Салтыков-Щедрин М. Е. Сказки

"СКАЗКИ" М. Е. САЛТЫКОВА-ЩЕДРИНА Становление жанра. Творческая история. Восприятие

«Сказки» – одно из самых ярких творений и наиболее читаемая из книг Салтыкова. О мотивах, побудивших Салтыкова к написанию сказок, высказывались разные предположения. Наиболее ранними по времени и совершенно наивными являются попытки объяснить появление сказок частными факторами личной биографии писателя: или приступами мучительной болезни, мешавшими ему сосредоточить мысль на более сложной творческой работе note_261; или тем, что, скучая по детям во время заграничных поездок, Салтыков писал им письма забавного, сказочного содержания и под влиянием этих обстоятельств набрел на сказочную литературную форму note_262. Другие усматривали «нечто неожиданное в том, что суровый сатирик русского общества Салтыков обратился на склоне своих лет к волшебной сказке» note_263.

Исходя из таких представлений о «неорганичности», «неожиданности» сказочной формы в творчестве Салтыкова предпринимались попытки объяснить ее то как средство борьбы с цензурой, то как результат воздействия на писателя литературно-сказочной – зарубежной и отечественной – традиции, или, наконец, традиции фольклорной сказки. Все это, конечно, могло играть какую-то роль. В частности и в особенности – народнопоэтическая традиция.

Интерес к фольклору проявился у Салтыкова, как только писатель возобновил свою литературную деятельность после возвращения из ссылки в 1856 г. Правда,в «Губернских очерках» это выразилось преимущественно в использовании духовных стихов для характеристики быта и настроений простонародья. В то же время писатель касался вопросов народной поэзии в статьях о Кольцове и о книге инока Парфения. К этому периоду относится и прямое признание Салтыкова о влечении к стилю народной сказки и его первый опыт в этом роде. В письме к И. С. Аксакову от 17 декабря 1857 г. писатель сообщал, что в задуманной книге рассказов «Умирающие» он решил «употребить в дело сказочный тон» (XVIII, кн. 1, с. 191) note_264. Книга не была осуществлена, но предназначавшаяся для нее сказка об Иванушке-дурачке была написана и позднее включена под заглавием «Сон» в очерк «Скрежет зубовный» (1860).

Однако, как справедливо заметил Н. К. Пиксанов, салтыковская сказка «так оригинальна, так не похожа на сказки литературные и народные в своем существе, элементы традиции так в ней переработаны, что теряет остроту вопрос, откуда именно позаимствовал Салтыков те или иные элементы художественной формы для своих сказок» note_265.

Сказочная форма в сатире Салтыкова не подсказана какими-либо частными фактами биографии писателя или только цензурными условиями его деятельности, она не является неожиданной творческой находкой или просто следствием увлечения фольклорной и литературной традициями в области этого жанра. Некоторые из этих фактов оказывали свое дополнительное, стимулирующее действие, но ни один из них в отдельности, ни все они взятые вместе не раскрывают происхождения салтыковской сказки.

Сказка, хотя она и представляет собою лишь один из жанров в творчестве Салтыкова, органически близка его художественному методу, она тесно взаимодействует с другими его произведениями. Отдельные указания на это были сделаны еще современниками писателя (Н. К. Михайловским, К. К. Арсеньевым, А. М. Скабичевским и Е. М. Гаршиным), а затем дополнены Р. В. Ивановым-Разумником note_266. Справедливо суждение В. Я. Кирпотина, выраженное в форме общего тезиса: «В фантазии народных сказок Щедрин чувствовал нечто родственное с собственными художественными приемами» note_267.

Изучение творческой истории «Сказок» Салтыкова убеждает, что они подготовлялись исподволь, как бы стихийно вызревали в недрах его сатиры в силу таких присущих его творческому методу приемов, как художественное преувеличение, фантастика, иносказание, сближение обличаемых социальных явлений действительности с явлениями из жизни животного мира. Писатель не столько заставлял служить своим целям уже выработанные фольклором образцы, сколько шел навстречу им. Эта особенность творческого метода сатирика в свою очередь обусловила свободное вхождение в его художественную систему традиционных фольклорных элементов, которые впадали в мощный поток собственной творческой фантазии писателя и видоизменялись в нем до утраты всяких следов стороннего источника. Можно сказать, что салтыковская сказка самостоятельно возникала по типу фольклорных сказок, а последние лишь способствовали ее формированию. «Сказки» Салтыкова, появившиеся на завершающем этапе его творчества, – это зрелые плоды, завязи которых обнаруживаются уже в самых ранних произведениях писателя. В этом смысле особенно примечательны его сказки, написанные в форме животного эпоса.

К зоологизмам Салтыков прибегал начиная с повести «Запутанное дело» (1848), представив здесь класс эксплуататоров в образе «голодных волков». В «Губернских очерках» (1856-1857), где впервые определилось сатирическое дарование Салтыкова, зоологические уподобления попадаются довольно часто. Писатель отмечает в портретах персонажей «телячье выражение»; в характеристику нравственного облика чиновников он включает сравнения с голодным псом, лесным зверем, шакалом, плотоядным животным; в губернских аристократах он обнаруживает свойства коршуна, зубастой щуки, присущее индейскому петуху величие. Подобных примеров можно было бы выписать из «Губернских очерков» несколько десятков. Как особо любопытные случаи отметим упоминания о Трезоре и чиновнике-пискаре, которые спустя почти тридцать лет станут героями сказок «Верный Трезор» и «Премудрый пискарь».

Еще более частое применение зооэпитетов к человеку наблюдается в цикле «Сатиры в прозе». Например, образ каплуна, использованный для эпизодического сравнения в очерке «Клевета» (1861), годом позже стал названием особого очерка, весь сюжет которого построен на сравнении интеллигента, равнодушного к практическим задачам общественной борьбы, с кастрированным петухом. Полемизируя с сотрудниками журнала «Эпоха», издававшегося братьями Достоевскими, Салтыков заключил свою статью «Литературные мелочи» (1864) памфлетом «Стрижи», который явился первым по времени опытом сатирика, последовательно выполненным в «орнитологической» форме.

Использование образов животного мира становится в сатире Салтыкова особенно широким начиная с «Признаков времени». В очерке этого цикла «Литературное положение» (1868), где публицисты-обыватели уподоблены зайцам, а поэты – соловьям в клетках, намечаются некоторые мотивы таких будущих сказок, как «Орел-меценат» и «Здравомысленный заяц».

Частота применения зоологических сравнений, их разнообразие и та свобода, с какой они включаются в характеристику социальных типов, свидетельствуют о том, что здесь мы имеем дело с одним из наиболее излюбленных и привычных ходов поэтической мысли сатирика.

Самое существо задач обличения психики представителей эксплуатирующих групп и классов закономерно подводило сатирика к зоологическим уподоблениям. Так, в образе дикого зверя намечен художественный эквивалент для помещика-мракобеса. Он тоже одичал, весь оброс волосами, «ходил же все больше на четвереньках (…) Но хвоста еще не приобрел» («Дикий помещик»). Пройдет еще некоторое время, и процесс оформления «хвостатого» героя завершится note_268. В мае 1881 г. в очерках «За рубежом» появится драматическая сцена «Торжествующая свинья», в декабре 1882 г. в составе «Современной идиллии» станет известна читателям знаменитая «Сказка о ретивом начальнике», в январе 1883 г. будет напечатан «Злополучный пискарь» (гл. XXIV «Современной идиллии»). После этого в течение 1883-1886 гг. Салтыковым будет написано четырнадцать сказок, населенных разнообразной фауной.

Дополним сказанное примерами из наблюдений, относящихся к творческой истории отдельных сказок.

«Медведь на воеводстве» (1884) – сатира на административные принципы самодержавия. Тема сказки восходит ко многим ранее созданным Салтыковым произведениям и прежде всего к «Помпадурам и помпадуршам» и «Истории одного города». В свою очередь и художественный прием уподобления представителей помещичьего класса медведю возникает довольно рано. Так, в рассказе 1863 г. «Деревенская тишь» помещик Сидоров видит себя во сне превратившимся в медведя и испытывает удовольствие от того, что в этом новообретенном зверином образе торжествует физическую победу над своим непокорным слугой Ванькой. «Дикий помещик» в одноименной сказке 1869 г., оказавшись без мужиков, звереет, приобретает ухватки и облик медведя. В рассказе того же года «Испорченные дети» есть упоминание о «принце Шармане, обращенном в медведя злым волшебником». Примерка медвежьего костюма к соответствующим социальным типам завершилась к 1884 г. созданием сказки «Медведь на воеводстве», где царские сановники преобразованы в сказочных медведей, свирепствующих в лесных трущобах.

«Карась-идеалист» – еще более наглядный пример синтеза идейно-художественных мотивов, ранее встречавшихся в целом ряде произведений Салтыкова. В них неоднократно появляются образы «правдоискателей»-одиночек, отважно пытающихся склонить жестоких правителей к сострадательности и добродетели и трагически погибающих (общественный ходок Евсеич в «Истории одного города», Андрей Курганов в «Пошехонских рассказах» и др.). Сказка «Карась-идеалист» продолжила этот трагический мотив наивного правдоискательства и явилась аккордом в разоблачении утопических надежд на умиротворение хищников и деспотов.

Наряду с этим, изображая социальные противоречия, Салтыков часто прибегал к уподоблению враждующих лагерей прожорливым щукам, с одной стороны, и дремлющим в неведении карасям – с другой; напоминал пословицу: «На то и щука в море, чтобы карась не дремал», и временами воплощал идею этой пословицы в образные картины: «Горе «карасям», дремлющим в неведении, что провиденциальное их назначение заключается в том, чтобы служить кормом для щук, наполняющих омут жизненных основ!» («Благонамеренные речи», «Кандидат в столпы»; 1874). В подобных эпизодах вызревала идейно-образная система сказки о трагическом столкновении карася со щукой.

Устойчивость мотивов, подводящих к этой сказке, свидетельствует, что ситуация, представленная в ней, воплотила идею, давно и глубоко волновавшую писателя. Но, безусловно, сказка «Карась-идеалист» является не только итогом длительных наблюдений и раздумий писателя. Она несет на себе яркий отпечаток эпохи: в обстановке правительственной реакции 80-х гг. XIX в. образ прожорливой щуки, давно уже вошедший в арсенал изобразительных средств сатирика, оказался как никогда уместным и эффективным.

Процесс формирования идейных мотивов и поэтической формы сказок «Медведь на воеводстве» и «Карась-идеалист» характерен в известной мере и для многих других салтыковских сказок note_269. Сами задачи сатирической типизации диктовали привнесение в человеческие образы тех или иных зоологических оттенков. Появлялись соответствующие эпитеты и сравнения с животными, возникали отдельные эпизоды, сцены, вставные сказки и, наконец, обособленные сказки в форме животного эпоса. Это не означает, что сказки явились лишь следствием внутреннего развития определенных сюжетных и идейных мотивов. Сами мотивы повторялись, варьировались, развивались, обогащались именно в силу того, что в сознании писателя наслаивались все новые и новые впечатления от фактов реальной действительности, не позволявшие замереть этим мотивам, побуждавшие писателя двигать найденную художественную форму до ее полного завершения.

Появление целого цикла сказок в первой половине 80-х гг. объясняется, однако, не только тем, что к этому времени Салтыков овладел жанром сказки. В обстановке правительственной реакции сказочная фантастика в какой-то мере служила средством художественной «конспирации» для идейно-политических замыслов писателя, формально затрудняла применение к ним буквы цензурного устава. В то же время приближение формы сатирических произведений к народной сказке открывало писателю путь к более широкой читательской аудитории. Поэтому в течение нескольких лет Салтыков с увлечением работает над сказками. В эту форму, наиболее доступную народным массам и любимую ими, он как бы переливает все идейно-тематическое богатство своей сатиры и, таким образом, создает своеобразную малую сатирическую энциклопедию для народа.

Книга Салтыкова-Щедрина «Сказки» включает тридцать два произведения; первые три из них созданы в 1869 г., последние – в 1886. Однако работа над сказками проходила весьма неравномерно. В февральской книжке «Отечественных записок» за 1869 г. Салтыков начал печатать новый цикл под названием «Для детей». Первая публикация произведений этого цикла включала две сказки («Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил» и «Пропала совесть») и рассказ «Годовщина». Творческий замысел задуманного цикла разъяснил сам сатирик в авторском примечании: «Автор настоящих рассказов предполагает издать книгу для детского чтения, составленную из прозаических рассказов и стихотворений (последние принадлежат Н. А. Некрасову). Но предварительно желал бы знать мнение публики, насколько намерение его осуществимо и полезно, С этой целью и помещаются здесь образчики детских рассказов» note_270. В следующем, мартовском, номере Салтыков продолжил начатую публикацию, напечатав в качестве четвертого и пятого звеньев цикла сказку «Дикий помещик» и рассказ «Добрая душа». После этого в работе над циклом произошла остановка. Только 9 июня 1869 г. в письме Некрасову Салтыков как бы между прочим сообщил: «Для 8-го № (…) я кое-что приготовил «для детей"» (XVIII, кн. 2, с. 28). Однако в августовском номере продолжения этого цикла не последовало, а было напечатано восьмое письмо из цикла «Письма из провинции». Замысел цикла «Для детей», видимо, пересматривался. Правда, в сентябрьской книжке журнала под шестым номером появился рассказ «Испорченные дети», но это было последнее произведение цикла, незавершенного и более не привлекавшего внимания сатирика. Напечатанные в его составе рассказы «Годовщина», «Испорченные дети» и «Добрая душа» Салтыков никогда не перепечатывал и даже не включил их в составленный им план собрания своих сочинений. Что же касается напечатанных в 1869 г. в составе цикла «Для детей» сказок «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил», «Пропала совесть» и «Дикий помещик», то в 1878 г. они были включены Салтыковым в сборник «Сказки и рассказы», а позднее-в 1881 и 1883 гг.– перепечатаны в составе «Сборника», но в изданную в 1886 г. книгу «23 сказки» эти произведения не вошли. Предполагая, видимо, в будущем переиздать «Сборник», писатель еще не желал разбивать его содержание. Тем не менее при составлении проспекта собрания своих сочинений Салтыков подключил три сказки 1869 г. к сказочному циклу, и с тех пор, т. е. с момента выхода в свет восьмого тома Сочинений в 1889 г., они печатаются в его составе.

С отказом от продолжения цикла «Для детей» работа над сказками, которые еще не оформились в качестве цикла, была приостановлена и до 1882 г. не возобновлялась. Правда, в 1880 г. был напечатан сатирический рассказ «Игрушечного дела людишки», задуманный как начало особой серии, кукольной, и включенный впоследствии, когда Салтыков отказался от продолжения этого цикла, в книгу сказок. В замысле сказочного цикла рассказ «Игрушечного дела людишки» не был предусмотрен: в книге сказок – это единственное произведение, выделяющееся по своим сюжетно-жанровым особенностям и включенное в нее лишь по причине распада параллельно задуманного и в самом начале оставленного цикла. В том же 1880 г. Салтыков написал две небольшие сказки: «Сенаторская ревизия» и «Архиерейский насморк», которые не предназначались для печати, а были сочинены лишь для чтения в кругу близких друзей писателя. К сказочному циклу они прямого отношения не имеют, хотя и близки к составляющим его произведениям по своим жанрово-композиционным признакам note_271.

За исключением трех сказок 1869 г. и рассказа «Игрушечного дела людишки», все остальные 28 произведений сказочного цикла были написаны на протяжении четырех лет – в 1883-1886 гг.

Рассматривая сказки в порядке написания, можно наблюдать вполне определенную эволюцию их жанровой формы. В 1869 г. Салтыков начинал со сказок, в которых социальные типы выступают в их человеческих образах. Но уже в третьей из этих сказок («Дикий помещик») в человеческие черты образа привнесен зоологический элемент. В 1883 г., приступив к созданию самостоятельного сказочного цикла, Салтыков в течение полутора лет творит преимущественно в форме животного эпоса.

Произведения, которыми во второй половине 1886 г. писатель закончил свою работу над сказочным циклом, по своему жанру, стилю и тональности заметно отличаются от предшествующих им сказок. Во-первых, сатирический смех, определявший господствующую тональность прежних сказок, сменяется здесь то элегией по поводу злосчастья, опутавшего угнетенные массы, то гневным, без смеха, негодованием на владык мира, то вдохновенно-патетическим призывом к бесстрашной борьбе с презренным врагом. Ослабление юмора в произведениях, завершающих сказочный цикл, объясняется как тем, что они посвящены прежде всего проблемам народной жизни, горьким раздумьям писателя о судьбах крестьянства и о перспективах освободительной борьбы, так и резким обострением болезни, вследствие чего, жаловался Салтыков, юмор, который был его главною силой, «совсем исчез». Во-вторых, в произведениях 1886 г. (за исключением «Гиены» и «Ворона-челобитчика») Салтыков не прибегает к зоологическим образам и отходит (опять-таки, за исключением «Ворона-челобитчика») вообще от жанра сказки в собственном смысле слова. Эти произведения представляют собою или обработку преданий – «Христова ночь (Предание)», «Гиена (Поучение)», или лирический монолог – «Приключение с Крамольниковым (Сказка-элегия)», или типичный салтыковский сатирический рассказ – «Праздный разговор», или, наконец, рассказ социально-бытового характера – «Деревенский пожар (Ни то сказка, ни то быль)», «Путем-дорогою (Разговор)», который перебрасывал мост от «Сказок» к последовавшей за ними книге «Мелочи жизни», составившей новое звено в эволюции салтыковского реализма. Подзаголовки, к которым в прежних сказках Салтыков не прибегал, обозначили этот сознаваемый самим автором отход произведений 1886 г. от жанра сказки к рассказу («Ни то сказка, ни то быль»). Любопытно, что и «Ворона-челобитчика», восходящего по форме к сказкам 1883-1886 гг., Салтыков сопроводил теперь подзаголовком «сказка», чтобы указать на жанр произведения, попавшего по времени написания в «несказочное» окружение.

Таким образом, сказки по своему жанровому составу не являются однородными. В полном смысле слова сказками являются только двадцать четыре произведения. Особняком стоят «Игрушечного дела людишки», нашедшие здесь случайный «приют». Что же касается остальных семи произведений, написанных в 1886 г., почти или вовсе лишенных элемента сказочности, то и их включение в сказочный цикл все же имеет свою достаточную мотивировку. Не совпадая со сказками по жанровому признаку, они родственны им малым объемом, характером проблем и общедоступным стилем повествования. Все произведения цикла независимо от жанра тесно взаимодействуют, находятся в идейной перекличке. Например, «Рождественская сказка», к жанру сказки в строгом смысле не относящаяся, развивает применительно к условиям 80-х гг. идею ранней сказки «Пропала совесть», а рассказ «Путем-дорогою», написанный в форме разговора двух мужиков о поисках Правды, является своеобразной вариацией сказки «Ворон-челобитчик». Поэтому частичные жанровые отклонения внутри сказочного цикла не нарушают его проблемно-тематического и художественного единства.

Несомненно, что сказочный цикл, подобно другим салтыковским циклам, был задуман как в известной мере единое и последовательное развитие определенных проблем в ряде взаимосвязанных произведений. Не осуществленные по разным причинам замыслы, большие и малые цензурные осложнения и катастрофы нарушали как последовательность работы над осуществлением плана сказок, так и порядок их публикации и композицию окончательного свода в отдельных прижизненных изданиях.

Вернувшись к работе над сказочным циклом в декабре 1882 г., Салтыков подготовил к февральской книжке «Отечественных записок» 1883 г. три сказки – «Премудрый пискарь», «Самоотверженный заяц» и «Бедный волк». Они были уже набраны, но изъяты автором, так как в январе журнал получил второе предостережение и Салтыков боялся, что сказки вызовут третье предостережение и закрытие журнала. Только в январе 1884 г. их удалось напечатать. В февральском номере журнала Салтыков поместил вторую серию сказок – «Добродетели и Пороки», «Медведь на воеводстве (Топтыгин 1-й)», «Обманщик-газетчик и легковерный читатель» и «Вяленая вобла». Но и они были вырезаны из корректурных гранок журнала по требованию цензуры, а в связи с этим не могли появиться и сказки, подготовленные для мартовской книжки – «Медведь на воеводстве (Топтыгин 2-й и Топтыгин 3-й)», «Орел-меценат», «Карась-идеалист». В апреле 1884 г. журнал был закрыт. Таким образом, из девяти сказок 1883– 1884 гг., предназначавшихся для «Отечественных записок», Салтыков сумел напечатать там только три.

Журнал был запрещен именно в тот момент, когда писатель работал над сказками с большим увлечением. «Теперь, – сообщал он Кавелину 12 мая 1884 г.,– приходится сделать ломку, а удастся ли она – не знаю. Голова до сих пор полна совсем другим и, между прочим, сказками (…) Надобно отказаться от этой книги, которая не повредила бы мне» (XX, 22-23).

Решив все же завершить задуманный цикл сказок, Салтыков действительно прибегнул к «ломке» в пределах жанра, что и сказалось весьма заметно на «Чижиковом горе» – первой сказке, написанной после закрытия «Отечественных записок» и опубликованной в декабре 1884 г. в «Русских ведомостях». Сказка представляет собою сатиру на буржуазно-дворянскую семью. Салтыков не был доволен сказкой. «Я чувствую, – писал он Соболевскому 9 января 1885 г., – что два-три «Чижиковых горя» – и репутация моих сказок будет значительно подорвана. Феоктистов, может быть, правду сказал, что партикулярные дела совсем для меня не подходят» (XX, 122). И после «Чижикова горя» Салтыков продолжает интенсивно работать над сказками («Такой уж стих на меня напал»,– пишет он 9 января 1885 г. В. М. Соболевскому). Но, усиливая их фантастический колорит, он отказывается от «партикулярных» сюжетов как ослабляющих, по его представлению, силу сатиры.

Многие сказки при прохождении в печать встретились с цензурными препятствиями, что сказывалось на сроках их опубликования и обязывало автора вносить некоторые смягчающие поправки. Для легального опубликования «Ворона-челобитчика», претерпевшего двухлетние мытарства, потребовалось приглушение ряда наиболее острых мест, и он появился только накануне смерти Салтыкова. Сказки «Медведь на воеводстве», «Вяленая вобла», «Орел-меценат» и «Богатырь» при жизни автора вообще не могли пробиться через цензурные барьеры.

Цензурная история сказок свидетельствует об исключительной идейной стойкости Салтыкова. Конечно, было неизбежным некоторое приглушение идейной остроты произведений. Однако постоянным оставалось стремление писателя преодолевать цензурные препятствия средствами иносказательного мастерства.

Цензурные задержки и запрещения обусловили широту подпольного распространения сказок в России и воспроизведение их в зарубежной эмигрантской печати. Круг нелегально печатаемых или издаваемых за границей сказок ограничен восемью произведениями, в разной степени испытавшими на себе цензурные гонения. Это «Премудрый пискарь», «Самоотверженный заяц», «Бедный волк», «Добродетели и Пороки», «Медведь на воеводстве», «Обманщик-газетчик и легковерный читатель», «Вяленая вобла», «Орел-меценат».

В России сказки расходились небольшими тиражами в литографированных и гектографированных изданиях, осуществлявшихся Летучей гектографией Народной партии, Общестуденческим союзом, гектографией «Общественная польза». Печатались они обычно по спискам или по неправленым корректурным гранкам «Отечественных записок», в связи с чем содержали большое количество ошибок и отклонений от окончательного текста сказки. Первыми в 1883 г. вольной гектографией «Общественная польза» были выпущены брошюры под заглавием «Сказки для детей изрядного возраста. М. Е. Салтыкова», включавшие «Премудрого пискаря», «Самоотверженного зайца», «Бедного волка». Это издание в течение 1883 г. (до публикации сказок в «Отечественных записках») в разных форматах выпускалось восемь раз (шесть раз с указанием даты выпуска и два раза без указания). Издание распространялось участниками «Народной воли», о чем свидетельствует печать («Книжная агентура Народной воли») на ряде сохранившихся экземпляров. Одно из изданий с обозначением даты выпуска в отличие от всех других содержит только одну сказку – «Премудный пискарь».

Затем последовали нелегальные издания сказок, изъятых Салтыковым из корректурных гранок февральского номера «Отечественных записок» за 1884 г. Весной-летом 1884 г. в Москве появились два нелегальных издания, воспроизводивших сказки «Медведь на воеводстве» и «Добродетели и Пороки» по неправленым гранкам «Отечественных записок». Первое из них, отпечатанное Летучей гектографией Народной партии, имело заглавие «Новые сказки Щедрина». Появилось оно, видимо, в начале мая 1884 г.: под переписанным от руки текстом сказок подпись – «Щедрин» и дата – «1884 года 29 апреля». В том же году появились два выпуска литографированного издания под заглавием «(Новые) сказки для детей изрядного возраста. Щедрин», осуществленного Общестуденческим союзом. В первом выпуске были напечатаны «Добродетели и Пороки» и «Медведь на воеводстве», во втором – «Вяленая вобла» и «Обманщик-газетчик и легковерный читатель». В 1892 г., к тому времени так и не разрешенная к печати появилась отдельным гектографированным изданием «Вяленая вобла» note_272, а в 1901 – «Орел-меценат». Последнее издание было осуществлено «в пользу Киевской кассы помощи политическим ссыльным и заключенным Красного Креста» note_273.

Особенный интерес представляет второй выпуск «Сказок для детей изрядного возраста», литографированный в 1884 г. в Москве Общестуденческим союзом и включающий сказки «Вяленая вобла» и «Обманщик-газетчик и легковерный читатель». Этот выпуск, очень редкий (известно всего лишь четыре его экземпляра), привлекает внимание своим оформлением и предисловием, озаглавленным «К русскому обществу от Московского центрального кружка Общестуденческого союза». Рисунок обложки, выполненный неизвестным художником, представляет собою полуоткрытый занавес. На его закрытой части обозначено заглавие сборника, фамилия автора и выходные данные, приоткрытая же часть представляет читателю закулисную сторону самодержавной действительности: здесь участок, куда квартальный доставляет за шиворот «неблагонамеренного», редакция газеты «Помои», представители нарождающейся буржуазии, запечатленные писателем в образах Деруновых и Разуваевых, ограбленный ими крестьянин, один из щедринских «мерзавцев», строчащий донос, в самом углу – персонаж сказки «Здравомысленный заяц», а рядом с ними полицейский в полной форме и помогающая ему свинья, ухватив поднятую часть занавеса, пытаются его опустить, чтобы читатель не видел безобразий открывающейся перед ним действительности. Отразив тесную связь и переплетение щедринской сатиры с современной действительностью, художник в то же время подчеркнул ее революционизирующую роль и страх перед ней правящих в России классов. Эта же мысль усиливается и кратким предисловием, в котором говорится об отношении русского общества к закрытию «Отечественных записок» и содержится призыв к борьбе с угнетателями.

«Сказки» Салтыкова-Щедрина сыграли огромную роль в революционной пропаганде, и в этом отношении они выделяются среди всех других произведений сатирика. Как свидетельствуют многочисленные воспоминания деятелей революционного народнического движения, сказочные миниатюры сатирика были постоянным и действенным идеологическим оружием в их революционной практике note_274. Частые обращения народнической пропаганды к сказкам Салтыкова-Щедрина предопределены их социальной остротой и силой психологического воздействия на читателя. Тем более, что в его распоряжении оказывались преимущественно запрещенные сказки, производившие сильнейшее воздействие на массы с точки зрения воспитания ненависти к самодержавно-крепостническому строю и его нравственному и социально-бытовому укладу. «Сказки» Салтыкова «имели революционизирующее влияние»,– вспоминал участник народнического движения П. Р. Ровенский note_275. И это влияние было глубоким и длительным. Читая позднее написанные воспоминания народников, мы улавливаем многие нюансы их отношений к наследию Салтыкова-Щедрина и лишний раз убеждаемся в том непреходящем значении, которое его произведения – и в первую очередь «Сказки» – сыграли в революционном развитии русского общества.

Зарубежные публикации сказок производились первоначально на страницах газеты «Общее дело», выходившей в Женеве при непосредственном участии Н. А. Белоголового, одного из ближайших друзей писателя. Здесь были напечатаны «Премудрый пискарь», «Самоотверженный заяц», «Бедный волк», «Добродетели и Пороки», «Медведь на воеводстве (Топтыгин 1-й)», «Вяленая вобла», «Орел-меценат». Вскоре после газетной публикации эти произведения выпускались издательством М. Элпидина в Женеве в виде сборников и отдельных брошюр.

Как и в русской нелегальной печати, в Женеве первой была напечатана в 1883 г. брошюра «Три сказки для детей изрядного возраста. Н. Щедрина», содержавшая «Премудрого пискаря», «Самоотверженного зайца» и «Бедного волка». Впоследствии эта брошюра переиздавалась М. Элпидиным в 1890 и 1895 гг., а в 1903 г. она была выпущена в Берлине Г. Штейницем в качестве 69-го выпуска «Собрания лучших русских произведений».

В 1886 г. издательство М. Элпидина напечатало второй сборник под заглавием «Новые сказки для детей изрядного возраста. Н. Щедрина». В него вошли «Добродетели и Пороки», «Медведь на воеводстве» и «Вяленая вобла». В 90-х гг. фотомеханическое воспроизведение этого сборника появилось дважды (в 1893 г.; третье издание вышло без обозначения года). В 1903 г. Г. Штейниц выпустил эту брошюру в Берлине в качестве 72-го выпуска «Собрания лучших русских произведений». Одновременно с названным изданием, в 1886 г., издательством Элпидина был осуществлен выпуск в свет сказки «Орел-меценат» отдельной брошюрой. Эта сказка в 1891 и 1898 гг. переиздавалась Элпидиным, а в 1904 г. вошла в изданную в Берлине Г. Штейницем брошюру «Три революционные сатиры» («Собрание лучших русских произведений», вып. 77), в Берлине же годом раньше И. Рэде осуществил отдельное издание сказки «Медведь на воеводстве».

Не все из задуманного для цикла сказок Салтыков успел написать. По письмам Салтыкова, воспоминаниям Белоголового и Л. Ф. Пантелеева известны заглавия и отчасти содержание неосуществленных сказок. О первой из них Салтыков сообщал Некрасову 22 мая 1869 г.: «Я хочу написать детский рассказ под названием: «Повесть о том, как один пономарь хотел архиерейскую службу сослужить», и посвятить ее Ант(оновичу)» (XVIII, кн. 2, с. 26). 8 февраля 1884 г. он писал Михайловскому: «Ужасно обидно: задумал я сказку под названием: «Пестрые люди» написать (об этом есть уже намек в сказке «Вяленая вобла»), как вдруг вижу, что Успенский о том же предмете трактует! note_276. Ну, да я свое возьму не нынче, так завтра» (XIX, кн. 2, с. 279). Замысел сказки в 1886 г. был преобразован в последнее из «Пестрых писем».

13 мая 1885 г. Салтыков сообщил Соболевскому о том, что он пишет новую сказку «Собаки», которую собирается скоро прислать в «Русские ведомости». Сказка, очевидно, не была написана, так как никаких дальнейших упоминаний о ней в письмах Салтыкова не встречается (XX, 181, 182).

Как свидетельствует Белоголовый, в середине 1885 г. одновременно с «Богатырем» Салтыков задумал написать еще две сказки – «Забытая балалайка» и «Солнце и свиньи», «но обе эти сказки еще не были им достаточно обдуманы» note_277. В первой из них, как указывает мемуарист, Салтыков хотел представить идеолога позднего славянофильства И. С. Аксакова. Во второй сатирик, по-видимому, намеревался развить идею той драматической сцены, которая под названием «Торжествующая свинья, или Разговор свиньи с Правдою» вошла в шестую главу очерков «За рубежом». Напомним, что свинья начинает свое наступление на Правду отрицанием существования солнца на небе, заявляя: «А по-моему, так все эти солнцы – одно лжеучение». Известно, что «лжеучением» реакционеры называли обычно идеи демократии и социализма. По-видимому, защите именно этих идей Салтыков и намеревался посвятить сказку «Солнце и свиньи».

Шестая из неосуществленных сатириком сказок – на тему о ссыльном революционере, который, несмотря на все гонения, остается непреклонным в своих убеждениях. Из писем Салтыкова известно, что в 1875-1876 гг. он собирался написать рассказ «Паршивый» – о трагической судьбе и мужестве революционера, прототипом которого должен был бы послужить «Чернышевский или Петрашевский». Цикл «Культурные люди», для которого проектировался рассказ, остался незавершенным. Через десять лет Салтыков хотел посвятить этой же теме сказку и говорил о ней Пантелееву как о «почти готовой»: «Я вывожу личность, которая живет в большом городе, принимает сознательное и деятельное участие в ходе общественной жизни, сама на него влияет и вдруг, по мановению волшебства, оказывается среди сибирских пустынь. Первое время она живет продолжением тех интересов, которые только что вчера ее волновали, чувствует себя как бы в среде борющихся страстей; но постепенно образы начинают отодвигаться вдаль; какой-то туман спускается, вот едва выступают очертания прошлого, наконец все исчезает, воцаряется мертвое молчание. Лишь изредка в непроглядную ночь слышится звон колокольчика проезжей тройки, и до него долетают слова: «Ты все еще не исправился?"» note_278. Замысел сказки о политическом изгнаннике не был осуществлен, очевидно, прежде всего из-за цензурных трудностей, но отдельные мотивы этого замысла нашли свое отражение в сказках «Дурак» и «Приключение с Крамольниковым».

В приводимой ниже таблице содержатся сведения о появлении сказок в русской легальной, нелегальной и эмигрантской печати note_279.

1. Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил/ОЗ. 1869. №2

2. Пропала совесть/ОЗ. 1869. №2

3. Дикий помещик/ОЗ. 1869. №3

4. Игрушечного дела людишки/ОЗ. 1880.№1

5. Премудрый пискарь/ОЗ. 1884. №1/"Сказки для детей изрядного возраста" (1883)/ОД. 1883, сентябрь

6. Самоотверженный заяц/ОЗ. 1884. №1/"Сказки для детей изрядного возраста" (1883)/ОД. 1883, сентябрь

7. Бедный волк/ОЗ. 1884. №1/"Сказки для детей изрядного возраста" (1883)/ОД. 1883, сентябрь

8. Карась-идеалист/Сб. "XXV лет". (СПб., 1884)/"Сказки для детей изрядного возраста" (1883)/ОД. 1883, сентябрь

9. Добродетели и пороки/Сб. "XXV лет". (СПб., 1884)/"Новые сказки Щедрина" (1884)/ОД. 1884, ноябрь

10. Обманщик-газетчик и легковерный читатель/Сб. "XXV лет". (СПб., 1884)/"(Новые сказки для детей изрядного возраста. Щедрин" (М., 1884. Вып. 2)/ОД. 1884, ноябрь

11. Чижиково горе/Р. вед. 1884, 25 декабра

12. Недреманное око/Р. вед. 1885, 15 января

13. Дурак/Р. вед. 1885, 12 февраля

14. Верный Трезор/Книжки "Недели". 1885, февраль

15. Коняга/Р. вед. 1885, 13 марта

16. Кисель/Р. вед. 1885, 13 марта

17. Баран-непомнящий/Р. вед. 1885, 23 апреля

18. Здравомысленный заяц/Р. вед. 1885, 19 мая

19. Соседи/Р. вед. 1885, 2 июня

20. Либерал/Р. вед. 1885, 23 июня

21. Праздный разговор/Р. вед. 1886, 15 февраля

22. Христова ночь/Р. вед. 1886, 7 сентября

23. Путем-дорогою/Р. вед. 1886, 7 сентября

24. Приключение с Крамольниковым/Р. вед. 1886, 14 сентября

25. Деревенский пожар/Р. вед. 1886, 19 сентября

26. Гиена/Сб. "23 сказки" (СПб., 1886)

27. Рождественская сказка/Р. вед. 1886, 25 декабря

28. Ворон-челобитчик/Сб. "Памяти В.М. Гаршина" (СПб., 1889)

29. Медведь на воеводстве/Полн. собр. соч. 5-е изд. (СПб., 1906. Т. 4)//ОД. 1884, декабрь

30. Орел-меценат/Полн. собр. соч. 5-е изд. (СПб., 1906. Т. 4)//ОД. 1884, декабрь

31. Богатырь/Красный архив. 1992//ОД. 1886, январь

32. Вяленая вобла/Полн. собр. соч. в 20 т. (М., 1937. Т. 16)/"(Новые сказки для детей изрядного возраста. Щедрин"/"(Новые сказки для детей изрядного возраста. Н. Щедрин" (Geneve. 1886)

Цензурные гонения не позволили сатирику дать полный свод своих сказок. В сентябре 1886 г. появилось первое издание сборника сказок– «23 сказки», а в октябре 1887 г.– второе, пополненное «Рождественской сказкой». В сборники эти не вошло восемь сказок. Три сказки 1869 г. («Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил», «Пропала совесть», «Дикий помещик») Салтыков не включил потому, что они уже печатались трижды и последний раз в книге, которая еще не была распродана note_280. Не вошли в сборник и пять сказок, не получивших цензурного разрешения («Медведь на воеводстве», «Орел-меценат», «Вяленая вобла», «Ворон-челобитчик», «Богатырь»).

Не состоялось и задуманное Салтыковым в 1887 г. издание сказок дешевыми брошюрами, предназначенными для массового распространения в народе. Книгу «23 сказки» цензура разрешила двумя изданиями, а выпуск в свет тех же сказок, но отдельными брошюрами запретила. На первый взгляд, действия цензурных властей кажутся непоследовательными, но ближайшее знакомство с сохранившимся делопроизводством убеждает в обратном. В журнале С.-Петербургского цензурного комитета от 15 апреля 1887 г. сообщается, что «намерение г. Салтыкова издать некоторые свои сказки отдельными брошюрками, стоящими не дороже трех копеек, а следовательно, для простого народа, более нежели странно. То, что г. Салтыков называет сказками, вовсе не отвечает своему названию; его сказки – та же сатира, и сатира едкая, тенденциозная, более или менее направленная против общественного и политического нашего устройства. В них предаются осмеянию не только пороки, но и установленные власти, и высшие сословия, и установившиеся национальные привычки. Сказки эти, появляясь по временам в периодических изданиях, постоянно возбуждают в наблюдающей за прессою власти сомнение о том, не следует ли их воспретить. И такого-то рода произведения г. Салтыков желает пропагандировать между простым, необразованным населением. Не в такой пище нуждается простой народ, нравственность которого и без того не бог знает как устойчива» note_281. Заключение цензурного комитета свидетельствует о том, что власти прекрасно понимали революционизирующее влияние щедринских произведений, в том числе и сказок, на широкие массы русского общества и всеми мерами старались ослабить это влияние и не допустить распространения сказок в больших тиражах дешевых изданий.

В последние месяцы жизни Салтыков готовил к изданию собрание своих сочинений, в котором намеревался дать полный цикл сказок. Однако и на этот раз в томе VIII Собрания сочинений, вышедшем в 1889 г., уже после смерти автора, было помещено только двадцать восемь произведений сказочного цикла – добавились «Повесть о том…», «Пропала совесть» и «Дикий помещик», но из не пропущенных ранее цензурой сказок сюда попал только «Ворон-челобитчик», которого к этому времени все же удалось напечатать в сборнике «Памяти Гаршина». Сказки «Медведь на воеводстве», «Орел-меценат» и «Вяленая вобла», распространявшиеся в русских и зарубежных подпольных изданиях, легально были напечатаны в России лишь в 1906 г., в пятом издании Полного собрания сочинений Салтыкова, выпущенного А. Ф. Марксом (прилож. к «Ниве»). Сказка «Богатырь» затерялась в архиве писателя и впервые была издана только в 1922 г., а к своду сказок присоединена в 1927 note_282. Таким образом, сказочный цикл, создававшийся в 1869-1886 гг., в полном своем составе стал доступен читателю лишь сорок лет спустя после его завершения.

Литература о Салтыкове-Щедрине, захватывающая широкий круг вопросов, связанных с его общественной, художественной, литературно-критической и публицистической практикой, обширна. С момента появления «Губернских очерков» критика внимательно следила за развитием творчества сатирика. Правда, ценность прижизненной литературы о нем незначительна. Исключение составляют лишь статьи Чернышевского и Добролюбова о «Губернских очерках», имеющие непреходящее научное значение, и отчасти статьи Н. К. Михайловского о произведениях, созданных писателем в 70-х и 80-х гг.

Либерально-народническая критика, господствовавшая в годы расцвета литературной деятельности писателя, не выдвинула таких представителей, которые были бы способны дать глубокое и верное истолкование революционно-демократической сатиры Салтыкова-Щедрина. Критическая мысль 1870-80-х гг. сознавала всю тщетность своих попыток проникнуть в тайны щедринской сатиры, объяснить ее подлинное значение и роль в общественном и социальном развитии. Один из ее видных представителей А. М. Скабичевский писал: «Такие могучие писатели, как Щедрин, требуют и критиков, равных им по величине, и, к величайшему прискорбию, вряд ли дождется Щедрин при жизни своей такой правильной и глубокой оценки, какой он заслуживает. В этом отношении он разделяет одну судьбу с Гоголем, который до сих пор остается неразобранным и неоцененным всесторонне. И еще бы – для таких талантов требуются Белинские и Добролюбовы» note_283.

Текущая русская критика слегка коснулась и сказок, но оценить их по достоинству, вскрыть их идеологические и художественные аспекты не смогла. Правда, эти сатирические миниатюры, появляясь в пору тяжелейшей реакции 80-х гг., сразу же занимали свое место в революционно-демократическом и литературно-общественном движении, за ними пристально следила вся передовая Россия, читая их в легальных газетах и журналах, знакомясь с ними в списках, гектографированных изданиях и тонких элпидинских брошюрках с запрещенными произведениями цикла. Роль сказок Салтыкова-Щедрина в духовной жизни тогдашнего общества заключалась прежде всего в том, что они воспитывали ненависть к самодержавию и крепостничеству, будили самосознание народа, утверждали его веру в светлое будущее. Чтобы понять особенности бытования щедринских сказок в русском обществе того времени, надо рассмотреть наиболее существенные моменты этого процесса, связанные с выступлениями современной Салтыкову (прижизненной) критики – критики буржуазно-либеральной и народнической.

Восприятие щедринских сказок текущей русской критикой во многом обусловлено характером их публикации: они печатались как отдельные сатирические миниатюры, для читателя и критики еще не объединенные общей мыслью (это станет ясно позднее), да и для самого писателя еще не сформировавшиеся в единый сказочный цикл, ломка которого в процессе его создания производилась неоднократно. Поэтому критика занимал а выжидательную позицию, рассматривая появляющиеся в разных изданиях сказки как отдельные выступления сатирика, осуществляемые вне обычных для Салтыкова циклов. Поэтому в период наиболее интенсивной работы над сказками в русской печати чаще и последовательнее рассматривались печатавшиеся в это же время «Пошехонские рассказы», «Пестрые письма» и «Мелочи жизни», чем время от времени появлявшиеся сказки. Ломка, связанная с цензурными обстоятельствами и закрытием «Отечественных записок», привела к тому, что один из самых выдающихся и по характеру итоговый в творчестве сатирика цикл получил самое незначительное отражение в критике. Редкие рецензии, появлявшиеся в разных журналах и газетах, носили чаще всего обзорно-информационный характер и идейно-эстетического содержания сказок, их роли в общественной и революционной действительности почти не касались.

Процесс восприятия сказок русской критикой начинается в 1869 г., когда появились первые сказки. Однако критика сразу не смогла разглядеть их социальный смысл и увидеть в сказках «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил», «Пропала совесть» и «Дикий помещик» начало нового сатирического цикла в творчестве писателя. Ориентируясь на общее заглавие («Для детей»), критики в большинстве своем рассматривали первые сказки как произведения, действительно предназначенные для детей, произведения, полные юмора и принадлежащие писателю, талант которого «еще не угас и, пожалуй, не ослабел, в нем еще не видно никакой натяжки, какая так заметно пребывает в других наших обличителях или смехотворцах» note_284. Причисление Салтыкова к «обличителям» и «смехотворцам» представляет собою попытку затушевать подлинный смысл большой социальной и политической сатиры, в этих произведениях содержащейся. Правда, с появлением в печати всего цикла критика поняла, что предназначение первых сказок «для детей» было лишь остроумным прикрытием, позволявшим Салтыкову затрагивать в этих произведениях серьезнейшие социальные и общественные проблемы. «Само собою разумеется,– писал в 1887 г. критик «Русской мысли»,– что сказки эти писаны совсем не для детей, а иные из них далеко «не по зубам» и очень многим взрослым» note_285. Впрочем, судить о восприятии сказок русским обществом на основании откликов на первые их образцы еще нельзя, потому что основные произведения цикла впереди и мнение о них будет формироваться критикой второй половины 80-х гг. Впрочем, «будет формироваться» – сказано, пожалуй, не совсем точно, потому что серьезных работ о сказках в тогдашней русской критике не появилось, ни одной большой статьи о них не было.

Публикация отдельных сказок, возобновленная в 1884 г. и систематически продолжавшаяся на протяжении трех лет (до декабря 1886 г.), сопровождалась довольно часто появлявшимися и по содержанию незначительными газетными рецензиями – преимущественно одобрительными, но не содержавшими даже попыток определить роль и значение этих произведений в общественной и литературной жизни России, приоткрыть для читателя глубину их идейно-эстетического богатства. «Сказки» Салтыкова-Щедрина «необыкновенно удачны и притом проникнуты тем истинно гуманическим, живым и действенным элементом, который отличал все направление сороковых годов и все лучшие произведения тогдашнего времени»,– писал один из ведущих критиков «Русских ведомостей» А. И. Введенский сразу же после выхода в 1884 г. первого номера «Отечественных записок» с публикацией сказок «Самоотверженный заяц», «Бедный волк», «Премудрый пискарь» note_286. Бывший сотрудник «Отечественных записок» А. М. Скабичевский, долгое время работавший с Салтыковым, попытался, хотя и без развернутой аргументации, определить место печатающихся произведений сказочного цикла в литературном и общественном процессе эпохи: «…г. Щедрин возвышается в этих сказках, – писал он, имея в виду сказки «Карась-идеалист», «Добродетели и Пороки», «Обманщик-газетчик и легковерный читатель»,– до той общечеловеческой высоты, какой достигают лишь первостепенные таланты вроде Сервантеса, Мольера, Свифта. Это смех не над какими-нибудь Петрами Ивановичами или Сидорами Карповичами, которых никто не знает, кроме нас с вами, и которые вместе с нами родившись, вместе с нами умрут и будут забыты, а над слабостями и пороками, глубоко коренящимися в строе современных обществ и присущими векам. Поэтому и подобные произведения г. Щедрина, как эти самые сказки, наверное, будут иметь вековое значение» note_287. Названными откликами круг критических выступлений, посвященных сказкам, не ограничивается. Только в 1884 г. появилось 15 откликов на печатавшиеся в «Отечественных записках», «Русских ведомостях» и в юбилейном сборнике Литературного фонда сказки. Отзывы на них появились в петербургских газетах «Новое время», «Новости и биржевая газета», «Неделя», «Минута», «Эхо», в московских «Русских ведомостях», в «Кронштадтском вестнике», в екатери-нославском «Днепре», в «Одесском листке», в «Киевлянине», в харьковском «Южном крае» и др. Однако Салтыков жаловался на невнимание критики к сказкам. И это неудивительно: отклики провинциальной печати – а они были довольно многочисленными – до писателя доходили не всегда и в основном были разысканы и введены в научный оборот советскими библиографами. Кроме того, все эти небольшие заметки немногое добавляют к мнениям о сказках столичной печати. Они также в подавляющем своем большинстве положительны, по характеру информационны и посвящены более пересказу содержания, чем разбору произведения и его оценке с идейной и художественной сторон. Тем не менее они свидетельствуют об интересе общества и критики к сказкам Салтыкова-Щедрина, которые тогдашняя критическая мысль оценить по достоинству еще не могла и, полностью сознавая это, оставляла углубленное изучение сказок следующим поколениям. Рецензент «Северного вестника», говоря о необходимости глубокого анализа произведений Салтыкова-Щедрина (в данном случае – сказок), отмечает, что «это уже обязанность не рецензии, а критики, и с критикой надо подождать…» note_288 Почему же подождать? Не только потому, что в русской критике 80-х гг. не было своих Белинских и Добролюбовых, но и потому, что такому разбору произведений Салтыкова-Щедрина не способствовала сама самодержавно-крепостническая действительность, запрещавшая и уродовавшая произведения сатирика и не позволявшая с необходимой прямотой и принципиальностью подходить к их разбору.

Появление в 1886 и 1887 гг. двух отдельных изданий сказочного цикла вызвало чуть заметное оживление критической мысли: в крупнейших петербургских и московских журналах появились небольшие рецензии, впервые оценивающие сказки как единое в идейном и эстетическом отношении целое. В «Вестнике Европы» М. М. Стасюлевича по поводу сказок высказался К. К– Арсеньев note_289. Его выступление знаменательно преимущественно тем, что он в весьма общих словах и без всякой аргументации наметил мысль об органическом единстве сказок с общим идейно-эстетическим строем щедринской сатиры и со всем предшествующим творчеством писателя. «Сказки – своеобразные, оригинальные сказки, мало похожие на то, что обыкновенно понимают под этим именем,– не новый род для г. Салтыкова. Элемент «волшебный» часто и сильно вторгался в его сатиру, то сосредоточиваясь в отдельных эпизодах, то раздвигаясь в целые рассказы»,– писал Арсеньев. Это положение, повторенное и несколько развитое в его книге о Салтыкове-Щедрине note_290, важно как первая постановка и начало исследования вопроса о постепенном развитии сказочных элементов и мотивов на разных этапах предшествующего творчества сатирика. Арсеньев отметил и важнейшее качество сказок, заключающееся в их теснейшей связи с существующей российской действительностью. Сказки Салтыкова-Щедрина «не уносят нас в другой мир, не заставляют нас забыть о всем окружающем,– писал он,– а наоборот, все время напоминают о нем и напоминают тем острее и ярче, чем искуснее художественно-волшебный колорит сказочной обстановки». Эти положения, хотя и представленные весьма поверхностно, все же несколько выделяют рецензию К. К. Арсеньева среди других, преимущественно анонимных откликов. Впрочем, это и понятно: Арсеньев постоянно следил за творчеством Салтыкова-Щедрина, был достаточно близко знаком с писателем, осведомлен о его творческих планах, неоднократно писал о нем, постепенно накапливая материал для своей будущей работы о великом сатирике.

Другие отклики русской печати на появление отдельного издания сказок оригинальностью и глубиной не отличаются. Коротенькая анонимная рецензия в московской «Русской мысли» note_291 не раскрывает ни эстетического, ни социально-политического значения сказочного цикла, не уясняет она и роли сказок в литературном и революционно-освободительном движении эпохи. Призыв к справедливости, подмеченный рецензентом в каждой из сказок, представляет собою лишь один из аспектов их идейно-художественной системы, не отражающий полностью содержания этих сатирических миниатюр. То же самое следует сказать и об упоминавшейся уже рецензии в петербургском «Северном вестнике». Здесь автор – также анонимный – увлечен не столько рассмотрением сказок, сколько размышлениями о необходимости их глубокого анализа в будущем. Не обращаясь к этому анализу в настоящем, он не дает даже приблизительного представления о сказках и их месте и значении в творчестве писателя и в русской литературе в целом.

Прижизненная критика, хотя и не редко обращалась к сказкам, но не пришла к развернутому их рассмотрению, не попыталась выработать принципиального и последовательного взгляда на эти произведения, ограничиваясь лишь частными мнениями и поверхностными наблюдениями над их проблематикой и художественной структурой. Казалось бы, такой авторитетный критик эпохи, каким был близкий Салтыкову сотрудничавший в «Отечественных записках» Н. К. Михайловский, должен был сказать о сказках свое веское слово, тем более что его обширная работа о Салтыкове начала печататься буквально через несколько дней после смерти писателя, когда щедринская сатира для широких читательских кругов оставалась живой современностью и проблемы, ею затрагиваемые, переживались столь же остро и болезненно, как и при жизни великого сатирика.

Однако в статьях Михайловского сказки оказались затронутыми лишь попутно, хотя здесь им уделено, конечно, больше внимания, чем во всех предыдущих выступлениях русской критики, им посвященных. Если К. К. Арсеньев в своей рецензии попытался только наметить некоторые требующие внимательного рассмотрения вопросы, то Михайловский делает по сравнению с ним шаг вперед и приводит читателя к аргументированным обобщениям, хотя они и не создают общего представления о сказочном цикле, который рассматривается эпизодически, попадая в поле зрения критика лишь в той степени, в какой это необходимо при анализе интересующих его сторон щедринского творчества.

Михайловский впервые предпринимает попытку вскрыть морально-нравственные проблемы, заложенные в щедринских миниатюрах и отражающие историю надежд и крушений, связанных с русским освободительным движением тех десятилетий, когда передовая интеллигенция выступала без активной поддержки народных масс. И в этом отношении вера в светлое будущее, стремление к правде и добру, нашедшие свое выражение в образе Сережи из «Рождественской сказки», рассматриваются критиком как продолжение и развитие идей и мотивов, ранее волновавших писателя и воплощавшихся им в произведениях разных этапов его творческого пути. Среди них – Коронат из «Благонамеренных речей», Юленька из «Дворянской хандры», Степа из «Больного места», а позднее Чудинов из «Мелочей жизни». Это они составляют ту вереницу людей с чистыми помыслами и верой в счастливое будущее, которая, по словам Михайловского, еще слаба и не так воспитана жизнью, чтобы «в открытую бороться со злом», а потому она «вручает свою веру в будущее самому этому будущему в лице «детей"» note_292. Параллельно критик обращается к изображению народа в сказках, включая эти произведения в общий контекст рассматриваемой проблемы.

Прижизненная критика, однако, не смогла дать глубокого и целостного анализа сказочного цикла. Исполнение этой задачи было осуществлено марксистской критикой и советской литературной наукой, которая и сегодня продолжает исследование идейного содержания и художественного своеобразия сказок, открывая все новые и новые грани, ранее для читателей незаметные или неизвестные вообще.