Сад изящных слов

Глава 4

«Может, мы ещё встретимся», — сказала та женщина.

Нельзя же толковать «может, встретимся» как «нам суждено встретиться». Быть того не может. Нет в её словах особого смысла. Вот только это неверное прочтение приходило Такао Акидзуки на ум уже раз пятьдесят. И впервые эти дурацкие мысли появились у него около двух недель назад, после объявления о начале сезона дождей в регионе Канто. С того дня небеса, будто подчинившись календарю, добросовестно поливали землю.

Может, мы ещё встретимся. По воле случая. Когда пойдёт дождь.

Почему «может»? Зачем в этом контексте понадобилось «по воле случая»? Как тут не рассердиться...

Электричка прибывает на станцию Синдзюку, и толпа грубо выталкивает Такао на платформу. В воздухе разлит запах дождя. Переживая, что подошвы скоро стопчутся до дыр, Такао быстрым шагом спускается по лестнице, ведущей к турникетам на выход.

И вообще, она наверняка забыла, что тогда сказала. Он видел её несколько раз и успел понять, что она за человек. В конце концов, эта дамочка с самого утра распивает алкоголь в общественном парке.

Он открывает виниловый зонт и выходит под дождь.

Ему тоже пора об этом забыть. Незачем искать смысл в словах пьяной женщины неопределённого возраста.

Такао пересекает стоящую в пробке улицу Косю-кайдо и привычно направляется в платный общественный парк. На входе показывает женщине-контролёру годовой пропуск, улыбается ей и здоровается:

— Доброе утро!

По его мнению, открытая улыбка от всей души, без тени угрызений совести, — залог того, что к нему не станут придираться, почему он не в школе.

Сколько же будет литься эта вода?

Направляясь к японскому саду, он рассматривает выкрашенное в серый цвет небо. Перед мысленным взором встаёт огромное водное пространство, огороженное по кругу линией горизонта, — то ли Тихий океан, то ли Индийский, а может, Средиземное море. Оттуда, из дальних краёв, ветер приносит и роняет вниз бессчётное множество капель. Они от клюва до хвоста окатывают летящую на запад одинокую ворону. Интересно, зачем и куда она собралась в такую погоду? Почему-то кажется, что птица погружена в тяжёлые раздумья, и Такао беспокоится: «Неужели я выгляжу так же?» Ему хочется, чтобы его фигура под зонтиком смотрелась как можно более легкомысленно.

Пока он размышляет, среди мокрых кленовых листьев показывается знакомая беседка. И как обычно, та женщина приветливо машет ему рукой.

«Как тут не рассердиться...» — вновь думает Такао.

— Постоянному посетителю за счёт заведения, — внезапно раздаётся её голос.

Такао поднимает глаза и видит протянутый ему стаканчик с кофе, купленный где-то навынос.

— А?

— Ну, это... Кофе будешь? — растерянно спрашивает женщина.

Её бросает в краску от собственной шутки. Вот и помолчала бы.

— Большое спасибо. А как же вы?

— У меня ещё есть.

— Значит, постоянный посетитель?

— Да, нашего кафе «Беседка»! — облегчённо улыбается она в ответ.

Такао протягивает руку и берёт стаканчик. Сквозь запах кофе и дождя до него доносится слабый аромат её духов. В груди что-то легонько сжимается, непонятно почему. Продолжая улыбаться, женщина возвращается к своей книжке, а он — к своему блокноту.

«Прямо-таки Снежная Дева»[32].

Искоса поглядывая на соседку, Такао в который раз подтверждает свои впечатления. Или лучше назвать её «Дева Дождя»? У неё очень светлая, чуть ли не болезненно-белая кожа, и кажется, что пальцы почувствуют прохладу дождевой влаги, если коснутся её. Коротко стриженные мягкие волосы имеют лёгкий каштановый оттенок, тогда как проглядывающие сквозь них длинные ресницы чёрные, как тушь. Изящные, хрупкие руки и шея. Голос ласковый и немного печальный, скорее детский, чем взрослый. Она всегда приходит в неподходящем для общественного парка строгом брючном костюме и классических туфлях на каблуках.

— Тем более для парка дождливым утром! — бормочет себе под нос Такао. Не ему, прогуливающему школу, показывать пальцем, но она очень подозрительная женщина.

И объективно говоря, красивая. Даже очень. Такао редко оценивал лица, но про неё мог с уверенностью сказать: эта женщина прекрасна. Только её красота казалась ему нечеловеческой. Таким красивым бывает далёкое облако или высокая горная вершина, кролик на заснеженном склоне или олень — всё, что является частью природы. Нет, ну точно Дева Дождя.

Поначалу её присутствие стесняло Такао. Он прогуливал школу, чтобы побыть одному, и шёл дождливым утром в платный парк, рассчитывая, что там никого нет. Но с их первой встречи в конце прошлого месяца не было случая, чтобы Такао не застал в беседке ту женщину. Сегодня они повстречались то ли в седьмой, то ли в восьмой раз. И всё же Такао не стал искать себе другое пристанище, а почему — он и сам не понимал. Вероятно, потому, что его соседка оставалась незаметной, даже сидя рядом в каких-то полутора метрах. Она почти ничего не говорила. Поглядывая на дождь, читала книжку карманного формата, потягивала пиво или кофе, и поэтому Такао тоже молчал и проводил время как привык: поглядывая на дождь, зарисовывал в блокнот листья и придумывал форму туфель. Изредка она с ним заговаривала. О всяких пустяках, о которых что говори, что нет — всё едино. Обычные картинки с натуры: «Видел, как пестроносая кряква нырнула под воду?», или «Та ветка подросла с прошлой недели», или «Отсюда слышно линию Тюо!» Сперва Такао не мог понять, говорит женщина сама с собой или с ним, и потому сомневался, стоит ли отвечать, но раз уж она смотрела прямо на него, то, наверное, надеялась на продолжение беседы. Его участие ограничивалось коротким кивком: «Да-да, конечно», так что разговаривать с ней было всё равно что слушать шум дождя.

— Всего хорошего! — с улыбкой говорит она, когда Такао встаёт и закидывает свою сумку на плечо.

— До свидания. И спасибо за кофе.

Поблагодарив её, Такао идёт под начавшим стихать дождём к воротам Синдзюку. Постепенно ускоряя шаг, он вдруг замечает, что чувствует себя так, будто только что прочёл любимую книгу. Непонятно почему, но у него прекрасное настроение. В ушах, как всплески отдельных капель, всё ещё слышатся слабые отзвуки её голоса. Дева Дождя, чья речь звучит как дождь.

«А мне нравится слушать дождь, — думает Такао и снова повторяет: — Как тут не рассердиться...»

— Смотрите, опять Акидзуки явился только к полудню!

Такао вошёл в распахнутую дверь класса, и некоторые из его обедавших одноклассников повернулись к нему:

— Ты в курсе, который час?

— Всё, жди теперь вызова к завучу!

Посмеявшись в ответ, он сел на стул и развернул свёрток, в котором лежала коробка с обедом. Вчера вечером Такао впервые приготовил китайское блюдо — нарезанное соломкой мясо, обжаренное с зелёным перцем. К нему прилагался шинкованный сушёный дайкон и рис, приправленный красной периллой[33]. Рецепт он узнал в ресторане и наконец собрался его опробовать. Правда, полагалось использовать свинину, а не говядину.

«Зато получилось не так жирно и лучше сочетается с перцем. Короче, мне нравится», — жуя мясо, лениво думал Такао и тут заметил, что парень за соседней партой открывает учебник английского языка.

— Слушай, пятым уроком ведь классическая литература?

— Не, старик Такэхара простудился. Заменили на Нисияму, будет урок чтения.

— Вот чёрт...

А он-то надеялся продолжить работу над своими набросками. На уроках литературы коротавшего последние годы до пенсии Такэхары-сэнсэя, если сидеть тихо, можно было ничего не делать. А на английском у Нисиямы мало того что скучно, так он ещё и строгий.

— Ты бы лучше сам руку поднял, показал, что присутствуешь.

— Хе-хе. Хотел бы, только с английским не дружу, — ответил Такао, а сам вдруг подумал: «За такое прохладное отношение к делу Сяофэн поднял бы меня на смех».

Это случилось в апреле, когда даже поздно расцветшая сакура уже облетела и асфальт там и сям усеивали белые кляксы. В марте Такао узнал, что его приняли в старшую школу, и с тех пор начал подрабатывать в частном китайском ресторане, расположенном в Хигаси-Накано. Следовательно, к тому моменту он проработал около месяца.

— Парень, подойди-ка!

Его окликнули, когда он накрывал на стол, и Такао сразу же понял, что это не сулит ничего хорошего.

— Студент, да? Акидзуки-кун, правильно?

Услышав свою фамилию, которую посетитель, мужчина лет тридцати с покрасневшим от алкоголя лицом, прочитал на его нагрудной табличке, Такао насторожился и ответил:

— Да, студент.

Мужчина громко хмыкнул и показал палочками на стоявшее перед ним блюдо, которое принёс Такао:

— Тут мусор в еде.

Если приглядеться, среди соевых ростков и листьев душистого лука действительно лежал обрывок прозрачного винилового пакета.

— Что делать будем? — глядя на Такао снизу вверх, спросил мужчина.

— Тысяча извинений! Мы сейчас же приготовим другую порцию.

— Не надо. Я уже всё съел, — мужчина уставился на Такао, словно испытывая его, замолчал и широко расправил плечи. На нём была старая рубашка поло, а не костюм, — и не поймёшь, кем он работает.

— Тогда... Тогда мы вычтем это блюдо из счёта.

— Разумеется, вычтете! — презрительно сказал мужчина низким голосом. Такао вздрогнул. — Ну же, прояви добросовестность! Что в таких случаях у вас делают? Или в инструкции об этом не сказано?

От этих неожиданных вопросов Такао прошиб липкий пот. Он впервые оказался в подобной ситуации и попытался, всё время запинаясь, объяснить:

— Я... По правилам, насколько я помню... нужно заменить еду и... и позвать директора, чтобы он всё уладил... Но позвольте заметить, его сейчас нет на месте, так что...

Слова никак не шли на ум. Он почувствовал на себе взгляды других посетителей. Услышал преувеличенно громкий вздох мужчины. И его раздражённый голос:

— Ну так что? В молчанку будем играть?

Но чем больше Такао думал, тем меньше понимал, как ему отвечать. В поисках помощи он быстро оглядел зал, но никто из работников ресторана не обращал на него внимания.

— Эй! — вновь угрожающе рыкнул мужчина, и Такао поспешно повернулся обратно. — Акидзуки-кун, не испытывай моё терпение. Ты будто надо мной издеваешься!

— Тысяча извинений! Я сейчас принесу новую порцию.

— Я же сказал: не надо!

— Простите! — Такао машинально поклонился. Втянул голову в плечи.

— Позвольте! — внезапно раздался спокойный голос.

К столику незаметно для Такао подошёл Сяофэн. Он остановился рядом с ними, одним плавным движением опустился на колени и посмотрел на мужчину снизу вверх:

— Моя фамилия Ли, я менеджер зала. Приношу вам свои извинения за нерадивость нашего сотрудника. Не соблаговолите рассказать, что случилось?

Такао почувствовал, что пыл мужчины тут же иссяк. Он испытал невероятное облегчение: «Спасён!», от которого у него едва не подкосились ноги, но вместе с тем его внезапно охватила злость: «За что мне такое?» Только он не понимал, на кого она направлена: на посетителя или на ресторан.

— Ты новичок и всё равно не смог бы уладить конфликт. Но возник он не по вине посетителя, а по твоей.

В тот день, закончив работу, они вместе с Сяофэном шли к железнодорожной станции, и Такао никак не ожидал услышать от него такие слова. Он, само собой, надеялся на какое-нибудь утешение вроде: «Не повезло тебе сегодня» или «Не бери в голову, всё тот мужик виноват».

— Но ведь готовил не я! — невольно возразил он.

К вечеру подул слишком холодный для апреля ветер. Такао вышагивал с разочарованным видом, засунув руки в карманы школьных брюк. Городские огни подкрашивали спешащие по небу облака в бледно-розовый цвет.

— Про пластик в еде он, скорее всего, наврал.

— Что?

— Чтобы такого не случалось, на кухне мы используем исключительно цветные пакеты.

— Значит, во всём виноват тот тип! Зачем ты ему ещё и купон на бесплатную еду дал? — не желая признавать поражение, с досадой сказал Такао.

Сяофэн был старше его на восемь лет, но с почтительностью Такао обращался к нему только в присутствии посетителей.

«Давай без церемоний!» — сказал Сяофэн при первой встрече, к тому же Такао помнил, с каким отвращением тот рассказывал, как бросил школу японского языка через два месяца именно потому, что их заставляли говорить вежливо. Тем не менее он владел почтительной речью лучше Такао, чем заслужил от него некое подобие уважения.

— Нельзя быть уверенным на все сто процентов, что вины ресторана нет. К тому же только глупец станет урезонивать одного посетителя на виду у других. Людьми движут не правила, но эмоции.

Такао не сразу уловил смысл этих слов, а потому посмотрел на шагавшего рядом с ним мужчину. Он был высоким, худым, с резкими чертами лица, будто бы выструганного ножом. Слабый китайский акцент придавал его афористичным высказываниям странную убедительность.

— Ты принял у того человека заказ, стоя к нему спиной. Помнишь? Ты собирал со стола посуду, он заказал пиво, и ты, не посмотрев на него, ответил: «Хорошо».

— Да?.. — Такао этого не помнил, но поспешил оправдаться: — Всё может быть. Я сегодня совсем замотался.

— И так было не один раз, а два. А ещё ты болтал с сидящей с ним по соседству женщиной.

— Так она сама со мной заговорила. Спрашивала, сколько мне лет, в какие дни я работаю, и всё такое.

— И после этого тот мужчина тебя окликнул. Видимо, ему показалось, что этот легкомысленный юнец, студентишка на временной работе, ни в грош его не ставит.

Такао вновь с удивлением посмотрел на Сяофэна. У него появилось ощущение, будто ему за шиворот засунули кусочек льда. Он и сам понял, что краснеет. А Сяофэн сказал, глядя на розовые облака:

— Что бы ни случилось, на то есть причина. Всё связано.

Ли Сяофэну было двадцать три года, он родился в Шанхае. При их знакомстве в ресторане он произнёс своё имя на пекинском диалекте, но Такао не смог правильно его воспроизвести, японское прочтение «Сюхо» Сяофэну не нравилось, так что они сошлись на «Сяохон». Для Такао он стал первым иностранцем, с которым ему довелось близко общаться.

Отправиться в Японию Сяофэна, тогда ещё ученика старшей школы, подвигла его девушка. Шестнадцатилетняя японка, на время приехавшая в Шанхай учить китайский язык, сразу же приглянулась семнадцатилетнему Сяофэну. При своей неброской манере одеваться она выглядела элегантно даже в джинсах и футболке; не усердствовала с косметикой, но пышущий здоровьем блеск её губ и без того был чертовски соблазнительным; сдержанно высказывала своё мнение, но всегда подкрепляла его простыми и разумными доводами. Она казалась — по крайней мере Сяофэну — совсем не такой, как окружавшие его китайские девушки, чьим поведением управляло лишь желание обратить на себя внимание парней. Он видел в ней символ неизведанного. Горячие ухаживания не остались без ответа, и они встречались до тех пор, пока она не окончила полугодовой курс обучения. Перед самым отъездом домой уже она была без ума от Сяофэна, но тот, хотя и высказал положенное по случаю сожаление, легко с ней расстался. За время их отношений он освоил необходимый минимум японского языка, а раз так, ощущение тайны, исходившее от неё поначалу, по большей части выветрилось. Однако этот опыт помог ему решиться на обучение в японском институте. Ему казалось, что теперь, когда он перерос свою подругу, он сможет найти нечто, ещё более для себя ценное. Надвигалась пекинская Олимпиада[34], через два года в Шанхае должна была состояться Всемирная выставка[35], и его отец, управлявший торговой фирмой, отъезду в Японию не обрадовался («Какой дурак, — говорил он, — уезжает оттуда, куда деньги вот-вот хлынут рекой?»), но молодой Сяофэн нуждался не в гарантированном будущем, а в новой неисследованной территории.

За четыре года обучения в институте в Токио он почти в совершенстве овладел японским языком, обзавёлся разнообразными знакомствами и записал на свой счёт дюжину романов с японками. Сяофэн часто переезжал, по финансовым или личным обстоятельствам, но, будь то комната вскладчину или любовное гнёздышко, он всегда сознательно селился с тем, для кого японский был родным, тем самым оттачивая владение языком. С другой стороны, для поиска подработки он активно привлекал помощь китайской диаспоры и энергично брался за всё подряд — от работы в ресторане до переводов, импорта товаров и продажи учебных материалов по китайскому языку, обрастая при этом полезными связями. К третьему курсу Сяофэн мог похвастаться, что способен освоить любое дело, за какое возьмётся. Имеющихся доходов вполне хватало и на жизнь, и на обучение, и, будучи ещё студентом, он добился полной экономической независимости на чужбине.

А многочисленные отношения с японками предоставили ему возможность побывать в разных частях страны. Некоторые из девушек, с которыми он познакомился в Токио, приехали из заснеженных северных земель, другие — с отдалённых островов. Поскольку по натуре Сяофэн легко сходился с людьми, он не упустил случая съездить к каждой из них на малую родину, пообщаться с родителями, послушать местных баек и отведать местного саке. Так, постепенно, Япония утратила в его глазах ореол загадочности. И однажды он поймал себя на мысли, что сейчас, когда за время его отсутствия Шанхай масштабно преобразился, принимая Всемирную выставку, незнакомые края, возможно, находятся именно там. Из-за этой неуверенности Сяофэн после окончания института не стал искать постоянную работу, а продолжил помогать знакомому торговать импортными товарами. Срок выданной ему как выпускнику годовой визы медленно, но верно истекал, и это только усиливало его сомнения.

Так что работа в китайском ресторане, столкнувшемся с нехваткой персонала, служила временным пристанищем, пока он не решит, куда податься дальше, а ещё, пожалуй, данью уважения своему первому месту подработки по приезде в Японию. Сяофэн не забыл, как здесь ему помогали справляться с трудностями адаптации в чужой стране и тоской по блюдам родной кухни, и чувствовал себя обязанным вернуть долг. Для самого ресторана и его посетителей Сяофэн, свободно говоривший по-китайски, по-английски и по-японски, был настоящим сокровищем. И именно он посоветовал директору взять на работу тогда ещё девятиклассника Такао, хотя тот на собеседовании соврал, что учится в старшей школе: «Через месяц это всё равно станет правдой. Хочет работать — пусть работает».

Всё это Такао узнавал понемногу: во время перерыва на заднем дворе ресторана, по дороге с работы домой или в полутьме бара, куда Сяофэн иногда брал его с собой.

«Прям кино какое-то», — думал Такао. Рядом с этим щеголеватым китайцем даже собственная жизнь казалась ему частью драматической истории.

— Акидзуки-кун, идём пить чай!

Такао пережил урок английского, затем закончился и шестой урок, но стоило ему вздохнуть: «Наконец-то свободен!», как в класс вошла Хироми Сато. Вторжение ученицы на год старше и её общение с ним неминуемо привлекло несколько любопытных взглядов.

— А где Мацумото? — спросил Такао.

— На заседании школьного совета, ещё на час. Он нас догонит, когда освободится.

— Если у вас свидание, то, пожалуйста, без меня.

— Он хотел, чтобы ты пришёл. Втроём ему, похоже, проще, — безучастно сказала Сато, но по смыслу выходило: «Ну и как мне, его девушке, к этому относиться?»

Такао вспомнил, что и Сяофэн просил его о подобной услуге, и внезапно осознал, что ему это уже надоело. Слушайте, раз у вас есть любимый человек, проводите время с ним вдвоём! Перед глазами некстати всплыла картинка — та беседка под дождём, и, отгоняя её, Такао торопливо замотал головой. Сато, по-видимому, сочла это за отказ и со словами: «Да ладно тебе, идём!» — игриво подёргала его за рукав сорочки. Её чёлка, ровно подстриженная выше бровей, свободно раскачивалась в такт движениям. Такао уловил свежий запах дезодоранта и неожиданно для себя выхватил из памяти аромат духов Девы Дождя.

«Не понимаю я отношений между мужчинами и женщинами», — думал Такао, пока его чуть ли не силком тащили за дверь.

Когда Такао вышел из сетевой кофейни, где проторчал два с половиной часа над стаканом кофе со льдом ценой в сто восемьдесят иен, он почувствовал на коже липкую влагу. Что делать — сезон дождей, хотя сейчас небо было чистым. Он посмотрел вверх, на бликующие в лучах заходящего солнца электрические провода, и подумал: «А ведь дни стали длиннее». С тех пор как начался сезон дождей, его жизнь, по ощущениям, ускорялась с каждым днём.

Вдвоём с Сато он провёл в кафе час, потом к ним присоединился задержавшийся Мацумото, и минут тридцать они трепались втроём, затем Сато ушла, так как ей пора было на подготовительные курсы, и ещё час Такао сидел вдвоём с Мацумото, потихоньку потягивая через соломинку таявший лёд. Ему нравилось болтать с ними о всякой ерунде, но в какой-то момент его как ударило: «Это ж всё равно что два отдельных свидания с каждым из них!»

В средней школе Мацумото учился в одном классе с Такао. Перейдя в десятый класс, он вскоре начал встречаться с Хироми Сато из одиннадцатого, но при всей своей напористости старательно увиливал от свиданий с ней один на один. И этот же человек, стоило ему остаться вдвоём с Такао, расплывался в улыбке: «Обожаю девушек постарше!» Иногда Такао пытался представить, что привлекательного может найти в Мацумото взрослая женщина. Вероятно, такое вот мозаичное сочетание взрослого и ребёнка... А в последнее время он и сам окружён женщинами старше него. Сато, Рика-сан, которую недавно приводил к ним домой брат, Ёко-сан, нынешняя любовь Сяофэна. И наконец, Дева Дождя. Рике-сан, кажется, двадцать два, Ёко-сан — двадцать пять.

«А вот ей сколько? Старше она их или моложе?» — задумался Такао, разглядывая сквозь окно поезда линии Собу темнеющее небо, но у него не было ни малейшей догадки.

К концу июня в японском саду расцвели глицинии. В этот год они пропустили своё обычное время и опоздали на целый месяц, будто чего-то дожидаясь. Сквозь плотные струи дождя казалось, что цветы излучают яркий фиолетовый свет. Блестящие бусины воды то скапливались на лепестках, то безостановочно катились с них вниз, и от этой красоты захватывало дух. Словно у цветов глицинии была душа, и их безудержная радость выплёскивалась наружу.

«Глицинии заворожили меня, и потому я сказал такое Деве Дождя», — позже решил Такао. А ещё, вероятно, потому, что днём ранее по почте пришли документы с условиями поступления. Интереса ради он заказал рекламный буклет специализированного училища обувного дела, и когда увидел указанную там суммарную плату в два миллиона двести тысяч иен[36] за два года, а затем прикинул, сколько сумеет накопить на подработках за три года старшей школы — получилось около двух миллионов, — то едва не воспарил над землёй: «Надо же, а ведь получится!» Сейчас Такао жалел, что проговорился той женщине, — неуместные слова, которых он стыдился, но к сожалению примешивалась гордость, ведь он поделился с ней самыми искренними переживаниями.

— Башмачником? — переспросила Дева Дождя, и у него до сих пор звучал в ушах её голос. В нём слышалось лёгкое удивление, но ни малейшего следа насмешки. Такао обернулся, чтобы это проверить. По голосу её можно было принять за школьницу. Он звучал по-детски, ласково, но в то же время с каким-то постоянным напряжением. Так говорят чересчур серьёзные девочки, которых избирают старостами или председателями школьного совета.

В то утро, когда они, как обычно, встретились в беседке, первыми её словами стали: «Видел глицинии?» Она произнесла это столь редким для неё оживлённым тоном, что Такао невольно переспросил: «Глицинии? Где?» Раскрыв зонты, они пошли к пруду. У берега стоял декоративный навес, увитый пышно расцветшими побегами, они остановились прямо под ними, и тут Такао впервые убедился, что он немного выше своей спутницы.

«Ага!» — тихонько подумал он. С цветов глициний одна за другой срывались капли и падали в пруд, разрисовывая его идеальными кругами. Казалось, эта картина изображает, как чувства одного человека передаются другому и наполняют его душу. И тогда у Такао вырвалось: «Я хочу стать башмачником...»

— Я знаю, это непрактично, но мне очень нравится придумывать обувь и создавать её своими руками. — После этих слов он вдруг смутился и добавил: — Пока, конечно, выходит ни к чёрту. Оно и понятно...

Ответа не последовало. Слышалось лишь тихое дыхание Девы Дождя. Встревожившись, он поднял голову и буквально наткнулся на её пристальный взгляд. А затем она, так ничего и не сказав, улыбнулась. Поэтому Такао продолжил:

— Если получится, я бы хотел, чтобы это стало моей профессией.

Он говорил, словно обращаясь к цветам глицинии. Слова, будто бы огласив незнакомые даже ему самому чувства, эхом отозвались в сердце Такао и медленно наполнили его грудь теплом.

«Если бы она тогда сказала: „Ого, здорово!“ или „Желаю удачи!“, я бы, наверное, пришёл в отчаяние», — думал Такао. Возможно, ему бы стало дико стыдно, возможно, он бы сильно обо всём пожалел, даже разозлился бы. Он был безумно рад, что Дева Дождя оказалась не такой. То, что она всего лишь ему улыбнулась, невероятно приободрило Такао. И про себя он решил, что впредь будет звать её не «Дева Дождя», а просто «Она».

Вечер. С некоторых пор, перед тем как заснуть, Такао стал горячо молиться о дожде.

После того как состоялся разговор под глициниями, ему приснилось, что он летает. Такао давно не видел таких снов. В нём он превратился в большеклювую ворону. Грудь и руки от плеч до пальцев покрылись выпуклыми, крепкими, налитыми силой мускулами, каждый взмах крыльев расталкивал воздух, как мощный гребок — воду, он мог свободно и легко лететь куда ему вздумается. В небе выстроились вереницы плотных кучевых облаков, а сквозь просветы между ними к земле тянулись лимонно-жёлтые солнечные лучи. Далеко внизу он мог разглядеть знакомые подробности токийских пейзажей, от крыши собственного дома и горок с качелями на детской площадке до офисных кухонь, выглядывающих в окна. Он миновал Коэндзи, затем Накано, проскользнул между небоскрёбами в Ниси-Синдзюку и наконец увидел знакомый японский сад. В этот момент облака дружно разразились градом капель. Земля быстро намокла, а дома, дороги и деревья засверкали под пробивающимися то тут, то там полосами света. А затем глаза Такао-вороны заметили два раскрытых зонта. Один, прозрачный, двигался по узкой тропке от ворот Синдзюку к беседке, второй, багровый, направлялся туда же от ворот Сэндагая. Два человека хотят переждать дождь. Но куда деваться ему? Он растерялся от неожиданности, а потом решил — вот же, туда! — сделал круг над садом и направился к радиомачте на небоскрёбе в Еёги. И по пути поднимался всё выше и выше. Облака расступились. У него появилось ощущение, что дождь стихает, и вместе с тем — что он вот-вот проснётся.

И как только Такао проснулся, он снова взмолился о дожде.

— Ещё набэ[37], Такао-кун?

— Возьми побольше водяного шпината, Такао. Ты молодой, тебе полезно. Не стесняйся.

Голоса Ёко и Сяофэна звучали с двух сторон, как из стереодинамиков, оба настойчиво подсовывали ему добавку.

«Почему считается, что раз ты молодой, то сможешь съесть сколько угодно?» — с трудом отправляя в почти доверху набитый желудок кусочек краба, думал Такао. И мысленно сообщил горке обломков крабовых панцирей, громоздящейся на столе: «Какие-то слишком пресные для Сяофэна слова».

Зато всё, что тот приготовил, было просто объедением. Эти блюда китайской кухни не значились в меню ресторана, и Такао не знал их названий, но каждое из них — нежное, тающее во рту крабовое мясо, острая похлёбка с креветками и клёцками, обжаренная ветчина с толстыми ломтиками дыни и даже по-простецки отваренные кружочки горькой тыквы — обладало на редкость свежим и богатым вкусом.

«Тут не то что готовить — продукты подбирать замучаешься», — прикинул Такао. Он вовсе перестал понимать, зачем его сюда позвали.

— Признавайся, Такао-кун, ты в семье младший. У тебя ведь есть старший брат? — спросила Ёко. На ней было платье без рукавов, почти полностью открывавшее ослепительно белые плечи.

— Да, есть. На одиннадцать лет старше.

— Значит, ему двадцать шесть? Что он за человек?

— Работает в компании мобильной связи, занимается продажами. Немножко легкомысленный, — ответил Такао, искоса поглядывая, как Ёко сквозь сомкнутые губы втягивала пасту из крабовой печени.

«Обольстительная женщина», — подумал он. Ловко ест и сексапильно выглядит. Сквозь её кружевное платье лимонного цвета просвечивали бёдра. Зачёсанные на одну сторону волосы наполовину закрывали правую щеку, и потому Такао особенно бросались в глаза движения её красных губ. Своей броской, взрослой внешностью она немного напоминала Рику-сан. И полностью отличалась от той женщины из дождливых дней.

— Что, Ёко, хочешь, чтобы тебя с ним познакомили? — потягивая шаосинское вино[38], насмешливо спросил Сяофэн таким тоном, будто разговаривал с младшей сестрой.

— А давайте! Разница в возрасте самая подходящая. И я буду рада заполучить такого младшего братика, как Такао!

— Вообще-то, у него уже есть девушка, — поспешно вмешался Такао. Но тут же подумал: «А я-то что беспокоюсь?» — и выразительно уставился на Сяофэна: мол, что с твоей любимой Ёко-сан происходит? Тот не обратил на него внимания и с невозмутимым видом продолжал цедить вино.

— Да-а? Вот жалость. Тогда и я с горя выпью. Да что там — напьюсь! — весело сказала Ёко.

— Выпьешь, значит... — Сяофэн поднялся с места и отправился на кухню за рюмкой. Заметив его нетвёрдую походку, Такао наконец сообразил, что тот пьян.

«Что же тут происходит?» — снова мысленно спросил он у крабовых панцирей.

Несколько дней назад Сяофэн пригласил его пообедать с ним и Ёко, а когда Такао отказался — ему не хотелось встревать в жизнь влюблённой пары, — тот чуть ли не на коленях начал умолять его прийти. Просьбу в такой форме отклонить было невозможно, и во второй половине ясного субботнего дня Такао, как и обещал, подошёл к дому возле станции метро Накано-Сакауэ. Вопреки его представлениям, что если уж селиться в этом районе, то обязательно в новенькой высотке, Сяофэн жил в старой пятиэтажке, построенной лет тридцать назад. Но так как на каждом этаже здесь было всего по две квартиры с открытой планировкой, его однокомнатная квартира на последнем этаже оказалась более чем просторной. Когда Такао вошёл в чисто прибранную гостиную, Ёко уже пила пиво. На этикетке значилось «Снежинка»[39], эта марка ему раньше не попадалась. Сяофэн готовил еду на кухне и крикнул оттуда: «Подождите, я скоро, выпейте пока что-нибудь!» Прежде Такао лишь несколько раз виделся с Ёко в ресторане. Когда она обернулась на его приветствие, её лицо почему-то выглядело грустным, и он на секунду задумался: «Разве тогда она была такая?» В пепельнице торчало несколько окурков с пятнами губной помады на фильтре. Попивая предложенный ему ячменный чай, он с некоторой опаской завёл с ней беседу, и лицо Ёко тут же просветлело, стало таким же, каким он его помнил.

Выпив четыре или пять рюмок подслащённого шаосинского, Ёко встала с места:

— Пойду помою руки.

Сяофэн проводил её коротким взглядом, повернулся обратно к Такао, взял со стола коричневую стеклянную бутылку и в очередной раз спросил:

— Точно пить не будешь?

Такао со смехом повторил своё обычное оправдание:

— До восемнадцати — ни-ни.

— Вот как... — с какой-то потухшей улыбкой отозвался Сяофэн. Выглядел он на редкость уставшим.

Сяофэн наполнил свою рюмку густой жидкостью и тихо пробормотал:

— Хочу уехать куда-нибудь подальше. — Прозвучало это так серьёзно, словно он сообщал важную тайну, и Такао невольно поднял голову. — Я всегда ищу что-нибудь, что заберёт меня с собой в другой мир. И сейчас тоже ищу.

Брошенные вскользь слова задели какие-то тонкие струны в душе Такао. Он вдруг понял, что ему впервые открылась слабость этого человека, и был необычайно этим тронут. Но прежде чем Такао успел спросить, что это значит, послышались шаги возвращавшейся Ёко, и вопрос повис в воздухе.

Такао заметил, что солнце уже садится, а комнату заполнили бледные тени. К тому времени в общем и целом они сколько смогли — выпили, что смогли — обсудили, «выполнили все пункты намеченной программы», и ими понемногу овладевала апатия. В этот момент у Сяофэна неожиданно зазвонил мобильный телефон. Ёко молча на него посмотрела, а Такао вздохнул с облегчением. Сяофэн взглянул на экран, встал, прошёл на кухню, на ходу снимая трубку, и ответил почему-то очень тихим голосом.

— Идите пока на крышу, я вас потом догоню. Там сейчас здорово, — зажав ладонью микрофон, попросил он и кинул Такао маленький ключ.

— На крышах всегда здорово, — со смутным ощущением, что их попросту попросили удалиться, обратился Такао к Ёко, выходя с ней из квартиры.

Они поднялись по низкой лестнице, открыли дверь, и перед ними распахнулось пространство метров двадцать длиной, подсвеченное закатом.

Сяофэн никак не шёл. Прошло десять минут, потом тридцать, солнце сползало всё ниже, на время скрылось за облаками, вынырнуло из-под них и окончательно спряталось за линией гор вдали. Тени в городе всякий раз резко менялись. Такао обеспокоенно смотрел на курившую спиной к нему Ёко и вдруг подумал: «Что, если Сяофэн позвал меня ради этого момента, ради того, чтобы Ёко-сан не ждала его одна?» Но если и так, он не мог придумать, о чём с ней сейчас говорить, а потому просто махнул рукой и улёгся на холодный бетон.

Находиться на крыше и правда было приятно. Как на бортике бассейна, которого на самом деле нет. Высоких домов в округе было мало, и со всех сторон открывался отличный вид.

«Вот, значит, — глядя вверх, думал Такао, — какой цвет у сумерек, когда в сезон дождей проясняется погода». Небо на западе отливало прозрачно-оранжевым, как тонко отрезанный ломоть лосося на просвет, а чем дальше от солнечного диска, тем ближе цвет подбирался к бордовому. Когда заря наконец погасла, небо медленно-медленно, незаметно для глаз, перекрасилось в тёмно-синий.

— Знаешь, что означает имя «Сяофэн»? — послышался сзади голос Ёко, и Такао приподнялся. Она стояла спиной к нему и рассматривала небо на востоке. — «Вечерняя гора».

Такао встал на ноги, проследил за её взглядом и уткнулся в постройки Ниси-Синдзюку. Новенькие, безымянные офисные здания стояли, сбившись в кучу, а над и между ними выглядывали хорошо знакомые, почти родные небоскрёбы, вымахавшие больше чем на двести метров. Вот здание токийского муниципалитета и треугольная крыша отеля Park Hyatt, вот бетонная башня компании «Сумитомо» и торговый центр «Номура», а вот похожее на кокон здание Академии моды. На верхушках высоток ещё плескался оранжевый отблеск заката, а всё, что ниже, уже тонуло в полутьме ночной синевы.

— Эти дома напоминают горные вершины. И всякий раз, глядя на небоскрёбы на закате, я теперь буду вспоминать, как пишется имя «Сяофэн», — сказала, не оборачиваясь, Ёко, и понять по голосу, что она чувствует, было невозможно. Затем она посмотрела на Такао и улыбнулась, как улыбается заблудившийся ребёнок. — Такао-кун, скажи, ты кого-нибудь любишь?

Такао был твёрдо уверен, что сейчас он обязан сказать ей правду.

— Я сейчас ни с кем не встречаюсь. Но есть та, кого я, как мне кажется, люблю.

Улыбка Ёко стала заметно теплее. Ветер трепал её полупрозрачное кружевное платье.

— Не томи! — подбодрила она, и Такао показалось, что он уловил в её голосе печаль.

— В последнее время, по утрам, когда идёт дождь, я прогуливаю школу и мы с ней завтракаем в общественном парке. Поэтому я каждый раз беру с собой порцию побольше.

— Вот как... Что она за человек?

Такао немного подумал:

— Она очень неловко ест. Рассыпает начинку сэндвича, не умеет пользоваться палочками, а как-то раз, когда она клала в рот маринованную сливу, я заметил, что у нее слюна потекла. Часто пьёт пиво и закусывает его шоколадками.

Ёко прищурилась, будто свет слепил ей глаза. Она стояла в тени, а далеко-далеко от неё сверкала вершина горы.

— По-моему, это замечательно.

— Может быть. Я пока не разобрался.

Когда Сяофэн наконец-то объявился на крыше, небо было не бордовым и не тёмно-синим, а мутным тёмно-красным, цве́та облаков, отражавших сияние городских огней. Такао поблагодарил хозяина за угощение и, оставив Ёко, ушёл первым. Ему казалось, что он должен что-то сказать им обоим, но подобрать подходящие слова Такао не сумел и в итоге промолчал. Ничего, как-нибудь в следующий раз. В благодарность за сегодняшний праздник вкуса надо бы пригласить их к себе.

«Я, конечно, готовлю не так здорово, как Сяофэн, но саке обеспечу и сделаю что-нибудь из японской кухни», — думал Такао, пока шёл к станции по улице Яматэ-дори, а мимо туда-сюда сновали машины. Но оказалось, что он виделся с ними в последний раз. Несколько дней спустя Сяофэн неожиданно уехал к себе на родину. Такао узнал об этом из сообщения, которое тот прислал из Шанхая.

«Мы ещё обязательно встретимся», — говорилось в нём. Такао не знал номера телефона Ёко, да и в отсутствие Сяофэна с ней больше ничего не связывало.

Когда он вспоминал о том, как в средней школе собирался за три года стать взрослым, ему становилось стыдно: «Каким же я был идиотом!» Мир не настолько прост, и человеку не так-то легко научиться управлять собой. Это если считать, что управлять собой — значит быть взрослым.

«И всё же я хочу поскорее стать сильнее и лучше», — размышляет Такао, сидя в беседке и под шорох дождя рисуя в блокноте эскизы туфель.

Он хотел заботиться о тех, кто ему дорог, быть добрым и сильным, а ещё — достаточно стойким, чтобы не сломаться и жить дальше, если однажды он останется один. Повторяя эту мысль снова и снова, Такао водит карандашом по бумаге.

Чавканье мокрой земли под подошвами туфель слышится всё ближе.

«Это Она», — думает он, поднимает голову и сквозь кленовые листья видит багровый зонтик и женщину в облегающем брючном костюме.

— Доброе утро. Я уж подумал, вы сегодня не придёте, — говорит Такао. Вечно серьёзная мина на её красивом лице почему-то его раздражает, и ему хочется её подразнить: — Как это вас ещё не уволили!

Она отвечает слабой улыбкой, складывает зонт и заходит в беседку.

«Ну, пусть так», — думает Такао и переводит взгляд обратно на свой блокнот.

— У тебя здорово получается. Это туфли? — неожиданно раздаётся за спиной.

Он и не заметил, что она стоит у него над плечом и заглядывает в его рисунки. Да что она себе позволяет!

— Так, стоп! — Такао поспешно захлопывает блокнот.

— А что, нельзя? — склонив голову набок, невинно спрашивает она.

— Я никому не хочу это показывать!

— Вот как?

— Вот так! Сядьте туда, пожалуйста.

И он, отгоняя её, машет рукой. Она весело смеётся.

«Как тут не рассердиться...» — думает Такао, но при этом у него учащается стук сердца и становится теплее в груди. Рядом на ветке радостно распевает какая-то птичка — то ли сорокопут, то ли синица. Женщина всё же пришла, дождь понемногу усиливается. Мелодичное бульканье, с которым пруд в японском саду ловит дождевые капли, становится громче.

— Я пока позавтракаю, — доставая из сумки коробку с едой, говорит Такао. Как всегда, её бы с лихвой хватило на двоих. Как всегда, он задаёт один и тот же вопрос: — С вами поделиться?

— Спасибо, но сегодня я свой завтрак принесла.

Такого ответа Такао не ожидал.

«Она что, умеет готовить?» — удивляется он про себя и, не утерпев, с издёвкой в голосе выпаливает:

— Сами готовили?

— А что? Да, иногда я сама готовлю! — обиженным голосом говорит она и открывает белыми пальцами маленькую розовую коробочку.

Внутри лежат два кое-как слепленных онигири[40], размякший ком жареного мяса, омлет и разделённый на секции пластиковый поднос с щепотками тыквы и макаронного салата. Такао по виду решает, что вкусным тут ничего быть не может, но ему хочется расквитаться за то, что она подсматривала в его блокнот, и он тянет к её еде свои палочки:

— Тогда давайте меняться закусками!

И, не дожидаясь ответа, цепляет кусочек омлета и закидывает себе в рот.

— Ой, погоди! Я не совсем уверена... — в панике протестует она, но запинается.

«И правда, голос как у ребёнка», — жуя омлет, думает Такао. К языку прилипают крупинки сахара. Рот наполняется сладостью.

— М?

Раздаётся хруст, как будто он раскусил что-то твёрдое. Неужели яичная скорлупа? Ну и ну... Такао уже жалеет о своей поспешной выходке. Всё даже хуже, чем он предполагал.

— ...что получилось съедобно... — умирающим голосом договаривает она. Покраснев, опускает взгляд и роется в своей сумке. — Но так тебе и надо!

С этими словами она протягивает Такао пластиковую бутылку с чаем. Он берёт её и делает большой глоток. Громко выдыхает и тут же, не в силах сдержаться, начинает хохотать.

— Потрясающая криворукость! — он всеми силами старается, чтобы это прозвучало как комплимент.

— Да ну тебя! — сердито говорит она.

Ха-ха, обиделась! Надо ещё похвалить.

— Но в своём роде вкусно. И на зубах хрустит.

— Ты издеваешься?!

— Ха-ха-ха! А можно ещё кусочек?

— Нет! Своё ешь!

— Но почему?

— Потому!

Её лицо ещё гуще заливается краской, а обиженным видом и голосом она всё больше напоминает ребёнка.

Такао впервые думает о ком-то с такой нежностью. Ему кажется, что он нашёл нечто невероятно для себя ценное.

Бывает, что на короткий промежуток времени, когда солнце только-только скрылось за домами, свет из окон электрички сравнивается со свечением, исходящим от неба.

Бывает, что ты замечаешь в поезде линии Тюо на соседнем пути чью-то знакомую фигуру, но в тот же миг её загораживает встречный поезд линии Собу.

Бывает, что ты идёшь по пустому торговому кварталу, случайно смотришь в сторону и видишь, как освещённый уличными огнями переулок уходит по прямой куда-то в бесконечность.

И когда момент упущен, тебя настигает боль, как будто кто-то сдавил тебе грудь изнутри.

«Есть ли у этого чувства название?» — всякий раз думал Такао. За день таких мгновений бывает столько, что и не сосчитать. А замечал ли он их, пока не встретил Её? Пока не узнал, что знакомые люди могут внезапно исчезнуть? И как теперь с этим жить? Этого Такао не понимал, сколько ни думал.

Но он осознал одну простую вещь.

Ему хочется сделать туфли специально для Неё.

А ещё — хотя, если сказать вслух, это прозвучит безумно, — что он в Неё влюбился.

За занавесом из дождя и клёнов стоит та, чьего имени он не знает. Она улыбается и машет ему рукой. В ней словно воплотилась главная тайна мира.

Одна из двух песен Отомо-но Якамоти, посланных старшей дочери госпожи Саканоэ с красными листьями хаги (японский клевер) и цветами фудзи (глицинии). Расцветшая не по сезону драгоценная фудзи перекликается у автора с красотой девушки.