Сага о Скарлетт

МАРГАРЕТ МИТЧЕЛЛ И ЕЕ КНИГА

15 декабря 1939 года состоялась премьера самой знаменитой американской киноэпопеи «Унесенные ветром». А в 2000 году мы отметили 100-летие Маргарет Митчелл. Ее предками были ветераны гражданской войны между Севером и Югом, истинные патриоты; и с юных лет Маргарет заслушивалась рассказами седеющих родственников о героических подвигах южан. Многие из тех воспоминаний послужили позже основой для ее нашумевшего романа «Унесенные ветром».

Предки Маргарет Митчелл прибыли в Америку из Англии, и ее бабушка Анни Фицджеральд Стивенс перенесла во время Гражданской войны многие приключения, в которые позже попадала Скарлетт О'Хара. Мать Митчелл была «настоящей леди», в молодости хотела стать врачом. Выйдя замуж, она отказалась от карьеры ради того, чтобы воспитывать детей. Попытки дать дочери литературное образование завершились в 12 лет: Маргарет взбунтовалась и перешла на чтение любовных и приключенческих романов; затем пришла пора увлечения новым заморским чудом — кинематографом, и полудевушка-полуподросток воображала себя экранной кинозвездой, оттачивая мастерство роковой женщины на солдатах из расположившегося неподалеку военного лагеря.

Осенью 1918 года она поступила в колледж Смита, где получала средние оценки по всем предметам и кучу писем из-за океана — от американских солдат и офицеров. В середине первого года обучения Митчелл вернулась домой в Атланту: ее мать серьезно заболела. В январе Мэйбелл Митчелл умерла от гриппа за день до возвращения дочери. По возвращении в Атланту Маргарет стала классическим образцом «джаз-бэби».

Вот ее собственное описание: «Одна из тех крутых женщин с короткими стрижками и короткими юбками, про которых священники говорят, что к тридцати годам они попадут либо на виселицу, либо в ад». Она произвела фурор и скандал на благотворительном балу, исполнив танец апачей. Она меняла поклонников и возлюбленных; в какой-то момент была обручена сразу с пятью мужчинами. В 1922 году Митчелл вышла замуж за красивого бутлеггера, но брак оказался настоящей катастрофой. Через несколько месяцев супруги расстались, а Маргарет не расставалась с пистолетом, пока супруг ее не был найден убитым где-то на Среднем Западе. Митчелл начала работать в «Джорнел» — газете, издававшейся в Атланте: она писала очерки. В 1925 голу она вторично вышла замуж — за Джона Марша, ухажера, которому вначале не повезло: он был шафером на ее первой свадьбе.

Насколько первый муж Митчелл был дик и непредсказуем, настолько второй — спокоен и банален. После свадьбы Митчелл еще год продолжала сотрудничать в газетах, но Марш получил повышение по службе и, идя навстречу его пожеланиям, она бросила работать. Вскоре после свадьбы Митчелл при активной поддержке Марша начала работу над тем, что он долго называл «романом эпохи джаза». Америка полюбила «Унесенных ветром» — книгу о любви и ее превратностях. Ретт Батлер — символ мужской сексапильности, суть и квинтэссенция идеального героя-любовника, при виде которого замужняя дама Скарлетт вдруг чувствует, что «у нее слишком низкий вырез» и что «по ней побежала непонятная теплая волна» (привычное клише дамской сексуальной стилистики). Расставание Скарлетт с Реттом расстроило не одно сентиментальное сердце.

Митчелл охотно рассказывала, что финал она написала в первую очередь, поскольку прекрасно знала, чем завершатся приключения героини. Если вспомнить о двух браках Митчелл и пролистать ее фотографии, где яркая и энергичная молодая женщина постепенно превращается в жесткую и сухую даму, легко выстроить линию мести бездетной, преждевременно состарившейся дуэньи собственной беспечной молодости. Но, тем не менее, нельзя не вспомнить, что еще в одном из ранних писем, написанных в период учебы в колледже, Митчелл жаловалась на то, что «неспособна сочинить историю с поцелуем в конце; историю, в которой женщина обретала бы идеального спутника жизни». «Мне кажется, — писала она, — что именно в этот момент герой обязательно бросит героиню!» Когда рецензенты предложили Митчелл немного смягчить финал, в частности, сделать уход Ретта не таким необратимым, она ответила: «Я изменю все, что хотите, только не конец». Митчелл писала, что финал обязательно должен быть открытым; а посему вот уже полвека вся Америка делится на тех, кто считает, что Скарлетт навсегда потеряла Ретта, и тех, кто верит, что героине удастся его вернуть.

Новым подтверждением притягательности «Унесенных ветром» стало продолжение романа — «Скарлетт» Александры Рипли. Продолжения и планы продолжений вынашивались с 1936 года, но сама Митчелл яростно боролась против «конкурсов на последнюю главу». Она не раз безапелляционно заявляла, что никогда не напишет продолжения, и после смерти писательницы (в 1949 году она погибла — ее сбило такси) муж стоял на ее позиции. Но права наследования имеют определенный срок, и по истечении его наследники Митчелл уже не могли бороться с неизбежным. В новой версии Скарлетт стала не вамп и не очаровательной дурочкой, а типичной «среднестатистической читательницей журнала «Космополитен», страстной потребительницей, которая с удовольствием заказывает ящики шампанского и украшает дом мягкими коврами. А жаль…

Женщина на больничной койке с трудом открывает глаза и видит, что ее муж Джон, живой и невредимый, клюет носом у ее кровати. «Это он меня убил, он! — сердито думает миссис Митчелл-Марш. — Это из-за него я умираю. Господи, за что? Мне ведь всего 47 лет! Моя двоюродная бабка Энни в этом возрасте вышла замуж и до восьмидесяти была счастлива!» Мысли больной путаются, то и дело наплывают далекие воспоминания детства.

…вот она — маленькая девочка в пышном розовом платьице и белых носочках в огромном роскошном особняке в викторианском стиле. Родительский дом казался Пегги (ее школьное прозвище) настолько большим, что иногда она боялась потеряться в его 13 комнатах. Больше всего Пегги и ее брат Стефен любили играть в круглой застекленной башне. Но самые заветные места для Пегги — в саду и во дворе, там у нее был настоящий домашний зоопарк: утки, собаки, кошки, черепахи. Однажды отец подарил детям даже пару аллигаторов.

Гуляя по городу, Пегги обожала глазеть на готические особняки, пышные старинные строения, магазины, лавки и конторы — все это принадлежало целому легиону ее родных и свойственников: дедам, дядьям, кузенам. Предки Маргарет с обеих сторон, Митчеллы и Стефенсы — фермеры, плантаторы, проповедники, политики, все одержимые патриоты, ветераны Гражданской войны между Севером и Югом, — уже два века трудились ради процветания этого благодатного региона, раскинувшегося от рисовых плантаций Южной Каролины до хлопковых угодий Техаса. Они обосновались здесь еще до того, как Атланта стала Атлантой. Маленькая Пегги просто заслушивалась рассказами бабки Стефенс об истории рода, о героических подвигах предков, и именно эти красочные истории, под которые прошло все детство, послужили канвой ее будущего романа…

«А ведь моя мать, несомненно, не позволила бы мне до восемнадцати лет прочесть «Унесенных ветром», — подумала больная и слабо улыбнулась… Образование было любимым коньком Мэй Белл Митчелл. Выпускница одного из лучших колледжей Канады, она строго требовала от дочери, чтобы та читала литературу только самого высокого уровня. Что поощрялось весьма своеобразно: за шекспировскую пьесу Пегги получала пять центов, в десять оценивались попытки осилить Диккенса, в 15 — Ницше, Канта или Дарвина. В результате карманных денег у Пегги никогда не было — вопреки воле родительницы она упрямо предпочитала «палп», то есть «дешевую литературу» — мелодрамы, любовные романы и фривольные истории из дамских журналов. Сама писать рассказы Пегги начала примерно с девяти лет, но предпочитала прятать их подальше от материнского ока: девочка прекрасно знала, что за подобное «творчество» ее не только не похвалят, но скорее всего устроят нагоняй.

Мэй Белл, особа властная и не терпящая возражений, старалась воспитать Пегги по своему образу и подобию: девочка казалась ей чересчур хрупкой и мечтательной. Та мстила по-своему — демонстративно ковыряла в носу на семейных обедах, по поводу и без повода огрызалась, а однажды увешала всю свою комнату неприличными картинками из журналов. Нешуточная борьба разгорелась между матерью и дочерью из-за колледжа: Пегги не желала дальше учиться. Но авторитет матери взял верх, и Маргарет пришлось поступить в одно из учебных заведений Новой Англии. Впервые в жизни оказавшись на свободе и без присмотра, Пегги превратилась в настоящего чертенка. От юной леди с Юга, про богатство которой сокурсники говорили с придыханием, никто не ожидал, что она станет главной бунтаркой и ярой противницей хороших манер. В ней все не вязалось: резкий южный акцент, богатое платье, украшенное диковинной вышивкой, и вкус к смачным ругательствам и проклятиям, которые у ее новых друзей вызывали одновременно ужас и восторг. После занятий Пегги собирала вокруг себя стайку робких девчонок и увлекала их в закрытый внутренний дворик церкви святого Иоанна. Там, ритуально выкуривая полпачки сигарет, она разглагольствовала о своих религиозных сомнениях: ее не устраивали ни католическая вера матери, ни протестантизм отца.

Учеба оборвалась внезапно — в январе 1919-го, через полгода после поступления Пегги в колледж, ее мать скоропостижно скончалась от испанки, и девушка вернулась в отцовский дом — исполнять обязанности хозяйки. От юной леди Митчелл ждали, что она повторит судьбу своей матери: станет одной из первых леди Атланты, будет активно участвовать в работе всевозможных благотворительных обществ, давать роскошные балы и обеды по случаю громких исторических праздников и, наконец, выйдет замуж за какого-нибудь достойного отпрыска старинной фамилии. А Пегги мечтала свернуть с этой стези как можно дальше. Своего отца она находила неимоверно скучным и лицемерным, деда Стефенса — чересчур чванливым, столь любимую в детстве бабку — завистливой и жадной. Она не умела и не хотела управлять вышколенными слугами и потихоньку раздаривала им свои вещи, а порой и принадлежащие отцу дорогие безделушки. В семье разразился неслыханный скандал, когда Пегги под собственным именем напечатала в одной из газет «Манифест феминисток» и к тому же посмела сфотографироваться в «совершенно неприличном виде»: в мужском сюртуке и рубашке, ковбойских сапогах и залихватской шляпе. В присутствии родственников бабка Стефенс бросила этот снимок в камин и подкрепила сей жест смачным плевком. «У меня больше нет внучки!» — прозвучал ее приговор. Кстати, флирт юной Митчелл с идеями женской независимости имел в то время чисто книжное происхождение: Пегги просто начиталась своих любимых журналов, которые в то время служили ареной подобных дискуссий.

Впрочем, у Маргарет и впрямь не было призвания исполнять традиционные женские обязанности. При этом она слыла первой красавицей Атланты — ее огромные выразительные глаза, точеная фигура и фонтанирующее остроумие привлекали едва ли не всех потенциальных женихов города. В период между 1920-м и 1923 годами ей сделали около 40 (!) предложений. У Пегги даже существовал специальный альбом, где записывались бесчисленные женихи, жаждущие провести время наедине с дамой своего сердца: с 14.00 до 15.00 — Стив Гулден, с 15.00 до 16.00 — Эдди Аллен, с 16.00 до 17.00 — Джон Марш и так далее. Однако, несмотря на всю показную эксцентричность, строгие принципы морали и нравственности Пегги Митчелл всосала с молоком матери…

«Стоило ли так носиться со своей невинностью? Тоже мне клад! Ради кого было ее беречь? Я и святому отцу на исповеди об этом скажу… Интересно, кто-нибудь говорил такие вещи на последней исповеди?» — проносится в голове умирающей. В палату бесшумно входит Джон Марш, неся в руках охапку писем. «Новый урожай!» — произносит он до противного бодрым голосом. Вот уже тринадцать лет с момента выхода романа, его жена получала по сотне писем в день и добросовестно отвечала на все до единого послания. После «Унесенных ветром» она не написала больше ни строки беллетристики. Джон бегло просматривал письма: «Ну вот, Пегги, опять! Все тот же вечный вопрос: «Не свои ли собственные страсти и любовные истории вы подарили Скарлетт, и правда ли, что прототипом Батлера послужил ваш собственный муж?» «Ну только не я», — брезгливо поморщился Джон. «Да уж куда тебе!» — с неприязнью подумала Маргарет.

…первый раз Пегги вышла замуж с единственной целью — досадить отцу, бабке и, кроме того, обрести законную возможность испытать то, о чем столько читала в романах — физическую страсть. Ее избранником стал рыжий, вертлявый и чертовски обаятельный Бэррен Апшоу. Отпрыск богатой семьи родовитых южан, проживавшей в Северной Джорджии не меньше, чем Митчеллы и Стефенсы в Атланте, Бэррен был, как говорится, без царя в голове. Он не сумел получить даже степени бакалавра в университете Джорджии, а места работы менял также легко и часто, как любовниц. Пегги видела в нем родственную душу — подобно ей, Бэррен мог выкинуть любой фортель: явиться на великосветский обед босиком, а на торжественное мероприятие — без смокинга. Словом, 19-летняя Пегги была от него без ума. Отец Пегги, Юджин Митчелл, владелец крупнейшей юридической фирмы, превыше всего в жизни ставил труд и стабильный доход. Неудивительно, что будущий зять не вызывал в нем ни малейшей симпатии.

Как бы то ни было, кланы Митчеллов и Стефенсов горой стояли за соблюдение свадебных традиций. Невесту, как и полагается, одели в белое шелковое платье с длинным шлейфом, украшенное жемчугом и флердоранжем. Жених красовался в приличествующих случаю белом галстуке и белых перчатках. Пегги от души веселилась, ловя косые взгляды родных, которые тем не менее старались перещеголять друг друга в подарках: серебро, золотые украшения, скатерти и салфетки из дорогого льна, постельное белье и множество чеков на весьма приличные суммы. Молодые тоже приготовили родственникам сюрприз: входя с женихом в церковь, Пегги несла в руках не строго-настрого заповеданный традицией букет белых лилий — символ супружеской верности, а огромную охапку огненно-красных роз, что выглядело более чем вызывающе. «Никогда Атланта не видывала подобного», — отмечали на следующий день светские хроникеры. Не была оставлена без комментариев и еще одна пикантная сторона ситуации: все дружки, за исключением брата Пегги, были постоянными ухажерами и поклонниками невесты…

…больная почти не слушала, как муж монотонным голосом зачитывает ей письма. «Конечно, с общепринятой точки зрения Бэррен был плохим мужем, — продолжала рассуждать она сама с собой. Он гулял, бездельничал, сидел на шее у моего отца. Но он был живым! Стоило мне лишь увидеть его — и плохое настроение мгновенно улетучивалось. Не то что с этим!»

…бессонница и меланхолия стали навещать Пегги с весьма юного возраста. Причиной тому скорее всего было ее воображение, слишком богатое и перевозбужденное литературным творчеством. Пегги частенько грызла по ночам карандаш, ломая голову над тем, как ее очередной героине выпутаться из той сложной ситуации, в которую она сама же ввергла ее накануне. Увы, из раннего творчества Маргарет ничего не сохранилось, даже дневник бесследно исчез. Как бы то ни было, но спала Пегги обычно не больше трех-четырех часов в сутки, и такие перегрузки постепенно стали сказываться на ее настроении. Стоило Бэррену заметить, что жена вышла к завтраку в подавленном состоянии, как он тут же старался ее чем-нибудь развлечь: тащил к приятелям, в подпольные игорные дома, которые Пегги обожала, увозил в Нью-Йорк, Мексику, Гонолулу. И она оживала.

… «не будь я такой наивной дурой, я простила бы ему измену, — размышляла больная. — В конце концов противоестественно, когда мужчина всю жизнь занят только одной женщиной. А если это происходит — она покосилась на Джона, — то стоит усомниться, мужчина ли рядом с тобой».

Миссис Митчелл-Марш снова и снова воскрешает в памяти ту давнюю сцену: однажды, вернувшись домой раньше обещанного, она обнаружила в спальне всклокоченного и совершенно обнаженного Бэррена. Повинуясь непонятному наитию, Пегги потянула дверцу платяного шкафа и обнаружила там горничную — бедняжка свернулась клубочком и дрожала как осиновый лист. Через час супруг был навсегда изгнан из дома Митчеллов. Их брак продлился всего 10 месяцев, но родственники судачили об этом, кажется, еще 10 лет: из всех поколений жен кланов Митчеллов-Стефенсов Маргарет стала первой, кто позволил себе развод.

… «несомненно, после такого триумфа вы должны чувствовать себя счастливейшей из женщин…» — слух больной вдруг зацепился за эту фразу из чьего-то письма. Оказывается, Джон все еще читает ей вслух. Какие наивные! Кто поверит, что триумф ее романа не принес Маргарет решительно никакого счастья?! Всего три года своей жизни она ощущала себя на коне, и эта дурацкая книга тут абсолютно ни при чем. Больная скашивает глаза, чтобы удостовериться, что ее любимая фотография лежит рядом с кроватью на тумбочке.

Вот каким оно было, ее счастье! 22-летняя энергичная Пегги Митчелл сидит за заваленным бумагами, рукописями и книгами столом, среди пепельниц с горками окурков и грязных чашек со следами кофе. Это редакция самой крупной из трех газет Атланты — «Journal». Выгнав Бэррена, она пришла к главному редактору Ангусу Перкерсону и попросила принять ее на работу в качестве репортера. Поначалу тот и слышать об этом не хотел: в те годы журналистика была исключительно мужской профессией, а уж чтобы этим занималась барышня из аристократической семьи! Но после первых же материалов, написанных блестящим отточенным языком, Перкерсон сдался. Пегги фактически сменила место жительства: из района богатых особняков она переселилась в убогую часть деловой Атланты. Ее вторым домом стало покосившееся и годами не ремонтировавшееся здание газеты, где Пегги проводила по 10 часов в сутки, а друзьями — циничные, амбициозные, отчаянные и беззаботные репортеры. За три года работы в газете Митчелл написала более двух сотен статей, очерков и рецензий. Пегги гордилась тем, что побывала в таких местах, куда никогда еще не ступала ножка благовоспитанной леди: что бы сказал ее отец, если бы узнал, что целых три вечера подряд его дочь встречалась с девицами из дома терпимости и перетаскала им в подарок не только все свои теплые шали, но и столовое серебро!

…сидевший у постели больной жены Джон Марш вдруг закашлялся и стал задыхаться. У него начинался приступ астмы. Впервые в жизни Маргарет не обнаружила в себе ни малейшего сочувствия к нему, только злорадство. «Так тебе и надо! — думала она, равнодушно глядя, как муж торопливо глотает капли. — Лучше бы ты тогда не выздоровел!»

С Джоном Маршем Пегги познакомилась в то же самое время, что и со своим первым мужем Бэрреном Апшоу. Оба числились среди ее преданнейших ухажеров и даже снимали одну квартиру. Потомок небогатых фермеров из Пенсильвании, Марш отличался необыкновенной мягкостью характера, тучностью и наследственной склонностью к ипохондрии. Первая красавица Атланты Пегги Митчелл ценила его за то, что он единственный никогда не делал попытки выйти с ней за рамки платонических отношений. Кроме того — и это сыграло решающую роль, — добряку Маршу Пегги всегда могла, не стесняясь пожаловаться на все недомогания и излить свои «плохие мысли». В отличие от Бэррена, который умел мгновенно развеять ее тягостное настроение, Марш часами слушал ее жалобы, сочувствовал, понимал и добавлял к ним свои.

Марш выбрал идеальный момент, чтобы сделать ей предложение: на следующий день после того, как Маргарет вырезали аппендицит, ровно через три месяца после ее развода с Апшоу. Бледная страдающая Пегги смотрела в преданные глаза Джона и думала, что такой человек ей, наверное, и нужен: в его любовь она сможет завернуться, как в теплый домашний халат.

Свадьбу назначили на День святого Валентина. А за две недели до торжества жених попал в больницу в очень странном состоянии, напоминавшем внезапную кому. День всех влюбленных Джон и невеста вместо церкви провели в больничной палате. Пегги приходила сюда после восьмичасового рабочего дня и оставалась до поздней ночи: ей неожиданно понравилось ухаживать за Джоном. Он стал ее большим ребенком, а вместе с тем — ее крестом, обузой и вечным страхом. С того момента, как они поженились — 4 июля 1925 года, — Пегги показалось, что в Атланте вдруг стало меньше солнечных дней. Возможно, потому, что молодожены переехали в крошечную подвальную квартирку в обшарпанном доходном доме. На большее не хватало денег, а помощь отца Пегги гордо отвергла. Днем она по-прежнему много работала, вечерами долго беседовала с мужем о его самочувствии. Плохо. Всегда плохо. Адские боли в желудке сменялись приступами удушья или лихорадки (врачи, кстати, не находили для этого никаких реальных причин и не исключали нервную природу недомоганий). Пегги пришлось осваивать роль сиделки. Она помогала Джону лечь в постель, клала ему в ноги грелку, кормила с ложки и предлагала почитать вслух. Это самый лучший сценарий их вечеров. Случалось, и так, что она усаживала мужа в недавно купленный автомобиль — а водить она боялась панически! — и со скоростью 2 мили в час везла в больницу святого Иосифа. Там она часами дожидалась обследований, снимков, результатов анализов. Живя в атмосфере постоянного беспокойства за здоровье мужа, Пегги в конце концов, и сама все чаще стала испытывать приступы депрессии, давно уже, казалось, забытые.

Однажды, отвезя Джона утром в больницу, Пегги по дороге на работу упала на ровном месте и сломала ногу. Перелом вскоре сросся, но боль осталась, начался тяжелый артрит. Около года Маргарет не могла ходить. Любимую работу, единственный радостный момент в ее новой замужней жизни, пришлось оставить.

За сочинение исторического романа Пегги взялась, чтобы немного отвлечься от мрачных мыслей и хоть чем-то себя занять. Старенький «Remington» пришлось водрузить прямо на тумбочку швейной машинки: слишком низко и неудобно для глаз, но другого места в их квартире просто не нашлось. Стоило Пегги услышать стук в дверь, как она тут же прятала отпечатанные страницы, накрывая машинку большим клетчатым пледом. Ей было стыдно признаться кому бы то ни было (и особенно мужу), что она занимается такой любительской чепухой. Сидя над первыми страницами рукописи, Пегги попеременно то писала, то плакала. Тяжелые предчувствия и страх смерти мучили ее и накладывали отпечаток на книгу: не случайно Митчелл приступила к роману с развязки, с последней главы, наполненной трагедиями, плохими новостями, фатальным непониманием в отношениях между Батлером и Скарлетт.

К 1933 году роман был практически завершен, забыт и похоронен под грудой журналов. Буквально через несколько дней после этого Пегги пишет своей золовке странное письмо. Ее рукой словно водит дьявол: «Еще два года рабского труда Джона — и мы, похоже, выберемся из долгов, в которых запутались в основном благодаря огромным медицинским счетам. Если только я НЕ сломаю себе позвоночник, то смогу наконец вздохнуть свободно». В этом письме, отпечатанном на машинке, «не» было позже вставлено ручкой. Не прошло и месяца, как Маргарет Митчелл поскользнулась на улице, упала на спину и сломала позвоночник. Лежа в кровати, обездвиженная, замурованная в корсет, Пегги вновь и вновь задавала себе один и тот же безнадежный вопрос: «За что?»

…этот вопрос беспокоит Маргарет Митчелл-Марш и сейчас, в последние часы ее жизни. С тех пор как она вышла замуж за Марша, судьба все время играет с ней злые шутки. И вот в 47 лет она умирает — и вовсе не от неизлечимой болезни. Еще позавчера Маргарет заботливо выгуливала мужа после очередного приступа его астмы, когда из-за поворота на них неожиданно выскочила машина. Каким-то образом Джон успел отскочить, а она — нет.

Больная снова думает о том, какая зловещая ирония в том, что в своих письмах люди то и дело называют ее избранницей, счастливицей и даже любимицей Бога. А ведь могло случиться и так, что ее книгу вообще никто никогда не увидел бы.

…в один прекрасный день в ее крошечной квартирке раздался телефонный звонок, и Джессика Колл, давняя подруга Пегги, стала возбужденно рассказывать, что в Атланту приехал известный нью-йоркский издатель Гарольд Лэтэм. Представитель крупнейшего в Америке издательского дома «Макмиллан» путешествовал по стране с целью отыскать новые литературные таланты и отобрать наиболее интересные рукописи. «Пегги, — говорила Джессика, — ведь всем известно, что у тебя есть уйма рассказов. Отдай ему, вдруг напечатают!» Маргарет внезапно ощутила какой-то приступ дурноты, но, через секунду придя в себя, небрежно произнесла: «Что ты, я все давно выбросила!»

Однако не прийти на торжественный обед, устроенный Ассоциацией журналистов Атланты в честь приезжего, она не могла. Во-первых, Пегги до сих пор гордилась своим членством в ассоциации, хотя давно бросила журналистику, а во-вторых, в ней периодически просыпалась генетическая память о том, что по крови она — одна из самых знатных представительниц атлантского общества. Впервые за все годы супружеской жизни Пегги решилась оставить свою депрессию дома. Мужа, кстати, тоже пришлось оставить — как всегда, Джон чувствовал себя крайне неважно. Митчелл на собственном автомобиле любезно возила гостя по городу и показывала ему все достопримечательности родной Атланты, включая, между прочим, особняки отца и родственников как образцы старейших построек. По дороге в гостиницу Лэтэм наконец решился задать интересующий его вопрос: «Я слышал, вы пишете рассказы. Нельзя ли мне взглянуть?» Она ответила ему таким затравленным взглядом, словно он уличил ее в мелкой краже. «Что вы, я этим не занимаюсь! — поспешно сказала Митчелл. — А вот, кстати, не хотите ли еще осмотреть эту церковь…»

Ночью Маргарет привиделся кошмар: будто ее первый муж Бэррен Апшоу собирается ее застрелить и помилует только в том случае, если она согласится отдать ему свою книгу. Наутро в гостиничном номере Лэтэма раздался звонок, и взволнованный голос его вчерашнего гида произнес: «Я внизу, в холле. Вы не уделите мне пять минут?» Когда Лэтэм спустился, его глазам предстало такое зрелище: маленькая Маргарет Митчелл примостилась на самом краешке дивана, а за ее спиной возвышалась гора больших коричневых конвертов. Едва он подошел, Пегги порывисто вскочила и, пробормотав: «Возьмите этот чертов роман, пока я не передумала».

Позднее Лэтэм всем рассказывал, как в ту же ночь, мучимый бессонницей в поезде, мчавшем его в Северную Каролину, он не выдержал и открыл первый конверт. Чутье издателя подсказало ему, что он держит в руках. «Или это бестселлер номер один, или я полный кретин», — возбужденно думал он, проглатывая страницу за страницей. Лэтэм еще не успел дочитать роман до конца, как ему передали телеграмму от Маргарет: «Немедленно верните рукопись. Я переменила решение».

В течение года Маргарет бомбардировала Лэтэма то умоляющими, то угрожающими письмами, в которых читались страх, стыд, самоуничижение. Никакие клятвы издателя и нанятых им независимых рецензентов не могли убедить Митчелл, что роман действительно хорош. «Если они его напечатают, я опозорюсь на всю страну», — плача, говорила Пегги мужу. Джон по обыкновению добродушно утешал ее. Он так и не удосужился прочесть роман жены: слишком велик, да и вообще…

«Унесенные ветром» увидел свет 30 июня 1936 года. Все без исключения американские газеты единодушно сочли книгу крупнейшим литературным событием. Джон Марш, у которого был такой вид, словно он вдруг оказался в параллельном мире, зачитывал жене адресованные ей эпитеты: «талантливейший автор своего поколения», «выдающееся дарование», «гениальная писательница». «Это про тебя, Пегги…», — Джон то и дело снимал очки и растерянно тер переносицу. В его занятой только своими болячками голове впервые возникла мысль, что десять лет он жил не с той женщиной, за которую Пегги себя выдавала. «Гениальная писательница» и заботливая сиделка — эти два образа никак не хотели совмещаться в его тугом воображении. По крайней мере Джон явно предпочитал сиделку.

…больная словно наяву услышала звонкий голос Аниты Перкенсон, ее подружки по газете: «Твой Джоник сделает из тебя даже не свою подстилку, а грелку для больных ног! Увидишь!» Кажется, для миссис Митчелл-Марш наконец пришло время это увидеть.

…когда-то, забравшись на свое любимое дерево в материнском саду, Пегги самозабвенно мечтала о славе. Слава представлялась ей тем ключом, который открывает двери любых желаний: если ты знаменит, можно построить замок, слетать на другой конец Земли, купить себе самые чудесные платья в мире и каждый день заказывать к обеду огромный торт с шоколадом и взбитыми сливками. И еще: все тобой восхищаются!

Известность обрушилась лавиной. В книжных персонажах земляки узнавали соседей и родственников писательницы. телефон в ее квартире звонил без умолку, почта доставляла мешки конвертов, а Маргарет дрожала — перед возможными судебными тяжбами, завистью графоманов, обвинениями в плагиате.

«Унесенные ветром» разошлись по всей стране таким баснословным тиражом, что Маргарет Митчелл скоро стала очень состоятельной особой и легко могла бы осуществить все свои детские мечты. Но измученная хворями женщина с потухшим взглядом равнодушно слушала расточаемые ей комплименты и хотела лишь одного: накрыть голову подушкой и ни о чем не думать. Тайная часть ее натуры, которая в свое время написала роман, давно умерла, а оставшуюся половину ее «я» раздражали громкие телефонные звонки, от обилия посетителей и без конца устраиваемых чествований у нее начинала мучительно болеть спина и предательски подрагивать нога. Верный Джон старался побыстрее увести жену домой и окружить тишиной, заботой и комфортом. К этому времени супруги переехали в новую квартиру — всего-навсего трехкомнатную. В обоих жизнь воспитала чрезмерную бережливость, а их многолетний страх перед болезнями и медицинскими счетами вынуждал супругов быть предельно скромными.

Маргарет получила известие, что в Голливуде намереваются экранизировать ее роман. Дэвид Сэлзник, режиссер будущей картины, приглашал миссис Митчелл приехать в Голливуд, чтобы помочь подобрать актеров и, главное, написать сценарий. Джон, беспокоясь за здоровье жены, рекомендовал ей остаться дома. В результате Маргарет наотрез отказалась принимать участие в работе над картиной. Сэлзника, полагавшего, что на Земле нет человека, который способен добровольно отказаться от лучей голливудской славы, этот отказ буквально потряс.

Лос-анджелесскую премьеру фильма миссис Митчелл своим присутствием так и не почтила. Зато что творилось в ее родной Атланте зимой 1939 года, куда съемочная группа привезла «Унесенных ветром»! Казалось, население города утроилось: весь штат Джорджия устремился в столицу. Толпа громкими криками приветствовала Кларка Гейбла, сходящего с трапа самолета, его красавицу жену Кэрол Ломбард и исполнительницу роли Скарлетт Вивьен Ли. 14 декабря, накануне премьеры, власти города устроили невиданный благотворительный бал в честь голливудских знаменитостей. Но автор романа на бал так и не явилась…

А на следующий вечер, перед началом премьеры Кларк Гейбл больно отдавил ногу Маргарет Митчелл путающейся под ногами маленькой женщине в нелепом наряде, которая пыталась подняться на сцену. Оказалось, что это и есть Маргарет Митчелл. В трогательном розовом платье из тюля до пола, серебряных туфельках и с крошечными розовыми бантами в волосах она выглядела воплощением стародевической невинности. Когда звезды наконец поняли, кто это странное розовое создание, они расступились, и под всеобщие аплодисменты миссис Митчелл проследовала на свое место на сцене. Неловкое движение рукой — и больная спина подвела: Пегги тяжело осела мимо стула на пол. К своему ужасу, она расслышала смешки в зале. Сэлзник бросился ее поднимать. К микрофону несчастная Маргарет уже не вышла. Не вставая с места, она негромко пролепетала, что «благодарит всех за чудесный вечер». Голос ее дрожал от волнения и стыда…

Облегчение наступило лишь в 1940-е, когда зубастая критика переключилась на другие болиды литературного небосклона, отведя «Унесенных ветром» в гавань классики.

…больная открыла глаза, и ее взгляд вдруг засветился каким-то молодым влюбленным восторгом: Пегги увидела, как перед ней в почтительном поклоне склонился Pетт Батлер. Потом он легко подхватил ее на руки, посадил перед собой на лошадь и, нежно обняв, умчал в неведомые дали.

«Умерла», — растерянно произнес Джон Марш и заплакал.