Сага

ГОРДЫНЯ

В коридоре никого.

Это еще ничего не значит, возможно, они спрятались на лестнице, как это было на прошлой неделе. Я пытаюсь пробраться к выходу, держа в руке на всякий случай мобильный телефон.

Беда в том, что в местном комиссариате тоже есть телевизор, хорошо спрятанный в гардеробе, и полицейские смотрят его во время ночных дежурств. Эти ребята из полиции — наши первые зрители. В тот день, когда я пришел с жалобой, все полицейские прошли мимо меня по коридору, всем хотелось увидеть, что я из себя представляю. Одни подозрительно смотрели на меня, словно говоря: «Это он... Это он...» Другие были более разговорчивыми («Вам нужен инспектор Джонас? Он уволился»), и я быстро понял, что все они считают, что я сам виноват в том, что сейчас происходит. С тех пор я появляюсь у них только в тех случаях, когда мне нужно найти временное убежище.

Наверху на лестнице тоже никого.

Кажется, путь свободен. Если бы кто-то хотел набить мне морду, он бы уже давно на меня набросился. Даже кретину из муниципалитета временно пришлось отказаться от выяснения отношений со мной. Он требует, чтобы я заплатил за ремонт сорванных почтовых ящиков, сломанного лифта и, главное, за закрашивание надписей. Граффити покрывают ворота, стены трех этажей, а возле моей квартиры — это уже настоящий фейерверк («Мы набьем тебе морду. Менендес». «Ты заплатишь за Камиллу и всех остальных». «Здесь покоится дерьмовый сценарист...» и так далее). Тысячи надписей, наползающих друг на друга, неразборчивых. Некоторые рисуют мою физиономию в центре мишени, так как знают меня в лицо. Пресса хорошо потрудилась. Один из еженедельников, из тех, что вечно роются в дерьме, поместил мою фотографию на второй странице с надписью: «РАЗЫСКИВАЕТСЯ», пообещав за мою голову приличное вознаграждение. Кто сказал, что у сценариста нет шансов прославиться?

Мой почтовый ящик превращен в лепешку, и поэтому почтальон ежедневно вываливает два мешка ругательств прямо на пол в холле. Письма рассыпаются во все стороны, их топчут и рвут, и если я не выхожу из квартиры несколько дней, то консьерж выбрасывает их в мусорный контейнер. Если бы в этой лавине ругательств и смертельных угроз затерялось письмо от Шарлотты, я бы все равно не смог его отыскать. Из любопытства, проходя мимо, поднимаю несколько конвертов. «Сраный писака! Пишу тебе не ради себя, так как я выше этого, а ради детей, на которых ты подло набросился» и т. д. «Месье, то, в чем вы виноваты, не имеет названия. Вы, конечно, читали «Божественную комедию» Данте, так вот, девятый круг ада предназначен именно для таких людей, как вы».

В груде сегодняшних писем один конверт сразу же привлекает мое внимание. Я некоторое время верчу его в руках, не веря своим глазам. Да, это не сон, я — звезда. Вместо адреса — надпись: «Последнему сценаристу «Саги», который не сбежал из Парижа». Даже сам Дед Мороз вряд ли может рассчитывать на подобное внимание со стороны работников почты. Но мне некогда распечатывать письмо, я уже слышу скрип двери, ведущей в коморку консьержа, и выскакиваю на улицу, хорошо представляя, что меня там ждет.

Вначале я думал, что это какое-то совпадение. Но через несколько дней мне пришлось признать очевидное. Тротуар возле моего дома № 188 по улице Пуассоньер превратился в кладбище телевизоров. Возникла новая, чисто парижская традиция, и это место скоро станет еще одной достопримечательностью. Туристов будут водить сюда, как на кладбище Пер-Лашез. За ночь здесь скапливаются десятки разбитых телевизоров, словно выброшенных морским приливом. Они валяются по всей улице, пирамидами высятся возле входа, подбираются к соседним домам. Подобно слухам и анекдотам, они берутся неизвестно откуда и размножаются быстрее вирусов. Кажется, об этом феномене уже рассказывали по местному радио. Издали это зрелище можно принять за выставку современного искусства, вблизи оно больше похоже на свалку, а если немного пофантазировать, то можно сказать, что это декадентский мавзолей, собранный из катодов и воздвигнутый в память жертв «Саги». Бродяги и старьевщики приходят сюда, чтобы разжиться деталями. Их движения напоминают странный балет, где я — утренний призрак, скользящий вдоль стен домов. Когда сочиняешь страшные истории, то рано или поздно становишься их героем.

Сворачиваю за угол. Светает.

Никого.

Да и что такое, в конце концов, один квартал, жалкий маленький парижский квартал, когда благодаря спутниковой связи эта сволочная «Сага» транслировалась на всю Европу!

Спускаюсь в метро, чтобы добраться до площади Конкорд. Не зная, как убить время до назначенной встречи, сажусь возле ограды парка Тюильри.

Еще никогда мне так сильно не хотелось поговорить. С кем угодно. Даже с первым встречным.

С тех пор как я захожу домой лишь для того, чтобы проверить, не появилась ли там Шарлотта, моим постоянным спутником стал мобильный телефон. Ценнейшее изобретение для таких изгоев, как я. Он дает бродяге иллюзию связи со всем миром. Но в моем случае это действительно всего лишь иллюзия. Даже анонимные звонки раздаются все реже и реже.

И я не знаю, кому позвонить.

Моя мать после этого злополучного двадцать первого июня постоянно оставляет свой автоответчик включенным. Ей пришлось объясняться с коллегами по поводу «Саги». С тех пор никто не подсаживается к ней за столик в столовой. Разве я мог такое предвидеть? Если мне некуда идти, я иду к ней, но каждый раз быстро запутываюсь в бесконечных оправданиях, которые ее не удовлетворяют. Она только и знает, что твердить: «И как такое могло прийти тебе в голову... И как такое могло прийти тебе в голову...» Это заклинание преследует меня даже тогда, когда я остаюсь один! Почти все время я провожу в кино и номерах отелей, в дешевых ресторанах и на скамейках в общественных местах. Эти скитания я превратил в высшее искусство, а желание сохранить неизвестность — в опасный спорт.

Моя жизнь похожа на фильм про участников Сопротивления. Я мог бы найти убежище у двух или трех оставшихся у меня друзей, но уверен, что и там все разговоры будут об этом. Только об этом и ни о чем другом. Как только я заговариваю о 80-й серии, — а это сильней меня, — то еле сдерживаю слезы. Еще немного, и я буду хныкать как ребенок, сам не зная почему. Я не чувствую ни малейшей капли вины, ни на секунду не пожалел о том, что мы сделали, и не собираюсь ни у кого просить прощение. Мне только хочется крикнуть, что эта серия не плевок в лицо девятнадцати миллионам поклонников «Саги». Мы не собирались убивать невиновных и заставлять расплачиваться тех, кто дал нам возможность жить и работать. Мне предложили сказать что-нибудь в свою защиту в популярном ток-шоу, но я отказался. Это должно было походить на судебный процесс, где приговор известен заранее: забрасывать негодяя камнями, пока не наступит смерть. «Стреляйте в сценариста!» призывал один тележурнал на прошлой неделе. Я, конечно же, струсил, но в любом случае участие в этом шоу мне бы не помогло. Не знаю, возвращусь ли в будущем к этой профессии. Продюсеры фильма, сценарий которого я должен был писать летом, дали мне понять, что они не настолько чокнутые, чтобы нанять на работу типа, способного воткнуть нож в спину своим хозяевам. Моя жизнь сценариста продлилась всего один сезон. «Сага» дала мне все и все отобрала. Она даже вырвала то, что потерять было просто невозможно. Вещи, на которые имеет право каждый. Час передышки, ласковое слово. Возможность поговорить. Без обвинений, без презрения.

Солнце уже высоко. Жизнь начинается снова, но без меня. Мне нужна Шарлотта. Возможность поговорить. Без обвинений, без презрения...

Но, в конце концов, есть же для этого и другие люди.

Мария звонила им, когда хотела сказать то, в чем не могла признаться близким.

— Служба психологической помощи слушает.

— Добрый день.

— Добрый день.

— ...

— ...

— Я обращаюсь к вам потому, что не знаю, с кем поговорить. Быть одиноким — ужасно, но понимать это — еще страшнее.

— А ваши близкие? У вас нет семьи? Никого, кому можно довериться?

— В данный момент я не знаю никого, кто хотел бы считать себя моим другом.

— Что вы имеете в виду?

— Вы хотели бы дружить с главным врагом общества?

— Проблемы с полицией?

— И да, и нет.

— Вы не могли бы уточнить?

— Меня никто не ищет. По крайней мере, официально. Я просто считаюсь виновным в идеологическом терроризме, в художественной манипуляции сознанием и посягательстве на безопасность государства.

— ...

— И уже проиграл великое сражение: вся Нация против Меня.

— Когда дела идут плохо, человек часто думает, что против него устроили заговор.

— Вы считаете, что я параноик?

— Нет, но прошу вас рассказать о ваших проблемах простым языком.

— Когда каждое утро находишь перед своим домом десятки телевизоров, трудно говорить простым языком. Скажем так: везде, где бы я ни появился, меня обзывают предателем, и этот ярлык приклеится ко мне на много лет. Однако я не считаю себя виновным, моя проблема заключается в том, что я не знаю, должен ли уехать или нет?

— Уехать?

— Сбежать, если точнее. Попытаться начать новую жизнь в другом месте. Но мысль об этом сводит меня с ума. Я не хочу покидать свою страну, город, где родился, стены, знакомые мне с детства. Как примириться с тем, что ты осужден к ссылке?

— ...

— Вы понимаете?

— Бегство, ссылка, новая жизнь. Вы говорите как военный преступник, но все никак не расскажете, что с вами случилось...

— Вам тоже нравятся искренние фразы? Вообще-то я не один попал в эту историю. Нас было четверо. Знаете фразу: «Когда сочиняешь страшные истории, то рано или поздно сам становишься их героем».

— ...

— Алло?

— Вы один из сценаристов «Саги».

— ...?

— ...

— Я совсем не такой, вы же знаете.

— ...

— Вы меня слышите?

— ...

— Видите, я не параноик.

— ...

— Мне лучше повесить трубку, да?

— Подождите... Позвольте мне рассказать вам кое-что. У нас, в помещении нашей службы, есть телевизор, который мы не выключаем всю ночь. С одной стороны, это источник информации на тот случай, если произойдет что-нибудь чрезвычайное, с другой — возможность для сотрудников отдохнуть пятнадцать минут. Прошлой осенью мы заметили, что количество звонков в нашу службу заметно снижается между четырьмя и пятью часами утра. А потом в это время звонить вообще перестали. Тогда мы тоже принялись смотреть «Сагу», чтобы попытаться понять этот феномен. Могу признаться, что мне очень понравился тип, который работал в службе, но которого вы никогда не показывали.

— Я так и знал, что вы о нем заговорите.

— Он вел себя совсем не так, как предписывается инструкциями, но это не было важно, скорее наоборот. Я бы даже сказал, что он был символом сериала. Сам замысел был надуманным, диалоги нередко бредовыми, но во всем этом чувствовалось что-то реальное, то, что касалось каждого человека. Вы говорили на языке, понятном всем, и в конце концов люди стали узнавать себя в ваших героях. Если бы вы знали, какая это была реклама для нашей службы! Даже несколько утомительная. Одинокие женщины стали звонить к нам в надежде найти мужчину своей жизни. Но самое главное не это. Просто удивительно, как быстро сериал стал для нас чем-то... чем-то вроде источника энергии. И так продолжалось вплоть до последних серий. Мы долго размышляли с коллегами, как получилось, что зрители стали отождествлять себя с действующими лицами, но так и не нашли удовлетворительного ответа. Однако мы отметили две разные реакции у наших клиентов: одни получали в «Саге» ответы на свои вопросы, другие учились правильно ставить вопросы.

— ...

— В общем, за несколько месяцев что-то изменилось.

— Ваши слова глубоко меня трогают... Даже не знаю, что и сказать... Мы не думали, что добавим вам работы...

— Это сейчас у нас началась работа. В конце июня нам даже пришлось взять на работу новых людей. Ваш саботаж великолепно удался. Никто не может представить себе то воздействие, которое оказывают вымышленные персонажи на сознание людей. Даже вы, у кого такое богатое воображение, не могли предположить, что зрители привяжутся к вашим героям. Эти герои стали членами их семей, верными друзьями, почти родственниками. За них переживали, радовались и горевали вместе с ними, оправдывали их поступки. Их ждали, на них надеялись. Вы нанесли жестокий удар в самое уязвимое место именно в тот момент, когда завоевали абсолютное доверие. Вы отняли надежду, которую зародили у тех, кто больше всего в ней нуждался.

— Вы преувеличиваете, мы не могли...

— Мир, который вы показали, это джунгли, где все рано или поздно погибнут. Жизнь — это опасная болезнь; самое большее, на что можно надеяться — не слишком сильно страдать в ожидании смерти. Доказательства? Все мы — жалкие подмастерья, ткущие картину мировой скорби. Давайте, добрые люди, сами устройте хаос, этим вы сэкономите массу времени. С отчаянием тоже невозможно бороться, оно неискоренимо, с ним прямо рождаются. И если вам нужно любой ценой разрешить ваши сомнения, то наиболее верным выходом будет самоубийство. Вы меня еще слушаете?

— ...

— Хуже всего то, что вы показали это настолько талантливо, что вам нельзя было не поверить.

— ...

— А теперь я скажу, в чем именно вас обвиняют. И на этот раз буду на стороне обвинения. С тех пор как вы сбежали, все снова вернулось на круги своя. Вновь набирает силу посредственность, вновь цинизм превращается в шоу. Вы бросили нас одних с этим дерьмовым телевидением. Последняя искра разума готова погаснуть под льющейся патокой убаюкивающих картинок. Это была не слишком честная игра — заставить нас поверить «Саге».

— ...

— Нам нужно заканчивать беседу, меня ждут и другие клиенты.

Ворота в парк Тюильри открыты.

Какой-то бегун останавливается у решетки, чтобы перевести дыхание, потом возобновляет свой бег трусцой к центральному фонтану.

Готов поспорить, что человек, назначивший мне встречу, уже пришел и сидит на той же скамейке, что и в прошлый раз. Точно, он здесь. У него вид конспиратора и смешные повадки шпиона. Кто еще носит плащ в разгар июля? Кто ведет себя так, словно сам ожидает пули в лоб? Разве такого типа можно не заметить?

— Месье Сегюре, несмотря на все наши разногласия, позвольте сказать, что ваше упорное стремление организовывать встречи, как в дешевом детективе, кажется мне нелепым. Вы не продумываете мелкие детали и поэтому никогда не станете сценаристом.

— Говорите, не поворачиваясь ко мне.

— Не будьте смешны. Мне тоже не хочется, чтобы нас видели вместе. Вам не кажется, что вы немного перебарщиваете?

— Я бы не перебарщивал, если бы речь не шла о деле государственной важности, а вы прекрасно знаете, что это ДЕЛО ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВАЖНОСТИ. Вчера вопрос о «Саге» стоял вторым пунктом в повестке дня Совета Министров.

— Это вы сделали из «Саги» инструмент власти. Для нас это был обычный телесериал. Истории, которые случаются с людьми. И все.

— Из-за вас вся моя жизнь теперь тоже сериал. Каждая серия по восемнадцать часов в день! И если я еще жив, то лишь потому, что получил приказ исправить положение до окончания летних отпусков.

— Вы мне уже говорили это на прошлой неделе, но я не представляю, как можно заставить девятнадцать миллионов человек забыть то, что они видели двадцать первого июня этого года с двадцати часов сорока минут до двадцати двух часов десяти минут.

— Мы сидим на бомбе, Марко.

— «Мы сидим на бомбе, Марко». Никогда не слышал более бездарной реплики. Вы совершенно не умеете писать. Вас что, ничему не научили в Национальной школе администрации? Это же надо: «Мы сидим на бомбе, Марко».

— И тем не менее, это правда.

— Лично я считаю, что бомба уже взорвалась. Ни семьи, ни работы, ни будущего — ничего. И я даже не могу пожаловаться в «SOS-Дружбу».

— Что вы думаете о вчерашней серии?

— Вы говорите об этом вздоре, написанном вашей командой поденщиков? Если вы надеялись с помощью них исправить положение, то глубоко ошиблись. Это все равно что попросить Маргерит Дюрас написать очередную серию «Робокопа». Не думаете же вы, что это смехотворное продолжение заставит людей забыть последнюю серию?

— Публика и премьер-министр отреагировали ужасно.

— Ваша ошибка, Сегюре, в том, что вы никак не можете понять, что премьер-министр тоже зритель. Ему тоже в детстве рассказывали сказки. И он тоже, когда был подростком, водил свою девушку в кино. И сейчас тоже придумывает сказки своим внукам. И ему тоже нужна ежедневная доза сказок. Возможно, что вокруг сериала идет какая-то грязная политическая игра, но представить, чтобы премьер-министр чувствовал себя таким же обманутым, как безработный из Рубе, домохозяйка из Вара и...?

— И рыбак из Кемпера.

— Вот-вот. Вечно я о нем забываю.

— И что же не так в этой серии?

— Даже если бы случилось такое несчастье и я оказался на вашем месте, все было бы так же плохо.

— Скажите, прошу вас!

— Да ВСЕ не так! Ваши сценаристы наводнили текст штампами, чувствуется, что они корпели как каторжные, пытаясь угнаться за нами. А диалоги? Хотите узнать мое мнение о диалогах? Думаю, что их написали вы!

— Мы надеялись, что выпустив 81-ю серию, прольем бальзам на рану, а оказалось, что сыпанули соль.

— А я что говорил...

— Нужно сделать достойное продолжение «Саги».

— «Сага» была продуктом сложнейшей алхимии между Матильдой, Жеромом, Луи и мной. Вы можете нанять всех сценаристов мира, намного талантливее нас, возможно, они и выдадут вам шедевр, но никогда не напишут «Сагу».

— Мне нужна ваша помощь.

— Вы шутите?

— Мы оба переживаем ад. Вам так же необходимо это продолжение, как и мне.

— Слишком поздно.

— Если вы не хотите сделать этого ради себя, сделайте ради девятнадцати миллионов зрителей. Ради страны, ради моих детей, ради премьер-министра, ради фан-клубов, ради торговцев ванилью, ради кого угодно. В конце концов, ради «Саги».

— Никогда.

Он довольно долго тащился за мной, и, только вскочив в метро на станции Пале-Руайяль, я наконец от него оторвался. Я остался в Париже не из-за «Саги», не из-за боязни ссылки, а ради того, чтобы найти женщину, которую люблю больше жизни. Я наконец-то понял, насколько виноват в случившемся. Зачем при каждом удобном случае нужно было говорить о том, какая интересная жизнь начинается у меня, как только я ухожу из дома? Зачем нужно было рассказывать ей о Камилле, Марии или о Милдред так, словно я Пигмалион, хвастающийся своей Галатеей? Как мог я не замечать ее присутствия, когда она была рядом, на расстоянии вытянутой руки, готовая поддержать меня в трудную минуту? Достаточно было лишь намекнуть ей об этом. В фильмах плохие парни, сбежавшие из тюрьмы, обычно попадаются потому, что прежде, чем покинуть родные края, в последний раз отправляются к своим любимым. Мне же этот прием раньше казался слишком простым и неправдоподобным. Сегодня я должен извиниться перед всеми романтиками-бунтарями. Я не уеду из Парижа, пока не буду уверен, что Шарлотта меня больше не любит.

— Что вы хотите от меня? В прошлый раз я уже все вам сказала. Шарлотта работала три недели в какой-то фирме в районе Дефанс, потом уехала на два месяца в командировку в провинцию, и больше я ничего не знаю.

Меня мало волнует, если меня принимают за кретина, но сейчас речь идет о том, чтобы найти женщину, которой мне недостает больше всего в мире. Вот, значит, какая она, эта легендарная «руководительница проекта». Во время разговора по телефону она показалась мне более несговорчивой, но когда я предстал перед ней воочию, в мятом костюме, с посиневшей небритой рожей, ее ирония несколько поуменьшилась. В этой приемной царит строгая официальная атмосфера, еще немного, и я бы почувствовал себя незваным гостем, если бы не стойкое любопытство, которое проявляют ко мне теперь все люди. Секретарша буквально впилась в меня взглядом, и я даже на мгновение подумал, что нравлюсь ей, но тут же уловил в ее глазах подозрительный блеск, говорящий «Это он, это он» и создающий у меня впечатление, что речь идет о ком-то другом. Коллеги Шарлотты столпились наверху, на площадке из стекла и металла.

— Вы не могли бы дать адрес того предприятия, где сейчас работает Шарлотта?

— Шарлотта независима в своих действиях и может без предупреждения уехать в любой момент.

И это она говорит мне, дура!

— Если вы покажете мне ее кабинет, я, может быть, что-нибудь найду. Например, номер телефона.

— Кто вы такой, чтобы требовать такое?

Эта женщина меня раздражает. Раздражает, раздражает!

— Мадам, я должен предостеречь вас. Не исключено, что Шарлотты нет в живых. Или она в опасности, брошена в сырой подвал. Она надеется, что ее коллеги забьют тревогу, но ее начальнице, оказывается, на все наплевать. Если найдут ее труп, начнется следствие и вас тоже будут допрашивать; вам нелегко будет объяснить свое бездействие. Вы можете заработать от двух до четырех лет. Сидя в тюрьме Флёри-Мерожи, вы сможете видеться с детьми только раз в неделю. А вам известно, что теперь в комнатах для свиданий нет решеток? Общаясь через стеклянную перегородку, вы даже не сможете обнять своих детей. А ваш муж? Думаете, он будет вас дожидаться? Сначала он станет топить свое горе в бутылке, затем страдать от одиночества — это так понятно. А представьте себе бесконечно меняющихся нянь у вас дома и своих таких добреньких подруг, которые бросятся ему на помощь. Как трогательно — одинокий мужчина с двумя малолетними детьми...

— Я знаю, что у вас за профессия, но мне некогда слушать ваш бред. Если Шарлотта даст знать о себе, я передам ей, что вы заходили. А теперь прошу вас покинуть помещение и больше здесь не появляться.

Мне кажется, что Шарлотта где-то рядом, притаилась вон за той дверью, красная от смущения. Я не хочу уходить и хватаю начальницу за руку, не сильно, естественно, но она сразу кричит секретарше:

— Мирей, вызовите службу безопасности!

— Это гораздо серьезнее, чем вы думаете. Позвольте мне зайти в ее кабинет, прошу вас.

— Отпустите меня!

Одна из девиц вскрикивает. Два типа в синих костюмах заламывают мне руки и волокут к дверям. Я пытаюсь отбиться, но громилы только этого ждут. Видимо, они умирают со скуки в этих современных зданиях.

Жюльетта дома одна. Чарли с детьми пробудет у родителей до середины августа, а она поедет к ним через неделю. Она предлагает мне пообедать, но я отказываюсь и продолжаю стоять в прихожей.

— Ты же ее близкая подруга, а подругам рассказывают все.

— Ошибаешься, Марко. В последнее время, когда вы еще были вместе, она уже ничего не рассказывала. Я даже не знаю, почему она тебя бросила.

— Бросила?

— Как давно вы виделись в последний раз?

— Больше шести месяцев назад.

— Вот видишь.

— Скажи мне, где она.

— Если бы я знала, то сказала бы, не могу видеть, как люди страдают, особенно такие парни, как ты. Кстати, твой дурацкий сериал только испортил ваши отношения.

— Почему дурацкий?

— Неужели ты ничего не понимаешь, Марко? Вначале все мы, твои друзья, гордились тем, что...

— О, только не ты. Я и так выжат как лимон.

— Ты хотел, чтобы тебя любили? Хотел, чтобы Шарлотта любила типа, у которого в голове неизвестно что? Хотел, чтобы она согласилась с таким видением мира?

— Но это же вымысел! Просто вымысел! Жизнь совсем не такая, люди так не живут, в реальной жизни ты не встретишь таких типов, как в «Саге», и мне осточертело без конца повторять эти прописные истины! Осточертело! Боже, на кого я только похож, объясняясь с тобой в прихожей!

Наступает молчание, но не холодное, скорее, выжидательное, когда еще не все сказано.

— Можно переночевать у тебя?

— ...?

— Чарли ничего не узнает.

Неожиданно она от души смеется.

— Я, конечно, не буду выставлять тебя за дверь, но, на мой взгляд, эта идея не слишком удачная.

Она права. Я обнимаю ее и целую в обе щеки.

Я снова на улице — зверь, преследуемый охотниками, брошенный один в мире, где люди путают реальную жизнь с той, что видят в кино. Еще немного, и я сяду за стол, чтобы переписать сценарий этого мира.

Мне нужно пройти все испытания, чтобы отыскать свою любимую, и даже встретиться с теми, кого я до сих пор избегал: ее родителями. С людьми, которые всегда задавались вопросом, что их дочь нашла в типе, зарабатывающем себе на жизнь сочинением диалогов для японских мультфильмов. Если они откажутся говорить, я отправлюсь в паломничество по всем местам, где любила бывать Шарлотта, пойду наугад и буду искать ее до тех пор, пока не найду и не поставлю перед выбором: или она вместе со мной покинет эту безумную страну, или мы окончательно распрощаемся. В любом случае мне нужно уехать на год-другой, пока все не забудут о «Саге». Я должен начать новую жизнь сценариста в каком-нибудь другом месте. Это вполне возможно.

— Я не хотел бы беспокоить вас, но вы — единственный человек, который знает, где сейчас Шарлотта. Мне очень нужно повидать ее.

— Марко?

— Да.

— Вы правы, нам нужно поговорить. Во сколько вы будете у нас?

— К обеду.

— Ждем вас.

Порция твердости, доля сухости, капелька ледяного молчания... Нет сомнения, это ее мать. Каким образом девушка, как Шарлотта, умудрилась появиться на свет от таких родителей — вот одна из тайн мироздания, не перестающая меня мучить. Я беру такси, чтобы приехать как можно раньше и как можно раньше откланяться. Они тоже ждут эту встречу, заранее предвкушая, как будут осыпать меня градом оскорблений и забрасывать плохими новостями. Отец Шарлотты открывает мне дверь с улыбкой, которая мне ни о чем не говорит.

— Вы быстро добрались. Входите, дружище Марко, аперитив уже готов.

Я ожидал хорошую порцию розог, а вместо этого оказался в объятиях мадам. Она заливается соловьем о том, как рада меня видеть, перемежая банальные фразы с восторженными восклицаниями и неожиданными поцелуями. Я в полном нокауте, хотя и стою на ногах. Она усаживает меня перед множеством тарелочек с закусками, а хозяин, не спрашивая, наливает мне полную рюмку виски. Я пока ничего не сказал — пусть вначале выложат все, что у них на уме. Впрочем, они сами не дают мне вставить ни слова. Их радушие — продуманная стратегия, и я должен быть готов к обороне. Может, они начитались английских детективов, где гостей вначале осыпают любезностями, а потом приканчивают и закапывают в саду. Может, смысл этого маскарада еще более трагичен: им жаль, что у нас с Шарлоттой ничего не получилось, так как теперь она встретила типа еще хуже меня.

— Мой милый Марко, вы уже в возрасте, когда принимают мужские решения. Когда вы собираетесь попросить руки моей дочери?

— Простите?..

— Я готов выслушать вашу просьбу.

Кто-то звонит в дверь. Удар гонга, спасающий меня в последнее мгновение от второго нокаута. Попросить руки? Я не ослышался? В комнату входит невысокий толстяк и присоединяется к нашему странному аперитиву.

— Этьен, вот наш будущий зять. Марко, позвольте представить вам одного из наших лучших друзей. Этьен.

— Я настоящий фанатик «Саги», — говорит он, — и мне часто удавалось предугадывать события. К примеру, о взрыве праздничного торта на дне рождения главного кассира Французского банка я еще за две серии сказал своей жене.

Женитьба... Шарлотта говорила родителям о женитьбе? Я не могу поверить в это. Снова звонят в дверь.

— О, это, наверное, она, — говорит мать.

— Кто? — я вскакиваю со стула.

— Моя жена, — отвечает Этьен.

Мне представляют Симону, которая тут же подтверждает, что ее муж действительно предугадал происшествие с праздничным тортом. О каком торте они говорят? Все четверо болтают между собой, оставив меня наедине с моим виски. Другое объяснение: они готовят мне сюрприз, устроенный самой Шарлоттой. Сейчас она появится и сообщит, что карантин снят и мы женимся! Снова звонят! Это она!

— Марко, позвольте представить вам мою сестру и ее мужа, — говорит мать. — Они живут в двух шагах от нас и давно мечтали встретиться с вами, особенно с тех пор, как все только о вас и говорят.

Сестра моей будущей тещи живет в том же квартале, что и актриса, играющая Эвелин (которая, несмотря на известность, остается «простой улыбчивой девушкой»). Муж сестры счастлив, что их дружная семья «пополнится писателем». Потом появляется чета Бержеронов, то ли родственников, то ли соседей. Я отвечаю на вопросы, хотя не понимаю, о чем меня спрашивают, путаю взрыв праздничного торта во Французском банке со взрывом, устроенным Эвелиной, но это никого не шокирует. В самый разгар этого шумного обеда мне наконец удается спросить у матери Шарлотты.

— Это ваша дочь сказала вам о замужестве?

— Шарлотта? О нет, от нее такого не дождешься. Но вы, человек, твердо стоящий на земле, разве не считаете нужным узаконить ваши отношения?

— Для этого необходимо поговорить с ней, а я даже не знаю, где она.

У матери вырывается мягкий смешок, и она протягивает тарелку с арахисом мадам Бержерон.

— Вы должны сказать мне, где ваша дочь!

— Понятия не имею! Я уже месяца три не видела ее.

Она занимается десятью вещами одновременно: обращается сразу ко всем гостям и между делом предлагает мне произнести тост.

— Вы хотите сказать, что она не дает о себе знать уже три месяца?

— Муж говорил с ней по телефону на прошлой неделе. Но вы же ее знаете! Еще ребенком она была абсолютно непредсказуема!

Моя будущая теща устремляется в кухню, откуда возвращается с подносом горячего печенья. Я лавирую между гостями, хватаю отца и грубо прерываю его беседу с родственниками.

— Как она поживает? Что она вам сказала? У нее проблемы? Откуда она звонила? Да отвечайте же, черт возьми!

Немного удивленный, он продолжает жевать фисташки, роясь в памяти.

— Вроде бы, у нее все в порядке. Мне кажется, она звонила из провинции. Или из-за границы. С такой работой, как у нее, никогда не знаешь, где она окажется завтра. Но мы привыкли. Скажите, Марко, а когда возобновится «Сага»?

Я чувствую себя невидимым, бестелесным и выбираюсь из этой суетливой компании как привидение, с которого сорвали саван. Мне придется сидеть в засаде до следующего звонка их дорогой малышки. У меня больше нет сил выносить это общество, и я оказываюсь на улице, без малейшей зацепки. Когда дело касается «обычного человека с улицы», моя способность предугадывать события совершенно бесполезна. Любители делают то, что им взбредет в голову, импровизируют, и в результате все выходит из-под твоего контроля. Нужно будет когда-нибудь сочинить историю жизни какого-нибудь человека, а потом заставить его придерживаться сценария.

Не знаю, то ли спуститься в метро, то ли зайти в кафе, где никому ни до кого нет дела. Ноги сами несут меня по какой-то небольшой улочке, и я не пытаюсь командовать ими. Что сделал бы на моем месте герой американского фильма? Давным-давно обратился бы к частному детективу.

Идея не так уж нелепа, как кажется на первый взгляд. Мне действительно нужен парень, который умеет искать. Ему наплевать, кто я такой, лишь бы платил деньги. Он сумеет расколоть руководительницу проекта так, что она ничего не заметит...

В конце улочки какой-то тип в серо-голубом костюме останавливает меня и протягивает руку. Его физиономия ни о чем мне не говорит.

— Мы знакомы?

Нельзя не пожать протянутую вам руку. По крайней мере, так меня воспитали. Еще два типа молча окружают меня.

Все происходит молниеносно, каждое движение отрепетировано, как в танце. Открытая дверь машины, толчок под ребра — я оказываюсь на заднем сиденье, а машина срывается с места. И все в полном молчании, никто не произносит ни слова, даже я. Состояние как сразу после автокатастрофы: смутно понимаешь, что случилось что-то ужасное, и ждешь, когда вернется сознание. Улочка уже далеко позади, водитель резко поворачивает за угол. Один из его сообщников сидит на переднем сиденье, второй — со мной сзади. Все трое в одинаковых серо-голубых костюмах, у всех квадратные нижние челюсти и холодные рыбьи глаза. Ощущая противную дрожь, выдаю соответствующий монолог, но полное молчание в ответ свидетельствует о том, что они давно знают его наизусть. Машина ныряет в туннель. Крепко зажмуриваю глаза и слышу свой внутренний голос: «Да, Марко, это уже не обычная жизнь, действительность не имеет ничего общего с той, которую ты знал до того, как начал писать «Сагу». Но, что бы ни случилось, не забывай, что герой — это ты. Иначе они доведут тебя до сумасшествия».

— Куда вы меня везете?

Молчание.

— Вы не ответите ни на один мой вопрос?

Не оборачиваясь, тип, сидящий впереди, бросает:

— Вы сценарист, да?

Не представляю, через какие испытания мне придется пройти, но как бы странно это ни выглядело, тип прав. Да, сценарист — это я.

— Если попытаться проанализировать сцену, то мы находимся в крутом боевике, учитывая хорошо скроенные костюмы и шикарную тачку. Подбор актеров безупречен, и у вас очень сдержанная манера игры. Похоже на школу Страсберга. Однако из-за отсутствия диалогов общий тон сцены слишком размыт. Если позволите, могу дать совет: вопреки всеобщему мнению, что зрителю это нравится, очень опасно так долго сохранять тревожную атмосферу, вы рискуете его потерять. В кино он начинает скучать, как только ему становится все ясно. А в пятнадцатисекундном эпизоде может начать зевать через пять секунд. Будь на моем месте кто-то другой, он бы уже давно выключил этот канал.

Я попробовал. И не получил по морде.

— Тем не менее вы не знаете, с каким кланом имеете дело, — говорит один из моих похитителей.

— Вы говорите «клан», как будто их только два: полицейские и бандиты. Если мы действительно играем в боевик, то я не представляю вас ни милыми полицейскими, ни злыми бандитами, ни злыми полицейскими, ни милыми бандитами. Вы явно выше этого. Если бы мне пришлось вводить вас в сценарий, я бы написал так: Агент 1, Агент 2, Агент 3, не давая психологических или физических портретов.

Поиздеваться над ними, чтобы посмотреть на реакцию. Рискованно, конечно. Орел или решка?

— Продолжайте.

— Попробуем перечислить гипотезы. Вы ведете себя очень двусмысленно, невозможно определить, то ли вы: а) перережете мне горло где-то за городом; б) посадите в самолет, чтобы спасти мне жизнь; в) напугаете до смерти, чтобы заставить сделать то, чего я не хочу.

Они не реагируют, но мне кажется, что мы ближе всего к пункту «в». Утром я поклялся Сегюре, что больше не притронусь к «Саге». Известие об этом дошло по цепочке до самых верхов, и в результате я удостоился чести быть похищенным тремя клонированными типами, вышедшими то ли из резиденции премьер-министра, то ли из дешевого шпионского фильма.

— Вы не находите, что эта история становится просто неправдоподобной? Ежедневно телевидение обрушивает на зрителя лавины картинок, мы видим умирающих детей, присутствуем на войне, словно участники видеоигры. Нам показывают подонков и убийц, которых оправдывают на судебных процессах. Пичкают дебильными шоу с невежественными ведущими, забивают головы сказками, чтобы мы перестали думать. Все аудиовизуальные средства находятся в руках циников, которые давят на нас своим могуществом и посредственностью. И только эта чертова «Сага» не прошла незамеченной. Ну почему все с таким остервенением вцепились в этот дерьмовый сериал? В меня, жалкого сценариста, который попытался хорошо сделать свою работу?

Несколько секунд они удивленно молчат, потом просят меня заткнуться. Я мог бы выплеснуть все это типу из психологической помощи, Сегюре или родителям моей будущей жены. Так нет, надо же было нарваться на бандитов. Они, потешаясь, обмениваются взглядами. Внезапно мне начинает казаться, что я здесь — пустое место.

Агент 1. Эй, ребята, вам не напоминает это антителевизионную кампанию? Кто-то уже в ней участвовал?

Агент 2. Вальтер Каллахэн, в самом начале. Помните, как менялось его лицо, когда он сидел перед телевизором? По одному блеску в глазах уже становилось понятно, что он смотрит. Отличный был актер.

Агент 3. Это в той серии, где его кузен Квинси приезжает в Париж.

Агент 2. А, кузен Квинси! Тот, что любил приговаривать...

Агенты 1, 2 и 3 (хором). Не в свои сани не садись!

Агент 3. Помните Клариссу, подружку Камиллы?

Агент 1. Когда устраивали розыгрыши на церемонии посвящения в студенты?

Агент 3. Я был к ней неравнодушен, но в следующей серии она исчезла, не помню уже почему.

Машина мчится по Парижу без видимой цели.

Агент 2. Она погибает из-за расследования одного журналиста, который на самом деле является сыном жертвы и просит убийцу помочь ему. И тот кретин попадает в ловушку.

Агент 1. Когда я смотрел эту серию, то думал, что убийца — Фред.

Вообще-то, цель есть. И цель совершенно точная. Машина приближается к кварталу, который мне хорошо известен. Это мой квартал.

Агент 2. А я был уверен, что убийца — Джонас, на практике реализовавший свою теорию о «парадоксальном убийстве».

Агент 3. Лично я думал, что это та шестидесятилетняя женщина, все время забываю, как ее зовут...

— Парни, вы же не высадите меня днем возле моего дома? Вы не можете поступить так со мной!

Агент 2. Ты говоришь о даме, которая живет воспоминаниями о пятидесятых годах?

Агент 1. Иветта! Когда она снимает туфлю, чтобы выровнять шов на чулке... Точь-в-точь как моя мать. А знаете, что именно Иветта произносит слово «Сага» один-единственный раз за весь сериал?

Машина сворачивает на улицу Пуассоньер. Впереди я вижу грузовик и мусорщиков, которые грузят в кузов телевизоры.

Агент 3. Нет, не только Иветта.

Агент 1. А кто еще?

Какие-то придурки разрисовывают из баллончиков с краской стены окружающих домов.

Агент 3. Камилла. Она знакомится с иностранным туристом, и тот говорит ей: «Моя жизнь — это сага, позвольте мне рассказать ее вам». Эту фразу перевел мне один приятель-швед.

Кучка подозрительных типов поджидает меня возле дома. Машина тормозит. Одной рукой я цепляюсь за спинку сиденья, другой — за дверную ручку. Агент 2 обходит машину, чтобы открыть дверцу с моей стороны. Несколько лоботрясов смотрят в нашу сторону, думая, что сейчас из машины выйдет какая-то шишка.

— Вы не можете выпустить меня здесь!

Они вдвоем хватают меня, вытаскивают из машины и бросают на тротуар.

Агент 1. Вы немедленно сядете за работу.

Агент 2. К сентябрю все должно быть готово.

Агент 3. Или в следующий раз мы остановимся на варианте «а».

Хлопают дверцы, и машина исчезает. Вы не можете выпустить меня здесь! Из меня сейчас выпустят кишки, если я проторчу здесь хотя бы еще одну секунду. Принимаю непринужденный вид, поворачиваю на сто восемьдесят градусов, направляясь в сторону улицы Люн. Трюк не удается. Три типа, требовавших моей смерти в своих воззваниях, нарисованных красными буквами на соседнем фасаде, бросаются за мной. За ними устремляются двое или трое жильцов, наш управляющий и прочие. К ним присоединяются случайные прохожие и еще какие-то люди. Я обращаюсь в бегство. Бежать, бежать, пока не разорвется сердце. Я любил тебя, Шарлотта! Я всегда был готов отдать за тебя жизнь, но сейчас верх берет инстинкт самосохранения, и мне хочется удрать на другой конец света от этой разъяренной толпы. Если ты уже там, подожди меня, я скоро буду! Я скоро буду!

На улице Торель толпа настигает меня. Я оказываюсь в заколдованном кольце; в таких случаях скорпионы обычно кончают жизнь самоубийством. Не успеваю произнести ни слова, как на меня выливаются струи краски. Толкотня, крики, поднимающаяся волна ненависти. Меня хватают, пытаются разорвать на части, я — их добыча, каждый желает получить свою долю. Потом бросают на землю, пинают ногами, топчут ботинками. Из последних сил пытаюсь представить, что все это — художественный вымысел.

Простая комедия, но в которой начинаешь верить в Бога.

Однако это не облегчает мою боль. В давке лавина тел обрушивается на меня, сейчас мои кости захрустят под их тяжестью. В этой каше кто угодно может нанести мне смертельный удар, и никто никогда не установит виновного.

Терплю.

Надеюсь.

Лежу с закрытыми глазами и надеюсь.

Внезапно пытка прекращается.

На меня больше никто не давит.

Открываю глаза.

Град ударов обрушивается на банду моих мучителей. Ничего не понимаю. Над моей головой разворачивается настоящее побоище, чьи-то руки поднимают меня с земли и тащат по улице Люн.

Я распят! Превратился в распятого мученика!

Это становится невероятно забавным. Точно, они довели меня до сумасшествия! Сейчас вознесусь на небо!

Через несколько минут меня закрывают в кузове грузовика.

— Едем на базу.

— Еще бы немного...

— Трогай, черт возьми!

— Все будет в порядке, месье Марко, можете не беспокоиться.

Фраза, которая сразу же производит противоположный эффект. В кузове еще шесть человек, изумленно разглядывающих меня. Все они приблизительно моего возраста. Парни, похоже, хорошо владеют боевыми приемами, а у двух девушек выправка, как у бойцов элитного спецназа.

Сегодня утром, часов в семь, я был героем психологической драмы. Немного позже оказался участником комедии нравов. После обеда, вопреки своей воле, стал действующим лицом шпионского боевика. Но сейчас, что делаю я сейчас в этом фильме о войне?

— Где расположена ваша база?

— В трех шагах отсюда. Но о ней не расскажешь, ее нужно видеть.

— Вы случайно оказались на месте побоища?

— Мы поставили возле вашего дома дежурного на тот случай, если вы появитесь, так как вас нелегко поймать. Он предупредил нас, и мы успели вмешаться.

— Я могу узнать, кто вы такие?

— Делегация президентов шестидесяти одного фан-клуба «Саги», съехавшихся со всей Франции.

Я не могу сдержать тяжелый вздох. Они принимают его за вздох облегчения, хотя я просто смиряюсь с ситуацией. День сегодня обещает быть долгим.

Грузовик въезжает в мощеный двор. На стене обветшалого здания — табличка: «ПРОДАЕТСЯ». Владелец строения — тоже поклонник «Саги» — предоставил на несколько месяцев свое помещение для сборного пункта. Едва я переступаю порог, как меня торжественно встречает радушное правление. Когда им сообщили, что я скоро прибуду, они накрыли стол и повесили плакат с приветствием. Они ждали этого момента две недели. Не знаю, могу ли я наконец немного успокоиться. После бокала шампанского мне показывают спальню, зал заседаний и то, что они называют «Музеем». Это действительно напоминает музей — множество разных предметов на полках и в витринах. Глава правления объясняет, что здесь находится. Пистолет под стеклянным колпаком.

— Это кольт девятого калибра, принадлежавший Камилле, мы купили его у типа, занимавшегося снабжением первой съемочной группы. Потом они его заменили, но именно этот кольт она держит в руке во второй серии.

На длинном столе разложено с десяток страниц сценария.

— Их подобрал во время съемок наш человек, иначе их просто выбросили бы. Это черновик 18-й сцены из 62-й серии, когда Мордекай покупает за две тысячи долларов какие-то необыкновенные конфеты для Марии. Внизу этой страницы Луи Станик добавил от руки: «Вставить здесь искреннюю фразу».

Небольшой сосуд из прозрачной пластмассы с белесоватой жидкостью — образец липозы, который Фред показывал министру здравоохранения. Реквизитор получил липозу, смешав яичный белок с топленым свиным салом, которое раздобыл на кухне.

Пустая бутылка из-под водки.

— Вы, наверное, догадываетесь, откуда она. Мы извлекли ее из мусорного бака дома № 46 по авеню де Турвиль. Водка с перцем или просто перцовка. Говорят, что ее пили только вы с Жеромом, а Матильда Пеллерен не брала в рот ни капли. Луи Станик, тот предпочитал пиво.

На экране мелькают кадры «Саги».

— Редкий экспонат: запись 8-й серии с ошибкой. Эрика здесь все зовут Жан-Жаном. В чистовом варианте и на кассетах уже все исправлено.

Я приперт к стенке и должен продолжать эту дурацкую экскурсию. Мой гид не упускает ни одной мелочи, начиная от крошечного обрезка ногтя, кончая скучнейшим анекдотом. И чем больше я вижу экспонатов, тем чаще у меня мелькает мысль, что я попал в логово психов, безумцев, опасных безумцев, членов секты маньяков, готовых сделать из меня чучело и выставить его как самый ценный трофей. Я чувствую, что мои глаза скоро вылезут из орбит. Пора просить Бога о милосердии.

— Узнаете? Это «Процесс» Кафки, который Менендес всегда держал под рукой.

Господи?

Все правильно!

Конечно, все правильно!

Это ОН подстроил так, чтобы я влип в это дерьмо!

— Чтобы раздобыть флакон с ванильными духами Вальтера, я чуть не поплатился жизнью. А оказалось, что они ничем не пахнут.

Бог рассердился на меня за то, что я играл людскими судьбами, использовал ЕГО в качестве действующего лица, заставлял ЕГО говорить, ЕГО, чьи мысли непостижимы! Мы возомнили себя ИМ, сотворили Золотого тельца, нарушили все ЕГО заповеди!

— Один из наших парней в Париже, скульптор, восстановил «осязаемый пейзаж», о котором говорит Боннемей в 67-й или 68-й серии. Он использовал четыре вида разных камней и...

Прости меня, Господи.

Я раскаиваюсь. Искренне раскаиваюсь. Если Ты умеешь читать в моей душе, то понимаешь, что я не лгу...

Если бы Ты знал, как мне нравилось заниматься Твоей работой...

Ты делаешь потрясающую работу, и мало кто из людей о ней знает. Какое испытываешь наслаждение, видя, как этот мир движется, любит, страдает... Как приятно подвергать людей испытаниям и вознаграждать их, когда они того заслуживают! Но почему Ты так жесток со мной? Со мной, кто знает всю профессиональную кухню, предсказывает за четыре серии все, что должно произойти?

— Помните фотохромовое платье, которое Фред придумывает для Марии? Мы раздобыли его, но без спецэффектов оно не меняет окраску, мы пробовали.

Ты бы мог и не подкладывать мне свинью — своему коллеге. Неужели тебе недостаточно, что бедняга Марко мечется, словно проклятый, в поисках женщины своей мечты?

Нет?

Тебе нужно было доказать мне кое-что...

— Вам нравится наш музей, месье?

Ты хотел доказать, что как сценарист Ты лучше меня.

— ...Вам не нравится?

— Нет, нет... Не обижайтесь, я немного рассеян... Все это так трогательно...

Надо попытаться усыпить бдительность этих чокнутых, надо что-то придумать...

— Я мог бы подарить музею несколько редких экспонатов. Они хранятся у меня, я постараюсь привезти их сегодня же вечером.

— А что именно?

— Я сохранил записные книжки, мы иногда играли в слова, когда уставали от работы. Именно таким образом появился на свет целитель. Я унаследовал также Коробку решений и...

— Коробку решений?

— С самого начала совместной работы мы придумали особый прием — клали бумажки с предложениями в коробку из-под обуви, а потом вытаскивали одну наугад и принимали решение. Если вам интересно, коробку можно найти. Она где-то валяется в нашем бюро на авеню де Турвиль.

— Мы там все обыскали.

Кажется, у них мирные намерения. Они относятся ко мне с уважением. Пожалуй, даже боготворят. Настолько, что это может вызвать раздражение у Всевышнего.

Клянусь тебе, что раскаиваюсь! Вытащи меня отсюда, я усвоил урок.

— Может, она среди моих вещей?

— С этим можно повременить. Сейчас у нас есть более важное дело.

Мирные намерения? Как бы не так, клянусь своей задницей! Но, черт побери, что они еще такое придумали? Что Ты еще придумал для меня? Ведь это Ты?

— Осторожнее со ступеньками. Они через одну сломаны.

Знаю, что совершил большой грех, и этому греху древние греки дали название.

Hubris... Грех гордыни...

Отсутствие чувства меры и наглость одновременно. Состязание с Богом, присвоение права управлять судьбами. Вот, что мы сделали, и сделали в полной безнаказанности, презрев все законы, получив абсолютную свободу, когда-либо предоставленную писателям.

Четверо или пятеро психов, которые ведут меня по обветшавшему коридору, прекращают болтать, когда мы оказываемся перед двустворчатой дверью. Что же делать? Я могу захлебнуться в истошном крике — меня никто не услышит. Могу возмущаться, сколько влезет — им плевать. Они спасли меня для того, чтобы заставить заплатить как можно дороже за мое спасение.

Двери открываются.

Огромный пустой зал. На расставленных квадратом стульях сидят десятка три мрачных типов. Это похоже на обстановку в зале судебного заседания.

Процесс...

Мой процесс.

Меня усаживают в подобие бокса. В зал входят еще несколько человек и рассаживаются с торжественным видом, словно члены Верховного суда.

И среди этого сюрреалистического кошмара я неожиданно начинаю понимать, как всем нам, заблудшим душам, нужна вера в сказки. Не проходило и дня, чтобы кто-то из нас не вспоминал домохозяйку из Вара и безработного из Рубе. Но среди девятнадцати миллионов заинтригованных неизвестных зрителей были и старая дева из Авиньона, и отшельник из Воклюза, и хандрящий вандеец, и сироты со всех уголков страны. Были одинокие, сломанные жизнью. Неуравновешенные, снедаемые тревогой, брошенные на произвол судьбы. Те, у кого не было ни семьи, ни друзей — ничего, кроме телевизора. Те, чье желание поверить в сказку было столь сильным, что любое правдоподобие им только мешало. Да и как можно отказаться от фантазий, когда жизнь то и дело бьет по голове?

Они сами отождествляли себя с героями. Нам достаточно было лишь немного приоткрыть дверь, чтобы они устремились в нее и открыли для себя новый мир. Мир, который можно завоевывать. На их пути было множество ловушек, им приходилось расшифровывать знаки и пробиваться сквозь темноту. Эта работа делала их более гордыми, более ловкими. И только в конце каждой серии начиналась их настоящая Сага, и было неважно, найдут ли они в следующей серии ответ на свой вопрос — они отважились пробраться туда, куда их никто никогда не приглашал.

И все это мы убили нашей 80-й серией.

Те, кто судит меня сегодня, были, несомненно, самыми ревностными верующими и самыми уязвимыми. Они требовали гораздо большего, чем мы могли им дать.

Опускается вечер. Моя камера на последнем этаже здания — две небольшие комнатушки с заложенными кирпичом окнами. Процесс продолжался почти четыре часа. Мой адвокат не ударил в грязь лицом, некоторые его реплики ставили прокурора в тупик. Но никто не в состоянии совершить невозможное, слишком много было обвинителей. Матильда, Жером и Луи были осуждены заочно, оставалось решить лишь мою судьбу. Что я мог сказать в свою защиту? Только наплести паутину лжи, которой никто не поверил. Я сообщил им, что «Сага» должна возродиться из пепла. И даже привел доказательства, на свой страх и риск опережая события и обещая им золотые горы. «Сага» в свободном полете. Я заливался как соловей, в общем, дал им надежду.

Не сомневаюсь, что это и повлияло на приговор.

— Вы, конечно же, знаете сказки «Тысяча и одна ночь»?

— ...?

— Имя Шехерезады вам о чем-нибудь говорит?

— Осужденная на смерть дочь везира? Она рассказывала истории, чтобы развлечь султана, и тот оставлял ее в живых, пока она ухитрялась придумывать продолжение.

— В течение дня вы будете придумывать продолжение «Саги», а вечером мы будем собираться здесь и слушать его. И каждый вечер будем решать, оставлять ли вас в живых.

— Тысяча и одна ночь? Вы шутите!

— Два года и девять месяцев.

— Но как я смогу находить материал на протяжении такого срока? И потом, без моих коллег у вас будет только четвертая часть «Саги»!

— Первая серия завтра вечером.

— Но!..

— На вашем месте я бы не терял время даром, а разрабатывал ситуации. Начните, к примеру, с Камиллы. Сделайте так, чтобы она вернулась.

— Но она мертва!

— Выпутывайтесь!

Сейчас я вооружен карандашом и бумагой, но они обещали, что скоро у меня будет компьютер и все остальное. Со мной будут обращаться, как с принцем из «Тысяча и одной ночи».

— Проснитесь, Марко! Это я, ваш адвокат.

— Мой... кто?

Комната с трещинами на стене... стопка блокнотов под рукой... И мой адвокат. Да, это он. А я-то надеялся, что вчерашний кошмар испарится с первыми лучами солнца.

— Что, уже пора? Но я еще ничего не придумал, я выжат как лимон, мне нужно больше времени. Ради Бога, объясните им это.

— Я пришел, чтобы помочь вам выбраться отсюда.

— ...

— Вставайте, уверен, что смогу вывести вас из этого логова психов.

Это Ты, Господи, послал его мне? Неужели ты услышал мои молитвы?

— Не знаю, кто вы на самом деле, но ваше вмешательство кажется мне очень странным. Может, вы потребуете от меня взамен нечто чудовищное.

— Абсолютно ничего.

— И потом, такие люди в обычной жизни не встречаются.

— В обычной жизни я преподаю историю в университете. Среди этих фанатиков был профессиональный адвокат, но он категорически отказался защищать вас. Пришлось взяться за дело мне. Я приложил все усилия, но дело было проигрышным заранее.

— Преподаватель истории и президент фан-клуба «Саги»? Вы издеваетесь?

— Честно говоря, моя страсть — это книги Понсона дю Террайля.

— ...

— Понсон дю Террайль. Неужели это имя вам ничего не говорит?

— Знаете, я мало читал. Если бы я меньше времени смотрел по телевизору всякую чушь, то не находился бы сегодня здесь.

— Граф Пьер Алексис Понсон дю Террайль — один из ваших знаменитых предшественников. Плодовитый писатель, приобретший известность своими романами с продолжением. Он написал тысячи страниц, где его герои попадают в самые безысходные ситуации, чем доказал силу своего воображения. Хотя его произведения сегодня не слишком популярны, но имя главного героя его романов стало нарицательным.

— Рокамболь!

— Правильно, Рокамболь. Он встречается на страницах более чем трех десятков романов. «Парижские драмы».

— Никогда не читал.

— Это что-то невероятное! Столько таинственности и живописности, что прямо дух захватывает! Когда я прочел последнюю страницу последнего приключения Рокамболя, то совершенно забыл, что было вначале. Я мог бы провести всю жизнь, перечитывая его книги. Но лаконичность — не главное достоинство милейшего Понсона, он весьма мало заботился о правдоподобии и психологии. Поругавшись с издателем своей газеты, Понсон, в порыве гнева, пишет последний эпизод романа. Он помещает своего героя в металлическую клетку, которую сбрасывают с судна в море, в месте, где глубина достигает нескольких сотен метров. Взбешенный издатель нанимает вместо него других авторов, но все терпят фиаско.

Я тоже потерпел бы фиаско. Стоит мне вспомнить о возрождении Камиллы, как мои извилины отказываются шевелиться.

— К счастью, наш великий писатель, поддавшись на мольбы издателя, соглашается продолжить роман. Хотите узнать, как выпутался Понсон?

Мог бы и не спрашивать. Сейчас такие истории для меня жизненно необходимы.

— Очень просто. Понсон начал следующий эпизод фразой: «Выбравшись из западни, Рокамболь поднялся на поверхность».

— Он осмелился написать такое?

— Вот именно!

Потрясающе! Какая свобода! Какой урок для всех! Я думал, что наш сериал отрезал нам все пути назад, стал демаркационной линией, как говорил Жером. Но наши великие предшественники доказали, что в творчестве нет ничего невозможного. Гомер, Шехеразада, Понсон дю Террайль и другие расчистили нам дорогу. Показали пример.

— Вы и трое ваших коллег были нашим Понсоном дю Террайлем. С таким же безудержным воображением, веселым нравом. Я был без ума от вашей «Саги».

— Нам далеко до его уровня.

— И поэтому в память об этом потрясающем человеке я должен был вмешаться. То, что он сделал для Рокамболя, я сделаю для вас. Или, возможно, для «Саги».

Спустя две минуты я, обливаясь потом, как сумасшедший несусь к площади Бастилии. Свободный, но не способный сейчас оценить, что же со мной случилось и какую роль сыграли в моей судьбе Бог, дьявол, случай, мечта, реальность, человеческое безумие или я сам. Выбившись из сил, останавливаюсь у фонтана Уоллеса и ополаскиваю лицо холодной водой. Нужно найти спокойное место, где можно немного передохнуть. Хотя бы немного. С рюмкой водки. Нет, лучше с бутылкой водки. Мне нужно напиться, поговорить с нормальными людьми. Или вообще не говорить. Кто знает, где я заночую сегодня?

Когда я поднимаюсь по улице Рокетт, мое внимание привлекает мигающая надпись над дверью бара «Место встречи».

Час ночи.

— Когда вы закрываетесь?

— Примерно через час.

— У вас есть перцовка?

— Нет.

— Тогда принесите любой другой водки, двойную порцию.

В баре никого нет. Уютно, тихо и пусто. Я опускаюсь на табурет возле стойки, залпом проглатываю водку, потом заказываю еще. Бармен ставит передо мной блюдце с арахисом и включает музыку — какой-то джаз.

Сердце начинает биться нормально. Я облегченно вздыхаю и на мгновение закрываю глаза.

Покой.

Представляю, как проведу оставшиеся годы жизни в этом баре, попивая водку и слушая саксофон. Один. Вот в чем, наверное, секрет счастья: думать только о настоящем, словно речь идет об отрывке фильма, ни начало, ни конец которого тебе не известны.

В бар входит женщина и садится за стойку в нескольких метрах от меня. На ней слишком широкие джинсы и старая рубашка с длинными рукавами. На груди надпись: АМНЕЗИЯ. Она заказывает виски без льда и стакан воды.

Я ее знаю!

Черт возьми, я ее знаю!

Мне было слишком хорошо, чтобы это длилось вечно. Я получил всего лишь отсрочку. Несколько минут счастья.

Она умеет завлекать, а поскольку других клиентов в баре нет, жертвой стану я. Она и пришла сюда потому, что я здесь. Паранойя начинается незаметно. Да, она здесь ради меня. Я вижу только ее затылок. Она не хочет поворачиваться ко мне лицом.

Этот нелепый наряд в американском стиле, шрамы на шее, выразительные беглые взгляды...

— Милдред?

О, как мне хотелось бы, чтобы она не откликнулась. Но ее табурет медленно поворачивается в мою сторону — и ее лицо попадает в полосу света.

— Да?

Разражаюсь хохотом.

Потом придвигаюсь к ней и опускаю руку ей на плечо, чтобы убедиться, что она из плоти и крови. Встревоженный бармен спрашивает издали, не мешаю ли я ей. Она отрицательно качает головой.

Поразительное лицо, внушающее уважение. Размытые черты, не слишком красивые. Лицо, похожее на лицо античной статуи или на лик Богородицы. Где они откопали эту девицу?

— У меня плохая память на имена, тем более, на имена актеров, но я видел вас на коктейле, устроенном дирекцией студии. Кажется, это было в феврале. Мы не разговаривали. Помню, вы произнесли несколько милых слов о сценаристах. Ваша фамилия начинается на Д или на Т. Вас зовут... София?

Она рассматривает меня со смесью любопытства и неприязни.

— Я бы предпочла встретить Матильду Пеллерен.

Заказывает еще виски. В одной из серий она напилась им вместе с отцом.

— Сожалею, но она покинула место преступления вместе с тремя остальными. Это она придумала, создала и вдохнула жизнь в Милдред. Любовь с Существом — тоже она.

— Не называйте его так.

— Кого?

— Человека, которого я люблю.

Я должен вспомнить, что писали о ней в газетах. София... Кажется она с юга, из Ниццы или Каннов, где до «Саги» была ведущей какой-то небольшой передачи местного телеканала. Но, может, я путаю ее с кем-то другим. Я напрямик спрашиваю у нее: кто сказал ей, что я в этом баре? Она делает глоток виски, продолжая презрительно рассматривать меня с ног до головы, что меня немного нервирует.

— Только не говорите, что оказались здесь случайно. Смотрите мне в лицо, когда я говорю с вами!

— Вы не можете не знать, что с некоторых пор между мною и тем, кого вы называете Существом, не все ладится. И поэтому я посещаю бары. В конце концов, отец прав — нет ничего лучше спиртного, чтобы немного забыть этот подлый мир. Когда мне было страшно плохо, я серьезно подумывала о том, чтобы превратиться в алкоголичку. Кстати, алкоголизм — это тоже профессия, в которой можно преуспеть. У одних получается, у других — нет.

— Не пытайтесь морочить мне голову, я знаю, что все актеры взвыли как волки, увидев 80-ю серию: искажение их образов, злоупотребление доверием и так далее. Ваше болезненное актерское самолюбие тоже должно было быть уязвлено, но в то время это нас волновало меньше всего.

— Моя самая большая удача в жизни — встреча с человеком, которого я полюбила. Затем, мой ум. У меня невероятно высокий коэффициент умственного развития, иначе мое место было бы в психушке. Люди часто интересуются, делает ли человека несчастным его гениальность. До 80-й серии я не смогла бы на это ответить. Но теперь знаю: чем умнее человек, тем меньше он страдает. Улыбка довольного человека и счастье простака ничего не значат. Я чувствую себя лучше, чем другие, но у моего любимого мужчины не хватает интеллекта, чтобы понять. Вы же видели, как он реагирует на мир, на других людей...

— Это Сегюре попросил вас проследить за мной?

— ...Я могу лишь помочь ему разобраться в происходящем. И через это понять мою собственную боль. Но он способен только страдать, как животное, потому что он и есть животное. И я страдаю вместе с ним, видя, как он себя губит.

— Вы неплохая актриса и быстро найдете работу.

— Вы считаете, что мне легко? Отец-алкоголик, довольный своей судьбой, но все-таки алкоголик. Мать, пропавшая без вести, появившаяся неизвестно откуда и снова исчезнувшая. Брат — полицейский, превратившийся в холуя. И возлюбленный, который живет как дикарь... Прекрасные люди эти Каллахэны... Не говоря уже об их окружении.

— Что вам от меня нужно?

Она допивает виски, и бармен наливает ей новую порцию. Она кивает ему в знак благодарности как настоящая завсегдательница.

— Вы жонглируете словами, сочиняете многословные диалоги, но не пытаетесь влезть в душу. Вы решили, что наша пара должна пережить ад, и вот теперь мы его переживаем, с каждым днем все больше и больше, такой ад, что даже ваше богатое воображение не поможет вам этого представить. Я знаю, что такое сильнейшая физическая боль, но это ничто по сравнению с тем, что он чувствует ежедневно.

Она кладет на стойку сто франков и встает с табурета.

— Сделайте что-нибудь для человека, которого я люблю.

Нельзя отпускать ее, не покончив с этим маскарадом. Я хватаю ее за руку. Встревоженный бармен приближается к нам.

— Прежде чем уйти, вы покажете мне свои шрамы.

Она с силой вырывает руку и вызывающе смотрит на меня.

— Это настолько же в ваших интересах, как и в наших.

Был только один эпизод, где показывались ее шрамы, и гример потратил почти два часа, чтобы нарисовать их. Хотя теперь и он может быть в сговоре с ними!

— Отпустите меня!

Во мне поднимается волна ярости, однако бармен оттаскивает нас друг от друга, хватает меня за лацканы пиджака и бросает на стол. Стол переворачивается, и я оказываюсь на полу.

Милдред исчезла.

Медленно поднимаюсь. Бармен приказывает мне убираться.

— Эта девушка зашла сюда впервые?

Вместо ответа он хватает меня за воротник и выталкивает на улицу. Я оглядываюсь в поисках Милдред.

Спрашиваю у прохожего, который час.

Без двадцати два.

Неужели ты никогда не спишь, Господи?

Ты решил не оставлять меня в покое, пока я не пойму? Не беспокойся, я уже понял. Могу даже пересказать Тебе твой внутренний монолог: «Бедный Марко, ты хотел сыграть наравне с великими, ты бросил мне вызов на моей территории, но Я покажу тебе, что такое драматическая ситуация, ложный след, кульминация. Ты узнаешь, что такое приключения».

Ополчись на других, ведь они виноваты не меньше меня. Ты один только знаешь, где скрываются Матильда, Луи и Жером и чем они сейчас занимаются.

Где вы, ребята?

— Это он?

— Конечно, он.

Ко мне направляются два типа.

— Узнаешь нас?

Конечно, я вас узнаю. Вы — Брюно и Джонас. Однако не прошло и минуты, как Милдред меня одурачила, и поэтому я уже ничему не удивляюсь. Да, вы хорошо все продумали, но я не собираюсь принимать участия в вашей мизансцене.

— Так ты нас узнаешь?

Худшее оскорбление для актера — не узнать его.

— Моя физиономия ничего не говорит тебе?

— Нет, ничего.

— И моя тоже?

— Думаю, вы меня с кем-то перепутали, ребята.

За кого они себя принимают, эти актеришки? До того как им достались роли в «Саге», они были никем. Без нас они так бы и остались никем. А теперь они требуют, чтобы я признал их право на существование, признал, что они действительно существуют.

Жалкие персонажи, созданные игрой моего воображения. Вы обязаны мне всем.

Жалкие персонажи, созданные игрой моего воображения, оставляют меня на асфальте с окровавленной рожей. Бывший полицейский и подросток, делающий первые шаги в мире взрослых, отдубасили меня что надо. Никогда не думал, что они на такое способны. На что-нибудь еще хуже — возможно, но не на такое.

Сажусь на край тротуара и смотрю на проносящиеся мимо такси.

Господи, до чего же я устал!

Мне так хочется быть рядом с Шарлоттой, особенно этой ночью. Она не стала бы проливать слезы, а протянула бы мне носовой платочек, чтобы я вытер кровь.

Передо мной останавливается мотоциклист.

— Простите, я ищу улицу Пуассоньер.

К его багажнику крепко прикручен веревками переносной телевизор, который явно уже отдал Богу душу.

— Вам нужно проехать площадь Республики, бульвар Бон-Нувель, потом повернуть налево сразу за кинотеатром «Ле Рекс». Если вы ищете дом № 188, то он в конце улицы.

— Спасибо!

Он заводит мотор и исчезает в ночи.