Само собой и вообще

Пропади пропадом эти деньги Рассказывает Ани

Я часто корил сестру за то, что она носит розовые очки, и считал, что их обязательно нужно снять. Но, похоже, я и сам не менее далек от реальности. Как бы это поточнее объяснить… В общем, у меня в мозге как бы два этажа, верхний и нижний. На верхнем этаже мозгу все было ясно с тех пор, как папа ушел, прихватив с собой чемодан: отец нас бросил, он любит Рыбу Вильму, скоро мама подаст на развод!

Однако на нижнем этаже мозг все время нашептывал совершенно другое: вдруг все не так уж плохо, папа ведь может разругаться и с Вильмой, папа ведь может сказать себе, что жизнь с детьми ему дороже всего остального! И что на самом деле он по-прежнему любит маму!

Каждый день, придя из школы домой, я незаметно открывал шкаф в коридоре и смотрел, там ли еще папины шмотки. И всякий раз успокаивался, увидев длинный ряд брюк и пиджаков, а внизу много-много пар обуви. Один мальчик из нашего класса однажды на перемене рассказал, что его отец по три раза в год уходит из дома, а через несколько недель всегда возвращается обратно. Это меня немного утешило.

«Ведь от этих взрослых никогда не знаешь, чего ждать, — нашептывал мне мозг на нижнем этаже, — они часто ведут себя странно и необъяснимо!»

Я, конечно, ничего не рассказывал Карли про свои надежды «из нижнего этажа». То, что я говорю другим, всегда исходит из верхнего этажа моего мозга.

Но недавно произошло вот что: мы с Карли вернулись из школы домой к обеду. У нашей входной двери Карли стала показывать мне, как Вуци, целуя ее, вывихнул ногу.

Вуци и Карли, кстати сказать, уже давно превратили свою дружбу в любовную связь. И демонстрируют это непрерывным лизаньем.

А с вывихнутой ногой получилось так: Вуци на прощанье целовал Карли у нашей входной двери, стоя на самом краю ступеньки. От неистовости моей сестрицы он пошатнулся и оступился, Карли рухнула на него, и вся тяжесть сестры — а она отнюдь не пушинка — пришлась на левую лодыжку Вуци.

Пока Карли изображала этот замечательный несчастный случай, дверь отворилась. На пороге стояла мама. Одетая, как на похороны дальнего родственника. Раньше такого никогда не бывало — мама дома в обеденное время. Да еще в такой одежде!

Тут верхний этаж моего мозга сказал нижнему: «Да пойми же, наконец, что папа и мама мириться уже не будут. Потому что они только что развелись!»

И нижнему этажу только и оставалось, что согласно кивнуть верхнему.

Мама приготовила нам роскошный холодный обед. Пока мы шли на кухню, я сообщил Карли, какой вывод сделал верхний этаж моего мозга. И Карли набросилась на маму. Конечно, только на словах. Она страшно возмутилась, что мы узнаем о разводе задним числом. Моя сестра явно вообразила, что нас — или, по крайней мере, ее — тоже должны были вызвать в суд. Понятия не имею, что она собиралась там сказать!

Может быть, вот что: «Господин судья, не давайте развода супругам Поппельбауэр, потому что мы, дети, против. А нас трое. То есть счет 3:2 против развода».

Но, как мама объяснила Карли, при разводе суд опрашивает детей, только если возникает спор, с кем дети останутся жить, а папа, «само собой», оставил нас маме.

После этого Карли разозлилась еще больше.

— Мы что, дерьмо собачье, что ли, — кричала она, — если за нас так вот просто решают! И вообще, как это можно — разводить с папой и нас тоже?!

Карли, между прочим, права. У нас всегда были хорошие отношения с папой. Хотя у него, конечно, всегда не хватало на нас времени. Но и у мамы на нас тоже не хватает времени! А когда папа был дома, с ним все было нормально. Само собой, по сравнению с тем, что другие дети рассказывают о своих отцах! (По крайней мере, так мне кажется с тех пор, как папа от нас ушел.)

Но мама почти не слушала упреков Карли. Только жалобно сказала, что нам не мешало бы спросить, каково ей сейчас. Наверно, хотела намекнуть, что ей сейчас хуже некуда. Но мне кажется — как на верхнем, так и на нижнем этаже моего мозга, — что требовать от нас этого несколько чересчур! Предки делают что хотят, а подрастающее поколение еще и должно до слез им сочувствовать!

У Бабушки случился сердечно-сосудистый криз. Сейчас ей уже лучше, но рано утром было так плохо, что ее отвезли в больницу на скорой помощи. Когда Бабушку на носилках выносили из дома, она попросила соседку известить маму. Но глупая соседка позвонить забыла. Поэтому мама понятия не имела, что Бабушка в больнице и что Шустрика, у которого уроки заканчиваются в двенадцать, никто у школы ждать не будет.

Наверно, у Бабушки в любом случае случился бы криз, потому что ежедневные поездки туда-сюда, забирание Шустрика из школы и его доставка домой ей уже не по силам. Но кто же теперь позаботится о Шустрике? Бабка, слава богу, с нами разведена. Мама с утра до вечера пропадает в вязальном магазине. Мы надеялись, что Тереза-Шарлотта по возвращении из Америки снова возьмет на себя послеобеденную смену, но напрасно. Она теперь влюблена в хозяина какого-то ресторана. Помогает ему на кухне панировать шницели и делать салаты. Маме Шарлотта сказала, что шерсть стоит ей поперек горла и она видеть ее больше не может!

Но мама хочет сохранить свою лавочку. Потерять сначала мужа, а сразу после этого еще и магазин — это было бы для нее слишком. Вот она и торчит там с утра до вечера, а нанять помощницу не может, поскольку дела в магазине идут не блестяще. У нас с Карли в школе гораздо больше уроков, чем у Шустрика. А подолгу оставлять его дома одного нельзя, он якобы еще слишком мал. На самом-то деле не «якобы», а действительно мал, мы уже выяснили, что оставлять Шустрика без присмотра не стоит.

Он включает электроплиту и забывает ее выключить. Хочет пойти купить себе карандаш, выходит из дома, захлопывает за собой дверь и только тут вспоминает, что забыл взять ключи. Или на обратном пути из школы приглашает к себе четверых незнакомых детей, и они устраивают такой тарарам, который мы с Карли, вернувшись из школы, не можем разгрести и за четыре часа. А попутно выясняем, что пропали несколько игрушек Шустрика и двадцать шиллингов с моего письменного стола! Пару раз Шустрик всю вторую половину дня проводил у мамы в магазине. Но там ему нечем заняться, кроме как сидеть на вертящейся табуретке и учиться вязать!

В общем, сегодня, когда Шустрик вышел из школы, его никто не встречал. На такой случай мама велела ему ждать четверть часа, а потом, если все-таки никто не придет, позвонить ей. Для этого у него всегда был с собой пластиковый кошелек с двумя монетками по шиллингу. Шустрик послушно ждал, а потом решил позвонить. Но телефон в будке у школы не работал, а следующий находился довольно далеко, около почты. Путь от школы до почты такой же длинный, как и путь к нам домой. Поэтому Шустрик решил пойти домой и позвонить маме оттуда. Сэкономив заодно телефонный шиллинг.

Он дошел до дома, хотел открыть входную дверь и увидел, что она не заперта, а только прикрыта. Шустрик подумал, что я или Карли вернулись домой раньше времени. Вошел в дом и позвал нас, но никто не ответил. И тут Шустрик испугался. «Наверно, — подумал он, — в доме взломщик». Я бы на месте Шустрика тут же побежал к соседям и все им рассказал. Но наш клоп, по-видимому, неразумно храбр. Он двинулся в гостиную и увидел, что дверь в сад открыта. А в саду наш папа разговаривает с какой-то семейной парой. Сперва Шустрик вздохнул с облегчением, но потом услышал, как папа говорит: «Я вам прямо скажу, это никакой не санаторий.

Здесь живут обычные семьи и производят обычный семейный шум!» Папа сказал так, потому что из соседнего дома слышалась музыка, которая показалась посетителям чересчур громкой.

Шустрик не мог понять, зачем папа показывает супругам наш сад, и поэтому остался в гостиной и стал слушать дальше. Малец уже успел смекнуть, что «шпионажем» можно выяснить больше, чем прямыми вопросами.

Когда папа и посетители вернулись в гостиную, Шустрик проскользнул в свою комнату и стал внимательно слушать дальше. Он узнал, что папа хочет продать этим супругам наш дом, и от этого так расстроился, что забыл позвонить маме. Лег на кровать и заревел. А папа ушел вместе с посетителями и даже не заметил, что Шустрик дома.

Через некоторое время Шустрик прекратил реветь, посмотрел на часы и сообразил, что Карли и мне уже пора бы прийти из школы. Но мы вместе с Вуци сидели в кондитерской. Вуци и я хотели уговорить Карли не опускать руки и продолжать учебу. Она теперь просто вообще ничего не учит и твердо убеждена, что, само собой, останется на второй год и учиться ей сейчас совершенно бесполезно. Я попытался объяснить сестре, что именно таким ученикам, как она, которые не любят ходить в школу, не нужно добровольно продлевать это дело еще на один год. Но все было бесполезно! Карли закрылась, словно устрица. Тогда мы прекратили заседание в кондитерской, и Вуци проводил нас домой. Мы не торопились, потому что думали, что Шустрик у Бабушки. До дома оставалось уже совсем немного, и тут он вдруг выбежал нам навстречу. Клоп был совершенно вне себя и едва мог говорить. Прошло довольно много времени, пока мы уразумели, что же он хочет нам рассказать. Карли решила, что Шустрик просто несет вздор. Я был склонен согласиться с ней, но Шустрик постепенно успокоился и рассказал нам подробно и точно, о чем папа разговаривал с посетителями.

Сомнений быть не могло! Когда муж заявляет: «До следующего понедельника мы решим, покупаем ли мы дом», а жена говорит: «Половину суммы мы можем заплатить сразу, а под оставшуюся половину нам надо взять кредит», речь явно идет о покупке дома. Просто невозможно предположить, что именно в нашем доме ведется разговор о продаже какого-то другого дома! Когда нам все это стало ясно, мы поехали к маме в магазин. Мы, наивные простофили, верили, что мама понятия не имеет о том, что папа хочет продать наш дом! Но это было не так!

— Мы обсудим это сегодня вечером, — сказала мама. Однако Карли не была готова ждать так долго.

— Мы не позволим отнять у нас еще и наш дом, — сказала она. — И хотим все знать прямо сейчас!

Маме хотелось поскорее отделаться от нас, потому что в магазине была какая-то покупательница. Мама сказала, что при ней она не может обсуждать такие вещи. Карли сказала, что ей по фигу, кто нас слушает.

А я сказал, что мы не уйдем, пока не разберемся, что к чему. Мама хотела нас успокоить и сказала, что, само собой, пока вообще ничего не решено. И в данный момент ничего еще не продано! Но мы все равно не сдавались, и тогда мама дала нам какую-то папку. «Если вам нужна информация, — сказала она, — то здесь вы найдете все, что нужно».

В папке были всякие счета, банковские бумаги и прочий бюрократический хлам. А еще несколько листочков, написанных маминой рукой, о том, как обстоят дела с нашим домом. И вообще с нашими финансами! Ни Карли, ни я не могли с налету разобраться в этой мешанине. Карли взяла папку под мышку, и мы вместе с Шустриком поехали домой. Я позвонил Вуци и позвал его к нам, чтобы вместе проинспектировать содержимое папки. От Карли в этом деле не было никакого толку, она погрузилась в меланхолию.

— К чему изучать эти дурацкие цифры, — сказала она, — все равно ведь ничего не изменишь.

Мне было ясно, что и я не сумею ничего изменить. Но меня возмущает, что папа с мамой держат меня за дурака и ни о чем не информируют! И я просто обязан во всем разобраться, раз уж представилась такая возможность.

Приковылял добрый верный Вуци. Нога у него была все еще забинтована из-за несчастного случая при поцелуе на ступеньках. Мы уселись в саду и стали изучать бумаги. Итак: есть большой кредит на дом и два маленьких. Каждый месяц мы выплачиваем по кредитами, и суммы довольно небольшие. В основном это проценты, так что общая сумма нашего долга банку становится только чуть-чуть меньше. А еще нужно оплачивать расходы на содержание дома, электричество, газ и отопление. И за свою машину мама не все выплатила, тоже надо каждый месяц перечислять очередной взнос. А еще есть кредит на вязальный магазин, плата за его аренду и отопление. И огромное количество неоплаченных счетов за шерсть. И крыша нашего дома нуждается в ремонте. В общем, с финансами мы просто вообще в полной заднице!

Даже нижний этаж моего мозга не видел ни малейшего проблеска надежды!

А потом я свалял жуткого дурака. К нам в сад пришла Карли и принесла кока-колу и стаканы. Тут я вспомнил, что у нас в холодильнике лежит бутылка шампанского, и принес ее. Умный Вуци был категорически против, но я решил, что надо устроить «праздник со знаком минус». Года два назад папа принес эту бутылку, когда в очередной раз хотел помириться с мамой. Он поставил бутылку в холодильник, но пока она там охлаждалась, папа с мамой снова начали ссориться, и шампанское так и осталось не выпитым. Я решил, что сейчас оно пойдет нам на пользу. Ведь то и дело слышишь, что такое шипучее вино невероятно поднимает настроение!

Но это неправда! По крайней мере, в отношении моей сестры. Шампанское, по-видимому, усиливает уже имеющееся настроение. Веселые люди от него еще больше веселеют, а грустные — грустнеют. Карли и без того уже грустила, так как поняла, что в новых семейных обстоятельствах нам больше не по карману жить в отдельном доме. На алименты, которые мы получаем, и на те деньги, какие мама зарабатывает на вязальном магазине, целый дом себе не позволишь. А папа не сможет платить нам более высокие алименты, это ясно. Причем не из жадности, папа никогда не был жадным. Просто сейчас и ему нужны деньги на новую квартиру, и на мебель, и на все, что называют «домашним хозяйством». Но для того, чтобы две семьи жили в полное свое удовольствие, он зарабатывает недостаточно.

Нам с Вуци шипучка не очень понравилась, мы ее едва пригубили. А вот Карли нализалась крепко, и в голове у нее стали возникать дикие идеи. Она решила, что от нашего дома нужно отгородить стеной пятую часть и предоставить эту часть папе. По ее мнению, это было бы справедливым и экономичным решением. Не знаю, подумала ли Карли, что в этой пятой части наверняка будет плавать еще и Рыба Вильма. Спросить сестру об этом я не мог, потому что она, быстро выпив почти всю бутылку шампанского, совершенно скисла. От нее ничего толком нельзя было добиться, кроме невнятных всхлипываний. Мы с Вуци перетащили ее из сада в дом и уложили в кровать. Там она сразу и захрапела.

Вечером, когда мама вечером вернулась домой, она увидела пустую бутылку и, конечно, заметила, что Карли не больная, а пьяная. Она вздохнула и сказала:

— Господи, только не начинайте еще и вы создавать мне проблемы!

Мы? Ей?! Конечно, можно и с такой стороны посмотреть! Это меня так рассердило, что я огрызнулся на маму:

— Ну прости, что я вообще на свет появился!

В ответ она сказала, что мне незачем за это извиняться, она очень рада, что я есть, она меня ужасно любит и не хотела бы меня лишиться. И что я должен относиться к ней терпеливо.

— Я терпеливо отношусь к тебе с тех самых пор, как появился на свет, но это терпение потихоньку заканчивается! — сказал я.

Позже мне стало стыдно за свои слова. Я пошел к маме и попросил прощения. А она сказала, что понимает, когда дети злятся на таких родителей, как наши. Но я на маму больше не злюсь. Когда я вижу, как она горбатится над этими дурацкими свитерами, чтобы заработать побольше денег, мне становится ее ужасно жаль. С раннего утра и до позднего вечера она только и делает, что работает. Разве это жизнь?

Мама сняла для нас квартиру. В том же доме, где вязальный магазин. Она считает, что эта квартира самое оно, «попадание в яблочко». Потому что плата доступная, а еще потому, что достаточно спуститься по лестнице вниз — и ты уже в магазине.

И теперь Шустрик после обеда может оставаться один в новой квартире. Если ему понадобится помощь, мама всегда рядом.

На самом деле мама, найдя эту квартиру, попала не столько в «яблочко», сколько в меня. И поразила мой главный жизненный нерв. В этой квартире всего-навсего три комнаты — одна большая и две маленькие. Одна маленькая комната нужна маме, другую требует себе Карли. А мы с Шустриком должны вместе поселиться в большой.

Жить в одной комнате с Шустриком — этого я не выдержу! Я по-настоящему, по-честному человек просто вообще без претензий. Я готов урезать свое питание до сухого хлеба и обезжиренного молока, а шмотки покупать в секонд-хэнде. Я могу отказаться от всего, даже от покупки книг, потому что существуют библиотеки. Но я настаиваю на собственной комнате, где можно побыть одному! Я хочу читать в тишине и покое, хочу иметь возможность закрыть дверь перед нашим домомучителем и остаться наедине с самим собой. Не желаю все время слышать: «Почему в сутках ровно 24 часа?» Или: «Почему Карли не хочет, чтобы Вуци хватал ее за грудь?» Или: «Ани, поиграй со мной, мне так скучно!»

Но даже если заклеить ему рот пластырем, толку не будет. Малец для меня просто вообще слишком бойкий. Если он не спит, то ни минуты не сидит спокойно. Прыгает, и скачет, и ходит колесом, и пинает мячик, и упражняется в стоянии на голове. А ночью храпит, потому что у него в носу полипы!

Я точно знаю, что в одной комнате с ним жить не смогу. Но Карли убедила маму, что ей еще меньше подходит жить вместе с Шустриком.

И от Шустрика, сказала она, этого тоже нельзя требовать. Для его психики будет вредно, если ему придется непрерывно смотреть, как его сестра обнимается и целуется с Вуци. Вдобавок Карли выдвинула аргумент, что во всех семьях, где нет отдельной комнаты для каждого ребенка, принято разделять детей по признаку пола. Если бы Шустрик был девочкой, сказала Карли, она взяла бы его к себе. Ха! Если бы Шустрик был девочкой, она наверняка нашла бы другие аргументы против него!

Мама тоже не может взять Шустрика к себе, потому что часто до полуночи вяжет, и сшивает детали свитеров, и украшает их вышивкой. У нее Шустрик не смог бы заснуть.

Я все это понимаю. Но почему именно мои аргументы против Шустрика весят меньше, чем доводы мамы и Карли, — этого я понять не могу!

Я знаю, у других семей бывают и гораздо меньшие квартиры. Наша бывшая помощница по хозяйству жила с мужем и двумя детьми в однокомнатной квартире. Там ни у кого не было собственной комнаты. Муж этой женщины работал ночным портье в какой-то гостинице, и ему приходилось спать днем, а дети в это время сидели на кухне и разговаривали друг с другом шепотом. И я все время твержу себе: не корчи из себя принца, не веди себя как избалованный ребенок! И еще внушаю себе: кто знает, может быть, все это только временно, может, мама скоро найдет квартиру попросторнее, и мы снова переедем! Но это не помогает. Ну нисколечко.

Я всю ночь не спал и принял решение, но пока не знаю, смогу ли воплотить его в жизнь. Теперь все зависит от папы! Он ведь сказал, что всегда придет на помощь, если у нас возникнут трудности и мы будем нуждаться в нем! Мне очень интересно, действительно ли папа так поступит. В пять я буду ждать его перед офисом. Заранее звонить не стану. Чтобы он не смог подготовиться. Хочу посмотреть, как он спонтанно отреагирует на мое предложение.

Вчера, ровно в пять, я занял пост у входной двери папиного офиса. Тут же подкатила Рыба Вильма, припарковала машину, вышла и закурила сигарету в ожидании папы. Ситуация получалась глупая. Вильма косилась на меня, я косился на нее. Я уж хотел было обратиться в бегство, потому что подумал: в ее присутствии я, само собой, просто вообще не смогу сказать папе все, что хочу ему сказать.

Но тут Рыба Вильма подошла ко мне и спросила:

— Ты ведь Ани, правда? — Потом сказала: — А я Вильма. Тебе, наверно, это известно? Глупо делать вид, что мы друг друга не знаем!

Мне не оставалось ничего другого, кроме как кивнуть. А Рыба Вильма продолжала:

— Может, ты хочешь забрать Райнера? Если тебе нужно побыть с ним наедине, тогда я отчаливаю. Ничего страшного, честно!

И пустилась рассказывать, что хотела съездить с папой посмотреть мебель, потому что они только что сняли необставленную квартиру. Но поход в магазин можно спокойно отложить до завтра. Хотя все-таки было бы здорово, если бы я пошел с ними, потому что по части мебели папа полный ноль. А Вильме очень пригодится хороший советчик.

Вильма щебетала свободно и непринужденно, как будто мы старые друзья. Так что у меня не было причин выпускать колючки. Я попробовал было ощетиниться, но не вышло: эта женщина, несомненно, очень обаятельна. Мы проговорили минут десять, пока ждали папу. Еще чуть-чуть — и Вильма могла бы вить из меня веревки. И тогда я подумал: то, что мне нужно сказать папе, в определенном смысле касается и Вильмы, поэтому будет даже лучше, если я скажу ему все при ней!

Папа обрадовался, как слон, когда вышел из офиса и увидел, что его любимый сынок и столь же любимая подружка стоят рядом и мирно беседуют. И сразу же согласился поехать смотреть мебель. Но было уже десять минут шестого, то есть до закрытия магазинов оставалось меньше часа. Я сказал, что для спокойного выбора времени маловато. И что я мог бы помочь Вильме завтра или послезавтра. И неплохо бы посмотреть саму квартиру, потому что мебель должна подходить к помещению. Папа и Рыба Вильма согласились. Мы сели в машину Вильмы и поехали к новому папиному местожительству, которое расположено, как говорится, «в приличном районе».

Пустые квартиры всегда кажутся намного больше, чем набитые мебелью, но даже если учесть этот оптический обман, новая папина квартира по части площадей просто роскошна. Я инспектировал ее не столько на предмет обставки мебелью (в этом я, само собой, просто вообще ничего не понимаю), сколько затем, чтобы выяснить: осуществимо ли то, о чем я хотел сказать папе. Да, осуществимо! Рыба Вильма, показывая мне комнаты, совершенно невзначай открыла одну из дверей и сказала:

— В этой комнате мы пока жить не будем, столько пространства нам не нужно. Будем использовать ее как кладовку.

«Вот это да», — подумал я и отправился к папе, который отдыхал на разложенном на полу матрасе.

Я подсел к нему и сказал напрямик:

— Папа, у тебя одна комната лишняя, а у мамы — одной комнаты не хватает. Можно мне переехать к тебе?

Услышав мой вопрос, папа резко принял вертикальное положение и в полном ужасе уставился на меня. «Черт, — подумал я, — он не захочет!»

Но папин ответ прозвучал искренне:

— Ани, я буду рад, если ты станешь жить у нас!

И Рыба Вильма, которая пришла вслед за мной, сказала:

— И я тоже, правда!

— Но это, — продолжал папа, — совершенно не устроит твою мать. Она это просто запретит. В конце концов, суд постановил, что ты будешь жить с ней.

— Я все улажу, — сказал я.

— Ничего ты не уладишь, — ответил папа. — Я твою мать знаю дольше, чем ты. Поверь! Сначала мне придется пойти в суд и оспаривать родительские права на тебя!

— Ну так сделай это, — попросил я.

Папа почесал голову и вздохнул. Было видно, что он не горит желанием идти из-за меня в суд.

— Вот что, Райнер, — сказала папе Вильма. — Если Ани думает, что сможет уговорить свою мать, пусть попробует. Что ж ты так сразу в пессимизм впадаешь! И вообще! Все можно сделать дипломатично.

Никто не запретит тебе обставить для сына комнату в нашей квартире. Когда и как часто он будет сюда приходить, выяснится уже потом!

— Ну если так, — сказал папа, — то можно попробовать…

Но я против! В конце концов, я хочу переселиться в эту комнату, чтобы жить в мире и покое. Чтобы вечером можно было спокойно почитать перед сном. Или, если мне захочется, устроить в полночь праздничный ужин на одну персону, из мюсли и какао. Я не желаю ночевать то тут, то там, мне нужно постоянное место.

Вильма сказала:

— Это ведь только для начала. Чтобы твоя мама постепенно привыкла к твоему отсутствию.

Но я не собираюсь переползать в папину квартиру постепенно. Слишком уж это утомительно и трудно. И потом, почему именно я должен считаться с чувствами моей маменьки? А она, спрашивается, подумала о моих чувствах, когда решала, кому в какой комнате жить? Нет! О’кей, она не могла поступить иначе! Я понимаю. Но я тоже не могу иначе. О’кей? Пусть и она поймет!

Папа повез меня домой. Было заметно, что он не в своей тарелке. Перед тем как выйти из машины, я сказал:

— В общем, я все улажу. Тебе не нужно ничего делать, просто открыть мне дверь, когда я приду с вещами!

Теперь нужно обдумать, когда сообщить маме, что я не поеду с ней на новую квартиру. Пока можно и подождать. Мы все еще живем в нашем доме. Новая квартира пока не готова, там нужно менять проводку и красить стены. Лучше всего, наверно, объявить все маме в самый последний момент. Чтобы она заранее не ругалась с папой. Ведь папа может в два счета пойти на попятную! Или мама примет какие-нибудь контрмеры! Я, правда, не знаю, какие, но осторожность не помешает. Само собой, я просто вообще жутко боюсь этого разговора, и неудивительно, что мне хочется его оттянуть.

Нелегко оставаться хладнокровным, когда покидаешь место, где родился и вырос. Сантименты не захлестнули меня с головой только потому, что мне предстоял тяжелый разговор с мамой. Из дома уже вынесли почти все вещи, когда я наконец сказал:

— Мама, мне нужно с тобой поговорить!

— О чем? — спросила она, помогая Шустрику завязывать мешок с игрушками.

Хотя я заранее точно обдумал, что скажу и как скажу, но неожиданно не смог произнести ни звука. У меня пропал голос! Мама сказала:

— Если ты опять насчет комнаты, тут уж ничего не поделаешь! — И еще: — Может, через год-другой переедем в другую квартиру, если магазин будет приносить больше денег!

Если магазин будет приносить больше денег! Вот это уже совсем не смешно. Магазинчик болен с самого рождения, и если он через год-другой не отдаст концы, это будет чудо! Со злости на эти пустые обещания я снова обрел голос и сказал, что переезжаю к папе. И что Вильма не возражает. И что от папиной квартиры ближе до школы (на самом деле для меня это совершенно не важно).

Мама спросила, всерьез ли я это говорю, и села на огромный пластиковый пакет с игрушками Шустрика. Под ее весом мешок сильно осел, потом с треском лопнул, и из него посыпались погнутые и помятые игрушки. Шустрик зарыдал и стал орать, что «противная мама» поломала его «любимые вещи». Мама встала с мешка, схватила телефон и побежала на кухню. От волнения она запуталась в длинном телефонном шнуре и чуть не упала, но удержалась на ногах и с грохотом захлопнула за собой кухонную дверь. Правда, все можно было легко услышать и через пять закрытых дверей, так громко орала она на папу. А Шустрик, само собой, вообще ничего не понял и снова начал вопить, что мы все гадкие и противные. У меня, честное слово, не хватило духу объяснить ему, что к чему. Я взял свою заранее собранную дорожную сумку и ушел. Карли проводила меня до остановки трамвая. Для нее мое решение не было неожиданностью, мы обсуждали его несколько дней. Карли всякий раз говорила, что мама меня не отпустит. Она и сейчас не изменила своего мнения и на остановке сказала мне:

— Мама будет бороться за тебя, как львица. Спорим, самое позднее послезавтра ты снова будешь у нас?

— С тобой я больше не спорю, — ответил я. — Ведь ты все равно не платишь, когда проигрываешь!

Тут подъехал трамвай, и я сел в него. Карли осталась на остановке и помахала мне вслед.

На прощанье она хотела поцеловать меня в щеку. Но ей это не удалось, потому что я быстро отдернул голову. Во-первых, между Карли и мной поцелуи, само собой, просто вообще не приняты, а во-вторых, сейчас она не должна так себя вести! Сначала отнимает у меня комнату, а потом, надув губы, изображает боль разлуки!

Если уж ей так важно, чтобы я остался с ними, могла бы взять Шустрика к себе! А с Вуци обниматься еще где-нибудь… Ну да хватит об этом, сестринская любовь тоже ведь не безгранична.

Моя новая жизнь началась хорошо и, кажется, не обещает ничего плохого. У меня есть все что нужно и сколько угодно свободы. Утром Вильма на машине отвозит меня в школу. Она работает совсем близко от нашей школы. Но все равно это очень мило с ее стороны, потому что работа у Вильмы начинается только в половине девятого. А из-за меня она приходит на полчаса раньше. Но никакого шума по этому поводу не устраивает, сказала только:

— Буду и уходить на полчаса раньше, тоже неплохо!

Всю вторую половину дня в квартире стоит мертвая тишина. Никакого хнычущего Шустрика, никакой музыки из комнаты Карли. Замечательное ощущение! Я здесь уже три дня, и мы каждый вечер ходим в какой-нибудь итальянский ресторан.

И никакая мама не врывается в полночь ко мне в комнату и не верещит: «Ани, сейчас же прекрати читать, иначе не выспишься!»

Сегодня утром Вильма, как всегда, довезла меня до школы. Я вышел из машины и тут же заметил Паули, который во все глаза таращился на Вильму.

— Кто это? — спросил он меня. — Это же не твоя мама, верно?

— Просто одна подружка, — ответил я. Потому что у меня нет ни малейшего желания трезвонить на всю школу про изменения в моей жизни.

— Твоя подружка? — пролепетал он, совершенно сбитый с толку.

Во дает! Я же совсем не это имел в виду! С чего он взял, что у меня есть подруга? Да еще такая! Ладно, Вильме только двадцать восемь, а выглядит она еще моложе. Ей легко можно дать года двадцать два — двадцать три. А через ветровое стекло так вообще лет двадцать. Но все равно это просто бред! На большой перемене Паули шептался с одноклассниками, они качали головами, должно быть, не верили ему.

Тогда Паули громко, чтобы я тоже мог слышать, сказал:

— Да я все видел собственными глазами! Классная чувиха!

Завтра утром этот идиот увидит собственными глазами нечто еще более классное! Завтра я на прощанье подарю Вильме нежный поцелуй! Чтобы Паули снова было, о чем пошептаться!

После школы мы с Вуци и Карли пошли в кондитерскую. Мне хотелось выспросить у Карли подробности разговора папы и мамы. Я знал, что они встречались в кафе, но папа сообщил мне только, что мама «пока что» согласна с моим временным местожительством. Больше он ничего не сказал, хотя я и донимал его расспросами. Я думал, что мама наверняка рассказала Карли об этом разговоре. Но сестру переполняли собственные переживания, так что выяснить мне ничего не удалось. Дела у бедного поросенка действительно идут хуже некуда. Во-первых, уже ясно, что ей придется либо остаться на второй год, либо пересдавать два экзамена. Для Карли это что в лоб, что по лбу, две переэкзаменовки осенью ей никак не осилить!

У моей сестры голова просто не приспособлена к учебе. Не буду хвастаться, но она необразованней, чем я, который на три класса ее младше.

Во-вторых, ей приходится каждое утро ездить в школу вместе с Шустриком и всю дорогу в набитом трамвае терпеть его нытье.

В-третьих, теперь ей часто приходится сидеть с Шустриком по вечерам. В этом, правда, ей помогает Вуци. Мама ведь вечером уходит. С неким доктором Цвикледером. Он консультирует маму насчет налогов, но Карли думает, что речь тут идет о чисто личных делах. Потому что налоги такой лавчонки, как у мамы, незачем обсуждать во всех деталях по три раза в неделю. Карли эти вечерние встречи не по душе. Не в принципе, а просто потому, что ей не нравится Цвикледер.

В-четвертых, мама, когда она дома, все время хмурая и печальная. Чтобы заснуть, она принимает две таблетки снотворного. Иначе тяжелые мысли о магазине не дают ей расслабиться. А Тереза-Шарлотта, как сказала Карли, больше знать ничего не хочет о шерсти и вязании и требует назад деньги, которые она внесла в дело. И она имеет на это право, потому что так составлен договор, заключенный между ней и мамой!

В общем, как ни крути, дело дрянь! Но это еще не повод, чтобы Карли с ненавистью смотрела на меня и говорила: «А ты вовремя почуял, что к чему, и успел смыться!»

Ну вот, приехали! Сначала прогоняют меня, игнорируя мои самые насущные потребности, а потом утверждают, что я удрал сам, по чисто эгоистическим соображениям! На самом деле я — чистый финансовый плюс в мамином бюджете, потому что папа все равно переводит маме столько денег, сколько было решено при разводе, а судья включил в эту сумму и расходы на меня!

Я только хочу знать, думает ли мама так же, как Карли. С тех пор, как я ушел из нашего опустевшего дома, я маму больше не видел.

Вчера я решил зайти в вязальный магазин. По мнению Вильмы, мне не стоит уклоняться от встреч с мамой. У мамы, сказала она мне, жизнь тяжелая. А то, что она — хорошая, понимающая женщина, заметно уже по тому, что она не стала тащить меня к себе назад силой. А вполне могла бы, считает Вильма. Но мама не сделала этого, потому что любит меня.

Кстати, о любви! Любовь папы и Вильмы что-то не слишком похожа на медовый месяц воркующих голубков. Я живу здесь всего неделю и уже не раз чувствовал приближение кризиса в их отношениях, дважды они даже слегка поругались! Вильма отнюдь не такая терпеливая, как наша мама. Если ее в папе что-то не устраивает, она сразу же весьма темпераментно сообщает ему об этом. Папа сказал мне, что они с Вильмой должны сначала притереться друг к другу и научиться спорить цивилизованно. Они ведь живут вместе только с тех пор, как переехали на эту квартиру. Встречаться вечером, а в полночь снова расставаться, сказал он, гораздо легче, чем по-настоящему жить вместе.

А Вильма сказала мне, что за несколько недель, прожитых в новой квартире вместе с папой, она открыла в нем черты, о которых и не подозревала все три года их знакомства. Судя по тону, эти черты ее не очень-то обрадовали. Я сильно удивился, узнав, что они с папой «близко» знакомы уже три года, и сказал об этом Вильме. После этого мы долго говорили о ее отношениях с папой. Бедная Вильма испытывает сильнейшее чувство вины перед мамой. Она заверила меня, что целый год не поддавалась на папины ухаживания, потому что не хотела ставить под удар семью с детьми. И только когда ей стало ясно, что брак моих родителей все равно дышит на ладан, она перестала испытывать угрызения совести.

Но вернемся к маме и к моему визиту в магазин.

Я подождал перед магазином, пока внутри не осталось покупателей. Ждать пришлось довольно долго, потому что эти дуры-клиентки не просто покупают пару клубков шерсти, они еще листают журналы по вязанию, просят маму нарисовать им выкройку и объяснить, как вязать узор. Так может продолжаться целую вечность. Наконец магазин опустел, и я вошел внутрь. Мама старательно делала вид, будто между нами ничего не произошло и все супер-о’кей. Я отвечал тем же. Потом из квартиры в магазин спустился Шустрик, который никак не мог справиться с задачей по арифметике. Я объяснил ему решение, а когда закончил, в магазине снова была покупательница. А вслед за ней приперлись еще две. Тогда я ушел, потому что не имело никакого смысла сидеть там и смотреть, как мама растолковывает им вязание узоров. Но теперь, по крайней мере, я точно знаю: мама на меня не сердится!

Папа — очень хороший человек. И Вильма — очень хороший человек. Но еще, глядя на папу и маму, я понял, что два хороших человека не обязательно будут гармонировать друг с другом. И с каждым прожитым здесь днем мне становится все яснее: из папы и Вильмы тоже не получается гармоничной пары. В первые вечера после моего переезда они великолепно владели собой, но теперь, когда, так сказать, снова настали будни, они этим больше не утруждаются. А пьесу, которую они разыгрывают, я выучил еще дома. И в некоторых сценах вполне мог бы суфлировать!

Папа говорит: «Ну, главное, у мадам есть причина поворчать!»

Вильма говорит: «А чего ты злишься? Посмотри хоть раз в зеркало на свое лицо!»

Папа говорит: «Мое лицо — это мое личное дело!»

В этом месте, если бы Вильма забыла текст, я мог бы продолжить: «Но только до тех пор, пока я не обязана на него смотреть!»

А потом папина реплика: «Ладно, могу уйти, раз тебе мое лицо мешает!»

И еще раз за Вильму: «Ну, здорово! Нашел наконец причину для ухода!»

И вот я теперь думаю: что же я могу вынести из этих новых наблюдений за семейной жизнью?

Что все мужчины и женщины, когда ссорятся, употребляют одни и те же слова? Или что мама с Вильмой — психологические близнецы?

Наверно, мне надо испробовать затычки для ушей! Но они страшно раздражают. Однажды, еще дома, я заткнул уши затычками, потому что Карли на всю громкость врубила романтическую попсу, прямо как на стадионе. Затычки, конечно, заглушают окружающие шумы, зато человек начинает очень хорошо слышать самого себя, а это ужас как противно. Во мне что-то стучало и шуршало, тикало и шелестело, звенело и ворчало. Наша Бабушка, которая всегда спит с затычками, потому что живет на шумной улице, сказала, что это пройдет, это только сначала трудно, а через несколько дней я привыкну к своим внутренним шумам и перестану их слышать. Но тогда я бы и Шустрика выдержал! И можно было не переезжать к папе и не расстраивать маму до такой степени.

Мало-помалу мне все это начинает надоедать! Полчаса назад вернулся домой папа, десять минут назад — Вильма. И что мы имеем? Ну, догадались? Правильно, ссору! Потому что Вильма позвонила папе в офис и попросила его по дороге домой купить колбасы и пива, поскольку ей пришлось задержаться сверхурочно. Папа отказался идти в магазин и еще возмущался, что ему придется ехать домой на трамвае. Дело в том, что обычно Вильма заканчивает работу раньше папы и заезжает за ним на своей машине. Они оба считают своим долгом беречь окружающую среду и не загазовывать понапрасну воздух двумя машинами.

Вильма как молния ворвалась в квартиру и сразу предложила всесторонне обсудить папино поведение. Но папа сказал только:

— Да не нервничай ты так! Пойдем лучше в ресторан. Ну такой уж я, не люблю ходить по магазинам.

— Да уж! Ты настоящий мачо, черт возьми! — прошипела Вильма.

Папа в очередной раз сказал:

— Ну, главное, у мадам снова есть причина поворчать!

За этим последовали «кислое лицо» и «личное дело», которым является кислое лицо, а потом — что он мог бы уйти, если ее не устраивает его лицо, а потом — как это здорово, что он наконец нашел причину для ухода.

И тут папа ляпнул:

— Ну ты, корова, да послушай меня хоть разок!

Те же самые слова, какие он сказал маме, когда они ссорились из-за меня, Бимса и вызова в школу, и с той же самой интонацией!

Вильма — просто невероятно — ответила на это:

— Послушать? Да как же можно требовать этого от коровы?!

Может, Вильма брала уроки у моей мамы?

Не мало-помалу, а безумно быстро мне все это надоело окончательно!

Последняя точка над «i» была поставлена, когда ко мне в комнату заглянула Вильма. Уже в плаще. Этим она отличается от мамы. Мама после ссоры всегда оставалась дома, подавленная и печальная, а Вильме, наоборот, хочется светской жизни.

— Ани, скажи, пожалуйста, твоему отцу… — начала она.

Но я прервал ее:

— Я вам все равно не курьер!

Скорее всего, она не поняла, что я имею в виду. Но по крайней мере подождала столько, сколько мне понадобилось, чтобы побросать в сумку самые необходимые вещи. Потом Вильма отвезла меня на новую квартиру к маме. По дороге она сказала, что ей ужасно жаль, что все так вышло. Я уверен, она сказала это всерьез. Как и то, что я могу в любое время вернуться. Даже если папа однажды уйдет, и Вильма будет жить в квартире одна. Она, по-видимому, считает такой исход возможным! Во время разговора до меня вдруг дошло, что я, по существу, поселился на квартире вовсе не у папы, а у Вильмы. Квартиру снимает она. По-моему, невероятно тактично, что она ни разу этого не подчеркнула. Если бы я это знал, то никогда бы не попросился к ним жить!

Мама чуть не заплакала, когда открыла дверь и увидела меня. Ей еще нужно было пришить рукава и воротник к какому-то пуловеру, но она махнула на это рукой и взялась печь в честь моего «возвращения на родину» бисквитный рулет.

Карли, бессовестная, объявила, что она выиграла наше пари. Хотя мы, во-первых, вовсе и не спорили, а во-вторых, я пришел добровольно, мама не тащила меня домой силой.

А Шустрик изо всех сил старается стать мне пристойным соседом. По комнате он ходит на цыпочках. Только умудряется при этом опрокинуть большую банку со стеклянными шариками. А когда ему удается провести тихо целых две минуты, он гордо объявляет:

— Смотри, ради тебя я молчал целый час.