке.

А ее всю колотило. Настолько, что там, в палате, она не слышала ни как вышел Наумов, ни как через минуту вернулся с Майоровым. Не видела, как вытянулось лицо Валерия Арсеньевича.

Могадишо кипел вторую неделю. Спешно введенные эфиопские войска больше делали вид, что контролируют ситуацию, чем реально на нее влияли. По большому счету, они сами боялись местных группировок. Но Ливанская настояла на том, чтобы ехать сейчас. Можно было, конечно, и переждать — Муки предлагал. Но уж очень нужно было раздобыть еды. А бояться этих даже как-то стыдно. Тем более, никто не ожидал такого. За три года врачи в столицу ездили уже раз десять, и там всегда что-то бушевало. К беспорядкам они давно привыкли. Не зря над городом каждый день барражировали натовские вертолеты.

Но в этот раз Могадишо кипел вровень с кратером.

Они торопливо, пригнув головы, перебежали через улицу, заскочив в спасительный сумрак склада.

— Черт, ну нихера себе! Что-то в этот раз очень уж лихо, — девушка выглянула из сумеречного холода. С улицы раздавался свист, улюлюканье и визг проезжающих мимо грузовиков. Сотни ног сновали по улице. Молодые парни в развевающихся рубашках, обвешанные автоматными лентами, призывали проклятия на головы неверных.

Ливанская торопливо шагнула назад, в безопасную тень, и взглянула на спутника. Тот с сомнением покачал головой:

— Надо было все-таки хиджаб надеть. Так безопаснее.

Девушка пожала плечами:

— Да ладно, поздно уже спорить. Ну пойдем, что ли?

Муки боязливо выглянул на улицу:

— Как ты себе это представляешь?

— А что, неделю тут сидеть будем?

— Давай темноты дождемся.

— Да ладно. Прорвемся, — она усмехнулась и накинула на голову капюшон. — Пошли.

— Муки…

От тишины звенело в ушах. А может, она не слышала из-за шока.

Их водитель, совсем еще мальчишка, что-то кричал, заставляя ее двигаться, но Ливанская его почти не слышала. Парень толкнул ее в спину, помогая забраться в кузов, и кинулся к кабине.

Грузовик несся вперед, подпрыгивая на ухабах, отчего ее бросало от борта к борту и било о железный корпус кузова.

Как вообще началась та заваруха? Она даже понять не успела, что произошло. Они с Муки шли по улице. Вроде бы стало поспокойней — толпа с оружием шла по центру, а на окраинах было пустынно. Ни машин, ни прохожих. Только пальмы, разделяющие полосы движения. Их грузовик ждал в конце улицы. Они, кажется, даже смеялись над своим страхом.

Свист и грохот налетели неожиданно, вместе с парой десятков боевиков в двух грузовиках. Раззадоренные короткой перестрелкой с правительственными войсками исламисты торопливо отступали под прикрытие диких улочек. Врачи им попались случайно. Женщина. Без хиджаба. В штанах.

Они даже не затормозили. Просто пролетели мимо с криками и пустили в спину пару очередей. Может, даже и убивать не хотели.

— ШармУта! БАрра шармута!

Ливанская почувствовала, как Муки опрокидывает ее на асфальт, подминая под себя. Потом несколько секунд у нее путалось сознание. Скорее всего, от удара. Шумы машин стихли так же неожиданно, как и появились. Лицо девушки было уткнуто в пыль, и она начала задыхаться. Пихнула мужчину локтем и засмеялась над тем, как он перепугался.

Она с силой приподнялась на локтях, почувствовав неожиданную легкость, когда тот странно резко ее отпустил.

— Ничего себе, — она с улыбкой обернулась.

Муки смотрел в небо широко раскрытыми глазами…

До дома ехали долго — больше суток. По такой жаре тело начало разлагаться. Запах, сладковатый, гнилостный, не похожий ни на какой другой, медленно поднимался, образуя над ним колышущееся облако смрада. Воздух постепенно наполнялся гулом насекомых. Ливанская не вылезала из кузова. Она сидела с Муки, не обращая внимания на вонь. Она смотрела на дорогу, а он смотрел в небо…

Ливанская сидела в ординаторской, прижав ко лбу сжатые в кулаки ладони, и молчала. Время от времени в кабинет робко заглядывал кто-нибудь из интернов или сестер и пытался вызвать ее, но она либо просто не реагировала, либо махала рукой, чтобы закрыли дверь.

Наконец, спустя полчаса, вошел Бикметов и смущенно окликнул:

— Патрисия, тебя Дина Борисовна вызывает.

Она вздохнула, поднимаясь:

— Ладно, иду.

Мужчина встревожено спросил:

— А что случилось? — он посомневался секунду, прежде чем тронуть ее за рукав. — Может, помочь нужно?

— Да нет, сама справлюсь, — она прошла мимо и закрыла за собой дверь.

Ту операцию, в срочном режиме перекроив график, провела Салимзянова, взяв в ассистентки Обухову. Скандал разразился на все отделение.

Дина Борисовна с тихим осуждением разговаривала с Ливанской в своем кабинете. И это оказалось неожиданно тяжело. Нет, заведующая не ругалась, не орала, не грозила лишить премии или уволить. Напротив, она была очень мила и тактична и старалась войти в положение, но в ее глазах явственно читалось, что она считает подчиненную слегка сумасшедшей. Будто та переживает посттравматический синдром, и обращаться с ней надо как с тяжелобольной — с терпением и пониманием.

— Я ведь тоже молодая была, как вы. Комсомолка, воинствующая атеистка, — Дина Борисовна, как ни в чем не бывало, поставила на стол две рюмочки коньяка.

Ливанская подняла на нее тяжелый вызывающий взгляд и зло, сквозь зубы, бросила:

— Я не воинствующая атеистка. Мне насрать. Но это больница. Я не буду прогибаться под ее заебы!

Она уехала, чтобы не видеть больше платков и хиджабов. Когда сил уже не было смотреть, во что фанатичная вера превращает людей. И ей было плевать, какая именно религия доводит до такого абсурда.

Она глянула на Дину Борисовну и, покраснев, опустила глаза:

— Извините.

Заведующая добродушно кивнула, задумчиво потеребила колпачок ручки, помолчала немного, а потом тихо и вкрадчиво спросила:

— Патрисия, возможно, вам… Вы не думали обратиться к специалисту? Просто для того, чтобы легче вписаться в новую обстановку.

Разговор с Вениаминовой закончился ничем. Ливанская в штыки воспринимала ее мягкие увещевания, а давить вроде пока было не из-за чего. И все же, после инцидента на нового хирурга начали коситься. Из полутора десятков коллег с приязнью и пониманием к ней относились хорошо если четверо. Хотя, разумеется, в лицо ничего не говорилось, и цеховой этикет соблюдался даже с преувеличенной педантичностью.

Однако при звуке перешептываний за спиной, где-то глубоко в подсознании взволнованной жилкой начинала биться мысль: «А что если они правы?». Возможно, у нее в самом деле не в порядке с головой? И может ли она все еще быть хирургом?..

8

03 февраля 2015 года. Вторник. Москва. Восемнадцатая городская больница. 09:20

Под вечер в ординаторской было тихо. Как и в коридоре, и в сестринской. В отделении оставалась только ночная смена, да хирурги, пришедшие с поздней операции. Ливанская устало и рассеянно допечатывала выписки, поминутно ошибаясь и поглядывая на часы.

— Ну ты и устроила вчера, — Бикметов, убедившись, что они одни, улыбнулся и, легонько разминая, сжал ее плечи. По позвоночнику прокатилась волна тепла.

Она чуть повернула голову, машинально подставляя болезненную точку, и мрачно бросила:

— Да.

Мужчина усилил нажим, чувствуя, как под его руками медленно расслабляются судорожно сведенные мышцы:

— Ты вся напряжена, тебе нужно отдохнуть. — Хирург пропустил между пальцев жесткую колючую прядь рыжих волос. — Может, сходим куда-нибудь?

— Не хочу, — Ливанская чуть пожала плечами, опуская голову, чтобы стриженые волосы не лезли под пальцы.

Бикметов еще с минуту ждал каких-то объяснений, но не дождался, и, разочарованно убрав руки, отошел.

Впрочем, объяснять тут нечего. Ринат — мужик красивый, в койке тоже ничего, но с ним не хотелось. Он периодически возобновлял свои ухаживания, чутко следя, чтобы никто из коллег этого не заметил. Было в этом что-то до смешного ханжеское.

Молодая женщина поднялась и устало потерла шею — дни выдались тяжелые.

Еще вчера утром у отделения не было четкого мнения о новом хирурге Ливанской. Хотя работать с ней было непросто: в то время как все врачи старались умилостивить двух-трех толковых сестер, чтобы заполучить их на свои операции, она, бывало, огрызалась на них и хамила. И в силу привычки пыталась по своему усмотрению перекраивать график. Когда в крошечном госпитале работает всего три хирурга, операции идут в естественном порядке. Договорились, перенесли, поменяли, отменили — все решалось просто. Здесь же работу координировала сложная запутанная система, в которой женщина то и дело терялась.

Но до того коллеги худо-бедно входили в положение.

Со вчерашнего же дня она приобрела твердую и неколебимую репутацию «чокнутой стервы».

9

20 апреля 2015 года. Понедельник. Москва. Первый МГМУ им. И.М.Сеченова. 08:10.

«Получая высокое звание врача и приступая к профессиональной деятельности, я торжественно клянусь…»

Нестройный хор сотни голосов поднимался к высокому потолку аудитории:

«…действовать исключительно в его интересах, независимо от пола, расы, национальности, языка, происхождения, имущественного и должностного положения…»

Десятки одетых в одинаковые зеленые пижамы и белые халаты вчерашних студентов повторяли зазубренный текст, выстроившись бесконечными рядами:

«…хранить благодарность и уважение к своим учителям, быть требовательным и справедливым к своим ученикам…»

Кто-то повторял текст заунывно, без интереса, кто-то с искренним трепетом и восторгом. Андрей Гадетский попеременно испытывал на себе оба этих состояния, сам не зная, как относится к замшелому ритуалу, а стоящая рядом Малика необычайно волновалась.

И, тем не менее, для каждого наступала черта, после которой они уже не могли называться студентами, и, поставив торжественную роспись, получали в руки диплом — свидетельство окончания учебы и начала врачебной практики. Сеченовка открывала двери перед очередным выпуском.

20 мая 2015 года. Понедельник. Москва. Восемнадцатая городская больница. 08:10

— Коллеги, коллеги, ну давайте успокоимся, что за базар? — Вениаминова устало потерла виски и спрятала пряди волос, вылезающие из-под шапочки. В зале снова воцарилась тишина. Формально рабочий день уже закончился, но пару недель назад в отделении установили новое оборудование, и по этому поводу завтра намечался приход министерской комиссии. Заведующая в срочном порядке собрала весь коллектив на внеплановое совещание. Надо было выбрать врача с хорошо подвешенным языком, чтобы тот понянчился с гостями — создал видимость. Естественно, никто из хирургов рвения не выказал. У всех и без того работы по горло.

— Этот вопрос нужно решить сейчас, — заведующая окинула взглядом подчиненных и обреченно вздохнула. — Ну, раз желающих нет, то вы, Ринат Витальевич. Вы у нас и опыт общения имеете, и язык у вас прекрасный, так что будьте любезны, — и, не дав хирургу возразить, безапелляционно подняла руку: — Это всего на час-полтора. Если что, коллеги вам помогут.

— Хорошо, Дина Борисовна. — Бикметов покорно кивнул.

Заведующая с явным облегчением выпрямилась в кресле, хирурги оживились, готовясь разойтись.

— И еще один последний вопрос.

Все снова выжидательно подобрались, глядя на начальницу.

— У нас на следующей неделе новые интерны приходят. Общее руководство, разумеется, я буду вести, но за всем не уследишь. Так что вы пока подумайте, посоветуйтесь, кто возьмет себе кураторство. Ребята все хорошие, обузой не будут. Побольше свободы им давайте, — хирурги недоуменно уставились на Вениаминову, но та тут же отрезала, — но в рамках разумного.

Врачи понимающе заулыбались. За интернами нужен был глаз да глаз. К операциям их допустят не сразу и под строжайшим надзором. К тяжелым пациентам они вообще не подойдут. Надбавка за кураторство мизерная, зато лишних хлопот уйма — с интерна какой спрос? — за все куратору отвечать. То есть работать надо и за себя, и за него, еще и каждый шаг контролировать, чтобы, не дай Бог, не испортил чего. В общем, морока одна. Так что вряд ли кто сам вызовется.

— Ладно, все свободны, — Дина Борисовна махнула рукой, и врачи начали с облегчением расходиться, зал заполнился тихим гулом голосов.

— Работала когда-нибудь с интернами? — Бикметов нагнал неторопливо идущую по коридору молодую женщину и подстроился под ее шаг.

— Нет. И не хочу, — Ливанская усмехнулась.

— А зря. Вениаминова обязательно к тебе одного прикрепит, — хирург улыбнулся, на ходу развязывая тесемки шапочки.

— Зачем? — она недоуменно пожала плечами: — Я сама только полгода работаю.

— Поэтому и прикрепит. Она считает, такие вещи сплачивают коллектив, — голос мужчины вдруг стал на два тона ниже, чем минуту назад. — Я скучаю.

Ливанская бросила взгляд на пустой коридор и равнодушно пожала плечами:

— С чего вдруг? Я каждый день на работу хожу.

Ринат помолчал, дождавшись, пока вышедшая из процедурки сестра не скроется за поворотом, и наклонился ближе к женщине.

— Не надо так. Ты же понимаешь, о чем я.

Та хмыкнула:

— Да чего уж не понять. Жениться тебе надо, Бикметов, — она рассмеялась, но мужчина не оценил шутки. — Слушай, Ринат, — Ливанская резко стала серьезной, — не надо мне отношений, понимаешь? Никаких. Не напрягай меня.

Она нажала на кнопку, и двери лифта разъехались в стороны.

— А тебе вообще кто-нибудь нужен?

Ливанская, не ответив, шагнула в лифт, и только махнула на прощание рукой. Мужчина раздосадовано проследил, как медленно закрылись двери.

10

мая 2015 года. Понедельник. Москва. Восемнадцатая городская больница. 09:35.

Молодые люди толклись около ординаторской, нервно и нетерпеливо поглядывая в коридор.

— Думаешь, долго еще ждать? — Гадетский недовольно проследил взглядом за хирургом, который в очередной раз прошел мимо.

Девушка неопределенно пожала плечами и переложила из одной руки в другую пакет с новыми, только вчера купленными халатами и хирургическими пижамами.

— Давай я подержу, — парень раздраженно протянул руку, но она отвела пакет в сторону:

— Помнешь.

Андрей недовольно хмыкнул — ему не терпелось, и потому все раздражало. У соседнего окна так же неловко мялись еще двое. Тоже парень и девушка, но незнакомые. Видимо не из их ВУЗа.

— А вы тоже интерны? — девушка оказалась порешительней и заговорила первая. В руках у них были точно такие же пакеты с новой формой.

— Да. Вот стоим, ждем…

Компанией ждать было не так скучно: ребята знакомились, смеялись, что-то уже обсуждали. Андрей улыбался девушке — Яне. Малика мало прислушивалась к беседе, она всегда с трудом сходилась с людьми и никогда не участвовала в праздных разговорах.

Они были в больнице уже второй час. Пришли как положено — к восьми. Но заведующая сначала ходила в палату к тяжелой пациентке вместе с целой группой врачей. Потом началось утреннее совещание, и их снова попросили обождать. По коридору то и дело проходили сестры, но на интернов никто не обращал внимания. Только через час к ординаторской толпой потянулись хирурги — совещание закончилось.

— Дина Борисовна подойдет через пять минут, — низкорослый молодой врач с нарочитым спокойным дружелюбием во взгляде и, будто приклеенной, улыбкой подошел к ребятам.

— У Дины Борисовны времени немного, так что давайте все в темпе, — молодой хирург распахнул перед ними дверь, заводя группу в ординаторскую.

В большом кабинете оказалось пусто: все врачи уже были либо в операционных, либо на обходе. Заведующая оказалась приятной женщиной в возрасте, одетой в такую же, как у всех, хирургическую пижаму.

— Я вам не помешаю, Дина Борисовна? — мужчина уважительно обернулся к начальнице, хотя, строго говоря, это она заняла кабинет врачей, а не наоборот.

— Работайте спокойно, мы тут тихонько, — Вениаминова дружелюбно улыбнулась хирургу и села на ближайший стул. — Вы по Ивановой выписку подготовили уже?

— Вот сейчас как раз займусь.

По разговору чувствовалось, что заведующая поддерживает с врачами теплые отношения, и, не соблюдая большой дистанции, предпочитает быть в коллективе кем-то вроде доброй, но строгой, матери.

— А с анализами там что?

— Просто отлично. Вчера и лейкоциты, и гемоглобин в норме были, белка в моче нет.

Дина Борисовна согласно кивнула:

— Ну, тогда давайте и выпишем завтра.

— Само собой, — врач уселся в кресло странно — прямо, будто лом проглотил, и принялся с потрясающей скоростью двумя пальцами стучать по клавишам. После каждой напечатанной буквы он на мгновение поднимал голову, сверяясь с написанным.

— Ну, добро пожаловать, — заведующая с тем же мягким дружелюбием повернулась к интернам. — Я вам сейчас кратко дам информацию, а потом Александр Петрович вас с кураторами познакомит. — Вениаминова улыбнулась, а хирург кивнул и издал неопределенный звук в равной степени способный сойти за согласное мычание и скептическое хмыканье. — Врач он прекрасный и учитель хороший, тоже вот возьмет одного из вас. Так что многому научитесь, все попробуете.

Молодые врачи, понятливо кивая, слушали Вениаминову, исподволь осматриваясь в своей первой рабочей ординаторской. Ничего особенного. Большая комната. Стены такие же, как в коридоре. На полу линолеум «под паркет», на окнах — цветы. И десяток столов, расставленных по кабинету без видимой системы. Часть комнаты отгорожена шкафами — видимо, врачи за ними переодевались.

— Основную заботу о вас я возьму на себя, так что появятся какие-то вопросы, пожелания, проблемы, не стесняйтесь, подходите. Все обсудим, решим. Я вам сейчас раздам расписание лекций, темы и даты. У каждого из вас будет свой куратор, с которым мы вместе выставим оценки. Почти весь год вы работаете у нас — в общей хирургии. В гнойную и в травматологию будете уходить по очереди на месяц. Вопросы сейчас есть?

Вопросов не было. Ленька, стоящий ближе всех к столу, любопытно поворачивал забытую кем-то кружку. Рисунок там и в самом деле был странный — сагиттальный разрез брюшной полости — дурацкие у хирургов шутки.

— Ну, раз вопросов нет, — Вениаминова на секунду посмотрела на интерна, Ленька неловко выпустил кружку, и по столу разлилось мутное коричневое пятно, — переодевайтесь, и Александр Петрович вас проводит.

11

Москва. «Пивная 01». 22:07

— Погнали! — скомандовал Гадетский, и молодые люди одновременно опрокинули в себя стопки.

В баре орала музыка, стоял полумрак, и висела сигаретная вонь.

— Ммм, — Янка зажмурилась и замотала головой — крепкий алкоголь обжег глотку. — Ребят, вы с ума сошли, я так напьюсь.

— Пей, не ной — анестезия, — Андрей, недолго думая, разлил по следующей. — Это только начало — первый день.

Ничто не могло сравниться с унижением, которое глотает интерн на первом дежурстве. Кураторы, категорированные хирурги, завы, сестры — все смотрят свысока и сквозь тебя, будто не видя. У всех свои дела, суматоха, беготня: отчеты, карты, анализы, перевозимые туда-сюда пациенты. Напрягаться еще и на интернов ни у кого нет ни сил, ни желания.

— «Историю заполняй правильно». Он что, реально считает, что я историю без его понуканий не заполню? — Гадетский не замечал, что орет. На скулах разгорячённо ходили желваки. — Да я этого дерьма уже столько оформил, что видеть не могу. Говорю ему, что в скорой работал — как в стену!

— В скорой? И долго? — Янка завистливо глянула на нового коллегу.

— Три года, — отмахнулся парень. — Не суть. — Ему не терпелось выплеснуть бурлящее внутри возмущение. — Нет, я все понимаю — хирург. Но, мать твою, я тоже не вчера родился.

— Не докажешь, — Ленька пожал плечами. Пил он наравне со всеми, но делиться впечатлениями не спешил.

Янка незаметно усмехнулась. Может, другие ребята и не слышали, как перекрикивались в коридоре сестры. Пантелеев умудрился в первый же день отличиться — накосячил с историей. Она не поняла: то ли заполнил что-то не так, то ли самостоятельно назначение какое-то сделал, но сестры смеялись насчет того, как он сподобился вывести из себя самого добродушного хирурга в отделении. Зайцев, говорят, орал так, что стены дрожали.

Ленька передернулся от воспоминаний:

— Ну так. Им проще отфутболить, а не чему-то научить. Чего зря напрягаться, — парень брякнул стопкой по столу.

— Точно. Занимаемся хуйней, которую самим делать лень. — Раздражённо поддакнул Гадетский.

— Точно, давайте еще по одной, — Пантелеев потянулся за лимоном.

— Может, поедим все-таки? — Яна с сомнением взяла стопку.

— Сначала напьемся, потом поедим, — Андрей резким движением опрокинул вторую.

— Господи, крепкий какой, — девушка сглотнула и сжала зубами лимонную шкурку. — Брось, твой Майоров еще очень ничего. Своей я, по-моему, вообще не нужна. Унеси, принеси, положи, напиши, — она махнула руками. — На пять минут отойду, а когда возвращаюсь, она так смотрит, как будто не помнит, кто я такая и чего от нее вообще хочу.

Янка потянулась и от избытка чувств сама плеснула себе в стопку, выдохнула и опрокинула. Ленька одобрительно сунул девушке тарелку с лимоном. Но она, зажмурившись, отрицательно покачала головой и для верности помахала руками — ее уже порядком развезло.

— Не поверите, что она мне заявила, когда увидела: «Женщина-хирург — это и не женщина, и не хирург». — Парни расхохотались, а Янка возмущенно вскинула руки: — Нет, вы представляете, я стою перед ней, как дура, и не знаю, что сказать, не пойму даже: шутит она или серьезно.

— Ну а ты что хотела? — Пантелеев кисло пожал плечами, вяло жуя сухую безвкусную хлебную палочку. — Так и будут целый год пинать туда-сюда, лишь бы не работали. Между прочим, в некоторых больницах сразу в операционную пускают, просто нам так круто повезло.

Малика единственная не пила. По ее мнению, хирургия и алкоголь были вещами несовместимыми. Она задумчиво смотрела в стол и в беседе не участвовала. Все ребята, кроме нее, были разочарованы. Непонятно, на что они рассчитывали, но ситуация, когда интерны оставались всего лишь на побегушках у хирургов, кипящих жаждой деятельности ребят брала за живое. Малика не могла поддержать этот куражный запал. Сама работа, ответственность, общение с пациентами неожиданно вызвали в ней страх. Интерны толком еще ничего не знали и не умели. И она боялась навредить, сделать что-то не то. А остальные были полны азарта и оголтелой решимости, злясь на кураторов. Сабирова же, поняв — к пациентам ее пока не допустят — вздохнула с облегчением. Весь день она выполняла мелкие поручения Рината Витальевича, скрупулезно, аккуратно, педантично. Хирург был вполне доволен — вежливый и интеллигентный, неулыбчивый доктор общался с ней спокойно и уважительно.

— Представить себе не могу, чтобы она меня в операционную взяла, — Янка недовольно и разочарованно возила стопку по столу, оставляя запутанный мокрый след. — Ей лишь бы отвязаться.

Малика ненароком глянула на Андрея и проследила за тем, как он слушает Яну. Этого она и ожидала — на лице у него застыло алчное нетерпеливое выражение. Он каждое слово запоминал.

12

26 мая 2015 года. Вторник. Москва. 01:05

Андрей ежился от ночной промозглости, все ускоряя шаг. На холодном ветру трезвелось быстро.

— Привет, — он неловко прижал к уху телефон и взмахнул рукой, но такси проскочило мимо.

— Привет, ребенок. Что, уже пьяный? — в голосе Талищева послышалась снисходительная насмешка. — Как первый день?

Талищев был первым, к кому пришел Андрей. Он никого не предупреждал, и никто не встречал его в аэропорту, хотя документы на перевод были уже в деканате. Откровенно говоря, отец, наверное, рад был от него избавиться. У Годфрида Херцега была новая гамбургская телка, и взрослый сын без собственного жилья никак не вписывался в структуру его жизни. Да и сама Россия все-таки привычнее. А Москва — веселее Берлина. Он был рад вернуться.

К крестному приехал прямо в институт. На скрип двери Талищев сначала обернулся, сурово сдвинув брови, но тут же расплылся в теплой отеческой улыбке:

— Ребенок мой приехал, — мужчина снисходительно рассмеялся и распахнул широкие, как ворота, объятия.

Потом Юрий Альбертович долго трепал Андрея по шее тяжелой, как доска, рукой, с удивлением оглядывал и качал головой:

— Совсем мужик стал.

И разговаривал несколько часов подряд, как ему казалось, незаметно выспрашивая и делая внушение.

— Да нормально. Отработали, — парень пожал плечами, перебегая пустую дорогу.

— А чего нервный такой? — в голосе крестного послышалась настороженность.

Андрей рассмеялся, хотя получилось несколько натянуто:

— Все в порядке, устал просто.

Но тот уверенно перебил:

— Врешь, — и обеспокоенно спросил: — Что случилось?

— Ничего.

Крестный всегда знал, когда что-то не так. Он слышал по голосу, чувствовал в настроении. И выспрашивал. То ли опасался контактов Андрея, то ли самой тяги, точно зная, что она остается на всю жизнь с любым соскочившим торчком. Но Гадетский не был из тех людей, которые откровенничают. И в ответ на малейшую попытку покопаться в его жизни недвусмысленно захлопывал дверь перед носом.

Сам он героина не боялся. Потому что точно знал: если его рука еще раз потянется к дозе, он перережет себе глотку, обдолбается до смерти паленым дерьмом, выскочит в предрассвете на МКАД. Как угодно, но второй раз он в это не скатится.

Никогда больше не будет приходов, ломок, «дорог» и долгов.

— Я привез деньги.

Ахмер с удивлением глянул, будто не сразу узнал, а потом заржал:

— Ну ты даешь!

Чечен отнесся к приходу Андрея на удивление беззлобно. Еще бы! Задолжавший торчок вовремя свалил, родственников у него не было, требовать не с кого, и долги Ахмер давно списал как безнадежные. А тут, поди ж ты, сам пришел.

Парень решительно сунул кредитору стопку банкнот. Новеньких, будто только из банкомата.

Тот навскидку прошелестел пачкой и глумливо, со значением, усмехнулся:

— Три года прошло.

— Два. Я учел проценты. Хватит, — Андрей отрезал и поднял на Чечена непререкаемый взгляд.

Ахмер раздраженно сопел пару минут, а потом вдруг рассмеялся.

— Ладно. Идет.

И уже в спину, когда парень переступал проржавевший порог ворот, бросил:

— Эй, — он на секунду задумался, потом вспомнил, — Андрей. Ты это… на гонки приходи. Мы все там же, на Заводской, гоняем.

Гадетский усмехнулся. В сущности, у Чечена были очень простые законы. Он уважал только того, кто его не боится. В этом смысле соскочивший наркоман, сам, без страха и травли принесший «честный» долг, уважения был достоин.

— Не могу. Учусь, времени нет.

Ахмер хмыкнул и махнул рукой, возвращаясь к тачке и масляным тряпкам.

Москва. Восемнадцатая городская больница. 01:15

Было уже заполночь, и отделение давно спало. Даже дежурная смена прилегла до пяти утра. Возвращающийся с поздней операции Бикметов удивленно открыл дверь ординаторской — везде было темно, а там горел свет.

— Почему домой не идешь? Второй час ночи. — Хирург недоуменно посмотрел на сидящую перед компьютером коллегу и вынул из-под стола сумку. — Эй, Рита, ты чего молчишь? Не слышишь? Домой-то собираешься?

— Отвяжись, я занята. — Она зло огрызнулась, не отрывая глаз от монитора.

Ринат удивленно глянул — Ливанская и четыре часа назад, когда он уходил мыться, вот так же сидела, прямая, как палка, и заполняла карты.

— Ты что такая нервная?

— Я не нервная, я нормальная, — она бросила так же резко, но тут же выдохнула: — Извини, я не хотела. Устала просто.

— Давай пойдем пива выпьем. — Бикметов подошел и облокотился на стол рядом с ней. Он еще не переоделся, и Ливанская на секунду прикипела взглядом к крошечным пятнышкам крови на хирургической пижаме. Но Ринат вырвал ее из размышлений. — Тебе надо расслабиться, ты как натянутая струна. Что случилось? — он участливо заглянул в глаза.

С утра между хирургами распределили интернов. Как и предсказывал Бикметов Ливанскую тоже нагрузили девочкой. Хорошей вроде бы девочкой. Но Ливанская, после прихода этих интернов, почему-то стала сама не своя, и вела себя еще более нервно и неуступчиво, чем обычно.

— Да ничего. Я, правда, устала. Пойду домой, высплюсь. Завтра буду как огурчик. — Она решительно захлопнула лежащую на столе историю и поднялась.

— А что насчет пива?

— Мне оперировать завтра, — она, неприятно задев Бикметова плечом, ушла за ширму.

И принялась яростно сдирать с себя хирургическую пижаму, закрывая разговор.

13

27 мая 2015 года. Среда. Москва. Восемнадцатая городская больница. 09:05

— Когда вам поставили диагноз язва желудка? — Валерий Арсеньевич быстрым движением потер руки, согревая. Пациент покладисто оголил рыхлое белое брюхо:

— Ну… — он подтянулся на кровати и предположил, — лет пять, наверное.

— В больницах лежали? — Майоров начал пальпировать, чутко прислушиваясь к своим ощущениям. Поймал взгляд пациента, глядящего ему за спину, и мимоходом объяснил: — Интерн. Он тихо постоит, не обращайте внимания.

Мужик на кровати понимающе хрюкнул и кивнул:

— Лежал… Да каждый год лежал.

— Не помогало? — хирург разговаривал с пациентом запросто, будто между прочим.

— Да какой… — тот махнул рукой: — Полгода не болит, потом опять.

— Сейчас боли есть?

Пациент покачал головой:

— Не, нет. Рвет только через день.

— Чувствуете? — Майоров нажал на живот.

— Да нет, — мужик пожал плечами и завозился на койке.

Хирург закончил пальпацию и принялся быстро и неразборчиво делать отметку в карте.

— Сегодня не есть, не пить после семи, вечером клизму, завтра на операцию. К вам анестезиолог зайдет, побеседует, — и махнул рукой интерну: — Пошли дальше.

И уже за дверью, стремительно переходя от палаты к палате, бросил:

— Что скажешь?

— Стеноз привратника желудка как осложнение язвенной болезни.

— Хм, — Майоров на секунду глянул на интерна: — С чего взял?

Андрей торопливо шагнул в дверь вслед за куратором:

— Он сказал, что его, бывает, тошнит вчерашней едой, в анамнезе многолетняя язва. Похудение. А когда вы пальпировали, было слышно, как хлюпает при нажатии.

Они зашли в следующую палату, и Майоров дал интерну знак помалкивать. Но, осматривая следующего пациента, между делом бросил:

— А вообще, ты молодец. Завтра сам будешь анамнез собирать.

День прошел сумбурно и суматошно. Андрей то бегал по коридорам за куратором, то выполнял его указания, пытаясь одновременно удержать в голове десяток дел и запомнить десяток фамилий.

— Нет, я… сейчас… да, — парень прижимал к плечу телефон и торопливо ворошил листы на столе, ища нужную запись: — А, вот! Нужно, чтобы завтра Иван Григорьевич подошел, — он пару секунд послушал, а потом покачал головой, хотя собеседница с нервным и скучливым голосом этого все равно не видела. — Нет, там…

— Андрей, — Майоров заглянул в дверь, на секунду оторвав его от звонка, — пожилую женщину из восьмой надо на УЗИ свозить — сестер свободных нет. Прямо сейчас.

Парень торопливо кивнул.

— А как? В кресле? — спросил он, но дверь уже захлопнулась. Гадетский досадливо цыкнул языком и вспомнил про телефонный звонок, — простите. Да-да, я слушаю. Нет, там порок сердца в анамнезе, нужно заключение кардиолога. Валерий Арсеньевич очень просил, чтобы… — парень снова сверился с запиской, — Иван Григорьевич сам посмотрел…

Пока возил старушку на УЗИ, заполнял истории, носился по палатам и кабинетам, созванивался, упрашивал, записывал, собирал-разбирал и вклеивал, наступил конец смены.

Андрей, в сотый уже, наверное, раз за день, вошел в ординаторскую и положил перед куратором историю болезни. Валерий Арсеньевич был педантичен и капризен, как старая дева, формы требовал заполнять академически и после каждого ляпа заставлял переписывать заново не лист, а весь бланк.

Майоров, не отрывая глаз от компьютера, набирал отчет, время от времени в задумчивости теребя усы.

— Переписал? — и, даже не посмотрев на утвердительный кивок парня, хмыкнул: — А в шестую заходил?

— Только что. Температура в норме, тошноты нет. Она пить очень просит. Я обещал, что спрошу. Разрешить?

— Очень хорошо, — хирург задумчиво дергал длинный пушистый ус, — что температуры нет — это хорошо. Чего? Пить? — он глянул на интерна и покачал головой: — Нет, пить рано пока. Пусть губы смачивают. Если уж совсем терпеть не может, пусть попробует пососать чайный пакетик. Ну, такой, знаешь, использованный.

— Я пойду скажу.

— Иди-иди… — и Майоров снова углубился в компьютер.

Пить Майоров запретил, а пациентку все равно затошнило. Хирург сказал — ничего страшного. И оставил Андрея — понаблюдать, видимо, в порядке привития дисциплины. Врачи уже успели разойтись, а он только возвращался в ординаторскую. Встретился в дверях с хирургом ночной смены, машинально сказал:

— Здравствуйте.

На долю секунды повисла гнетущая тишина. Они с Ливанской встретились взглядами, остро почувствовалось неприязненное напряжение, в ушах поднялся звон, после чего женщина брезгливо дернула плечом и, не ответив, прошла мимо.

14

29 мая 2015 года. Пятница. Москва. Восемнадцатая городская больница. 12:05

Поступившего на плановую операцию пациента впервые, под чутким присмотром хирурга, осматривал и принимал Гадетский, и теперь на ходу отчитывался о проделанной работе, а Майоров время от времени согласно кивал.

— Общую кровь и мочу жду — обещали к вечеру. Коагулограмму — утром. В тех анализах, которые он принес, биохимия не очень. Я подумал, надо бы заново сделать.

Хирург одобрительно хмыкнул.

— Кардиолог обещал после обеда подойти: больных много поступило. Пациент, в принципе, спокойный, не нервничает.

— Это тебе повезло, — Валерий Арсеньевич флегматично кивнул. — Я когда…

Майоров, видимо, собирался рассказать что-то нестандартное, из личной практики, но его отвлек шум, доносящийся из палаты. Строго говоря, это был не шум, а крики, слышные даже в коридоре.

— Ебаная сука, убери свои блядские руки! Пошла нахуй! — парень на крайней койке изогнулся дугой, целясь ударить державшего его за ноги врача в лицо. Ливанская с силой стиснула лодыжки пациента и потянула к себе, парень орал и выворачивался.

— Вы с ума посходили! Что он у вас в палате делает?! Он же буйный! — окрик хирурга обращался к сестре, которая, красная от натуги, пыталась удержать руки пациента.

— Да я откуда знаю! Он с утра поступил, тихий был. Я не знаю, что произошло. Капельницу выдрал, а поставить заново не дает!

— Да не стой ты столбом, помогай! — рявкнула Ливанская. Только начавшая работать девушка-интерн замерла, парализованная растерянностью, и только после окрика куратора дернулась вперед, не очень понимая, что конкретно собирается делать.

Перед вбежавшими мужчинами предстала совершенно дикая картина. Пока врач и сестра пытались удержать буйного пациента, Яна схватила свисающую со стойки-штатива иглу капельницы, из которой хлестала жидкость.

— Ты гребаная бля! Убью! — до того агрессия пациента не имела четкой направленности, но тут в поле его зрения попала девушка. Он неестественно выгнул позвоночник и ринулся на нее, каким-то образом вырвав руку из захвата сестры. Только чудом Яна успела отпрыгнуть, испуганно вскрикнув и выпустив иглу. Пациент кричал, брызгая слюной и орошая палату каплями крови, видимо, несколько минут назад он, впав в буйное состояние, выдернул капельницу — на лице Ливанской была отчетливо видна дорожка крошечных капель. Он дергался на койке и яростно загребал высвобожденной рукой в попытке достать девушку.

— Сейчас, сейчас, — Майоров кинулся было к кровати, но молодой парень среагировал быстрее. Одним рывком добрался до койки и прижал пациента, сдавив его своим весом, блокировав движения рук:

— Заткнулся! Заткнулся, ебаный урод! Молчать! — громкий окрик отразился от стен, висящий на потолке плафон отозвался звенящим свистом. — Молчи, пидор, смотри на меня!

Где-то за спиной потрясенно прижалась к стене Яна. На мгновение воцарилась тишина.

— Ну, коли, коли быстрее, пока держу! — Гадетский неожиданно спокойно поднял глаза, ко всему привычная сестра метнулась к капельнице:

— Черт, там вен нет. Держи, пока я попаду.

— Давай я сам, — Андрей прождал буквально долю секунды, пока сестра зафиксировала руку, и одним движением сразу попал в вену.

Пациент, надежно зажатый между телом интерна и кроватью, казалось, совершенно успокоился, пустыми диковатыми глазами глядя в потолок.

— Лежать будет? — сестра закрепила фиксирующий пластырь, с сомнением глядя на парня.

— Пойду психбригаду вызову, пусть сами разбираются, — Майоров неодобрительно покачал головой в сторону своего интерна. — А с тобой мы потом поговорим, — и вышел, убедившись, что его помощь не требуется.

— Не будет, это от ширева, один раз проорался, теперь будет тихий … — Гадетский осекся и не закончил фразу.

Впрочем, он оказался прав, и когда начал отпускать хватку, давая пациенту глотнуть кислорода, но медленно, готовый, в случае чего, прижать снова — тот не шевельнулся. Только секунду спустя сзади раздался холодный голос Ливанской:

— Хорошо в теме разбираетесь.

Ответа она не ждала. И досматривать, чем кончится дело, тоже не стала, быстро выйдя из палаты.

Гадетский натолкнулся на Янку в коридоре. Спустя пятнадцать минут после инцидента в палате, она все еще сидела на скамейке, сжав пальцами ее сиденье и пытаясь унять дрожь.

— Меня трясет всю.

Андрей присел рядом девушкой и сочувственно обнял ее за плечи:

— Да не переживай, тут всякое бывает.

Яна глубоко вздохнула, пытаясь отогнать стыдный страх:

— А что с ним было?

— С ним-то? — парень, удостоверившись, что она взяла себя в руки, отстранился и усмехнулся. — Да торчок. Черт его знает. У них так бывает: мало ли, ударило что-то в голову — он это не контролирует. Привыкнешь.

— Псих ненормальный, — девушка тряхнула головой, отгоняя от себя остатки пережитого ужаса. — И что, в психушку заберут?

— Вернут, когда угомонится. Он же хирургический, — Андрей вяло пожал плечами, разглядывая девушку. Милая, в общем, худенькая, глазастая, взгляд колючий и подбородок упрямый — подходящий для будущего хирурга.

— Лучше бы не возвращали. Таких уродов изолировать надо, а не лечить.

— Им помогать надо, это больные.

Девушка возмущенно глянула:

— Ты что, смеешься? К ним подходить-то страшно, они же нелюди. Непонятно, что он выкинет в следующий раз. Только и думаешь, как бы побыстрее закончить и отвязаться.

Повисла тишина. Яна пару минут неловко помолчала, потом неуверенно покачала головой:

— Тебе влетит.

— А? — Гадетский рассеянно оторвался от своих мыслей. — За что? За то, что я на него наорал? — и равнодушно хмыкнул: — Ну, может быть.

— Заведующая узнает.

— Майоров не станет кляузничать, — парень покачал головой.

— Ливанская скажет.

Андрей на секунду замер, а потом уверенно отрезал:

— Нет, не скажет, — и резко поднялся. — Ладно, я пойду, не буду нарываться. А то Валерий Арсеньевич, правда, разнесет.

— Давай, — девушка проводила его коротким взглядом.

Глаза были зажмурены с такой силой, что болели веки, а она все терла и терла лицо, хотя на коже уже не осталось и следа от пятнышек крови пациента. Раскрытый в панике чемоданчик с набором защиты от гепатита и ВИЧ так и стоял незакрытый возле кушетки.

Ливанская в очередной раз обработала лицо. Потом заставила себя открыть глаза. Посмотрела в зеркало, боязливо ища на лице незамеченные раньше порезы или царапины, но ничего не увидела, кроме покрасневшей от излишнего трения кожи. Она дотронулась до щек, лба. Вытерла лицо еще раз и снова посмотрела в зеркало. Шансов заразиться чем-то практически не было, но пальцы все равно меленько противно дрожали.

15

Москва. Наркдиспансер. Пресня. 21:30

Двери в лечебное отделение наркодиспансера были уже закрыты, и Андрей в одиночестве прошел по дорожке к часовне.

— Приехал-таки? — отец Михаил тепло улыбнулся, открывая скрипучую дверь: — А я тебя еще на той неделе ждал.

— Не получилось, — Гадетский пожал плечами.

— Да знаю, знаю. Это я так, бурчу по-стариковски, — батюшка с кряхтением переступил через груду досок на полу — сколько лет прошло, а ремонт в часовне так и не закончили: то одно развалится, то другое. И сам он сильно сдал, очень постарел.

Андрей переступил порог и непривычным движением потянулся двумя пальцами ко лбу. Отец Михаил оглянулся и, нахмурив густые брови, махнул рукой:

— Пальцы-то путаешь! Бога не гневи. Показуха. Для меня, что ли, стараешься? Брось.

Парень усмехнулся и опустил руку, не доведя до плеча.

— Работаешь? — батюшка как-то уже совсем по-домашнему засуетился около чайника в предбаннике.

— Работаю, куда я денусь.

— И как? — старик проницательно глянул на парня: — Нравится?

Чай пили долго — с толком, с расстановкой. Андрей, в общем, уже притерпелся, хотя на самом деле не выносил травяные настои. В часовне было хорошо — спокойно, уютно. Впервые за неделю можно на полчаса расслабиться. Правда, удушливо пахло ладаном, но тут всегда так.

— Ты все еще ездишь на те квартиры?

Гадетский поднял глаза. Отец Михаил, отставив чашку, смотрел на него сурово и проницательно. Ощущение спокойствия сгинуло, как не бывало. Парень подобрался, уткнулся взглядом в блюдце и уклончиво ответил:

— Иногда.

— А крестный знает? — батюшка продолжал сверлить его пытливым взглядом, и Андрей, растягивая время, взял с блюдца конфету. Медленно и аккуратно развернул фантик, сложил его пополам, потом в четыре раза. Положил обратно на блюдце и только после этого начал вертеть в пальцах шоколадный брусочек, будто не зная, что с ним делать — с детства не ел сладкого. Даже сидя на игле не ел.

— У меня есть свое мнение.

— Тогда почему бы не высказать его крестному? Чай, не чужой человек.

Гадетский с неожиданным для самого себя ожесточением бросил конфету обратно на блюдце и слишком громко, чтобы это вышло случайно, брякнул чашку о стол:

— Почему я должен за все перед ним отчитываться?! — парень вспыхнул и опустил глаза. — Простите, — он помолчал минуту, а потом сцепил пальцы в замок, упираясь в него лбом: — Сами скажете?

Отец Михаил снисходительно усмехнулся:

— Ну что я — доносчик? — и задумчиво покачал головой: — Мне не нравится, что ты молчишь. Это нехорошо.

— У нас с ним мнение разное, мы друг друга не поймем, — парень снова не смотрел в глаза. И это тоже было нехорошо.

— А куда хочешь, туда и увози, — батюшка махнул рукой, и с рукавов рясы в разные стороны брызнули грязные капли. Толку с того огорода чуть, а работы невпроворот: — Юра, — опять болела поясница, он, кряхтя, опустился на стул, — я тебе сейчас не как священник, а как друг говорю. Убери отсюда пацана. Вот сколько ты, столько и я в этом дерьме варюсь. Прости меня, Господи, — батюшка торопливо перекрестился. — Я эту психологию знаю. Он здесь все с этими разговоры разговаривает, как ни погляжу, трутся вместе.

— Это социальная адаптация.

Талищев был моложе — отец Михаил с грешной завистью проследил, как мужчина легко забрался на табурет и сволок с полатей скрученный рулон грязной полиэтиленовой пленки — грядки укрывать.

— Ему надо учиться снова с людьми общаться.

— Вот именно что с людьми! — обычно тихий, спокойный, отец Михаил выкрикнул сгоряча, тут же снова перекрестившись, и проворчал: — Доведешь до греха, — но не отступил. — Это для Бога все равны, для меня да для тебя. А он — мальчишка, дурак. Это болото его засасывает, — он тяжело опустил руку на стол. — Свою дурость сделал — расплатился. Нечего ему с ними тереться. Нечего и незачем. Юра, я тебя прошу, — батюшка серьезно, будто даже поучительно, постучал пальцем по столешнице, — забери его отсюда. Вот прямо сейчас и забери.

Отец Михаил стоял в дверях часовни, провожая взглядом Андрея, идущего к лечебному корпусу. На душе было как-то беспокойно, муторно.

16

01 июня 2015 года. Понедельник. Москва. Восемнадцатая городская больница. 10:55.

— Ну что, ребята, ждете? — Майоров вошел в ординаторскую с привычной добродушной улыбкой, интерны торопливо подобрались. — Все, что ли, собрались?

Раздался нестройный согласный возглас.

— Посмотрим сегодня, как вы у нас узлы вяжете. Сами понимаете, Дина Борисовна своим временем не всегда располагает, поэтому проверять вас буду я. А то как вас в операционную пускать? — хирург насмешливо посмотрел на молодежь.

Прежде чем к ним пришел запыхавшийся Майоров, интерны уже битый час ждали в кабинете для совещаний. Андрей с Янкой тренировались в четыре руки, путаясь в нитках и больше мешая друг другу, чем помогая. Малика сидела в углу, уткнувшись в методичку. А Ленька от нечего делать слонялся из угла в угол, нервируя девушек рассуждениями о каких-то сложных узлах, о которых у них было весьма смутное представление, и сыпал нудными зубодробильными терминами, наводя еще большую тоску. Не госэкзамен, конечно, но ударить в грязь лицом перед новыми коллегами не хотел никто.

Хирург это сразу понял и, рассаживая ребят вокруг себя, насмешливо улыбался в пушистые усы, вокруг глаз разбежались веселые морщинки.

Сам Майоров опустился на край кресла, подавшись вперед к ученикам, и потер руки, согревая ладони. Лицо его стало серьезным.

— Так, ты умеешь, посиди пока, — он махнул рукой, давая отбой своему интерну. Это с виду Валерий Арсеньевич был добродушным балагуром, на поверку строгий дядька к процессу обучения относился серьезно и отдавался ему всей душой. И собственного интерна на умение вязать узлы он проверял с первого дня. Пантелеев искоса недовольно глянул на товарища, этот жест заметил хирург и тут же повернулся к нему:

— Ну что, мужик, давай, принимай удар на себя, — Майоров открыл прихваченный с собой пакет и выложил на стол несколько видов нитей разного диаметра: кетгут, лавсан, шелк, викрил, пропилен. Придвинул их ближе и кивнул: — Выбирай. И давай показывай мне обычный хирургический узел.

Пантелеев ощутимо побледнел и потянулся выбирать тип нити.

Следом за «двойным» хирургическим узлом пошел обвивной, потом морской, потом женский.

Ленька все больше путался, нервничал и, то и дело перетягивая, рвал нить.

— Медленно работаешь. Чтобы в операционной делать медленно, надо уметь делать быстро.

У парня от волнения на лбу выступила испарина. Не то чтобы не умел — это все умели. Но одно дело в анатомичке часами тренироваться — не понравилось, не получилось — разрезал, сделал заново. А другое — под пристальным взглядом хирурга, который внимательно смотрит на твои руки и не моргает. Лицо интерна от натуги и напряжения приобрело гротескно-комичный вид. Майоров уже несколько раз, теребя, развязал его узлы.

— Аккуратнее, нить порвешь.

Пантелеев напрягся, постарался исправить. Нить слишком натянулась, истончилась и, конечно, на четвертом узле порвалась.

— Не сдал, учись, — Хирург покачал головой. — Тренируйся-тренируйся, чем больше будешь тренироваться, тем лучше пойдет. Смену отработал, домой пришел — нитки в руки и вперед. Давайте, девочки, теперь вы, — он повернулся к оробевшим девушкам.

Москва. Восемнадцатая городская больница. 14:15

— Уф, не поверишь, сам устал. — Майоров положил на стол пластиковый контейнер с домашней едой и тяжело опустился на стул напротив Ливанской. Врачи питались в той же столовке, что и больные. Просто больные (ходячие, во всяком случае) шли в две смены с часу дня, а врачи подтягивались позднее. Ели, в принципе, то же, что и пациенты. Сегодня был невнятный рассольник, почему-то, вопреки своему названию, совершенно несоленый, зато с плавающими в его мутных глубинах длинными полосами огуречной кожуры. Пупырчатые темно-зеленые шкурки со стороны выглядели затаившимися в камышах перловки крокодилами. На второе было жидкое, безвкусное картофельное пюре и вполне съедобная котлета, мягкая и нежная, как вата, из-за добавленной в нее манки.

Валерий Арсеньевич с довольным видом гурмана открыл защелки вакуумной упаковки — из контейнера потянулся аппетитный запах домашнего супа, заботливо приготовленного женой.

— Отмучился? — молодая женщина взяла второй кусок хлеба и усмехнулась.

— Более-менее, — Майоров сочувственно проследил за тем, как она с голодным аппетитом поглощает больничную еду. — Как ты можешь это есть?

— Ты сегодня пациентам рассказывал, что тут все вкусно, я сама слышала, — женщина рассмеялась.

— Ну, так то пациентам, — хирург кхекнул и с довольным видом запустил ложку в жирно поблескивающий, чересчур наваристый борщ, сконфуженно глянул на коллегу. — Вредно, но вкусно.

— Ешь, жизнь вообще вредная штука.

— Хочешь? — мужчина сделал рукой щедрый приглашающий жест. — Я с тобой поделюсь.

Ливанская рассмеялась:

— Да не надо, мне все равно. Я все что угодно съесть могу, лишь бы побольше. Столько лет вечно голодная ходила — у нас никогда досыта не наедаешься.

Майоров удивленно на нее посмотрел, но ничего не сказал, а сама Ливанская не заметила, что все еще говорит «у нас» про Африку, а не про Москву. Мужчина тоже съел пару ложек и хмыкнул:

— Ты бы хоть спросила, как твоя девчонка сдала.

Она больше для вида, чем из искреннего интереса, повернулась к коллеге, тот неуверенно повел плечом:

— Ну, в целом делает. Но, так скажем, без особого блеска. Ты бы тоже поработала с ней, подучи малость, покажи сама. Мой вяжет, как всю жизнь вязал, а я все равно каждый день наново проверяю. И ты позанимайся. Как в операционную будешь брать?

Молодая женщина равнодушно кивнула:

— Ладно, постараюсь…

— Извините, — скрипнул стул, Гадетский брякнул о стол тарелку и сел рядом с Ливанской. Женщина замолчала на середине фразы, повисла тишина. Она опустила ложку и, не доев, вдруг резко поднялась, отодвинутый стул громко неприятно скрипнул. Майоров удивленно проследил взглядом за уходящей коллегой, Андрей замер на секунду, но тут же равнодушно уткнулся в тарелку.

17

Москва. Ул. Панферова. 22:55.

— Могли бы просто к Юрию Альбертовичу в деревню съездить, — Малика перелистнула страницу и принялась заполнять следующую. «Дневник интерна» никто, даже она, не заполнял вовремя. Это делалось второпях, кое-как, в конце недели, за все дни разом.

— Угу, — парень раздраженно дернул плечом, не отрываясь от справочника.

Последние дни Гадетский все время был натянут, как струна. Думал о чем-то своем, не слушал и отвечал невпопад. Все интерны были загружены с раннего утра до поздней ночи: дневные дежурства, ночные смены, теоретические занятия, доклады, отчеты. Научный кружок по средам и субботам — на него все приползали уже на автопилоте. Но у Андрея дел было еще больше — он почти не показывался.

— Андрей.

— Ммм? — парень отозвался машинально, так и не подняв глаз.

— Ты меня слушаешь?

— Конечно, — он кивнул. — А что ты говорила?

Девушка досадливо выдохнула:

— Что мы можем в Мансурово съездить — день рождения твой отпраздновать. Юрий Альбертович предлагал. Возьми свою Сашу. Или Машу, я не помню.

— Я ее бросил. И Сашу и Машу, — он безразлично пожал плечами и потянулся за сигаретами.

— Почему? — Малика удивленно подняла глаза.

— Да, — он чиркнул спичкой и прикурил, — не суть, — парень помахал в воздухе, туша огонь, молча затянулся, крутя в пальцах спичечный коробок. — Маль, у тебя деньги есть? — Андрей нервно смотрел мимо, над ее плечом.

— Есть. А тебе нужно? — девушка глянула на него, а потом, отложив ручку, понимающе кивнула: — Сейчас. Я тебе из неприкосновенного запаса дам. Рафиз туда не заглядывает.

Малика торопливо вышла в коридор. Парень развернулся, бросив уже в спину:

— Я тебе отдам. Как только отец переведет.

— Вот. Только убери сразу, — девушка вернулась и протянула ему стопку купюр, Гадетский торопливо сунул их в задний карман джинсов.

Она села напротив и сочувственно посмотрела в глаза:

— У тебя все нормально?

— Да. — Тот решительно ответил прямым взглядом. Малика беспокойно отвела за ухо прядь волос:

— Ты поосторожней, ладно?

— Глупостей не говори, — парень только отмахнулся и резко сменил тему. — Мужик-то твой где? Второй час ночи. Он что, дежурит?

Девушка уклончиво пожала плечами, снова раскрывая дневник:

— Нет, не дежурит, просто сменщик просил подменить …

Она замолчала, не договорив, и стараясь не поднимать глаз.

Отношения Андрея с Рафизом с годами не улучшились, перейдя в затяжную хроническую форму агрессивной неприязни. И не то чтобы Малика с мужем так плохо жили. Нормально жили — как все. Она умела вовремя закрыть глаза и пойти на компромисс, и, в целом, муж относился к ней нежно, опекал и заботился. Бывали, правда, проблемы с деньгами, в «скорой» вообще платили неважно. Особенно когда он в очередной раз менял работу и месяцами сидел дома, ожидая направления на новую подстанцию.

Гадетский это видел и злился. Сначала молча, потом все очевиднее. Причем, при Рафизе он обычно не упускал случая сказать все, что думает, в глаза, а это отношений Малики с мужем не улучшало.

Парень глянул на нее и неожиданно сочувственно спросил:

— Как у вас дела-то вообще?

— Да нормально, — девушка с облегчением пожала плечами, — как обычно.

Андрей недоверчиво хмыкнул и поднялся, засовывая книгу в рюкзак:

— Ладно, я пойду. А то сейчас придет — опять сцепимся.

Малика с некоторым облегчением закрыла за ним дверь — ей и самой не хотелось, чтобы брат с мужем столкнулись.

18

04 июня 2015 года. Четверг. Москва. Восемнадцатая городская больница. 09:20

Валерий Арсеньевич, недовольно набычившись, сидел за столом в ординаторской и бурчал себе под нос.

— Я те что в первый день сказал? Академически надо заполнять истории. Чай, не в деревне. Это что такое? — Майоров, видимо, встал не с той ноги. Он распекал интерна битый час тоном сварливой старухи, громко, с видимым удовольствием зачитывая ляпы из историй: — А заключение кардиолога где? Ты вызывал? — хирург хмыкнул, плюнул на пальцы и перелистнул страницу: — А это что? «Печень почувствовалась чуть ниже края реберной дуги»? Почувствовалась она, — он захлопнул историю. — Переписывай. Один ляп сделаешь — еще раз переписывать будешь. Только ночью, потому что сегодня ты в приемное идешь. Вопросы есть? — парень стоял со вздернутым подбородком, на скулах ходили желваки, но молчал, и хирург довольно фыркнул в усы: — Ну, раз нет, дуй отсюда.

Андрей резко кивнул и вышел за дверь, почти столкнувшись носом с Янкой.

— Ты куда? — девушка улыбнулась и, едва не выронив, покрепче перехватила целую кипу историй и затрусила рядом.

Парень без особого энтузиазма бросил:

— В приемное, — они синхронно свернули вправо. — Ты, кстати, знаешь, где оно?

Девушка уверенно кивнула:

— Где-то на первом этаже.

— Логично, — парень хмыкнул. Больница представляла собой дикий лабиринт бесконечных коридоров, лестниц, лифтов и тупиков. Главному зданию было больше пятидесяти лет. Оно строилось, перестраивалось, реконструировалось, обрастая новыми корпусами, переходами, подземными соединениями, и найти что-то с первой попытки было нереально даже после долгих объяснений.

Янка завистливо кивнула на левый коридор:

— Везет. Хоть какое-то разнообразие. А я из перевязочной не вылезаю. По-моему, она считает, что я санитарка, — девушка, напоследок состроив недовольную гримасу, свернула к процедурке, оставив Андрея у лифтов.

Приемный покой и правда был на первом этаже и начинался с длинного узкого коридора, где толпились пациенты на плановую госпитализацию. У стен стояли кушетки, сплошь облепленные ожидающими. Те, кто не сидел, стояли прямо в проходе. Пациенты занимали очередь, спорили, пинали ногами навьюченные сумки — больница походила на сенной рынок. Одни ждали молча, прислонившись к стенам коридора, другие сварливо переругивались и жаловались на неразбериху.

В маленьком кабинете без окна сестра оформляла больных по направлениям. Туда-сюда, расталкивая очередь, стремительно бегали сестры, стоял гвалт.

— Чего опаздываешь? Второй час тебя жду, — сестра приемного на интерна даже толком не глянула, махнув рукой, чтобы бежал за ней.

— Да мне только что… — шесть лет в институте накладывали свой отпечаток и на сестру, как и многие молодые врачи, Гадетский поглядывал высокомерно, а извинялся нехотя. Но та и не слушала, а поспешно распахнула дверь:

— Садись, оформляй плановых. Видишь, какая очередь? Бланки и журналы регистрации на столе, что не знаешь — спрашивай.

С этими словами она захлопнула дверь и исчезла в неизвестном направлении.

Парень сел за стол и взял ручку — с чего начинать он не имел представления.

19

Восемнадцатая городская больница. Приемный покой. 09:55

— А? — старуха заправила края платка за оттопыренные уши и повернулась к врачу левой стороной — видимо, так она слышала лучше.

На столе громоздились горы незаполненных титульников для историй, толстый журнал учета поступивших, алфавитный журнал: все надо было заполнить за три минуты, потом найти сестру, чтобы проводила пациентку наверх, а бабку, судя по всему, надо будет везти на каталке. Ощущение было такое, что пациентов куда больше, чем свободных мест в хирургии.

— Я говорю, направление у вас есть?

Бабушка радостно и понятливо закивала:

— А, есть, сынок. Все есть. Ты там смотри!

Парень в очередной раз принялся торопливо перелистывать стопку анализов.

— Все есть. Ну какой она врач? Сыкушка сидит! А еще мне говорит… а я всю войну прошла, — старушка оживленно лопотала, перескакивая с темы на тему. — Безобразие ведь, безобразие. Два часа просидела. А там еще женщина рядом была, так она три часа ждала, а у нее…

— Здесь нет направления.

— Чего нет? — прерванная на полуслове бабушка растерянно замерла, а потом продолжила с того же места: — Там все есть, сынок. А у нее и живот болит, и ноги. Ой, сынок, как у меня ноги болят! Я вот с утра как колготы надену, а они…

— Вам что врач написал? Вы почему к нам пришли?

— Ты что, еще не зарегистрировал? Ты ее наверх поднять давно должен был! — сестра на секунду заглянула в приоткрытую дверь, комнату тут же заполнил гул приемного. — Пошевеливайся, время не тяни.

— А где… — спросить он не успел, дверь снова захлопнулась — парень вспыхнул. Но только он взялся за историю, створка опять распахнулась: — Слушай, ты же из хирургии? — и, не дожидаясь ответа, махнула рукой. — Там в приемное экстренного привезли, пошли скорее.

Старушка, отчаявшись до него достучаться, уже вовсю разговаривала сама с собой, подробно и с удовольствием перебирая перипетии своего заболевания.

К тому моменту, как Андрей выскочил из кабинета, звавшая его сестра успела уже дойти до конца коридора. Догонять пришлось бегом, поминутно спотыкаясь о брошенные сумки будущих пациентов и слушая ругань в спину. Смотровые находились за полкилометра.

Оттуда слышалась громкая отчаянная ругань пациента и невнятные уговоры женского голоса:

— Так мы вроде сегодня не дежурим, — парень с деланным равнодушием глянул на сестру — показать неуверенность для него было неприемлемо. Та флегматично пожала плечами:

— А я почем знаю. Заведующая велела принимать.

— Так врача надо вызвать.

— А ты что, не врач? — женщина хмуро скосила на него глаза и распахнула дверь. На каталке лежал здоровяк под два метра ростом, с добрыми ста пятьюдесятью килограммами веса, и надрывно стонал высоким тонким голосом, держась за живот. Вокруг него суетилась маленькая дерганная женщина, поправляя на нем майку, что только раздражало мужчину, и он принимался выть еще более душераздирающе.

— Да не бойся ты, вызвала я врача. Подойдет сейчас, — сестра глянула на молодого врача, хмыкнула и села заполнять журнал осмотра, предоставив интерну свободу действий.

Парень сделал решительный шаг к кушетке:

— Здравствуйте, меня зовут Андрей Геннадьевич, на что жалуетесь?

Мужик глянул на парня, схватился за живот и протяжно завыл:

— Вот я тебе говорил! Пацана какого-то прислали. Я тебе говорил — в городскую ехать надо. А ты заладила свое: Елизавета Станиславовна велела, Елизавета Станиславовна сказала. Угробят меня тут, без мужика останешься, по миру пойдешь…

— Вадик, успокойся, тебе нервничать вредно, — дерганая тетка гладила его толстую волосатую руку, глаза ее с каждым словом становились все испуганней, а голос — невнятнее.

— Где у вас болит? Поднимите майку, пожалуйста. — Странно, но в этот момент Андрей почувствовал спокойствие и уверенность, будто уже всю жизнь этим занимался.

— Тут, — тот поводил огромной ладонью по животу, обозначив окружность сантиметров пятьдесят.

— Когда боли начались? — интерн положил ладонь со слегка согнутыми пальцами на живот пациента и несильно нажал, мужик истошно заорал. — Так сильно болит? — парень удивленно посмотрел на мужчину. Он начал по правилам — с левой паховой области, а она даже не входила в болезненную сферу, обозначенную пациентом.

— А ты как думаешь?! — больной сварливо огрызнулся и гордо добавил: — Да меня даже тошнило.

— Сколько раз была рвота?

Тот надолго задумался, помялся, потом буркнул:

— Один. Но продрало так — не поверишь. Думал, кишки в сортире оставлю.

Интерн понимающе кивнул и, вроде бы согласившись с тяжестью заболевания, вкрадчиво предложил:

— Так, я попробую пропальпировать. Где будет больно, скажете.

Мужик, проникшись сочувствием и ответственностью момента, согласно кивнул. На этот раз при поверхностной пальпации боли обнаружились умеренные, напряжение небольшое, местное, как ни странно, не в области желудка — куда показывал пациент, а в нижнем отделе. Было похоже на обычный острый аппендицит, но мешала явная истеричность пациента.

— Доброе утро, Патрисия Яновна.

Андрей обернулся на голос сестры и встретился глазами с входящей Ливанской. Женщина была в хирургической пижаме и плотно повязанной шапочке — только из операционной.

— К кому вызывали? — она кивнула сестрам.

— Вон мужчина, сами приехали.

Ливанская подошла к пациенту:

— Я уже посмотрел, тут…

Но она не стала слушать:

— Я сама взгляну, идите.

Парень вскипел, скрипнул зубами, но, ничего не сказав, молча вышел из смотровой, громко хлопнув дверью.

Там в кабинете все еще сидела его старушка. И даже был шанс успеть к развязке ее эпопеи.

20

Восемнадцатая городская больница. 20:55

После восьми в хирургии уже никого из врачей не осталось, только дежурный, но и он поднялся в реанимацию. Ливанская стояла у шкафа с историями, раз за разом передвигая папки, но что справа налево, что слева направо — не могла найти нужную.

— Можно?

Она резко обернулась и, недовольно передернув плечами, отодвинулась:

— Кладите.

Гадетский протянул руку, на мгновение ощутимо запахло хлорамином[1]. Она, глядя в сторону, подождала, пока парень отодвинется, и снова принялась перебирать карты — с утра привезли ДТПшника, уже и прооперировали и перевели в реанимацию. Историю она заполнила, но теперь не могла найти. А парень стоял сзади и волоски на руках поднялись дыбом.

— Поехали к тебе.

От повисшей напряженной тишины на мгновение зазвенело в ушах.

— А если я не хочу? — Ливанская с силой сжала кулак, в пальцах, сминаясь, хрустнули листы. История ДТПшника лежала первой слева — получалось, что она уже три раза попадалась в руки, но женщина ее пропускала.

— Хочешь.

Карту нужно было пролистать, заполнить графу осмотра. И обязательно напомнить сестрам, чтобы с утра вклеили свежие анализы. Подумалось, что неплохо бы еще зайти в реанимацию — взглянуть, как отходит от наркоза пациент.

— Подожду на парковке, — женщина, не глядя, бросила историю обратно и вышла.

Ливанская захлопнула дверь машины и уткнулась лбом в скрещенные на руле руки. Все получалось как-то глупо. В голове крутилось: «Пять минут». Если за пять минут не придет — она заведет машину и уедет, выкинув эту блажь из головы. Мысль мелькнула и исчезла — Андрей, с грохотом захлопнув дверцу, сел в машину.

Прибежал прямо так, даже не переодевшись — без сумки и куртки.

С твердой привычкой без приглашения пинком открывать любую дверь, подался вперед. И вжал в дверцу, подминая под себя с такой силой, что она ощутимо ударилась затылком о стекло.

Кровь гулко шумела в ушах. Пока парень грубо и жадно дергал молнию на ее джинсах, она нетерпеливо теребила завязки хирургических штанов. Секс был невнятным, агрессивным и торопливым. Сначала тут же, на парковке, потом — у нее дома…

[1] Хлорамин — аитисептич. средство; содержит 25–29 % активного хлора.

21

05 июня 2015 года. Пятница. Москва. Восемнадцатая городская больница. 11:20

— Зачем ты приехала с ним в одной машине? — Ринат подошел бесшумно, как мышь, привычно глянул по сторонам, нет ли кого, и встал рядом, хотя сам не курил. Ливанская выдохнула сизую струю. Вообще-то, тут все курили — через старую обшарпанную дверь с торца здания почти никто не ходил: врачам некуда, а пациентов в чистой обуви на улицу не пускали. Отличное место для того, чтобы уединиться и пять минут передохнуть.

Молодая женщина приветливо кивнула и недоуменно пожала плечами:

— Так удобнее, метро далеко.

— Хватит придуриваться, — он возмущенно понизил голос: — Я думал, это был единичный случай, а, оказывается, у тебя привычка — гадить, где работаешь. Ты вообще о чем думала?! Здесь так не делают.

Ливанская рассмеялась:

— Ринат, я тебя умоляю.

— И хватит разговаривать со мной так, будто мы закадычные друзья. У меня проблем хватает, и я хочу в своем коллективе работать комфортно.

Она внимательно взглянула и хладнокровно пожала плечами:

— Ну, не друзья, так не друзья. Твое дело.

— Рита, — Ринат серьезно посмотрел в глаза, — хочешь, я скажу как друг? Так вот, ты посредственный, даже не категорированный хирург. Неконтактная, конфликтная. И, уж извини меня, но у тебя большие проблемы с психикой. Как собираешься дальше работать? Вместо того, чтобы что-то исправить, — он, горячась, заговорил громче, но тут же снова перешел на шепот, — вместо того, чтобы делать что-то с собой, ты только все портишь и обостряешь ситуацию, — мужчина немного помолчал, а потом тихо добавил: — Ты ведь даже не понимаешь, что сделала не так.

— Понимаю, — Ливанская ответила несколько поспешнее, чем стоило. Ринат на минуту задержался на ней внимательным взглядом, а потом разочарованно покачал головой:

— Нет, не понимаешь.