Сахарная кукла

Чудеса продолжаются.

Двери церкви открылись; люди начали заходить.

По большей части, родственники нового падре, однако, и слабоверующие пришли. Взглянуть своими глазами на человека, происходившего чуть ли не от крови Ансгара, первого епископа Гамбургского. На него и остальных Штрассенбергов. Они того стоили.

Точно, без дураков!

Как в Википедии: красивые, высокие, белокурые… Ландлайены явно уступали им внешне. По крайней мере, мужчины.

Виви с Джесс еще стояли с родителями, и Ральф решил не мелькать. Он отошел подальше и сел на корточки, облокотившись спиной на старую, всю в зазубринах, стену. Историки много спорили о глубоких бороздках на камне, явно оставленных каким-то оружием. Одни считали, что мечом о стену «чиркали» на удачу, другие, что в благодарность – за то, что они смогли вернуться домой… Ральф тоже был благодарен.

Изо всех сил!

Был благодарен господу, что его опять пронесло. Что Папочка не скормил его «маме Грете». Не оттащил в полицию. Что он его не узнал. Ральф был благодарен за то, что его не ищут, не вспоминают, не пытаются ни в чем обвинить, но… глядя на платье, цвета сахарной ваты, Ральф никак не мог успокоиться.

Я юбью Фиипа! – звенело в ушах.

Он понимал, что девочке всего пять, – так она сказала, – но все равно ревновал. Быть может потому, что Филипп красив? Одет как надо и графский сын? Ральф сам не мог объяснить, что его задело. Сама девчушка или соперник?

И… то, что странно ревновать пятилетку.

Красавица Джесс что-то прошептала матери и взяла за руку ребенка. Даже не взяла, а схватила. Девочка сморщилась от боли, уперлась белоснежными лаковыми туфельками в асфальт и… вдруг увидела Ральфа.

Их взгляды встретились.

Детские глазки словно вспыхнули изнутри. Девочка радостно приоткрыла блестящий вишневый рот и помахала маленькой белой сумочкой. Сгорая от нелепого счастья, Ральф вскинул палец к губам.

– Тихо, малышка, тихо!

Ви глубоко моргнула.

Время замерло, натянулось между ними тугой струной. Ральф чувствовал испарину меж лопаток. Сердце ухало, как церковный колокол.

Джессика волокла за собой сестренку, словно щенка и девочке приходилось быстро-быстро перебирать маленькими ножками. И она оторвала взгляд, уцепилась свободной ручкой за руку сестры.

– Мне бойно! Сышишь? Я не могу так бысто!

– Потому что эти туфли тебе малы, но ты не захотела другие!

– Они касивые!

– Тогда наслаждайся ими и не канючь!

– Джессика! – шикнула мать.

И обе остановились. Аккурат рядом с ним!..

Ральф опустил глаза, желая провалиться сквозь землю.

Ему было стыдно за свой убогий костюм. За свою стрижку. За то, что он не их круга и то, что девочка, даже маленькая, вскоре это поймет. Поймет и разочаруется и Ральф, – он это уже почти чувствовал, – Ральф умрет. Он ждал, не смея поднять на нее глаза. Они стояли так близко, что Ральф ощущал их запахи. Клубнично-розовый жвачный запах Верены, тяжелые, мускатные духи Джессики и… горький запах стыда, – который шел от его рубашки.

– Смотьи, какой майчик, – не утерпела Верена. – Павда же, он касивый?

Джессика обернулась. Ее взгляд упал на него и отскочил, как мячик. Нос сморщился.

– Уличная крыса, – сказала она, не заботясь, что Ральф тоже слышит. – Только тебе и может понравиться!

Его буквально обожгло изнутри. Как большинство людей, бесконечно гнобящих самих себя, он озверел, услышав то же от постороннего.

Девочка, как ни странно, тоже. Она приоткрыла в возмущении рот, ее глазенки злобно сверкнули.

– Ты вьешь! – взвизгнула она. – Он не кьиса!

– Нет, я не вру! Взгляни, как он одевается!

Все стихло.

Взгляды устремились на них. Ральф задыхался от беспомощной ярости. Он мог сломать ей лицо в четырех местах, но не посмел бы даже ударить словом. Сестрица была права. Он ничего не мог возразить.

– Кто это? Кто это? – раздавалось со всех сторон.

Защищенная своими деньгами и положением, Джессика даже головы в его сторону больше не повернула. Понимала: у него руки связаны. А если и не понимала, то лишь потому, что никогда еще не получала по морде.

– Понятия не имею, кто это! – ответила Джесс. – Какой-то плохо одетый хрен, который нравится нашей Кукле.

– Как ты меня назвала? – спросил Ральф глухо и медленно, набычившись, встал.

Девушка усмехнулась:

– Уличной крысой? Хреном?

Она явно думала, что он испугается, прижмет уши к черепу и десять раз извинится, но Ральф лишь сузил глаза.

– Следи за речью, Наркоша.

Джессика задохнулась от ярости; она так сильно и широко распахнула рот, что Ральф увидел ее миндалины.

– Что?!

– То, – сказал он. – Травпункт у нас далеко, а кладбище тут, под боком.

– Ты!.. Ты!.. – слова не шли ей на ум.

– Лизель! – звонко крикнула девочка. – Лизель! Джессика снова позоит нас!

«Мишель», которая оказалась Лизель, сгустилась из воздуха, словно джин. Она ухватила Джессику за предплечье и яростно развернула к себе.

Девушка, по инерции взвизгнула что-то и лишь потом поняла, что перед ней мать.

– Я пошутила! – сказала она и с вызовом, и в то же время, так жалко, что Ральф сумел простить ее за костюм. Она сама была жертвой. – Эта маленькая дурочка бросается на каждого пацана в округе… Не надо таким ранимым быть, блен!

– Еще одно только слово и ты поедешь домой, – сказала мать очень тихим голосом и разжала пальцы. – А то еще и в лечебницу… Отпусти Ви!

Джессика отшатнулась. Она демонстративно приподняла руку и разжала пальцы, словно бросая вниз ладошку сестры. Ви тут же отпрянула, спрятавшись за Ральфа и он машинально опустил руку ей на плечо и осторожно коснулся пальцем упругой щечки. Все взгляды устремились на них. Лишь Джессика, яростно стуча каблуками, шагала к церкви, наклонившись вперед. Словно шла против ветра.

– Ви? – улыбаясь, сказала мать. – Мы собирались не изменять Рене, пока мы не вырастем, так ведь?

– Это мой Пьинц! – сказала девочка шепотом и еще крепче обхватила Ральфа за ноги. – Мозно я выйду за него замуз, чтобы не изменять Лене?

Люди заулыбались, заумилялись. Даже Рене еле слышно хрюкнул. Мать девочки тоже протянула руку, погладив по круглой, белой, как мрамор щечке, слегка тронутой румянами.

– Можно, детка. А теперь, разожми ручки, – сказала она с улыбкой. – Иначе, ты передавишь парнишке кровообращение и в браке будешь грустить.

Все засмеялись, но это был добрый смех. Почти что угодливый. Ральф вдруг поймал себя на мысли, что сам смеется, не сводя глаз с сияющей детской мордочки. Ну, что за день такой? Будто он – Золушка.

Ральф видел, как тетя бегает за спинами рослых белокурых людей, пытаясь понять, что он опять натворил. Но притворился, будто не видит.

Девочка неохотно разжала руки, но тут же ухватила его ладонь.

– А можно, он сейчас со мной сядет? – спросила она у матери.

Женщина снисходительно покачала головой и улыбнулась Ральфу. Она не говорила всякой кокетливой ерунды, как делают женщины, гордясь своими детьми. Не извинялась, не говорила: ох, эти дети.

– Можно, ты сядешь с ней? – спросила она таким тоном, словно они друг друга знали сто лет.

Ральф дрогнул было, но ее взгляд говорил: спокойно. Я знаю, мальчик, но остальные – нет. Просто подыгрывай и все будет хорошо.

И он промямлил:

– Надеюсь, Рене не вызовет меня на дуэль.

– Я не юбью Лене, – сообщила девочка и протянула руки. – Ты понесешь меня?

Зрители начали расходиться, Ральф пожал плечами и наклонившись, поднял ее.

– Элизабет, – еле слышно сказала женщина, но руку не протянула.

Ральф почему-то решил, что этой бабе руки целуют, а не жмут и поудобнее перехватил Верену.

– Ральф, – сказал он так же тихо. – Ральф Дитрих.

Женщина задумчиво рассматривала его, улыбаясь при этом одними глазами.

– Дитрих, – эхом повторила она.

– Павда же, он касивый? – вывернув голову, спросила малышка.

И мать, задумчиво кивнула в ответ.