Сага

САГА

Я выбрался из постели Шарлотты, когда в окне забрезжило утро.

Большую часть ночи я провел, наблюдая за ее сном, но сам забыться так и не смог. На самом деле мне просто хотелось ускорить наступление завтрашнего дня, к тому же я не мог забыть о том, что произошло со мной накануне. Вчера у меня была встреча с тремя конкурентами, сегодня — с моей командой. Вчера я боялся остаться за бортом, сегодня отправлюсь в многомесячное путешествие.

В конце концов я отодвинулся подальше от Шарлотты и, устремив глаза в потолок, принялся мечтать о грандиозной одиссее с различными персонажами, сталкивающимися в бесконечных интригах. Делайте все, что угодно! Все, что угодно!

А если мы поймаем вас на слове, патрон?

Жером Дюрьец и Луи Станик уже на месте и разбираются со шнурами от компьютеров.

— По-моему, единственный способ соединить их — это вставить шнур А в разъем А1 и шнур Б в разъем Б1, — говорит Луи.

— Они сплавили нам чучела, которые пылились у них в запаснике; никогда не видел подобной рухляди. И еще хотят, чтобы мы на этом вкалывали!

Не переставая ругаться, Жером все-таки подсоединяет компьютеры. После серии заставок на экранах появляются движущиеся человечки, желающие нам всего хорошего. Я пробегаюсь пальцами по клавиатуре, чтобы убедиться в правоте Жерома по поводу дряхлости оборудования.

— Да вы оба просто избалованы, — замечает Луи. — Не сочтите меня старым мудаком, но если бы такое бесшумное устройство существовало в семидесятых годах, то сегодня я бы жарил задницу на солнышке возле бассейна. Мою блестящую карьеру погубило низшее сословие.

Мы с Жеромом обмениваемся скептическими взглядами, но Луи уже понесло.

— В молодости мне лучше всего работалось по ночам. Днем я раскачивался, но в голову ничего не приходило, и хорошо, если к семи вечера я придумывал хоть какую-нибудь жалкую реплику. Зато с наступлением ночи во мне просыпался зверь и я набрасывался на пишущую машинку. В то время я снимал то убогие меблированные комнаты, то какую-нибудь конуру, то комнату для прислуги со стенами не толще папиросной бумаги. И как только принимался за работу, толпа дуболомов угрожала свернуть мне шею, если я не перестану шуметь. Вот от каких мелочей иногда зависит судьба.

Лично у меня никогда не возникало проблем с тишиной. Сценаристы — носители шума и ярости, и их работа началась задолго до образования Вселенной, когда вокруг царили мир и покой.

— Когда я работал на Маэстро, такой проблемы не вставало. У него собственный отель в окрестностях Рима, и он — его единственный обитатель. Мы могли устроить любую шумиху, и никто не стал бы жаловаться.

Слово «Маэстро» действует на нас, как укол шилом в задницу. Несомненно, именно на такой эффект и рассчитывал Луи, так как теперь он смотрит на нас с удовлетворенным видом, скрестив руки на груди. Мы переглядываемся с Жеромом. Маэстро — слово, которое произносят шепотом. Все ощущают неловкость. Луи готов рассказать о нем поподробнее, но никто не проявляет любопытства. Маэстро... Маэстро... Вероятно, тут какая-то путаница. Существует только один Маэстро, которого никто не называет его подлинным именем.

— Вы говорите о настоящем Маэстро?

— А что, есть другие?

— О том, что работал на «Чинечитта»?

— А вы как думали, парни, — я был там королем, мои милые!

Короче говоря, Луи Станик сотрудничал с...

Невероятно! Вот уже целых десять лет Маэстро ничего не снимает. Если бы он написал сценарий хотя бы одного из своих фильмов вместе с французским сценаристом, я бы услышал об этом, прочитал в десятках статей, посвященных одному из величайших гениев мирового кинематографа.

Невероятно!

— Как-нибудь я расскажу, что нас с ним связывает. Но сейчас нужно подумать над «Сагой».

Неожиданно, словно услышав слова Луи, появилась Матильда — свежая и улыбающаяся. Может, она уже рада нас видеть? От нее все так же приятно пахнет. Если это ее естественный запах, то он вполне может сойти за духи. Поздоровавшись с нами, она выложила на стол разные мелочи: пачку бумаги, чайник для заварки и какую-то дурацкую лампу, поглощающую табачный дым.

— Я принесла ее для вас, а не для себя. Лично я курю сигариллы.

Теперь, когда Матильда избавилась от своих опасений, она выглядит красивой: ее белокурые волосы уложены в безупречный узел на затылке, а платье из красного миткаля придает ей вид деревенской красотки. Жером, вымыв руки над раковиной в туалетной комнате, садится задом наперед на стул перед компьютером, чтобы вытряхнуть из него все, чем тот начинен. Итак, все в сборе. Мы поворачиваемся к Луи, словно только он может дать сигнал к началу работы.

— У меня в руках два листа бумаги с требованиями к «Саге». Вы не ослышались: всего два листа. Трудно придумать что-нибудь более нелепое. Можете не затруднять себя чтением, я изложу вам суть:

1. Никаких натурных съемок.

2. Действие каждой серии всегда и везде должно проходить в четырех декорациях, которые необходимо определить заранее.

3. Максимум десять персонажей во всем сериале и шесть — в каждой серии.

4. При соблюдении первых трех пунктов вы получите полную свободу действий в работе над сценарием.

Матильда улыбается полусмущенно, полуиронично. Все происходящее кажется ей довольно странным. Восемьдесят серий, в каждой по шесть действующих лиц. Если не считать турнира по пинг-понгу, то я не представляю, чем их можно занять. Жером выясняет, можно ли считать труп действующим лицом.

— Не будем вдаваться в крайности, любой осветитель может изобразить мертвеца, — говорит Луи.

Жером объясняет, что раньше в его творениях было очень много убийств. Он не может удержаться, чтобы не усеять свои сценарии трупами и не забыть устроить один-два взрыва, чтобы связать воедино происходящее. Луи с насмешливым видом спрашивает, снимались ли уже фильмы по его сценариям, и Жером внезапно опускает глаза.

Все испытывают неловкость...

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что Жером соврал. Луи, смутившись еще больше, чем Жером, пытается продолжить как ни в чем не бывало.

— На сей раз вам придется ограничиться одним мертвецом. При необходимости можно добавить раненых с повязками, но большего Сегюре нам не позволит.

— В конце концов, какое это имеет значение, если все равно никто не будет смотреть сериал, — отвечает Жером.

— По шесть персонажей ежедневно в течение четырех месяцев — мы рискуем быстро исчерпать их возможности, — замечаю я.

— Можно использовать прием Беккета, — предлагает Луи. — Два типа сидят перед деревянным ящиком и треплются ни о чем, время от времени один из них чистит зубы, чтобы немного оживить действие.

— Не понимаю, что вас пугает, — вступает в разговор Матильда. — Если вы предоставите мне двух героев в спальне, желательно мужчину и женщину, то я одна израсходую несколько часов.

Она произносит это с таким апломбом, что все сразу принимают ее слова на веру.

У Жерома начинает жутко урчать в животе, и он прикрывает его рукой.

— Мы не имеем права ни на какие расходы, ни на талоны в ресторан, — говорит Луи. — Зато нам открыт кредит во «Флай Пицце», заказ можно сделать по телефону.

Жером тотчас же хватается за трубку. Я вижу, как по коридору идет странное создание, просто невероятное создание — женщина, красота которой граничит с уродством. Поскольку никто ее не заметил, то я предпочитаю не тыкать в нее пальцем, уверенный, что у меня галлюцинации. Вслед за ней проходят две женщины-великанши. Я вспоминаю о фильме с лилипутами.

— «Сага» беспокоит меня больше, чем я ожидал, — говорит Луи. — За тридцать лет, что я варюсь в этой профессии, мне впервые предлагают сделать все, что угодно, все, что взбредет в голову. Все, что я пожелаю. Как бы там ни было, но это кое-что значит. Правда, я еще не разобрался: то ли это обычный кошмар, то ли запоздалое осуществление мечты.

— Судя по деньгам, которые нам обещают, я склоняюсь к первому варианту, — бросает Жером, высматривающий в окно разносчика пиццы.

— Я вам уже говорил, Луи, что не могу решиться писать дерьмо в моем возрасте.

— Марко, Марко, не надейтесь, что эта дурацкая «Сага» сделает вам имя.

— Может быть, но она позволит мне, пусть хоть немного, вжиться в мою профессию. А это уже счастье. Сегодня утром я проснулся, чувствуя себя сценаристом; я завтракал, чувствуя себя сценаристом; у меня уже появились привычки и заботы сценариста, потому что с сегодняшнего утра я, черт побери, сценарист!

Не знаю, что заставило меня произнести подобную чушь. Наверное, это типичная выходка сценариста.

— В таком случае нам нельзя терять ни минуты, все за работу, быстро! — восклицает Луи. — Этот день нужно отметить. Сегодня у нас?..

— Двадцать девятое сентября.

— Тогда постараемся, чтобы он вошел в историю. В конце концов, История — тоже наша работа.

Через два часа «Сага» все еще не превратилась в зародыша, но мы, ее создатели, уже преодолели первый этап любовного сближения перед великим соитием. Сближения вкрадчивого, состоящего из оценивающих взглядов и робких — из-за боязни показаться смешными — предложений. Как и все, мы начинали с банальностей, штампов, а затем с наслаждением забраковывали их и шли дальше. У нас, четырех соавторов, очень быстро возникли мысли о деньгах, насилии и, конечно, о сексе. Мы еще не придумали сюжета для первых серий, но это нас мало волнует, так как он должен лежать где-то здесь, на поверхности. Поскольку нам не нужно никому нравиться, мы наслаждаемся собственными мечтами, и это для нас — прекрасный способ побороть скуку и плохое настроение. Если вы способны получать удовольствие, придумывая всякий вздор, это означает, что у вас с самого начала надолго наладилась динамичная совместная работа. Сразу же устанавливается правило: не отбрасывать ни одного предложения, каким бы нелепым оно ни казалось.

Последовав дурацкому совету Сегюре, мы выбрали местом действия современный многоквартирный дом, где на общей лестничной площадке все время встречаются две семьи. Первая из них — совершенно обычная; отец — руководящий работник, мать работает по полдня в благотворительной ассоциации, старшая дочь — студентка философского факультета, а шестнадцатилетний сын остался на второй год в пятом классе. Вторая семейка менее типична, пожалуй, даже немного чокнутая. Она недавно вернулась во Францию после двадцати лет проживания в Соединенных Штатах (идея Жерома). Отец — гитарист какой-то рок-группы, снискавший шумный успех в шестидесятые годы, но все еще продолжающий выступать. Мать — секретарша в издательстве, выпускающем книги по искусству. Сын, которому исполнилось двадцать пять, мечтает стать сотрудником Интерпола (он как раз проходит конкурс), а пятнадцатилетняя дочь отличается сверходаренностью (у нее высочайший уровень интеллекта, и никто из родных не понимает ее. Это идея Матильды, которую мы даже не обсуждаем, пусть сама и выпутывается). Все это не окончательный вариант, а лишь предварительно согласованная основа. Уже почти три часа дня, и мы, чтобы немного расслабиться, заказываем по пицце на каждого, продолжая обсуждать имена наших славных героев. Для первой семьи уже есть несколько вариантов: Мартине, Портье, Тиссерон, Гарнье и другие.

— Мне бы хотелось, чтобы они не ассоциировались с ксенофобными или религиозными чувствами, но и осторожничать слишком тоже не следует. Попробуем найти что-нибудь получше, — говорит Луи.

Я рассказываю о своих соседях по лестничной площадке, немного похожих на наших героев. Это Авуэны, у них есть голубой «сафран», из которого невозможно выжать больше тридцати километров в час. Соседей Матильды зовут Дюран-Коше. Со своими Авуэнами я выгляжу довольно глупо.

— А что вы скажете про фамилию Матиньон? — спрашивает Жером. — Серж и Клотильда Матиньон. Всем интересно, в какое дерьмо вляпалась семейка Матиньон.

— Только не это! — возражает Матильда. — Такая фамилия была у одного пожилого господина, который проводил время с моей мамой, когда отец нас бросил.

— Его звали Серж? — интересуется Жером.

— Нет, не Серж. Но все равно как-то неловко.

— Он страдал бессонницей?

— Нет, а что?

— Он привык завтракать в четыре утра?

— Да нет же.

— Его видеомагнитофон заколдован и самостоятельно включается посреди ночи?

Матильда в недоумении пожимает плечами.

— Тогда как ваш Матиньон может смотреть эту дурацкую «Сагу»? Он даже никогда о ней не узнает, вот в чем наша трагедия! Вы можете использовать его имя, номер страхового полиса, нежные словечки, которые он бормочет после оргазма — все, что угодно, потому что он ничего не узнает о том, что здесь рассказывается.

— Мы можем делать все, что взбредет в голову, Матильда, нам это ясно сказали!

— Нет, только не Матиньон.

— А как насчет Френелей? — предлагает Луи. — Надеюсь, никто не изнасиловал, не подверг шантажу и не зарезал Сержа или Марию Френель? Отлично, тогда решено. А как мы назовем их американских соседей?

— Каллахэны, — предлагает Жером. — Так звали Клинта Иствуда в «Грязном Гарри».

Мы единодушно соглашаемся, чтобы никому не было обидно. Итак, у нас есть Вальтер и Джейн Каллахэны и их дети Джонас и Милдред.

ФРЕНЕЛИ против КАЛЛАХЭНОВ.

Пусть победит сильнейший!

— Вы отдаете себе отчет, что нам придется жить вместе с ними на протяжении долгих недель?

— Мы выбираем не друзей, мы выбираем свою семью.

Сами собой проясняются два места действия: гостиная Френелей и гостиная Каллахэнов. Больше сэкономить невозможно. Еще две декорации пока не нужны. Нам нужно вначале разобраться, куда нас заведут наши восемь героев. С каждым часом все детали оттачиваются. Матильда интересуется, почему мы предпочитаем полные семьи. Почему бы не допустить, что пары только будут создаваться.

В результате Серж Френель скончался так же быстро, как и родился. Мария больше не вышла замуж, так как ее дети не жаждали иметь нового папочку. Чтобы заменить Сержа, мы тут же создали Фредерика, коротко — Фреда; это родной брат усопшего, слегка чокнутый малый, которого приютили Мария и ее дети. Фред — изобретатель, и редко покидает свою лабораторию (кроме тех случаев, когда нужно помочь нам выбраться из очередного тупика). Изобретатели всегда нравятся зрителям. Дети — Брюно (лоботряс) и Камилла (студентка философского факультета) — существуют пока лишь в зародыше.

Что касается Вальтера Каллахэна, то это отец-одиночка. У него двое детей от некой Лоли, бросившей семью после рождения второго ребенка. Она ни разу не дала о себе знать; никому не известно, где она сейчас и чем занимается. Мы выведем ее на сцену позже, в решающий момент. Луи энергично отстаивает идею о загадочном исчезновении экс-мадам Каллахэн, можно подумать, что для него это вопрос жизни и смерти. Я не уверен, что у нас получаются достаточно правдоподобные персонажи. Впрочем, к чему стараться, все равно ни один человек не узнает себя в наших героях. Одинокие сердца должны иметь возможность встретиться. У Марии Френель и Вальтера Каллахэна двадцать четыре часа в запасе, чтобы разглядеть друг друга.

Для первой серии Луи предложил нам небольшое практическое занятие — просто для того, чтобы размяться. Нужно коротко изложить основную сюжетную линию, а затем выбрать из каждого варианта наиболее удачные моменты. Мы не должны забывать, что пользуемся абсолютной свободой, особенно в выборе средств. Учитывая судьбу «Саги», нам, наоборот, нужно развенчать любые ортодоксальные идеи, поскольку все равно никто не станет жаловаться.

— Поберегите силы, — говорит Луи. — Первая серия нужна главным образом для того, чтобы представить героев и обрисовать место действия. Помните, что каждому из нас эти пятьдесят две минуты бреда принесут денег разве что на пакетик арахиса, так что не стоит сочинять новый роман «Унесенные ветром». Договорились?

Каждый из нас внимательно прочитал написанное другими. Ощущения, которые вызывает у меня это занятие, можно сравнить с любовными. Наконец-то обнаженные любовники осмеливаются показать себя такими, какие они есть. Они говорят: а я вот такой, и вот что люблю, несмотря на то, что это может быть неприлично или не модно.

На эту работу у нас ушло больше двух часов. Сразу же прояснился стиль каждого из нас, и теперь мы знаем, из каких элементов будет создана наша «Сага». Пока все прекрасно совмещается.

Мой краткий сценарий выглядит примерно так:

Вероятно, я наиболее закомплексованный и наименее уверенный в себе из всей нашей компании. Поэтому ухватился за знакомые мне приемы повествования, стараясь придерживаться изначальных установок. Луи и Матильда уловили в моем тексте подобие «чернухи, неожиданной для такого волевого молодого человека». Не знаю, что они подразумевают под «чернухой». Лично я ничего не вижу в чисто черном или чисто белом цвете, меня интересуют исключительно суровые, мрачные, темные истории. Мне нравятся компромиссы, двусмысленность, сложные личности, изменчивые характеры, трусы и подлецы. Жером оценил идею о том, что Фред шпионит за своим окружением с помощью сложнейшей современной техники, но Сегюре никогда не даст нам денег, чтобы установить необходимое оборудование. Зато Луи полагает, что «SOS-Дружба» и психоаналитик Камиллы помогут нам заполнить сцены, когда наше воображение истощится, и обойдутся не слишком дорого.

Никто не может понять, когда Жером умудрился написать свой текст. Он не способен усидеть на месте и то хватает кусок холодной пиццы, то наливает кофе из автомата, то стреляет сигареты у ассистентов «Примы». В те редкие моменты, когда он стучит по клавишам, мне кажется, что он колотит направо и налево героев какой-то видеоигры.

Луи протяжно свистит.

— Да он просто король teaser, наш малыш Жером.

— Король чего? — спрашивает Матильда.

— Захватывающих сцен, тех, что приковывают зрителя к креслу.

— Если бы вы прочли, что я написал в «Реквиеме хаосу», — говорит Жером. — В первые четыре минуты я устроил такую резню на ярмарке, что для съемок потребовалось разрешение префектуры, Министерства обороны и Общества защиты животных, а сами съемки должны были проходить под контролем пожарников и службы безопасности.

— «Реквием хаосу»? Никогда не слышал.

— Этот фильм так и не сняли, хотя из всех стран Европы поступили значительные пожертвования. Просто министр в последнюю минуту испугался.

— Мне очень нравится закрытая комната, в которой кто-то рычит. Вы уже знаете, кто там?

— Даже не представляю.

Для первой серии у нас материала более чем достаточно, мы даже можем оставить кое-что на черный день.

Теперь очередь Матильды. Чтобы не мешать нам читать, она решает попить кофе.

Прочитанное вызывает в моей памяти с десяток песен «Битлз». У Матильды странный способ открывать карты: она не блефует, но прекрасно знает, как воспользуется козырями. Чувствуется, что ее сценарий будет насыщен любовными перипетиями, таить скрытые опасности и держать в напряжении зрителя. Она хорошо представляет, чего от нее ждут: сноровки, чтобы поливать сиропом медовый пирог.

— Пока можно оставить тайного поклонника и дырку в стене между комнатами.

— Тип, влюбленный в жену умершего брата — это трогательно до слез, — говорит Жером.

Матильда отвечает, что из подобных ситуаций состоит вся жизнь.

Луи нажимает на клавишу, чтобы переслать нам свой текст.

Луи только что предоставил нам такую канву, которая одна может лечь в основу первой серии. Мне нравится его тон, в котором чувствуется и таинственность, и отчаяние, и примесь крови, связывающей все элементы. Интересен контраст между личностью автора и его текстами. Сам Луи — жизнерадостный, расчетливый, а его стиль — сдержанный и почти доверительный. Когда я говорю, что по части «чернухи» он меня переплюнул, то он отвечает, что его драмы и мои — разные по природе. Он фаталист, а я — нет.

Я обещаю себе подумать над этим вопросом.

Уже почти девять вечера, а мы только-только закончили соединять наши тексты. Стемнело, и мы наверняка одни во всем здании. Луи раздает нам дубликаты ключей на случай, если кто-то захочет поработать в одиночку, найти пристанище, чашку кофе или товарища в таком же настроении.

Через несколько дней меня перестает мучить бессонница. Мне даже удается отключать свой мыслительный аппарат, чтобы заняться мелкими повседневными делами: готовить, менять рубашки и даже приглашать Шарлотту пообедать. Совсем как раньше.

— Твоя бессонница меня больше устраивала.

Тем не менее я должен немедленно записать идею о медиуме, который разработал «теорию одного процента». Она появилась у меня по пути домой, и я чувствую, что мог бы использовать ее на протяжении пяти-шести серий.

— Ты слышишь? Твоя бессонница меня больше устраивала!

— Моя любовь, у тебя есть ручка?

Вчера мы сдали первые три серии, реакция на которые последует завтра. Четвертая успешно продвигается, и у меня возникли кое-какие соображения по поводу девятого персонажа, которого нам осталось создать. Я вижу человека зрелого возраста, репортера-международника, который останавливается у Френелей, когда бывает в Париже. В то же время я не слишком доволен диалогом между Милдред и Брюно, который набросал на скорую руку сегодня днем:

В нашей команде воцарилось неожиданное спокойствие. Когда в воздухе чувствуется приближение грозы, мы ждем свежего ветерка, который бы разогнал сгущающиеся тучи. Или мы слишком нуждаемся в деньгах, или сумели забыть о своем эго.

— Звонил Станик, он хочет, чтобы ты зашел в контору в четыре утра.

— Ты не могла сказать об этом пораньше?

Шарлотта умеет подшучивать с редкой убедительностью, у нее настоящий дар комедиантки. И ей известно, как я его ненавижу.

— И ты всерьез в это поверил! Самое забавное, что я не могу довериться даже лучшей подруге. Не представляю, как рассказать ей, что мой парень изменяет мне с Сагой, что он мечтает о Саге и даже называет меня Сагой, когда мы занимаемся любовью.

— Что ты болтаешь, я никогда не называл тебя Сагой...

— Естественно, ведь мы уже давно не занимаемся любовью.

— Можем хоть сейчас, если у тебя есть настроение...

— Слабо.

Негодяйка! Я знал, что она так ответит.

— Заметь, я тебя не принуждаю.

— Марко...

Мне бы очень хотелось избежать подобного разговора в ресторане. Черт побери, мы так давно не были вместе!

— Кстати, любовь моя, ты не желаешь посмотреть нашу контору? А я бы заодно перечитал один текст, который не дает мне покоя.

— Скажи, что ты шутишь...

— У нас там есть огромный телевизор со всеми кабельными каналами.

— Может, у вас есть еще и кушетка, и кофейный автомат?

— Конечно.

— Значит, у тебя есть все, чтобы провести там ночь.

Она резко встает и уходит, не удостоив меня даже взглядом. Ревность так ей идет, что у меня на мгновение появляется желание броситься за ней следом.

Я не люблю ругаться с Шарлоттой, но, только ругаясь, понимаю, насколько без ума от нее. Она относится к тем женщинам, чья внешность оставляет безразличными девяносто восемь мужчин из ста, но сводит с ума двух оставшихся. Я вхожу в их число и, к счастью, второй пока не появился. Впрочем, я никогда не пойму, почему мужчины оставляли ее в покое до нашей встречи.

Сейчас эта чертова девчонка, наверное, уже повернула за угол.

Я вспоминаю, что испытал странное беспокойство, увидев ее впервые. И подумал, что если она, к несчастью, не свободна, то всю оставшуюся жизнь я буду распутничать, но не свяжу ни с кем свою судьбу.

Сейчас она спускается в метро на станции Сен-Себастьян.

Тонкие руки, множество веснушек. Чтобы подчеркнуть светлый цвет лица, она красит волосы в каштановый цвет и носит только коричневое. Великолепные ноги. Ноги — самое лучшее, что у нее есть, и она знает об этом. Когда Шарлотта предложила мне жить вместе, то я согласился при условии, что она перестанет носить мини-юбки. Она обзывала меня всякими словами, но я своего добился.

Сейчас Шарлотта садится в поезд, даже не посмотрев, иду ли я сзади.

О том, чтобы побежать за ней следом, не может быть и речи. Ревновать к телесериалу? Смешно! Я двадцать раз объяснял ей, что «Сага» — мой единственный шанс, но эта чокнутая не хочет меня слушать. Я становлюсь сценаристом, настоящим сценаристом — вот и все. Сценаристом, черт возьми! Если бы она согласилась немного потерпеть, то через несколько месяцев жила бы уже со сценаристом.

Я слоняюсь по городу, засунув руки в карманы и размышляя о том, что могут делать сейчас, после полуночи, трое остальных. Матильда, наверное, сидит в окружении красных роз и увлеченно читает или пишет какой-нибудь роман. Жером декламирует наизусть диалоги из «Терминатора» в пустом кинотеатре. А Луи — в объятиях Морфея; ему все еще снится его Маэстро.

Мне не удается найти выключатель, и я в кромешной тьме поднимаюсь по лестнице, потом иду по коридору. В нашей комнате мерцает экран телевизора. Мы оставляем его включенным, правда, без звука на протяжении всего дня, и никому не приходит в голову выключить его, когда мы расходимся. Ощупью добираюсь до дивана, на котором должен валяться пульт. На экране — какая-то эротика: девушка заворачивается в мокрую простыню.

В этот момент моя рука натыкается на что-то шевелящееся. Я глупо вскрикиваю и шарахаюсь назад.

— Извините...

Какой-то человек лежит, свернувшись калачиком, на диване. Включаю галогенную лампу. На меня с виноватым видом смотрит молодой парень. У него такой же взгляд, какой был у Жерома, когда я впервые увидел его в этой комнате.

— Кто вы?

— Мой брат... Он пошел в супермаркет...

После нескольких неудачных попыток подняться он остается лежать на диване.

— Вы Дюрьец?

— Тристан.

— Вы моложе Жерома.

— На три года.

— А я — Марко. Хотите кофе?

Он отказывается. Его печальные глаза не могут оторваться от экрана. Ему ничего не нужно, лишь бы только лежать перед телевизором с пультом в руке. И я хорошо это понимаю. Человечество не придумало ничего лучшего, чем маленькое окошко в мир, позволяющее на несколько часов забыть об этом мире. Жестом даю понять Тристану, что не собираюсь ему мешать, затем включаю компьютер.

Вспоминаю реакцию Сегюре, когда Жером попросил у него аванс, чтобы купить лекарства брату. «А вы не переигрываете»? В тот момент я тоже подумал, что Жером рискнул сделать ход, на который бы не осмелился и сам Диккенс. Впрочем, что тут удивительного — когда сценарист говорит правду, ему никто не верит.

Я пробегаю глазами диалог между гениальной Милдред и лоботрясом Брюно. Что-то в нем не ладится с самого начала, но мне не удастся понять, что именно. Ладно, пусть она остается испорченной, но в то же время следует сделать ее привлекательнее. Что касается парня, то он должен испытывать к ней более сильное физическое влечение. Может, удастся придумать тогда что-то другое.

— Марко?

Я отрываюсь от экрана, все еще продолжая витать в облаках. Это вернулся Жером с бумажным пакетом. Вид у него, как у провинившегося школьника. Я начинаю привыкать к его нескладной фигуре и усталым не по возрасту глазам. Если правительство когда-нибудь организует антиамериканскую кампанию, его портрет как нельзя лучше подойдет для наглядной агитации. Даже в Бронксе не носят с таким изяществом вытертые джинсы; его неуклюжая жестикуляция наводит на мысль об ожившей статуе, а американские ругательства заставят покраснеть сутенеров с 42-й улицы. И это все не искусное подражание: Жером всегда был таким, и когда он утверждает, что никогда не покидал Парижа, я не могу ему не верить.

Тристан даже не заметил появления брата и продолжает спокойно смотреть какой-то фильм.

— Обычно он находится в специализированной клинике, но вот уже полгода, как я не в состоянии оплачивать его пребывание там.

— Ты не обязан мне ничего рассказывать.

На самом деле мне нужно, чтобы он рассказывал. И это не просто любопытство. Я не могу понять, что значит оказаться на улице с беспомощным братом на руках, не представляя, как жить дальше. Жером протягивает мне бутылку холодного пива, которую только что купил в бакалейной лавке. Я ополаскиваю два бокала. Сейчас идеально подошло бы крепкое спиртное. Небольшой обжигающий глоток, придающий задушевность мужскому разговору. Жером заставляет Тристана проглотить две таблетки и запить их пивом. Потом подходит к моему столу.

— У Тристана болезнь Фридрейха — паралич нижних конечностей, который обостряется с каждым годом. Он может передвигаться лишь несколько минут в сутки. Ему нужно много отдыхать и регулярно принимать препараты, расслабляющие мышцы. В общем, необходим угол, где он мог бы отлеживаться, вот и все. Как только нам начнут платить, я снова смогу отвезти его в Норье.

Жером говорит это безучастно, как человек, ненавидящий все драмы, включая самые заурядные, в которых нет никакой интриги. Я предлагаю ему немного денег, чтобы перекантоваться, но он отказывается.

— Если бы я получил свои четыре миллиона долларов, то обосновался бы в Малибу и нанял бы одну или даже двух шикарных сиделок.

— Твои четыре миллиона долларов?

Жером нарочно сказал про деньги, и я тут же проглотил наживку. Чувствуется, что ему страшно хочется выговориться. Он с серьезным видом наклоняется к моему уху.

— Тебе что-нибудь говорит «Борец со смертью»?

«Борец со смертью»? Три миллиона зрителей в Париже и в пригородах всего за два месяца. Четыре «Оскара», и первый из них — Шварценеггеру за лучшую роль. Он плакал, когда его награждали, на это стоило посмотреть. Впрочем, «Оскара» мог получить и Сталлоне. В Штатах этот фильм по посещаемости скоро достигнет мифического рекорда «Инопланетянина», а выпуск товаров принесет больше, чем в случае с «Бэтменом».

— Так вот, «Борец со смертью» — это я.

Когда-то один человек уже произнес эту фразу по поводу Эммы Бовари. И мало кто в то время ему поверил.

Вернувшись домой, я скользнул под простыню к моей красавице. Когда я увидел ее великолепную и такую недоступную спину, моя ладонь замерла в нескольких сантиметрах от нее, и я прикорнул на краю постели, не осмеливаясь придвинуться вплотную. Кто виноват, что моя голова занята посторонними мыслями? Мне хочется разбудить Шарлотту и попросить, чтобы она не обращала на меня внимания. Сказать, что мне не в чем исповедоваться, что я думаю сейчас о других людях, о выдуманных личностях, которые не заслуживают ни малейшей ревности. И что я по-прежнему ее люблю. И что у меня впереди целая жизнь, чтобы повторять ей эти слова.

Но я не сделал ничего подобного.

Матильда хорошеет с каждым днем. Так и хочется посадить ее себе на колени, чтобы писать диалоги вдвоем, не произнося ни единого слова, словно влюбленные, которые, читая одну и ту же книгу, терпеливо ждут друг друга, дойдя до конца страницы. С утра до вечера она выглядит удивительно свежей и от нее чертовски приятно пахнет. Даже если ее нет с нами, этот запах обволакивает нас и заставляет отрываться от работы. Вначале Матильде удалось заставить нас забыть, что она единственная женщина в команде, но вот уже двое суток, как это у нее не получается. Она несет в себе память сотен влюбленных женщин и судьбы тысяч любовниц, зависящих от ее прихоти. Это заметно отражается на работе: каждый из нас делает в три раза больше, чем прежде.

— Этому есть объяснение, — сказал как-то вечером Луи, когда Матильда первой ушла домой. — В средние века, когда нужно было прижечь открытую рану, требовалось с десяток здоровых мужчин, чтобы держать бедолагу, и операция всегда сопровождалась насилием и болью. Но был и другой способ: самую красивую девушку деревни просили подержать раненого за руки во время процедуры. Как правило, она справлялась с этим лучше, чем десять мужчин. Без Матильды мы, пожалуй, постоянно испытывали бы соблазн пустить все на самотек.

— Вы думаете, у нее кто-то есть? — спросил я.

— Вряд ли, — пожал плечами Луи. — Однажды вечером я проводил ее до дома, и она пригласила меня выпить кофе.

Наш любимый капитан, тот, кого мы с Жеромом нежно прозвали Стариком, в который раз продемонстрировал нам привилегии, присущие его возрасту. Насев на него, мы заставили его рассказать буквально все о жизни таинственной Матильды, королевы любви.

— Обстановка на редкость банальная — строгая, функциональная и декоративная. Что-то у вас разочарованный вид...

— Естественно, мы разочарованы.

— А вы чего ожидали? Что у нее мебель из розового дерева? Шторы и покрывала в стиле Лауры Эшли? Подушечки в виде сердца?

— Все в цветах, и ни одного лепестка на полу.

— Портреты «Битлз» в прихожей и большущий флакон «Лулу» в ванной комнате.

— Бутылки «Мари Бризар» и шартреза! Огромная плюшевая мышь!

— Огромный портрет Барбары Картленд!

— Вы бредите, дети мои. Ладно, чтобы немного успокоить вас, сообщу, что видел в туалете фотографию сестер Бронте.

Со временем я уже начинаю разбираться в своих партнерах и предугадывать их реакции. Если бы мы не обращали внимания на то, что каждый из нас делает на протяжении десяти-двенадцати часов совместной работы, то нам бы пришлось распроститься со взаимопониманием. Луи вспоминает своего Маэстро по поводу и без повода, но делает это так естественно, приводя столько деталей, что его рассказы невозможно принять за фантазии. Вечерами, когда у нас с Жеромом появляется желание поработать сверхурочно, мы часто говорим об этом. Приходится признать очевидное: Луи на самом деле работал с мэтром. Как, почему, над каким фильмом? Я не осмеливаюсь задавать Луи слишком конкретные вопросы, давая ему возможность раскрывать свое прошлое на манер стриптизерши, которая сама знает, как держать в напряжении публику. Мы рады, что он среди нас, и его положение капитана команды упрочняется с каждым днем. С общего согласия мы полностью доверили Луи все переговоры с администрацией. Именно он занялся нашими контрактами, пытаясь урвать максимум, и вряд ли у кого-то другого это получилось бы лучше. Сегодня утром он получил наконец наши первые чеки и раздал их, как учитель награды. Матильда опустила чек в сумочку, даже не взглянув на сумму. Жером с облегчением вздохнул и поцеловал бумажку. Он больше всех из нашей четверки нуждается в деньгах. По словам Луи, Сегюре пока ничего не может сказать о текстах. Он бегло просматривает эпизоды и передает их ассистенту, который подсчитывает расходы и составляет рабочий план. Вчера начались съемки пилотной серии. Главная цель Сегюре: ежедневно монтировать по сорок пять минут фильма вместо обычных десяти. Что в таком случае можно ждать от качества фильма? Никому не пришло в голову ни представить нам артистов, ни хотя бы показать их фотографии. Мы уверены лишь в одном: все они никому не известны, а три четверти из них едва ли относятся к профессионалам. Сегюре убежден, что «будущие» звезды всегда стараются больше. Он говорит, что с фигурантом, которому дали шанс, можно творить чудеса («Вспомните Мэрилин Монро!»). Каждый актер получает пятьсот франков в день. Водопроводчик за такие деньги не сдвинется с места. Разумеется, мы не рассчитывали на чудо, но у каждого из нас есть в голове дорогие ему тирады, реплики, диалоги, предназначенные в мечтах для Лоуренса Оливье или Анны Маньяни.

— В конце концов, нас наняли точно так же, — замечаю я. — Актерам тоже дают шанс.

Компьютеры уже давно в режиме ожидания, и мы расходимся по своим местам. Тристан, эта «вещь в себе», лежит перед телевизором с пультом в руке. В последние десять дней он почти не встает с дивана, и мы часто забываем о его присутствии. С полузакрытыми глазами, абсолютно неподвижный, в одежде в бежевых тонах он похож на какое-то хладнокровное животное. Тристан смотрит телевизор в наушниках, покорно ест пиццу и сторожит нашу лавочку днем и ночью. Если не хочешь заразиться непреодолимой сонливостью, лучше на него не смотреть. А вообще-то мы даже довольны его присутствием. С тех пор как мне стало известно, что Жером стоит четыре миллиона виртуальных долларов, я отношусь к ним, как к родственникам.

Старик интересуется, не желаем ли мы внести изменения в 4-ю серию. Жером считает, что я поспешил с расследованием Джонаса в отношении таинственной комнаты Френелей, куда так мечтает попасть Милдред. В одном из эпизодов я высказал предположение, что там спрятаны сокровища, но серьезно его не разрабатывал. В конце концов, там может быть что угодно, и совсем не обязательно настоящие деньги, а скорее, нечто, не имеющее к ним отношения. Какая-нибудь ню Ван Гога, ящик Пандоры, забальзамированная мумия, обломок подлинного Креста. Жером предлагает сделать там оружейный склад, оставшийся со времен давно забытой войны. Целый шкаф гранат-лимонок с квадратной насечкой и базук, пылящихся в ожидании своего часа. Луи же видит там что-то большое, занимающее почти всю комнату, например, станок для печатания фальшивых банкнот или тайную лабораторию. Мы сходу отбрасываем идею с лабораторией, потому что у нас уже есть лаборатория Фреда. Матильда еще не высказалась и на мой вопрос, есть ли у нее соображения по этому поводу, отвечает «да», имея в виду: «Да, но это еще слишком неопределенно, я бы предпочла ответить вам в письменной форме».

— О чем вы думаете?

— ...Это еще слишком неопределенно, я бы предпочла ответить вам в письменной форме.

— Ладно, пока оставим эту таинственную комнату, — говорит Луи.

— Может, дадим читать друг другу 17-й эпизод? — предлагает Жером.

С самого начала он не испытывает симпатии к Камилле и мечтает от нее избавиться, заменив более колоритной героиней.

— Вот уже четыре серии, как мы возимся с этой шлюхой.

— У нас впереди еще семьдесят шесть, а ты хочешь пришить ее уже сейчас. Не торопись, успеешь.

— Мне кажется, что убирать Камиллу несколько преждевременно, — говорит Матильда. — Джонас должен в нее влюбиться.

— Ну и что? Он может влюбиться в другую. Более...

— Более колоритную?

— Вот именно.

Еще в самом начале Луи хотел сделать из Камиллы персонаж, одержимый тягой к самоубийству.

— Самоубийство дает целый ряд преимуществ: это утонченно, полно смысла и в духе времени.

— Я считаю, что это жестоко — так поступать со студентками философского факультета, — говорит Матильда. — Кто знает, вдруг во время трансляции одна из них будет заканчивать научную работу, оставив включенным телевизор, чтобы не чувствовать себя одинокой в своей каморке.

— У вас буйное воображение, Матильда, вы просто созданы для такой работы.

— Мы отвлекаемся! — восклицает Жером. — Короче, мы заставим ее покончить с собой, это решено. Остается выяснить как.

Он упорствует, но Матильда пускает в ход все, что в ее силах, лишь бы спасти несчастную. Луи предлагает компромиссный вариант: Камилла умрет, если никто из нас троих не сможет ее спасти. Заинтригованный, Жером предлагает всем принять участие в игре и дать предложения по спасению девушки. Луи первым берется за дело, чтобы показать пример.

— Это просто нечестно — использовать историю с волшебной шкатулкой, — говорит Жером. — Если ты полагаешь, что этого достаточно, чтобы спасти ее... — И великодушно добавляет: — Но я хотел бы дать ей еще один шанс...

За компьютер усаживается Матильда.

После непродолжительного молчания Камилла провожает дядюшку до дверей.

— Джонас не в состоянии удержать ее от самоубийства, но он хочет придать смысл ее смерти. Разве это не доказательство подлинной любви? — спрашивает Матильда.

Пусть меня повесят, если в сериале, даже передаваемом в четыре часа утра, останется эта психологическая галиматья. Но мне бы хотелось развить логику этой сцены. Мысль о том, что в этом доме невозможно тихо покончить с собой, начинает привлекать меня.

Достаточно исходить из жестокой очевидности: тот, кто знает, что ему осталось жить не более нескольких часов, впервые в жизни испытывает чувство удивительной свободы. Полной свободы, не ограниченной никакими барьерами, никакими табу. Свободы, которая превыше всех законов.

Какой ошибкой было бы не воспользоваться ею!

В комнату Камиллы то и дело приходят разные люди, предлагающие ей извлечь выгоду из самоубийства. Ей ничего не стоит сделать за час состояние, но такая продажность отвратительна отчаявшейся девушке. На мгновение ее соблазняет идея подарить свои абсолютно здоровые органы какой-нибудь больнице, но мысль, что ее тело превратится в набор запасных частей, пугает ее. Ей предлагают широкий выбор мистических смертей, каждая из которых способна потрясти воображение обывателей и запомниться на десятки лет, но зачем ей это? Ее самоубийство будет иметь смысл лишь в том случае, если оно окажется безупречным с эстетической точки зрения и, следовательно, бескорыстным.

Камилла смиряется с очевидностью и откладывает окончательное решение до того момента, пока не найдет смысла в своей смерти.

Жером заканчивает чтение эпизода и бросает листы на стол.

— Эта дуреха едва уцелела. Еще бы чуть-чуть и...

Луи, Матильда и я облегченно вздыхаем. Камилла получила отсрочку и не вышла из игры. Продолжение в следующей серии.

Уже полдень. Жером бросается к телефону, чтобы заказать пиццу. Его брат увлеченно смотрит какой-то бразильский сериал. Матильда копирует на дискету содержание 17-го эпизода.

Желтый луч солнца пробивается сквозь тучи, затянувшие осеннее небо. До вечера еще далеко. Мы продолжаем следить за событиями, разворачивающимися в нашем маленьком мире.

— Если не считать Бога и сценаристов, — говорит Старик, — вы можете назвать еще кого-нибудь, от кого зависят человеческие судьбы?

В этом году праздник всех святых пришелся на четверг, но мы сидим на работе, как будто никому из нас не надо съездить на кладбище. Кто-то обращает на это наше внимание, но реагирует только Старик. Он говорит, что его жена никогда не потащилась бы на кладбище, окажись он там раньше нее. По его мнению, есть гораздо более приятные возможности простудиться — хотя бы на колесе обозрения в Тюильри, к тому же все продавцы хризантем — мошенники. Затем он добавляет, что жена бросила его ради актера, с которым ему совсем не хочется встречаться.

— Из-за него я даже перестал ездить на фестиваль в Канны, тем более, не желаю глупо столкнуться с ним на могиле Лизы.

Кажется, Луи совсем не испытывает боли, говоря о жене. Он никогда не упускает возможности рассказать о той, которую так любил и которая заставила его столько страдать. Цинизм или необходимость выговориться, не могу понять. Матильда интересуется этим любовным романом со скрупулезностью геолога. Из чего состояла эта любовь? Какими были ее верхние слои? Что скрывалось в глубине? Какой склон оказался наиболее рыхлым? По словам Луи, Лиза рассталась с ним из-за его преданности Маэстро. Она не смогла понять, почему он пожертвовал своей карьерой ради того, чтобы помогать мэтру писать шедевры. Что касается меня, то я, готовый отдать душу дьяволу ради ночного сериала, не вижу особой чести торчать подле Маэстро в его творческой лаборатории.

— Что за актер этот тип, который увел у тебя Лизу? — спрашивает Жером.

— Из тех, кто играет Шекспира, бегая по сцене в черном трико. Эстет. Профессионал. Настоящий актер, что и говорить.

Наверное, даже если бы Луи не встретил Маэстро, Лиза бы все равно его бросила, поскольку он занимался неблагодарной работой. А Лиза жаждала быть рядом с тем, кому поклоняются и рукоплещут. Сценариста же, хотя он и стоит у истоков любого фильма, всегда вспоминают последним. Внимание публики приковано к актерам. Сценарист создает мечту, но о нем самом никто никогда не мечтает.

— Если он играет по вечерам в театре, то должен вставать очень поздно. Вряд ли он пойдет на кладбище раньше, чем в два или три часа, — говорит Матильда.

— Разве можно быть в этом уверенным? И потом, вы видели, сколько нам предстоит сделать сегодня?

Сегюре вернул 10-ю серию, отметив то, что ему показалось неясным, и срочные исправления заняли у нас почти два часа. Сегюре не собирается ни во что вникать, ему лишь нужно, чтобы отдельные фразы или целые ситуации не сбивали с толку актеров во время съемок и не задерживали работу.

— Я полагал, что Сегюре относится к типам, которым известно понятие «золотой век».

— Это в каком диалоге?

— Сцена 21. Джонас изрекает какую-то глупость, а Милдред отвечает, что речь идет о «золотом веке монгольской мысли».

— Замени «золотой век» на «зенит». Звучит красиво: «зенит монгольской мысли».

— Не уверен, что он поймет. Лучше заменить «апогеем», «вершиной» или «рассветом».

Похоже, что съемки двух первых серий прошли достаточно успешно. Сегюре не успел переписать их на кассету и посоветовал посмотреть по телевизору через два дня, когда начнется трансляция. Он считает, что результат «не такой уж плохой», и в 1-й серии есть даже «один или два любопытных момента». Директор канала еще ничего не видел, отсюда можно заключить, что ему плевать на «Сагу». У него и так полно проблем с размещением фильмов, различных шоу и новостей в программе передач. Сейчас снимаются 3-я и 4-я серии. Мы укладываемся в график.

— Я думал, что Сегюре относится к типам, способным оценить фразу «Я видел твоего отца, Джонас. Он был смертельно пьян и нелепо размахивал руками, словно забивал гвозди в воображаемый гроб».

— Он также не относится к числу тех, кто способен поздравить нас за 55-ю сцену.

Вот именно! 55-я сцена! Мария не оплатила вовремя счет, и у Френелей отключили электричество. Действие происходит в полной темноте, можно только понять, что в комнате вместе с Марией есть еще кто-то. Вначале она пугается, потом оживляется, и все заканчивается приглушенным хриплым дыханием. Не представляю, как из этого выпутается актриса, которая играет Марию Френель. Ей нужно обладать ярко выраженным актерским талантом. Сегюре смущает лишь то, что зритель не может догадаться, кто же находится в комнате с Марией. Я отвечаю, что и сама Мария предпочитает этого не знать. Мужчина это или женщина, ее неизвестный обожатель или шурин? Никто никогда не узнает. Для Сегюре важно, чтобы зритель не вообразил, будто Мария встречается со своим сыном Брюно. Но никто из нас даже не подумал об инцесте! Неоспоримое доказательство, что абсолютная темнота стимулирует воображение зрителей, зато воображение самого Сегюре не перестает меня удивлять. Надеюсь, что сцена будет снята так, как написана.

Старик прикрепил к краям экрана множество листочков с пометками, он по уши погружен в проблемы, связанные с папашей Каллахэном.

— Вальтер — просто кретин. У него нет никаких переживаний, ему нечего сказать, его диалоги крайне невыразительны. Большую часть времени он мертвецки пьян.

Я не согласен с ним. Вальтер — алкоголик, сохранивший некоторое достоинство, и в этом его шарм. Он стремится к нормальной жизни, которой у него никогда не было, и только выпивка помогает ему почувствовать себя человеком. После первого стакана он обнаруживает, что вовсе не такой тупой, каким его считают окружающие. После второго — превращается в заурядного человека. Отныне он порядочный отец семейства, на которого можно положиться.

— Для него нужно придумать что-то особенное. Что-то такое... Что связано со... страстью.

При слове «страсть» мы с Жеромом поворачиваемся к Матильде.

— Я набросала кое-что о его отношениях с Марией, но это не так просто, — говорит она. — Тайный воздыхатель укрепляет свои позиции.

— А пока можно найти Вальтеру любовницу, — говорит Жером. — Достаточно будет заснять возню парочки под простынями. Зритель не увидит ничего, кроме высовывающейся время от времени ноги.

— Когда я говорю «страсть», то подразумеваю совсем иное. Я имею в виду неосознанные стремления. Вдохновение! Духовное опьянение... Бог, смерть, небытие... В общем, что-то такое...

Луи немного капризничает. Это случается, когда автор отождествляет себя со своим персонажем. Не превращая Вальтера в своего двойника, Луи тем не менее заставляет его переживать некоторые события из собственной жизни, в том числе, потерю любимой женщины. Жером предлагает небольшое экзистенциалистское убийство в стиле Камю, излагая эту идею тоном человека, который хочет доставить удовольствие окружающим. Вальтер мог бы убить Камиллу, чтобы помочь ей умереть; это придало бы определенную «эмоциональную нагрузку» добрососедским отношениям. Луи, похоже, совсем не в восторге.

— Пусть лучше Вальтер пишет спиричуэлы[2] и стремится к встрече с Богом! — говорю я. — Но именно с самим Богом!

Матильда считает, что я шучу, и ошибается. Если Бог везде, то он обязательно должен присутствовать и в нашей «Саге», и мне кажется логичным, чтобы он появился. Мы до сих пор не придумали девятого персонажа; режиссер вполне мог бы нанять кого-нибудь на роль Бога, думаю, такого типа не трудно найти. Небольшой видеотрюк и — бац! — появляется силуэт самого Господа, пока Вальтер сочиняет в честь него спиричуэлы. Нужно только изобразить это очень величественно и без всяких излишеств (человек — песня — Бог). Разумеется, идея несколько ошеломляющая, но я отнюдь не шучу. Сегюре позволил нам делать, что угодно, и я не собираюсь лишать себя этой возможности, как и не собираюсь делать все лишь бы как.

Луи не обращает внимания на мои слова. Он встает, подходит к окну, закуривает сигарету.

— Вам не кажется, что пора заняться Лоли Каллахэн?

— Матерью этих ребят? Той, что исчезла пятнадцать лет назад?

Я должен был догадаться об этом. Луи хочет дать Вальтеру шанс снова увидеть ту, которую потерял. В любом персонаже «Саги» есть частичка каждого из нас. И если искусство имитирует жизнь, тем лучше.

— Она умерла много лет назад, — говорит Луи. — План Вальтера был прост: чтобы не травмировать психику детей, он скрыл от них ее смерть, сказав, что их мать уехала, но обязательно вернется. Прошло десять или пятнадцать лет, и вот он снова влюбляется женщину и хочет выдать ее за Лоли, чтобы дети снова обрели мать.

— И этот план ты называешь простым?

С одной стороны, слишком витиевато, с другой — почему бы и нет?

— Мне кажется, это красивый ход, — говорит Матильда. — Роль, которую он просит сыграть эту женщину, является для нее спасательным кругом. Ее зовут... Ева. Когда-то она жестоко пострадала из-за любви. Ее жизнь была ужасно бесцветной и, конечно, у нее никогда не было детей. Превратиться в Лоли — для нее единственный шанс коренным образом изменить жизнь. Бывшая искательница приключений, пренебрегшая интересами своей семьи, возвращается, чтобы добиться прощения. Более красивой роли для женщины, давно ничего не ждущей от жизни, не придумаешь. Дети будут ее обожать, отец будет от нее без ума. Вы представляете, сколько любви обрушится на эту несчастную?

Откуда появляются идеи? Как рождаются персонажи? Несомненно одно: только вчетвером мы можем создать «Сагу». Когда кто-нибудь из нас высказывает мимоходом свое пожелание, впечатление или сомнение, рядом всегда находится коллега, подхватывающий на лету его мысль. Кто создал нашу Еву? Все вместе. Она родилась из озабоченности Луи, деликатности Матильды, зубоскальства Жерома. И, конечно, немного из моего молчания.

Наступает время расходиться, но я не уверен, стоит ли мне возвращаться к Шарлотте. Сегодня, в отличие от предыдущих вечеров, мы уже не сможем разыгрывать дружную семейную пару, когда одному интересно узнать, как прошел день у другого. Чтобы заполнить тишину, я буду чувствовать себя обязанным выслушивать ее болтовню о работе. А мне хорошо известен единственный недостаток Шарлотты: у нее нет ни малейшего дара рассказчицы. Она монотонно пересказывает бурную перепалку с коллегой, упоминает множество неизвестных мне людей, которых я почему-то должен знать, путает прошлое с ближайшим будущем. Она с удивительной легкостью перескакивает с темы на тему, начинает с анализа вместо синтеза, видит сильные стороны в том, в чем нет ничего особенного, а если ей иногда случается сталкиваться с чем-то прекрасным, то заметить это она может только случайно. Шарлотта уверена, что легко овладевает вниманием аудитории, и, действительно, это ей удается, потому что она красива, безумно красива, даже когда совершает непозволительные промахи.

Хотя ее работа меня не слишком интересует, — она готовит специалистов для каких-то технических центров по развитию предприятий, — я готов согласиться, что работа у нее все же есть. А вот мне, Марко, начинающему сценаристу, время от времени приходится краснеть, когда меня спрашивают, чем я занимаюсь. И поэтому я с нетерпением жду того дня, когда смогу громко и открыто заявить: я — создатель перипетий, дипломированный фантазер и профессиональный выдумщик. «Сага» будет моим боевым крещением.

Бывают вечера, когда мне хочется попросить женщину моей мечты подождать меня месяца три. Представить, что я в командировке, где-то далеко в заморских странах.

Я еще немного задерживаюсь в конторе. Матильда и Старик уже ушли. Жером отправился в Булонский лес бросать бумеранг. Некоторое время стою возле Тристана, не особо надеясь, что он оторвется от экрана и поболтает со мной. Если не считать «спасибо», когда брат протягивает ему кусок пиццы, он может за весь день не произнести ни слова. Не понимаю, как братья Дюрьецы могут сутками оставаться в одном и том же помещении. И питаться одним и тем же блюдом.

Как и многие другие, кто столкнулся с серьезными проблемами, братья Дюрьецы придают большое значение личной гигиене. Как только рассветает, они уже моются в ванной комнате «Примы» и переодеваются в шмотки, которые старший брат приносит из прачечной. Затем Жером вытряхивает пепельницы, проветривает комнату и подметает. К нашему появлению в конторе царит идеальный порядок. Опять же некоторая экономия для Сегюре.

Тристан непрерывно переключает каналы в самое смотрибельное время, с 18 до 19 часов, когда все каналы пускают в ход тяжелую артиллерию и выплескивают на экраны как можно больше рекламы, пока семьи сидят перед телевизором в ожидании выпуска новостей в 20 часов. Тристану все это не интересно, и вечерняя суета его раздражает. Я как-то попытался разобраться, какой логикой он руководствуется, переключая каналы, но так ничего и не понял. Клипы и информационные передачи вызывают у него особое отвращение; он способен в мгновение ока расправиться с бандой рэперов и со всеми их децибелами или заткнуть любого типа, собравшегося сообщить ему последние новости. Тристан не любитель рекламы и предпочитает, пока идет рекламный блок, переключиться на несколько секунд на документальную передачу о животных или на перебранку участников ток-шоу. Он ненавидит мультфильмы и репортажи о космосе, избегает вытащенных из архива лент о войне, а также тиражей лото. Зато его интересуют метеосводки, хотя он никогда не бывает на улице. Он не пропускает ни одной передачи о новостях кино и ни одного рекламного ролика о программах кинотеатров. Рано утром, перед началом рабочего дня, Тристан иногда смотрит телепродажи или передачи о кулинарных рецептах. Все эти беспорядочные картинки — всего лишь паузы в его фанатичном поиске художественных фильмов. Кино для него — самое главное. Плохой фильм он ценит больше, чем хороший американский сериал, а плохой американский сериал — в сто раз больше любого европейского. Тристан без сожаления прерывает сериал, которым, казалось, был очень увлечен, и на несколько минут включает бразильскую мыльную оперу или передачу для подростков. После чего возвращается к своему сериалу, который ничуть не пострадал из-за пятнадцатиминутного перерыва, а скорее, даже выиграл. Просто Тристан оставил героев знакомиться, пока завязывается интрига. Он начинает вникать в сюжет в тот момент, когда происходит что-то существенное. Таким образом он способен одновременно смотреть несколько сериалов, дольше задерживаясь на наиболее интересном. Мое присутствие ему не мешает. Глядя на Тристана со стороны, я начинаю испытывать легкое головокружение. Мне кажется, что передо мной какая-то могучая машина, нечто вроде ультрасовременного компьютера, который анализирует ситуации, удаляет все сюжетные пробелы и предлагает перечень возможных вариантов. Если Тристан долго смотрит одну передачу, не пытаясь переключать каналы, то это означает, что он наткнулся на нечто захватывающее и, как ребенок, заворожен рассказчиком. И теперь ему больше не нужно вмешиваться.

Чаще всего он лежит на спине с пультом в руке. Иногда переворачивается на живот, чтобы вытянуть позвоночник, но вскоре возвращается в исходное положение. Гораздо реже поворачивается спиной к экрану и закрывает глаза. Мы знаем, что теперь он на несколько минут задремлет, прислушиваясь к диалогам в фильме. Совершенно необходимое условие, чтобы он уснул. И дополнительное свидетельство того, что только художественный вымысел может легко увлечь нас в страну снов. Что касается репортажей, то они не способны вызвать ничего, кроме бессонницы.

Тристан никогда не улыбается и не смеется, его взгляд всегда остается бесстрастным. Кажется, что живет только пульт управления. Временами он напоминает мне мальчишку-идиота, прижавшегося носом к стеклу аквариума и изучающего его тайны, или дряхлого старика, завороженного огнем в камине и забывшего даже свое имя.

— Он и малышом был таким.

Это Жером, обливающийся потом, с бумерангом в руке. Он откупоривает бутылку красной водки и протягивает мне ее вместе со стаканом.

— Когда я уходил играть с приятелями, Тристан оставался в постели. А возвратившись, я должен был рассказывать ему обо всех выходках, которые мы вытворяли. Если ничего интересного не происходило, мне приходилось придумывать занятные истории. Вначале мои рассказы были довольно блеклыми — я просто хотел, чтобы Тристан не огорчался.

У Тристана на ушах наушники. На экране следует серия взрывов, уничтожающих огромный музей современного искусства. Можно не опасаться, что он нас услышит.

— Но малыши ненасытные, им подавай необычные истории. И мне пришлось сочинять о проделках храбрецов, о воинских подвигах, о драках в школьном дворе. «Это самое меньшее, что ты можешь для него сделать», — говорила мне мать, едва сдерживаясь, чтобы не упрекнуть меня за крепкое здоровье. Я знал, что взрослые всегда отдают предпочтение гадким утятам, но моя старушка все же немного перегибала палку. Мы с Тристаном прекрасно дополняли друг друга. Мне хотелось чем-то заинтересовать его, а ему нужно было чем-то заинтересоваться. Пришлось раскрыть свой талант.

— Так тебя и затянуло?

— В сценаристы? Ну, да.

Я закуриваю сигарету, которую стрельнул из пачки, забытой Стариком. Жером удивлен, что я курю. Я объясняю, что мне нравится иногда получать наслаждение от табака, а не дымить целый день. Жером распахивает окно и выглядывает наружу. В комнату врывается свежий воздух. Я выпиваю глоток водки, потом затягиваюсь сигаретой и наконец понимаю, почему повсюду твердят, что эти вещи опасны. Жером любуется звездами, крышами, мерцающими неоновыми рекламами, редкими небоскребами, вырисовывающимися вдали на фоне неба, и громко вздыхает, очарованный великолепным пейзажем.

— Как подумаю, что все это когда-нибудь будет моим...

— Что все это?

— Весь Париж будет моим, его золото, женщины — все будет принадлежать мне.

— Отличная водка. Быстро ударяет в голову, но хороша.

— Я стану настолько известным, что меня будут приглашать американцы, а французы — умолять остаться.

Я уже научился понимать Жерома; не в первый раз он заводит свою горько-сладкую песню.

— Никак не забудешь про четыре миллиона долларов? На твоем месте я бы тоже свихнулся. Такая сумма просто не существует — четыре миллиона долларов! Немыслимо! Четыре миллиона... даже если и видел десятки фильмов с чемоданами, набитыми «капустой», все равно не представляешь, что это такое. Четыре миллиона долларов! Это не слова, а какие-то ласкающие звуки. Четыре миллиона долларов! Так приятно для слуха, что даже не хочется переводить во франки.

Он спрашивает, что бы я сделал с такими деньгами, окажись они передо мной на столе, но мне ничего не приходит в голову.

— Ты же сценарист, да?

— Когда речь идет о деньгах, у меня пропадает воображение.

— Попробуй придумать историю про типа вроде тебя, которому неожиданно достается миллионов двадцать франков.

— Он бы стал откалывать что-то такое, чего никто никогда не делает, но о чем все мечтают.

— Ну-ну, давай дальше.

Деньги и маленькие радости, которые они приносят. Однажды я собрал тысячу франков, чтобы купить подарок Шарлотте, но не нашел ничего памятного. Не зная, что ей подарить, я провел два дня, сочиняя для нее хайку[3].

— Придумал что-нибудь?

— Он отдаст себя в руки полудюжины косметичек, чтобы те за восемь часов сотворили с ним чудо. Затем отправится в бутик с суперроскошными шмотками и к ретивым портным, умеющим вытаскивать бабки. Он скупит все, начиная от твидового костюма, которые обожают землевладельцы, до смокинга. Покончив с одеждой, приобретет небольшой английский кабриолет — одну из баснословно дорогих игрушек, которые постоянно ломаются, — короче, осуществит мечту идиота. Затем начинается волшебная сказка. Он заказывает шикарную эскорт-гёрл в самом лучшем агентстве. Снимает Зеркальную галерею в Версале, где устраивает изысканный ужин, затем отправляется с ней выпить по бокалу шампанского в ресторан на последнем этаже Эйфелевой башни, где им зарезервированы места. Ночь они заканчивают в самых роскошных апартаментах отеля «Крийон».

— На все это он потратит штук сто. А на следующее утро?

— На следующее утро он спросит себя, что за девица лежит с ним в постели и почему ее интересуют лишь его бабки. Он спросит себя, какого черта делает в этих апартаментах, где не осмеливается запачкать даже пепельницу. Увидев себя в зеркале в новых шмотках, он подумает, что похож в них на типа со старого рекламного плаката «Алка-Зельцер». Но он не спросит себя, не выглядит ли смешно в тачке, которая идет ему так же, как боа из перьев — уборщице, так как будет уже в этом уверен. Что дальше? Он вспомнит, что его мать заложила свою галантерейную лавку, и выпишет ей чек. Потом оплатит отдых на Сейшелах своей сестре, у которой никогда не было свадебного путешествия, потому что у нее не было свадьбы, потому что не было претендентов. Он серьезно поговорит со своим банкиром, который посоветует ему сделать несколько капиталовложений. При хорошей конъюнктуре и неплохих процентах можно купить облигации «Сикав», которые заморожены уже года два. Однако он предпочтет вложить деньги в строительство, и агент по продаже недвижимости быстро найдет ему участок площадью в 110 квадратных метров в квартале, где земля повышается в цене. Вот и все.

Жером наливает себе немного водки и вытягивается на диване.

— Захватывающе...

— Я же сказал тебе, что у меня плохо с воображением, когда дело касается бабок. А что бы ты сделал с четырьмя миллионами долларов?

— Нужно спросить у господина Мстителя. Он задействовал бы все средства для разработки безжалостного плана, чтобы уничтожить всех, кто причинил ему зло.

Я тоже когда-то восхищался Ивоном Совегрэном («Шикарный французский парень», как назвали его в статье «Варьете»), пока Жером не рассказал мне, как этот мерзавец лишил его самого ценного в жизни. Данте Алигьери, великий драматург, придумавший Страшный суд, оставил девятый и последний круг ада для тех, кто обманул доверие других. Там собрались все крупные специалисты по нанесению ударов в спину: все, от Иуды до Брута, и они уже подготовили тепленькое местечко для Ивона Совегрэна. Но прежде чем пылающие недра Земли поглотят его на веки веков, ему придется заплатить за свое коварство в этом мире. Забыв об осторожности, мы с Жеромом устроили ночной сеанс «мозговой атаки»: как прижать этого негодяя, заставить его выпустить из зубов сахарную косточку и возместить моральный ущерб. Это упражнение показалось мне еще более занимательным, чем «Сага».

В нашем сценарии нужно преодолеть несколько подводных рифов: мы ничего не можем доказать — за этим подлецом Совегрэном стоит весь Голливуд и министр культуры, а Жером в настоящий момент не может вложить в это дело ни гроша.

Посреди ночи, под воздействием водки, выдвигая одну за другой нелепейшие идеи, мы наконец начинаем нащупывать верную дорожку. Перевозбужденный, Жером решает привести в порядок свои заметки и сделать резюме.

— Работы мне хватит до конца ночи, так что устраивайся на диване, если не собираешься домой.

Я отклоняю предложение и покидаю двух братьев.

Сегодня у меня возникает ощущение, что с «Сагой» не все благополучно. Однако в нашей жизни не произошло ничего исключительного. По-моему, я единственный, кто заметил какое-то изменение курса.

Впрочем, день начался как обычно, мы собрались около девяти утра, чтобы доработать черновые наброски 16-й и 17-й серий. Сейчас уже час дня, братья Дюрьецы уплетают пиццу, а мы с Матильдой решаем пообедать в городе.

«Мне нужно сменить обстановку», — говорит Матильда, не решаясь признаться, что ее тошнит от запаха расплавленного итальянского сыра. Старик не желает составить нам компанию. Похоже, что Матильда рада этому, хотя я не понимаю почему.

Вообще-то до сих пор я видел ее только в нашей конторе, чаще всего спрятавшуюся за монитором, и мне интересно узнать, как она выглядит в другой обстановке.

Матильда шагает быстрыми мелкими шагами, как истинная парижанка, и, не прерывая разговора, внимательно наблюдает за жизнью улицы. Сегодня на ней оранжевое платье, великолепно сочетающееся с ее золотисто-каштановыми волосами, падающими на плечи. Она выбирает ресторан, точнее, небольшое бистро, где довольно уютно, несмотря на грохот электрического бильярда. Поскольку мне никогда не приходилось обедать с дамой, которая пишет любовные романы, я тщательно изучаю меню.

— Я очень рада, что мы можем побыть наедине.

Немного смутившись, я делаю жест рукой, означающий что-то среднее между «спасибо» и «я тоже».

— Мы можем перейти на «ты», Марко?

— Конечно.

— Забавно называть тебя Марко. Так звали одного из моих героев — итальянца-ловеласа, — чьи похождения я описала в романе «Человек без сердца».

Вчера, в самый разгар работы, когда мы вносили последние исправления в бурную сцену между Джонасом и Камиллой, разговор неожиданно переключился на семейные отношения, и Матильда сообщила, что она выздоравливает от любви. Бог его знает, почему мы даже не попытались узнать об этом поподробнее. Зная, какие диалоги и ситуации она может придумать, когда речь идет о сердечных и альковных делах, я боюсь даже представить, на что она способна, если решит кому-то отдаться телом и душой.

— «Человек без сердца»? Моя невеста придет в восторг.

— Как ее зовут?

— Шарлотта.

— Очень мило. Марко и Шарлотта.

Некоторое время мы молчим, поглощая овощные закуски.

Ее обращение ко мне на «ты» выглядит страшно неестественно, похоже, ей не терпится сделать наши отношения более теплыми и ради этого она пренебрегает правилами приличия. Но с какой целью?

— Где ты будешь сегодня ночью?

— Сегодня ночью?..

— Да, во время передачи пилотной серии.

— Сегодня... уже двенадцатое?

— Очнитесь, Марко!

И верно, сегодня в четыре утра начнут передавать «Сагу»! Я слишком молод, чтобы помнить, как первые космонавты высадились на Луну, но все взрослые, бодрствовавшие той ночью, совершенно точно знают, где они находились. А ведь событие, которое произойдет сегодня, гораздо важнее для моего будущего, чем прилунение для всего человечества. Ну, конечно, это случится сегодня ночью! Только наша четверка будет присутствовать при этом крутом повороте истории, однако наши потомки с гордостью будут рассказывать, что передача первой серии «Саги» состоялась во вторник тринадцатого октября, в такой-то год от Рождества Христова, в 3 часа 55 минут утра.

— Если нам хоть немного повезет, то нас будет больше, чем четверо. Я уверена, что...

Она не знает, как закончить столь оптимистично начатую фразу.

Кто же еще будет смотреть нашу «Сагу»?

Может быть, дюжина человек, страдающих бессонницей и организовавших тайную секту, чтобы подготовить путч и разбудить всех мирно спящих. Самоубийца, оставивший телевизор включенным, чтобы не испытывать страха перед прыжком в пустоту. Человек, перепутавший день и ночь. Неторопливо потягивая аперитив, он будет время от времени бросать взгляд на экран поверх газеты. Старая дама, караулящая возвращение шестнадцатилетнего внука, слишком счастливого, чтобы спешить домой. Нервный тип, предпочитающий смотреть телевизор с выключенным звуком. Медицинские сестры, ухаживающие за роженицами. Женщина, ждущая со слезами на глазах с шестнадцати часов звонка от мужа, брошенного в тюрьму в Куала-Лумпур. Может, еще кто-нибудь, кто знает...

— Так где вы будете сегодня ночью?

Это обращение на «вы» звучит более естественно и, как ни странно, более интимно.

— Скорее всего, дома, вместе с Шарлоттой. Впрочем, я еще не решил. А вы?

— Наверное, у мамы. Я предлагала ей сделать копию, чтобы она посмотрела ее в любое, более удобное для себя время, но ей интересно сидеть перед телевизором именно в четыре утра. Я уже слышу, как она говорит: «Твоя работа хоть приносит тебе деньги»? Даже когда я писала романы, она задавала мне этот вопрос, и я всегда отвечала: «Нет». Но этой ночью я отвечу: «Немного».

Матильда улыбается. Она мне чертовски симпатична. Нам приносят по куску жареного лосося, и она отодвигает на край тарелки масло, приправленное петрушкой.

— Послушайте, Марко, я хотела пообедать с вами наедине, так как мне нужно посоветоваться по поводу тайной комнаты Френелей.

В некотором смысле меня это успокаивает. Если не ошибаюсь, именно ей поручено написать сцену.

— Я собиралась познакомить с текстом всех остальных сегодня днем, но потом решила показать его вначале вам. Если честно, то я немного побаиваюсь реакции Луи. Иногда он смотрит на меня так, словно я несу несусветную чушь. Кроме того, мне кажется, что Жером из-за моих невинных постельных сцен принимает меня за хозяйку борделя.

— А Жерому кажется, что вы принимаете его за маньяка-убийцу, что ничем не лучше. Нет, Матильда, вас все ценят и уважают. Показывайте, что вы написали. И закажите два кофе.

Нет ничего хуже, чем читать текст на глазах у автора, напряженно следящего за каждым движением твоих ресниц, за малейшей улыбкой. Тем более в бистро в разгар обеда, где пахнет хот-догами и гремит электрический бильярд. Однако я должен сосредоточиться. У меня важнейшее дипломатическое поручение! На моих плечах лежит ответственность за сохранение сплоченности команды, а я ведь так молод! И все же я должен вникнуть в текст, должен!

— Проездной билет?

— Однажды сосед открыл им дверь в мою квартиру. Кажется, для этого подходит и кредитная карточка.

Матильда подносит к губам чашку с кофе, делая вид, что думает о чем-то постороннем. Но я знаю, что стоит мне качнуть головой, и она тут же грохнется в обморок.

Я отдаю рукопись Матильде, улыбаюсь и встаю, чтобы взять пальто.

— Думаю, это именно то, что нужно.

С тех пор, как мы приняли ее «Существо», Матильда стремится всучить нам любой ценой историю о потерявшейся принцессе, которую находят, но принимают за мертвую, хотя в действительности она жива и только кажется мертвой, в общем, все это невероятно сложно. Наша прекрасная коллега смотрит на Жерома глазами печальной лани.

— Я забыла, как называется сценарный прием... Такой трюк в конце серии, который заинтриговывает зрителя и заставляет его с нетерпением ожидать продолжения.

— Затравка.

— Правильно! Так вот, мне нужна затравка.

— Вы же знаете, Матильда, что это не ваш конек. Позвольте мне помочь вам, для меня это пустяк. Я не забыл, как вы вывели меня из затруднения два дня назад, сочинив постельные откровения, до которых я бы сам никогда не додумался. Это срочно?

— Да, речь идет о потерявшей память принцессе, которую находят на коврике перед квартирой Каллахэнов. Эпизод нужно закончить кадром, когда она лежит без сознания.

— Мертва или без сознания?

— Без сознания, но зритель убежден, что она мертва. Только Камилла и Вальтер знают, что в ней еще теплится искра жизни. Вы не могли бы придумать что-нибудь оригинальное?

В наших рядах молчание. Мне и так трудно собрать воедино все части этой сценарной головоломки. Но чтобы завоевать уважение нашей красавицы, каждый постарается опередить других.

Однако молчание затягивается.

— Вы смотрели «Ищейку»?

Я пытаюсь определить, кто это произнес, но голос мне незнаком.

— Прием Манкевича, о котором рассказывали в «Киноклубе».

Мы дружно поворачиваемся к дивану, на котором лежит Тристан. Ему с большим трудом удалось приподняться. Но в данный момент парализованные — это мы. Тристан говорит, опустив голову, робким, неуверенным тоном.

— Я даже не слышала об этом, — отвечает наконец Матильда.

— Один тип стреляет в упор в парня, которого ненавидит, потом склоняется над ним, берет за руку и щупает пульс. Затем с удовлетворенной ухмылкой отпускает руку, и она тяжело и безжизненно падает на пол.

Сколько жизни в этом неподвижном теле! Она бурлит в нем как лава в кратере вулкана. Напрасно он смотрит на нас исподлобья, словно заговорщик, напрасно старается говорить тихим голосом, ему не удается обуздать вулкан, бушующий внутри него.

— Когда смотришь фильм в первый раз, то не сомневаешься, что убийца проверяет пульс, чтобы удостовериться, что парень мертв. На самом деле он стрелял холостыми, чтобы увидеть, как его враг падает в обморок от страха. И когда смотришь фильм во второй раз, то уже понимаешь, что убийца проверяет пульс, чтобы убедиться, что парень жив. Один и тот же жест, но означающий совершенно противоположные вещи. Я понятно объяснил или повторить?

Все продолжают молчать.

Матильда первая разряжает напряженность, посылая Тристану воздушный поцелуй.

— Потрясающе! Вы наш спаситель, Тристан. Вы нашли решение квадратуры круга! Недостающую пятую спицу в колеснице. Решили наше уравнение.

Тристан надевает наушники и принимается переключать программы, словно ничего не произошло. Жером не знает, что делать.

— Не обращайте внимания. Он больше не будет нам мешать, я с ним поговорю.

— Мешать? — восклицает Старик. — Да он отныне будет считаться членом нашей команды.

Я в восторге от нового коллеги, однако считаю необходимым немного охладить некоторые горячие головы.

— Конечно, идея замечательна, но все же это воровство. Позаимствовать одну-две идеи — еще куда ни шло, но в трех последних сериях мы просто занимаемся грабежом. «Ищейка» поставлена по прекрасной пьесе Энтони Шэффера. Трюк с пульсом — это собственность Шэффера.

Жером с безмятежным выражением лица поднимает правую руку и, как кюре, опускает ладонь мне на голову.

— Ты будешь грабить, сын мой, но только во имя создания бессмертного творения.

— Ничто не исчезает и не возникает вновь, все просто преобразуется, — поддерживает его Матильда. — Кто сказал вам, что Шэфферу не понравится иметь последователей?

— Прекрасно, — говорит Жером. — Воспримем это как дар. Или еще лучше: как личный вклад великого Энтони Шэффера в нашу дебильную «Сагу».

Матильда и Жером с энтузиазмом обмениваются рукопожатием. Неожиданно у меня возникает убеждение, что эти двое в дальнейшем не намерены упускать друг друга из виду.

Старик, потягиваясь, встает со стула. Я тру глаза, чтобы снять напряжение, вызванное мерцанием экрана. Скоро десять вечера, и у нас за плечами более десяти часов непрерывной работы. Мне необходима тишина и короткий, десятиминутный сон. Это то, что в компьютере называется «сбросом». Вы нажимаете на клавишу и — бац — память очищена.

Каждому интересно, что будут делать другие во время передачи пилотной серии «Саги» сегодня ночью. Братья Дюрьецы приготовят себе поздний ужин и мирно будут смотреть телевизор. Матильда составит компанию своей матери, а я постараюсь приложить все усилия, чтобы не дать заснуть Шарлотте. Что касается Старика, то он клянется, что будет спать сном младенца.

Впервые за все время мы обнимаемся на прощание. Небольшая дружеская фамильярность, как перед новогодним праздником.

Рыба-солнечник с приправой из щавеля и крем-брюле — вот что необходимо мне сейчас. Но я нашел в лавочке только банку макрели в черт-знает-каком-соусе и йогурт. В качестве компенсации взял бутылку шампанского. В конце концов, Рождество у меня или нет? Нет, скорее Новый год, но об этом знают лишь несколько человек. Как в кино, стремглав взлетаю по лестнице, распахиваю дверь и вваливаюсь в квартиру, потрясая бутылкой шампанского и громко выкрикивая имя Шарлотты. Неожиданно я превращаюсь в романтичного любовника, для которого жизнь — сплошной праздник. В ванной горит свет, и я представляю ее обнаженное тело, благоухающее всеми ароматами тропических островов. Врываюсь без стука в ванную, готовый прямо в одежде нырнуть в душистую пену!

— Шарлотта!

Капли влаги на кафеле. Духота.

— Шарлотта?

Она была здесь недавно, не прошло и четверти часа. Пар, все еще покрывающий зеркала, насыщает воздух теплыми ароматами. Она даже удаляла волосы на ногах, ее электрическая бритва лежит на краю ванны. Сто раз говорил ей, что это опасно! Снова выкрикиваю ее имя, но уже ни на что не надеясь. Замечаю желтую бумажку, приклеенную к телевизору.

«Я ушла, так как мне интересна другая история: моя собственная. До завтра — может быть».

Все равно она бы заснула у телевизора. Или бы мне пришлось объяснять ей, что к чему, и я пропустил бы половину событий.

Жером и Тристан оживленно беседуют. По телевизору идет документальный фильм об аллигаторах. Сейчас без четверти четыре утра, и здесь происходит больше событий, чем в самом увеселительном заведении столицы. Братья устроили нечто вроде ночного клуба, в котором они — единственные члены, и теперь обсуждают серьезные вопросы на фоне картин разрушающегося мира.

— Отличное шампанское, к тому же холодное, — говорю я, показывая бутылку.

Жером не пытается узнать, почему я не там, где собирался быть, он даже рад этому. Тристан приподнимается, сидячее положение кажется ему более приличным для того, чтобы принять неожиданного гостя. Он приглушает звук телевизора; аллигаторы перестают реветь, но продолжают свои мистические танцы. Я усаживаюсь возле братьев. У меня в руке появляется стаканчик с красной водкой.

— Представь себе карту Франции, — говорит Жером. — Закрой глаза... ты видишь коричневый шестиугольник... небольшие зубчики на границе с голубым... Ну как?

— Немного сбился в сторону Финистера, а так все в порядке.

— Теперь представь, что на карте появляются красные точки, это включенные в настоящий момент телевизоры. Видишь их?

Я со всей серьезностью отношусь к игре и старательно сосредотачиваюсь, предварительно отпив глоток водки.

— Так видишь или нет?

— Тсссс!

Прикладываю стакан ко лбу, чтобы освежиться.

— Вижу один огонек возле Биаррица. Еще один загорелся в Варе. И еще три или четыре на севере.

— В Лилле?

— Скорее, это Кан.

— Правильно, там полно моряков и полуночников. А как в Париже?

— Ну-у... Пожалуй, с дюжину наберется.

— За это надо выпить, парень!

— А в Сен-Жюньене? Есть что-нибудь в Сен-Жюньене, в Верхней Вьенне? — раздается строгий голос, заставляющий нас всех вздрогнуть.

— Луи? Какого черта ты здесь делаешь?

— Думаешь, что состарился, изображаешь пресыщенного типа, делаешь вид, что видел все это много раз, а в два часа ночи просыпаешься неизвестно от чего, охваченный нервным возбуждением.

Луи усаживается рядом со мной, положив на колени пластиковый пакет.

— Так ты ничего не видел в Верхней Вьенне?

— Ничего.

— У меня там приятель. Негодяй, обещал, что будет смотреть.

Он достает небольшой деревянный ящичек и открывает ногтем крышку.

— Дети мои, сегодня у нас праздник! Сейчас вы увидите, как я изменяю моим священным «Голуаз» ради одного из этих миниатюрных шедевров. Думаю, вы составите мне компанию.

Длинные, чуть не с ладонь сигары, упакованные по три штуки в узкие футляры.

— Это «Лузитания», золотая мечта каждого истинного любителя гаванских сигар. Она горит ровно час, столько же, сколько длится фильм, включая заглавные титры.

Жером на всякий случай распахивает окно, а Старик с гордым видом устраивается на диване, готовя для себя сигару. Тристан прибавляет звук и переключает телевизор на нужный канал. Идут последние кадры документального фильма то ли о Кавказе, то ли о Севеннах. Через пару минут начнется великая месса. Крещение младенца. В любом случае нечто религиозное. Мы с благоговением готовимся закурить сигары, когда знакомый запах заставляет нас невольно оглянуться. Аромат, который мы различим из тысячи, сопровождающий нас все дни и которого нам так недоставало сейчас. Матильда стоит на пороге, словно ожидая разрешения войти.

— Я была уверена, что мама уснет как младенец. Можно присоединиться к вам?

Нет ничего важнее такого семейного сборища. В конце концов, мы пришли сюда, как в роддом, чтобы посмотреть на рождение нашего ребенка, молясь, чтобы он не получился уродом.

— Знаете, что сделала мама перед тем, как уснуть? Включила сразу два телевизора, видимо, думая, что таким образом повысит рейтинг. Прелесть, не правда ли?

Она развязывает салфетку, в которую завернуто домашнее печенье.

— Я совершенно не умею готовить, но пеку неплохо.

Я беру печенье из вежливости, но, едва попробовав, с наслаждением проглатываю его.

От запаха шоколада Тристан быстро забывает о своей обычной робости. Жером наливает всем по бокалу шампанского и готовится произнести тост, когда на экране под звуки фуги Баха появляется заставка нашего канала.

— Может быть, это приключение закончится сегодня, но я хотел бы сказать, что никогда не забуду, как вы были любезны к Тристану и ко мне. Я....

— Заткнись и сиди спокойно.

Ни один из нас не смог сдержать крика, когда после заставки появились титры с нашими фамилиями. И это только начало, теперь они будут мелькать на экранах на протяжении семидесяти девяти ночей! Мир узнает о моем существовании! Пусть даже этот мир будет насчитывать трех-четырех страдающих от бессонницы, случайно оказавшихся перед телевизором. Уорхол, известный представитель американского поп-арта, один из наиболее известных кинорежиссеров андеграунда, как-то сказал, что в XX веке у каждого из нас будут свои четверть часа славы. Он, несомненно, был прав, только немного жаль, что мои пятнадцать минут пришлись на четыре часа утра...

В первом же кадре «Саги» мы видим кухню, обставленную в американском стиле. По стенам вьются пышные зеленые растения, в одном из углов расположены ярко-голубая софа, два бежевых кресла, низкий столик и буфет неопределенного возраста. В любом порнофильме начала семидесятых и то выделили бы больше средств на меблировку, но сейчас не время разглагольствовать на тему убогости обстановки. Фуга Баха внезапно обрывается, и мы видим на заднем плане чем-то занятую женщину.

— Это кто?

— Должно быть, Мария Френель.

— Вот эта крошка?

— Она что, поет?

— Нет, разговаривает сама с собой. Кстати, твоя идея.

— Я уже видел ее в какой-то рекламе.

— Пластырь! Там рекламировался пластырь! Она наклеивала здоровый кусок пластыря на царапину своему ребенку.

— Что она там рассказывает?

— Повторяет то, что собирается сказать Вальтеру, когда будет приглашать его на аперитив, но если вы не перестанете задавать дурацкие вопросы, мы все пропустим.

Теперь женщину показывают крупным планом, она внимательно прислушивается к шагам на площадке. Ее даже можно назвать красивой; она могла бы многим заняться в жизни, если бы не посвятила себя близким, что обеспечило ей только благородные морщины. Женщина открывает дверь на площадку (дан ее общий вид), какой-то тип заходит в соседнюю квартиру. Это Вальтер. Интересно, где они его откопали? Из стареющего гитариста, которым он был в сценарии, Вальтер превратился в карикатуру на хиппи, еще не избавившегося от эйфории после последней дозы ЛСД. Его вырядили в рубашку с воротником в стиле Мао, фиолетовый жилет и джинсы, обшлага которых «подметают пол». Он непрерывно жует жвачку, словно настоящий американский солдат, но это не слишком бросается в глаза, поскольку внимание зрителя сразу же переключается на большие круглые значки, которые Вальтер носит с некоторой гордостью. Я различаю на одном из них физиономии членов группы «Дорз». Жерому кажется, что он узнал голову Дилана. Вальтер выглядит настолько нелепо, что никто из нас не решается на шутку. Его акцент режет слух, а когда он произносит: «У меня есть две новости: плохая и хорошая. Я — ваш новый сосед, и я — американец», можно подумать, что он говорит: «Пошли, бэби, у меня в джипе есть «Лаки Страйк» и нейлоновые чулки». К счастью, Мария удачно выходит из положения, интересуясь: «И какая из них хорошая?» Вскоре на лестничной площадке, занимающей не более четырех квадратных метров, сталкиваются разные персонажи. За десять минут мы знакомимся со всеми героями. Незнакомые, ничем не примечательные лица, люди, которые сотни раз встречаются нам на улице. Камилла-самоубийца похожа на старую знакомую по лицею, которую хочется пригласить на чашечку кофе. Брюно-кретин великолепно вошел в роль: это подросток-грубиян, мучающийся юношескими комплексами. Джонас так же похож на полицейского, как я на рекламную красотку, а Фред далеко не дотягивает до роста метр восемьдесят, как писали мы. Приятный сюрприз — странная девушка неопределенного возраста, играющая Милдред. У нее строгое умное лицо, обескураживающее тем, что оно некрасиво. В ее манере говорить чувствуется что-то двусмысленное, делающее бесполезными все ремарки по поводу игры, которые мы так старательно вносили в сценарий. Иногда она даже меняет смысл очередной реплики и не всегда в худшую сторону. К примеру, я написал:

Вместо этого получилось:

Что касается остальных актеров, то про них трудно сказать, хорошие они или плохие. Их игра — это странная смесь профессионализма и дилетантства. Но в любом случае, они верят в то, что говорят, как мы верили в то, что писали. И если им иногда не удается передать скрытый смысл диалога или драматичность ситуации, на них нельзя обижаться. Как и мы, они — заложники «Саги». Как и мы, сегодня они бодрствуют со своими семьями.

Это письмо мы получили сегодня утром, то есть через десять дней после его отправления. Послание провалялось около недели в ящике для корреспонденции Сегюре, пока какая-то сострадательная секретарша не переправила его нам. Матильда прочитала письмо вслух. Мы улыбнулись ради приличия. На самом деле мы были слишком тронуты, чтобы рассказывать о том, что почувствовали. Пока это письмо — единственный отклик на наш сериал. Двенадцать серий — и никакой реакции ни от журналистов, ни от руководства каналом, ни даже от нашего окружения. Такого мы не ожидали. Впрочем, это свидетельствует о том, что все идет нормально и «Сага» идеально выполняет свою роль — как можно незаметнее выбрать квоту. Сегюре пока тоже молчит, ждет продолжения, — оставшихся по контракту пятидесяти шести серий, — после чего канал снова окажется на плаву. Больше нам не на что надеяться.

Все идет хорошо.

Луи прикрепил письмо от старичков на стену, возле кофейного автомата.

16-ю серию передавали сегодня ночью, но я забыл запрограммировать на запись свой видеомагнитофон. Весь день я писал два последних эпизода 28-й серии. К тому времени, как ее покажут, у нас будет готово три четверти сериала. Главное — не терять темпа. Продолжать писать то, что нам нравится, но как можно быстрее. Бесполезно пытаться понять, сбилась или нет «Сага» с курса. Похоже, что наш корабль ведут четыре безумных капитана, которые контролируют работу механизмов, когда им вздумается. Боже, прости нас, мы не ведаем, что творим. Иногда мне кажется, что это автоматическое письмо, на манер Дали или Бунюэля; мы рассказываем обо всем, что приходит нам в голову, и оставляем то, что отвергают другие, даже не пытаясь объяснить почему. Подобно детям, которым все позволяется, мы развлекаемся, пренебрегая рамками приличия, и никто не бьет нас за это по рукам. Мы создали персонажа, который нас очень забавляет, это дальний кузен Каллахэнов, приехавший с какого-то тихоокеанского островка. Его зовут Мордекай, он необыкновенно богат и страшно взбалмошен. Его гигантское состояние служит то добродетели, то пороку, и в этом нет никакой логики. Считая, что все имеет свою цену, Мордекай так же просто вырывает листки из чековой книжки, как палач отсекает головы. Поскольку деньги и безумие не существуют друг без друга, Мордекай то свирепо набрасывается на честного человека, то вознаграждает мерзавца. Но может поступить и наоборот. Он дарит билет в Диснейленд нищей старухе, заставляет чиновников устроить выставку неизвестного художника с площади Тертр в Бобуре[4], готов купить за миллион долларов фотографию обнаженной женщины-министра, от которой он без ума (и покупает ее!). Организует роскошные приемы, чтобы унизить одновременно элиту и Красный Крест. Чего больше в его поступках — цинизма или непосредственности? Все зависит, с какой стороны посмотреть. Пока ни Сегюре, ни цензоры не делают никаких замечаний, и это начинает походить на провокацию. Мы остаемся творцами и, наверное, единственными зрителями «Саги». Непозволительная роскошь.

На протяжении всего дня Матильда курит сигариллы, что делает ее похожей на Мату Хари. Каждый день она выглядит по-другому, а о сексе говорит с той же легкостью, с какой другие говорят об информатике. Матильда была бы идеальной женщиной, если бы не увлекалась скандальной хроникой. Ей известно все о развлечениях звезд, о сексуальных пристрастиях принцесс и застарелых болячках сильных мира сего. Иногда она вырезает из журналов иллюстрации и складывает их в огромную папку, которую прячет в закрывающийся на ключ шкафчик. Когда ее спрашивают, чем она занимается, она отвечает, что это ее тайный сад и что мы слишком любопытны. Нет никаких сомнений — Матильда настоящая сплетница, сделавшая это увлечение своей профессией.

Жером решил свои денежные проблемы и чувствует себя немного лучше. Интересно, как бы он стал себя вести, если бы у него было четыре миллиона долларов? Он даже хотел избавить нас от Тристана, но Луи выступил категорически против: не может быть и речи, чтобы лишить нас «его поразительно живой памяти», этот парень — настоящая «база ситуативных данных», «кладезь характерных персонажей», «королевская сокровищница перипетий». Пусть это и высокопарно, но заслуженно. Тристан уже не раз находил для нас запасные варианты, а иногда мы сразу идем к нему, чтобы проконсультироваться по поводу конкретного персонажа. Достаточно дать ему несколько деталей, чтобы включить его способности к синтезу. Речь не идет ни о воображении, ни о каком-то творческом процессе. Скорее, Тристан обладает даром сопоставления плюс энциклопедическими знаниями. Короче, мы оставили его с нами и отныне считаем членом команды.

Наша семья недавно увеличилась на два человека. Это Лина — хозяйка «Примы», и Вильям — монтажер. Лина — «охотница за актерами». Она изучает персонажей, придумывает, как они должны выглядеть, и гоняется за незнакомыми лицами, которых так жаждут режиссеры. Поскольку репертуар все время обновляется, на «Сагу» у нее уходит не более десяти минут в неделю. Если она и взялась за эту работу, то не из-за жалких грошей, которые предложил ей Сегюре, а из-за симпатии к братьям Дюрьецам. Мы заходим к ней, когда в сериале появляется новое действующее лицо: я — чтобы поздравить с удачным выбором, Луи — чтобы сказать, что она не слишком перетрудилась.

Этажом выше находится удивительная лаборатория Вильяма. Он занимается монтажом и прочего рода трюками, необходимыми для работы канала. Как одержимый, возится со своим сверхсовременным оборудованием, и другие техники считают его настоящим Гудини видеомонтажа. Как говорит он сам, для него монтаж «Саги» — это отдых.

Все бы шло замечательно, не становись Сегюре с каждым днем все назойливее. По каким-то неясным причинам, связанным с ценами и планированием, он заставляет нас постоянно переделывать целые сцены, чаще всего в последний момент перед съемкой. Этот человек работает не с переключателем каналов, а с калькулятором. Мы не в состоянии понять объективные мотивы его требований. Правда, иногда они не зависят от его желания, как было, к примеру, вчера, когда один актер без предупреждения бросил «Сагу», чтобы сниматься в рекламе, где ему обещали платить за один день работы в двадцать раз больше. Из дирекции пришел факс: «Займите десять минут. Это нужно к завтрашнему утру».

— Десять минут...

— Но уже девять вечера!

— Я уже собирался уходить.

— Как мне это надоело...

— Жером, может, ты возьмешься?

Раздраженный, Жером клянется, что придумает для Сегюре десятиминутный сюжет самый дешевый в мире. И мы, как трусы, оставляем его одного.

Сегодня утром я первым прихожу на работу. Мне любопытно узнать, как Жером выпутался из ситуации. Братья Дюрьецы еще спят. Возле факса лежат две странички.

Сегюре разрешил нам менять декорации, даже если «декорации» слишком громко сказано. Теперь мы имеем право на дополнительную комнату, которую можем обставлять по собственному желанию. Иногда это холл отеля (довольно жалкий), иногда кабинет психиатра, школьный класс, окошко в банке, зал ожидания на вокзале, туалет в кинотеатре, задняя комната кафе и так далее. Сегюре заявил, что это «окно в мир» увеличит возможности нашей «художественной виртуальности». Спасибо, патрон. Но пока нам по-прежнему запрещены любые натурные съемки.

Несмотря на заметный прогресс нашей «художественной виртуальности», первые две недели декабря выдались очень сложными. За короткий срок наш энтузиазм несколько поиссяк, и мы перестали заботиться о качестве. Похоже, что при пробуждении мы теряем чувство юмора, а на его возвращение нам требуется несколько часов. Что может быть хуже этого? Матильда объясняет наше состояние общей усталостью, неизбежной при том режиме работы, которого мы придерживаемся вот уже два месяца. Последние дни Жером работает в замедленном темпе и острит все реже. Его брат сохраняет обычную невозмутимость, но, в отличие от нас, он не испытывает таких нагрузок. Я не перестаю ворчать на наступившую зиму, которая каждый год вызывает у меня желание застрелиться. Старик пытается обрести «второе дыхание марафонца». Он достаточно снисходительно относится к нашим слабостям и служит единственным связующим звеном между нами и Сегюре. Мы стараемся сдерживать проявления плохого настроения, последствия которого могут оказаться для нас губительными. Чтобы не драматизировать ситуацию и продержаться, пока не закончится временный кризис, мы не упускаем ни одной возможности подшутить друг над другом, используя последние запасы юмора. Впрочем, все знают, в чем кроется истинная причина: нетрудно представить себе отчаяние булочника, который каждое утро печет хлеб, который никто не покупает. Эта чертова «Сага» не заслуживает того, чтобы ради нее надрываться как каторжным.

Сегюре требует, чтобы Мария чаще звонила в службу психологической помощи, а Камилла чаще посещала психоаналитика. Действительно, трудно придумать что-нибудь более дешевое. Но когда мы с Луи вкладываем максимум энергии в наши диалоги, то нередко полностью выдыхаемся к концу серии. Вчера нам удалось уладить часть проблемы: после монолога, потрясающего глубиной трагизма, Камилла встает с дивана, пожимает руку психоаналитику и уходит. Когда она спускается по лестнице, раздается выстрел. Психоаналитик, не выдержав такого проявления отчаяния, вышел из игры.

Жером занят разборками Джонаса с террористом Педро Менендесом «Белым». Никто не знает, почему тот устраивает взрывы. Здания, в которые он подкладывает бомбы, самые неожиданные: музей Гревэн, Министерство обороны, Триумфальная арка, ярмарка в Троне, Серебряная башня, почтовое отделение Лувра и так далее. Все это насилие — чистая абстракция, так как по требованию Сегюре мы вынуждены ограничиваться экстренными сообщениями о взрывах по радио, чем безумно разочарован Жером. Поэтому с каждой серией Менендес становится все более агрессивным. О нем самом почти ничего не известно, если не считать того, что он все время читает Кафку.

Матильда занята прежде всего Милдред и Существом. Стоит этим двоим оказаться вместе, как все становится возможным. Наверное, Матильда хочет продемонстрировать весь спектр духовных и физических связей, возможных между мужчиной и женщиной. Я никогда не встречал ничего более откровенного! Сегюре этого не замечает. Он даже не может понять, когда Вальтер трезв, а когда пьян, если того не показывают валяющимся среди пустых бутылок. Поскольку мы не придумали Существу ни торчащего хвоста, ни свисающего языка, он не видит ничего плохого в том, чтобы молодые люди развлекались в запертой комнате. Не представляю, что было бы, если бы он только понял, до какой степени неприличия мы доходим! Откровенные жаркие сцены иногда достигаются сочетанием некоторых слов с определенными жестами. По сравнению с ними, настоящая порнография в передачах конкурирующего канала выглядит как лекции по биологии.

Одному Богу известно, как мне хочется, чтобы в этот момент кто-нибудь пробудил мою чувственность...

Особенно с той поры, как я неожиданно ощутил внутри себя странный жар. Не в сердце, не в голове, а где-то между пупком и низом живота.

Искра, грозящая перерасти в пылающий костер.

Мне трудно признать, что это состояние вызвано отчуждением, возникшим между мной и Шарлоттой. В те редкие дни, когда мы случайно встречаемся, я чувствую, как ей хочется развязать со мной войну нервов, в результате которой один из нас будет повержен. Дней десять назад я нечаянно прикоснулся к ней и она дернулась так, словно обожгла локоть о мое плечо. Движение оказалось настолько резким, настолько инстинктивным, что я за какую-то долю секунды понял больше, чем за все прошедшие недели. Отныне и речи нет о том, чтобы ласкать ее или наблюдать, как она принимает ванну.

Во время этого периода физической глухоты я также заметил, что ночные передачи «Саги» оказывают на меня странное воздействие. В одну из бессонных ночей я открылся Жерому.

— Ты ничего не чувствуешь, когда наши героини отдаются во власть переживаний, которые мы придумываем?

— Если бы здесь играла Грета Гарбо или Фэй Данауэй, то, может быть, не знаю, но я уверен, что ни мадам Пластырь, ни эта шлюха, играющая Камиллу, не заставят меня лезть на стенку.

— А их интимная жизнь?

— ...?

— Возьми, к примеру, ту сцену, когда у Камиллы едет крыша и она пытается соблазнить Вальтера. Помнишь, что она говорит, оказавшись с ним наедине?

— Не очень.

— Она дает ему понять, что сбрила себе волосы на лобке специально для него и перечитала де Сада, чтобы подготовиться к их свиданию. Она не высказывает этого прямо, но смысл получается именно таким.

— Ну и что?

— Когда я смотрел эту сцену и видел, как девица, играющая Камиллу, выпячивает грудь перед битником-дегенератом, когда я слушал, как красиво она разглагольствует о сексе, то спрашивал себя, имеем ли мы право использовать ее для возбуждения наших фантазий и играть с либидо других людей, даже если это вымышленные персонажи.

Он посмотрел на меня с такой же подозрительностью, как дикарь смотрит на высаживающегося на берег миссионера.

— Кажется, ты уже давненько не мял простыни в постели с девицей, приятель.

— ...?

Чтобы скрыть смущение, я сделал вид, что озабочен вовсе не этим. И принялся разглагольствовать в стиле Гитри, — раздражающая напыщенность, ошеломляющие парадоксы, — чтобы доказать: нельзя все на свете объяснять бессознательным сексуальным влечением, что бы там ни говорил Фрейд. Люди не делятся на половых гигантов и евнухов. Миф о человеке, управляемом своими железами, это вымысел ханжей и так далее. Я вернулся домой уверенный, что достойно выпутался из сложного положения.

На следующий день, когда Луи попросил меня перечитать одну сцену, мне пришлось изменить мнение по этому вопросу.

— Как думаешь, нормально?

— ...

— Ты где-то витаешь, Марко...

Я был неспособен сказать ему, что прочитал на самом деле:

Мне пора домой. Перед уходом я, как обычно, завершаю работу с компьютером. На экране появляется надпись: «Добрый вечер, теперь питание компьютера можно отдрочить».

Я не очень хорошо помню, что каждый из нас делал в 31-й серии. Никто ее потом не перечитал, и текст пошел без исправлений — со всеми нашими сомнениями и сумасбродством. Мы оставили всякую надежду писать связно, перестали заботиться о правдоподобии ситуаций и творим черт знает что. Единственным критерием отбора служит для нас раскатистый хохот Старика. Сегюре оставил нас в покое; он ничего не замечает и предоставляет нам полную свободу действий. Даже не желает знать, кто чем занимается в этой чертовой «Саге», кто с кем спит, кто кого собирается прикончить и почему. Ему на все плевать, пока он может снимать в кратчайшие сроки максимальное число эпизодов.

Несмотря на усталость, нам теперь требуется чуть меньше четырех дней, чтобы сделать серию в 52 минуты. Но это самые длинные дни в моей жизни. Вначале я довольно легко справлялся с сериалом, теперь же чувствую себя пехотинцем, который день и ночь ползает по грязи на брюхе, чтобы получить очередную нашивку на погоны. Вчера, сочиняя одну деликатную сцену, я перепутал Камиллу с Милдред — важнейший момент, когда Камилла осознает, что предпочитает Вальтера Джонасу. Ее монолог в устах Милдред выглядит как речь Эдипа, которую отныне должны взять за образец психоаналитики. Я, конечно, мог привести все в порядок, поменяв имена, но оставил все как есть, даже не предупредив остальных. И я не единственный, кто допускает такие абсурдные проколы. В 29-й серии Жером воскресил Этьена, забавного типа, которого Луи уничтожил еще в 14-й. В последний момент они попытались сварганить какую-то совершенно невероятную историю, смешав в одну кучу переселение душ и психическое заболевание. Не представляю, какой актер способен сыграть это; разве что Лина откопает его в каком-нибудь индийском монастыре, который слишком долго соседствовал с атомной станцией. Жером выдал нам международную интригу с убийцей, трестом и взятием заложника, причем все действие происходит в вестибюле. Ну а Матильда предложила покрыть дефицит бюджета социального страхования введением налога на любовь (такая сцена действительно существует, я сам читал ее).

Однако полиция пока еще нас не засекла.

— Алло?

— Я разбудила тебя, малыш?

— ...?

— Вот видишь, все-таки разбудила.

— Который час?

— Начало девятого.

— Это ты, мама?

— А кто это может быть еще?

— Никто. Только мать способна звонить в такое время. Ты на работе?

— Вот именно, что нет. Ты очень нужен своей маме, надеюсь, ты не оставишь ее в трудный момент. Я сейчас у входа в экспресс-метро и опаздываю на работу. Со мной такое уже случилось на прошлой неделе, а Комбескотту это не нравится.

— И что я, по-твоему, должен сделать?

— Мне нужно заморочить ему голову.

— Как?

— ...

— Послушай, мама, я знаю, что мать и сын понимают друг друга с полуслова, с полувзгляда, но если честно, то совершенно не представляю, чем в данном случае могу тебе помочь.

— Придумай мне оправдание.

— Что-о?

— Придумай, что сказать Комбескотту. Я уже потчевала его историями о сломанном будильнике, о самоубийце, бросившемся под поезд.

— ...?

— Это же твоя профессия, не так ли?

— Врать?

— Нет, придумывать истории. Ну давай же, придумай мне историю и побыстрее.

— ...?

— Ты хочешь, чтобы меня заменили какой-нибудь юной девицей, которая носит мини-юбку, говорит по-английски и первой является на работу, пробежав с утра кросс?

— Послушай, мама, ты уже двадцать лет торчишь в этой конторе, с тобой не поступят так жестоко.

— Да неужели? Полгода назад меня едва не сократили. Они не брезгуют никакими средствами. Не вредничай, стать безработной в пятьдесят четыре года — ты знаешь, что это такое? Придумай быстренько что-нибудь правдоподобное.

— Невозможно. И речи быть не может. Три опоздания подряд — Комбескотт решит, что ты считаешь его идиотом.

— Конечно, если я расскажу что-нибудь банальное. Ты же прекрасно знаешь, что у меня нет воображения. Нужно придумать что-то такое, чему он не сможет не поверить.

— Ты соображаешь, чего от меня требуешь?

— Ну да!

— Послушай, есть два способа навешать человеку лапшу на уши: реалистичные детали и нагромождение.

— ...?

— Например, если ты просто скажешь, что обедала с Жаном Габеном, я тебе не поверю. Но если ты расскажешь, что обедала с Жаном Габеном, который заказал форель с миндалем и отодвинул все орешки в сторону, на край тарелки, потому что терпеть их не может, а ты незаметно один за другим стала отправлять их в рот, то это уже будет похоже на правду. Вот это и называется реалистичной деталью. Но поскольку ты спешишь, предпочтительнее использовать второй прием.

— Объясни.

— Лучший способ придать достоверность какому-нибудь невероятному событию — увязать его с другим, еще более невероятным. Если ты придешь на работу и скажешь, что твой экспресс сошел с рельсов и все пассажиры едва не погибли, то нет никакой гарантии, что тебе поверят. Но если ты расскажешь, что твой поезд сошел с рельсов и вы чудом уцелели, что движение оказалось прерванным и тебе пришлось ловить такси, но в тот момент, когда ты уже считала, что все позади, такси врезалось в машину какого-то идиота, который прямо посреди улицы стал избивать твоего шофера, пока не подоспел полицейский, то в этом случае все решат, что тебе еще здорово повезло. Уловила принцип?

— ...Думаю, да. Во всяком случае, у меня появились кое-какие мысли. Единственное, чего я боюсь — что мне не хватит актерского таланта.

— Вот уж насчет этого я не беспокоюсь.

— Целую тебя, дорогой.

— Мама...

— Да?

— Врать — некрасиво.

— Это я тебя этому научила?

Она вешает трубку. Моя рука ищет волосы Шарлотты, но натыкается лишь на подушку.

Если бы она хотя бы сохранила ее запах...

В моей жизни запахи всегда играли важную роль.

Но сейчас пахнет только чистым бельем и одиночеством. В полумраке я выдвигаю ящик комода, в котором Шарлотта хранит свое белье. Мне хочется уткнуться в него лицом, но ящик пуст.

Может, она спит здесь, когда меня нет?

Неужели нельзя было подождать несколько месяцев? Я вернулся бы к ней, чтобы больше не расставаться никогда.

У меня нет ни малейшего представления, где сейчас Шарлотта, и ее отсутствие странным образом похоже на вызов. Правда, я пока не знаю, в чем его суть. И не могу рассчитывать на ее родственников, чтобы что-то узнать о ней. Ее подружка Жюльетта говорила со мной по телефону так, словно только что с луны свалилась. Отец Шарлотты отреагировал и то лучше, «поздравив сам себя с этим разрывом». Слово «разрыв» резануло мне слух. Разрыв... Если бы она бросила меня, как все — с криком, наспех собрав чемоданы...

Шарлотта ничего не делает как все.

В отличие от моей дорогой мамочки, я прихожу в контору задолго до начала работы. Хождения взад-вперед по коридору клиентов «Примы» меня давно не беспокоят, однако сегодня я не на шутку удивился, увидев Филиппа Нуаре, ожидающего в приемной. Еще три Нуаре идут мне навстречу по коридору, а пять или шесть выходят из кабинета Лины. Несколько Нуаре спускаются по лестнице, а один даже выскакивает с извинениями из нашей комнаты. В этом нашествии Нуаре есть что-то подозрительное. Лина на ходу объясняет, что ей нужно нанять десять двойников актера для какого-то трюка, который не продлится и двадцати секунд в его следующем фильме.

Матильда уже на месте и встречает меня с чашкой чая. Она хорошеет с каждым днем. Стоит ей отвернуться, как мой взгляд упорно останавливается на ее ногах. С величественным видом входит Старик.

— Кто-нибудь смотрел сегодня ночью очередную серию? Нет? Так вот, дети мои, вы пропустили великий момент. Разговор между Джонасом и Брюно. Можно подумать, что мы вернулись к прекрасным временам экспериментального кино. Во всем этом не было ни малейшего смысла, и все же... все же что-то происходило.

— Сцена, где Джонас склоняет парня совершить сумасбродный поступок?

— Редкая удача! Их сняли снизу, когда они стояли лицом к лицу. Видно только, как у них в руках неизвестно откуда появляются разные предметы. Сюрреалисты пришли бы в восторг.

В оригинале эта сцена получилась довольно рискованной. Брюно отмочил очередную глупость, и Джонас поймал его в комнате. Парень чувствует, что ему не избежать нравоучений и угрозы, что в случае, если он еще раз совершит что-то подобное, его ждет страшное наказание. Но вопреки ожиданиям, Джонас берет его за руку и объясняет, что совершить сумасбродный поступок — это не то же самое, что угнать машину или избить злейшего врага, а нечто совсем иное. И не обязательно ошибка. Сумасбродный поступок означает стремление к свободе, вот и все. Этот поступок не продиктован никакими законами, никакими требованиями, никакими условиями.

Это, к примеру, выбросить в окно скрипку, нарушив вечернюю тишину. Распевать перед зеркалом на каком-нибудь тарабарском языке. Флегматично бить бокалы на высоких ножках, куря огромную сигару. Носить нелепую шляпу и делать вид, что на голове у тебя ничего нет.

Короче говоря, считаться чокнутым в глазах окружающих и получать от этого удовольствие. Похоронить целесообразность, хороший вкус, принятые нормы. Любой человек на этой земле мечтает совершить что-нибудь абсурдное, не поддающееся никакой логике. Нужно только выяснить, что кому нравится. Вот, что терзает в глубине души Джонаса.

— А сцену со сливочным маслом они выбросили? — спрашивает Матильда.

— Да нет, сняли! Буквально! В руках у Джонаса появляется довольно приличный кусок масла. Он давит его пальцами, улыбаясь как блаженный, потом почти целую минуту разминает. Это выглядит безумно сладострастно. Парнишка в ужасе.

Джонас предлагает ему проделать то же самое, но Брюно не может и никогда не сможет пересилить себя. Безумие и абсурд для него — высшие табу, и он никогда не осмелится их нарушить. Только у взрослых хватает на это мужества. Показав Брюно его уязвимость, Джонас оставляет парнишку наедине с его юношескими проблемами.

Очевидно одно: отныне режиссер «Саги» является членом нашей банды. Как и нас, Сегюре вытащил его неизвестно откуда. Этот парень передает наши мысли с поразительной точностью и обеспечивает прямую связь между нами и горсточкой зрителей. Луи не желает знакомиться с ним, раз тот сам до сих пор этого не сделал. Возможно, он боится, что при встрече что-то разрушится.

Старик прикрепил над кофейным автоматом два новых письма. Одно из них пришло от явно свихнувшегося члена какого-то ночного клуба, чей почерк мы с трудом разобрали. А что говорить о стиле!

На следующий день мы получили другое письмо.

Не знаю, что и думать. Но читать такое приятно. Просто приятно.

Переполнившись гордостью, мы набросились на 46-ю серию. В конце дня зашел Сегюре. Он сам принес наши чеки и забрал тексты двух последних серий. Мне не в чем упрекнуть этого человека, мужественно несущего свой крест. Он считает, что авторы — это его раны, актеры — тоже его раны, про рекламодателей лучше не упоминать, а что касается публики, то та организовала против него заговор, чтобы не дать ему развернуться.

У Сегюре начинает расти животик, с чем он, видимо, борется, так как никогда не расстается с бутылкой минеральной воды. Нам здорово повезло, что он потрясающе необразован. Это гарантия того, что мы действительно можем протащить на экран все, что угодно, и он ничего не заподозрит. Сегодня вечером Сегюре попросил меня объяснить ему смысл реплики Джонаса по поводу украденной у Френелей картины, которую им подарил Мордекай («Если это подлинный Брак, то он рано или поздно появится на рынке»). Моя лекция о кубизме оказалась бесполезной. Он заявил с самоуверенным видом:

— Несомненно, воры — это чокнутые и очень часто становятся убийцами, но они не будут терять время, чтобы шарить по полкам.

Да благослови Господь этого человека, который продаст отца и мать, лишь бы удержать зрителя на своем канале.

Перед уходом я снял с вешалки пальто Матильды, чтобы помочь ей надеть его. Удивленная такой любезностью, она поблагодарила меня улыбкой. Я едва успел незаметно вдохнуть аромат женщины и, задерживая дыхание, вышел на улицу.

С тех пор как Шарлотта исчезла, мне больше не нужно отключаться от работы и думать о чем-то другом. После двадцати двух часов я ненавижу думать, да и что нового я могу придумать? Каждый вечер погружаюсь в очень горячую ванну и поливаю голову холодной водой. Просматриваю комиксы с Микки Маусом, перелистываю огромный фотоальбом, разыгрываю из себя холостяка. И не решаюсь позвонить старой знакомой, которой захочется узнать, чем я занимаюсь. Но все бесполезно. Я не в состоянии отключить в своем мозгу механизм, разрабатывающий сюжеты. Я сколько угодно могу держать голову под струей холодной воды, но мне все равно не удается не думать о Марии, Вальтере и прочих героях «Саги». Стоит мне глянуть на первые картинки с Микки Маусом, как я уже знаю продолжение и сам начинаю придумывать истории, недостойные этого всемирно известного мышонка.

В толстом фотоальбоме я то и дело натыкаюсь на групповые портреты. На них люди, которых судьба уже давно развела, и я придумываю тысячи обстоятельств, чтобы соединить их. Я могу даже сочинить биографию каждого сфотографированного. Жизнь одинокого человека — это небольшой приключенческий фильм с самыми неожиданными поворотами сюжета. Перед тем как позвонить старой знакомой, я проговариваю вслух наш диалог, то и дело меняя прилагательные, чтобы придать ему более искреннее звучание.

Придя в отчаяние, выхожу из дому, и ноги сами приводят меня к небольшому зданию на обычной улице самого пустынного округа Парижа. Как это ни парадоксально, но только здесь я могу думать о чем-то другом. По пути покупаю бутылку перцовки, чтобы доставить удовольствие Жерому.

Мы делаем несколько глотков красной жгучей жидкости. Лежа на своем «плоту», Тристан смотрит документальный фильм о ловле крупной рыбы и мысленно плывет по воле волн в неведомые моря.

Смотрю на погруженный в темноту город. Притихшие улицы. Откуда-то издалека доносится негромкая музыка. Чтобы лучше слышать ее, облокачиваюсь о подоконник.

Лес антенн и печных труб, тысячи крыш, залитых лунным светом, дворцы и хижины, стоящие рядом.

И повсюду они, мои зрители, спрятавшиеся за стенами, лежащие под одеялами. Может быть, те, кто уснул, и имеют право на покой. Но остальные — тоже герои сериала, который идет каждую ночь с незапамятных времен.

Тайные любовники будут играть сбежавших из тюрьмы гангстеров. Гуляки отправятся в крестовый поход за последним стаканчиком. Дежурные врачи проникнут в семейные тайны. Заблудившиеся будут искать друг друга, а избранные — возможность заблудиться.

Ночь выдаст обычную порцию загадочных преступлений и хитроумных интриг. Актеры не будут бесталанны, они сумеют солгать и разыграть комедию. Они до конца выдержат свои роли, а наиболее талантливые сорвут аплодисменты удивительными монологами. Не может быть и речи, чтобы пропустить очередную серию, жизнь царства тьмы — бесконечный сериал.

А если когда-нибудь у них иссякнет воображение, чтобы придумывать новые приключения, им достаточно будет взглянуть в сторону телека. И здесь мы им пригодимся.

Я вижу, как вдали, в окне на последнем этаже высотного здания, вспыхивает свет в комнате прислуги.

Три часа пятьдесят пять минут.

Время «Саги».

— А знаешь, Марко, я как-то подумал, что наша работа по степени важности идет сразу после работы земледельцев.

— Почему?

— В чем нуждается человечество после жратвы? Чтобы ему рассказывали истории.

— Ты ставишь нас даже выше портных и агентов брачных контор?

— Конечно.

Тристан резко снимает с головы наушники. Услышав звуковую заставку канала, мы приподнимаем головы. Фуга Баха зовет нас к экрану.

Добро пожаловать, все желающие!

— Кто-нибудь из вас смотрел «Сагу» сегодня ночью?

Луи задает этот вопрос почти каждое утро. Очевидно, у него такая манера здороваться. Этой ночью я проспал как убитый десять часов подряд. Тристан задремал перед телевизором, не досмотрев «Звездный путь», а Жером отправился на стадион бросать бумеранг. Матильда никогда не смотрит «Сагу» ночью; она записывает ее на видеомагнитофон, который включает за завтраком. Утром она решила, что что-то неправильно запрограммировала, так как в то время, когда она намазывала маслом хлеб, шел документальный фильм о добыче газа в Лаке.

— А что необычного было в этой серии, Луи?

— Ее сегодня не передавали.

Пока мы перевариваем услышанное, в ушах продолжает звучать: «Ее сегодня не передавали».

Насколько я помню, в 49-й серии не было ничего необычного. Члены нашей банды позволяли себе кое-что и почище.

Ее сегодня не передавали.

Помню только некоторые детали. Воротник из шкуры добермана, спрятанный в картонке из-под шляп. У Милдред сильный жар, и в бреду она что-то говорит на латыни. Что еще?

Ее сегодня не передавали...

Брюно бесит окружающих, цитируя к месту и не к месту Шекспира (его излюбленное изречение: «One pound of flesh»[5]. Он собирается посетить медиума, чтобы побеседовать с духом своего нового властителя дум.

Ее сегодня не передавали...

Вальтер и Мария видят один и тот же сон и в конце концов приглашают друг друга в свое ментальное пространство, чтобы исследовать самые потаенные уголки своих душ.

Ее сегодня не передавали?

Но что за этим скрывается? Конец пути? Может, случайный подводный камень пробил днище нашего судна, а мы не заметили этого? Старик предлагает нам найти объяснение. Матильда считает, что во всем виновата цензура: образовалось какое-то лобби, выступающее против «Саги» и грозящее линчевать директора канала, если он не прекратит это безобразие. Жером полагает, что Высший административный совет забыл о проблеме с квотами и поэтому больше нет смысла продолжать снимать сериал.

У меня нет никакого вразумительного объяснения, и я высказываю версию о том, что инопланетяне похитили все готовые серии, чтобы показать своим соплеменникам, до какой стадии разложения докатилась земная цивилизация.

Старик сидит, скрестив руки, словно добренький учитель, собирающийся прочесть лекцию по естествознанию.

— 49-ю серию не передавали потому, что ее передали сегодня утром между восемью и девятью часами.

— Если это шутка, Луи...

— Сегюре не счел нужным сообщить нам об этом, так как на сей раз решил снискать себе все лавры у начальства. Представьте себе, что канал получает в неделю по двести-триста писем от зрителей «Саги».

Мы практически одновременно уставились на жалкие листочки, висящие над кофейным автоматом.

— Их передали нам только потому, что они адресованы непосредственно авторам сценария. Все остальное оседает в кабинетах начальства. Согласно опросам, все, кто работает по ночам, предпочитают смотреть «Сагу». Можно подумать, что таких зрителей немного, но прибавьте к ним тех, кто не спит между четырьмя и пятью часами, и вы поймете, почему у других каналов есть повод прийти в отчаяние. Опрос показал, что семьдесят пять процентов зрителей «Саги» записывают ее на видеомагнитофоны, чтобы посмотреть после работы.

Какой-то абсурд! Я еще могу поверить, что горсточка душевнобольных заинтересовалась сериалом, но чтобы обыватели смотрели «Сагу» целыми семьями — такое я не способен представить. Причем по вечерам, в лучшее время, когда десятки каналов предлагают новые фильмы и потрясающие шоу. «Сага» не может тягаться с ними.

— Вы слышали о двух журналистах, которые ведут постоянную рубрику, посвященную нашему сериалу?

— Ты полагаешь, у нас есть время читать газетенки?

Чтобы окончательно доканать нас, Старик достает пачку вырезок. Стиль большинства статей напоминает стиль бортового журнала и бюллетеня клуба для избранных. «Все думали, что они не осмелятся, и все же!» или: «Этой ночью мы имели возможность увидеть...» И дальше: «Есть опасение, что Фред и Милдред смогут изобрести машину, контролирующую работу нейронов. Встречаемся сегодня вечером! Не забудьте включить видеомагнитофоны».

— А я еще не рассказал о радиолюбителях во всей Франции, комментирующих своим слушателям каждую серию.

— И ты хочешь, чтобы мы тебе поверили, приятель?

— В департаменте Уаз фаны создали клуб.

— Не заливай, Луи!

— И вот результат: чтобы обойти конкурентов, дирекция переносит время показа телемагазина, отстающего по рейтингу от других передач, а на его место ставит «Сагу». Если вам нужны еще новости, у меня есть одна, которая приведет вас в восторг.

Я чувствую, что самое интересное Луи приберег на конец. Это непревзойденный мастер по созданию атмосферы тревожного ожидания. Он вполне мог бы сработаться с Хичкоком, если бы им не завладел в свое время Маэстро.

— Я добился повышения оплаты. Теперь мы будем получать за каждую серию на три тысячи больше.

Потрясенный такой милостью божией, Жером падает перед Стариком на колени, выкрикивая какие-то заклинания. Так, если подсчитать, получается... На десять тысяч в месяц больше? На десять тысяч. Но что я буду делать с такими бабками?

— Если у вас есть другие пожелания, то сейчас самое время их высказать. Сегюре зайдет к нам после обеда.

Мы не разочаровали Сегюре. Он увидел перед собой трех избалованных детей, принявших его за Деда Мороза. Жером получил разрешение на оплату счетов за питание, а мы отныне можем свысока взирать на пиццу, так как каждому из нас открыт кредит на сто франков в день. Матильда решила украсить нашу контору всевозможными безделушками. Я потребовал сверхсовременную видеотехнику: огромный экран, видеомагнитофон, параболическую антенну и прочее, зная, что Тристан будет бесконечно благодарен мне за это.

Сегюре ушел, как уходят с поля боя, так и не начав битву.

— Хочу вас предупредить. Не думайте, что если кучка страдающих бессонницей и мающихся от безделья полуночников клюнула на вашу «Сагу», то так же отреагирует и утренняя публика. Ей ничего не стоит в один миг похоронить сериал.

Ну вот! Можно подумать, что наш небольшой успех причинил ему больше неприятностей, чем все остальное. Или же наше ночное творение вообще не должно было появляться на свет? Так или иначе, но это легкое потрясение как бальзам подействовало на наши души. Нам давно уже было необходимо второе дыхание. Теперь осталось выдать еще тридцать серий и завоевать признание утреннего зрителя, того, у кого нет времени рассиживаться перед работой и кто покупает в телемагазине блестящие кастрюли-скороварки. Вот где оно, непаханое поле.

— Кто-нибудь уже делал покупки в телемагазине? — спрашиваю я.

— Тебе нужно что-то еще, парень? Надо было пользоваться моментом, пока шеф был здесь.

— Я просто хочу знать, как работает телемагазин.

— Я как-то купила у них губную помаду, — говорит Матильда. — Все очень просто. Вначале вы позволяете ввести себя в соблазн ведущему, несущему несусветную чушь на фоне появляющихся на экране моделей, с одной из которых вы должны себя идентифицировать. Потом сообщаете номер своей кредитной карточки, вот и все. Этот метод работает, и я — живое тому доказательство. Именно телемагазину я обязана этим губкам цвета фуксии, которые придают мне очарование.

— Благодаря губной помаде? — восклицает проснувшийся Тристан. — Той, что не оставляет следов?

— Именно ей, помаде для неверных жен и женщин легкого поведения. Если бы вы только знали, чем я ей обязана...

— Мы должны пойти дальше телеторговли, — вмешиваюсь я. — Нам нужно использовать в «Саге» эту безудержную страсть к потреблению, которой околдованы миллионы телезрителей.

— Напрямую? — спрашивает Старик.

— Попробуем вообразить безграничное потребление.

— Золотую мечту каждого потребителя!

— И совершенно безнаказанно!

— Марко!

Кажется, произнесли мое имя. Я поднимаю голову. За окном темно. Каждый сидит за своим монитором.

— Тебе не нужно помочь, Марко?

Над головой Старика густое облако табачного дыма.

— Нет, спасибо. Вы можете идти, мне осталось совсем немного.

— У нас у всех есть над чем поработать. Тебе что-нибудь нужно?

— Может, осталось немного перцовки?

Я перечитываю последнюю фразу четыре, пять раз. Надо будет проконсультироваться с врачом или с экономистом. Или с кем-нибудь, кто разбирается и в том, и в другом.

— Ты обрываешь сцену сразу после этой фразы, — говорит Старик, глядя через мое плечо. — Не хочешь сделать небольшой перерыв?

Я отрицательно качаю головой. Матильда спит на одном из наших новых диванов. Тристан смотрит какой-то фильм. Жером работает над 24-й сценой, той, где Камилла служит приманкой для Педро Менендеса «Белого». Я спрашиваю у Луи, каким эпизодом сейчас лучше заняться.

— Думаю, стоит вернуться к изобретению Фреда в следующей серии, это может быть начальной сценой.

— Серия 42, сцена 1?

— Да. У Фреда будет достаточно времени, чтобы продвинуть свои дела.

— Я могу продолжать, пока не потерял нить.

— Если тебе понадобятся статисты или новые декорации, не стесняйся.

Я не спрашиваю, который сейчас час, я и так знаю, что ночь близится к концу.

В конце концов я понял, что скрывается за исчезновением Шарлотты. Она просто решила посмотреть, смогу ли я понять, почему она ушла. Посмотреть, смогу ли я прожить без нее. Посмотреть, смогу ли я найти ее. Я приму ее вызов, как только закончится «Сага». Через несколько недель я с полным правом смогу заявить, что у меня есть профессия! Я слишком близок к цели, чтобы бросить все именно сейчас.

Все члены команды заметно нервничают, ожидая Старика, который отправился к Сегюре обсудить последние пять серий. С того момента, как наш дорогой продюсер вбил себе в голову, что должен руководить событиями, он почувствовал в себе призвание к профессии сценариста. Уже начало десятого, а Старика все нет. Тристана тоже нет, он очень подружился с Вильямом и сейчас сидит в монтажной.

— Тяжелее всего видеть, как братишка карабкается по лестнице, — вздыхает Жером. — Он напоминает мне дешевую куклу, у которой вывихнута лодыжка.

— Что он там делает, в монтажной?

— У Вильяма стоит сверхсовременная американская аппаратура. Здоровенный агрегат, который делает виртуальные штуки и синтезирует изображение. Я не очень разбираюсь в этой технике, но Тристана она просто завораживает. Ему нравится присутствовать при создании образов, а не смотреть на конечный результат.

Из коридора опустевшего здания до нас доносятся быстрые шаги Старика. Он вбегает в комнату и со вздохом облегчения садится на диван. Я хватаю его пачку «Голуаз» и прикуриваю ему сигарету. Жером протягивает ему пиво.

— Дети мои, можете не благодарить меня, хотя партия была трудной. Казалось, что я играю в шахматы против армии недоброжелателей, которые то и дело украдкой передвигают фигуры. Даже работа с Маэстро никогда не была настолько сложной. Сегюре очень не нравится история Камиллы и террориста, он хочет, чтобы мы изменили финал. А еще он хочет, чтобы мы сделали более понятной сцену, где Джонас в день своего тридцатитрехлетия терзается страхом, так как это «слишком иносказательно, слишком метафорично для утреннего зрителя». Кроме того, он считает, что липоза — это «оригинальный ход, но лучше не развивать тему возможных последствий». Он также не понимает, во что впутывается Милдред с тем, кого он называет дикарем. Он сделал мне несколько предложений, одно абсурдней другого: Существо учится говорить, начинает носить одежду и обнаруживает, что является незаконным сыном черт знает какого принца в изгнании...

— А он не желает, чтобы Существо сообщило номер своего страхового полиса и удостоверения на право голосования? — ухмыляется Жером.

Матильда с трудом сдерживает гнев, услышав, что Сегюре покушается на ее персонажей. Она способна воспринимать лишь осторожную критику, идущую от нас.

— И как вы отреагировали на весь этот идиотизм, Луи?

— Я сказал, что не может быть и речи, чтобы что-то менять. Думаю, он с удовольствием раскроил бы мне череп топором. В его глазах можно было прочесть: «Вы хотите поиграть в учеников чародея, однако я вам этого не позволю».

Жесточайшие схватки с Сегюре происходят все чаще. Нам приходится расшифровывать каждую его фразу, чтобы понять, что за ней кроется. Не слишком приятно искать скрытый смысл в словах единственного человека, который должен нас поддерживать.

— Мне осточертело целыми днями ломать голову, чтобы понять, почему люди так говорят и какие у них задние мысли, — бурчит Жером.

— Бесполезно бороться с обычной двусмысленностью языка, — вздыхает Матильда, — мы все то и дело лжем, даже не желая этого.

— Самое грустное — это засилье слов-паразитов, — говорит Старик, — что лишает речь остроты и естественности.

Лукавишь, любезничаешь, используешь дежурные перифразы, а в результате не можешь быть уверенным, что сумел донести свою мысль. Я даже размечтался о языке, на котором нельзя говорить туманными или цветистыми фразами. О языке, на котором не смогут общаться льстецы и подхалимы.

— Вместо того, чтобы заговаривать зубы, — говорю я, — достаточно четырех точных искренних фраз, чтобы выразить все, что думаешь.

— Представляю, какое тогда начнется светопреставление! Матильда, конечно, права, но я уверен в одном: искренность гораздо привлекательнее лицемерия.

— Всего четыре фразы...

— Четыре искренних фразы.

Никому не хотелось уходить. Весь вечер мы продолжали обмозговывать идею о четырех искренних фразах. К двум часам ночи, немного обалдев от разговоров, мы установили новое правило, которое гордо окрестили Четверть Часа Искренности. Отныне в каждой серии «Саги» будет Четверть Часа Искренности. Чтобы убедиться, что идея сработает, мы решили придумать эпизод до конца этой ночи. Старик достал диалог между Марией Френель и Вальтером Каллахэном. Решающий момент, когда они уже готовы переспать. Мы прочитали диалог вслух, чтобы вспомнить, о чем там шла речь. Матильда читала за Марию, Жером — за Вальтера. Я слушал их, занимаясь приготовлением кофе.

— Что вы об этом думаете?

— Их можно заставить пережить Четверть Часа Искренности, как вы считаете?

В комнату, прихрамывая, входит Тристан. Прежде чем растянуться на диване, он внимательно всматривается в наши застывшие силуэты, освещенные настольными лампами.

— Такое никогда не пройдет, — говорит Жером.

— Для домохозяек, любительниц телемагазина еще сойдет, — замечает Луи, — но нужно учесть, что в это время детвора собирается в школу.

— Скажите честно, какая фраза может сильнее травмировать восьмилетнего ребенка: «О, Спектор, я приказываю тебе рассеять вирус, пожирающий мозг землян» или «Я всегда мечтала почувствовать запах мужчины, смешанный с запахом ванили»? — интересуется Матильда.

Разумеется, Сегюре скажет, что вторая. Не потому ли, что она травмирует самого Сегюре?

— А если бы спонсором сериала был продавец ванильного мыла? В конце концов, не стоит брезговать никакими средствами, если хочешь продать товар. По всей стране запускается реклама ванили, чей запах обладает возбуждающим эффектом и сводит с ума женщин. Вы можете представить себе метро, благоухающее ванилью в часы пик?

— Марко, тебе пора ложиться спать.

Мы единодушно решаем сохранить эту сцену, хотя и не сомневаемся, что потом нам за нее влетит.

Уже три часа ночи, и Луи предлагает подвезти нас на машине, но Матильда предпочитает пройтись пешком.

— Мне нужно проветрить мозги, иначе я ни за что не усну.

Я предлагаю немного проводить ее. Нельзя упустить возможность прогуляться на рассвете по Парижу под руку с красивой женщиной. Вот так романтизм берет верх над моей сексуальной неудовлетворенностью. Мы поднимаемся по авеню де Турвиль, направляясь к Дому инвалидов.

Тема для разговора у меня наготове, сейчас идеальный момент проконсультироваться у специалиста.

— Ваша гипотеза о том, что вам бросили вызов, не слишком удачна. Чтобы так поступить, нужно быть менее жизнерадостной, чем ваша Шарлотта. Исчезнув, она дает вам шанс. Но давайте разберемся по порядку.

Матильда с удовольствием играет роль семейного консультанта. И ее слова звучат убедительно.

— Вызов первый: Шарлотта хочет, чтобы вы разобрались в причине ее ухода, однако не дает ни малейшей подсказки. Вы размышляли над этим?

До головной боли. Как только я ложусь в нашу постель, то начинаю ломать голову, какую же совершил ошибку. Единственный правдоподобный ответ отнюдь не в пользу Шарлотты: она не смогла смириться с тем, что я наконец-то осуществил свою мечту и стал сценаристом.

— У меня есть роман на эту тему, — объясняет Матильда, — поэтому я имею полное право сказать: такая трактовка излишне психологична. Если верить вашему описанию, Шарлотта — полная противоположность женщине-наседке, боящейся, что ее подрастающий сын в один прекрасный день улетит на своих крыльях. Как и большинство из нас, она предпочитает бабочку куколке. Перейдем ко второму пункту.

Матильда действует так же решительно, как санитар на поле битвы.

— Она бросает вам вызов: попробуйте прожить без нее.

В этом вся Шарлотта! Считать себя незаменимой! И все только потому, что я однажды попросил ее выйти за меня замуж! Не знаю, что на меня тогда нашло. Мы как раз вышли из кинотеатра, где смотрели «Доктора Живаго». Было лето, мы пошли домой пешком, купив по бутылке пива. Неожиданно на улице Пети-Карро я попросил ее стать моей женой. У меня перед глазами все еще стоял последний эпизод фильма: Омар Шариф падает замертво, так и не сумев догнать свою ничего не заметившую Лару. Глупо, конечно, но я подумал, что женитьба — гарантия против подобного инфаркта. Не растерявшись, Шарлотта тут же ответила: «Ловлю тебя на слове»! Но мы так и не попали к мэру из-за дурацкой выписки из свидетельства о рождении, которую я не удосужился получить. Я всегда терпеть не мог «Доктора Живаго». Любимого фильма Шарлотты. Как только я смог прожить шесть лет с женщиной, которая обожает «Доктора Живаго»?

— В романе «Та, которая ждет» я подробно описала, к чему приводит исчезновение одного из любовников. Это история несчастной в любви женщины, инсценировавшей свою смерть. В результате у бросившего ее мужчины возникает ощущение невыносимой утраты. Чем больше проходит времени, тем больше их любовь кажется ему образцом совершенства. Пока время играет на нее, но как долго это будет продолжаться? Ведь он может забыть ее! Чтобы не погубить все дело, она вынуждена устроить за ним слежку.

Мы огибаем Дом инвалидов и выходим на площадь. Сколько влюбленных во всем мире мечтают в этот момент очутиться в Париже?

— Ваша Шарлотта совсем не такая, но и она надеется, что не слишком длительная разлука усилит ее очарование. Теперь перейдем к третьему вызову, самому главному. Как ее найти?

Я знаю, что сейчас не могу терять время, пытаясь разобраться в капризах и душевных порывах какой-то барышни, будь она даже девушкой моей мечты. «Сага» — прежде всего.

— Почему бы нам вчетвером не устроить сеанс мозговой атаки, как говорит Жером? Думаю, мы сумели бы обнаружить вашу красавицу гораздо быстрее, чем бригада частных детективов. Найти таинственно исчезнувшую любимую — разве это не прекрасный сюжет для фильма, заслуживающий, чтобы над ним поработали сверхурочно?

Еще немного — и я расцеловал бы ее прямо где стоял, недалеко от моста Александра III. Мне так нужно было поговорить о Шарлотте! И я никогда бы не смог найти лучшего собеседника. Обычно такая романтическая страсть, как у меня, встречается разве что в кино или в одном из любовных романов, которые всю жизнь писала Матильда.

— Вы не обидитесь, если я признаюсь, что не прочел ни одного романа, выпущенного издательством «Феникс»?

— Зачем терять время на чтение? Тем более на «розовые» романы.

— Однажды я из любопытства открыл один из них. Но в списке опубликованных издательством книг вашего имени не было.

С ее губ срывается хитроватый смешок. Она перегибается через парапет и смотрит, как течет Сена.

— С такой фамилией, как Пеллерен, я бы за всю жизнь не продала и десятка книг.

Мы идем дальше быстрее, чем мне хотелось бы. Похоже, что упоминание о ее прошлой жизни рассеяло все очарование этой ночи. Она опирается на мою руку и делает несколько бальных па. Я не вижу в этом жесте ничего, кроме проявления доверия.

— Восемь писательниц, появившихся на свет благодаря мне, сочиняли романы для одного мужчины.

Мы проходим мимо Гран-Пале, и она рассказывает мне о своем дебюте в женской литературе, о встрече с Виктором Эбраром, ставшим ее наставником, и о создании издательства «Феникс». К тому времени, когда мы оказываемся на Елисейских полях, я уже знаю все, что произошло за двадцать лет ее жизни. Двадцать лет страданий и преданности негодяю, выбросившему ее, как сломанную игрушку.

— Хотите, я набью ему морду?

Она немного грустно улыбается. Наверное, я похож на вечно опаздывающего и не слишком надежного рыцаря.

— Вы прелесть, Марко, но мне не хотелось бы, чтобы вы его искалечили. Он должен быть в форме, чтобы перенести то, что я собираюсь с ним сделать.

— У вас уже есть идея?

— Пока очень смутная. Господин Мститель дал мне весьма ценный совет.

Теперь понятно, почему Матильда предпочитает завтракать наедине с Жеромом.

— Несмотря ни на что, я должна отдать должное Виктору. Если бы не он, я никогда бы не познакомилась с вашей троицей. И никогда бы не написала ни строчки. Недавно я подсчитала: 9600 страниц, посвященных любви. Первую половину своей жизни я провела в теоретических изысканиях, и теперь у меня появилось твердое намерение применить их на практике.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я собираюсь вести себя так, как вели себя героини моих романов: любить, спать с мужчинами, изменять. И я не собираюсь больше страдать, часами просиживая перед молчащим телефоном и глупо мечтая о счастье.

Спать с мужчинами... Знала бы она, что ее духи вот уже полтора месяца возбуждают мою чувственность! Достаточно было бы одной искренней фразы, одной-единственной. Но искренние фразы невозможны в реальной жизни.

— Не представляю, что вы способны кому-то изменить, Матильда.

Проходя мимо Сен-Филипп-дю-Руль, она смотрит на меня со сдержанным огорчением, и я чувствую себя так, словно меня вот-вот отругают. Совершенно случайно я задел ее за живое, а для нее это очень важно.

— Измена?.. Но, Марко... Измена... Это вся моя жизнь!

Всего-навсего.

— Измена — эпицентр любви. То, что придает страсть законной любви и повышает ценность любимого. Измена — самый щекотливый вопрос в семейной жизни, как ад в Библии. То, что заставляет людей стремиться к недостижимому. Вы же знаете, что глубина чувств у всех у нас разная. Есть люди более одаренные, чем другие.

— Ваша теория потрясающе аморальна...

— Ничего подобного. Во всяком случае, мне бы не хотелось, чтобы это выглядело так. Послушайте внимательно речи тех, кто так рьяно отстаивает верность. Вы уловите в них нотки страха, может быть, даже крик неудовлетворенности. Но в любом случае вы почувствуете, что они смирились со своей участью.

Лично я сейчас чувствую, что она горячая, как уголь. Стоит мне подуть на нее, как она совсем раскалится.

— Это всего лишь слово. Измена... Вам не кажется, что оно звучит очень красиво? Я даже посвятила ей одну из своих книг.

— Что?

— Если когда-нибудь вам попадется роман «Полуночная фуга», прочтите посвящение на первой странице. Там написано: «За измену и благодаря измене. Кто сказал, что самые красивые слова не обозначают самые красивые вещи?»

— Вы совершенно ненормальная, но в этом ваше очарование.

— У вас не кружится голова, когда вы думаете об измене?

Я ничего не отвечаю. Фонари на улице Фобур-Сент-Оноре бросают красивые отблески на ее лицо.

— Именно это заставило меня начать писать любовные романы. Вы можете назвать более волнующие истории?

— Что касается любви с первого взгляда, то с этим еще можно согласиться, но большинство связей — это все же на восемьдесят процентов постельные истории, извините за такое обобщение.

— Вы кажетесь мне слишком самоуверенным, молодой человек. Все мужчины на свете были когда-то влюблены в соседку, недоступную сотрудницу, жену приятеля или в продавщицу из книжного магазина. Что же касается того, что вы называете постельными историями, то мне известны такие, которые заканчивались страстной любовью, а вот большинство законных супругов предпочитают со временем находить развлечения на стороне.

Черт возьми... Ведь она пытается втолковать мне, что существование Шарлотты ее ничуть не смущает.

— Но вы, несомненно, правы, Марко. Я наверняка свихнулась, если нахожу романтичными телефонные разговоры вполголоса, встречи в гостиничных номерах во второй половине дня, невероятные алиби, вымышленные имена, предательские духи. И все же каждый час, который удается урвать и провести с любимым человеком, уже небольшая победа. А самая короткая из любовных ночей — триумф.

Нам этого не нужно, Матильда, вы живете всего лишь в трехстах метрах отсюда, а меня никто не ждет.

— Возьмите, к примеру, Жерома. Что его больше всего привлекает в идее насилия?

— Месть?

— Вот именно. Он считает, что месть — обратная сторона насилия, а я считаю, что измена — обратная сторона любви.

— Вы загнали меня в тупик, Матильда. Наверное, я недостаточно сентиментален или не слишком злопамятен, чтобы уловить вашу мысль.

— В основе измены и мести лежит страсть. Пламя, в котором смешались наши злые и добрые намерения. Гордость и желание в одном костре. Две непреодолимые силы, толкающие нас в одну и ту же пропасть — любви к самому себе.

Неужели я с самого начала ошибся в Матильде? Куколка, которую мы с Жеромом представляли мирно живущей в своем гнездышке, не имеет ничего общего с этой страстной натурой, у которой в сердце бушует огонь.

Я спрашиваю ее, что такое боль. Боль, которая пожирает тебя так же, как и желание.

— ...Боль? Та, которую чувствуешь, кусая до крови руку и представляя, как любимое существо трахается в новой позе с другим?

— Да, именно такая боль.

— Если ваша выходка заставляет кого-то страдать, это значит, что вы недостойны жить.

Словно разгневавшись, она ускоряет шаг, заходит в ворота, набирает код на замке, машет на прощание мне рукой и исчезает в подъезде.

По дороге домой у меня появляется ощущение, что я открыл для себя что-то новое.

— Ну что, разве параноики не более тонко воспринимают действительность?

— Такое письмо ни в коем случае не должно попасть в руки Сегюре, — говорит Луи. — Он тут же помчится в Вильжюиф, чтобы заключить с этими типами контракт, и нам придется распрощаться с «Сагой».

— Что меня смущает в случае с паранойей, — заявляет Жером, — так это страх, с которым к ней относятся. Хотелось бы обратить такую подозрительность в шутку.

Вообще-то, умственная деятельность сценариста мало чем отличается от умственной деятельности параноика. Оба — специалисты в области предположений, оба проводят время, прогнозируя события, воображая худшее и видя жуткие драмы за происшествиями, кажущимися безобидными всем остальным людям. Оба должны уметь отвечать на любые вопросы и предвидеть реакцию собеседника, чтобы не попасться в ловушку. Если мы избежим тюрьмы, то после «Саги» можем вполне оказаться в психушке.

Это письмо присоединится к другим — теперь уже почти вся стена похожа на белую мозаику. Иногда я смотрю на эти письма, чтобы убедиться в том, что мы работаем не только для себя. Возможно, мне на улице встречаются люди, мучающиеся вопросами: кто же окажется тайным поклонником Марии Френель, примкнет ли Камилла к организации Педро Менендеса, чтобы стать террористкой. Еще немного, и я начну завидовать тому, что они могут спокойно ждать продолжения.

Мы только что закончили 60-ю серию. Мне удалось протолкнуть в ней историю о последней мании Фреда — помочь самым обездоленным. Накормив голодных, он решил обеспечить светом тех, у кого нет электричества. Для этого Фред придумал очень простую систему превращения мускульной энергии в электрическую. Исходное сырье? Усилия тысяч любителей спорта, занимающихся в гимнастических залах и спортивных клубах. При малейшем движении на гимнастических снарядах, при поднятии тяжестей выделяется некоторое количество внутренней энергии, которая преобразуется в электрическую и подается в дома тех, где нет света. Бодибилдинг и аэробика переживают второе рождение.

Уже полдень, и Жером предлагает нам спуститься в бистро и съесть по порции телячьей головы под соусом грибиш[7].

— Мне нужно похудеть, — говорит Матильда. — Я набрала несколько лишних килограммов липозы и поэтому остаюсь работать.

— Работа над сценарием — единственная работа в мире, которую можно делать стоя, лежа, сидя перед экраном телевизора или уплетая телячью голову под соусом грибиш.

Спустя десять минут Жером больше не твердит о телячьей голове под соусом грибиш, потому что уплетает эту самую голову под соусом грибиш. Старик заказал дежурное блюдо, и я последовал его примеру.

— Вы еще не думали об убийце? — спрашивает он.

— О ком?

— О таинственном убийце, который наводит ужас на остальных героев. В каждом сериале есть убийца. Все задаются вопросом, кто же он, и в конце концов начинают подозревать друг друга.

Жером проглатывает кусок телятины и поднимает палец.

— Убийцы — это по моей части. Если хотите, можно придумать убийцу, но только совершенно необычного. Какого еще никто не видел.

— ...Но о каком мечтает каждая женщина, — вставляет Матильда. — Убийца, который мстит за все наши мелкие ежедневные унижения. Убийца, достойный того, чтобы стать выше закона. Современный городской Робин Гуд.

— Только не это! Только не правдолюбец! Мы же сказали: убийца. Настоящий убийца.

— Тогда... Наемный убийца?

— Нет. Наш убийца не будет убивать за деньги, он выше этого.

— Психопат? Серийный убийца? Маньяк?

— Почему маньяк? Почему бы, наоборот, не уравновешенный тип.

— И кого же он будет убивать?

— Почему обязательно «он»?

— Ладно, пусть это будет барышня.

— Почему женщина?

— Если это не мужчина и не женщина, я умываю руки.

— Мальчишка?

— Ну нет...

— Почему обязательно человек?

— Собака?

— Уже было.

— Ласка, землеройка, страус... вам еще не осточертело?

— Почему обязательно живое существо?

— Привидение?

— Бог?

— Робот?

— Вирус?

— Инопланетянин?

— ...

— Понятие.

— Что?

— Что ты понимаешь под понятием?

— Идею, принцип, состояние духа, что угодно...

— Ты знаешь много понятий, которые убивают?

— Фанатизм, расизм, тоталитаризм...

— Капитализм, прогресс...

— И множество других.

— Дайте мне неделю, — просит Жером.

Большую часть обеденного перерыва я разглядывал официантку. Сексуальное воздержание иногда вызывает ощущение легкого опьянения: все женщины кажутся желанными, а любые уголки — пригодными для секса. Но я сразу же перестал пялиться на официантку, когда заметил через два столика от моего трех новых посетительниц. Три подруги по работе — спешащие, болтающие, смеющиеся. Три обычные женщины. Впрочем, похоже, они давно забыли, что они женщины, хотя каждая из них заслуживает того, чтобы ей об этом напомнили.

По дороге из кафе я разглядывал всех встречных женщин. И мне хотелось крикнуть каждой из них: «Я здесь!»

Я вернулся в контору, рассчитывая, что окажусь в безопасности, но именно там меня ожидала угроза.

Откуда в нашем коридоре такая лавина блондинок?

Я услышал зов джунглей и увидел тысячи гордых красавиц, сжигающих все на своем пути, двигающихся как пантеры, давно забывшие вкус крови. Нимфы, озаряющие все вокруг своей красотой и выставившие напоказ, словно боевые медали, свои груди. Было поздно хвататься за оружие, оставалось лишь спрятаться и следить за ними издали.

— А, это идет набор актрис для «Тривиального», — объяснил Старик, усаживаясь перед монитором.

— Но ведь такие женщины не встречаются в обычной жизни, — сказал Жером.

— Никогда не понимала, как такие девицы могут нравиться мужчинам, — бросила Матильда. — А что вы скажете, Марко?

Мы еще пили по первой чашке кофе, когда раздалось жужжание факса. В такое раннее время это мог быть только Сегюре.

«Как вам должно быть известно, вчера утром передавали 45-ю серию. Если хоть кто-нибудь из вас смотрел ее, он может засвидетельствовать перед тремя остальными, что пресловутая сцена «объяснения» между Марией и Вальтером была снята точно так, как написана, со всеми эротическими подробностями. Мне хотелось бы, чтобы вы поняли, как дорого могут обойтись всем нам подобные сочинения, даже если этим утром у нас был самый высокий рейтинг. Чтобы оправдать ожидания зрителей (от которых с каждым днем приходит все больше и больше писем), я в настоящее время работаю над перечнем замечаний, чтобы определить точное место «Саги» и, соответственно, рамки, за которые нельзя выходить. Сколько раз я настаивал, чтобы мы наконец раскрыли, кто такой таинственный поклонник Марии? После сцены с засорившейся раковиной (!!!) это стало первейшей необходимостью. Я ожидаю соответствующий эпизод в ближайшие дни. К тому же я больше не могу идти на уступки, касающиеся отдельных сцен, которые не одобряются некоторыми руководителями канала. Я имею в виду прежде всего странный эпизод в той же 45-й серии, когда Камилла рассказывает о своем мистическом кризе (???). Подобное «отклонение сюжета» совершенно не соответствует общему тону сериала и особенно характеру Камиллы. Буду честен до конца и скажу, что нахожу текст довольно слабым и несколько вычурным. Вы приучили нас к лучшему.

Пользуясь случаем, сообщаю, что мы начинаем повторную трансляцию сериала в ближайший понедельник в 12 часов 30 минут. Двадцатишестиминутный формат кажется нам наиболее удобным для сети вещания.

Не забывайте, что главное — сохранить дух команды».

Торжественным жестом Старик отправляет послание в корзину для мусора.

— Сегюре явно не понял, что такое искренние фразы. Если бы у него хватило мужества рискнуть на Четверть Часа Искренности, он бы обошелся двумя строчками: «Сага» движется по накатанным рельсам, поэтому ничего не меняйте. Если удастся, сделайте хуже. Я уже ничего не понимаю».

Как он осмелился написать: «Сколько раз я настаивал, чтобы МЫ наконец раскрыли, кто такой таинственный поклонник Марии»?

Разрываясь между нами и публикой, Сегюре скоро свернет себе шею, и я первый стану тому свидетелем. Кстати, «мистический криз», о котором он упоминает, ни о чем мне не говорит. Старик сдержанно ухмыляется.

— Сцена с пастырем? Я думал, что, как и вы, никто не обратит на нее внимания.

Мы перемещаемся к дивану, на котором Тристан мирно досматривает утренние сны. Жером берет верхнюю кассету из стопки. Он ежедневно добросовестно записывает каждую серию «Саги». Старик останавливает кассету в нужном месте.

— Я напомню вам, что случилось с Камиллой, иначе вы ничего не поймете. Бедная девочка не может найти смысла ни в своей жизни, ни в своей смерти. Она решает поговорить об этом с первым встречным пастырем.

— Почему с пастырем?

— А почему не с ним?

— Но ведь эта девчонка НЕ ВЕРИТ в Бога.

— Вот именно.

Появляется изображение. Камилла сидит в правом углу, пастырь — напротив нее, возле старой каменной стены. Актеру, который играет пастыря, лет пятьдесят, он кажется необычайно серьезным и внушает доверие.

— Вы давно думаете о самоубийстве?

— Не знаю... Да... давно...

— Вы были у врача? У вас все в порядке со здоровьем?

— Да.

Зловещее молчание. Пастырь подносит скрещенные руки к лицу, но не для того, чтобы помолиться, а чтобы собраться с духом и заговорить.

— Четыре года назад умерла моя жена. Я очень любил ее. Мне казалось, что жизнь моя кончена. Смерть меня не пугала. Ничто не удерживало меня в этом мире. И все же я жил. Не ради себя, а ради людей. В молодости у меня были большие мечты и амбиции. Я ничего не знал о зле. Когда я принял сан, то был наивным как ребенок. Потом все пошло очень быстро. Шла война в Испании, и меня назначили в Лиссабоне капелланом на военный корабль. Я перестал что-либо видеть. Что-либо понимать. Отказывался воспринимать действительность. Мой Бог и я жили в замкнутом мире. Видите, как пастырь я ничего не стою.

Мы с Жеромом ограничиваемся взглядами. Старик слушает как-то отстраненно, словно знает диалог наизусть. Удастся ли ему когда-нибудь избавиться от тоски по своей жене?

— ...Я глупо верил в какого-то доброго Бога. Бога-отца, который любит всех нас и, прежде всего, меня. Вы понимаете, как я ужасно ошибался? Я был таким эгоистом, таким трусом... Я просто не мог быть хорошим пастырем. Вы можете представить мои молитвы и моего такого удобного и отзывчивого Бога? Когда же я рассказывал Ему о том, что творится вокруг, он становился отвратительным. Богом-пауком, чудовищем. Поэтому я ограждал Его от прихожан. Держал подальше от жизни. Только жена могла видеть моего Бога...

Кадр не меняется. Тип выдает свой монолог, оставаясь в том же плане.

— Она поддерживала меня, вселяла уверенность, заполняла пустоту...

Молчание.

Неожиданно Камилла, смущенная, встает.

— Мне нужно идти.

— Нет! Я должен объяснить вам, почему так много говорю о себе! Должен объяснить, какой я жалкий тип! Нищий духом!

— Я ухожу, иначе моя семья начнет беспокоиться.

— Еще минутку!

Лицо Камиллы крупным планом. Она в нерешительности, не знает, что делать: уйти или остаться. Она не может остаться, но и не в состоянии уйти.

— Мы должны поговорить спокойно. Я выражаюсь недостаточно ясно. Но все происходит в моей голове. Даже если Бога не существует, это не имеет значения. Потому что у жизни есть смысл. А смерть — это всего лишь отделение души от тела. Жестокость людей, их одиночество, их страхи — все это объяснимо! Очевидно! В страдании нет смысла! Творца не существует! Спасителя нет! Нет идеи, ничего нет!

Молчание.

Лицо Камиллы становится таким же серьезным, как и лицо ее собеседника. Словно он подтвердил все, о чем она думала и сама. Она уходит. Камера крупным планом показывает лицо оставшегося в одиночестве пастыря.

— Господи... Почему Ты покинул меня?

Следующий эпизод переносит нас в гостиную Френелей, где Брюно мило болтает с Милдред, обгладывая куриную ножку. Старик останавливает кассету.

— Неплохо, — говорит Жером, как и я, сбитый с толку. — Это совершенно не то, что мне нравится, однако довольно мило.

— Похоже на Хичкока, — добавляю я. — Есть драматизм, тревожное ожидание. Невольно задаешься вопросом: сможет ли пастырь за три минуты доказать, что Бог существует. И вдруг поворот на сто восемьдесят градусов — сам пастырь предстает в образе бунтаря.

— Я понимаю неудовольствие Сегюре, — вступает в разговор Матильда, — но какого дьявола он считает, что текст...

— «Слабый и немного вычурный»? — ухмыляется Старик. — Когда — я думаю, что это диалог между Гуннаром Бьёрнстрандом и Максом фон Сюдовом из «Причастия» Ингмара Бергмана... Надо же, «слабый и вычурный»!

— Только не говори, что списал диалог!

— Списал. Не мог отказать себе в маленьком удовольствии.

— Вы не видели этот фильм? Пожалуй, он самый странный из всех, что я знаю. Мы прокручивали его с Маэстро по нескольку раз подряд, когда во время работы нас тоже охватывали сомнения. Вы только представьте подобное саморазоблачение: пастырь, один в церкви, пытается отречься от своей веры. Вроде бы, ничего существенного, но в действительности это то, что я называю сценарной необходимостью. В фильме расстроенный Макс фон Сюдов приходит к Бьёрнстранду. И знаете зачем? Он прочитал статью, где говорится, что китайцы приобрели Бомбу. А это народ, которому нечего терять.

— И что потом?

— После беседы с пастырем Макс фон Сюдов идет на берег реки и пускает себе пулю в лоб.

— Это можно понять.

— Ингрид Тулин безумно влюблена в пастыря, но он презирает ее, потому что у нее на руках экзема. Когда она молится, он с трудом сдерживает позывы к рвоте.

— И чем все кончается?

— Он служит мессу в пустой церкви.

Молчание.

Недоуменное молчание.

— Что на тебя нашло, Луи?

— Вам не кажется заманчивым запустить Бергмана в восемь утра тысячам еще не совсем проснувшихся зрителей. Разве у них нет права посмотреть Бергмана? Обычно такие фильмы крутят после полуночи, когда большинство людей спит сном праведника.

— Больше всего тебе показалось заманчивым поиздеваться над Сегюре и руководителями канала.

Вместо ответа Луи кривится, как старая провинившаяся обезьяна.

— А если кто-нибудь заметит это? Какой-нибудь чокнутый киноман?

— Он воспримет это как дань уважения Бергману. В конце концов, во всем виноват Сегюре и его шефы. Не нужно было позволять нам делать все, что угодно.

Впервые у меня появляется странное ощущение, что я занимаюсь опасной профессией. Похожей на терроризм. Действительно, чем мы отличаемся от типов, считающих себя вправе швырять бомбы в невинных людей?

Вчера я поймал себя на том, что думаю о ней в прошедшем времени.

Я сказал себе: «Шарлотта терпеть не могла драмы...»

Действительно, она ненавидела драмы. Обычно девушки считают, что нет ничего надежнее ссоры, чтобы убедиться в том, что тебя любят. Шарлотта, наоборот, переставала уважать человека, если он в ее присутствии повышал голос. Я никогда не видел ее плачущей. Даже в тот день, когда она почистила два килограмма лука, чтобы приготовить провансальскую пиццу. Уверен, ее просто не научили плакать, когда она была маленькой. Не представляю, где она сейчас находится. Может, мы расстались уже навсегда?

Или она иногда смотрит «Сагу», чтобы иметь хоть какие-то новости обо мне?

С тех пор как утром стали повторно показывать «Сагу», в моей бесцветной жизни многое изменилось. Словно телевидение решило продемонстрировать мне свое могущество. Мама часто звонит мне с работы, и я слышу, как коллеги засыпают ее вопросами, на которые я не способен ответить: «Прикончит ли Брюно Существо, чтобы вновь завладеть Милдред?», «Что было в завещании Сержа Френеля и почему он исчез?», «Куда следует обратиться, чтобы сдать липозу для оказания помощи странам третьего мира?»

Нам пришлось поменять бистро, хозяин которого знал, что мы — сценаристы «Саги», и поэтому обед обычно заканчивался настоящим допросом. Мои соседи по площадке — парочка моего возраста — постоянно бросают в мой почтовый ящик записки. «Это гениально — «язык влюбленных», мы решили перейти на него! В то же время мы не в восторге от иллюзиониста, его намерения слишком очевидны, что порочит его как мага! Целуем».

Словно случайно, люди, которых я давно не видал, стали напоминать о себе. Шеф нашего канала захотел пригласить нас на обед, но у Старика хватило нахальства заявить, что мы завалены работой. Никто не осмелился возразить.

Скоро уже девять вечера. Матильда и Луи ушли домой, Тристан отправился к своему приятелю-монтажеру, а Жером уговорил меня остаться, чтобы посмотреть «Рокки-1». С пивом и сэндвичами, как в дежурном отделении полиции. Мы никого не ждем, как вдруг замечаем, что по полутемному коридору бродит какая-то маленькая женщина. Она прижимается лбом к стеклянной двери и замечает нас.

Ее лицо кажется мне знакомым. Жером считает, что у нее назначена поздняя встреча с Линой, и машет ей рукой в направлении «Примы». Однако она открывает дверь в нашу комнату.

— Месье... Луи Станик?

— Он ушел. Вам что-нибудь нужно?

— Я ищу группу сценаристов сериала «Сага». Конечно, я должна была договориться о встрече заранее, но мне сказали, что здесь всегда можно кого-нибудь застать.

— Мой друг Марко и я работаем сегодня в ночную смену. Только никому не говорите, что мы смотрим телевизор в рабочее время. Как вас зовут?

— Элизабет Pea.

— ...

— Вы лучше знаете меня как Марию Френель.

Мадам Пластырь! Мадам Пластырь собственной персоной! Один метр шестьдесят пять сантиметров ростом, карие глаза, сногсшибательная улыбка. Это она! У нас!

— Простите. Мы не привыкли видеть актеров не на телеэкране.

Я пододвигаю ей стул. Она садится и с любопытством оглядывается. Мы предлагаем ей чашечку кофе. Ну кто бы смог узнать ее в этих джинсах, свисающем до колен свитере, с распущенными волосами, падающими на плечи. В жизни она выглядит лет на десять моложе, чем мать семейства, которую играет в сериале.

— И кто же из вас меня создал?

Кто, кроме сценариста, может ответить «я» на столь приятный вопрос?

— Все действующие лица «Саги» появились на свет в результате нашей совместной работы и не принадлежат ни одному из авторов.

Молчание.

Какой-то странный визит.

— Для нас, актеров, вы — настоящая загадка. Я часто спрашивала у Сегюре, можно ли встретиться с вами, но он всегда отвечал, что вы очень малообщительные люди, прячущиеся в башне из слоновой кости.

— Технократия в действии, — объясняет Жером. — Разделяй и властвуй. Сегюре уверен, что если будет возводить преграды между людьми, то сможет управлять ими.

Я, наверное, ответил бы точно так же, но нельзя не признать, что ни у одного из нас четверых ни разу не появилось желание поприсутствовать на съемках. Словно это было уже не нашим делом.

— По правде говоря, мы все немного теряемся, когда приходит очередная часть сценария. Никогда не угадаешь, куда вас занесет воображение. Одни шутят, а у других поджилки трясутся от страха. Признаюсь, я иногда играю сцену, не понимая, что вы хотели в ней сказать. Надеюсь, вы не чувствуете себя слишком обманутыми.

У кого из нас двоих повернется язык, чтобы признаться, что в последнее время мы смотрим сериал разве что для того, чтобы освежить в памяти тот или иной момент. Сегодня утром, к примеру, мне пришлось быстро прокрутить последнюю серию, чтобы вспомнить, какого цвета волосы у Брюно. Это было связано с игрой слов, которую я обязательно хотел вставить в сценарий. Брюно, Милдред, Вальтер и другие персонажи существуют только в нашем воображении и на наших жестких дисках. Луи следит, чтобы всякие неурядицы не мешали игре нашего воображения и свободе творчества. Все, что происходит со сценарием после того, как он покидает нашу комнату, нас совершенно не интересует. Только такой ценой мы еще можем получить некоторое удовольствие от написания двенадцати последних, предусмотренных контрактом серий.

— Если бы вы знали, какие драмы иногда разыгрываются на площадке. Как-то мы играли с Александром...

— С кем?

— Это актер, играющий Вальтера. Сцена, где я падаю в его объятия! Позволю себе заметить, что удовольствие было ниже среднего. Попробуйте понять, почему ему потребовалось столько времени, чтобы сказать: «Мария, в ваших глазах есть что-то порочное, что сводит меня с ума»! И попробуйте убедить себя, что мужчина, от которого несет жасмином, на самом деле пахнет ванилью, чем вызывает у вас эротические фантазии...

И точно! У нее в глазах действительно есть что-то порочное! Именно поэтому Вальтеру было так трудно сказать ей об этом.

— Или возьмите Жессику, девочку, которая играет Камиллу. Вы ее так напугали манией самоубийства, что она действительно свихнулась и с каждым днем сходит с ума все больше.

Я прошу ее рассказать подробнее.

— Камилла постоянно на грани того, чтобы пустить себе пулю в лоб, и Жессика чувствует, что рано или поздно она исполнит свою угрозу. Поставьте себя на ее место. Разве это не ужасно — быть на грани самоубийства в течение нескольких месяцев?

— Успокойте ее, она останется в живых и даже превратится в национальную героиню.

Элизабет так улыбается, что сразу хочется в нее влюбиться. Я бы дорого дал, чтобы увидеть, какие у нее ноги, но ее джинсы не оставляют на это никакой надежды. Я даю себе слово, что специально напишу для нее жаркую сцену, где она будет танцевать обнаженной при дневном свете. Раз это единственная возможность увидеть ее ноги. А пока она не говорит, зачем пришла. Похоже, хочет сохранить мотивы своего визита в тайне. Краем глаза я вижу, что на экране пошли заглавные титры «Рокки», но без звука. На сэндвичах застывает майонез.

— Так или иначе, но я хочу поблагодарить вас за то, что вы создали Марию. Если бы я с ней не встретилась, в моей судьбе все осталось бы по-прежнему. Это была удивительная встреча.

Здесь что-то не так. Вряд ли она явилась сюда для того, чтобы выразить нам свою благодарность. Да и говорит она о своей роли, словно о подруге, которую только что похоронила.

— Может, устроить вам с Вальтером небольшое свадебное путешествие? — предлагает Жером. — Вы вдвоем, без детей, на одну-две серии?

Она чувствует, что Жером искренен и расплывается в улыбке, но ее мысли где-то далеко.

— Я пришла попросить вас, чтобы вы убрали Марию.

— ...

— Не обязательно убивать ее. Это было бы слишком. Просто сделайте так, чтобы она... исчезла.

Чувствуется, что она тщательно выбирала эти словечки — «убрать», «исчезла».

Жером повторяет их раз десять на разные лады, пытаясь понять, что за ними скрывается.

Неловким жестом она открывает сумочку, достает из нее рукопись и протягивает ее нам с таким видом, словно это Ветхий Завет. Рукопись называется «Лучшее в ней» и принадлежит какому-то Гансу Кёнигу. Кажется, нас ожидают крупные неприятности.

— Это первый фильм молодого немецкого режиссера. Он видел одну из серий «Саги» и хочет дать мне главную роль. Прочтите, и вы поймете. Нужно быть сумасшедшей, чтобы согласиться, но я буду выглядеть еще более сумасшедшей, если откажусь.

— «Сага» скоро закончится, вы освободитесь через два месяца. Ваш маленький Орсон Уэллс вполне может подождать.

— В Дюссельдорфе уже начались съемки. Пока он снимает все сцены без главной героини, но если я немедленно не дам согласия, он отдаст эту роль другой актрисе.

Для нее — это сказка, а для нас — кошмар. Ликвидировать Марию — все равно что вырвать единственный оставшийся во рту здоровый зуб. Я спрашиваю, что об этом думает Сегюре.

— Он ни о чем не знает. Сегюре — сволочь, а его канал финансирует этот фильм Ганса. Ему достаточно поднять трубку, чтобы помешать мне получить эту роль.

И в довершение всего она внезапно разражается слезами. Настоящими слезами. Я беру салфетки, в которые были завернуты сэндвичи, и протягиваю ей.

— Не поддавайся на эти штучки, Марко! Черт возьми, это же комедиантка! Ее профессия — рыдать по команде! Мадам Пластырь слишком хитра и хочет не запятнавшись выйти из сериала, поскольку вообразила себя Марлен Дитрих! Все они готовы перешагнуть через твой труп, лишь бы приобрести известность.

Не знаю, кто прав. Тристан, самый незаметный человек в мире, входит в комнату и ковыляет к своему дивану, не обращая ни на кого внимания. Через несколько секунд он выпрямляется и кричит, вытаращив глаза:

— Мадам Пластырь?

Рыдания нашей гостьи достигают апогея. Раздраженный таким шумом, я снимаю трубку и набираю номер.

— Алло? Да, я знаю, что сейчас поздно, но у нас срочное дело.

Через час наш штаб в полном сборе. Матильда и Луи очень быстро сообразили, в чем дело. Странно, но они даже не пытаются возражать против отъезда Элизабет Pea в Германию. Матильда находит это безумно романтичным, а Луи признается, что на ее месте, не задумываясь, тоже бросил бы сериал ради фильма. Жером, раздраженный таким проявлением сочувствия, надувшись сидит в своем углу. Pea в ожидании приговора скорчилась на стуле с чашкой кофе в руке и наброшенным на плечи пледом. Вряд ли бы она выглядела более убедительно, если бы я попросил ее сыграть жертву кораблекрушения. Поскольку все пришли к согласию, Жером просит, чтобы ему разрешили убрать Марию. Он собирается придумать садиста, который будет пытать ее с применением разных острых предметов, пока не наступит смерть. Эта идея не слишком нравится Старику, но Жером упорствует.

— А если она отравится газом, и в результате взорвется все здание? Или выбросится из окна? Или... ее переедет асфальтовый каток, как у Текса Эвери?

Элизабет Pea пожимает плечами и вытаскивает очередную салфетку из пакета, который я стащил из конторы «Примы».

— Кто-нибудь помнит сериал «Пейтон Плейс»? — спрашивает Старик.

«Пейтон Плейс». Одно название действует на меня как услада. Старый черно-белый американский сериал с такими актерами, как Райан О’Нил и Миа Фэрроу, ставшими впоследствии знаменитостями. Как же там звали главную героиню?..

— Эллисон! — восклицает Тристан, ничего не упускающий из разговора. — Она исчезла в одной из серий, и никто так и не узнал почему.

Нет, узнать все же удалось, но гораздо позднее. На Эллисон держался весь сюжет, но все пошло кувырком, когда Миа Фэрроу встретила Фрэнка Синатру, игравшего на соседней площадке. Никого не предупредив, актриса собрала манатки и отправилась вслед за ним. Элизабет Pea далеко не первая.

— И как же выпутались сценаристы? — спрашивает Матильда.

Застигнутые врасплох, они придумали черт знает что. Эллисон исчезает ночью в лесу, все жители деревни отправляются на ее поиски и как-то утром находят какую-то молодую дикарку, потерявшую память и смутно похожую на Эллисон. Кто она? Откуда пришла? Известна ли ей тайна исчезновения Эллисон? Или она и есть Эллисон? Весь мир задавался этими вопросами, но так как сценаристы не смогли дать внятных ответов, сериал постепенно истощился.

— Нужно учиться на ошибках наших предшественников, — говорит Старик. — Мы не будем убивать Марию, но ее исчезновение не должно внести сумбур в повествование. Завтра я отправлюсь к Сегюре и объясню, что сериал только выиграет, если Мария внезапно исчезнет. Что там собираются снимать завтра, Элизабет?

— Сцену, когда Милдред сообщает Марии, что у нее будет ребенок от Существа.

— Когда вы хотите уехать?

— У меня самолет в субботу, утром.

— Суббота, утро! — вопит Жером. — У нас остается всего сорок восемь часов! Эта красотка свихнулась!

Луи считает, что сорока восьми часов вполне достаточно. Если написать эпизод сегодня ночью, то его вполне можно отснять завтра. Сегюре не раз заставлял нас все менять в последнюю минуту. У Элизабет должно сложиться совсем иное представление о команде сценаристов «Саги». Луи ожидает от нас предложений.

— Она отправляется в Африку с грузом липозы.

— Встречает Бога вместо Камиллы, которая никак не может его найти, и уходит в монастырь.

— Или отправляется на поиски своего якобы покойного мужа, который, может быть, жив.

Матильда предлагает самый простой и самый действенный вариант: Мария уезжает с любимым мужчиной, вот и все. Но им не может быть ни Фред, ни Вальтер, ни любое другое действующее лицо, необходимое для продолжения сериала.

— А если это самый подходящий момент, чтобы ввести на сцену тайного поклонника Марии? — спрашивает Жером.

— Потрясающе! — восклицает Старик. — Это должно понравиться Сегюре, который уже несколько недель донимает нас. В конце концов, мне тоже интересно, кто этот тип. Чья это была идея?

Матильда поднимает руку, словно провинившаяся школьница.

— Значит, вы единственный человек, знающий, кто скрывается под маской тайного поклонника?

— Беда в том, что у меня нет ни малейшего представления об этом.

— Что-что?

Я так и думал! Тайный поклонник — это абстракция, нечто среднее между арлезианкой и снежным человеком.

— Вы все такие странные... Вначале у меня были кое-какие соображения, но потом все серьезно запуталось. Вы постоянно твердили: «Оставьте этого тайного поклонника, мы разберемся с ним позже», «Это связано с тайным поклонником, мы не будем сейчас раскрывать его личность», «Еще придет время вывести на сцену тайного поклонника». В итоге он превратился в привычного персонажа, в «постоянный фон», как говорил Сартр.

— А чем он занимается, черт возьми! Никто не думал о том, чем он занимается? — восклицает Луи.

— Матильда права. Мы все пользовались им, когда возникала необходимость, — говорит Жером. — Он был идеален, пока являлся абстрактным персонажем.

— Мне кажется...

— Я сама должна найти выход из этой ситуации, — говорит Матильда. — Просижу здесь всю ночь, но завтра утром и Сегюре, и вся Франция узнают, что Мария наконец нашла свое счастье. Элизабет сможет спокойно уехать.

Мы все аплодируем ей.

Первые утренние лучи проникают через окно. Я распахиваю его и порыв свежего воздуха врывается в комнату. Жером спит, его брат беспрерывно переключает каналы. Элизабет и Старик прошептались всю ночь, чтобы не мешать Матильде, которая все еще набирает на клавиатуре, не замечая, что уже начинается новый день. Я готовлю всем кофе.

— Подумать только, что я ухожу из сериала в тот момент, когда вот-вот стану звездой, — вздыхает Pea.

— Что вы имеете в виду?

— Разве Сегюре не говорил вам? Они собираются показывать «Сагу» в самое смотрибельное время.

— В девятнадцать тридцать? Как раз перед новостями?

Луи ошеломлен. Видимо, этот подлец Сегюре здорово злится на нас, если никогда не сообщает о своих планах. Жером открывает глаза. Кажется, он узнает нас, хотя совершенно забыл, почему мы еще торчим здесь в такое время.

— Кто говорил о лучшем смотрибельном времени?

Матильда гасит свою сигариллу, делает глоток кофе и нажимает на клавишу, включающую принтер. Почти незаметный жест, который, однако, обрывает все разговоры. Я первый спрашиваю, кто же этот тип, из-за которого мы провели бессонную ночь.

Матильда томно потягивается, сияющая, как после ночи любви.

— Тайный поклонник?

Мы поздравляем друг друга. Старик говорит, что должен сходить домой и принять душ, прежде чем отправляться на схватку с Сегюре. Он договаривается с Элизабет о встрече на съемочной площадке и советует ей разыграть полнейшую невинность, когда Сегюре, терзаемый угрызениями совести, сообщит ей о том, что она уволена. Матильда, безумно усталая, говорит, что хочет пойти домой пешком. И одна. Старик предлагает подвезти меня до дома. Жером протягивает руку Элизабет в знак примирения, и она просит больше никогда не называть ее «Мадам Пластырь». Жером обещает. Она целует его на прощание.

По дороге домой мы с Луи молчим, глядя на разбивающиеся о лобовое стекло капли дождя. Потом он говорит:

— Мы с Маэстро всегда мечтали написать историю, в которой нет никаких драм. Не немой фильм, а историю без слов. Только рассказы о счастье. Действие должно происходить в мире, достигшем вершины развития, где никто никому не приносит страданий. Приключения безмятежных людей.

Я сажусь в автобус, которым обычно езжу на работу. Через несколько остановок какая-то женщина выходит, и никто не претендует на освободившееся место. Я занимаю его и оказываюсь рядом с небольшой компанией, не обращающей на меня никакого внимания.

— Ну и наломала же Милдред вчера дров!

— Ты имеешь в виду ее встречу с частным детективом?

— Черт побери! Парень говорит, что знает прошлое Существа, а она выставляет его вон! Мало того, уничтожает все свидетельства и даже не хочет узнать, кто этот дикарь, от которого она ждет ребенка!

— А ведь такая умная девушка...

— Скажу вам, эта история с террористом и Камиллой плохо кончится.

— Я тоже давно твержу об этом. А Рене не верит.

— Знаете, что хуже всего? Моя дочурка Селина, которой нет еще и двенадцати, решила поступать на философский. Она влюблена в Камиллу и хочет во всем ей подражать.

— А моя жена, как только увидит Вальтера, сразу начинает вздыхать.

— Это чтобы тебя подразнить, Жан-Пьер.

— Имей в виду, я бы на твоем месте поостерегся. С тех пор как Мария уехала, ему необходима подружка.

— Она бы не смогла жить с человеком, который постоянно поддает.

Вот и моя остановка. У выхода — две подружки-школьницы.

— Так ты обо всем догадалась, Эвелин?

— Еще бы, похудев, она похорошела и влюбилась в Фреда.

«Сагу» так и не стали показывать перед вечерними новостями, как обещали. По решению какого-то высокого начальства сериал идет теперь по четвергам в двадцать часов сорок минут. В самое лучшее смотрибельное время, как они говорят. Двенадцать последних серий будут показывать по одной в неделю. При таком ритме последняя серия выйдет двадцать первого июня. Мы все с нетерпением ждем наступления лета.

В газетном киоске покупаю «Ле Нувель Экономист». Он понадобится мне для работы над диалогом между Фредом и миллиардером из Гонконга. Нужно выискать подходящие термины, так как я ничего не смыслю в мире финансов. Я должен обратить на это больше внимания, так как уверен, что мой банкир городит всякую чушь о дурацкой игре на бирже. Он просто одержим ею. Может, я тоже стану богатым. Не знаю.

— Мсье Марко, я поспорил с приятелями, что бывшая жена Вальтера появится на свадьбе Джонаса. Скажите, я прав? Ну хоть намекните...

С тех пор как этот парень из газетного киоска увидел в каком-то журнале мою фотографию, он стал для меня идеальным пресс-атташе. Я отвечаю, что он может удвоить ставку. Совершенно счастливый, он разворачивает передо мной «Теленеделю», показывая пальцем на рекламный вкладыш в форме звезды: «Тест. Вы Каллахэн или Френель?» Кроме того, разыгрываются билеты для желающих поприсутствовать на съемках. Жессика — малышка, играющая Камиллу — позирует на обложке журнала «VSD». Под фотографией, на которой она снята в бикини, подпись: «Камилла вновь пробудила во мне вкус к жизни». Жессику трудно узнать. Я даже не подозревал, что у нее такая грудь. Киоскер спрашивает, какова она в обычной жизни, и я честно отвечаю, что никогда ее не видел.

Сверху доносится пронзительный крик... Поднимаю голову. Матильда, свесившись из окна нашей конторы, энергично жестикулирует. Она хочет, чтобы я купил для нее все дурацкие журналы с фотографиями задниц звезд и пышных свадеб. Несмотря на все мое уважение к Матильде, не могу понять, что привлекательного она находит в сплетнях о сливках общества, когда они уже давно никого не волнуют. «Это мой тайный сад! Это мой тайный сад!» Она упрямо твердит эти слова, когда мы с Жеромом пытаемся расколоть ее. Этот тайный сад представляется мне порядком запущенным, полным диких цветов и неискоренимых сорняков. Хотя, вполне возможно, что она черпает там вдохновение для работы над «Сагой». Даже не поздоровавшись со мной, Матильда набрасывается на журналы и достает большую общую тетрадь, куда она вклеивает вырезанные фотографии и статьи. И этой женщине скоро исполнится сорок лет!

Жером потягивает кофе, просматривая сегодняшнюю почту. Когда он натыкается на забавное или оригинальное письмо, то зачитывает его вслух. Сегюре еще не появлялся. У него вошло в привычку приходить к нам утром по пятницам, чтобы сообщить о результатах последнего рейтинга и о новых указаниях, касающихся «Саги». Это не человек, а неиссякаемый гейзер директив. Он говорит о целях и смысле сериала, о рейтинге и даже о рыночных долях, что мне нужно объяснять на пальцах, так как я в этом слабо разбираюсь. Испытывая и волнение, и гордость, он объяснил мне, что «Сага» по рейтингу обошла фильм, показанный в воскресенье вечером. На следующей неделе она дала фору чемпионату Европы по футболу. Сегюре уже продал сериал всей Европе, а теперь и американцы заинтересовались приобретением прав на создание своей версии «Саги». Они собираются сделать все наоборот: типичная французская семья Френелей поселяется рядом с квартирой Каллахэнов. Съемки будут проходить в Лос-Анджелесе, и упоминание об этом городе заставляет меня и Жерома размечтаться. Лос-Анджелес... Мы представляем «Сагу» под американским соусом: солнце, небоскребы, кинозвезды, грохочущая музыка, блондинка с силиконовой грудью, играющая Камиллу, взрывы, трюки каскадеров и так далее! Даже то, что рассказывает Сегюре, уже достаточно впечатляюще, но я все же не в состоянии оценить истинный успех сериала. И поэтому пытаюсь представить девятнадцать миллионов зрителей, которые не в силах оторваться от происходящего на экране. Я пытаюсь представить их всех, тесно прижавшихся друг к другу в бесконечном пространстве, с взглядами, устремленными в звездное небо, где каждый персонаж достигает размеров Большой Медведицы, а каждая серия транслируется далеко за пределы Млечного Пути. Но это видение быстро улетучивается, как только Сегюре замолкает. Он стал влиятельным лицом на канале, не говоря о бабках, которые теперь загребает. Он — чудо-продюсер французского телевидения, киногений, объединивший «животрепещущие темы и ультрамодерн, усложненность задач и молниеносность исполнения». Он дает интервью так же часто, как и актеры сериала; какой-то «негр» пишет за него книгу («Сага» или «Кино на пороге нового тысячелетия»), его приглашают на семинары в разные страны, где просят раскрыть тысячам профессионалов секреты постановки сериалов. Сегюре — король везде, где ни появляется.

Везде.

Только не на тридцати пяти квадратных метрах нашей комнаты, где нам хватает нескольких минут, чтобы у него появилось непреодолимое желание побыстрее смыться. Впрочем, Сегюре каждый раз держит удар. Он забивает нам голову своими теориями и чем больше старается выглядеть убедительным, тем больше его речь наполняется пафосом. Он считает себя Христофором Колумбом, покоряющим новый мир, хотя в действительности он всего лишь бравый маленький юнга, драющий палубу «Титаника». Сейчас девять утра и минут через десять нас ждет новая встреча с ним.

— Да, Матильда, я видел в витрине книжного магазина одну из ваших книг. Знаете, что на обложке под вашей фотографией стоит надпись: «Принадлежит перу автора «Саги»?»

— Он переиздал, не предупредив меня, двенадцать книг из серии об Эксель Синклер.

Этот мерзавец Виктор, ее бывший издатель, конечно же не упустил возможности сделать подобную рекламу. После успеха «Саги» господин вспомнил, что Матильда когда-то отдала ему свою душу.

— Он приглашает меня пообедать, но я еще не готова.

— Не готова к чему? К тому, чтобы этот негодяй в энный раз надул вас? Вы что, совсем ослепли?

Похоже, я поспешил с выводом, так как Жером и Матильда обмениваются заговорщическими взглядами. Все ясно, Господин Мститель уже выступил консультантом по этому делу.

— Успокойтесь, Марко, любовь действительно сделала меня слепой, но не полной дурой. В любом случае, это переиздание предоставит новый шанс Эксель Синклер.

— А какая она, Эксель Синклер?

— Сложная натура, из тех, кто стремится ничем не омрачить свое счастье.

— А вот и он! — восклицает Жером и прячется за монитором при виде Сегюре.

Пора по местам, сейчас начнется перекличка. Сегюре входит с сосредоточенным видом, снимает пальто и ставит на край стола бутылку с минеральной водой. Жером уже приготовился к спектаклю. Сегюре косо поглядывает в сторону Тристана, спящего сном праведника. Он не осмеливается ничего сказать, но мы чувствуем, что за все эти месяцы он так и не привык к привидению, сутками валяющемуся перед телевизором на диване. Сегюре приветствует нас, чтобы наконец нарушить молчание.

— Хотите знать вчерашние результаты?

Если соблюдать ритуал, то мы должны ответить утвердительно.

— 67 процентов — акции и 38 — аудитория. Во время президентских выборов последний опрос перед вторым туром показал только 31 процент. Речь не о том, чтобы мы с вами поняли этот феномен. Руководство канала решило создать что-то вроде следственной комиссии, — главным образом из социологов, — чтобы найти ответ. Если даже мы его не получим, в сериале больше, чем когда-либо, должна сохраняться логичность. Я знаю, что та свобода, которой вы сумели воспользоваться, когда писали сериал, сыграла большую роль в его сегодняшнем успехе. Я даже признаю, что, несмотря на наши расхождения, вы были правы, сохраняя верность поставленным целям. Все руководство канала и я, в том числе, благодарим вас за это. Не скажу ничего нового, если напомню, что осталось двенадцать серий в девяностоминутном формате, которые должны быть показаны до начала летних отпусков. Небольшая комедия положений, созданная из того, что было под рукой, и запущенная в октябре месяце, больше не существует. «Сага» — не просто самая дорогостоящая из всех французских постановок, — сейчас я руковожу командой из восьмидесяти пяти человек и имею почти неограниченный бюджет, — но и, прежде всего, дело государственной важности.

— Государственной важности, вы совершенно правы, — прерывает его Старик. — Кажется, в палате депутатов кто-то сказал с трибуны: «Ваш законопроект не выдержал бы Четверти Часа Искренности».

— И теперь весь народ забавляется, — говорит Жером. — «Канар аншене» пишет, что на профсоюзных сборищах особым шиком считается вставлять в выступление искренние фразы. Наступает конец эре дубового языка.

— Это дело государственной важности, — продолжает Сегюре, который, как и все крупные шишки, не любит, когда его перебивают. — И это обязывает нас добиваться продукции, ориентированной на согласие и сотрудничество, продукции, которая объединяет. Вот именно, объ-еди-ня-ет! Один из аспектов вашей задачи, который вы с каким-то злорадством оставляете в стороне.

Вот уж чего мы никогда не делали!

Старик с удрученным видом подносит руку ко лбу и закрывает глаза. Матильда, чувствующая себя намного непринужденнее, читает украдкой статью о венецианском дворце, который приобрела какая-то принцесса, обожающая загорать в одних трусиках. Объ-еди-нять?.. Мы с Жеромом обмениваемся коротким телепатическим диалогом.

— Слушай, парень, что это значит: объ-еди-нять?

— Это значит, что истории, которые мы придумываем, должны нравиться всем.

— Такое возможно?

— Это как в лагерях. Военнопленных во время войны заставляли жрать всякое дерьмо. И начальник лагеря говорил: «Не давайте им ничего другого, они и так все съедят до крошки».

— И не смейте мне возражать! До сих пор вы думали о своем удовольствии. А о домохозяйке из Вара вы подумали? Домохозяйке из Вара, которая должна кормить семью и бороться с кризисом и которая позволяет себе лишь минутную передышку, чтобы посмотреть сериал. Скажите мне, какое ей дело до переживаний пастыря, который больше не верит в Бога? И до Эдипова комплекса Камиллы? Разве ей это о чем-то говорит? Или возьмите рабочего из Рубе, который в один прекрасный день поцеловал закрытые ворота своего завода. Телевизор для него — единственная отдушина, единственное, что его поддерживает. Вместо того чтобы смотреть шоу, он оказывает нам доверие и выбирает «Сагу», и что же ему предлагают? Антителевизионную тираду, не оставляющую никаких сомнений: этот ящик следует выбросить в окошко! Демагогические речи и к тому же устаревшие. А рыбак из Кемпера... О, я едва осмеливаюсь упомянуть о нем. Его вы с самого начала занесли в черный список. Чего он только не пережил: вначале призывы к анархии, потом к разгулу. Все это ведет нас прямиком к пышным похоронам Морали. Вот что я хотел сказать. Указания руководства каналом ясны: отныне, еще до съемок, каждый кусок сценария будет просматриваться и одобряться комиссией. Знаю, что подобная формулировка слишком резка, и я попытаюсь смягчить ее, но попрошу и вас, со своей стороны, подумать немного о других.

Он выпивает залпом полбутылки воды. Явно один из приемов дипломированного администратора. Говорят, их учат разным хитроумным трюкам, чтобы держать в узде небольшие группы людей; даже незначительный жест имеет определенный смысл.

Он ждет несколько секунд, скрестив на груди руки и меря нас взглядом.

Никто не реагирует. Мы сражены. Похоже, Сегюре удивлен.

Все молчат.

Тристан поворачивается во сне на другой бок, устраиваясь поудобнее. Все молчат.

— ...Что вы на это скажете?

Все молчат.

— Луи?

— С самого начала нашей работы вы почему-то убеждены, что я своего рода лидер, а все остальные, подавленные моим авторитетом, не пытаются высказывать свое мнение. Чтобы доказать, насколько вы ошибаетесь, я предлагаю вам следующее. Каждый из нас возьмет лист бумаги и напишет все, что думает — немедленно, ничего ни с кем не обсуждая, чтобы это не повлияло на его решение.

Сегюре, понемногу утрачивая свою спесь, усаживается на стул.

Менее чем через три минуты записки готовы. Сегюре читает их с ужасающей медлительностью.

«Господин Сегюре, у вас есть сорок восемь часов, чтобы найти десять лучших парижских сценаристов. Подпишите с ними потрясающе выгодный контракт и прикажите не опускаться ниже, не знаю какого, вашего драгоценного рейтинга. Буду сидеть перед телевизором по вечерам каждый четверг до двадцать первого июня».

«Не стоит резать курицу, несущую золотые яйца, парень. Выгонишь нас — и через две серии выгонят тебя».

«Будьте добры считать настоящую записку моей просьбой об увольнении».

«Я очень дружу с домохозяйкой из Вара, она обожает наш сериал. Неужели вам никогда не говорили, что коней на переправе не меняют? Даже дворник из Национальной школы администрации знает это».

Сегюре молча встает, полный достоинства. Надевает пальто. Бросает на нас последний взгляд перед уходом.

— Когда вы, четверо жалких писак, первый раз вошли в эту комнату, то были готовы лизать мне ботинки, лишь бы получить работу. Не забывайте, что это я дал вам последний шанс. Последний.

Во второй половине дня я предлагаю посмотреть еще раз записанную накануне серию. Просто так, из чистого любопытства. Все соглашаются, хотя еще не отошли от визита Сегюре. Ни у кого больше нет желания зубоскалить, как это обычно бывало, когда на экране появлялся очередной актер. Обстановка почти торжественная, словно ты наконец признался в подлинных чувствах тому, кого до сих пор не упускал случая задеть. Пожалуй, я впервые серьезно смотрю «Сагу». На протяжении девяноста минут у меня сохраняется ощущение, что все движется, жизнь героев идет своим чередом и конец неизбежен. Я наконец осознаю, что у Вальтера действительно рак; мне нужно было увидеть эти сцены, чтобы получить доказательство: идея сработала. Актер перестал делать акцент на своем увлечении рок-н-роллом и стал играть человека, боящегося узнать результаты анализов. Доктор не решается выложить ему правду, а Вальтеру нужна искренняя фраза, одна-единственная. Мне нравится, как он ведет себя в этот момент. Узнав, что у него рак легких, он выходит на улицу, еле держась на ногах. Смотрит на прохожих. Настоящих. Режиссер позаботился о том, чтобы снять людей, идущих по улице и ни о чем не подозревающих. У одного мужчины Вальтер просит закурить. Он держит сигарету пальцами и смотрит на нее так, словно видит впервые. И он действительно держит ее впервые. Делает затяжку, кашляет, как мальчишка, затем со слабой улыбкой просит еще одну. Ему ничего не нужно говорить, на его лице можно прочесть: «Это вовсе не так уж плохо, не понимаю, почему я так долго без них обходился». Вернувшись домой, он встречает Фреда, который обещает ему найти радикальное средство от быстро прогрессирующего рака. Это будет его очередной крестовый поход.

В соседней комнате лежат, обнявшись, Милдред и Существо. В этой сцене практически тоже нет слов. Впрочем, Существо и знает-то не больше двух. Он по-прежнему обнажен, она — все такая же эффектная. Существо стягивает майку с ее плеча, приоткрывая обнаженную кожу, и утыкается в нее лицом. Милдред рассказывает стихотворение какой-то американской поэтессы, и он, разумеется, ничего не понимает. Он хватает стакан воды, но не пьет. Она кладет руку на свой уже округлившийся живот. Мне кажется, что в своей жизни я не видел ничего более трогательного. В комнате даже воздух пропитан любовью, и я не знаю, как этого удалось достичь. Несомненно, здесь есть что-то и от глубокой тоски, и от надежды, что-то такое, что Матильда пронесла в себе и что режиссеру удалось востребовать от актеров. И теперь эта странная алхимия возвращается как бумеранг сюда, на экран. Старик останавливает кассету и спрашивает у Матильды, можно ли сделать так, чтобы ребенок родился до двадцать первого июня.

— У меня мало опыта в этой области, но почему бы и нет?

— Это доставило бы большое удовольствие Сегюре.

— Иногда я не понимаю, почему именно эта парочка вызывает такую симпатию, хотя я создала столько других... Одна студентка-психолог собирается посвятить ей диссертацию. Она задает мне идиотские вопросы о влиянии друг на друга человека разумного и дикаря, о потерянном рае, разрушительном действии времени, о человеческой природе и интеллектуальном сексе. Я отвечаю, что не стоит копать так глубоко, просто мне захотелось предложить современный вариант сказки о Красавице и Чудовище, только чтобы никто не понял, кто есть кто. Это ее ужасно огорчает. Я попыталась объяснить ей, что всю жизнь рассказываю одну и ту же историю о мужчине, который встречается с женщиной и в конце концов ложится с ней в постель, но вначале они причиняют друг другу страдания и преодолевают множество социальных барьеров и табу. Сочинив историю Милдред и Существа, я просто воспользовалась редкой возможностью послать к черту всю психологию. Честно говоря, их история — это рассказ о лихорадочной, всепожирающей и неугасимой страсти. Когда я состарюсь и оглянусь на прожитые годы, то скажу: да, всего один-единственный раз за свою жизнь я описала стопроцентную чистую любовь.

На экране снова сменяются кадры. Камилла выглядит все более привлекательной. Разумеется, здесь не обошлось без Сегюре. Теперь актриса, играющая Камиллу, позирует в модных журналах и делится советами по уходу за кожей. Она успокаивает журналистов: «Нет, Камилла не покончит с собой». Сейчас мы видим ее на экране вместе с Педро Менендесом «Белым», террористом-кафкианцем, в баре какого-то роскошного отеля. Воспользовавшись моментом, когда Педро отдает приказания по телефону, она поправляет микрофон, который Джонас прикрепил ей между грудей. Она якобы принимает Менендеса за крупного экспортера. Он считает ее высокооплачиваемой девицей по вызову. Они беспечно болтают, потягивая коктейль, когда Менендес неожиданно спрашивает, приходилось ли ей видеть мертвецов.

— Почему вы об этом спрашиваете?

— Отвечайте.

— Нет, никогда не видела.

— Даже умершего дедушку, даже человека, погибшего в автокатастрофе?

— Нет.

— Жаль. Невозможно представить, что такое внутреннее спокойствие, если никогда не держал в руках мертвеца. Тем не менее, как вы знаете, я противник идеи смерти. Я считаю, что люди должны просто исчезать, испаряться, растворяться в природе.

— Пантеистское видение смерти?

Она настолько непроизвольно перебивает Менендеса, что тот не может прийти в себя от изумления. Камилла не знает, как исправить свою оплошность.

— Я забыл, что во Франции даже шлюхи имеют образование.

Он бросает быстрый взгляд на часы и говорит:

— Выбирайте: или вы идете в бар и приносите мне еще стаканчик, или садитесь рядом, чтобы я мог ласкать вашу грудь.

Взволнованная, Камилла прижимает руку к груди, где у нее спрятан микрофон, но затем все же придвигается к Педро. Тот сильно обнимает ее и прижимает к спинке сиденья. Через секунду раздается оглушительный взрыв и несколько изувеченных тел ударной волной относит в разные стороны. Камилла остается невредимой.

— Для этого взрыва я потребовал три лишних трупа, — говорит Жером.

— Тебе не на что жаловаться, еще месяц назад за такую сцену с твоей зарплаты удержали бы стоимость эластичных бинтов.

— Нам еще далеко до американских спецэффектов, но я должен признать, что взрыв выглядел впечатляюще. Они даже устроили трюк с каскадером, когда Мордекай бросается с башни.

— Мордекай? Разве мы не отправили его на тот свет в 30-й или в 31-й серии?

— Он невероятно богат. С таким состоянием можно выпутаться из любой ситуации, даже избежать смерти. Во всяком случае, никто еще не пожаловался, снова увидев его на экране.

Иногда меня мучает именно эта проблема. Что будет дальше, если Сегюре лишит нас такой безграничной свободы. Сколько всего произошло с того легендарного дня, когда он бросил: «Делайте все, что угодно!» Сегодня я сам пытаюсь найти границы дозволенного. Наверняка они существуют. Нельзя же безнаказанно нарушать законы, заражая своим безумием девятнадцать миллионов телезрителей и рассчитывая, что тебя не остановит никакая цензура. Я спросил об этом Старика. С грустью в голосе он ответил:

— Боюсь, что единственная граница — это наше воображение.

Я давно грозился сделать это. И вот наконец в последнюю серию мы ввели персонаж Бога. Настоящего Бога.

Он соответствует облику, который приписывает ему большинство верующих.

— Луи, ты считаешь, этого достаточно для описания Бога?

— Покажи-ка... Вернувшись с утренней пробежки, Брюно встречает величественного старца, облаченного в белое одеяние. Его прекрасное лицо с впалыми щеками вызывает смесь трепета и ликования... Вполне достаточно.

Лине, «охотнице за актерами», придется потрудиться, чтобы найти типа, взгляд которого вызывает смесь трепета и ликования. Даже когда искали актера на роль Существа, и ради этого ее агентов послали в Венгрию, в какую-то актерскую коммуну, сколько было шума. В конце концов, пусть Лина выпутывается, а ее эмиссары оправдывают свою зарплату.

— Кстати об актерах, — говорит Жером. — Им нужно найти девушку на роль Дюны.

— Напомни, кто такая Дюна.

— Крошка, удравшая из секты язычников. Ей лет двадцать пять-тридцать, она довольно красива, вот и все.

— Все? — спрашивает Матильда. — Двадцатипятилетняя красотка, и это все, что приходит вам в голову?

— Женщины никогда не были его коньком, — ухмыляется Тристан. — Под его внешностью скрывается робкий тип. Подростком он пытался завлекать девушек домой, обещая показать им «человека-кушетку». Помнишь ту, рыженькую?

— Мог бы и помолчать, — бурчит побагровевший Жером.

— И догадайтесь, кто изображал «человека-кушетку»?

— Когда я описываю красивого парня, — говорит Матильда, — то черпаю вдохновение в своих воспоминаниях. Им может стать как сосед по площадке, так и голливудская звезда.

— Неужели нет ни одной актрисы, которая бы тебе нравилась? Говорят, они готовы на все, лишь бы попасть в «Сагу».

— Не уверен...

— В таком случае ее нужно придумать, — предлагает Луи. — Опиши нам свой идеал женщины.

Просто удовольствие наблюдать, как Жером теребит пальцами, вперившись в свои кроссовки. И это он, кто издевается надо мной каждый раз, когда какая-нибудь девица проходит по коридору. Он, для кого женщины — услада для воина, если только сами они не Рэмбо в чулках в сеточку. Через несколько минут мы узнаем, что Жером на редкость сентиментален.

— Перестаньте на меня пялиться. Я никогда не задумывался над этим.

— Брюнетка или блондинка?

— ...

— А может рыжая? — хохоча спрашивает Тристан.

— Скорее, брюнетка. С длинными волосами, жесткими, как проволока.

— А глаза?

— ...У нее должны быть синие глаза и матовая кожа с легким медным оттенком, как у индианок, и потом...

— Что потом?

— ...Улыбка... неуловимая, как у гейши. Ноги от ушей, небольшая грудь. Тоже с медным оттенком.

— А психологический портрет?

— Очаровательная шалунья?

— Роковая женщина?

— Только не это. Каждый ее жест говорит об искренности, ее лицо — открытая книга, а смех напоминает журчание ручейка.

— У нее будут какие-нибудь пристрастия?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, не знаю... теннис, прыжки на батуте, чечетка...

— Она должна говорить на разных языках. Мне нравятся женщины, которые говорят на разных языках. По-французски говорит с небольшим акцентом. В определенных ситуациях, по неизвестной причине, переходит на японский. Иногда цитирует Шекспира. Кроме того, она должна уметь бросать бумеранг...

Луи прерывает наступившее молчание, вырывая страничку из своего блокнота.

— Кажется, я ничего не забыл. Посмотрим, сколько им понадобится времени, чтобы найти Дюну.

— Такой девушки не существует! — орет Жером.

— Лина разошлет своих агентов по всему свету, даст объявления на всех пяти континентах, но найдет ее!

Старик прав. Пока мы обладаем властью, надо ее использовать. Двадцать первого июня нас вышвырнут за дверь, но до этого мы еще им себя покажем!

— Мне сорок лет, — говорит Матильда, — то есть, мне понадобилось дожить до сорока лет, чтобы наконец найти человека, удовлетворяющего все мои капризы. Его зовут Сегюре, и я использую его на всю катушку, как это делают танцовщицы, доводящие до разорения своих любовников-банкиров.

Я наливаю всем перцовки, и мы пьем за здоровье Дюны, с которой должны вскоре познакомиться. Жером пожимает плечами, он думает, что Луи над ним издевается. Матильда смотрит на часы и первой уходит домой. Тристан берет костыли и отправляется на вечернюю прогулку в монтажную.

Луи говорит, что хотел бы составить ему компанию и посмотреть, как работает Вильям.

— Отлично, вы поможете мне открывать двери, — с улыбкой отвечает Тристан.

Они уходят. Я ищу куда-то подевавшуюся бутылку водки, Жером споласкивает стаканы. Внезапно начинает работать факс, но в такой поздний час это не сулит ничего хорошего.

— Если этот козел Сегюре снова хочет подкинуть нам работенку, то пусть катится ко всем чертям.

Жером отрывает полоску бумаги и читает текст. Я замираю, ожидая худшего.

— В студии вечеринка.

— Когда?

— Сегодня вечером.

— Как это любезно — предупреждать нас в последнюю минуту.

— Они решили приурочить день рождения Джонаса к окончанию съемок 67-й серии.

— Тебе это интересно?

— Мы же никого там не знаем. И как будем выглядеть?

Глубоко задумавшись, мы молча сидели в такси, которое везло меня домой, а Жерома — в контору.

Мы порядком накачались шампанским. Сегюре вихрем пронесся мимо, не заметив нас. Никто нас не узнал, никто не спросил, что мы тут делаем, и никто ни разу к нам не обратился.

— Девушка, что играет Эвелин, выглядит симпатягой. Стол был роскошным, шампанское отличным, а повара приготовили на горячее легкие блюда.

— Кто этот тип, который лишь сморщился, когда у него спросили, что он думает о последней серии?

— Тот, что похож на Вальтера?

— Да-да.

— Это и был Вальтер.

Перед началом пиршества я поприсутствовал на окончании съемок. Я и не подозревал, что увижу необычный балет, вальсирующие декорации и десятки кружащихся вокруг них типов. Потом забрел в настоящий музей современного искусства, полный картин и скульптур. Недавно мне захотелось устроить встречу Брюно с невестой именно в таком месте, и я даже начал придумывать ради потехи произведения. Гиперреалистическая фигура обнаженной женщины у радиатора, композиция из тарелок и фотографий Дали, пирамида из сломанных ксероксов, разорванный оранжевый лист. Я разошелся вовсю на своем компьютере, придумывая новые концепции и невероятные сочетания красок, будучи уверенным, что режиссер, не задумываясь, отправит все эти тщательные описания в мусорную корзину и купит несколько бездарных репродукций на толкучке в Сент-Уэн. Так вот! Они сделали все по моему описанию! Моя ню у радиатора — настоящее чудо! А моя пирамида из ксероксов достойна того, чтобы ее выставили в Бобуре! Оказывается, я настоящий художник! Художник!

— Ты слышал, какую они придумали игру?

— Нет.

— Они собираются пустить в продажу игру «гусёк» с персонажами «Саги».

— Шутишь.

— Ничуть. Представь себе: вы продвигаетесь на три клетки, и Милдред проверяет ваш умственный коэффициент. Если он ниже ста, вы отступаете на пять клеток. Чтобы не стать жертвой покушения Педро Менендеса, вам надо перескочить сразу через четыре клетки. И так далее.

— И ты думаешь, на этом можно заработать?

— Кто знает.

Мне понравилась речь одного из владельцев канала. Он сказал, что «Сага» — это большая семья, и стал одного за другим благодарить всех ее членов. Список был длинный, начиная с актеров главных ролей и кончая самыми мелкими техническими работниками, включая, естественно, все руководство канала. Отдельно был упомянут и наш общий отец — Ален Сегюре. И лишь ни один сценарист не был назван. Он пожелал Джонасу счастливого дня рождения и начал раздавать подарки. Это был самый большой сюрприз: коробка с четырьмя кассетами, на которых собраны первые двенадцать серий «Саги». Гром аплодисментов. Мне удалось стащить одну коробку, а вот Жерому не повезло.

— До завтра, парень.

Когда я нырнул в постель, у меня все еще шумело в голове от шампанского, и я заговорил с Шарлоттой, словно она была рядом.

— Знаешь, сегодня я ввел в сценарий Бога.

— ...?

— Я так и знал, что ты это скажешь, но представь себе, что я больше не знаю, то ли это Бог, о котором все говорят, то ли я сам Его создал.

— ...?

— Да, завтра он поговорит с Брюно. Может, Бог произносит только искренние фразы.

— ...?

— Возможно, но только не сразу. Сначала мне нужно устроить ему встречу с беднягой пастырем, который сомневается в его существовании. А что нового у тебя на работе?

Сегодня, еще до десяти часов утра, Вальтер попал в автомобильную катастрофу. Жером подошел к делу исключительно серьезно: машина врезалась в телефонную будку, три раза перевернулась в воздухе и рухнула в бассейн. Луи полагает, что Сегюре еще может согласиться на падение, но только не на гибель Вальтера. Отъезд Марии и так переполнил чашу терпения. Но Жером уперся как бык. Он готов вступить в схватку с Сегюре и всей шайкой распорядителей, если не удовлетворят его требования.

— Вальтер будет лежать в коме по меньшей мере две серии, до моего нового распоряжения. Видел бы ты вчера его рожу! С каким высокомерием в окружении почитателей он рассуждал о сценарии.

— Видите ли, ему не понравилась сцена, где он на коленях умоляет призрак Лоли не преследовать его, — вставляю я.

— Зато теперь пусть заткнется! С сегодняшнего дня будет лежать в больнице, подключенный к аппарату искусственного питания, который в любой момент можно отключить, если не принять все меры предосторожности. Пусть кто-нибудь объяснит этому козлу, что его ждет.

Это сказал Господин Мститель. А Луи, старая каналья, добавляет с ехидной ухмылкой:

— Зрители будут в восторге. Представляете, таинственный призрак бродит по больнице с ножницами в руке.

Когда мы собираемся вчетвером, то шумим намного больше, чем все болельщики на стадионе Парк-де-Прэнс. Это здорово, дух команды!

В конце дня мы позволяем себе совершенно расслабиться. С тех пор как мы пишем по шесть дней одну серию в девяносто минут, то все чаще устраиваем себе перерывы, чтобы побездельничать и посмеяться. И, конечно же, не упускаем возможности подышать свежим воздухом в небольшом сквере в конце авеню.

Солнце светит в окно.

— «Сага» умрет естественной смертью с наступлением лета, — говорит Луи, — но это не повод, чтобы следовать за ней в могилу. Что вы собираетесь делать дальше?

Он застал нас врасплох, словно до этого никто и не думал, что когда-нибудь нам придется расстаться. Но неожиданно ответы сыплются один за другим, будущее каждого из нас обрисовывается несколькими словами. Какой-то американский телеканал предложил Жерому должность «консультанта», чтобы сохранить дух французского сериала, когда начнутся съемки «Саги». Как они угадали, что из нас четверых только Жером мечтал о работе в Америке?

Если бы он захотел, то мог бы отправиться туда уже сегодня, но он предпочитает дождаться двадцать первого июня вместе с нами. Затем, если все пойдет по плану, Жером все лето проведет на какой-то вилле в Санта-Монике, где к нему будут приезжать местные Сегюре для уточнения концепции Четверти Часа Искренности (которую он уже называет High Quality Frankness).

Матильда пока выбирает между двумя проектами, один из них — сериал, показ которого планируется на будущее лето. История о любви и сексе на примере трех поколений, всего восемь серий. Обычно, когда летний сериал умеет успех, он регулярно потом повторяется, что гарантирует Матильде стабильный заработок. Кроме того, ей предлагают написать книгу по ее сценарию, то есть вернуться к роману. Когда же я спрашиваю ее о втором проекте, она сразу же, словно улитка, прячется в раковину, отвечая, что речь идет о ее тайном саде, и больше она об этом пока ничего не скажет.

Я же рассказываю о режиссере, предложившем мне поработать над сценарием его будущего фильма. Мне очень понравилась его предыдущая работа, «Игорный дом», да и перспектива писать для кино ужасно соблазнительна. На этот путь меня подталкивает и Старик.

— Кино — это уже другое занятие. Самое прекрасное из всех. Кино врезается в нашу память, а телевидение позволяет на минуту забыться. Нельзя работать в кинематографе, не будучи убежденным, что делаешь самый прекрасный фильм в мире. У этого занятия есть название — любовь.

Солнце светит в окно.

— А ты, Луи? Что будешь делать после «Саги»?

С необычайной гордостью во взгляде он сообщает, что возвращается в Италию.

— Я нужен Маэстро, а я никогда не мог ему отказать.

Восемь часов вечера. Каждый четверг в это время я ищу, куда бы податься, все равно куда, лишь бы забыть, что сейчас девятнадцать миллионов людей уставились в одну и ту же точку. Оставаться дома — невыносимо, телефон звонит беспрерывно, как только появляются первые титры. И его нельзя отключить — может позвонить Шарлотта. На работе — еще хуже, братья весь вечер торчат у Вильяма и возвращаются очень поздно. Сегодня вечером я согласился поужинать у друзей, с которыми не общался несколько месяцев. Надеюсь, семейная атмосфера подействует на меня благотворно, за мной начнут ухаживать, угощать спагетти и подливать в бокал красного вина, как это частенько бывало раньше. Может, от них я узнаю что-нибудь о Шарлотте. Но они меня ни о чем не расспрашивают. Впервые я чувствую себя холостяком.

— Немного пунша на аперитив, Марко?

Чарли и Жюльетта заботятся обо мне, словно о вернувшемся из армии сыне. Я с удовольствием болтаю о погоде, цвете занавесок и о приятном аромате кэрри, доносящемся из кухни. Беатрис и Огюст приходят с бутылкой шампанского. Пылкие объятия. Я очень давно не видел Беатрис. Она рассказывает, что теперь работает в магазине пластинок. Огюст по-прежнему возит какого-то министра. Все говорят о работе, о чьей угодно работе, только не о моей, и у меня появляется ощущение, что после нескольких месяцев ссылки я вернулся к нормальной жизни. Чарли жалуется на перегруженность классов в своем лицее, Жюльетта — на то, что совсем выбилась из сил, поскольку в их магазине проходит распродажа одежды. Как я их всех обожаю! Мне интересно все, о чем они рассказывают: о решении ректора лицея, противовзломных системах в больших магазинах, цене новой модели «сафрана» — все кажется мне занимательным. Я слушаю, задаю вопросы, иногда выражаю сочувствие. Я — весь внимание. Вот настоящие люди, живущие настоящей жизнью, и мне плевать, однообразна она, правдоподобна или реалистична. Общаясь с ними, я тоже чувствую себя нормальным, расслабляюсь, подливаю себе пунша, который слегка ударяет в голову, и начинаю вспоминать кое-какие истории из нашего прошлого, словно Шарлотта сидит вместе с нами. Жюльетта, нагнувшись, протягивает мне чашечку с орехами кешью, и я не могу удержаться, чтобы не бросить взгляд на ее декольте. Она всегда волновала меня. И мне казалось, что она готова ответить взаимностью. Я вспоминаю Филиппа, дружка Джонаса, который...

— Марко!

...А если Камилла влюбится в Менендеса? Тогда не нужно будет устраивать встречу с Филиппом, тем более, что Джонас скрывает кое-что от ФБР по его поводу.

— Эй, Марко! Вернись к нам!

— Извините, — бормочу я, доставая записную книжку, — я совершенно забыл поздравить отца с днем рождения, нужно сделать себе пометку, иначе снова забуду...

Я знаю, что будет с Камиллой... Знаю! Необходимо немедленно записать эту мысль.

Беседа возобновляется. Беатрис очень хочет завести второго ребенка, но Огюст не решается, остальные пытаются его убедить. Второй ребенок... Мы говорим о настоящей жизни! Важнейшее решение, недели надежды, месяцы беременности, суматошные приготовления, моральная и психологическая нагрузка — и все для того, чтобы на свет появился новый человек. Этот человек может надеяться в среднем на семьдесят пять лет жизни. И эта жизнь будет состоять из обычных событий, хороших и плохих. И никаких страшных тайн, никаких приключений — просто нормальная жизнь. Вот что такое рождение человека. Один только крик ребенка будет более реальным, чем весь вздор, порождаемый моим воображением.

— Вначале уложим детей, а потом сядем за стол.

— Марко, не хочешь ими заняться?

— Что?

— Не каждый вечер у нас дома сценарист. Я уже просто не знаю, что им еще рассказать, чтобы они поскорее заснули.

— Давай, придумай какую-нибудь историю! Для тебя же это пустяк.

Все четверо забавляются от души.

— Да я не умею. У меня нет никакого опыта общения с детьми.

Ну и дурацкий же у меня вид...

Меня насильно тянут в детскую. Я оказываюсь на краешке кровати, в полумраке, в компании двух белокурых малышей с широко раскрытыми глазами.

— Мы ждем тебя к закускам, — шепчет Жюльетта, закрывая за собой дверь.

Я в ловушке. Роюсь в памяти в поисках принцесс, поросят, больших злых волков и ничего не могу вспомнить. Лес? Замок? Интересует ли это современных детей? Белокурые локоны делают их похожими на ангелочков, которые только и ждут, чтобы раскрыть рты от удивления. На самом деле это свирепые существа, потрошащие плюшевых мишек, разбирающие японскую электронику, готовые к схваткам в третьем тысячелетии. Принцессы сейчас интересуют только мою приятельницу Матильду. Но, может, у меня есть еще шанс обмануть их, выдать старое за новое и не скомпрометировать себя. Я почти уверен, что эти детки пока не смотрели «Основной инстинкт».

— Я расскажу вам историю про прекрасную белокурую даму, жившую в шикарном замке на берегу моря...

Невероятно медленно закрываю за собой дверь и бесшумно спускаюсь по лестнице. Похоже, я с честью вышел из трудного положения. Шэрон Стоун превратилась в колдунью, которая сводит с ума всех, кто к ней приближается. Нож для колки льда стал волшебным кинжалом, а полицейский Майкла Дугласа — отважным рыцарем, заворожившим колдунью.

Из гостиной доносятся женские голоса. Надеюсь, я заслужил свою порцию курицы с кэрри и стаканчик красного. Лестница поскрипывает под ногами, и я стараюсь ступать очень осторожно, чтобы, не дай Бог, не разбудить уснувших детей. Тогда мне придется рассказывать им «Механический апельсин». Кажется, внизу веселье идет полным ходом.

— На этом сериале он должен был заработать кучу бабок.

— Никто так и не знает, почему исчезла Шарлотта?

— Он выглядит совсем измученным.

Я застываю на месте. Одна нога на ступеньке, другая в воздухе.

— Вы молодцы, что пригласили нас вместе с ним.

— И именно в четверг.

— Это мой единственный свободный вечер, и знаете почему? Министр остается дома, чтобы не пропустить очередную серию. Завтра утром мы будем обсуждать ее в машине.

— А вы бы видели, как сейчас продается Бах! Люди спрашивают уже не «Искусство фуги», а музыку, которая звучит в сериале. Мы даже устроили специальный стенд.

— В нашем магазине то же самое. Почти все дамы хотят такие же платья, как у Эвелин! А девчонки, подражающие Камилле, требуют куртку с бахромой в стиле семидесятых и черную ленту.

— А, помню-помню, наши бабушки носили такую на шее.

Я осторожно сажусь на последнюю ступеньку.

— У нас в лицее настоящий дурдом. Завтра утром мне потребуется минут пятнадцать, чтобы успокоить учеников. Причем старшеклассники еще хуже пятиклассников. Все желают знать свой коэффициент умственного развития и все считают себя вундеркиндами. Мне даже пришлось прочитать лекцию о сюрреализме, так как Камилла процитировала одну фразу Бретона, не помню уже какую...

— «Вы, кто не видит, подумайте о тех, кто видит».

— Этого нет в программе и мне пришлось импровизировать на ходу.

— Реклама заканчивается!

— Сделай погромче, солнышко.

— Чем он там занимается наверху?

Мне удалось незаметно взять свою куртку и бесшумно добраться до прихожей. Я закрыл за собой дверь в тот момент, когда квартиру заполонила музыка Баха.

Незнакомый запах витает в нашем бюро. Возле компьютера меня ждет завернутый в бумагу подарок. Парфюмерный набор «Сага» для мужчин: лосьон после бритья, туалетная вода, мыло, гель для душа. И все с ароматом ванили. Жером пользуется туалетной водой вместо аэрозоли, чтобы уничтожить табачный запах, на который мы давно не обращаем внимания. Потребление ванили во Франции с января этого года выросло в три раза, сообщает нам надпись на визитке, нацарапанная Сегюре. Ее добавляют в йогурт, в крабовые палочки, в мороженое и даже в жевательную резинку. Если мы будем и дальше использовать в сериале сей драгоценный аромат, никто не станет жаловаться, особенно мы, заключает Сегюре. Я задумываюсь. Неужели это я создал мир, пахнущий ванилью? Вот прекрасный пример того, что называют эффектом бабочки. Бабочка взмахивает крылышками в Токио, а на Лос-Анджелес обрушивается потоп. Ничтожная причина — разрушительные последствия. Если сегодня все импортеры, промышленники, крупные и мелкие коммерсанты потирают руки, если вся Франция благоухает одним ароматом, то все это лишь потому, что слово «жимолость» кому-то из нас показалось слишком длинным.

— Знаешь, я вчера смотрел «Сагу», — обращается ко мне Жером.

— И как?

— Слишком слащаво.

— Слащаво?

— Будь у меня «Магнум» 44-го калибра, я, не задумываясь бы, разнес вдребезги этот паршивый телевизор... Страшно недостает насилия и секса! Зрители требуют, чтобы их было больше! Американцы давно это поняли! Именно потому они опережают нас и именно потому я еду к ним.

Четверть Часа Искренности? Нет, что-то совсем противоположное. В словах Жерома горечь и бессилие, и я, кажется, понимаю, что довело его до подобного состояния.

— Посмотрите, что пользуется наибольшим успехом: кровавые сцены, секс, чуть ли не порнография. Герои — настоящие людоеды, а кинозвезды только и делают, что раздвигают ноги.

С «Сагой» у нас появилась уникальная возможность показать то, что нам хочется, но мы этим так и не воспользовались.

Пресса официально сообщила о начале съемок «Борца со смертью-2». Фантастические расходы, обилие звезд, и опять этот мерзавец Совегрэн купается в лучах славы. Сколько раз поздними вечерами Жером, как последний пьяница, рассказывал мне эту историю. Сколько ночей мы ломали голову, чтобы найти безотказный способ отомстить этому мерзавцу, используя сценарные приемы, разрабатывая интригу и неожиданный финал. Мы работали над этой проблемой так, словно зрители уже собрались в зале. Нет, Ивон Совегрэн заплатит за все. И скоро.

Луи кладет руку Жерому на плечо, стараясь его успокоить.

— Американцы уже выиграли сражение. Я просто хочу, чтобы именно ты, Жером, нанес последний удар нашему грёбаному кинематографу, который сам себе вырыл могилу. Но если там, в Америке, ты будешь иногда вспоминать, кем был здесь, среди нас, не забывай, пожалуйста, правило: количество идей никогда не заменит качества. Всегда найдется кто-то, кто пойдет дальше тебя, сделает лучше, чем ты. Но никто лучше тебя не сможет изобразить Жерома Дюрьеца. Помни об этом на своей вилле в Пэсифик Пэлисейд.

Телефонный звонок прерывает наше затянувшееся молчание. Луи снимает трубку и уединяется в углу комнаты. Жером включает компьютер, Матильда наливает себе кофе и садится просматривать почту. Я возвращаюсь к 33-й сцене 72-й серии.

Фреду так и не удалось прийти в себя после отъезда Марии. Чтобы спастись от тоски, он как одержимый работает над виртуальной реальностью, синтезом изображений и голограммами. В душе у него — ужасающая пустота. Чтобы заполнить ее, он должен воссоздать Марию. Всего-навсего.

Эта идея не дает покоя Луи с тех пор, как он заинтересовался работой Вильяма в монтажной. Он в восторге от беспредельных возможностей техники, которая в случае с «Сагой» используется на десять процентов. Кроме того, она позволяет повторно просматривать не вошедшие кадры, пробы и сцены, которые раньше не монтировались. Их можно прокрутить в обратную сторону, поменять местами, размножить. Можно переписать звуковые дорожки, диалоги и наложить на любое изображение. Луи утверждает, что подделку заметить очень трудно. «Именно техника должна быть на службе у писателей и халтурщиков». Это его главная теория. Мария может вернуться, для этого достаточно извлечь из мусорной корзины выброшенные куски пленки и наложить на них звук, чтобы получить новые диалоги из написанных ранее. Я наивно спрашиваю, зачем все это, и Жером отвечает вместо Луи:

— Ты никогда не мечтал посмотреть, как Мерилин Монро устраивает стриптиз в трех измерениях для тебя одного, в твоей комнате? Ты никогда не думал о римейке «Великолепной семерки» с Лоуренсом Оливье, Брюсом Ли, Марчелло Мастроянни, Жераром Филипом, Орсоном Уэллсом, Робертом де Ниро и Аленом Делоном? А Шекспир? Шекспир, являющийся к тебе во плоти, чтобы почитать свой сонет, когда ты хандришь?

— Я знал, что водка рано или поздно ударит тебе в голову.

— Он почти не преувеличивает, — говорит Старик. — Я умру раньше вас, но если жизнь будет продолжаться, вы еще станете свидетелями великих событий. Американцы уже возрождают кинозвезд, используя их в рекламе, что порождает проблемы деонтологии, не говоря о юридических головоломках. Как только они сумеют соединить все это с голографией, вот тогда начнется настоящий цирк! Это уже будет не тройное наложение силуэта Марии на видеокартинку, которое нас пугает, милый Марко. Вильям даже сейчас делает невероятные вещи, а что будет в третьем тысячелетии...

Возрождение Марии началось.

Чем все это закончится?

Продолжая висеть на телефоне, Старик просит Жерома сходить в агентство «Прима» за каким-то досье — он явно желает от него избавиться. Матильда, кажется, поняла, в чем дело. Лина с другого конца света жалуется, что не может найти Дюну. Но Старик не хочет ничего слышать.

— Никаких девиц из Шри Ланки, черт возьми! Нам нужна индианка из Северной Америки! Да, с кожей с медным оттенком!

По секрету он сообщает, что Лина разыскала великолепную индианку из племени шайеннов, но та не говорит по-японски.

— Об этом не может быть и речи! — бросает Матильда.

— Не может быть и речи! — рычит Старик в трубку. — Скажи своим агентам, чтобы они поторопились. Дюна нужна нам на следующей неделе!

Поздно вечером мы с Жеромом устраиваемся перед телевизором, чтобы посмотреть «После работы» Мартина Скорсезе. Поставщик доставил нам разные деликатесы, а я откупорил бутылку пинара, которая обошлась мне в стоимость переделки одной из интриг. Мы уже приготовились насладиться этим недолгим счастьем, когда в коридоре мелькнул чей-то силуэт.

— В такое время это может быть только актер.

Я жестом приглашаю незнакомца войти, но он лишь едва просовывает голову в приоткрытую дверь. Я тут же узнаю его, но не могу вспомнить настоящее имя, для меня он всегда был Вальтером.

— Мне сказали, что...

— Да, это здесь.

Актер держится совсем не так прямо, как на том легендарном празднестве, где он так рисовался. Одет более скромно, а глаза не прикованы к зеркалу, которое отражает его в лучах славы. Мы знаем, почему Вальтер здесь, а он еще не догадывается, что мы это знаем. На то мы и профессионалы, чтобы узнавать раньше всех задние мысли людей. Я не такой садист, как Жером, и поэтому предлагаю гостю стул, стакан вина и улыбку. Он соглашается на все.

— Уже две серии я живу только благодаря аппарату искусственного дыхания. Друзья звонят к нам домой и спрашивают, не стало ли мне лучше. У моей жены скоро начнется депрессия. Мой портрет должен был появиться на фирменной марке одной из фирм грампластинок, но мне сообщили, что они не могут подписать контракт с человеком, находящимся в коме. Мои дети интересуются, встану ли я с больничной койки или умру.

Люди, встречающие меня на улице, с трудом удерживаются, чтобы не перекреститься.

Я испытываю некоторую неловкость, но Жерома прямо распирает от радости. На прошлой неделе мы ради хохмы решили ответить на вопросы, которые когда-то задал Прусту один журналист. На вопрос: «Какой недостаток вы считаете наиболее простительным?», Жером ответил: «Злопамятность».

— Все это еще ничего, — продолжает Вальтер. — Больше всего меня страшит странный персонаж, появившийся в 70-й серии и грозящийся перекрыть мне кислород.

Идея Луи, но Жером настоял на том, чтобы самому описать этого типа.

— Я не собираюсь морочить вам голову. Я здесь, чтобы умолять вас... умолять, у меня нет другого слова.

Даже Лоуренс Оливье не смог бы изобразить такой страх. Никаких дрожащих рук, ни капли пота, только замогильный голос и пустой взгляд. Внутренний страх. Даже Господин Мститель впечатлен и готов уступить.

— Возможно, этот тип не собирается перерезать шланг, — говорит он. — Вам не стоит доводить себя до такого состояния.

— Хотел бы я видеть вас в моем положении! С кислородной маской на лице, принужденный к молчанию... Беззащитный. Если вы уберете этого типа, я сделаю все, что вы захотите! Все!

Мне достаточно одного взгляда, чтобы понять: Жером на него больше не злится.

Чистосердечное раскаяние — и Господин Мститель первым готов все забыть. Он медленно провожает Вальтера до дверей.

— Успокойте свою семью, мы навсегда избавим вас от злодея. Считайте, что вы вне опасности. И потом, кто знает, может, вы раньше выйдете из комы, чем предполагалось.

— ...Правда?

— Мы способны на чудо.

— От имени всех моих родных, спасибо!

Мы смотрим, как он выходит из здания в темную ночь. Жерому не хочется злословить по этому поводу, мне тоже. Я наполняю стаканы, он включает кассету.

— Что это у вас такие мрачные физиономии?

Луи вырывает из рук Жерома письмо.

Сегодня утром, не обратив внимания на фамилию на конверте, я машинально распечатал письмо, адресованное Луи. Сейчас он долго читает эти несколько строчек. Никто не верит его небрежной усмешке.

— Надо показать его полиции, Луи.

— Они опять устроят мне допрос, который ничего не даст. Это уже не первое письмо.

Письмо отпечатано на лазерном принтере, каких тысячи, да и текст не содержит ничего нового.

— Но он угрожает вам смертью, — говорит Матильда. — Луи, доставьте мне удовольствие, отправляйтесь немедленно и без разговоров в комиссариат.

— Мерзавец, написавший это письмо, не имеет никакого отношения ни ко мне, ни к смерти Лизы. Это психически больной человек, читающий слишком много газет. Вам не кажется странным, что он появился в тот момент, когда «Сага» добилась успеха?

— Похоже, что он хорошо информирован.

— Это все из-за того придурка-актера, который дал интервью.

Луи никогда не называет его по имени, только «актером».

Если бы Лизу увел наемный убийца, бухгалтер или мануальный терапевт, Луи никогда бы не проявил столько презрения. Поскольку Матильда продолжает настаивать на том, что нужно предупредить полицию, он уходит в плохом настроении, держа в одной руке письмо, а в другой — плащ. Мы молча беремся за работу, словно реальный мир внезапно обрушился на нас. Из-за того, что мы постоянно скрываемся за стенами вымысла, в мире, где являемся абсолютными хозяевами, мир реальный кажется нам невероятно далеким. И диким. Он не подчиняется никакой логике, никаким законам драматургии. С точки зрения правдоподобия реальность не вызывает никакого доверия, но никто ничего не делает, чтобы хоть что-то изменить в ней. Нужно, наверное, специально подобрать сценаристов, чтобы они придумали нашу будущую историю.

Тем не менее...

Учитывая то, что я способен сейчас родить, я только ускорю приближение хаоса. Даже не знаю, граничит ли то, что я пишу, с абсурдом или просто с бредом. Матильда и Жером иногда задаются вопросом, не поехала ли у меня крыша. Старику нравится все, что я пишу. Он считает, что «Сага» должна нестись на всех парусах, преодолевать сумасшедшие бури и в один из июньских вечеров оказаться в порту назначения. Если то, что я пишу, зависит лишь от границ моего воображения, то я со злорадным удовлетворением раздвигаю их, чтобы они не мешали мне действовать. В трех последних сериях у меня появлялся и говорил сам Бог, я воссоздал пропавшую героиню и всерьез подумываю высадить на Землю нескольких инопланетян. Это будут не зеленые человечки с огромными глазами и антеннами на макушке, а существа, похожие на людей, ничуть не страшнее, чем обычный человек с улицы. Мои инопланетяне будут добродушными и человечными. Старик находит эту идею слишком экстравагантной и даже рискованной. Но, как всегда, одобряет ее. «Больше у нас никогда не будет такой свободы», — не устает повторять он.

Оказывается, владыки мира сего тоже способны проливать слезы. Очевидно, сказывается накопившаяся усталость. Я открыл шкаф, чтобы достать чистую рубашку, и неожиданно громко разрыдался, просто так, сам не знаю почему. Через несколько минут я успокоился, глубоко вздохнул и все снова стало нормальным. На моем автоответчике мигает цифра 41, это сегодняшний урожай звонков. Я прослушиваю сообщения на тот случай, если Шарлотта решила за хорошее поведение смягчить мне наказание. Но на пленке ее голоса нет.

Как всегда вечером по четвергам не знаю, чем заняться. Мне не хочется оставаться дома, но и не хочется видеть людей, которые будут говорить со мной о «Саге». Наша контора — единственное место в мире, где после работы никто не говорит о сериале. Но сегодня, в чудный весенний вечер, мне хочется побродить одному по опустевшим улицам.

Авеню Опера. Я останавливаюсь возле каждой витрины туристических агентств, предлагающих любые путевки. Остается только выбрать. Токио. Остров Маврикия. Вера-Крус. Рим. Нью-Йорк. Множество стран, где вас ждут живописные пейзажи, сказки, легенды. Однако название Осло на рекламной афише не вызывает у меня полета фантазии. Я просто представляю место, где люди живут спокойно и никогда не лгут. Место, где люди говорят «да», когда хотят сказать «да». Здания, не загораживающие панораму. Бары, где можно безопасно проводить время. Женщину, думающую только о настоящем. Чистый и светлый номер в гостинице. Может, на будущий год я туда съезжу.

Прохожу мимо касс Лувра и присаживаюсь у пирамиды.

Вдали уже закрывают вход в Тюильри.

Иду дальше вдоль Сены.

В нескольких шагах от Нового моста четверо бродяг расположились перед витриной большого магазина. Я замедляю шаг, проходя мимо них. По одному огромному телевизору демонстрируют художественный фильм, по другому — документальный, но все взгляды прикованы к тем светящимся экранам, где снуют немые персонажи «Саги». Парни отпускают непристойные шуточки, потягивая дешевое красное вино.

На улицах очень мало автомобилей.

Не могу поверить, что отчасти это из-за меня.

Сам не заметив как, оказываюсь на левом берегу Сены. Площадь Одеон словно вымерла. Только билетерши из кинотеатров прохлаждаются у рекламных щитов.

Кафе на бульваре Сен-Жермен полно людей. Захожу, чтобы выпить пива. Официант откупоривает бутылку, не сводя взгляда с экрана, и ставит ее на стойку, не глядя на меня. Мордекай только что оплатил все аттракционы на ярмарке и собирается развлекаться на них один.

В том, как он садится на карусель, которая работает для него одного, есть что-то трогательное. Тысячи разноцветных лампочек горят для него одного. Какой-то клиент, стоящий рядом со мной, замечает вполголоса:

— Все-таки здорово иметь толстый кошелек!

В следующей сцене во второй раз за весь сериал появляется Фердинанд.

— А это кто такой?

— Приятель Брюно, подопытный кролик Фреда.

Сидя в одиночестве в какой-то богемной квартире, Фердинанд пишет письмо любимой женщине. Голос за кадром.

— А кто она?

— Говорят тебе, его подружка.

— Подлей-ка нам немного «Кот-дю-рона», Рене.

— А с тобой такого не случалось?

— Как же, было.

— Чего тогда спрашиваешь...

Иду пешком до Монмартра. У владельца бензоколонки на улице Асса тоже включен маленький телевизор. Мелькают последние кадры «Саги».

Жизнь входит в обычное русло, террасы кафе заполняются людьми, машины несутся по бульвару. Пытаюсь убедить себя, что это такой же вечер, как и остальные, даже если по пути к авеню де Турвиль я слышу обрывки разговоров, знакомые имена и слова, вышедшие из-под моего пера.

Тристан, похоже, скучает в одиночестве. Мне даже вначале показалось, что он выключил телевизор. Жером пошел в магазин за сахаром. Я спрашиваю у Тристана, что он думает о последней серии.

— Ваша четверка опять меня удивила. Иногда смотришь фильм как загипнотизированный, иногда думаешь: «Это черт знает что», но никогда не скажешь, что это нудно или прогнозируемо.

Я спрашиваю, как он воспринял появление Марии, сцены с которой смонтированы из старых кадров, хотя для него это не сюрприз, поскольку он тоже присутствовал при монтаже.

— То, что это подделка, совершенно не заметно, веришь, что она действительно вернулась. Потрясающе!

Для небольшого эпизода такой трюк подходит, но мы не должны злоупотреблять этим приемом, в конце концов, зритель поймет, что к чему. Было бы идеально, если бы настоящая Элизабет согласилась приехать и сыграть одну сценку, совсем небольшую. Она могла бы стать для нас «Special guest star»[8], как говорит Жером.

— Кроме того, сериал пора завершать, — продолжает Тристан. — И завершать, пока он пользуется успехом. Было бы идиотизмом растянуть его еще на один сезон.

Об этом можно не беспокоиться, у Сегюре такая идея даже не возникала.

— Шоколад, эскимо. Я взял порцию и для тебя, Марко.

Я предлагаю Жерому позвонить Элизабет Pea, чтобы узнать, как у нее дела. Луи записал номер телефона ее отеля.

Дело обстоит следующим образом. Фред больше не может довольствоваться мимолетными приездами Марии, ему нужно видеть ее рядом, живую, дотрагиваться до нее, иначе он грозит прекратить все исследования, что означает миллиарды потерянных жизней. Как-то ненастным вечером Фред превращается в доктора Франкенштейна и создает клон своей горячо любимой невестки. Он не сумел овладеть настоящей Марией, зато теперь у него есть ее копия, которая во всем ему подчиняется. Кто из нас не мечтал о чем-либо подобном? У Элизабет появился двухдневный перерыв в съемках фильма, и она с восторгом согласилась приехать и сыграть эпизод. Только ради нас и, конечно, ради девятнадцати миллионов поклонников. Сегюре едва не расцеловал нас, узнав, что Мария возрождается из пепла. Благодаря его поддержке, мы провернули операцию за несколько дней. Даже у НАСА не получилось бы быстрее. Эпизод, продолжительностью двенадцать минут, был отснят сегодня. Фреду в его лаборатории удается клонировать женщину, которую он всегда любил. Это существо из плоти и крови, как две капли воды похожее на оригинал. Единственное отличие: новая Мария по характеру очень послушна и не строит из себя недотрогу. Едва только клон превратился в женщину, как Фред тут же заперся с ней в своей комнате, чтобы предаться безумствам, о которых мечтал столько лет. Потом он расскажет Камилле и Брюно, что Мария вернулась и они заживут вчетвером еще более счастливо, чем до появления Каллахэнов. Готов поспорить, что эта история с клонированием приведет зрителей в восторг, а журналисты используют ее как «бомбу». Не избежать, конечно, анафемы ханжей и злой критики интеллектуалов. Было бы забавно развить идею о превращении любимых существ в рабов, но у нас нет на это времени, так как Элизабет должна улететь сегодня вечером. Перед отъездом она захотела пообедать с нами.

— Съемки фильма Ганса продлятся еще три недели, а мне уже сделали новое предложение. Вы возродили меня не только в «Саге», но и вернули вкус к жизни, к моей профессии. Я больше не мадам Пластырь. Не знаю, как вас благодарить.

Она смотрит на часы, не проявляя никакой нервозности. Видя, как она смеется и двигается, Матильда, Жером, Старик и я приходим к одной и той же мысли: мы дали возможность человеку почувствовать, что такое счастье.

Однако у счастья, как известно, короткий век.

Элизабет перестает улыбаться.

— Впрочем, я знаю, как вас отблагодарить, но, можете мне поверить, я бы предпочла сделать это по-другому. С самого начала обеда я хожу вокруг да около.

Внезапно она становится похожа на врача, который консультировал Вальтера и не знал, как сообщить, что у него рак.

— Думаю, вам никто не говорил о втором сезоне «Саги».

— ...?

— Втором... Что?

— Шесть основных исполнителей уже подписали контракт о том, что будут сниматься в продолжении сериала, но все остальные пока не в курсе. Я знаю об этом, так как Сегюре предложил мне вернуться. Они набрали вторую команду сценаристов, которая будет работать все лето, и о возвращении «Саги» объявят сразу после летних отпусков. У Жессики уже есть сценарий первой серии. Могу вас заверить, что все держится в строжайшем секрете, особенно от вас. Но раз мне нужно кого-то предать, то я предпочитаю предать Сегюре. Простите меня за такую неприятную новость.

Элизабет встает, смотрит на часы и берется за чемодан.

Даже не решается нас поцеловать.

— Они вас ненавидят, всех четверых.

Повернувшись, она выходит из ресторана.

На следующий день мы прекратили работу. Пока Луи не разузнает побольше об этой истории, нам нельзя ничего предпринимать. Каждый из нас захотел пережить этот первый удар в одиночку, и я провел весь день дома, в кресле.

В нашем контракте обусловлено, что никто, кроме нас, не имеет права работать над восемьюдесятью сериями «Саги», но ничто не мешает дирекции выставить нас за дверь и запустить продолжение сериала. Как мы могли быть настолько наивны, чтобы поверить в желание Сегюре завершить «Сагу»!

Да мы самые никудышные сценаристы в мире, раз не смогли предвидеть подобного поворота событий.

Ну и кретины же мы!

Придурки!

Сами во всем виноваты!

Позвонил Старик и сказал, что ему нужен еще день. На этот раз я несколько часов подряд просидел на скамейке в сквере. Хотя я и атеист, однако поплелся в церковь, надеясь найти там немного покоя.

Вся троица уже на месте. У Тристана на ушах наушники. Старик сидит на краю стола, и мы не в силах оторвать взгляд от рукописи в его руке.

— Как ты ухитрился раздобыть ее, Луи?

— Как мелкий воришка. Поздно вечером зашел в производственный отдел, подождал, когда все разойдутся, а потом несколько часов рылся повсюду, пока не нашел дискету в столе Сегюре. Сделал копию, а дискету положил на место.

Я спрашиваю, прочитал ли он первую серию.

— Конечно, я не смог сдержаться. Сделайте себе копии, и мы поговорим об этом через час.

Мы с Жеромом закончили читать одновременно и молча стали ждать Матильду. Никому не хочется заговаривать первым.

— Не скажешь, что читается с трудом, — произносит она. — Одно очко в их пользу.

— Даже более гладко, чем у нас, — говорит Жером.

— Профессионально.

— Выверено.

— Без сбоев.

Можно сказать и так.

При чтении этой серии я понял, что кража персонажей не самое страшное, что может случиться со сценаристом. Гораздо хуже, когда кто-то другой пытается идти по твоим следам и тщетно оставаться тебе верным. То же самое, что просить прощения за ошибки, которых не совершал.

Джонас становится своего рода героем, сознательным полицейским, и в два счета отправляет Менендеса в тюрьму.

Мордекай отдает все свое состояние бездомным детям.

Существо отправляют в центр реадаптации.

У Милдред случается выкидыш, но она быстро приходит в себя и возвращается в Штаты, собираясь сделать блестящую карьеру в университете.

Вальтер излечивается от рака, а Фред отныне занимается разработкой экономичного и экологически чистого двигателя.

Камилла вновь обретает вкус к жизни. Она мечтает о ребенке от Джонаса.

Увы, не все так прекрасно в этом лучшем из миров — пока в нем еще не удалось уничтожить всех отрицательных героев (надо же все-таки положительным героям с кем-то сражаться, чтобы продлить жизнь сериалу).

Брюно становится банковским грабителем. Это трагедия для Френелей и психологическая драма для Джонаса, вынужденного охотиться за своим шурином.

Эвелин превращается в настоящую стерву. Она невероятно ревнива и всю свою энергию тратит на то, чтобы поссорить большую и дружную семью Френелей и Каллахэнов.

Переизбыток новых персонажей. Некий Тед, известный программист, общается с Милдред через Интернет. Можно предвидеть, что это будет идеальный жених. Кристина — подружка Брюно, дрянная девица, несущая несчастье — балуется героином. Кроме них, есть еще: бойкий приятель Джонаса, делающий карьеру политика; красавица-принцесса из Ганы, ищущая любовь; неудачливый крупный промышленник, страдающий бессонницей, и многие другие.

— А как вы находите диалоги?

— Диалоги?

— Они немногословны.

— Удачны.

Удачны, как выстрел из ружья, когда все остальные аргументы уже исчерпаны. От диалогов несет искусственностью, все эти люди говорят на мертвом языке — языке бесцветном, фальшивом и плоском, который выражает все, что угодно, кроме того, что нужно. Искренность превращается в наивность, а наивность — в дебильность. Любая, немного возвышенная фраза становится высокопарной, а уличный жаргон превращается чуть ли не в мат. Резкость выглядит вульгарной, нежность — слишком слащавой.

— Что вы думаете об оригинальности?

— Оригинальности?

— Трудно сказать...

Нет, вовсе не трудно. Они кастрировали боевого быка и сделали из него рабочего вола. Во время чтения меня не покидало ощущение, что авторы старательно зашлифовали все острые углы наждачной бумагой. Нет ни одной неровности, предмет настолько гладок, что выскальзывает из рук. Пытаюсь представить этих несчастных, получивших приказ: «Только не делайте то, что вам взбредет в голову! Только не делайте то, что вам взбредет в голову!» В том современном мире, который они нам показывают, никогда не было Фрейда и Маркса, его равновесие не нарушал сюрреализм, он не истекал кровью при фашизме и уж, конечно, не ввергнет нас в великий хаос в конце этого века.

Я не уверен, что наша «Сага» намного лучше, но мы хоть пытались что-то сказать.

— Больше вам нечего добавить? — спрашивает Луи.

Нет, нечего или, наоборот, слишком много. Можно кричать, что это подлость, предательство, можно разыгрывать mater dolorosa[9]. Можно переходить от возмущения к огорчению и от огорчения к презрению. Но на самом деле все испытывают отвращение.

— Юридически мы бессильны. Наши права распространяются только на серии, предусмотренные контрактом. Это моя ошибка, — говорит Луи.

— Ничего подобного. Разве кто-нибудь из нас мог предвидеть в тот день, когда мы впервые здесь встретились, что станет с «Сагой»?

В конце концов, «Сага» выполнила свою роль: помогла нам завоевать положение и даже принесла денег. Мы отлично развлеклись, и у нас появилась работа на два года вперед. Позднее, когда мы станем старыми и больными, нам достаточно будет посмотреть хоть одну серию «Саги», чтобы вспомнить часть своей юности.

— Вы снова сочтете меня сентиментальной, но больше всего мне жаль наших героев. Все, кого мы любили, станут мерзавцами.

— Можете назвать меня циником, — говорит Жером, — но попытайтесь представить, как они теперь наживутся.

— Знаю, что сойду за обычного демагога, — говорю я, — но мне больше всего жаль девятнадцать миллионов телезрителей, веривших нам до сих пор. Вы когда-нибудь видели сериал «Миссия невыполнима»?

До чего же разная реакция: от тоскливого ворчания Тристана до категорического «нет» Матильды.

— С каким напряжением я смотрел в детстве тридцать первых серий. Мне казалось, что внутри у меня все переворачивается, когда я слышал музыкальную заставку, и я бы убил отца и мать, если бы они помешали мне смотреть телевизор. Именно из-за этого сериала я и захотел стать сценаристом. И вот как-то сентябрьским вечером начали транслировать четвертую часть. Та же музыка, та же интрига, те же актеры, и в то же время все другое. Какое-то дерьмо. И никто не смог объяснить бедному мальчугану, куда пропало то волшебное зрелище, которое он считал самым прекрасным в мире. Много лет спустя я где-то прочитал, что право на сериал перекупил «Парамаунт» и, воспользовавшись тем, что постоянная команда сценаристов ушла в отпуск перед началом четвертого сезона, все изменил. Машина сломалась, хотя это не помешало им снять несколько десятков серий, о которых теперь никто не вспоминает.

Тристан аплодирует моей маленькой речи, не переставая следить за метеосводкой.

— За время своей работы я получил столько оплеух, — говорит Старик, — что теперь меня ничем нельзя пронять. Но на этот раз у меня сложилось впечатление, что мы нашли своих учителей.

— ...

— Что?

— Луи! Ты действительно считаешь, что это хорошо?

— На первый взгляд это обычный дурацкий сценарий, который и выеденного яйца не стоит. Но когда в нем обнаруживаешь хорошо замаскированную идеологическую базу, то хочется рукоплескать их гениальности.

— ...

В наших рядах воцаряется растерянность. Но Луи и не собирается шутить.

— Можно сказать, что они работают на уровне подсознания.

— Как 25-й кадр?

— Вот именно. В безобидные перипетии сюжета они заложили зачатки идей, распознать которые невозможно, но которые действуют на подсознание зрителя.

— Луи, ты свихнулся! Это от шока...

— Хотите примеры? История Кристины — чистой воды пропаганда о вреде наркотиков в наименее раздражающем виде. Новые исследования Фреда показывают, что любые экологические законы имеют свои пределы. Страдающий бессонницей промышленник — это попытка оправдать безработицу и возможность восстановить репутацию пошатнувшегося либерализма.

Мне немного трудно следить за его мыслью. Но Луи, кажется, убежден в своей правоте.

— А вы заметили, как они обыграли «дробление» населения?

— Что?

— Дробление — это явление, заключающееся в изоляции людей. Человек заказывает обеды домой, болтает с подружкой по Интернету, все время проводит у телевизора, живет как улитка в раковине, что считается чуть ли не главной добродетелью, и боится выходить из дома, так как улицы полны опасностей.

— Ты смеешься, Луи. Я не заметил ничего подобного.

— Именно этого они и добиваются, но я считал вас более проницательными. Только не говорите, что вы не оценили по достоинству типа, окончившего Институт политических наук.

Совершенно не представляю, о чем он говорит.

— Вначале я даже не понял, зачем они его ввели, но потом догадался, что его значение будет постепенно расти. За три серии из него сделали ответственного руководителя — амбициозного, но в то же время бескорыстного. Всего за три серии! И обыграли это настолько талантливо, что я позавидовал. Он обладает и чувством юмора, и небольшими недостатками, делающими его человечным, и моральными принципами — в общем, отличным парнем. Если этот персонаж был создан не для того, чтобы примирять массы с политикой властей, то остается только пожалеть об этом.

— Бред! Бред-бред-бред-бред!

Я тоже хотел бы присоединиться к Жерому и сказать, что это бред, но в примерах Луи есть что-то тревожащее. То, каким образом Сегюре пытается отобрать у нас «Сагу», не имеет ничего общего с рейтингом или большими деньгами. Давно известно, что телевидение — главное оружие власти, и нет ничего удивительного в том, что государство вмешивается в творческий процесс, когда политика уже давно никого не интересует.

— Можете считать меня параноиком, но я уверен, что на роль бывшего студента они возьмут актера, чья внешность соответствует представлению об идеальном кандидате в президенты.

Поскольку Жером продолжает считать, что Луи несет чушь, тот безжалостно наносит ему последний удар:

— Если мне скажут, что сценарий 81-й серии был написан во время последнего заседания Совета министров, я ничуть не удивлюсь.

Жером хватается за грудь, словно его пронзили стрелой, и падает навзничь на диван. Я не совсем понимаю, что ему так не нравится в доводах Луи, если не считать вполне естественных преувеличений, как у любого человека, чье воображение слишком разыгралось.

— Девятнадцать миллионов зрителей, дети мои, девятнадцать миллионов!

— С тобой мы уже ничему не удивляемся, Луи, однако слышать от тебя о государственной пропаганде, сказки о Большом брате и телевизионном оболванивании — это уже слишком! Прямо политический триллер пятидесятых годов!

— Я понял этот текст именно так и никому не навязываю свое мнение. Очевидно одно: мы породили чудовище. А будет ли оно служить теперешней власти, торговцам ванилью или спровоцирует новый кризис, не имеет значения. Из этого дерьма нам уже не выбраться.

Молчание.

Матильда, стараясь не привлекать к себе внимания, закуривает сигариллу. Взглядом она спрашивает меня, что я об этом думаю, и я гримасой отвечаю, что ничего не понимаю.

Тристан по-прежнему смотрит телевизор. Жером интересуется, что же теперь делать.

Вопрос повисает в воздухе. Нам остается только что-то придумать, поскольку это наша профессия.

Все принимаются ломать голову, словно речь идет о решающем эпизоде «Саги».

— Если у кого-нибудь есть идея...

Идея, черт возьми! Единственная идея, чтобы помочь нам выбраться из ловушки, в которую мы сами себя загнали. Идея, чтобы показать, кто на борту хозяин.

— Я кое-что придумал, — не разжимая губ, произносит Луи.

Делая вид, что ничего не случилось, мы покорно принялись за работу. Ален Сегюре, с каждым днем становящийся все доброжелательнее, попросил нас особенно тщательно сделать пять последних серий. Он хочет, чтобы конец сериала произвел фурор и навсегда остался в памяти народа. «“Сага” умрет естественной смертью, но эта смерть будет достойной!» — сказал он. И добавил, что квоты на французские постановки перевыполнены, цель достигнута и дело закрыто. Он восхищает меня своим потрясающим апломбом, своей великолепно скрываемой двурушностью. У него даже хватило наглости заявить, что если у кого-либо из нас есть предложения по поводу нового сериала, то он с удовольствием рассмотрит их во время отпуска. Думаю, следует воздать должное его скрытности: продолжение «Саги» почти готово, но узнать эту тайну намного сложнее, чем ограбить Французский банк. Даже если порой Сегюре и ведет себя как домохозяйка из Вара, он никогда не забывает о блестящем будущем, обещанном ему в Национальной школе администрации.

Чтобы удовлетворить его желания и показать, что тоже заботимся о качестве, мы изменили свой стиль работы, максимально пользуясь массой средств и временем, предоставленным в наше распоряжение. Мы исписываем в два раза больше страниц, чем нам нужно для каждой серии. Любой эпизод разрабатывается в трех-четырех вариантах, и все они снимаются, чтобы было что выбрать при монтаже.

Сегюре и Старик, трудясь рука об руку, целыми днями просиживают у Вильяма, обсуждая каждый кадр и стараясь отобрать лучший. Сегюре, удивленный тем, что вновь контролирует «Сагу», в конце концов пристрастился к творчеству. Как настоящий сценарист он теперь умеет обосновать, почему выбирает ту или иную из предлагаемых ситуаций. Например, Фред разработал новое изобретение, которое способно:

1. Спасти мир.

2. Низвергнуть его в хаос.

Сегюре склоняется к первому варианту, объясняя, что апофеоз вовсе не означает Апокалипсис. Первая ситуация приводит нас к новой альтернативе.

Чтобы спасти мир, Фред должен:

А. Пожертвовать дорогим ему существом.

Б. Заключить союз с оккультной силой, которая предоставит ему необходимые средства для исследований.

Сегюре возмущен. Пожертвовать дорогим существом? Об этом не может быть и речи! Никто бы не поступил так, чтобы спасти миллиарды неизвестных людей. Несмотря на риск, принимается вариант 2. Оккультная сила, это:

а. Сверхмогущественная политическая организация, стремящаяся усилить противоречия между Севером и Югом.

б. Секта милленаристов, которая хочет во что бы то ни стало подготовить человечество к великому хаосу 2000 года.

в. Сказочно богатый Мордекай, пытающийся придать смысл своей жизни.

г. Лобби защитников Высшей Мудрости, которое хочет навести ужас на местную власть.

д. Экономическое сообщество, тоскующее по холодной войне.

е. Объединение фанов ролевых игр, считающих Землю театральной сценой.

Во имя домохозяйки из Вара, рыбака из Кемпера и безработного из Рубе единственным приемлемым вариантом признается 3, и именно он затем снимается. Так же тщательно Сегюре проверяет и другие интриги, считая теперь, что нам повезло заниматься таким интересным делом.

76-я серия побила все рекорды по рейтингу, установленные на французском телевидении даже в те времена, когда зритель смотрел всего один канал. В эпоху, когда все превращается в культ и миф, «Сага» тоже не избежала подобных ярлыков. Еще до того, как была показана последняя серия, уже появилась книга о сериале. В ней рассказывается о нашей четверке, и хотя там нет ни слова правды, такое внимание показалось нам лестным. Помимо исторического экскурса и портретов каждого действующего лица, в книге есть глава, посвященная анализу типичного Человека «Саги». По мнению автора, благодаря «Саге» возникли «новый характер», «образ жизни» и «отношение к миру». Человек «Саги» близок всем, поэтому у него нет идеалов, и однако все его мысли могут быть выражены одной фразой: кто был ничем, тот станет всем. Он ищет в любой ситуации юмор, и это, пожалуй, лучше всего его характеризует, поскольку драмы и проблемы пробуждают в нем стремление к убийству. Однако он не переносит циников. В повседневной жизни часто исповедует сюрреалистические идеи, которые мы слишком быстро похоронили. Человек «Саги» убежден, что в конце этого века подлинно революционным может быть только счастье. Он не сторонник моногамии. Пьет много чая и умеет готовить прекрасные овощные блюда. И, разумеется, пользуется духами с запахом ванили. Я не мог не испытывать волнения при чтении этих страниц, но не представлял, стоит ли нам гордиться, что мы породили подобное детище. Возможно, в этом есть доля правды, но я всегда захожу в тупик, когда мне нужно что-нибудь анализировать или синтезировать. Так было и в детстве — на уроках французского я всегда получал 18 баллов за сочинение и 2 балла за анализ текста. Что касается «Саги», то я один из четырех типов, находящихся в самом невыгодном положении, чтобы ее оценивать.

Недели проносятся с бешеной скоростью, серии 77, 78 и 79 прошли одна за другой, и я даже не обратил на это внимания. В ожидании освобождения, которое должно наступить двадцать первого июня, я безропотно подчинил себя «Саге», начиная с того, что забыл о своей личной жизни. Шарлотта так и не откликнулась на мой призыв, хотя я не знаю, услышала ли она его? Может, она сейчас далеко, в стране, где нет телевидения, спутниковых антенн, телефона, или там, где жизнь похожа на ту, которую показывают в рекламе. Совсем недавно я даже начал молиться, чтобы она вернулась. А потом задумался, почему я так поступил? Мне показалось, что после того, как Бог стал одним из моих главных героев, у меня с ним возникла некоторая близость (я ведь очень старался, когда писал для него диалоги — Бог не может говорить лишь бы что). Я попросил его вернуть мне Шарлотту или указать путь к ней, взамен я пообещал сделать его элегантным, изящным и исключительно современным в глазах всех девятнадцати миллионов зрителей. Он бы от этого только выиграл: разве можно сравнить число его поклонников, посещающих воскресную церковь, и число моих, смотрящих сериал вечером по четвергам.

Сегодня я уже сожалею, что торговался с ним как бродячий торговец. Он не только не сделал ничего, чтобы привести меня к женщине, которую я люблю, но, боюсь, решил еще больше отдалить ее от меня Я сделал все, чтобы превратить ее отсутствие в шутку, но эта шутка меня больше не забавляет. А после двадцать первого июня Шарлотта будет нужна мне как никогда. Утром двадцать первого я сойду на незнакомый берег, стану наконец сценаристом, но какой ценой?

Решив не сдаваться, я применил радикальный способ, чтобы предупредить выходки моего либидо. Сам Сегюре не нашел бы столь блестящего выхода из положения. Я рассмотрел два возможных варианта:

1. Мастурбация.

2. Половой акт.

Вариант первый, на первый взгляд наиболее подходящий, лишь заглушил бы чувство неудовлетворенности и, следовательно, заставил бы потерять драгоценное время. Вариант второй сразу же требовал уточнений:

а. со старой знакомой;

б. со случайно встреченной женщиной;

в. с профессионалкой.

Я как-то уже попробовал вариант «а», и больше у меня нет никакого желания к нему возвращаться. Поскольку я сценарист, то с величайшей осторожностью отношусь к случаю, поэтому вариант «б» отпадает сам собой.

— Только не говори, что пойдешь к проститутке!

— А вот и пойду!

— Но... Даже в шестидесятых годах перестали ходить к проституткам.

Жером не может прийти в себя от изумления. Он смотрит на меня как на:

1. тоскующего по временам, навсегда канувшим в лету;

2. стыдливого извращенца;

3. героя.

Или как на смесь всех трех сразу, ни на мгновение не веря, что мною движет профессиональное любопытство.

— Послушай, а если тебе придется описывать падение Римской империи, ты что, напялишь на себя тогу?

— Быть с проституткой — совсем другое дело. Это, пожалуй, самая отработанная ситуация в мире. Подмигиваешь, договариваешься, узнаешь тариф, поднимаешься в какую-нибудь квартиру, где тебя ждут отстающие от стен обои, бесчувственные губы, разочарование после коитуса. Затем кладешь купюру на край стола и сматываешься.

— Не похоже, чтобы ты ходил к проституткам.

— И однако ходил.

— Ну и как?

— Все происходит достаточно естественно, но поражает психология действующих лиц. Я не почувствовал себя потом настолько мерзко, как рассказывают, но и не представлял, что меня начнут мучить угрызения совести, как только я выйду из комнаты. Внезапно я понял, что во всем этом грязном действе было немного и альтруизма, доброжелательности к клиенту. Несмотря на банальности, которые говорила эта девица, ей удалось внушить мне, что она занимается этим ради меня. Ради нас, парней. Выполняет своеобразную миссию. Через это надо пройти, чтобы поверить, но я говорю чистую правду. Если бы я в каком-нибудь эпизоде описал великодушную проститутку, мне бы никто не поверил. Тем не менее это так.

— Слишком неправдоподобно.

— Поэтому я и не стану об этом писать. Пусть проститутки хранят свой секрет для тех бедолаг, кто постучит в их дверь, а все остальные об этом никогда не узнают.

Я махнул рукой на свою личную жизнь, в конце концов осталось ждать не больше двух месяцев. Да и вообще, так ли уж важно иметь личную жизнь, когда тебе доверяют и следуют за тобой девятнадцать миллионов зрителей. Доверяют... Доверяют... Это доверие смущает меня. Я не тот человек, которому можно доверять. Очевидно, именно мысль о доверии пугает меня, когда я представляю себя в роли отца. Бесконечное доверие ребенка. Это такое чистое чувство, что ты перестаешь спать по ночам, боясь совершить ошибку. Я никогда никого не просил доверять мне.

За эти два месяца нам пришлось пережить одно приятное событие. Потрясающее событие. Одно из тех, ради которых стоило браться за «Сагу». Все началось как дурная шутка, и никто не может сказать, чем все закончится. Это случилось в день святого Марка, двадцать пятого мая, но подарок достался не мне, а Жерому.

Накануне я поехал в аэропорт встречать Дюну, хотя Лина и недоумевала, почему столько шума вокруг третьестепенного персонажа. Тем не менее Сегюре без малейшего возражения незамедлительно оплатил все расходы, убежденный, что это наш последний каприз. Когда я увидел Дюну, выходящую из самолета, то понял, что она и есть воплощение нашего каприза. Потрясающе красивая. По дороге из аэропорта моя рука, сжимавшая рычаг передач, задела ее бедро, и я получил доказательство, что рядом со мной существо из плоти. И что на самом деле она не каприз, не мираж, а самый настоящий соблазн. Женщина-соблазн.

— Вы... гм... Я хочу сказать... Вы... Вы говорите по-французски?

— Я постепенно забываю его с тех пор, как уехала моя соседка по квартире. Она была родом из Германтов и говорила длиннющими фразами. Забавно, не правда ли?

Я понимающе хихикнул, недоумевая, что же тут забавного. Этим же вечером я заглянул в словарь. Похоже, ее слова имели отношение к Прусту.

— Так вы актриса?

— О, нет. Я заканчиваю диссертацию по японскому языку в университете штата Монтана. Подруга одной моей подруги увидела объявление вашего агентства по найму актеров. Там говорилось, что ищут актрису на какую-то роль во французской мыльной опере. Подруга сказала мне: «Оона, им нужна именно ты!» Она тоже из племени хопи, но агентство выбрало меня. Честно говоря, я даже не пыталась понять, почему им была нужна такая девушка, как я, но согласилась, так как мне обещали заплатить столько, сколько я получу за два года, подрабатывая в пиццерии. Я честно предупредила их, что я не актриса, но они ответили, что это не имеет никакого значения. Главное, что я существую.

— Нам всем очень хотелось, чтобы вы существовали...

— В вашем сценарии есть фразы на японском?

— Вряд ли.

— А эта Дюна действительно должна уметь бросать бумеранг?

— Уверен, вы это умеете.

— Никому не расскажете?

— Клянусь.

— Я сказала, что умею, но на самом деле научилась позднее, раз уж это необходимо для роли.

— ...

— Впрочем, я не жалею. Это очень чувственный жест и прекрасное развлечение в одиночестве!

— ...

Пока она принимала душ и переодевалась во что-нибудь «более европейское», я ждал ее в холле отеля. Перед тем как отвезти ее на студию к Сегюре и режиссеру, я спросил, не хотела бы она встретиться со сценаристами.

— Почему бы и нет? В конце концов, они больше всех знают о Дюне.

— Особенно Жером, это он придумал вашу героиню.

— Вы считаете, что я... как это вы говорите по-французски «сделаю дело»?

— ...

Матильда и Луи с нетерпением ожидали нас, сгорая от любопытства, как дети. Увидев Дюну, Тристан шепнул мне, что его брат не устоит. Да и мы все подумали то же самое.

А потом вошел и он, нагруженный бумажными пакетами, с двухдневной щетиной на лице, в дырявой куртке и жутко вытертых джинсах.

— Этот поляк совсем свихнулся. Двадцать монет за коробку «Смеющейся коровы»[10], а литр кагора стоит у него как коньяк!

Продолжая ворчать, он поставил пакеты, не глядя по сторонам.

— Во Франции тоже есть «Смеющаяся корова»? — с любопытством спросила Оона.

Жером обернулся. К ней.

Наступила абсолютная тишина.

Скорее брюнетка. С длинными волосами, жесткими, как проволока.

— Оона, познакомься с последним членом нашей команды. Это Жером.

— Очень рада, — сказала она, протягивая руку. — Если я правильно поняла, то именно благодаря вам появилась Дюна, а я очутилась здесь.

— ...?

У нее должны быть синие глаза и матовая кожа с легким медным оттенком, как у индианок, и потом...

— Ты не хочешь поздороваться с Ооной, Жером?

— ...Оона?

Улыбка... неуловимая, как у гейши. Ноги от ушей, небольшая грудь. Тоже с медным оттенком.

— Я подхожу на роль Дюны?

— ...?

— Скажи ей, что она будет потрясающей Дюной, Жером.

Каждый ее жест говорит об искренности, ее лицо — открытая книга, а смех напоминает журчание ручейка.

— Кто-нибудь может показать мне сценарий? Я его еще не читала.

— Вам нужно будет заехать на студию после обеда, а затем вы сможете целый вечер учить к завтрашнему дню диалог.

— Подумать только, что еще вчера я разносила гамбургеры и, улучив свободную минутку, переводила хайку, а сегодня я в Париже и собираюсь играть в Катрин Денёв! Поистине, наши мечты материализуются.

По-французски говорит с небольшим акцентом. В определенных ситуациях, по неизвестной причине, переходит на японский. Иногда цитирует Шекспира. Кроме того, она должна уметь бросать бумеранг.

— Я отвезу вас на студию, — сказала Матильда.

Дюна пошла вслед за ней, но перед дверями с улыбкой обернулась.

— Только не бросайте меня одну в Париже! Если ни у кого нет желания заниматься Ооной, позаботьтесь о Дюне!

Затем они ушли.

Такой девушки не существует...

Жером сел на диван.

— Сколько людей на этой чертовой планете?

— Шесть миллиардов.

— Знаете, у нас лучшая в мире профессия.

Если не считать истории с другом, встретившим девушку своей мечты, за эти два месяца не произошло ничего особенного. Но кто не утрачивает представления о времени, когда начинает обратный отсчет?

Чтобы никто об этом не забывал, Старик отмечал каждое утро мелом на дверях количество дней, отделявших нас от двадцать первого июня. Съемки 80-й серии закончились за восемнадцать дней до двадцать первого числа, но я пришел в себя только сегодня, когда остается всего три дня.

Несмотря на поздний час, Луи и Сегюре все еще в монтажной, им нужно уладить последние разногласия по поводу 21-го эпизода, в котором Брюно должен умереть. Сегюре не желает, чтобы кто-нибудь умирал, он считает, что это запятнает репутацию «Саги». Негодяй забывает добавить, что все актеры уже подписали контракты на второй сезон и Брюно должен стать одним из главных героев.

В три часа утра я вижу, как Сегюре проносится по коридору, даже не заглянув в нашу комнату. Старик и Вильям вскоре присоединяются к нам. Луи вымотан до предела, он потягивается, затем ополаскивает лицо холодной водой. Вильям устало вздыхает и закуривает сигарету.

— Он терзает нас с этой чертовой 80-й серией вот уже две недели, — говорит Старик. — А точнее, шестнадцать дней. Маэстро был более великодушен. Из всех вариантов Сегюре выбирает самый бледный, самый бессмысленный, самый комильфо.

— Вы закончили монтаж?

— Коробка почти заполнена, — говорит Вильям.

— И на что похожа эта коробка?

— На здоровую видеокассету. В следующий четверг в 20.40 ее поставят в аппарат — и поехало...

— Это будет конец путешествия, — замечает Луи.

Конец путешествия. Мы часто говорили об этом, но только сейчас эти три слова вплотную приближают нас к реальности.

Матильда уже вернулась домой. Жером набивает своими вещами большие спортивные сумки. Сегодня вечером они с Тристаном переезжают отсюда. Жером решил поселить брата в более комфортабельном месте, пока он будет готовить их переезд «туда». Я уже начинаю скучать по братьям Дюрьецам.

— У нас с Вильямом еще есть работенка, — говорит Луи. — А вы можете завтра отдохнуть.

Мы договариваемся встретиться здесь послезавтра, двадцать первого июня, в тринадцать часов, чтобы еще до вечера посмотреть, что получилось из 80-й серии.

Старик и Вильям возвращаются в монтажную. Мы с Жеромом немного наводим порядок, чтобы привести помещение в божеский вид. Еще никогда мы не двигались так быстро, еще никогда столько не молчали. Больше мы никогда не придем сюда ночью. Никогда не достанем из холодильника водку, не свесимся из окна со стаканом в руке, вслушиваясь в тишину. Никогда. Я подметаю пол, Жером вытряхивает пепельницы и завязывает мешок с мусором. Мне не хочется встречаться с ним взглядом, как, впрочем, и ему.

Я помогаю Жерому поставить на ноги полусонного Тристана. Он спрашивает, куда они направляются, и Жером отвечает:

— В отель «Георг V».

Перед тем как выйти в коридор, Тристан в последний раз бросает взгляд на свой диван и на мерцающий экран телевизора.

Четверг, 21 июня. 14 часов 30 минут.

Наша комната опустела. Больше нет ни компьютеров, ни столов, ни стульев, ни диванов, ни кофейного автомата — ничего нет. Осталась лишь видеоаппаратура. Запах жавелевой воды смешивается с запахом фиалок.

Девяносто минут 80-й серии проходят в полной тишине. Никто не произносит ни слова. Только Жером аплодирует в конце, заглушая музыкальную заставку. Матильда, сидящая на полу, украдкой вытирает слезу в уголке глаза. Старик спрашивает, что мы думаем об увиденном, но никто не осмеливается ничего сказать. Серия снята очень близко к тому варианту, какой мы придумали все вчетвером во время наших тайных собраний. Зачем говорить что-то еще после столь ужасного зрелища.

Мы договариваемся встретиться на прощание в нашем кафе в половине девятого, прямо перед началом сериала. Это уже будет настоящее прощание. А перед этим каждого из моих коллег ждет сведение счетов. Логическое завершение многих недель мозговой атаки. После чего они с легкой душой разъедутся кто куда. Поскольку мне одному нечего делать днем, я предлагаю Матильде проводить ее или хотя бы подождать в кафе.

— Вы очень любезны, Марко, но будет лучше, если я пойду одна. Вечером расскажу, как все прошло.

— Только не дайте ему заморочить вам голову, — предостерегает ее Жером. — Я прямо чувствую, как у вас дрожат ноги.

— Не беспокойтесь, Жером, партия, которую мне предстоит сыграть, мелочь по сравнению с вашей.

— Мне абсолютно нечего делать. Теперь на сцену выходит сам Мститель.

Сколько раз мы переписывали эту безумную пьесу, которая будет разыграна в ближайшие часы. Места в партере стоят дорого, и я жалею, что не посмотрю ее. Как и Матильда, Жером хочет самостоятельно закончить свою партию.

Оказавшись на улице, мы расходимся в разные стороны. Некоторое время я иду рядом с Луи по направлению к Дому Инвалидов. Спрашиваю, в каком часу отправляется его поезд. Он достает билет, чтобы проверить.

— В 21.15. В Риме я буду ровно в десять утра.

Завидую, что он покинет корабль еще до того, как тот подойдет к пристани. Заметив второй билет, торчащий у него из кармана, интересуюсь, едет ли он один.

— А, этот? Это билет в театр.

— В театр?

— Спектакль начинается в половине восьмого. Я пробуду там не больше десяти минут, а потом присоединюсь к вам в кафе.

Мы молча пересекаем эспланаду и расстаемся перед зданием Палаты депутатов.

— До вечера, Марко!

— Не будьте с ним слишком суровы!

Но он уже меня не слышит.

Я остаюсь на набережной Сены в полном одиночестве, не представляя, чем заняться до вечера. Если бы мне удалось отыскать до завтрашнего утра Шарлотту, то все последующие дни были бы не такими мрачными. Остается надеяться лишь на случай. А я ненавижу случай. Что делать, профессиональный недостаток.