Сад изящных слов

Глава 10

Утро было на редкость приятным, и я решила поехать другой дорогой.

Когда я повернула руль, солнце, до сих пор светившее мне в спину, обогнуло машину и заглянуло в правое окно. На меня лениво потекли низко стелющиеся лучи, и правая половина тела начала понемногу нагреваться. И я расчувствовалась: «Наконец-то пришла весна».

Зима, что ни говори, выдалась очень холодной. Даже в Токио сильные снегопады продолжались два месяца, слежавшийся снег в тени никак не таял — лишь чернел от грязи, и всё это время я так и проездила на зимних нешипованных покрышках. Тем не менее, когда наступил март и регион Канто проскочил сквозь тоннель затяжных дождей, колючий воздух, наждаком обдиравший кожу, внезапно смягчился, а в пейзажах начала проглядывать бледная зелень травы и листьев.

«Череда дождей на исходе марта» — по-моему, отличное название.

Я приложила палец к кнопке и самую малость приоткрыла окно с водительской стороны. В салоне тут же повеяло ароматом весны. Его принёс особый, пропитанный множеством предчувствий прохладный воздух, какой бывает только в это время года. В сердце разом ожили переживания тех дней, когда в школах проходят церемонии зачисления и выпускные: нервное возбуждение, душевные муки, влюблённость, тревога, надежда. И пусть я, вырастив двух сыновей, уже насмотрелась с ними всевозможных школьных торжеств, запах весны перенёс в пору юности и меня саму. Время ускорилось, чувства забурлили, меня переполняли предвкушение и жажда приключений: ну же, купи весеннюю одежду, беги в салон красоты, ищи новых знакомых на вечеринках, ходи на свидания, развлекайся, пей! Светофор передо мной переключился на красный, и я, повторяя про себя: «Эй, хватит, ты уже не девочка!», плавно нажала на тормоз. С вечеринками, во всяком случае, покончено. Дыши глубже. И-вдох-и-выдох. Замечательная сегодня погода! Я облокотилась на руль и посмотрела вверх.

Небо было полупрозрачным, как вода, в которой развели изрядное количество синей краски, а начинавшая цвести то тут, то там сакура куталась скорее в белое, чем в розовое. На деревьях только-только раскрылись почки, и светло-зелёные молодые листья походили на первые мазки кистью осторожного художника.

«Ах вот оно что!» — вдруг сообразила я. Те туфли, которые показал мне сын, предназначались на такой вот весенний день. Предназначались для той, кто в полное предчувствий весеннее утро пойдёт новой дорогой.

«Интересно, какая она?» — с лёгкой улыбкой думала я, перенося правую ногу на педаль газа. В кого он влюбился — боюсь, что безнадёжно? Кто та женщина, побудившая его подарить ей весенние туфли?

— Представь, что я тебе не сын, — сказал мой сын.

В тот день падал снег, значит, это случилось пару месяцев назад. Я вернулась домой поздно, съела приготовленный сыном ужин, приняла ванну и уселась за столом на кухне, чтобы наконец-то немножко выпить на сон грядущий. Часы показывали начало второго ночи.

— М? — Не совсем понимая, о чём он, я посмотрела ему в лицо. Выглядел он необычайно серьёзным.

— Хочу, чтобы ты оценила объективно... Глянешь?

С этими словами он выставил на стол пару женских туфель. От них шёл слабый запах кожи и клея.

— Какие миленькие! — не удержалась я от искреннего восхищения. То были маленького размера лодочки на пятисантиметровом каблуке. Бледно-розовый носок, верх — слабого, близкого к белому телесного оттенка, и лимонно-жёлтый, словно выцветший на солнце, каблук. Конец длинного ремешка, застёгивающегося вокруг лодыжки, украшал вырезанный из кожи салатного цвета листик. Немного робкая, приглушённая цветовая гамма создавала ощущение недолговечности, как будто эти туфли, если их не убрать, за ночь без следа растворятся в воздухе. — Ты сам их сделал?

Я не могла представить такую обувь на полке большого магазина, а попади она туда, затерялась бы среди более ярких моделей. Её явно сшили для кого-то одного.

— Да, сам. Но я прошу судить объективно. Меня интересует беспристрастный женский взгляд со стороны, — повторил сын.

Он покраснел и опустил глаза. В его голосе прозвучало такое глубокое волнение, что я даже испугалась: а вдруг он заплачет? Было больно осознавать, скольких неимоверных усилий стоило ему сделать эти туфли.

— Хорошо, — сказала я, беря их в руки.

Глаза меня не обманули: они оказались очень лёгкими. Кожа — мягкой на ощупь, как у маленького новорождённого зверька с учащённо бьющимся сердцем. Я оглядела их с разных сторон, проверила крепость каблуков, провела пальцем по швам. Наверное, это первые женские туфли, работу над которыми Такао сумел довести до конца. Итак, что же мне сказать?

— Мне они маловаты, и я вряд ли смогу их надеть, но дизайн мне нравится. Стиль неброский, но на удивление самобытный. Если бы такие выставили в моём любимом ателье, я бы заинтересовалась, — сказала я и посмотрела на сына.

Его настойчивый, почти рассерженный взгляд требовал от меня продолжения. Всё-то у него серьёзно. И почему мой сынулька такой серьёзный?

— Для старшеклассника, шьющего обувь в качестве хобби, получилось просто замечательно. Поверь, это не родительская предвзятость.

— А если бы их сшил не старшеклассник? — словно набравшись решимости, спросил он.

«Ну конечно, ты на этом не успокоишься», — сдалась я. Придётся сказать. Что ж, это тоже родительский долг.

— Тогда, как мне кажется, продать бы их не удалось, да и носить, пожалуй, было бы несколько неудобно. Они, скорее всего, развалятся через несколько дней.

Сын приоткрыл рот, будто собираясь возразить, и снова закрыл. Он ждал моих слов, а глаза уже увлажнились. О-хо-хо.

«Смотрел бы ты на вещи попроще», — подумала я и продолжила:

— Складки на коже и множество мелких царапин не страшны, они подчёркивают ощущение ручной работы — если только не делать на продажу. Но вот, к примеру... Смотри: сзади видно, что каблуки прикреплены немного несимметрично. — Я повернула туфли, чтобы показать пятку. — Поэтому вес будет распределяться неравномерно, и, пока туфлями будут пользоваться, каблуки ещё больше перекосит. А ещё вот здесь, внутри, слишком мягко.

— Ты про супинатор?

— Да. Это так называется? — Я засунула палец внутрь и с силой надавила на то место, куда должен опираться свод стопы. Туфля податливо изогнулась. — Видишь? При ходьбе они будут терять форму. Так что...

— Так что они никуда не годятся, — бессильным голосом подхватил сын.

— Да, — подтвердила я.

Он выдавил слабую улыбку:

— Раз уж ты столько всего заметила, профессионал от них камня на камне не оставит. Всё-таки самоучке здесь ничего не добиться.

Лицо сына просветлело. Одно из его достоинств — способность быстро переключаться. У меня тоже отлегло от сердца.

— По-моему, то, что парень шестнадцати лет самостоятельно изучает, как сделать туфли на высоком каблуке, тянет на извращение.

Он коротко хихикнул:

— Спасибо, что высказалась. Очень ценные сведения. Ты собиралась выпить, сделать тебе закуску?

— Ух ты! Спасибо, Такао.

«До чего же приятно очутиться дома!» — расчувствовалась я, наблюдая, как сын, стоя ко мне спиной, открывает на кухне какие-то банки. В прошлом году я на время перебралась к своему молодому любовнику, и там готовка лежала полностью на мне. С Сётой, своим старшим сыном, я всё время ссорилась. Но он переехал, я вернулась домой после нескольких месяцев отсутствия, и мы с Такао зажили вдвоём. Нисколько не жалею — у нас с ним тишь да гладь да благодать. А пока я была в бегах, обязанности по уборке и стирке также мало-помалу перешли к Такао. Красота! Как хорошо, что я завела второго сына.

— Что?

Такао обернулся, как будто заметил на себе мой взгляд.

— Да так, подумала: хорошо, что я завела тебя.

— Не говори обо мне «завела», — покраснел он и со стуком бросил на стол маленькую тарелку.

Невинный (наверное) мальчик становился таким милым, когда его дразнили. На тарелке лежали консервированная сельдь-иваси и маринованные сливы без косточек, завёрнутые в листья зелёной периллы.

— Так кому ты их подаришь? — спросила я у Такао, пригубив вторую стопку рисовой водки.

— Что? — отозвался он, отрываясь от чашки с чаем.

— Для кого туфли-то? Для подружки?

— Я не... — Он тут же зарделся и поспешно добавил: — У меня нет подружки!

— О-о! Значит, неразделённая любовь? Хочешь порадовать даму сердца самодельными туфлями?

Нет, он не просто серьёзный, он чересчур серьёзный. Ох уж эта невинная подростковая влюблённость! Такао недовольно надулся и смотрел в стол. Истории о чужой любви — отличное развлечение! Я отхлебнула ещё водки и потянулась палочками к закуске. И почему сливы так хорошо сочетаются с периллой?

— Эта девушка, она тебя старше? — с хитрой улыбкой предположила я, нацелив на сына палочки, а он вздрогнул и посмотрел на меня. — Обувь такого фасона старшеклассницы не носят. Где вы только познакомились? Она студентка? Насколько она тебя старше?

Такао потеребил ставшую густо-красной мочку уха, с шумом отпил несколько глотков чая и, стараясь не встречаться со мной взглядом, невнятно пробормотал:

— Ну, ей вроде восемнадцать или девятнадцать, так что на пару-тройку лет.

Врёт. По его поведению я точно это поняла. Наверное, она уже взрослая, работающая женщина и, наверное, старше его лет на десять. Бедняга. У тебя с ней вряд ли что-то выйдет. Мне становилось всё веселее и веселее.

— Хм. Может, ты тоже немного выпьешь?

— Нет уж! Я иду спать.

И он от меня сбежал. Но в тот вечер, потягивая водку в одиночестве, я отчётливо осознала, что Такао стал взрослым. С тех пор он больше не заговаривал со мной о туфлях.

— Я вчера уже говорила: секретариат работает до пяти вечера! — долетел до моих ушей пронзительный голос Кобаяси-сан. Студентка, с которой она разговаривала, похоже, попыталась что-то возразить, Кобаяси-сан сердито крикнула: — Нельзя — значит нельзя! — Затем раздался звук задёргиваемой занавески.

Резко щёлкнув выключателем, Кобаяси-сан погасила свет в приёмной и, шурша многослойной синей юбкой, вернулась к своему столу рядом с моим.

— Что случилось? — обратилась я к ней, оторвавшись от составления списка заказов в книжных магазинах.

Она раздражённо нахмурила изящно очерченные брови и сказала:

— Она только сейчас принесла плату за обучение за вторую половину года.

— За вторую половину? Но ведь срок оплаты истёк месяц назад!

— Ей дважды направляли требование заплатить. Более того, несколько раз предупредили, что деньги надо перевести через банк, но она принесла наличные! А касса уже закрыта, — сказала она и с видом человека, которому нанесли смертельное оскорбление, начала собираться домой.

Я не стала напоминать, что до закрытия оставалось ещё тридцать минут, и спросила:

— Можно посмотреть дело той девушки? — А затем, не дожидаясь ответа, заглянула в экран компьютера Кобаяси-сан. — Кто?

Она хмуро ткнула пальцем:

— Вот. Момока Накадзима.

Я пробежалась глазами по рядам цифр и невольно охнула:

— Погодите-ка, у неё сегодня крайний срок!

Поспешно выскочив из кабинета и крича на ходу: «Накадзима-сан!», я догнала уходящую по коридору девушку. Момока Накадзима обернулась. Я почувствовала резкий ванильный запах её духов.

— Что?

— Послушайте, если вы не внесёте плату за обучение сегодня, вас отчислят!

Она лишь недовольно хмыкнула и, казалось, не понимала всей серьёзности ситуации. Я отвела её в кабинет и объяснила, что к чему. Что университет так устроен: если ты не внесёшь плату за обучение, тебя отчислят. Что отчислят — это значит выгонят. Что плановый период оплаты истёк месяц назад, отсрочка действовала только до сегодняшнего дня, и ей следовало отправить определённую сумму через банк сегодня до 15:00. А сейчас уже пять вечера, и даже наличные, которые она принесла, ничего не исправят.

У Момоки Накадзимы было красивое лицо и идеально наложенный естественный макияж.

— Так что же мне делать? — с обидой в голосе спросила она, и я, думая про себя, что если уж тебе хватило времени так накраситься, то могла бы и в банк успеть, сказала:

— В сложившихся обстоятельствах и только один раз мы сделаем исключение и примем наличные.

Она протянула мне конверт, и я, придумывая на ходу оправдание для финансового отдела, пересчитала банкноты. А? Пересчитала второй раз, потом третий:

— Не хватает двадцати тысяч иен.

— Правда? Но у меня сегодня больше нет...

С этими словами Момока Накадзима посмотрела на меня с выражением «девушка в беде», умело подчёркнутым косметикой[82]. Скользнула взглядом по бейджику с именем, висевшему на шнурке у меня на шее:

— Акидзуки-сан, вы не могли бы доплатить за меня? Завтра — нет, на следующей неделе я обязательно верну!

Мне захотелось швырнуть ей конверт, но я сдержалась и после пятиминутной дискуссии, в обмен на адрес её родителей и номер их домашнего телефона, достала из кошелька двадцать тысяч иен.

— Просто не верится! — сказала мне Кобаяси-сан, когда я, проводив Момоку Накадзиму, вернулась к своему столу. — Да пусть бы её отчислили: что посеешь, то и пожнёшь. Она уже не ребёнок. Я считаю, нам незачем было так стараться.

— Кобаяси-сан, вы ведь заметили?

— Что?

— У неё сегодня был крайний срок.

Вместо ответа она раздражённо заявила:

— Нам выпал случай преподать ей урок, показать, какие правила действуют в обществе. В конце концов, это для её же блага.

— Мне так не кажется, — произнесла я, не отводя взгляда от потрясающе красивого маникюра Кобаяси-сан. В моих глазах эта очаровательная девушка, сама недавняя выпускница, выглядела всего лишь как однокурсница Момоки Накадзимы. — Всё-таки университет не государственное учреждение и не банк. Конечно, мы тоже коммерческое предприятие, но прежде всего мы учим и воспитываем. Поэтому мы, служащие университета, должны вслед за преподавателями поддерживать студентов в их развитии, выполнять свои обязанности так, чтобы помочь им обрести самостоятельность, и это послужит нам наградой. Мы должны стоять на их стороне, а не на стороне администрации.

— Это называется «баловать», разве нет? — разочарованно сказала Кобаяси-сан, схватила свою украшенную рядами жёлтых монограмм модную сумку и, даже не попрощавшись, зашагала к двери. Меня так и подмывало пульнуть ей в спину карандашом, но я сдержалась.

— Жалеешь, что не пульнула? — с интересом спросил Симидзу-кун и отпил глоток улуна[83].

— Нет, так нельзя. Нам вместе работать.

В тесном ресторанчике было шумно, а в воздухе висел дым от жарящегося мяса.

— Но я и правда разозлилась. Удивительно, как молодёжь нынче любит указывать на чужие ошибки. С другими — строже некуда, но только не с собой. Они не задумываются, сколько всего им прощают окружающие, но при этом требуют от них соблюдения моральных и этических норм, а ещё, как ни странно, разумного поведения. Завышенное самомнение — и при этом неутолимая жажда добиться признания у тех, кого они в грош не ставят, — выпалила я на одном дыхании и отхлебнула несколько глотков пива.

— Вижу, у тебя наболело, — весело сказал Симидзу-кун. — Но мне кажется, я понимаю, что хотела сказать Кобаяси-сан.

Я невольно уставилась на него. Он улыбнулся — мол, не кипятись — и продолжил:

— Студентам сейчас свойственно высокомерие. Они считают себя клиентами, которые всегда правы. Вот их и хочется поставить на место.

— Ни у кого нет права ставить других людей на место! — сказала я, подавшись вперёд и налегая на стол, и в этот момент нам принесли большое блюдо с мясом.

— Забудем об этом, Рэйми-сан. Давай я тебе кальби поджарю.

Костлявые руки Симидзу-куна аккуратно разложили куски мяса на переносном гриле. И всё моё раздражение тут же испарилось. Ну же, Рэйми-сан, рубец тоже вкусный! Симидзу-кун, диафрагма вполне съедобна! Рис пока рано. Может, попросим салат-латук? Наблюдая за тем, как Симидзу-кун уплетает мясо за обе щеки, я чувствовала себя заботливой мамашей, следящей, чтобы её ребёнок хорошо питался.

«Да, вот так, кушай побольше», — стучало в голове. На самом деле в свои тридцать шесть он уже мог считаться мужчиной среднего возраста и всё же походил на студента, видимо потому, что всегда предпочитал одежду свободного стиля. Худощавый, коротко стриженный, на носу очки в пластмассовой оправе. Если не присматриваться, он выглядел даже моложе моего старшего сына Сёты, которому в этом году исполнялось двадцать семь.

— Кстати, Рэйми-сан, а по какой причине ты устроилась работать в университет?

Я ответила, заворачивая для него мясо в листья салата:

— Я вроде говорила, что родила первого сына, когда была ещё студенткой. В итоге год провела в академическом отпуске. Потом восстановилась, училась, одновременно воспитывая ребёнка, получила диплом, но когда стала искать работу...

— Ах да, вспомнил. Тебя профессор порекомендовал.

— Да. На должность помощника по учебным вопросам на кафедре. Даже выйдя замуж, я хотела работать, и мне нравилась японская литература, да и научное сообщество в целом.

— Ясно.

— Нравы в то время оставались весьма строгими, поэтому студентки редко выходили замуж или рожали детей до окончания института. Только что приняли закон о равном доступе к работе, но на деле людям в моём положении найти место в обычных фирмах было непросто. — Я залпом допила оставшееся в стакане пиво. — Так что я благодарна и моему профессору, и университету за отношение ко мне. Его обеспечил принцип академической свободы. Академические центры — священные хранители разнообразия!

После этих слов я остановила проходящего мимо официанта и заказала разливного пива.

— Ты что-нибудь будешь?

— Да, то же, что и сейчас.

— Тогда, пожалуйста, бокал пива и улун.

Симидзу-кун алкоголь не пил.

— Не то что я не могу его пить, — ответил он, когда я однажды насела с расспросами, как же тогда поднимать настроение. — Просто, как бы сказать, не чувствую такой необходимости.

Сидевшая напротив нас молодая пара проверяла, готово ли мясо. Девушка с модным макияжем, очень похожая на Момоку Накадзиму или Кобаяси-сан, и парень лет двадцати пяти в деловом костюме, явно пришедший прямо с работы. По их виду и поведению я предположила, что они вместе около полугода. Позже они заскочат в круглосуточный магазин, купят закусок и что-нибудь на завтрак, вместе пойдут в квартиру одного из них и лягут спать в одной постели. Они продолжат встречаться, ссорясь по мелочам и ревнуя по пустякам, а примерно через год обязательно наступит поворотный момент. И надо будет решить: расстаёмся, женимся или оставляем отношения такими же неопределёнными.

«Интересно, а как мы выглядим со стороны?» — вдруг задумалась я. Женщина сорока восьми лет вместе с бойфрендом на двенадцать лет её младше жарят мясо в недорогой забегаловке.

На решётке гриля с шипением съёживались куски рубца, обугливаемые пламенем. Симидзу-кун поднимал их палочками и внимательно осматривал снизу, словно проверяя, насколько они прожарились.

— Кстати, твой младший сын уже почти студент? — спросил он.

— Да. Он в одиннадцатом классе, — ответила я.

Симидзу-кун меня не ревновал. Поэтому я не стеснялась рассказывать ему про мужа, с которым разошлась, и про сыновей. Про то, как я ещё студенткой познакомилась с работником торговой фирмы на пять лет меня старше, про незапланированную беременность и роды, про свадьбу, про то, что мужа звали Такаси, а потому мы, тасуя слоги в его имени, дали сыновьям имена Сёта и Такао. О том, как его заграничная командировка затянулась, как мы стали постепенно отдаляться друг от друга, а когда младший сын перешёл в среднюю школу — развелись. Симидзу-кун всегда выслушивал меня со спокойным видом. С таким же интересом слушают о природных явлениях, например, как солнце испаряет морскую воду и та превращается в облака, их подхватывают западные ветры, и, наконец, они проливаются дождями над Японией.

— Я плохо понимаю, как между людьми возникает чувство ревности, — сказал он как-то.

«И всё же...» — подумала я, так же пристально разглядывая жарящееся мясо. Он не пьёт, не ревнует, не сердится. На самом ли деле я ему нравлюсь? Что он чувствует по отношению ко мне: глубокую привязанность или же я просто ему небезразлична? Эти сомнения возвращалась всякий раз, когда мы пили с ним вместе, но сегодня я не стала давать им ход и продолжила говорить о сыне:

— Вот только он не хочет в институт, а хочет учиться делать обувь.

— Делать обувь? В смысле — стать башмачником?

— Вроде того.

— Немного неожиданно, — призадумавшись, сказал Симидзу-кун. — По-моему, заработок тут как у дизайнера, не больше. Он же не на фабрике собирается работать, а что-то более творческое? Ну, там, мечтает открыть своё ателье?

— Наверное.

— Возможно, прозвучит грубо, но вдруг он просто хочет увильнуть от вступительных экзаменов?

— По-моему, это не так. Он на самом деле сделал несколько пар обуви, начал ещё два года назад.

— Что? Сам? У себя дома?

— Да. Купил инструменты и материалы — наверное, с подработки накопил.

При этих словах у Симидзу-куна изменился взгляд. С непривычным для него энтузиазмом он засыпал меня вопросами. Какую обувь он делает? Что ты, как его мать, обо всём этом думаешь?

«Наверное, он, как дизайнер, лучше его понимает», — подумала я.

— У него это по-настоящему, — сказал он. — Во всяком случае, Такао-кун — его так зовут? — по-настоящему этого хочет. Молодых людей, которые вроде как намереваются кем-то стать, полно. Они любят задавать кучу вопросов в Сети, осваивают лексикон профессиональных критиков, нападают на работы других. Нет, понять их, конечно, можно... — Симидзу-кун не отрываясь смотрел на куски мяса на гриле и тихо произнёс, будто убеждая сам себя: — Но тот, кто на самом деле, от всего сердца хочет что-то создать, ничего ни у кого не спрашивает и ничего никому не говорит. Он просто делает.

Я добралась домой в начале первого ночи, и, когда открыла дверь квартиры, из кухни послышался голос старшего сына:

— С возвращением. Ты поздно. Где-то пила?

Сёта сидел за столом в одиночестве и пил мою рисовую водку. На нём была сорочка бледно-голубого цвета, галстук он снял, а на столе лежали какие-то маринованные овощи, по-видимому купленные в круглосуточном магазине, и смартфон — такие продавала его компания. В тусклом свете ламп нашего старого муниципального дома мой сын казался мне незнакомцем, случайным попутчиком в вагоне поезда по дороге на работу.

— Да, поужинала с Симидзу-саном. Давно тебя не видела, Сёта. Какими судьбами?

— Зашёл за летней одеждой.

Я хмыкнула в ответ, пошла в свою комнату, сняла костюм, переоделась в розовую толстовку, а потом вернулась на кухню. Спиртного мне уже не особо хотелось, но занять себя было нечем, так что я достала из холодильника банку пива и, отламывая на ходу язычок, села напротив Сёты. Без всяких расспросов было ясно, что мы оба рассержены. Какое-то время стояла неестественная тишина, нарушаемая, лишь когда один из нас отпивал очередной глоток, но потом я, мысленно вздохнув: «Нет, всё-таки я более взрослый человек, чем он», направила разговор в нужное русло:

— Как дела идут в последнее время?

— Идут как обычно. А у тебя что делается?

— Всё хорошо. Как обычно. А где Такао? Вы вместе ужинали?

— Нет, я пришёл уже после ужина. Он помыл посуду, сложил грязное бельё и лёг спать.

— Ясно.

Разговор тут же заглох. Сёта раздражался, когда я заводила речь о своём любовнике, а мне не хотелось, чтобы он рассказывал о своей сожительнице. Мы оба прекрасно это знали.

— Тёмная у нас кухня. Когда этот дом построили? — спросил Сёта.

— Лет сорок назад, — ответила я.

— Как сюда ни приду, у меня настроение портится. Темно, двери плохо закрываются, всё какое-то невзрачное. Старая посуда, остатки наклеек на колоннах. Может, собраться разок и всё тут обновить?

— Меня и так устраивает. Ничего не трогай.

— Не трону.

«Зачем ты явился?» — эти слова я проглотила вместе с пивом. Сидеть здесь напротив недовольного Сёты — всё равно что вернуться в ту долгую тёмную ночь, когда мы с Такаси Фудзисавой договорились о разводе. И Сёта сейчас старше, чем Такаси времён нашей с ним свадьбы.

— А он, значит, уже в одиннадцатом классе, — слегка смягчив тон, сказал сын. «Он» — это Такао.

— Ага.

— Пора бы ему задуматься о выборе профессии. Он тебе говорил, чем хочет заниматься?

Я наконец поняла. Сёта дождался меня ради этого разговора. Я потянулась к банке с пивом, обнаружила, что она уже пуста, встала и взяла стакан для водки.

— Сказал, что не хочет в институт. Выбирает, то ли пойти в училище, то ли поехать учиться за границу.

— Что? — голос Сёты стал громче. — Это как понимать? За границу? Зачем?

Держа стакан в руке, я села на стул. Понадеялась, что Сёта мне его наполнит, но он и ухом не повёл, так что пришлось самой и наливать, и разбавлять тёплой водой.

— Нет, пусть себе мечтает тачать обувь, но сперва всё равно надо поступить в институт, так ведь? Ты что думаешь?

— Я не знаю. Я хотела как-нибудь спокойно всё с ним обсудить, но в итоге — это же его жизнь?

«Сейчас опять поссоримся», — устало подумала я. Когда дело касалось Такао, мы с Сётой всегда спорили. Как муж и жена с разными подходами к воспитанию ребёнка.

— Слушай, я не хочу повторять очевидные вещи, — возмущённым тоном сказал Сёта, — но ему всего-то шестнадцать, а ты его единственный родитель. Исполни, пожалуйста, свой материнский долг! Не обращайся с ним как с исполнительной прислугой.

— А я и не обращаюсь! — запротестовала я, но Сёта меня не слушал:

— Растолкуй ему, например, насколько отличается средний доход выпускника института и того, кто окончил одну только школу. Или как сложно найти работу, если у тебя перерыв в стаже. Хотя бы с этого начни.

— Ладно, скажу.

— Раз у тебя есть время угощать жареным мясом нищего дизайнера, возьми с собой Такао, а там и поговорите!

И тут меня накрыло. Не помня себя, я метнула в Сёту пустую банку из-под пива. Нелепо звякнув, она ударила его в плечо.

— Сдурела?! А если бы по голове?

— Помолчал бы! Сам живёшь с безработной актриской, и отношения у вас — ни туда и ни сюда!

— Это здесь ни при чём!

В его голосе проре́зался гнев. Ну вот, сразу на меня злиться. А ведь ты из меня вышел. Ты из моей груди молоко пил.

— Ещё как при чём! Речь о том, как обустроить жизнь! Я в твоём возрасте одновременно и работала, и сына-школьника воспитывала!

Мне вдруг стало так себя жаль, что из глаз брызнули слёзы.

— Ну да, меня.

— Да, тебя! Ты был таким маленьким и послушным, когда же ты успел превратиться в совершенно чужого мне мужчину? Ты мне друг или враг?!

Слёзы капали в такт словам. В голове вдруг стало пусто, а в груди почему-то разлилось сладкое умиротворение. Я в несколько глотков допила водку.

— Ну вот, опять! — пробормотал Сёта. — Слушай, извини. Ты уже совсем взрослая, хватит реветь по любому поводу. И не пей ты столько. Давай прими ванну и ложись спать.

— Нет. Я ещё выпью, — сказала я и наполнила стакан.

— Ну сколько можно! — голос Сёты зазвучал тише, как будто издалека.

«Когда же это случилось?» — вновь подумала я.

Когда они ушли от меня так далеко?

Когда они меня бросили?

«Дети становятся взрослыми так быстро, что мне за ними ни за что не угнаться», — подумала я. После окончания консультации в школе мы с сыном бок о бок шли домой, и я про себя отметила, каким высоченным он стал.

— Такао, тебе сколько исполнится в следующем месяце?

— Восемнадцать.

Следовательно, мне стукнет пятьдесят один. Разглядывая окрашенные в пронзительный жёлтый цвет деревья гинкго и нависшее над ними пепельно-серое небо, я выдыхала белые облачка пара. Всё меняется в мгновение ока. Момока Накадзима, наверное, тоже изменится.

Полтора года назад, если бы не я, она бы вылетела из университета, и даже сейчас, учась уже на третьем курсе, при встрече со мной она почтительно кланялась. Поговаривали, что в последнее время она зачастила в библиотеку, чтобы подготовиться к одному семинару, куда был большой конкурс. Моя коллега Кобаяси-сан с видом старожила каждый день шпыняла недавно набранных новых сотрудников. Сёта по-прежнему состоял в бесперспективных (по моему мнению) и неловких отношениях со своей квартиранткой. Я за эти полтора года сменила машину, для которой подошёл срок техосмотра, дважды прошла гастроскопию, заказала в облюбованном ателье два костюма и три пары туфель, побывала на нескольких алкогольных вечеринках знакомств — трудно сказать, возможно, это уже не для меня — и заперла в глубинах памяти воспоминания о нескольких происшествиях, решив никогда к ним не возвращаться. С Симидзу-куном мы расстались. Так, день за днём, прячась за выпивкой, за библиотечными книгами и за вышедшими из моды юбками, я тихо хоронила в сырой земле этого города вздымавшиеся волны эмоций.

Наконец снова пришла зима.

Город готовился к празднованию Рождества, переливался многоцветьем украшений и суетливо бурлил. Но в глазах моего сына, шагавшего рядом, отражалось вовсе не это. Он видел, что будет после Нового года и окончания старшей школы.

«Значит, Италия?» — подумала я. Там я не была. Да и вообще никогда не ездила за границу.

Даже самой странно.

Мне казалось, что это скорее в моём характере — взять да упорхнуть за тридевять земель. В детстве я перечитала множество книг о других странах, мечтала о них, как зачарованная. Представляла, как стану взрослой и уеду жить куда-нибудь далеко-далеко. Но с тех пор как в двадцать один год я родила Сёту, меня поглотили будничные хлопоты, и время пустилось вскачь. В итоге я с самого рождения безвылазно сидела в Токио. Почти вся моя жизнь прошла внутри замкнутого круга, от центра до края которого можно добраться на машине максимум за час.

А мой сын с поразительной лёгкостью из него вырвался.

Когда Ито-сэнсэй, классный руководитель моего сына, приглашал меня в кабинет завуча по воспитательной работе, было заметно, что он немного растерялся.

— Простите, вы его мать?

— Да.

— Прошу вас, садитесь.

«Неужели он принял меня за его старшую сестру?» — подумала я и, надо сказать, обрадовалась. Поначалу я сомневалась, не надеть ли мне безопасный во всех смыслах костюм для родительских собраний, но потом — гулять так гулять — выбрала плиссированную юбку выше колен и не прогадала. Получилось что надо: тёмно-серая юбка с кружевной оборкой и тёмно-коричневым пояском и к ней белая блузка с большим бантом на шее. Было приятно после стольких лет вновь оказаться в старшей школе, но я опасалась, что слишком уж себя накрутила. Когда я села на такой знакомый школьный стул, Такао посмотрел на меня с нескрываемым удивлением.

— Под школьницу косишь? — прошипел он.

— Нет, конечно! — ответила я, невольно повысив голос.

— Итак, Акидзуки-сан, — заговорил Ито-сэнсэй, нерешительно кашлянув. — Полагаю, вы уже знаете, что Такао-кун отказался сдавать вступительные экзамены в институт и хочет поехать во Флоренцию, чтобы там изучать ремесло изготовления обуви. Также он собирается, насколько это возможно, потратить оставшиеся до весны дни школьной жизни на подработки, чтобы скопить на обучение. Вы достаточно подробно обсудили это решение в кругу семьи?

Ах, эти консультации для учеников и их родителей! Как волнительно! Я перешла на серьёзный тон и сказала:

— Да. В первый раз сын сказал мне об этом уже очень давно. Два года назад, в десятом классе. Тогда я удивилась, но с тех пор мы часто это обсуждали, и в итоге он меня убедил.

Лицо Ито-сэнсэя посуровело.

— Прошу прощения, — начал он, не скрывая в голосе назидательных ноток, — но я не считаю обучение на обувного мастера в Италии реалистичным выбором. В нашей школе подобных прецедентов не было, и, если уж так хочется учиться в другой стране, зачисленным в институт таких возможностей предоставляется больше.

«Помню я таких учителей», — с необъяснимой нежностью подумала я, слушая низкий голос, так подходящий преподавателю физкультуры. Сейчас этот предельно серьёзный настрой можно счесть милым, но в своё время он очень даже пугал. Я мельком глянула на Такао — тот с безразличным видом смотрел под ноги. Да он у меня хоть куда! Будь я школьницей, разревелась бы от одного вида этого здоровенного дядьки в спортивном костюме.

— Акидзуки-сан, я тоже провёл небольшое исследование. Если оставить в стороне отделы планирования и дизайна известных торговых марок, изготовление обуви как таковое, для которого требуются работники с соответствующими навыками, в Японии исчезающий вид. Производственная база полностью перенесена в развивающиеся страны Азии, а культура шитья обуви по индивидуальным заказам в Японии отсутствует. Если вы это учли и вас это не останавливает, я восхищаюсь вашей решимостью. Но раз уж желание Такао-куна настолько велико, он тем более сможет найти свой путь, обучаясь в институте на родине. Уезжать учиться за границу сразу после школы, в страну, где не говорят по-английски, — огромный риск. В языковую школу может попасть любой, но сдать на месте экзамены в институт и уж тем более его окончить под силу не каждому. И даже с дипломом на руках после возвращения домой будет крайне сложно соперничать за рабочее место с недавними выпускниками. Об этом свидетельствует статистика. — Низкий голос Ито-сэнсэя, казалось, отдавался даже в кончиках пальцев. После этих слов он перевёл взгляд на Такао. Тот тоже поднял голову. — Акидзуки. Я считаю, что тебе следует поступить в институт в Японии. Так ты оставишь себе хоть какой-то простор для выбора. Что скажешь?

Такао открыл было рот и снова закрыл. Казалось, он неспешно подыскивает слова, спрятанные глубоко в памяти. Из-за окна, будто слабый запах пота, просачивался гомон закончивших на сегодня занятия учеников. Мне вдруг показалось, что и на мне самой школьная форма. Я как наяву ощутила прикосновение простой толстой ткани, из которой шили синюю зимнюю одежду, и её запах, словно я надевала её ещё этим утром. Прошло больше тридцати лет, но, к моему запоздалому удивлению, в этом мире нисколько не поблёкли краски.

— Я искренне рад, что мои учителя и моя семья проявляют столько заботы обо мне, — медленно заговорил Такао. — Вы совершенно верно сказали, что изготовление обуви — очень узкая специальность. Но именно поэтому я считаю, что мне ничего не добиться, если я стану распылять силы. Не хочу потом оправдываться, что, мол, пробовал себя на разных поприщах, или хотел избежать риска, или оставлял простор для выбора. — Ито-сэнсэй, похоже, порывался что-то сказать, но Такао продолжил: — Именно потому, что я хочу превратить создание обуви из хобби в профессию, я собираюсь во Флоренцию. Обувь, особенно женская, зависит от моды. Если не следовать её чётко обозначенному течению, настоящим мастером не стать. А центр моды и мастерства — Европа. Даже то, какие материалы будут популярны в таком-то году, определяется на европейских показах. И всё, что связано с изготовлением обуви — и технологии, и материалы, — собрано во Флоренции. Поэтому я хочу поехать за границу. И не просто хочу — мне необходимо там учиться.

Когда мы спускались по холму к станции, начал накрапывать мелкий дождь, и я завела Такао в удачно попавшийся на глаза паб. Он запротестовал: «Я же в школьной форме!», но я заявила, что раз уж собрался в Европу — изволь попрактиковаться, как вести себя в тамошних заведениях, — но алкоголь пить не обязательно, — чуть ли не силком затащила его внутрь и села у края дальнего стола. Чтобы создать соответствующую атмосферу, заказала себе «Моретти»[84], а для Такао взяла колу.

— Очень милый у тебя учитель, — сказала я.

— Что? Милый? Кто, Ито-сэнсэй?

— Так и остался недовольным. Значит, всерьёз за тебя переживает!

— В десятом классе он тоже был нашим классным руководителем, но я впервые вижу, чтобы он так много говорил. Плохо я его знаю, оказывается.

Какое-то время мы молча смотрели в окно. Из-за тусклого освещения внутри паба оно напоминало огромную прозрачную стену в океанариуме. За стеклом туда-сюда, будто плавая, сновали разноцветные зонты.

«С консультациями или без, но решение ехать за границу Такао уже не изменит», — подумала я.

Он с раннего детства любил возиться с моими туфлями. Для меня они были забавой, я накупила их довольно много, и вскоре чистка и уход за ними стали обязанностью Такао. В средней школе обувь, которую я перестала носить, он стал разбирать на части. Раньше его интересовала форма, теперь — как они устроены. Он нагревал женские туфли феном или на портативной электрической плитке, счищал клей, вынимал супинаторы, отделял каблуки, а потом вновь собирал всё вместе. Где-то к концу одиннадцатого класса он стал самостоятельно изучать, чем ему заниматься после окончания школы. Посетил дни открытых дверей в специализированных училищах обувного дела, поговорил с несколькими мастерами-башмачниками. Обратился ко мне, чтобы я показала ему своё любимое обувное ателье. И чем больше он общался с профессионалами, тем больше укреплялся в мысли, что ему надо учиться за границей. Он присмотрел во Флоренции несколько школ итальянского языка при институтах, запросил у них на итальянском материалы для поступающих, изучил их, выбрал одну, переслал из заработанных средств плату за поступление и уже получил документ о зачислении со следующего года. После шести месяцев занятий языком он собирался сдавать экзамены в колледж искусств. И всё это Такао с лёгкостью провернул сам, учась в школе, подрабатывая в китайском ресторане и слушая курс итальянского по радио.

— Кстати, — вдруг кольнуло меня сомнение, когда, сходив к стойке за второй кружкой «Моретти», я усаживалась обратно за стол. — Как у тебя с той принцессой весенних туфель?

— А?

После короткой паузы Такао начал на глазах заливаться краской. Я ухмыльнулась:

— Ну же, та девушка старше тебя, в которую ты безответно влюбился.

— Никак, вообще-то.

— Ещё тоскуешь по ней?

Он надулся и ничего не ответил. Ага!

— Значит, ты по-прежнему её любишь. Понятно!

Он молча поднёс к губам банку с колой, но та была пуста.

— Ты ей сказал, что уезжаешь учиться за границу?

— Пока нет.

— Что ж, нельзя пробовать себя в разных делах одновременно, — сказала я, вспоминая, что говорил Такао в кабинете завуча.

Можно мечтать о том, чтобы стать башмачником, или о женщине себя старше, но не так-то просто получить всё разом. Пожалуй, сейчас Такао хочет научиться делать такие туфли, чтобы его избранница могла их носить.

Когда дождь закончился и мы вышли из паба, город залило размытым бледно-жёлтым светом. Я посмотрела на запад и увидела, как с неба, между серыми тучами, просачиваются лучи закатного солнца.

«Ах да», — неожиданно вспомнила я.

Ах да. То же было и со мной. Ровно то же самое. Именно в это время года, в такой же день. Тогда я тоже приняла решение сама и сама прошла весь путь.

Заканчивалась осень. Мне было двадцать. В женской консультации, куда я пришла одна, мне сообщили, что я беременна. В полной растерянности я пошла к станции. Лил холодный дождь, я раскрыла зонт. Устилавшие асфальт мокрые листья гинкго скрадывали ощущение, что я ступаю по твёрдой земле. Я шла и шла и вдруг заметила, что дождь перестал. Остановившись на холме, я посмотрела в ту сторону, где небо уже просветлело. В лучах заката вдалеке блестели крыши зданий. Несколько ворон кружили вокруг сверкающих антенн.

«Буду рожать», — решила я.

Пусть меня никто не поддержит и я буду одна, я всё равно рожу этого ребёнка. Так я решила, рассматривая тот далёкий свет. Не потому, что наконец собралась с духом, почувствовала, что готова, и всё обдумала, а просто так, будто ни с того ни с сего взяла да и съехала с проторённой дорожки. И оказалось, что все сомнения — зачем рисковать, в жизни должен остаться выбор — исчезли. С тех пор моё путешествие не прерывалось. Я не летала самолётами и не плавала на кораблях, а мой путь пролегал через салоны городских автобусов, комнаты ожидания в больницах, университетскую столовую, водительское сиденье отечественного минивэна и безлюдные пролёты под мостами. И посмотрите, как далеко я зашла.

— Мама? — позвал Такао, пока я рассеянно разглядывала небо.

Я посмотрела на сына и зашагала дальше. Свет, который я видела в тот день, и теперь не погас.

«Пи! Пи! Пи!» — запищала рисоварка.

— О, рис сварился! — клоунским голосом оповестил нас Сёта.

Я неопределённо фыркнула в ответ, намекая, что это и без него понятно. Молодая девушка по имени Рика неуверенно засмеялась. По телевизору в прямом эфире показывали, как люди любуются распустившейся сакурой в каком-то общественном парке. Эхо безудержного веселья бесславно сгинуло в мёртвой тишине кухни.

— Налить чаю, Рика? — снова заговорил Сёта, пытаясь сгладить неловкость.

— А, нет, мне пока хватит. Спасибо, Сё-тян, — ответила она.

Хе-хе. Значит, Сё-тян.

— Не желаете чаю, мама?

— Нет, спасибо, — нежно улыбнулась я девушке, одетой в женственную блузку с рюшами. Цвета не совпадали, но вот фасон она сегодня выбрала в точности как у меня. — И ещё, — добавила я мягким тоном, глядя на её оливково-зелёную блузку, — я пока что вам не мама.

Её улыбка на секунду окаменела, а Сёта метнул в меня грозный взгляд.

— Да, вы правы, Акидзуки-сан, — голос девушки тут же вновь повеселел.

Сёта схватился за голову, потом сдвинул очки на лоб и потёр уголки глаз.

Мой мобильный телефон, лежавший на столе, заиграл пасторальную мелодию, и на него с трепетным ожиданием уставилось три пары глаз.

— Это от Такао? Что там?

Я открыла сообщение:

— Пишет, что едет домой, будет примерно через час.

И все сидящие за столом, не издав ни звука, глубоко вздохнули.

Сегодня мы устроили вечеринку в его честь, но он на неё опаздывал. Отправился получать студенческую визу в посольство Италии, но, поскольку заканчивалась последняя неделя марта, посетителей там оказалось гораздо больше, чем он рассчитывал.

Вчера у Такао состоялась выпускная церемония. В следующем месяце он уезжает в Италию. Поэтому мы решили собраться и пообедать в кругу семьи, а так как Такао почему-то сдружился с Рикой-сан, подругой Сёты, он предложил позвать и её. Сегодня я впервые встретилась с ней лицом к лицу. С Сётой мы то и дело ссорились, и общаться с подругой такого сына мне не хотелось, но я понадеялась, что в присутствии Такао мы как-нибудь поладим. Собственно, на это рассчитывали все собравшиеся. Вот только виновник торжества, он же миротворческие силы, никак не шёл.

— И чтобы мы начинали без него, но не напивались, — прочитала я продолжение и тут вдруг сообразила: надо срочно захмелеть.

— Ну, раз Такао сам предложил... — подумав, очевидно, о том же, сказал Сёта и с облегчением посмотрел на меня.

— Ладно. Начнём потихоньку, — согласилась я.

И мы с ним живо вытащили из холодильника и выставили на стол банки с пивом.

— Потихоньку так потихоньку, — отозвалась Рика-сан, загружая в микроволновку принесённые пластиковые контейнеры.

— До дна!

И мы чокнулись банками.

— Такао, стой! Тебе сюда нельзя! — открыв дверь кухни, горестно закричал Сёта моему младшему сыну, который наконец-то вернулся домой.

— Ты так говоришь, будто там кого-то убили.

— Да, Сё-тян, не командуй! Привет, Такао-кун, давно не виделись!

— Добрый день, Рика-сан, — с улыбкой приветствовал он Рику-тян, а затем, по очереди глядя то на меня, то на Сёту, разочарованно сказал: — Просил ведь — не напивайтесь!

— А мы и не напились! — возразила я, отпивая бататовой водки, подаренной Рикой-тян. Хотя язык у меня уже немного заплетался. — Так вот, Рика-тян, возвращаясь к первой любви Сёты. Первое любовное письмо он написал в пятом классе.

— Так-так! — засверкала глазами Рика-тян. Угрюмый Сёта глоток за глотком поглощал рисовую водку, а Такао достал из холодильника колу и присоединился к нам за столом.

— Но сначала показал его мне. Попросил проверить, всё ли там правильно!

— Мам, может, хватит уже?

— До сих пор помню этот текст. Первая строчка гласила: «Выходи за меня замуж». Я только за голову схватилась!

Сёта застонал, а Рика обворожительно засмеялась.

— Не просто убийство, а с особой жестокостью, — сочувственно прошептал Такао.

— И всё-таки, мама, — неожиданно став предельно собранной, спросила Рика-тян, хотя язык её уже не слушался, — если Сёта в школе звал выйти за него замуж, почему сейчас от него ничего подобного не услышишь?

— Я за водкой, — тихо сказал Сёта и вышел из квартиры.

— Смылся, смылся! — на два голоса рассмеялись мы с Рикой-тян. Через какое-то время, выложив друг другу парочку его постыдных секретов, мы успокоились.

— А эти наклейки кто клеил, Сё-тян и Такао-кун? — спросила у меня Рика-тян, стоя на кухне рядом с Такао и рассматривая обрывки, оставшиеся на колонне.

Действительно, плотно налепленные друг на друга выцветшие картинки несколько резали глаз. Бо́льшая часть уже оторвалась, но несколько сердечек и фруктов уцелели. Я смотрела на девушку, одетую в мой фартук, и представляла себе, что бы здесь изменилось, если бы у меня была дочь.

— Ну да, — ответила я. — Такао, помнишь?

— Более-менее, — отозвался он, не оборачиваясь и что-то нарезая ножом. — Унаследовал эту обязанность от братца.

— Унаследовал?

— Когда мама возвращалась с работы и готовила ужин, у нас было принято лепить наклейку в награду за то, что она достойно трудилась весь день.

— Какие очаровательные дети!

— Сёта наверняка всё забыл, — засмеялась я. — У него память плохая.

Рика-тян выставила на стол маленькие тарелочки с моллюсками и маринованными сезонными овощами.

— Но я всё помню, словно это было вчера. Даже голоса́ сыновей до того, как те поменялись.

Лязгнула входная дверь — это вернулся Сёта, неся в обеих руках пакеты с покупками. Убирая продукты и пиво в холодильник, он весело болтал с Рикой-тян.

«Смотрите-ка, ожил», — подумала я.

— Кстати, у нас будет ещё один гость! — ухмыляясь, сообщил мне Сёта.

— Он точно придёт? — недоверчиво спросил Такао.

— Ага. Когда я позвонил, он сказал, что с радостью, если только нам это не в тягость, — ответил Сёта. — Нервничал жутко!

— Что за гость? — в один голос спросили мы с Рикой-тян.

Какой ещё гость?

— А ты как думаешь? — важно ответил Сёта.

Такао криво усмехнулся. У меня не было никаких догадок.

— Симидзу-сан! — сказал Сёта. Прозвучало как «Попалась!».

А? Симидзу-сан? Кто это?.. Что?!

— Симидзу-кун?! Как? Почему? И откуда у вас его номер телефона?!

— Он сказал, когда ты ушла из дома.

— Мы с ним расстались!

— Знаю, ты мне все уши прожужжала. До сих пор ведь жалеешь.

Такао объяснил Рике-тян, что случилось:

— Мама с ним встречалась, он дизайнер и младше её на двенадцать лет.

— На сколько? На двенадцать?! — удивлённо воскликнула Рика-тян.

— Эй, там! Тебе кто позволил рассказывать?

— Да ладно тебе. Кстати, вот ты и протрезвела, — довольно сказал Сёта.

Это да, протрезвела. Сёта со мной поквитался. Ох, надо хоть макияж поправить.

— Куда вы, мама? — позвала меня Рика-тян, когда я направилась к выходу из кухни.

— Лицо поправить, — запаниковав, сказала я.

Сёта захохотал:

— Он ещё нескоро. Давай-ка пока успокойся и присядь. У нас праздник в честь Такао. Надо за него выпить.

— Сподобились наконец, — с усталым видом сказал Такао. — Вижу, вам всего-то понадобился повод надраться, а я тут так, для галочки.

— Снова на старт! — весело сказала Рика-тян и выставила на стол несколько видов спиртного. — Ты что будешь, Такао-кун?

— Ну давай имбирное пиво.

Мы вчетвером сели за стол. Я взяла стакан с рисовой водкой, Сёта — банку с пивом, Рика-тян подняла бокал с белым вином.

— Поздравляем! — и мы чокнулись своими разномастными напитками.

Я неожиданно вспомнила те сверкающие на солнце антенны. Этот свет никогда не померкнет. Единственная секундная вспышка будет всегда освещать мне путь.

— Спасибо. И до новой встречи, — полным решимости голосом сказал мой сын.

Песня радости, сложенная принцем Сики. Ростки вараби — японского папоротника — предвещают приход весны.