Сад изящных слов

Глава 2

Услышав мягкие шаги, Юкино поднимает голову и видит парня с открытым виниловым зонтиком над головой.

Их взгляды на миг встречаются.

«И как это я не заметила, что кто-то подошёл?» — удивляется она и отводит глаза. Наверное, заслушалась шумом дождя.

Парень нерешительно заходит в маленькую беседку, где Юкино укрылась от непогоды. Утром в будний день редко кто бывает в парке. А тут ещё и серьёзный с виду юноша в школьной форме... Должно быть, старшеклассник. Пожалуй, у него весьма изысканный вкус, раз он, прогуливая уроки, отправился в традиционный японский сад, к тому же — с платным входом. Чтобы освободить место, Юкино встаёт и пересаживается вглубь беседки. Юноша почтительно кланяется, закрывает зонтик и садится на краешек деревянной скамейки. Та еле слышно скрипит.

Разошедшийся майский дождь льётся ровными струями. Мелодичное, звонкое пение птиц смешивается со стуком капель по крыше, бульканьем стекающей с её кромки воды и мягким, едва слышным чирканьем карандаша по бумаге. Её сосед уже некоторое время что-то пишет в блокноте. Раскрытого учебника перед ним нет, так что это не домашнее задание... но, по крайней мере, он не включил музыку, и Юкино мысленно вздыхает с облегчением. Изнутри беседка представляет собой квадрат со стороной около двух метров, узкая скамейка имеет форму буквы L, они сидят каждый на своём крае, но, как ни странно, присутствие юноши нисколько её не смущает.

«Чего уж там», — решает она и подносит ко рту начатую банку пива. Кому какое дело, что распивать алкоголь в парке запрещено. Ему вон точно никакого. Прогульщик прогульщику друг.

Внезапно раздаётся приглушённое «Ай!», у юноши падает ластик и, отскочив от пола, откатывается к ногам Юкино.

— Держите.

Она поднимает ластик и протягивает владельцу. Он поспешно привстаёт и забирает его:

— Спасибо.

В его голосе слышится милая нетерпеливость десятилетнего мальчугана. Юкино невольно улыбается.

Юноша возвращается к своим записям, а Юкино замечает, что впервые за долгое время у неё поднимается настроение. Из-за такой малости! И это при том, каким беспросветным видится ей каждый новый день.

«Странно», — удивляется она, отхлёбывая пиво, и снова обводит взглядом залитый дождём сад.

С неба хлещет с прежней силой. Сосны, если долго в них всматриваться, начинают походить то на гигантские овощи, то на неведомых зверей. Небо окрашено в ровный серый цвет, будто кто-то накрыл Токио крышкой. Волны, разбегающиеся одна за другой по поверхности пруда, ведут нескончаемую болтовню. Дождь колотит по крыше, как неумелый ксилофонист, то вроде находя ритм, то теряя...

«Прямо как я, — думает Юкино. — У меня вообще нет чувства ритма. Мама играла на фортепиано и прекрасно пела, а для меня музыка была сплошным мучением. И почему так?» В детстве все её одноклассники на диво ловко играли на ксилофоне. И владели магическими пассами, извлекавшими мелодию из блокфлейты. Кстати, почему каждый человек на свете, кого ни возьми, умеет петь в караоке? Как люди умудряются запомнить столько песен, а потом исполнять их без малейшей запинки? В школе этому не учат, и курсов таких нет. Неужели все втихую тренируются сами по себе? Он вот тоже иногда водил её в караоке, но...

— Извините... — вдруг окликает её юноша, и от неожиданности Юкино хватает только на глупое «А?» в ответ. — Мы с вами нигде не встречались?

— Вряд ли, — говорит она поневоле резким тоном.

Что с ним? Почему он так на неё смотрит? Неужели пытается заигрывать?

— Ох, простите. Обознался, — неловко извиняется юноша и сконфуженно опускает глаза.

Видя это, Юкино успокаивается.

— Ничего страшного, — говорит она, на этот раз мягко и с улыбкой. Он и правда принял её за кого-то другого. Только и всего.

Юкино отпивает ещё один глоток. Где-то вдалеке тихо ворчит гром, словно небеса тем самым подсказывают ей, что делать. Не отнимая банку ото рта, она украдкой смотрит на своего соседа.

Коротко подстриженные волосы. Умное лицо, и лёгкая упряминка во взгляде и сведённых бровях. На щеках слабый румянец — наверное, он всё ещё стыдится их разговора. Слегка вздувшиеся мышцы на шее странным образом придают ему взрослый вид. Телосложение худощавое, одет в ослепительно белую сорочку и серый жилет... И тут Юкино замечает нечто, что заставляет её тихо вздохнуть.

«Вот оно что...» — думает она. Так же как расплывается по воде акварель, в душе всеми красками расцветает озорное настроение.

— Может, мы и встречались.

Юноша удивлённо вскидывает голову и смотрит на неё. Будто заполняя возникшую паузу, снова гремит гром.

«О, если б грома бог», — тут же всплывает в памяти строчка из стихотворения. И с лёгкой улыбкой Юкино вполголоса произносит:

— О, если б грома бог...

Она берёт зонт и сумку, встаёт с места. Смотрит на юношу сверху вниз и продолжает:

Юкино заканчивает стихотворение уже на ходу. Открывает зонт и выходит из беседки. В ту же секунду купол зонта, превратившись в подключённый к небосводу динамик, доносит до её слуха музыку дождя. Она буквально спиной чувствует, что юноша ошеломлённо смотрит ей вслед, но не останавливается.

«Интересно, теперь-то он догадался?» — беззвучно хихикая, думает она, переходит каменный мостик и направляется к выходу из сада. Сейчас ему, наверное, уже не разглядеть её за деревьями.

«Приятный сегодня был день», — думает Юкино, но тут же вспоминает, что день только начался. Яркое чувство радости понемногу растворяется в серой мгле.

Это случилось на уроке классической литературы, когда Юкино училась в средней школе.

В качестве примеров старинной японской поэзии в учебнике было приведено по одному стихотворению из сборников «Манъёсю»[10], «Кокинсю»[11] и «Синкокинсю»[12]. Внимание тринадцатилетней Юкино, непонятно почему, захватило стихотворение из «Манъёсю»:

Она ещё не осознала смысл прочитанного, как чёрные буквы на странице учебника растаяли, и на их месте возникла пурпурная полоса зари над краем равнины. Затем сцена поменялась, как если бы Юкино обернулась назад, и перед ней появилась горная гряда на фоне ультрамаринового неба, в котором одиноким пятнышком, будто пририсованная, висела белая луна. Никогда прежде текст книги не влиял на неё так сильно и не вызывал к жизни столь яркую картину.

«Что со мной происходит?!» — как громом поражённая, думала Юкино, когда послышался мягкий голос Хинако-сэнсэй, их учительницы:

— Автор наверняка видел вот что...

Она подошла к доске с мелом в руке и увлечённо принялась рисовать. Вот появился крошечный силуэт человека верхом на лошади. Его окружило небо, в котором розовый, жёлтый, голубой и синий цвета плавно переходили один в другой. И в довершение — маленькая белая луна. У Юкино по коже побежали мурашки: «Один в один то, что увидела я!»

После уроков она поведала об этом на занятии в художественном кружке, и развеселившаяся Хинако-сэнсэй сказала высоким детским голосом:

— Да что ты говоришь! Потрясающе! Наверное, в нас с тобой одновременно вселился дух Хитомаро![14]

— Ну вас, экстрасенсов, — фыркнул кто-то из мальчишек.

— Мы знали, что Хинако-сэнсэй с причудами. Ты тоже, Юкинон? — поддразнивая, спросила одна из девочек.

— Нет, конечно! Я просто хотела сказать, что очень удивилась! — возразила Юкино, недовольно скривив губы.

Все, кто был рядом, замерли, не отрывая от неё взгляда, а мгновение спустя она почувствовала, как по кабинету пробежал лёгкий холодок враждебности.

«Ну вот, опять», — с отчаянием подумала Юкино, но тут вмешалась Хинако-сэнсэй и уверенным тоном, как и положено учителю, сказала:

— Душа человека не изменится и за тысячу лет. Старинная литература — это чудо, правда?

— Ну, может быть, — загалдели в ответ ученики. — Только она какая-то сложная.

Хинако-сэнсэй добродушно рассмеялась. В классную комнату вернулся мир. За окном висело низкое закатное солнце, и его лучи, как на картине, подсвечивали силуэты полноватой учительницы и одетых в школьную форму детей. У Юкино отлегло от сердца, и она подумала: «Чудо — это вы, Хинако-сэнсэй». Она снова пришла на помощь и смогла найти нужные слова. Самое настоящее, живое, всамделишное чудо. Юкино всегда представляла, что между ней и миром пролегает пустое пространство, и сейчас там появилась и со щелчком заняла своё место ещё одна шестерёнка. За это, и за многое другое ей надо благодарить Хинако-сэнсэй.

Детские годы Юкино прошли в префектуре Эхимэ[15], она слыла самой красивой девочкой в округе, и в основном эта красота приносила ей одни несчастья.

То была причудливая, неземная красота. Куда бы ни шла Юкино, в её маленьком городке, затерянном между морем, горами, рисовыми полями, водоёмами и мандариновыми садами, она всегда привлекала к себе внимание. Каждый без исключения проходящий мимо провожал её ошарашенным взглядом, и каждый такой взгляд ранил её в самое сердце.

«Неужели у меня такое странное лицо?» — всерьёз переживала она.

В младшей школе, где число учеников уменьшалось из года в год, её страдания только усилились. У неё была необыкновенно изящно вылепленная голова, белая кожа, тонкие, длинные и хрупкие с виду руки и ноги. Черты лица могли бы принадлежать искусно выточенной кукле, в огромных чёрных глазах прятался таинственный влажный блеск, а на длинных ресницах, придававших её взгляду глубину, казалось, мог бы удержаться карандаш. Своим робким, пугливым поведением она неведомым образом соблазняла и манила, тем самым выделяясь из толпы ещё больше. Так же как сияет белый парус на серой глади океана, Юкино, сама того нисколько не желая, излучала заметный всем и каждому ослепительный свет.

Там, где она появлялась, что-то менялось в воздухе. Мальчики почему-то не могли утихомириться, и это портило настроение девочкам. Стирала ли она что-то ластиком, накрывала ли на стол, пила ли молоко или неправильно решала задачу — всё превращалось в зрелище потрясающей красоты, и учителя непроизвольно заговаривали с ней чаще, чем с другими, ещё больше изолируя её от окружающих. К тому же, вероятно из-за излишней скованности, у неё мало что ладилось, а с физкультурой и музыкой и вовсе было ужасно. Она не могла даже ровно пройти по гимнастическому бревну и не попадала в такт, стуча в кастаньеты. Подобные промахи сошли бы с рук любому другому ребёнку, но, когда их совершала Юкино, это только усиливало сложившееся о ней впечатление. И, будто получив законный повод изгнать чужака, дети, кто открыто, а кто тихим шёпотом, говорили: «Ну да, она же немножко чокнутая». Юкино жила, словно затаив дыхание, и старалась никому лишний раз не попадаться на глаза.

Поэтому, с тех пор как она перешла в средние классы и познакомилась с Хинако-сэнсэй, она не могла ей не завидовать. Учительнице было около двадцати пяти лет, она преподавала родной язык, и у неё было всё, чего так не доставало Юкино. И лишённое резких черт, добродушное широкое лицо, и округлая, пышная фигура — учительницу так и хотелось обнять, и располагавший к непринуждённому общению тихий нрав. А ещё ощущение домашней простоты, из-за чего все привыкли звать её не по фамилии, Огава-сэнсэй, а по имени.

Юкино считала, что Хинако-сэнсэй идеально вписывается в этот мир.

«Мой облик отдаляет меня от людей, а вот её внешность — настоящее благословение судьбы», — думала она и часто жалела, что не родилась такой же. Доходило до смешного: ночами Юкино на полном серьёзе представляла, как утром просыпается и видит себя похожей на Хинако-сэнсэй.

А позже она с удивлением заметила, что даже её разрыв с миром благодаря учительнице самым естественным образом становится меньше. Всякий раз, когда из-за присутствия Юкино обстановка накалялась, Хинако-сэнсэй умело сбивала пламя. Когда все взгляды готовы были сойтись на Юкино, Хинако-сэнсэй, сознательно или по наитию, с мягким укором произносила несколько слов и отвлекала от неё внимание. Более того, тем самым она понемногу учила всех в классе, как следует обращаться с особенностями Юкино.

Все три года средней школы она мысленно просила, чтобы Хинако-сэнсэй стала её классным руководителем, но мечта так и не сбылась. Вместо этого Юкино записалась в художественный кружок, где Хинако-сэнсэй была куратором, и проведённое там время, безо всякого преувеличения, стало для неё спасением. Едва ли не впервые в жизни школа перестала приносить ей одну лишь боль. И пусть она по-прежнему выделялась, и даже скучный, бесформенный школьный сарафан, который носили все ученицы, сидел на Юкино как сшитое специально на заказ платье, кружок подарил ей радость общения с друзьями её возраста. И всё это — заслуга Хинако-сэнсэй.

Она страдала от безнадёжной любви к учительнице — или от какого-то очень близкого к любви чувства, вызывающего на глазах слёзы, — и не переставала ею восхищаться.

Когда Юкино перешла в старшие классы, её красота пришла в несколько большее соответствие миру. Кофейного цвета блейзер и пурпурный бант на шее уже не скрывали округлившуюся грудь, плиссированная юбка из клетчатой шотландки заканчивалась заметно выше худых коленок, и, конечно же, в таком наряде она выглядела вызывающе прелестной, как девушки-идолы, то и дело мелькавшие по телевизору. Но оттого, что на Юкино теперь могли примерить подобную роль, красоте наконец-то нашлось назначение. На всём пути от дома до новой школы — на велосипеде, потом на поезде, затем снова на велосипеде — она была известна как «та обалденная девчонка», но её красота из ненормальной превратилась во всего лишь необычную. На место встала ещё одна шестерёнка. Юкино стало ещё чуточку легче дышать.

— Знаешь, Юкинон, за то время, что мы не виделись, ты почти превратилась в человека.

Так сказала её подруга по внеклассным занятиям, когда спустя два года они вновь собрались в родной средней школе. Хинако-сэнсэй переводили на другую работу, и на выходных художественный кружок устроил ей проводы, пригласив в том числе выпускников прошлых лет. В тот день с утра лил дождь, внутри старого здания даже при включённых обогревателях изо рта шёл пар, но это не мешало тридцати с лишним ученикам оживлённо болтать и потягивать приятно холодящую горло колу.

— Что-о?! А раньше, скажешь, я им не была? — как можно более шутливым тоном спросила Юкино.

— Не-а. Скорее существом с другой планеты.

Ответ прозвучал серьёзно, но те ребята, кто ходил в кружок сейчас, приняли его за продолжение шутки и засмеялись.

— Чего ржёте, это ж чистая правда, — с непоколебимой уверенностью в голосе одёрнул их другой выпускник.

— Не человек? Да ладно... — с подозрением сказал один из мальчиков помладше, поглядывая на зардевшуюся Юкино, но неловкого ощущения, как это бывало прежде, у неё не возникло.

Сидевшая рядом с ней Хинако-сэнсэй прищурилась, как от яркого света, и сказала:

— А ведь верно. Юкино-сан, у тебя такой посвежевший вид, будто ты только что из бассейна.

«Как же хорошо она всё понимает», — с умилением подумала Юкино.

Между тем на улице вечерело. За усеянными каплями дождя окнами сгустился сумрак, и стёкла стали зеркалами, в которых отражался освещённый бледным светом люминесцентных ламп кабинет. Школьники, разбившись на группки, постепенно разошлись по домам, остались лишь человек пять выпускников и Хинако-сэнсэй.

«Она и правда отсюда уходит», — только сейчас осознала Юкино, глядя на коробки с подарками от учеников, лежащие на столе за спиной учительницы. В день, когда состоялась выпускная церемония, Хинако-сэнсэй сказала своим подопечными из художественного кружка: «Если что случится — приходите в любое время, не стесняйтесь». Юкино до сих пор берегла в сердце эти слова, считая их особым, обращённым лично к ней посланием. На самом деле, уже став старшеклассницей, она много раз придумывала повод заглянуть в свою прежнюю школу.

«Меня переводят не так далеко отсюда, так что мы всё равно сможем видеться», — сказала Хинако-сэнсэй, но Юкино знала, что перемены неизбежны. Она украдкой посмотрела на учительницу, смеющуюся вместе с учениками. Может, дело было в освещении, но выглядела она бледной и уставшей. Тревожный знак.

«Это сейчас я поумерила пыл, а в средней школе просто хвостом за ней ходила», — вспомнила Юкино. И на большой перемене, и после уроков, и после занятий в кружке на выходных. Выискивала её, как птенец — маму-наседку. Если бы она позволила, то и до дому бы провожала.

«Как же я понимаю тех парней из старшей школы, которые втайне таскались за мной. До боли знакомое чувство», — думала Юкино, глядя, как тяжелеют и сползают по стеклу дождевые капли. Это поистине невыносимо, когда твои чувства к кому-то усиливаются день ото дня без надежды на взаимность.

— Есть такое стихотворение, называется «Слова дождя»[16]. — Юкино очнулась от своих размышлений и увидела, как учительница нежно ей улыбнулась. Затем Хинако-сэнсэй медленно обвела взглядом своих учеников. — Одно из моих любимых. Всегда его вспоминаю, когда идёт дождь. Вот послушайте, — сказала она, опустила глаза и продекламировала наизусть:

Слова одно за другим соскальзывали с полных губ учительницы. Юкино заслушалась и даже не заметила, что сидит, глупо разинув рот. Стихотворение продолжалось, и при строчке «Дождь всё идёт бесшумными шагами» перед глазами у неё возник незнакомый город, поливаемый нескончаемым мелким дождём. Но обожаемый ею голос Хинако-сэнсэй почему-то звучал предвестником грядущих неспокойных времён, доводя Юкино до дрожи.

Раздаётся писк будильника.

Она вслепую нашаривает мобильный телефон и выключает сигнал. Не веря, что уже утро, приоткрывает глаза, и голову пронзает боль. Такое ощущение, будто кровеносные сосуды до сих пор заполнены выпитым прошлым вечером алкоголем. И всё же пора просыпаться. Она выбирается из постели, встаёт, но от боли в животе и головокружения чуть не падает.

«Нужно подкрепиться», — думает она, подбирает с пола плитку шоколада, садится на кровать, попутно срывая фольгу, и жадно откусывает два куска. На часах 6:04. Только сейчас Юкино замечает, что на улице дождь.

Но дождь о том бормочет еле слышно... Не знал я, да и спрашивать не стал бы, как этот день прошёл...

«Да уж, — думает Юкино. — И так каждый день. Один за другим».

Она выходит из квартиры и спускается вниз на громыхающем старом лифте. На третьем этаже в кабину входит мужчина средних лет, одетый в деловой костюм, произносит: «Доброе утро!», но, судя по напряжению в голосе, оно вовсе не такое. Юкино кое-как выдавливает улыбку и отвечает на приветствие. Доброе так доброе. Мужчина беззастенчиво пялится на её отражение в окошке, и она, даже отвернувшись, отчётливо чувствует на себе его взгляд. Ерунда, ему не к чему придраться. На ней тёмно-коричневый облегающий жакет поверх карминовой блузки с оборками на груди, чёрные брюки клёш и туфли-лодочки на пятисантиметровом каблуке. Аккуратная стрижка каре, чёрные волосы, необходимый минимум тонального крема и тщательно нанесённая неяркая помада на губах. Кому и должно быть стыдно, так это ему — за поношенный костюм, остатки щетины на подбородке и всклокоченные после сна волосы. А у неё и ногти отполированы, и ноги под чулками побриты. Она уже не тот беспомощный, отчаявшийся ребёнок, который не знает, что ему делать со своей внешностью. У неё всё под контролем.

По проезжей части мокрой от дождя улицы Гайэн-ниси-дори в обе стороны снуют машины, а над тротуаром молчаливо течёт река разноцветных зонтов. Стараясь не отстать от людского потока, она добирается до станции Сэндагая, стряхивает с зонта капли и понимает, что уже полностью выбилась из сил. Юкино прислоняется к колонне, борясь с желанием сесть прямо на землю, достаёт из сумки проездной, проходит автоматический турникет и отчаянно, чуть не плача, взбирается вверх по лестнице. Выйдя на платформу, она занимает очередь на посадку, опирается на сложенный зонт как на трость и наконец-то вздыхает с облегчением. Но, хотя ноги получают передышку, из-за физической нагрузки у неё повышается давление, и голова взрывается болью, словно кто-то бьёт изнутри по черепу молотком. На висках выступает липкий пот, а руки и ноги холодеют, будто обложенные льдом. Мышцы на ногах сводит от усталости. Всего лишь десятиминутная прогулка от квартиры до станции, а она уже совершенно выдохлась. До чего жалкое зрелище!

Рядом раздаётся оглушительный хохот. Юкино, вздрогнув, поворачивается на звук и видит двух оживлённо болтающих старшеклассниц в коротких юбках.

— Ты умяла целую тарелку кальби?![18] Прям щас?

— Сегодня физра вторым уроком. На одном мамином скудном завтраке я сдохну.

— Нормальные люди такое не едят. Вон у храма итальянская закусочная новая, хоть бы туда зашла.

Их разговор напоминает возню маленьких котят: каждое слово как резкий удар передней лапкой; время от времени девушки разражаются громким смехом, а в паузах ещё умудряются ловко управляться со смартфонами.

«Скажи ещё, панини[19] в моде», «Блинчики — так точно прошлый век». Слушая эту трескотню, Юкино вновь поражается тому, сколько у них энергии.

«Неужели просто стоять на станции так весело?» — недоумевает она. Лишённый всякого выражения голос из репродуктора объявляет, что по первому пути прибывает поезд на Синдзюку. Это становится последней каплей, и силы воли Юкино уже не хватает, чтобы держаться дальше. Она чувствует, как к горлу подкатывает тошнота.

Держа над головой раскрытый зонтик, Юкино идёт по огромному национальному парку, занимающему часть районов Синдзюку и Сибуя.

В итоге она не села на поезд. Просто не смогла. Ещё не открылись двери вагонов, а она уже влетела в станционный туалет, и её вырвало. Желудок чуть не вывернулся наизнанку, но рвоты почти не было, только несколько нитей липкой слизи.

«Всё-таки сегодня я никуда не поеду», — обречённо подумала она, поправляя перед зеркалом потёкшую от слёз косметику. Но это решение, помимо чувства вины, принесло душевный покой. Покинув станцию, минут через пять ходьбы она оказалась у парка и вошла через ворота Сэндагая.

Деревья вокруг вдоволь политы дождём, и именно в это время года они обильно покрываются блестящей зелёной листвой. Бьющий по ушам грохот поездов линии Тюо и рёв грузовиков на скоростных трассах звучат отдалённым шёпотом, нежным и слабым, и Юкино чувствует себя в безопасности, как будто здесь её кто-то защищает. На ходу она слушает перестук дождя по зонту, и ей кажется, что вода понемногу смывает накопившуюся усталость. И неважно, что туфли заляпались грязью, ведь так приятно ступать по мокрой земле. Она пересекает лужайку, минует дом в тайваньском стиле, проходит по узкой тропке, какие бывают в горах, и попадает в традиционный японский сад. Здесь пока никого, как и всегда в этот час. Юкино пробирается сквозь свисающие ветви клёнов, переходит через маленький каменный мостик, поднимается в облюбованную ею беседку и складывает зонт. Едва опустившись на скамейку, она замечает, что её тело отяжелело и понемногу немеет, будто от нехватки кислорода. Нужно подкрепиться. Юкино открывает купленную в ларьке банку пива, отпивает несколько глотков и делает глубокий выдох. Силы стремительно её покидают, и кажется, что размякли даже мысли. В уголках глаз, непонятно почему, выступают слёзы. А ведь день едва начался.

— Не знал я, да и спрашивать не стал бы, как этот день прошёл и что случилось... — тихо произносит Юкино.

Когда задержавшиеся до конца встречи выпускники помогли убраться в комнате художественного кружка и вся компания вышла из школы, было около шести часов вечера. На улице совсем стемнело, похолодало, и по-прежнему лил дождь. Царившее весь день солнечное настроение к этому времени безвозвратно превратилось в печаль расставания, и ребята, со слезами на глазах попрощавшись с учительницей, отправились по домам. Остались только Юкино и Хинако-сэнсэй: они жили в одной стороне и потому, раскрыв зонты, пошли вместе.

Счастье быть с ней наедине омрачалось унылым предчувствием, что этот раз, скорее всего, последний, и по дороге Юкино не произнесла ни слова. Хинако-сэнсэй, вопреки обыкновению, тоже молчала.

«Я подросла и стала выше неё», — отметила про себя Юкино и, углядев в этом очередной признак того, что учительница от неё отдаляется, совсем загрустила.

«Мне наверняка не раз придётся пережить это чувство потери», — подумалось ей почему-то. Она пока ни с кем не встречалась и всё же пребывала в странной уверенности, что близкие отношения с другим человеком включают в себя печаль одиночества.

— Ты ведь живёшь за железной дорогой? — словно только что вспомнив, спросила Хинако-сэнсэй, глядя в сторону путей линии Ёсан.

— Да, — ответила Юкино, и у неё учащённо забилось сердце.

— Значит, уже недалеко, — сказала учительница, и разговор сошёл на нет.

Стук каблуков её ботинок чередовался с топотом лоферов[20] Юкино. Пруд снизу от дороги впитывал падающий в него чёрный дождь. Молчание становилось невыносимым, Юкино решила сказать хоть что-нибудь, но стоило ей открыть рот, как Хинако-сэнсэй тихо произнесла:

— На самом деле меня никуда не переводят. Я увольняюсь.

— Что?

Она не ослышалась? Юкино попыталась разглядеть лицо учительницы, но его скрывала густая тень от зонта.

— Я увольняюсь, — голос немного окреп. — Извини. Я подумала, что просто обязана тебе об этом сказать.

Как же так? Душа Юкино металась в сомнениях. Слова учительницы не укладывались в голове. Только ногам не было до этого дела, и они несли её дальше. Хинако-сэнсэй продолжила то ли грустным тоном, то ли радостным:

— У меня будет ребёнок. Так что я решила переехать поближе к родителям.

Почему? Почему бы не сказать: «Я вышла замуж»? Почему не: «Я уезжаю к родителям»? Зачем же врать о смене работы? Юкино казалось, что понять причину будет просто, и в то же время — что это совершенно невозможно. У неё перехватило дыхание. Будто кто-то вдруг сунул её головой в воду и не даёт вырваться. Единственное, что она ощущала, — это давящий страх: «Меня бросили». Или ей стало страшно за Хинако-сэнсэй, что её бросили? Кто на самом деле кого бросил? Одни вопросы, никаких ответов, в мыслях полный беспорядок. Она была близка к панике.

Хинако-сэнсэй тихонько засмеялась. Тем самым нежным голосом, спасавшим Юкино из всех передряг.

«Почему она смеётся?» — с недоумением подумала Юкино и вновь посмотрела на учительницу.

— Что, удивила? Да уж, нелегко делать то, чего от тебя никто не ждёт.

Теперь уже Хинако-сэнсэй вглядывалась в лицо Юкино из-под своего зонта. По рельсам за полем проехал состав из трёх вагонов, и жёлтый свет из его окон подсветил лицо учительницы. Обожаемое, доброе, улыбающееся лицо человека, который постоянно защищал и подбадривал её. Юкино почувствовала, как в груди занимается пожар.

— Всё нормально. В конце концов, у каждого человека есть свои маленькие странности.

Ох, Хинако-сэнсэй...

Как это «нормально»? Что значит «у каждого свои странности»? Не переставая идти, Юкино заплакала. Она изо всех сил сдерживалась, чтобы не разрыдаться в голос, но слёзы катились по щекам и падали на асфальт, смешиваясь с дождевыми каплями. В память навсегда врезался этот хор звуков: её шаги, шаги учительницы, поступь дождя.

Её дремоту разгоняет знакомое шарканье подошв, и она, ещё не успев поднять голову, уже знает, кто пришёл.

Перед ней стоит тот юноша с тем же самым виниловым зонтиком в руке.

У него растерянный и несколько раздражённый вид, и Юкино это кажется забавным.

— Доброе утро, — первой заговаривает она.

— Здрасте... — хмуро отвечает он, а в голосе слышится: «Опять она здесь!»

Юкино краем глаза следит, как юноша садится на скамейку, и невесело усмехается: «Наверное, подумал, что я ненормальная». Но он и сам хорош. Снова, прогуливая школу, пошёл не куда-нибудь, а сюда.

Дождь неуклюже стучится в крышу. Юноша, по-видимому, решил не замечать Юкино и, как в прошлый раз, что-то чиркает в блокноте. Может, он собирается поступать в художественное училище? А впрочем, неважно. У него есть занятие, у неё — пиво. Она опустошает начатую банку, открывает вторую, другой марки, и подносит ко рту. Никакой разницы во вкусе не чувствуется.

«Могла бы взять две банки подешевле», — с некоторым сожалением думает Юкино. Ну да ладно. Всё равно она никогда не отличалась разборчивостью в еде. Юкино наполовину снимает одну туфлю, так, что она повисает на кончиках пальцев, и раскачивает ею туда-сюда.

И то ли малость захмелев, то ли со скуки, обращается к своему соседу:

— У тебя что, сегодня нет уроков?

Ей кажется, что у них есть что-то общее. Так дети инстинктивно вычисляют в новом классе тех, с кем могли бы подружиться.

«Кто бы говорил», — читается на лице юноши, и он с неприязнью говорит:

— А у вас на работе выходной?

Так и не догадался! Все мальчишки — дураки...

— Я опять прогуливаю, — отвечает Юкино, и он смотрит на неё с лёгким изумлением. — Ты, может, и не знал, но взрослые тоже прогуливают, помногу и подолгу.

Взгляд юноши немного смягчается.

— И поэтому вы с самого утра пьёте пиво в парке.

Прокомментировав очевидное, оба хихикают.

— Пить на пустой желудок вредно. Вам бы поесть...

— Старшеклассник, а уже в курсе.

— Не подумайте чего. У меня мама выпивает... — поспешно оправдывается он.

Наверняка и сам пробовал. Как мило!

«Подшучу-ка я над ним», — решает Юкино.

— Закуска у меня тоже есть, — говорит она, вытаскивает из сумки кучку шоколадок и показывает ему: — Будешь?

Плиток столько, что они не помещаются в ладонях и со стуком падают на скамейку. Юноша испуганно отшатывается, как того и ожидала Юкино. Пустячок, а приятно.

— Ага! Решил, что я с приветом?

— Нет...

— Да ладно. — Ей и правда не обидно. Она впервые уверена в этом до глубины души. — В конце концов, у каждого человека есть свои маленькие странности.

Вид у юноши озадаченный.

— Ну не знаю...

— Точно есть.

Она смотрит ему в лицо, и губы сами расплываются в улыбке. Словно подхватывая разговор, поднимается ветер, и покрытые молодой листвой деревья раскачиваются вместе со струями дождя. Со всех сторон доносится шёпот трущихся друг о друга листьев, и в этот миг Юкино внезапно вспоминает ту ночь.

Ту дождливую ночь.

Те слова, что сказала Хинако-сэнсэй больше десяти лет назад.

Только сейчас она осознаёт, что тогда у неё ничего не было «нормально». Чувства учительницы будто передались Юкино, и внезапно всё становится предельно ясным, обретает чёткую форму.

Картина встаёт перед глазами словно наяву.

«Не ты одна на свете странная!» — кричит Хинако-сэнсэй, а её душа едва не разрывается на части. Она из последних сил взывает к девочке-школьнице намного младше себя, и в учительнице Юкино видит свою точную копию.

«Хинако-сэнсэй... — словно выпрашивая прощения, думает Юкино. — Мы не заметили, как заболели. Да и где они, здоровые взрослые? Кто отыщет их среди нас? Мы лишь тогда намного ближе к норме, когда знаем о своих болезнях». В этих мольбах Юкино вновь обретает ту детскую страсть, с какой она восхищалась Хинако-сэнсэй.

— Я, пожалуй, пойду, — говорит юноша, вставая со скамейки.

Дождь чуть затих и льёт уже не так сильно, как несколько минут назад.

— В школу?

— Само собой. Я решил, что буду прогуливать в те дни, когда идёт дождь, но только до обеда.

Юкино хмыкает. Какой забавный паренёк. Серьёзный, да не совсем.

— Что ж, может, мы ещё встретимся, — вдруг срывается у неё с языка, хотя она вовсе не собиралась это говорить. — По воле случая. Когда пойдёт дождь.

И, глядя на удивлённое лицо юноши, она словно видит себя со стороны и думает: «А ведь я, похоже, именно на это и надеюсь».

Уже позже Юкино узнала, что в тот самый день в регионе Канто начался сезон дождей.

Считалось, что гром в небе производит божество, и потому он внушает священный трепет. Лирическая героиня стихотворения — женщина, от которой уезжает любимый мужчина, и она просит, чтобы внезапно пролившийся дождь не дал ему это сделать. Это песня-вопрос, а отклик мужчины на неё приведён в восьмой главе книги.