Самое темное сердце (ЛП)

Самое тёмное сердце

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Часть II

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Часть III

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Послесловие

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

67

68

69

70

71

72

73

74

Самое тёмное сердце

Часть I

Единица – самое одинокое число, которое вам может повстречаться.

Двойка – такая же одинокая, вторая по одиночеству после единицы.

-Единица-

Гарри Нильсон

Глава 1

Важно было помнить о том, что нельзя верить тому, что видят его глаза. Он усвоил, что как бы ни выглядит то, за чем он охотится, это нечто иное – как ложь, окутанная иллюзией. И не имеет значения, если маска, которую ему показывают – это личина серой нормальности или юности и красоты, всё равно под этим скрывается не что иное, как ужас и гниль.

Но самое главное, он научился быть острожным с теми, кто все время улыбался. Они улыбались не потому, что были рады его видеть, а потому что думали о том, как будут вырывать его глотку. Конечно, выучил он эту правду только одним доступным ему путем... сложным.

Милая пожилая старушка, возящаяся со своей пряжей у камина; маленькая школьница с огромными глазищами, бегущая вприпрыжку к детской площадке; или серый фланелевый яппи с дипломатом в одной руке и мобильным в другой – все они могут быть демонами с глубин гораздо темнее тех, что описаны Данте.

Вот поэтому он и сохранял трофеи. Они напоминали ему, что не важно, как обыденно подобные твари могут выглядеть внешне, внутри они монстры. В конце концов, не имеет значения, насколько безобиден их внешний вид, когда наступает момент истины, они сбрасывают личины и показывают свои истинные лица.

Спустя годы после того, как он посвятил себя уничтожению неведомой чумы, угрожающей человечеству, он ни разу не позволил своей руке дрогнуть, невзирая на то, как жалобны были мольбы его жертв. Некоторые из них плакали, другие пытались убедить, что он совершил ужасную ошибку, всхлипывая и взвывая, моля за свои никчемные жизни до тех пор, пока его не стошнит. Он думал, что у них должно быть больше самоуважения, но чего ожидать от подобных тварей?

Их род лишил его родителей, невинности и детства. Они запятнали его, сделав частью их мира кошмаров. Так что он заставил их заплатить за это, одного за другим. И все же, несмотря ни на что, он ни на шаг не приблизился к тому, чтобы найти того подонка, который его сделал тем, чем он стал в день, когда впервые покинул больницу.

Их рты единственное, что казалось живым. Губы – полные, красные и страстные, влажные и дрожащие в предвкушении, клыки, ждущие момента, когда могут быть освобождены, как самурай, который может вложить свой меч в ножны только после того, как он будет окроплен кровью. На бледных, ничем не выдающихся лицах такая яркая жизненность кажется более свойственной гениталиям. Что не так далеко от правды, потому как для них питание – есть размножение. Стремление продолжить вид и пропитать себя – соединены в грязную пародию копирования, где Танатос неразрывно связан с Эросом.

В живом мире биологические виды, которые уничтожают своих партнеров, приговорены к вымиранию, но среди нежити такие создания считаются расточительными. В самом деле, только врожденный эгоизм вампиров позволяет сохранить их популяцию. В единении сила, при условии, что их собратья разделяют одного Сира, иначе они бы дрались между собой до своей окончательной смерти.

Эти жалкие создания притворяются людьми так же, как аллигаторы прикидываются бревнами, чтобы заманить ни о чем не подозревающую жертву и неспешно съесть. Они копируют человеческое общество и его слабости полностью, не понимая зачем, как шимпанзе, курящие сигары или медведи, ездящие на велосипедах. Даже длиною в столетия матч-реванши и партизанские войны между членами Правящего Класса – результат того, что мертвая плоть пародирует тёмные чувства живых.

На самом деле, они все когда-то были живыми существами, которые знали чувство любви, теплоты, доброты и все остальное, что делает людей теми, кем они являются. Но со смертью приходит тьма, стирающая всё высокие эмоции и оставляющая только основные инстинкты и заинтересованность в собственной выгоде. В этом нежить только немногим отличается от разумного зверя, преследующего одну и только одну цель – продолжение своего рода.

Внешне омерзительное создание было примером нормальности. Оно одевалось, как любой обычный человек с улицы – не слишком по моде, но и не по старинке. На вид оно не отличалось от любого ухоженного, упитанного молодого жителя города, прохлаждающегося в баре, единственная отличительная особенность – это четырехфутовая коса кроваво-красных волос. Но поскольку он знал, на что обращать внимание, он мог видеть истинное положение вещёй.

Выдавало что-то в языке их тела. Манера, в которой они двигали руками, в какой позе стояли, была совсем не случайна, практически стилизована. Это сложно объяснить, но стоило ему увидеть это, тут не могло быть ошибки.

Во время реабилитации в больнице он прочел одну из книг доктора Моррисси про невербальное общение между людьми. В ней описывались различные позы и то, как они подсознательно передают эмоциональное состояние: уступчивость, доминирование, агрессию, страх. Предметом обсуждения автора было то, что если использовать правильные невербальные сигналы, то и наиболее параноидальных пациентов можно заставить доверять абсолютному незнакомцу.

Он не до конца этому верил, пока не увидел этих созданий в работе. Они двигались с отработанным безразличием, преднамеренной легкостью... ни одного лишнего движения, ни одного случайного жеста. И все же это казалось странным образом чуждо им, как боевые искусства, в которых боевые позы, как таковые, имитируют тигров, цапель или змей.

Ещё один способ опознать их – это подобраться достаточно близко, чтобы заглянуть им в глаза. Это опасно, но надёжно. По-настоящему сложно – не дать им понять, что он смотрит, потому что их черты самовосстанавливаются в момент, когда за ними больше никто не наблюдает. Большинство людей, знающих об этом, поняли слишком поздно, чтобы им это как-то могло помочь, но ему пока что везло. Если, конечно, можно назвать «везением» то, что он пережил.

Он заметил, что когда они улыбаются, их улыбка никогда не доходит до глаз. Уголки рта приподнимаются, но это больше похоже на нервный тик. В глазах читается голод, который совершенно чужд для человеческих эмоций, как если бы из них на мир смотрело что-то гораздо более древнее и опасное.

Глаза, смотрящие на него, были именно такими, парализуя его взглядом, который ни один ребенок не должен видеть, кроме как из-за решётки клетки в зоопарке.

***

Мертвая девчонка отлично притворяется живой. Хотя опять же, уровень фальши на дискотеках делает проще для её вида сойти за людей. Вот поэтому я и считаю обязательным для себя проверять вечеринки на предмет нападений.

У этой вид и движения призваны завлекать человеческих мужчин: на ней дизайнерские джинсы в обтяжку, пастельного цвета обтягивающая маечка и босоножки на платформе. У неё даже колечко в пупке и чемоданчик «Hello Kitty» для завтраков в качестве сумочки. Она просто-таки излучает уязвимость и доступность. Единственное, что идёт в разрез с её ансамблем, так это коса длиною почти в метр и толщиною с мужскую руку. Большинство окружающих просто предположит, что она не настоящая. Судя по длине косы, я бы дала ей от восьмидесяти до ста лет. Вероятно, была создана ещё до того, как короткие стрижки стали писком моды. Вампиры выкидывают наибестолковейшие фокусы. Женщины отдают предпочтение причёскам, которые были популярны в их человеческой жизни, в то время как мужчины больше склонны носить вышедшую из моды одежду, особенно обувь. И не перечесть, скольких мертвецов я повидала, которые покинули сей мир в гетрах и туфлях с рантом, что заставляет задаться вопросом о возрождении свинга пару лет назад, но это уже другая история.

Когда я патрулирую, то иногда чувствую себя единственным дозорным на крепостной стене, несущим одинокое дежурство, пока весь город гуляет, как будто завтра не наступит. Раньше было иначе. В старину посторонние, которые выглядели и вели себя иначе, автоматически становились подозреваемыми. Потом города стали разрастаться, и это вылилось в то, что появились безразличные и необщительные люди, которые не обращали внимания на кого-то, кто пахнет немного иначе, или одет по моде двадцатилетней давности. Так что сейчас это моя задача – присматривать за львами в стаде ягнят или хуже – за козлами-провокаторами, направленными для того, чтобы привести овцу на бойню.

Тварь выбрала свою жертву на сегодняшнюю ночь – молодого парня, одетого в джинсы со штанинами, расходящимися подобно ушам бегущего африканского слона, и кожаным бумажником, прикрепленным к поясной петле хромированной цепью. Сочетание чрезвычайно большой по размерам одежды, перевернутой кепки и яркой соски, свисающей с веревки вокруг его шеи, делало его больше похожим на дошкольника, чем на студента.

Она повисла у него на руке, её язычок щекотал его ухо. Жертву окатила волна вожделения, как волна накрывает пловца-новичка. Сначала его глаза загорелись и заискрились возбуждением, потом неожиданно отупели, как окна, покрытые изморозью. К тому времени, когда она повела его к двери, его рука оцепенела в её руке – её суженная жертва была не более чем лунатиком.

Он подождал мгновение, прежде чем последовать за ними, следя за тем, чтобы они оставались в поле зрения. Он не мог позволить себе потерять их в толпе.

Я направилась через танцпол, не обращая внимания на разноцветный свет лазеров и пульсирующий, пронимающий до коренных зубов ритм из огромных колонок, сосредоточив внимание на мёртвой девчонке и её жертве. Неожиданно смеющийся юнец, одетый в футболку с надписью «Доктор Сус» и высокий разноцветный цилиндр, выпрыгнул из толпы, разбрызгивая светящуюся гадость мне в лицо.

Моя реакция была молниеносная и инстинктивная – я выбила баллончик из руки юнца и схватила его за горло. Зрачки рейвера, уже расширенные от мета, расширились ещё больше, когда он осознал, что его ноги больше не касаются пола. Под непрерывный пульс музыки на периферии, я стряхнула свободной рукой эту ерунду со своих очков. Лицо рейвера начинало синеть. Люди вокруг всё также танцевали, не замечая, что происходит. Кажется, единственные кто заметил, что что-то происходит, были те, кто неподалеку – предположительно, его друзья. Они таращились на меня, широко раскрыв рты. Я с презрением рыкнула на них и отшвырнула юнца в сторону, как львица отбрасывает надоедливого детёныша. Паренек попятился назад, задыхаясь и отплевываясь. Он даже не подозревает, насколько везуч. Я могу только надеяться, что его несвоевременная игривость не стоила его дружку жизни.

Вечеринка проходила в старом хранилище с сомнительным окружением, состоящим из заросших парковок, проржавевших машин, гравийных карьеров и застойных прудов. Луна светилась, как огромный люминесцентный череп, заливая светом блеклый городской пейзаж, раскинувшийся внизу, но – ни намека на мёртвую девушку или её гуляки. Я откинула голову назад и глубоко вздохнула. Уловила запахи морального разложения и порочности, смешанные со зловонием змеиного гнезда.

Так смердит нежить. Я невесело улыбнулась и направилась в сторону моей добычи. Продвигаясь вдоль тёмного переулка, я уловила второй, слишком знакомый запах – комбинацию пота, крови и страха, смешанную с неподдельным смрадом боя насмерть. Я повернула за угол и увидела в тени переулка фигуру, склонившуюся над лежащим телом.

Я проклинала идиота в цилиндре, но потом поняла, что рейвер лежит без сознания в нескольких футах от меня. Его кожа бледна от шока, глаза закатились, но в остальном он, кажется, невредим.

Затенённая фигура выпрямляется, отвлекаясь от своего занятия, и поворачивается лицом ко мне, длинный охотничий нож в одной руке и голова мертвой девчонки в другой. Незнакомец – мужчина, одетый в длинный чёрный плащ, чёрные джинсы, чёрную рубашку с длинным рукавом и чёрные ковбойские сапоги с серебряными носками. Голова непокрыта, и его длинные, преждевременно седые волосы зачёсаны назад и собраны в хвост. Его серые глаза по теплоте сравнимы с незакрытыми дверями огромной холодильной установки.

Он вкладывает свой огромный нож в ножны, прикрепленные к поясу, рядом с кожаной кобурой, закрепленной на правой ноге. Я могу с точностью сказать, что он пытается решить, должен ли он меня убить. Хотя я его впервые вижу, возбуждение от узнавания все равно воспламеняет мои нервные окончания.

– Отвали, – прорычал он.

– Хорошо-хорошо, ас, – ответила я, держа руки ладонями вверх, чтобы он мог видеть, что я безоружна.

Я делаю шаг назад, используя подвернувшуюся возможность переключить свое зрение в спектр Притворщиков. Я сканирую незнакомца на наличие признаков Притворщика, но его аура чиста. Чем бы он ни был, но он хотя бы человек.

– Ты что тут делаешь? – коротко спросил он.

– Забавно, я только что хотела спросить тебя о том же.

Одетый в чёрное незнакомец наклонил голову, его брови сошлись на переносице, как если бы он пытался прочесть сквозь меня газету. Внезапно, у него в руке оказался пистолет. Мне ничего не остается, как восхититься его рефлексами. Паренек быстр, ничего не скажешь. Дуло с глушителем делает медленные, методические движения, как будто что-то ища, вверх-вниз по моему туловищу, как полицейская собака, которая ищет контрабанду.

– Эй, не нужно насилия...

Пистолет в его руке вздрогнул и раздался приглушенный звук, похожий на звук старой вспышки. Он стоял, замерев, дым от пистолета относило ветром ему в лицо. Я инстинктивно хватаюсь за свое раненое плечо, на мгновение отвлекаясь от незнакомца. Когда, спустя несколько секунд, я смотрю в его сторону, то вижу его, бегущего по переулку, коса мертвой девчонки развевается за ним как хвост лисы.

Мне следовало погнаться за ним, и я бы так и сделала, но мне не очень нравится риск напороться на вторую пулю, на сей раз меж глаз. Пуля в моем плече – это не промах. Он мог завалить меня, если бы захотел. Складным ножом я выковыриваю пулю. Это больно, но мне приходилось переносить гораздо худшее.

Я держу окровавленную пулю 38 калибра, катая её взад-вперед между пальцев, так что её серебряная оболочка блестит в свете луны. Я с изумлением качаю головой, грустно улыбаясь. Спустя все эти годы, кажется, я наконец-то набрела на такого же охотника на вампиров, как и я.

***

Сначала казалось, что это убийство ничем не будет отличаться от подобных. Вампирша была слишком сосредоточена на контроле своей последней жертвы, чтобы заметить, что за ней следят. Он наблюдал с безопасного расстояния, как она завела паренька в укромный переулок и за мусорку. Думая, что она в одиночестве, вампирша начала хихикать омерзительным голоском маленькой девочки. Вот тогда он понял, что самое время дать о себе знать.

– Нежить, – произнес он громко и отчетливо, так, чтобы она знала, что он не кричит от страха, а именует её, как доктор, который диагностирует заболевание. Она остановилась чуть поодаль от своей жертвы и повернулась к нему ловким, хищным движением, её глаза напоминали резервуары, глубин которых не касался солнечный свет. Длинная нить слюны свисала с её оголенных клыков.

– Это тебя не касается, человек.

Он выстрелил дважды, прежде чем она двинулась в его направлении, разукрашивая стену кровью и позвонками.

Вампирша рухнула на землю и осталась лежать, но она пока ещё не была полностью мертва. Пули разрубили её спинной мозг, но такие повреждения не грозили её виду немедленной смертью. Смертельный удар будет нанесён серебром, что, как он выучил, влекло за собой болезненную и мучительную смерть. Верхняя часть туловища вампирши извивалась, как червь на раскаленном тротуаре, её плоть стала сначала бледной, потом голубовато-пурпурной, сползая с её костей, словно мясо тушеной курицы. Она подняла на него взгляд: в её тускнеющих глазах пылали красные искры ненависти, а губы были измазаны чёрным гноем, что служил ей кровью. Она начала клацать клыками, издавая звук, похожий на трещание хвоста гремучей змеи, и замерла. Довольный тем, что она действительно мертва, он склонился, чтобы забрать свой трофей. Большую часть вечера он думал о том, где пристроит его. Коса определенно будет частью композиции.

Обезглавливая тварь, он почувствовал, что за ним наблюдают, как за охотником, который вышел к ручью, чтобы наполнить свою флягу, и оказался нос к носу с пумой, спустившейся с холмов, чтобы утолить жажду.

Она стояла не более чем в тридцати футах, одетая в потертую мотоциклетную куртку, выцветшие чёрные джинсы, подбитые ботинки и потрепанную футболку группы Skinny Puppy. Она была высока и сложена как акробат, с тёмными прямыми волосами, обрамлявшими её лицо подобно укороченной гриве львицы, а её глаза были скрыты за зеркальными солнцезащитными очками.

Сначала он подумал, что она одна из рейверов с вечеринки и вышла в переулок, чтобы облегчится или принять наркотики. Но что-то было в том, как она держала себя, что подсказало ему, что она не обычная милая мордашка. Несмотря на её попытки казаться обычной, ему это напомнило пантеру, которая притворяется спящей, прежде чем кинуться на служителя зоопарка.

Что-то в том, как она чуть-чуть наклонила голову, взглянув на него поверх очков какую-то долю секунды, при этом ухитрившись не показать свои глаза, по-настоящему встревожило. Она долго изучала его, подобно тому, как коты внезапно отрываются от умывания и пристально таращатся в пустоту.

Что бы она увидела или не увидела, но это, пусть и не полностью, но заставило её слегка расслабиться.

Так как он не был уверен, что она одна из них, он выстрелил в ту часть её тела, ранение которой обычно не приводит к смерти. Если она нежить, то и серебра будет достаточно. Если человек – она отделается сломанной ключицей. Конечно, это было не идеальное решение, но лучше, чем смерть одного из них. И только когда он залез в микроавтобус, унося свой зад обратно на базу, до него дошло, кем была незнакомка. Он выругался в голос и стукнул себя по лбу, проклиная свою тупость.

После стольких лет охоты на наиболее опасных тварей, известных человечеству, он наконец-то лицом к лицу столкнулся с единственным другим охотником на вампиров на земле. И что же он сделал? Он выстрелил в Синюю Женщину.

Глава 2

На востоке поднимается солнце, изгоняя ночь и все то, что скрывается под её покровами. В том числе и меня.

Я вздыхаю и задёргиваю тяжелые шторы. Мне ещё предстоит обзавестись роковой аллергией на солнечный свет, но ощущения на коже не из приятных, и малейший лучик причиняет боль глазам, даже когда на них надеты самые тёмные очки. Я принимаюсь беспокойно расхаживать по комнате. Мне скучно, и рана на плече начинает пульсировать от боли. Знаю, что должна дать себе восстановиться, но столько всего будоражит мое сознание, что я не в состоянии сдаться на милость маленькой смерти.

События ночной охоты обеспокоили и, бесспорно, взволновали меня. Образ светловолосого охотника никак не шёл из головы. Я должна знать больше, например, кто он? Как его зовут? Откуда он? Зачем он здесь? Друг он или враг? Или что-то среднее?

Если я что-то и усвоила из своего жизненного опыта, так это то, что знание – сила. Именно поэтому я заставила себя научиться пользоваться компьютером. Притворщики не в ладах с электроникой. Возможно от того, что машины – детище человеческого разума, или им просто слишком трудно побороть свои многовековые привычки, но большинство просто отказывается идти в ногу с последними достижениями в области науки. Поэтому они окружают себя человеческими слугами, гарантируя себе возможность пользоваться плодами технологических новшеств, но никогда не взаимодействовать с ними напрямую.

Я отключаю ноутбук от зарядного устройства и ставлю его на карточный стол, выполняющий роль письменного, подключая модем к телефонной линии. Жидкокристаллический монитор мерцает, просыпаясь, когда я включаю питание и начинаю вводить пароль для входа в систему. Я беру гарнитуру «хэндсфри» и подключаю её к одному из портов ноутбука. Ввожу адрес и нажимаю на клавишу «ввод». Визг модема заполняет мою черепную коробку. Я морщусь и убавляю громкость динамиков.

Сгенерированное компьютером изображение заполняет экран ноутбука. Оно представляет собой трехмерное изображение головы человека, постоянно вращающееся в киберпространстве на триста шестьдесят градусов. Голова прозрачная, а вместо мозга располагается паутинообразное хитросплетение. По мере того, как голова вращается и наклоняется, нити паутины мерцают, меняя цвет от фосфоресцирующего электрического синего до фиолетового с оттенком зарницы.

Я прибавляю в наушниках громкость и слышу короткий жужжащий звук – нечто среднее между звуком дверного звонка и телефона. Неожиданно в правом верхнем углу монитора появляется небольшой прямоугольник, в котором возникает изображение человека хорошо за двадцать, с наголо выбритой головой и татуировкой в виде извилин человеческого мозга прямо на лысине. И словно этого украшения было недостаточно – на надбровной дугой вытравлено изображение третьего глаза. После увеличения центр вытатуированного глаза выглядит как совершенно круглое отверстие в его черепе.

– Кто это? – голос доносится раньше, чем начинают двигаться губы, как у того космонавта, который облетал вокруг луны. Хотя благодаря цифровой веб-камере, вмонтированной в монитор его компьютера, я могу видеть человека в татуировках, он меня не видит.

– Это Соня, – отвечаю я, идентифицируя себя.

Полные губы лысого мужчины расходятся в широкой улыбке.

– Соня! Давно не виделись, так сказать.

– Вот она я. Как с тобой обращается виртуальный мир, Кибермозг?

Он пожимает голыми, покрытыми паутиной татуировок плечами.

– Мне назначили вторую трепанацию, но чувак, который должен был меня буравить, струсил.

– Разгильдяй.

– Это точно, но ты ведь залогинилась не для светской беседы. Что тебе нужно? – он вышел за пределы кадра, чтобы поднять нечто, похожее на обезвреженную минометную мину.

– Можно подумать, ты не знаешь.

– Кроме горячего обезьяньего секса? – хитро смотрит он, раскочегаривая бонг^[1].

Я добродушно хмыкаю. Это часть нашего стёбного ритуала.

– В твоих ночных кошмарах, малыш! Мне нужно провести поиск в газетных архивах, базе данных полиции, дискуссионных группах, занимающихся настоящими преступлениями и приверженцами серийных убийц, и все в этом роде. Я ищу нераскрытые убийства с обезглавливанием. Ах да, и отфильтруй те, в которых есть сексуальное насилие.

Кибермозг поднимает бровь, что говорит о том, что он заинтересовался.

– За какой период?

– Последние пять лет.

– Записать на швейцарский счет?

– Конечно.

– Замётано. Я тебе свистну, когда будет готово.

Окошко пропадает, говоря о том, что наша деловая операция подошла к концу. Я выхожу из системы и долгое время смотрю на пустой экран ноутбука. Нет никакой гарантии, что Кибермозг найдёт что-то действительно для меня полезное, но начало было положено. Кто бы ни был тот загадочный человек, на которого я наткнулась в аллее, ясно, что он преследует какие-то свои цели. И вам никогда не достичь такой ловкости без практики в полевых условиях.

Я зеваю и стягиваю с себя кожаную куртку, вешая её на спинку стула – один из немногих предметов мебели на чердаке, из которого я устроила свою оперативную базу. Стало всё труднее и труднее находить подходящее место для сна в дневное время – большинство старых складов перестраивали в кондоминиумы для яппи.

Я сбрасываю ботинки и падаю на старые матрасы, служившие мне кроватью. Ткань на них запачкалась и порвалась, к тому же отсутствовало постельное белье. Не то, чтобы это имело значение. Я никогда не чувствую холода.

Боль в плече влияет на моё сознание, призывая меня сдаться мёртвому сну. Я уже чувствую, как снижается моё артериальное давление, резко падая, словно камень, брошенный в пустой колодец. Моё сердце замедляется. Легкие складываются, как бумажные фонари, прекращая работу. Я закрываю глаза только для того, чтобы меня поглотила пустота без сновидений, и я неподвижна как смерть и…

Солнце садится.

Я знаю это, потому что мои глаза вновь открыты. Я лежу на спине, с руками, сложенными на груди, ожидая, когда сердце возобновит свою работу. Я выхожу из состояния смерти так же легко, как любая другая женщина поднимается из ванны, чувствуя себя обновленной и восстановившейся. Боль в плече прошла, кость полностью регенерировала, на теле остался лишь небольшой след шрама. Я вновь открываю свой ноутбук и нахожу электронное письмо с вложенным файлом, которое ждёт меня. Файл, который приготовил Кибермозг, распечатывается больше часа. Большинство представляет собой документы, взятые из газетных архивов, со случаями сильно разложившихся тел, найденных в придорожных канавах, но это ещё не всё.

Ещё есть серия статей из газет Портленда и Сиэтла, описывающих «ритуальные» убийства совершенные в 1995 году убийцей, которого прозвали «Охотник за головами» из-за его (или её, так как журналисты, надо заметить, были достаточно политкорректны) пристрастия удалять у жертв черепа.

Необычный аспект шумного веселья Охотника за головами состоял в том, что две жертвы так и остались неопознанными и вот уже несколько лет как числятся в списке пропавших без вести. Убийства, происходившие на протяжении четырёх месяцев на территории нескольких крупных городских районов, неожиданно оборвались в апреле 1995 года. На сегодняшний день семь убийств остаются нераскрытыми, дела всё ещё ведутся.

В мае того самого года три убийства произошли в Чикаго, принцип работы имел жуткое сходство с теми, на тихоокеанском северо-западе. Эти убийства были связаны с так называемым «Головой».

Весной 1996 года Торонто терроризировал безликий убийца, известный под прозвищем «Мясник со Скид Роу», который прихватил с собой головы четырех жертв за шесть недель. За 1998 год и большую часть 1999 несколько обезглавленных трупов были найдены в зоне отдыха вдоль основной части восточного побережья автострады, хотя различные следственные органы, участвовавшие в расследовании, не установили связи между убийствами.

Гораздо больший интерес вызвали у меня файлы ФБР, взломанные Кибермозгом. Хотя местные правоохранительные органы так и не смогли сложить различные убийства в одну картину, федералы не разделяли эту точку зрения. Хотя архаровцы Д. Эдгара так и не поставили в известность ни власти штата, ни столичные правоохранительные органы о том, что серийный убийца с более чем двадцатью убийствами на счету на свободе, это не помешало им составить досье. В Бюро убийца проходил под псевдонимом «Харкер».

Я просматриваю стандартную процедуру описания внешности Харкера: белый мужчина средних лет, интеллект выше среднего. Так что же тут нового? А вот отчеты о вскрытии жертв гораздо более интересные. Есть выраженное сходство между судебными доказательствами по каждому конкретному случаю. Некоторые из этих схожих черт относятся к тому, как были расчленены тела, но это не единственная причина.

Несмотря на то, что жертвы сильно различаются по полу, возрасту и расе, все тела подверглись такому сильному разложению, что на вскрытии невозможно было сказать, были увечья нанесены до или после смерти. Единственное, о чем отчеты судмедэкспертов говорят с уверенностью – это о том, что каждая жертва сначала была застрелена, а потом обезглавлена. Связь между различными убийствами крылась в отчете баллистической экспертизы: пули тридцать восьмого калибра с серебряной оболочкой были извлечены из каждого тела, и, по мнению Бюро, Харкер сам изготавливал боеприпасы.

Тот факт, что убийца мог позволить себе пули с использованием драгоценных металлов, поместил его далеко за пределы обычного опыта Бюро. На данный момент два специальных агента, мужчина и женщина, были призваны, чтобы помочь расширить расследование. Отчеты, написанные этими специальными агентами, показали смесь недоумения и невольного уважения к Харкеру, не говоря уже о скрытом подлинном беспокойстве. Однако опасения агентов, казалось, в большей степени вызваны не случаями убийств, которые они расследуют, а информацией, которую они обнаружили о жертвах.

Вскоре после того, как специальные агенты представили свои доклады, записка от вышестоящих в Бюро приказала им выйти из дела и держать существование Харкера в секрете от общественности, да и от всех других ветвей правоохранительных органов.

Последнее не удивляет меня ни в малейшей степени. Я давно подозревала, что некоторые должностные лица в ФБР и ЦРУ вместе со своими коллегами по всему миру знают правду о чудовищах из древних легенд, которые ходят незамеченными, если не совсем невидимыми среди людей. Это гораздо проще и намного безопаснее для тех, кто знает истину, смотреть в другую сторону, по возможности сваливая растущие случаи исчезновения детей и нераскрытые убийства на анонимных серийных убийц, а не оборотней и вампиров. Действуют ли эти высокопоставленные политиканы в интересах человеческой расы, или же по приказу нечеловеческих хозяев – это совсем другой вопрос.

Я беру распечатки и аккуратно скармливаю их другому предмету технологической роскоши, который я себе позволяю: поперечному измельчителю бумаги. Пока я смотрю, как бумажные копии файлов ФБР превращаются в конфетти, у меня не остается ни единого сомнения в том, что незнакомец с белыми волосами и длинным охотничьим ножом, стрелявший в меня – и есть так называемый Харкер. Но кто он и почему посвятил себя охоте на вампиров – это вопрос, до сути которого я намерена докопаться.

***

Он наткнулся на первое упоминание о существовании Синей Женщины среди всего того, что в компьютерной версии BBC посещается миньонами – та база данных, в которой значатся люди, добровольно ставшие нежитью. В ней находились бесчисленные посты от «NecroPhil» и «renfield236», сообщающих о появлении таинственной женщины, которая, по слухам, была убийцей вампиров и обладала большими способностями. Учитывая то, что её часто видели в разных городах в один и тот же день, он отметил для себя, что Синяя Женщина не более чем городская легенда; постмодернистская всеобщая безумная навязчивая идея, сродни той массовой истерии, что в прошлом веке породила секта Сатанинских дневных испытаний. Особенно учитывая, насколько неустойчивы в психическом плане были миньоны, разумно предположить, что Синяя Женщина – не более чем проекция карающей матери, которая родилась под воздействием душевных мук, вызванных подсознательным чувством вины.

Миньоны говорили о ней, как дети шепчутся о Бугимене, и не зря. Согласно сообщениям, Синяя Женщина была англо-американкой, афроамериканкой и азиаткой. Она была высокая и низкая, полная и худая. Некоторые даже утверждали, что она была трансвеститом, готовящимся к операции по перемене пола с женского на мужской. Она была всем и ничем из того, что о ней говорили; все описания были одинаково действительны и в равной степени сомнительны, поскольку никто из тех, кто действительно видел её когда-либо, не выжил, чтобы рассказать эту сказку.

Само упоминание о Синей Женщине выбивало всё дерьмо из тех, кто торговал с нежитью.

Зная о силе мифа, он сомневался, что многое из того, что ей причислено, было правдой. Но опять же, до прошлой ночи он тоже не предполагал, что она реальна.

Он должен был найти способ встретиться с ней. Конечно, она может не захотеть продолжить их знакомство, учитывая тот факт, что он выстрелил в неё. Тем не менее, он должен был попробовать. Это был первый раз, когда он перешёл дорогу коллеге-убийце вампиров. И существовала возможность того, что она может знать что-нибудь о местонахождении Блэкхарта. Он отказывался рассматривать вероятность того, что Синяя Женщина, возможно, уже убила этого вампира. Он был полон решимости оставить это удовольствие для себя.

Луна смотрит вниз на тщательно ухоженные природные тропы парка и велосипедные дорожки с теплотой и выражением запечённой рыбы. Я двигаюсь в тени в направлении озера, жидкого центра города. Когда я спешу, то могу отбрасывать крадущиеся тени, перемещающиеся между деревьями и кустарниками, которые растут вдоль тропы. Это меня не беспокоит, поскольку я знаю на собственном опыте, что твари, охотящиеся в тёмноте, куда заметнее людей и, естественно, столь же материальны.

В лунном свете вода выглядит чёрной, как нефть. Огромная плакучая ива склонилась над берегом, погрузив свои зелёные косы в освещённую лунным светом воду, словно длинноволосая женщина, всматривающаяся в собственное отражение. Лягушка, напуганная тем, что я прохожу мимо, со всплеском прыгает в воду. Я раздвигаю зелёную штору и шагаю внутрь природного навеса.

В святая святых ивы темнее, чем ночью на улице, не то, чтобы для моих глаз была какая-то разница.

– Джен? – я понимаю, что говорю шёпотом, хотя не было никакой необходимости. – Где ты?

– Как всегда к твоим услугам, дорогая кузина.

Джен расположился меж веток дерева, болтая в воздухе ногами, и ухмыляется, глядя на меня сверху вниз, как современный леший. Интересно, как ему удалось влезть на дерево в обуви на пятисантиметровой платформе?

Джен худощавого телосложения, ростом не более пяти футов семи дюймов^[3], с седыми волосами, заплетёнными в косы в виде колец медузы и украшенными керамическими шариками. С его сильно подведёнными глазами, румянами и помадой в тон, обтягивающими брюками из мелкого велюра и нагрудным украшением в виде броско раскрашенных костяшек пальцев он выглядел как сумасшедший трансвеститообразный Питер Пэн.

– У меня есть для тебя дело.

– У всех есть свои дела, даже у тех из нас, кто пойман в ловушку между сущностями, – отвечает он, равнодушно улыбаясь.

– Я ищу мужчину.

Джен закатывает глаза, непристойно улыбаясь.

– Так значит те слухи, что я о тебе слышал, правда, да?

Я предпочитаю проигнорировать его замечание.

– Мне он незнаком. Ему хорошо за двадцать или даже около тридцати. У него завязанные в конский хвост длинные белые волосы. Он одевается во всё чёрное и отдаёт предпочтение ковбойской одежде. Скорее Джонни Кэш, чем Гарт Брукс. Он носит пистолет, который стреляет серебряными пулями, длинный охотничий нож с посеребрённым лезвием и серебряные насадки на ботинках. Я хочу, чтобы ты нашёл его и передал, что я хочу вступить в переговоры.

Джен беспокойно ёрзает.

– А что тебе надо от этого незнакомца?

– Он охотник.

Джен прищуривается.

– Охотник на людей?

– Охотник на тех, кто когда-то были людьми.

Глаза Джена из прищуренных распахиваются подобно окнам.

– Ты что, с ума сошла?!

– Не спорь со мной! Или предпочитаешь обойтись без защитника? – Джен хмурится и быстро отводит глаза, но не отвечает.

– Отвечай мне! Ты работаешь на меня или нет?

Джен поворачивается ко мне лицом, и его голос полон ярости.

– Ты же знаешь, что я должен. У меня нет другого выбора.

– Чушь собачья! Выбор есть всегда.

– Не у тех, кто родился проклятым.

Моя очередь замолчать.

– Прости меня, кузен. Я оговорилась, – смутившись, я опускаю взгляд.

Джен слегка кивает в знак того, что принимает мои извинения, но в глаза мне не смотрит. После долгой паузы он снова переводит взгляд на меня.

– Ты уверена в том, что тебе это действительно нужно?

Что-то в его голосе заставляет меня повременить с ответом. Я внимательно изучаю выражение его лица. Оно неподвижно, словно маска кабуки, и лишь уголок левого глаза слегка подрагивает. За те годы, что прошли со времени нашей первой встречи, я научилась читать Джена также легко, как однажды прочитала моего дорогого обманщика Чаза. Я вижу, что он что-то скрывает от меня. И какая-то глубинная часть моего сознания точно знает, что это.

– Ты знаешь, кто этот человек! – слова сорвались с моих губ словно булыжники. Джен трясёт головой, непреклонно всё отрицая, его косы гремят, как деревянные китайские колокольчики.

– Я такого никогда не говорил!

– А тебе и не надо, – отвечаю я. – Кто он, Джен?

– Честно, Соня, я…

Я сдёргиваю его с дерева так, что он шлёпается на землю лицом вниз. Я сильно надавливаю своим ботинком на его затылок, прижав рот к траве. На один кратчайший момент у меня возникает желание сломать его шею, но я быстро выкидываю эту мысль из головы.

– Завязывай с этим дерьмом, Джен! Я не в настроении! Кто он?

Джен пытается поднять голову и выплёвывает комок земли, прежде чем начать говорить.

– Его зовут Эстес! Джек Эстес!

– Что ещё тебе о нем известно?

– Он опасный тип!

– А я нет?

Порой моя ненависть к ренфилдам переполняет меня, и когда это происходит, Джен всегда попадается под горячую руку. В конечном итоге, я всегда чувствую себя отвратительно, сожалея об этом, потому что он ни в чём не виноват. В отличие от человеческих козлов, ведущих своё стадо на заклание и ищущих своих тёмных хозяев, Джен действительно не может ничего поделать с тем, кто он есть. Вампир укусил его мать, когда она была на раннем сроке беременности, тем самым заразив его в её утробе. Технически, он дампир – что-то вроде полукровки со сверхъестественными способностями, подверженный остракизму обоими видами. Вообще, у нас много общего.

Я убираю ногу с его шеи и подталкиваю, чтобы он поднимался.

– Вставай. Не хочу, чтобы тебе досталось больше, чем ты уже получил.

Джен хмурится, глядя с неподдельным ужасом на пятна травы на его брюках из мелкого велюра.

– Ты только глянь на эти брюки! Ты хоть представляешь, во сколько влетит сухая чистка?

– Уверена, ты можешь себе это позволить – с теми деньгами, которые ты заработал, продавая информацию Эстесу.

– С чего ты взяла, что у меня с ним какие-то дела? Я просто сказал, что знаю его имя, вот и все.

– Да брось, Джен! Ты забыл, с кем говоришь. Мы ведь семья, не так ли? Мы похожи, ведь так? – я поднимаю руку и скрещиваю указательный и средний пальцы. – Ты работаешь на этого парня Эстеса, как подставное лицо, я права? Я знаю, что время от времени ты выступаешь как двойной агент, работая на вампиров, так почему не на другого охотника на вампиров?

– Я не подставное лицо, – отвечает он раздражённо. – Я обеспечиваю консультационную работу, если не возражаешь.

– Назови это хоть синхронизирование по метанию кошек, мне без разницы. Имеет значение лишь то, что у тебя с Эстесом деловые отношения. Это означает, что, скорее всего, он доверяет тебе.

Джен смотрит на меня с опаской.

– Ты собираешься убить его?

– Нет.

– Это твой окончательный ответ?

Склонность к трупно-бледному макияжу, жирной подводке, чёрной одежде и эксцентрично болезненному поведению, прикид гота – это идеальная маскировка для вампиров и превосходная почва для вербовки миньонов. И настолько, насколько он ненавидел миньонов, Эстес должен был признать, что по-своему их можно использовать.

Когда бледный человек с дредами впервые бочком подошёл к нему и прошептал: «Я знаю, что вам нужно», – Эстес предположил, что он мог оказывать сексуальные услуги и продавать наркотики. Когда он попытался избавиться от его нежелательной компании, худой мужчина хитро улыбнулся (глаза его заблестели, как у лисицы в лесу) и указал на курсировавшего по танцполу сравнительно молодого человека с бритой головой и тонированным моноклем.

– Ему сто семьдесят шесть лет. Он утверждает, что является виконтом при австро-венгерском дворе. Он лжёт. Из достоверного источника стало известно, что он был польским свинопасом.

Звали миньона Джен, и он утверждал, что служил могущественному мастеру вампиров, но озлобился на то, как вампирское общество стало относиться к нему после кончины его патрона. Очевидно, вампиры мало интересовались миньонами, которые были недостаточно «лояльны», чтобы последовать за своими мастерами в могилу. С того самого вечера Эстес оплачивал использование значительных знаний Джена на своё собственное благо.

Несмотря на взаимовыгодное соглашение, было в Джене что-то глубоко отталкивающее, хотя Эстес так и не смог до конца понять, что это. Просто этот человек был внутренне каким-то неправильным, и ему удалось активизировать инстинктивную неприязнь в Эстесе. Это то же самое, что обеспокоенные люди чувствуют при виде паука или змеи.

Эстес оглядел переполненный бар и увидел своего связного, стоявшего у дальнего конца стойки, выглядел он также диковинно, как обычно.

– Джен, – сказал он спокойно, приветствуя его кивком головы.

Джен отвёл взгляд от выпивки, его глаза сверкали всё тем же диким огнём, который Эстес увидел при их первой встрече.

– Что тебе надо от меня, Джек? – спросил он заплетающимся от опьянения языком.

– Информацию.

– Какую? – криво усмехнулся миньон, помешивая чересчур длинным ногтём кубики льда в своём стакане.

Эстес оглянулся, убедившись, что за ними не следят, и наклонился ближе.

– Ты когда-нибудь слышал о Синей Женщине?

Джен долго смотрел на него молча, а потом мрачно усмехнулся.

– Вероятно, ты не о Пикассо^[4].

– А причём здесь это? – буркнул Эстес. – Я сегодня не в настроении слушать, как ты тут умничаешь. Отвечай на вопрос: да или нет?

Джен вздохнул и кивнул головой, в результате чего шарики, вплетённые в его косы, загремели, как кубик в его чашке.

– Да, я слышал о ней.

– Ты знаешь, как я могу с ней связаться?

Джен смотрел на него очень долго, как если бы решал, стоит отвечать или нет.

– Ты уверен, что хочешь именно этого? Остерегайся того, чего просишь, Джек. Ты можешь это получить.

Эстес пристально рассматривал маленького человека.

– Хочешь сказать, что можешь устроить нам с ней встречу?

– Если это то, чего ты действительно хочешь, то да.

– Ты все ещё не ответил на мой вопрос. Можешь устроить встречу?

– Конечно, могу, – ответил Джен, потягивая выпивку. – Синяя Женщина и я – мы свои в доску. – Он поднял левую руку. Каким-то образом он умудрился скрестить мизинец с безымянным пальцем. – Мы – семья.

– Неужели? – ответил Эстес, по-прежнему сомневаясь.

– Стал бы я тебе лгать?

– Возможно. Как так случилось, что ты никогда не упоминал, что знаешь её?

– Так ты раньше никогда и не спрашивал.

Эстес пожал плечами. Тут с ним не поспоришь.

– Она что, и правда, убийца вампиров?

– На все сто, мой друг. Она ненавидит вампиров больше, чем ты.

– Серьёзно в этом сомневаюсь, – фыркнул Эстес. – Чего это ты смеёшься?

– Вот увидишь, – сказал Джен, с трудом пытаясь подавить ещё один смешок.

Глава 3

Кафе «У Дэнни» некоторым может показаться нетрадиционным местом для встреч охотников на вампиров, но задумайтесь на мгновение: оно открыто круглосуточно семь дней в неделю и расположено недалеко от главной транспортной развязки, что удобно в том случае, если вдруг понадобится затеряться в толпе. К тому же, привилегии удостаиваются первые клиенты, занявшие оранжевые и коричневые кабинки после полуночи, а такие, как Эстес и я, оцениваются ими по достоинству только со второго взгляда.

Разговор, как было оговорено через Джена, должен состояться в полночь, но я решаю прийти на полчаса раньше – на случай, если это ловушка. Я не слишком удивляюсь тому, что Эстес уже ждёт меня, скорее – это немного впечатляет меня.

Он сидит в одиночестве в дальнем углу, прислонившись спиной к стене, одетый практически так же, как при первой нашей встрече. На столе перед ним одиноко стоит чашка кофе. Даже в своё свободное время он кажется натянутым, как стальная пружина. У меня нет сомнений, что он вооружен, и я знаю, что по поводу меня у него тоже нет сомнений. И, конечно же, он прав.

Пока я приближаюсь, его взгляд неотступно следует за мной, анализируя язык тела, ожидая резкого движения, потом задерживается у меня на плече. На его лице подобно облаку на летнем небе проскальзывает недоумение.

– Могу я сесть? – спрашиваю я, указывая на свободное место. Он кивает, но ничего не отвечает. Я сажусь напротив него.

Официантка с озабоченным выражением лица и растрепанным хвостиком подходит принять мой заказ. Я, молча, показываю на кофе моего компаньона, и спустя минуту она возвращается с белой керамической кружкой и наполовину полным кувшином кофе, воняющим пережаренными зернами. Мы сидим молча и неподвижно, пока официантка не удаляется на свое место за стойкой.

– Ты Синяя женщина, – это звучит как утверждение.

– Так меня называют. Моё имя Соня. Соня Блу.

Он снова смотрит на моё плечо.

– Я ранил тебя прошлой ночью, но ты цела. Ты носишь кевларовый бронежилет?

– Нет.

Складка между его бровями становится глубже.

– Послушай, давай забудем о стрельбе, хорошо? – прерываю я его, прежде чем он успевает спросить что-то ещё. – Я согласилась с тобой встретиться не для того, чтобы сравнить шрамы. Я здесь, чтобы уговорить тебя оставить это безумие. До сих пор тебе сопутствовала удача, но, в конце концов, она оставит тебя. Несмотря на всё, что, как ты думаешь, знаешь, ты не способен по-настоящему сражаться с этими тварями.

Его глаза темнеют от злости.

– Кто ты такая, чтобы указывать мне, что делать и чего я не знаю? Я едва ли новичок в этом деле – охочусь на этих тварей вот уже 5 лет! Я знаю, что если выстрелить в них серебряной пулей, то они умрут. Я знаю, что если их обезглавить – они умрут. Я знаю, что если коснусь их распятием, то оно оставит ожог.

Я трясу головой, едва сдерживая смех.

– Что угодно останется мёртвым, если отрубить ему голову. Что касается ожогов от распятия – религиозные символы на них не действуют.

– Мой действует, – отвечает он, мышцы его челюсти подергиваются.

Я протягиваю руку.

– Дай мне взглянуть на него.

Эстес осматривает своим пронизывающим, как прожектор, взглядом кафе, после чего тянется во внутренний правый нагрудный карман своего пальто и вытаскивает витиевато разукрашенный старинный крест размером в фут^[5]. Я беру у него крест, осторожно переворачивая его у себя в руках. Он весит столько, что одинаково хорошо может исполнять роль и дубинки, и креста.

– Я купил его у торговца редкими вещами, – объясняет Эстес. – Он утверждал, что этот крест был специально сделан для инквизиторов и освящен лично Папой Сикстом IV.

– Я знаю, что это, – отвечаю я сжато. – Такие кресты использовались для санкционированных церковью избиений обвиненных в колдовстве и еретиков. Ломание костей с помощью освященного предмета, по поверью, причиняло боль демону, которым были одержимы подозреваемые, и гарантировало, что ни один бес не сможет потом войти через рану. – Я возвращаю ведьма-каратель ему и вытираю руки салфеткой с держателя на столе. – Они получают ожоги, потому что крест серебряный, а не потому, что это крест. И даже не потому, что он был освящен Папой.

Эстес долго смотрит на крест, как если бы он впервые его по-настоящему видит, потом аккуратно возвращает его в карман пальто.

– Это и есть то, что я имела в виду, – говорю я, тряхнув головой в отвращении. – Твое понимание их возможностей и слабостей, хотя и впечатляет, но серьезно ограничено. Ты хорош, но всего лишь человек. Существует лишь горстка тех, кто обладает способностью действительно видеть, чем являются эти создания, и большинство из них просто чокнутые. Я могу сказать, просто глядя на тебя, что ты не владеешь экстрасенсорным восприятием, так что, полагаю, твоя осведомленность, возможно, происходит от личного контакта.

У него на лице появляется выражение испуга, и так же быстро, как олень, проскакивающий перед мчащейся машиной, исчезает.

– Кто тебе сказал?

Я вздыхаю и закатываю глаза. Более эмоциональные, чем я, люди утомляют меня.

– Ты слышал, что я только что сказала? Давай без паранойи, дружище. Я ничегошеньки о тебе не знаю, кроме того, что рассказал мне Джен. Но дай мне небольшой кредит доверия на то, что два плюс два не будут равняться пяти, хорошо?

– Ты говоришь, что пока мне просто везло. Это ерунда! У меня больше двадцати убийств за плечами. Это больше, чем везение! Ты продолжаешь говорить, что я просто человек. Так кем же, черт побери, это делает тебя?

– Успокойся, мальчик, – улыбаюсь я, мельком показывая ему кончик клыка. – Ты уже должен был понять, что никто лучше не знает повадки хищника, чем сам хищник.

Эстес тянется к спрятанной подмышкой кобуре, но я перехватываю его запястье и прижимаю к столу с достаточной силой, чтобы пролить остывающий кофе на блюдце.

– На вашем месте я бы не делала этого, мистер Эстес, – ровно и тихо говорю я, словно успокаивая пугливое животное. Хотя я слежу, чтобы давление на его запястье пока не причиняло боль, он не может поднять руку, не сломав её. – Для начала, тут слишком много свидетелей. – Я киваю в сторону троих студентов, попивающих кофе и жующих пирог через две кабинки от нас. – Ни вы, ни я не заинтересованы в причинении вреда посторонним.

– С каких это пор твой вид начал заботится о том, чтобы не причинять вреда невинным? – выплёвывает он слова, как если бы те свернулись у него во рту.

– Я не одна из них, – отвечаю я, стараясь, чтобы в моём голосе не прозвучала злость. – Не держала ли я только что твое распятие?

Он слегка расслабляется, но напряжение не отпускает его до конца, а брови остаются сосредоточено нахмуренными.

– Тогда что ты такое, если не нежить?

Я пожимаю плечами и отпускаю его руку. Он отдергивает её и осторожно осматривает, как человек, считающий пальцы после близкой встречи с крокодилом.

– Все, что я могу сказать, так это то, что я Соня Блу и являюсь охотником на вампиров последние тридцать лет.

Эстес перестает массажировать свое запястье и склоняет голову набок.

– Тридцать? Сколько тебе лет?

– Сорок семь.

– Тебе не дашь.

Я не сразу понимаю, что он пытается пошутить, и криво улыбаюсь в ответ.

– Спасибо.

Между нами наступает долгая, неудобная пауза. Его взгляд периодически пробегается по мне, пытаясь расшифровать представшую перед ним загадку с помощью своей версии Розеттского камня^[6], на котором основывается его мировоззрение. Я едва касаюсь поверхности его сознания, но осторожно, чтобы не создать рябь, которая выдаст мое присутствие. Я вижу голодные, мертвые глаза и улыбающийся рот на тёмном лице.

– Ты ищешь конкретного вампира.

Эстес подозрительно сощуривает глаза.

– Не волнуйся, я не читаю мысли, – вру ему прямо в лицо. – Просто у тех, кто охотится на нежить, есть на то причины, и обычно это месть. Это определенно было в моем случае.

Подозрение в глазах Эстеса сменяется любопытством.

– Расскажи мне об этом.

Я пожимаю плечами.

– Все та же старая история. Девушка думала, что имеет мир на веревочке. Девушка встречает очаровательного Прекрасного Принца. Прекрасный Принц превращается в насильника и исчадие ада. Девушка просыпается от комы год спустя с клыками и жаждой крови. Девушка проводит следующие двадцать с чем-то лет, пытаясь выследить ублюдка, который украл её жизнь и будущее.

Эстес подается вперед, и его взгляд фокусируется на мне словно лазер.

– Ты нашла его?

– Да. И не раз, вообще-то.

– Ты убила его? – его дыхание вдруг становится прерывающимся, как у извращенца, звонящего по телефону.

– Да.

– Как это было?

Я отвожу глаза и смотрю в окно на парковку.

– Опасно. Пугающе. Неистово. Возбуждающе.

Он слегка вздыхает и откидывается на спинку своего сидения. Он выглядит как мужчина, удовлетворивший некое желание, природу которого лучше не выяснять.

– Эстес, – шепчу я жестко. – Мир, который ты думаешь, что знаешь, на самом деле намного темнее, чем ты можешь вообразить. Это страна кошмаров, где недостаточное знание так же опасно, как и полное неведение. Пока что ты лишь играл в дурачка, неспешно приближаясь к обрыву, счастливый в неведении о своей слепоте. Путь, который ты выбрал, неимоверно опасен для человека. Это причина, по которой папский престол распустил охотников на ведьм. Как только они узнали, что человечество делит планету с расами тьмы, которые охотились на людей с того момента, как первая обезьяна встала вертикально, они были неспособны жить с этим знанием. Многие сошли с ума, некоторые покончили с собой, а остальные сдались тем, кому они когда-то клялись противостоять. Они выучили сложным путем, что людям невозможно быть охотниками на монстров, самим не став монстрами. Что касается меня, я убила сотни вампиров. И убила несчетное число людей. Многие были прислужниками тех, с кем я борюсь. Остальные были если и не полностью невинными, то уж точно невиновными в преступлениях, которые караются смертью. И все же, я убивала и их. Вот почему я прошу тебя остановиться. Если ты ценишь свою человечность, то оставишь это безумство и продолжишь жить своей жизнью.

Челюсти Эстеса двигались, как если бы он жевал пулю.

– Даже если бы я хотел так поступить, я не могу. Пока нет.

Одна из посетительниц в соседней кабинке перестала есть свой омлет и уставилась на нас с вилкой на полпути ко рту – на её лице застыло выражение страха и неверия. Она как минимум слышала наш разговор, если и не поняла его смысл.

– Давай перенесем наш разговор в более уединенное место, – предлагаю я, кидая помятую десятку на стол.

Мы выходим из кафе в тёмноту за стеклянной дверью. Я жестом указываю Эстесу следовать за мной и направляюсь вниз по улице, подальше от огней. Он колеблется, но потом начинает шагать рядом со мной.

– Расскажи мне о себе, мистер Эстес.

– Ты не захочешь слышать мою историю.

– Напротив. Я хочу знать о тебе как можно больше. В мире так мало охотников на вампиров, несомненно, у нас должно быть что-то общее.

Эстес бросает на меня взгляд исподлобья, пытаясь понять, не смеюсь ли я над ним. После продолжительной паузы он тянется в карман своего пальто и достает пачку Роли^[7] без фильтра.

– Не против, если я закурю?

Я поднимаю бровь, слегка удивившись.

– Весьма необычный бренд для человека твоего возраста.

Эстес издает звук, отдаленно напоминающий смех, и берет сигарету губами.

– Привычка – вторая натура. Это то, что мы курили в сумасшедшем доме.

– Ты был в психушке?

– Ага, – вздыхает он, поджигая сигарету хромированной зажигалкой Зиппо, которую вытащил из другого кармана. – Целых шестнадцать лет. Хотя из них я помню всего шесть. – Он делает глубокую затяжку и выдыхает дым из носа.

– Итак... откуда ты хочешь, чтобы я начал?

– Как насчет того, чтобы с самого начала? Обычно с этого и начинается большинство историй.

Глава 4

– Я был зачат в Вудстоке. По крайней мере, так, я помню, мне говорила мама. Мои воспоминания об отце и матери перепутаны с тем, что я потом узнал про них. Поэтому я никогда не мог быть стопроцентно уверен, что то, что я помню, случилось со мной на самом деле, или же я просто где-то позже об этом прочитал.

Несмотря на то, как это может прозвучать, мои родители не были укуренными хиппи, жившими в коммуне в северной части штата Нью-Йорк, делавшими свечи из пчелиного воска и глиняные горшки.

Мой отец, Фрэнк Эстес, был концертным промоутером и продюсером звукозаписи, который начал с продажи билетов в ночные клубы Западного побережья. Моя мать была на 10 лет моложе и познакомилась с отцом, когда работала танцовщицей в старом Whisky-A-Go-Go^[8].

Как я уже говорил, я помню о родителях не так много. Когда я пытаюсь представить себе их лица, черты отдаляются и расплываются, как будто смотришь на них через неправильную сторону бинокля. Я знаю, что мой отец был высоким, носил бороду и усы, а мама была молодой и симпатичной, со светлыми волосами до талии. Что из этого настоящие воспоминания, а что пришло из фотоальбомов, которые мне показывали доктора, я с уверенностью сказать не могу.

Как бы там ни было, мой отец был скорее хипстером, чем хиппи. Он мог накуриваться и торчать вместе с музыкантами, но собирался делать деньги, а не менять мир. У него было чутье на талант и тенденции, он получил свой первый большой шанс, продав серию туров одной из групп Британского нашествия.

В 1970 он одновременно стал отцом, мужем и продюсером звукозаписи. Я до сих пор храню их свадебную фотографию: на матери был белый шикарный наряд с бахромой, белые виниловые сапоги, а в руках – букет. А отец был одет в белый атласный смокинг с бархатными лацканами. Я тоже есть на фото – месячный младенец, которого держит для фотографа пьяный в хлам Кит Мун^[9].

Папа назвал свой новый лейбл «Джек Мьюзик». Не знаю, после меня он так назвал компанию или наоборот. Первая пара групп, которые он продюсировал, были нормальными, но не занимали верхушки чартов популярных исполнителей. Затем в 1972 году он вложил кучу денег, обеспечивая и продюсируя кислотную рок-группу под названием «Мятый бархат», которая быстро закончила ничем. Когда вокруг бушевал 1973, отец оказался на грани банкротства.

Это было как раз тогда, когда он обзавелся бизнес-партнером, и имя компании изменилось с «Джек Мьюзик» на «Блэкхарт Рекордс». Я не очень хорошо помню, что происходило после этого, тогда мне было всего три года, но я вернусь к тому, что мой отец, казалось, всегда был далёк от бизнеса любого типа. Он никогда не брал мою мать с собой, когда отправлялся в свои поездки, поэтому большую часть времени я проводил с ней. Полагаю, что до моего рождения это создавало им проблемы, но не знаю точно. Чем бы ни занимался отец, это обеспечивало нам хорошую жизнь. У нас был пятикомнатный дом на холмах, олимпийского масштаба плавательный бассейн, личный теннисный корт и домашний кинотеатр. Полагаю, вы поняли, что мы жили на широкую ногу.

Эстес остановился, бросил сигарету на мостовую, придавив её ботинком с обитым серебром носком. Несмотря на то, что глядел он на Соню, его взгляд был обращен в другое время и другое место.

– Память – забавная штука, – проговорил он задумчиво. – Имена и лица друзей расплываются и стираются, словно рисунок цветными мелками на тротуаре, в то время как коммерческие джинглы злаковых завтраков остаются, как будто вытравленные кислотой. Я читал в журнале по психиатрии, что вся доброта и любовь, подаренные ребенку, могут быть обращены в бесконечную тьму одним единственным жестоким деянием. И истинный ужас заключается в том, что это единственное, бессмысленное деяние, в конечном счёте, определяет сущность этого ребенка, определяет гораздо больше, чем любая самая хорошая или положительная вещь, случавшаяся с ним до или после. И помоги мне Бог, если я для всех остальных не мальчик с плаката, они зовут это, чёрт побери, маленьким синдромом.

Как я уже говорил, мои воспоминания нечёткие… Исключая ночь, когда была убита моя семья. Каждое сделанное движение, каждая фраза, которая была произнесена при мне – все это как клеймо в моем мозгу. Я закрываю глаза и вижу все ясно, как в кино.

Он закрыл глаза и замер на половину удара сердца, черты его лица неожиданно показались значительно моложе, чем было мгновением раньше. Затем он пришёл в себя, и глаза его снова открылись.

– Я был взволнован тем, что отец возвращается домой. Он отправился в одну из своих деловых поездок. Не знаю, куда конкретно, но куда-то за границу. Я был в особенном нетерпении, потому что знал, что он привезет мне подарок. Было уже поздно, но папа все ещё не приехал из аэропорта. Мама была обеспокоена; она встала и мерила шагами общую комнату. Я пытался смотреть ТВ, но она все время ходила перед ним. К тому же она беспрерывно курила, чего папа не одобрял.

Эстес криво улыбнулся, и его голос сменил тембр и тон, становясь глубже и грубее – детская имитация взрослой речи:

– «Я достаточно времени провожу в прокуренных барах; я не желаю приходить домой и видеть здесь то же самое дерьмо!». Да, папа был противником курения раньше, чем это стало политкорректным.

Улыбка скользнула по лицу Эстеса, появившись совершенно неожиданно.

– Я помню звук дверного звонка и маму, торопящуюся открыть. Я сразу подумал, что это, наверное, папа, но зачем ему звонить в дверь? Через пару минут мама вернулась в общую комнату и выключила телевизор, приказав мне отправляться в постель. Я сказал, что хочу сидеть здесь и ждать папу, но она разозлилась и повторила, чтобы я отправлялся в постель немедленно. Я знал, что лучше с ней не спорить, когда она начинает так говорить, поэтому поднялся в свою комнату и натянул пижаму со Скуби Ду. Я долго лежал в кровати, дожидаясь, пока мама поднимется поцеловать меня, пожелать спокойной ночи и уложить спать, но она так и не пришла. Тогда я крадучись выбрался из спальни и выполз в холл, чтобы посмотреть, что произошло.

Гостиная и столовая у нас дома имели высокий, в кафедральном стиле, потолок, как в атриуме, поэтому я мог видеть большую часть из того, что происходило внизу, заглядывая сверху через перила. Я лежал на животе, искусственный ворс пушистого ковра щекотал мне лицо, я смотрел вниз на шагающую взад-вперед маму, оставляющую за собой облака сигаретного дыма. Она продолжала смотреть на переднюю дверь, как если бы ожидала, что за ней ходит что-то ужасное.

А затем я услышал звон ключей, и порог перешагнул мой отец. С одного плеча у него свисала сумка с вещами, в руке был чемодан. Он был одет в свободный джинсовый костюм и как будто не брился несколько дней. Это было для меня знакомо. Я подскочил и быстро понесся вниз по лестнице с радостным воплем.

Я был на полпути вниз, когда мать встала на нижних ступенях, широко расставив руки.

– Джек! Что ты здесь делаешь? Я говорила, чтобы вы ложились спать, молодой человек!

Я был сбит с толку. Я не мог понять, что именно сделал неправильно. Обычно мама позволяла мне сидеть допоздна, дожидаясь папу из очередной поездки. Не я один был удивлен маминым поведением. Папа поставил на пол свой чемодан, глядя на неё с недоумением.

– Что такое, Глория? Что-то случилось?

– К тебе гость, Фрэнк, – сказала она, отворачиваясь и отказываясь смотреть ему в лицо. – Он хочет тебя видеть. Сейчас.

Я посмотрел туда, куда пошла моя мать, и увидел незнакомого человека, вышедшего из столовой. Он был похож на афроамериканца из ранних 30-х, одетый в соответствующий свитер под горло, вельветовые расклешённые брюки и чёрное кожаное пальто до пола. У него были ухоженные натуральные волосы, а глаза скрыты за солнечными очками, сияющими подобно вулканическому стеклу. Его кожа была фиолетово-чёрной с оттенком розового, как баклажан. Он распространял вокруг себя чувство опасности, окружавшее его, словно дымка.

– Здравствуй, партнер, – сказал он отцу, улыбаясь с уверенностью человека, который использует других во благо науки.

Лицо моего отца заметно побелело под его загаром а-ля Джордж Гамильтон.

– Блэкхарт, – прохрипел он, – что ты здесь делаешь?

– Ты не очень мне рад, Фрэнк, – хотя его голос на поверхности был шелковым и успокаивающим, это не могло полностью скрыть злобу, затаившуюся глубже.

Мой отец попытался улыбнуться, но выглядел как человек, который старается задушить крик.

– Конечно, я тебе рад, дружище… Я просто несколько, э-э-э, удивлен, вот и все.

– Без сомнения.

Он вошел в гостиную, чтобы присоединиться к отцу.

– Пойдем, Фрэнк. Нам надо многое обсудить.

Отец и человек, которого он назвал Блэкхартом, исчезли из моего поля зрения. Мама взяла в одну руку чемодан отца, а второй ухватила меня за плечо и препроводила наверх.

– Ты идешь в постель и останешься там, Джек! И сегодня я больше не желаю тебя видеть, ты меня понял?

Я не мог понять, почему мама была такой строгой. Я не сделал ничего такого, что могло бы заставить её на меня разозлиться. Было похоже, что по каким-то причинам мама не хочет, чтобы я виделся или разговаривал с отцом. Обычно я бы сделал, как сказала мама – отправился спать. Но меня грызла жгучая обида за несправедливость наказания без причины и за то, что я лишился подарка, который, как я знал, был в отцовском чемодане. Я дождался, пока не услышал шаги матери вниз по лестнице, вылез из постели и осторожно, чтобы не быть замеченным, на цыпочках прокрался вниз, в комнату родителей.

Главная спальня была большой, со стеной, разделяющей его и её гардеробную. Дверь, складывающаяся гармошкой, которая вела на сторону отца, была слегка приоткрыта, и я увидел лежащий там чемодан. Даже зная, что, если меня поймают за копанием в отцовских вещах, я получу трепку века, моё желание узнать, что же привез отец, было таким острым, что я не мог противостоять искушению.

Пробравшись внутрь гардероба, полного вычищенной и упакованной в мешки одежды, я делал все возможное, чтобы не внести беспорядок в ряды итальянских туфель и ковбойских ботинок ручной работы, которые покрывали пол. Я присел перед чемоданом и нахмурился, увидев целый ряд запоров и замочков, которые его закрывали. Это оказалось сложнее, чем я предполагал. Когда я там уселся, пустой костюм моего отца качнулся надо мной, как призрак часового, и мое внимание было отвлечено звуком, как будто кто-то вошел в комнату. Запаниковав, я глубже вжался в тень. Из своего тайника я мог видеть дверь в ванную, которая была приоткрыта таким образом, что в зеркале в полный рост можно было видеть отражение интерьера.

Мой взгляд в ту же минуту наткнулся на отца, маму и того человека по имени Блэкхарт, проходящих мимо моего убежища. Мой отец шёл, как будто спал на ходу, его лицо было расслабленным, а глаза остекленели. Блэкхарт следовал сразу за ним, удобно скрестив руки на груди, уголок его рта изгибался в подобии улыбки. Моя мать пятилась, закусив ноготь большого пальца.

Не глядя по сторонам, мой отец снял с себя одежду. За исключением паха и ягодиц, которые были белыми, как лягушачье брюхо, его кожа имела цвет и текстуру хорошо выделанной бейсбольной перчатки.

По всей видимости, не замечая окружающих, он направился в ванну и повернул краны. Блэкхарт захлопнул крышку унитаза и удобно устроился на ворсистом чехле. Он снял свои солнечные очки и разглядывал голое тело моего отца слишком непонятно и безучастно, чтобы это было сознательным оскорблением. Его голос был глубоким и звучным, хорошо слышным над ревом воды в ванной.

– Я делаю это не из-за денег, Фрэнк. Что значит несколько сот тысяч для такого, как я? Я за один день могу спустить больше денег, чем ты едва ли потратишь за два года. Нет, это дело принципа. Я не могу позволить другим думать, что ты удрал, нагрев меня. Это плохо выглядит. А репутация – это всё в моем кругу. Мне очень жаль, что все должно закончиться именно так, Фрэнк. Правда, жаль. Но ты сам до этого довел. Те, кто имел со мной дело, знают, что я ничего не делаю наполовину. Тот, кто поднимает на меня руку, теряет её с моей помощью. Те, кто хотят меня обокрасть, сами лишаются всего. Разве не так, моя дорогая?

Последнее замечание он адресовал моей матери, которая стояла перед раковиной в уборной. Её глаза, расширенные и бесцветные, были словно пуговицы. Мой отец, не выказывавший никаких признаков того, что он слышал хоть слово из того, что говорил Блэкхарт, тихо забрался в ёмкость. Вода растревожено плескалась над ободом старомодной ванны и выплеснулась на пол. Моя мать отскочила прочь, как будто вода, бегущая к ней, была потоком магмы.

– Я действительно выказывал тебе расположение, Фрэнк. Я мог быть более твёрдым, в стиле мессира стародавних времен, но ты мне, на самом деле, нравился, по-своему. Я дал тебе большую свободу. Намного большую, чем ты заслуживал. Ты не согласен?

Впервые мой отец подал признаки того, что он слышит слова мужчины – он повернул голову по направлению к Блэкхарту, открывая лицо, неподвижное и невыразительное, как маска, но в глубине глаз ещё мерцало что-то, что, наверное, было пониманием.

Что-то, что было, видимо, улыбкой, исчезло с лица Блэкхарта, и его глаза сверкнули красным, как будто поймали отблеск одинокого костра.

– Поторопись. У меня нет всей ночи в распоряжении, Фрэнк, – прорычал он.

Мой отец медленно обернулся, снова оказавшись лицом к кранам. Он дотянулся до подставки, прикрепленной к краю ванной, и преувеличенным, старательным движением взял старомодную хромовую опасную бритву, которую мать подарила ему на День отца в прошлом году.

Его пальцы слегка дрожали, когда он зажал лезвие.

После всех его неторопливых движений убийственный удар, который он нанес, был удивительно быстрым. Мой отец раскроил себе горло от уха до уха единым движением, не колеблясь ни секунды и послав кровавый фонтан почти на два фута, прежде чем он иссяк и плеснул в теплую воду ванной. Его предсмертные судороги послали бритву в полет через пол, крутящуюся острым кругом, пока она не остановилась напротив дверного косяка.

Пока все это происходило, я старался тихо затаиться в своем убежище, как олень в лесной чаще, слишком напуганный, чтобы говорить или двигаться, в страхе выдать себя. Но вид живой крови моего отца, выплескивающейся из рассеченного горла, и удар бритвы о дверь, заставили меня слегка пискнуть от ужаса.

Блэкхарт повернул свою голову к зеркалу, не видя меня, но видимый мной. Уголки его рта снова приподнялись в той улыбке, которая не была улыбкой, и в центре зеркала появилась трещина, как будто на него нажали невидимой рукой.

Подвывая от ужаса, я попытался зарыться в зимние вещи отца для защиты, но это было плохой идеей. Я обнаружил себя. Двери резко разъехались в стороны, и пара жестких и сильных, как полосы стали, рук выдернула меня из моего убежища.

– Что это у нас здесь? – усмехнулся Блэкхарт. – Выглядит, на мой вкус, как мальчик, который не делает то, что ему говорят.

Я видел бледное лицо матери, выглядывающей из-за плеча Блэкхарта – она смотрела на меня расширенными и немигающими, как у куклы, глазами. Я позвал её, и она перевела взгляд с Блэкхарта на меня, а потом обратно, но ничего не сделала и не сказала.

– Звать маму бесполезно, щенок, – прорычал Блэкхарт. – Твой отец мертв, твоя мать для тебя потеряна. Твоя жизнь принадлежит мне.

Я пнул его ногами и ударил своими маленькими кулаками, но мои усилия были более чем бесполезны, и я это знал. Я ревел от злобного разочарования, отчаянно пытаясь преодолеть свою бесполезность и детскость каким-нибудь великим героическим действом. Вид моего бедственного положения его сильно развеселил, и его кривая улыбка превратилась в широкий оскал, выставивший напоказ пожелтевшие собачьи клыки. Я оцепенел от страха и закричал, как обыкновенный ребенок, увидевший лицо самого Бугимена, которое заставило его завопить в ужасе. Мой пронзительный рев заставил мать очнуться от транса, и она выхватила меня из рук Блэкхарта, стараясь закрыть своим телом.

– Не трогай его! Пожалуйста, не трогай моего ребенка! – она всхлипывала так сильно, что слова выходили прерывающимися.

Блэкхарт остановил её холодным, как снег, взглядом.

– Там, куда ты собралась, ребенку места нет, – ровно сказал он. – Отдай мне мальчика.

Она сделала шаг от него, её голос стал острее лезвия.

– Я пойду с тобой по собственной воле, но только если ты оставишь моего сына в покое!

Блэкхарт презрительно усмехнулся, резко, как разбитое стекло.

– Детка, ты и так моя, и не важно, каким образом.

– Ты сам сказал, что будет лучше, если я захочу пойти.

Черты Блэкхарта потеряли свою чудовищность, в один миг приняв сходство с человеческими.

– Ты права, моя дорогая. Я предпочел бы, чтобы ты сдалась по своему собственному желанию. Это всё сделает для меня гораздо проще.

– Тогда дай мне слово, что ты ничего не сделаешь Джеку.

– Какое беспокойство, – сказал Блэкхарт, прищелкнув с укором языком.– Значительно больше, чем когда-либо выказывал бедный Фрэнк.

– Он знал, во что ввязался.

– Да ты что?

Блэкхарт взглянул на меня, потом на мою мать.

– Очень хорошо, Глория. У тебя есть моё слово, что я ничего не сделаю мальчику. А теперь отпусти этого плохо воспитанного ребенка и иди ко мне, женщина.

Я заревел, когда мать поставила меня на пол. Я не желал отцепляться от неё, и она была вынуждена с трудом отрывать мои пальцы от своей кофточки. Она стерла слезы с моих щек и пригладила волосы. Я запомнил её последние слова, которые она сказал мне:

– Тише, милый. Не плачь.

Эстес молчал достаточно долго, чтобы сделать глубокий вдох. Он боролся за контроль над собой пятилетним, скрытым глубоко внутри него.

– Следующая вещь, которую я увидел, был свет, бивший мне в глаза, и ещё мужчины и женщины в одинаковых белых костюмах надо мной. Хотя я никого из них не знал, но они все казались мне знакомыми. А потом я заметил, что мое тело… изменилось. Оно стало как-то выше, крупнее, больше… волосатей.

Это было за несколько дней до того, как доктор Морриси сообщил новость о том, что последние 10 лет я провел в кататоническом ступоре. В лучшие моменты этого десятилетия мои зрачки реагировали на свет, но я не реагировал ни на визуальные стимулы, ни на попытки со мной говорить. Если меня вели за руку, я мог идти. Если к моему рту подносили еду, я ел. Когда к губам подносили соломинку, я пил. Но оставив в стороне мои собственные художественные излияния, всё, что я делал, это сидел и пристально смотрел, не обращая внимания на то, что меня окружало, равнодушный к условиям моего содержания, словно кукла с пульсом.

Моё возвращение в мир живых было ожидаемым результатом экспериментальной лекарственной терапии доктора Морриси, который наблюдал за моим выздоровлением. Мне многое нужно было нагнать. В конце концов, я закрыл глаза воспитанником детского сада, а когда открыл их, мне исполнилось 15 лет.

Доктор Морриси держал меня отдельно от других пациентов, пока меня подвергали целой серии тестов, чтобы проверить вижу я или нет – у меня были длительные неврологические проблемы во время моего «отступления из реальности», как он это назвал. Однако, к удивлению всех, я был чрезвычайно активен, кроме того, я отстал в социальных и учебных навыках. В конце концов, я пошел в первый класс.

Хотя я очнулся со всеми моторными функциями и умственными способностями в целости и сохранности, в памяти по-прежнему оставались провалы. Я знал, что мое имя Джек Эстес, моих родителей звали Фрэнк и Глория, однако, я не мог вспомнить события, которые привели к моему впадению в ступор.

– Я знаю, что это за чувство, – заметила Соня, её голос звучал с сочувствующим пониманием. – После того, как на меня напали, меня нашли лежащей в канаве. На операционном столе я умерла на несколько минут, но они снова запустили моё сердце и сделали полное переливание. Я была в коме около года. Когда я проснулась, я была как будто пустой. Я ходила и повсюду искала вещи, которые могли бы меня заполнить. И все время была в постоянном страхе, что кто-нибудь разгадает мою хитрость и объявит меня обманщицей.

Эстас позволил себе маленькую, облегченную улыбку.

– Я чувствовал то же самое! Точно! Меня дезориентировала неожиданно появившаяся возможность смотреть взрослым в глаза – вместо того, чтобы видеть кран над головой, смотреть на него сверху. И все вокруг вдруг стало в пределах моих рук и размеров, удобных для использования. Было так много разных притирок, которые обычно происходят, пока ты постепенно растешь, и никто не замечает, как их на самом деле много. Но в моем случае это было, как будто я вырос на десять лет сразу за одну ночь.

Я продолжал спрашивать доктора Морриси про своих родителей. Он боялся, что я снова могу впасть в ступор, если узнаю правду, поэтому он говорил мне, что с ними всё в порядке, но они живут в другой стране. После постоянных двухнедельных расспросов, во время осмотра, доктор Морриси, наконец, сказал мне, что мой отец мертв, а мать считается пропавшей без вести, но, предположительно, тоже мертва.

Когда мне рассказали о смерти родителей, я плакал, как маленький ребенок, которым был, а не как мальчик-подросток, которым стал. Потом доктор Морриси спросил меня, помню ли я, что случилось с моей мамой. Следующее, что я знаю – медбратья оттащили меня от него. Каждый предмет мебели в его офисе, исключая, может быть, стол, был разбит в щепки. Мне дали успокоительное и закатали в смирительную рубашку.

После этого меня опять поместили в палату. Это было странно. Я не был типичным клиентом дурки, как все остальные. Большинство пациентов воняли прокисшим молоком, ссались и на весь мир смердели немытым телом. И самым странным из всего этого было то, что все вокруг – и психи, и умственно отсталые, и даже сиделки знали моё имя, но я не знал никого из них.

Используя гипноз, доктор Морриси пытался задействовать мои скрытые воспоминания, надеясь обнаружить, что запустило такую сильную реакцию. Пока я был под воздействием пентотала натрия, я рассказал доктору ту же самую историю, что только что поведал вам. Но доктор Морриси решил, что Блэкхарт был проекцией моих негативных эмоций и, кроме того, моего отца, который, как он был убежден, убил мою мать прежде, чем совершить самоубийство у меня на глазах. Это все было защитным механизмом, созданным незрелым разумом, не справившимся с ужасом, которому я стал свидетелем.

Чем сильнее я хотел верить предположению доктора Морриси, тем сильнее в глубине своей души убеждался, что он ошибается, а я прав. Неважно, как часто доктор Морриси пытался объяснить мне суть моей истории, я отказывался принимать его версию событий. Наконец, он смирился и прописал мне электрошок, надеясь, что это разрушит моё «устойчивое вампирское заблуждение».

Вообще, я не могу обвинять его в том, что он дал мне электрошок. В конце концов, Морриси был человеком науки. Вампиры не были разрешены к существованию в его мире, во всяком случае, не такие, каких, как я заявил, что видел. После третьего сеанса обработки электрошоком я прибегнул к единственному шансу сбежать из Института со своим уцелевшим разумом подальше от докторов. Однажды я просто принял его игру, и электрошок отменили, а я вернулся в отделение и получил свою собственную палату. Но я посмеялся над ними, ибо никогда не переставал верить в то, что Блэкхарт был реален. Ни на единую секунду.

После стольких лет, потраченных впустую, я был одержим физической активностью. Институт имел гимнастический зал для персонала, и мне разрешали им пользоваться. Это было первой частью лечения – укрепить мои мускулы после долгого бездействия гимнастикой и бодибилдингом. Один из медбратьев даже учил меня боксировать. Но в упражнениях нуждалось не только мое тело. После десятилетия во мраке мой разум был голоден без информации. Подобно человеку, скитавшемуся в пустыне, меня охватила непомерная жажда знаний. Как только я освоил алфавит, то начал читать запоем, перескочив от «Гони, пёс, гони» до «Повести о двух городах»^[10] за несколько месяцев.

На мой двадцать первый день рождения меня выпустили из изолятора. Доктор сказал, что мои тело и разум пришли в соответствие. Я даже получил бумажку, подтверждающую это. Я был «вылечен», если, конечно же, когда-либо был болен. Благодаря вложениям моего отца и различным оффшорным банковским счетам, которые он открыл на мое имя, в моем распоряжении было значительное наследство.

Теперь я был волен идти туда, куда захочу, и делать то, что пожелаю, а я пожелал как можно больше узнать про бизнес отца и дела, которые он вел с Блэкхартом. Я надеялся, что это поможет пролить немного света на то, где искать убийцу моих родителей. Я уже знал, что Блэкхарт занял моему отцу денег, чтобы спасти лэйбл. Когда я нашел записи, хранящиеся на складе, который перешел мне по завещанию, то обнаружил, что компания моего отца использовалась, чтобы давать деньги под залог и распространять наркотики… по большей части, героин и кокаин. Где-то посреди всего этого мой отец начал снимать пенку^[11].

Я не знаю, почему папа сделал нечто настолько самоубийственное. Может быть, он хотел освободиться от контроля Блэкхарта, или это было просто жадностью, подпитанной эгоизмом и кокаином. Я не знаю. Даже если бы Блэкхарт был обыкновенным среднестатистическим гангстером, это все равно оставалось чрезвычайно глупым поступком для человека, имеющего семью.

Я по-прежнему не думаю, что мой отец решился бы на что-то подобное, будь у него хотя бы какие-то идеи по поводу истинной природы Блэкхарта. Я не могу поверить в то, что мой отец, как бы ни был порочен, сознательно подверг такому ужасу тех, кого он любил.

Потом, когда я освободился от доктора Морриси и других арбитров душевного здоровья, я усиленно изучал оккультизм и читал каждую книгу о немертвых, которая попадала мне в руки. Я участвовал в различных культах и шабашах в надежде на просветление, но, как выяснилось, они состоят в основном из скучающих жителей пригорода и надувателей-мошенников. Я объехал весь земной шар в поисках ответов и нашел часть рукописи, которая являлась инструкцией по тренировке элитных охотников на ведьм, как вы их называете, и я смог перевести достаточно для того, чтобы понять технику опознания и выслеживания подозреваемых в том, что они немертвые.

Я даже изучил металлургию, поскольку серебряные пули и оружие с серебряными лезвиями не включены в массовое производство. Я превратил себя в оружие, посвященное истреблению отвратительных чудовищ, которые охотятся на человеческую расу. И мне не будет покоя до тех пор, пока я не выслежу тварь, которая убила мою семью – в этом я поклялся на могиле отца.

Соня вздохнула и кивнула головой.

– Всё это было на самом деле, хм, трагично для тебя. По крайней мере, теперь я знаю, откуда ты взялся. Но что тебе надо от меня?

– Я хочу, чтобы ты помогла мне найти вампира, который убил моего отца.

– Эй-эй! Даже и не подумаю! – она решительно помотала головой, держа руки так, как будто отталкивала от себя что-то очень тяжелое. – Ты охотишься на это создание дольше, чем я существую. И понятно, что ты знаешь его на совершенно ином уровне, чем я. Уверена, ты что-то должен о нём знать… Во-первых, как я смогу тебе помочь, если никогда раньше не слышала об этом Блэкхарте? И даже если бы я знала хоть что-то о его местонахождении, то все равно бы не выдала его тебе! Разве ничего из того, что я сказала, не усвоилось в твоей непутёвой голове? Это самоубийственная затея, приятель! Ты молод, у тебя впереди годы. Оставь это сумасшествие, постарайся забыть про чудовищ и найди себе хорошую молодую женщину или мужчину – как тебе больше нравится – остепенись и живи своей жизнью. Бог знает, я сделала бы то же самое, если бы могла, но эту возможность отняли у меня очень давно.

Глаза Эстеса потемнели как штормовые облака, пока он говорил резким отрывистым голосом, кипя возмущением:

– Я полагал, будучи коллегой-охотником на вампиров, я смогу рассчитывать на твою профессиональную солидарность. Но теперь я вижу, что на самом деле ошибался, и это никого не интересует кроме меня. До свидания, мисс Блу.

Соня смотрела, как Эстес развернулся на каблуках и шагнул в темноту, его пыльник взлетел за ним подобно крыльям летучей мыши. Мужчина был заметно неуравновешен – она могла видеть это в его ауре, которая пульсировала вокруг его головы, как озеро магмы, и это не являлось отрицаемым влечением, которое он испытывал к ней. Было бы удивительно, если бы мотыльки чувствовали напряженное ожидание, танцуя вокруг пламени.

Глава 5

Вестибюль здания с мраморными полами и декором в стиле минимализма, что делало его одновременно высококлассным и пустым, был ярко освещён. Это только один из целого ряда жилых комплексов, который обеспечивает пять сотен счастливых чиновников.

Прежде чем перешагнуть порог, сканирую углы на наличие видеокамер и замечаю прямо над передней дверью маленькую коробочку, нацеленную на лифт. Делаю шаг назад, закрываю глаза и посылаю низкочастотный телепатический сигнал, настроенный на определенную ментальную частоту, чтобы определить личность, как эхолокатор, используемый на лодках для навигации, чтобы прокладывать путь через пещеры. После нескольких секунд получаю ответ на свой сигнал. Он в пентхаусе.

Я быстренько сворачиваю свое ментальное исследование. Несмотря на то, что меня так и подмывает заглянуть вглубь его разума, чтобы узнать, что у него припасено, я это откладываю. Поскольку Эстес не был сенситивом от рождения, лекарственная и шоковая терапия, которым он подвергался, будучи подростком, могли подстегнуть его скрытый талант экстрасенса. Это могло бы объяснить некоторый успех, с которым он выслеживал и охотился за своими жертвами. Только поэты, алкоголики и безумцы могли видеть Реальный Мир, и Джек Эстес – точно не Шелли^[12].

Я обхожу здание на предмет наличия наружной пожарной лестницы, но оно слишком новое и слишком высокое. Иду обратно, чтобы обследовать служебный вход. Мне везёт. Охранник, сидя на перевёрнутом пластиковом ящике из-под молока, тихо наслаждается косячком, словно созерцая облачка ранним утром. Я выныриваю из-за промышленных размеров мусорного бака и иду к нему, сунув руки в карманы. Он удивлённо поднимает голову, и его брови смешно взлетают вверх. Я влезаю в его мозги и надавливаю на затылочную долю, эффективно делая себя невидимой для его смертных глаз. С помощью другого ментального трюка я не даю ему почувствовать, как снимаю пластиковую карту пропуска с его ремня. Прохожу мимо него к средоточию нервных окончаний жилища Эстеса. Я направляюсь прямо к служебному лифту – от общего он отличается только отсутствием видеонаблюдения. Двери лифта тихо открываются прямо в фойе пентхауса. Как и вестибюль на первом этаже, он со вкусом обставлен, но при этом лишен признаков какой бы то ни было индивидуальности. Двойные двери пентхауса хвастаются электронным замком, и я вставляю магнитную карточку в щель.

Лампочка на вершине замка мигает красным, потом меняется на зеленый, и я толчком открываю дверь. Я стою в дверном проёме и улыбаюсь без тени веселья, прежде чем сделать единственный, тщательно взвешенный шаг вперед. Осматриваюсь в похожей на пещеру гостиной с дорогими коврами и современной мебелью.

Эстеса нигде не видно. Везде углы и сверкающие поверхности; всё это спроектировано так, чтобы на это смотреть, но никогда не использовать. Это был не дом – просто место, где можно было остаться. Я решаю, что на мой вкус это место слишком незащищённое. Я предпочитаю что-то попроще и устраиваюсь на ночь в сырых промышленных помещениях с тех пор, как у меня снизились потребности в простом человеческом комфорте.

Я останавливаюсь, чтобы изучить книжный шкаф во всю стену, но только обнаруживаю, что книги – не настоящие, просто корешки, наклеенные на бруски два на четыре дюйма.

Мой взгляд цепляется за единственный оплот беспорядка во всей комнате: куча старого винила – «сорокопяток»^[13] – на кофейном столике из стекла и стали. Я поднимаю первую пластинку, рассматривая логотип, доминирующий на левой стороне обложки: нарисованное сердце, пронзенное ножом справа налево. Копаюсь в записях, пока не нахожу другую, более раннюю, с надписью «Джек Мьюзик» в стиле арт-нуво^[14] на обложке. Я откладываю пластинку в сторону и снова внимательно изучаю логотип с пронзенным сердцем. Что-то говорит мне, что этот рисунок имеет значение для вампира, которого Эстес назвал Блэкхартом^[15]. Я тщательно складываю пластинки и возвращаюсь к исследованию комнаты. Мой взгляд останавливается на дубовой двери в дальнем конце комнаты.

Прежде чем шагнуть в темноту, я устраиваю в комнате искусственный рассвет. Освещение открывает малюсенькую прихожую, полностью облицованную зеркалами в полный рост. Я стою в самом центре комнаты, окруженная моими близнецами, качающими головой наивности Эстеса. Вампиры избегают зеркал не потому, что не имеют отражения, а потому, что в зеркале они видят свой реальный облик. Они видят то, чем они были, и то, чем они стали.

Не так давно меня тоже пугало собственное отражение в зеркале. Но я научилась принимать то, что я вижу. Множество Сонь двинулось ко мне, но всё, чего я коснулась, было посеребрённое стекло.

Я подхожу к одному из зеркал и толкаю. Замок щелкает, и замаскированная дверь уходит внутрь. Спальня так же негусто обставлена, как и остальная часть квартиры. Королевских размеров матрас покоится на раме орехового дерева в сочетании с тумбочкой и гардеробом. В ногах кровати – целый штабель из деревянных коробочек, сложенных друг на друге, как детские кубики. Подхожу ближе и вижу, что коробки покрашены в чёрный цвет и передняя стенка – из стекла, как в коробках теней. Внутри каждой – человеческий череп с увеличенными клыками. Я насчитала не меньше тридцати.

Когда он наносит удар, такой же тихий, как кобра в детской, я все же слышу его ярость и страх, которые ревут у меня в затылке подобно злобным обезьянам. Его одержимость такая сильная, такая личная, что она угрожает поглотить меня, как удушающая жара. Я поражена этой силой и этим ощущением близости, как если бы встретилась на тёмной аллее со старым знакомым. Боковым зрением я вижу серебряную вспышку лезвия ножа Боуи^[16]. Я оборачиваюсь и встречаю его направленный вверх удар скрещенными буквой V руками. Хватаю его запястье правой рукой и легко завожу за спину. Глаза Эстеса расширяются, и он мужественно пытается сдержать вопль боли.

– Брось нож, – я стараюсь не делать голос угрожающим, насколько позволяет ситуация. – Брось или потеряешь руку.

Его глаза сверкнули в сторону моего лица, пытаясь решить, значит ли это именно то, что я сказала.

Нож падает на ковер с глухим стуком. Я отпускаю его запястье и посылаю нож ударом ноги в дальний угол комнаты. Эстес встает и, уставившись на меня, массирует помятое запястье, его смущение щекочет где-то позади моей головы.

– Ну, и, – говорю я, повернув, наконец, голову к коробкам, – это и есть твоя коллекция трофеев?

Эстес делает жест в сторону коробок, его гордая улыбка отражается и умножается в стеклянных окошках.

– Я ходил на курсы таксидермии^[17].

Я киваю, но ничего не говорю, пытаясь не выдать свои мысли, и рассматриваю выставку трофеев. Большинство обнажённых черепов принадлежит взрослым, кроме того, среди останков я замечаю пару, принадлежащих подросткам. Но эти два экземпляра меня мало заботят.

Эстес пристально смотрит на меня, как профессиональный коллекционер предметов искусства, жаждущий услышать мнение эксперта о своей коллекции.

Я удивляюсь тому, что могло заставить человека поместить подобные вызывающие ужас сувениры в ногах кровати – это делало их последними вещами, которые он видел, погружаясь в сон и первыми – приветствующими его пробуждение.

– Я всегда беру их с собой, куда бы ни направился, – его взгляд сверкнул обнаженным лезвием. – Они служат мне напоминанием о том, что зло, с которым я борюсь, смертно, на свой манер.

Он постучал по стеклу одной из коробок:

– Узнаешь вот этот?

Я смотрю на недавно отполированную кость, сверкающую белизной и гладкую, как бильярдный шар. Вокруг черепа, как кольца питона вокруг божества, был тщательно уложен ярко-красный шнурок.

– Что думаешь? – спрашивает Эстес, не в силах скрыть удовлетворение в голосе.

– Тебе нужна помощь больше, чем ты думаешь.

Его лицо сморщивается, как пирог.

– Что ты имеешь в виду?

– Я допускаю, что ты хорош. Лучше большинства остальных живых, осмелюсь сказать. Но этого недостаточно. Ты должен стать ещё лучше, если хочешь оставаться в живых достаточно долго для того, чтобы прибить ублюдка, который украл у тебя годы. Проблема в том, что ты – человек, Джек. Ты не можешь постоянно быть настороже, как я.

Я щелкаю по очкам, закрывающим мои глаза.

– Ты думаешь, знаешь, что ищешь, но не видишь картины в целом. Ты попросту не можешь её увидеть. Меня не интересует такое дерьмо, как веришь ли ты мне или нет. В конце концов, это у тебя есть тайный план. Но я все-таки скажу тебе кое-что…

Я пробиваю стекло с третьей коробки слева, и вытаскиваю череп, замурованный внутри, сунув пальцы в его глазницы как в шар для боулинга. Эстес отскакивает от меня на десять шагов и вытаскивает оружие. Я игнорирую дуло, нацеленное мне в голову, и показываю трофей.

– Вот этот не был вампиром.

– Это чушь! У него же клыки! – резко возражает он.

Я сжимаю один из удлиненных клыков между большим и указательным пальцем и резко выкручиваю. Он разваливается у меня в руке, обнаруживая совершенно нормальный человеческий зуб.

– Они фальшивые, сделаны из небольшого количества стоматологического акрила, используемого для пломб и коронок – цвета смешиваются, чтобы было похоже на настоящий зуб, и закрепляются связующим материалом, который сохраняет белыми и гладкими жемчужные улыбки звёзд кино. Если бы ты был внимательнее к деталям, когда варил свой «трофей», ты бы понял, что эта голова принадлежит какому-то патетичному фанату, а не вампиру.

Усмешка исчезает с лица Эстеса, и его руки начинают дрожать.

– Ты лжешь.

Его голос звучит так, как будто он проглотил щётку для мытья бутылок.

– Хотелось бы, – отвечаю, и к моему удивлению, мне действительно хотелось бы. – Но я честно сообщаю тебе всё дерьмо, приятель. Если ты будешь продолжать в том же духе, ты станешь не более чем серийным убийцей. При условии, что ты ещё им не стал.

– Убирайся, – рычит он, уставившись на свои руки, как если бы они как-то были виноваты в преступлении, которое совершили.

В тот момент, когда за мной закрывается дверь, крик животной, дикой боли следует за звоном бьющегося стекла. Все бьется и ломается, снова и снова, пока это не превращается в финальный взрыв, после которого устанавливается тишина и раздается звук рыданий.

Я останавливаюсь, решая, должна ли просто уйти и оставить этого человека наедине с адом, который он вокруг себя выстроил. После секундных колебаний я снова открываю дверь. Эстес стоит на коленях среди обломков своей коллекции, как кающийся грешник, кровоточащие руки сжимают бедра. Под каблуками моих ботинок хрустят осколки стекол, как будто я иду по снегу. Он поднимает на меня взгляд красных и влажных, словно рана, глаз.

– Покажи мне, – шепчет он, его голос превращается в болезненный хрип: – Покажи мне, как видеть.

Моя улыбка похожа на улыбку наставника, который знает, что его ученик обречен на великие деяния. И раннюю смерть.

Глава 6

Согласно онлайн-агентству по продаже билетов, следующий самолет в Нью-Орлеан вылетал в 5.30 утра. Соня хмыкнула и вытащила кошелек, полный кредитных карт на различные имена.

После минутного размышления она вытащила одну и купила два билета в первый класс.

– Лучше отправиться в аэропорт прямо сейчас, – сказала она, глянув на часы. – У нас времени в обрез, если мы хотим сесть на этот самолет.

– Но я не упаковал вещи.

– Но ты же одет?

– Да.

– Ну, значит упаковал.

– Что насчет оружия?

Соня задумалась на секунду, стукнув себя по подбородку кончиком пальца.

– Ты прав, нам нужна подстраховка. Лучше взять несколько сотен лент с гранатами и другое оружие – всё, что влезет в одну сумку. У тебя есть рюкзак?

– Как ты собираешься протащить рюкзак, набитый пушками и боеприпасами, через металлоискатель?

– Расслабься и предоставь всё мне.

Они поймали машину и направились в аэропорт, замшевый рюкзак распирало от полуавтоматического огнестрельного оружия, двух сотен лент с гранатами, покрытых серебряной оболочкой, серебряного мачете и ножа Боуи^[18]. Соня спокойно смотрела в окно на полосу бульвара и стоянок подержанных машин, которые тянулись вдоль скоростной трассы.

Эстес заплатил таксисту, Соня закинула на плечи рюкзак, как будто там не было ничего, кроме смены одежды и косметики.

– После того, как возьмем билеты, пойдем на посадку. Когда будем проходить металлоискатель, веди себя как обычно и продолжай идти, что бы ни происходило.

Поскольку было рано, очереди в кассу за билетами не было, они быстро двинулись к выходу на посадку. Недалеко от конвейера с рентгеном и металлоискателем Эстес начал обеспокоенно поглядывать на Соню. Она просто пожала плечами и предложила ему пойти первым. Эстес сделал шаг вперед и выложил свою связку ключей в чашу перед скучающим офицером службы безопасности аэропорта, который его остановил, и шагнул через металлоискатель. Раздался сигнал, и скучающий взгляд на лице офицера тут же сменился небольшим интересом.

– Пожалуйста, отойдите в сторону, сэр, – сказал он, доставая палочку детектора.

– Это серебро на мысках ботинок, – автоматически подал реплику Эстес, пока офицер водил своим детектором вокруг него, как третьесортный волшебник. Его волновало, как, черт побери, Соня может с сумкой, полной оружия, пройти проверку. Он глянул через плечо в её сторону, но её нигде не было видно.

– Вы можете идти, – сказал офицер, совершенно удовлетворенный тем, что Эстес не прятал на себе оружия и ножей.

Эстес перевернул чашу, вытряхивая ключи в подставленную ладонь.

– Спасибо, – пробормотал он, пытаясь вычислить, куда, черт её дери, могла подеваться Соня. Ему не оставалось ничего, кроме как следовать её инструкциям и продолжать свой путь, как ни в чем не бывало.

– Вот видишь, это было нетрудно, да?

Эстес испуганно вскрикнул, дыхание в горле перехватило.

– Господи, Эстес, – рыкнула Соня, – что я тебе говорила про естественное поведение?

– Как тут можно естественно?! – возразил он, прижимая ладонь к груди. Его сердце неистово билось о ребра, как пойманная в клетку птица. Мгновение назад её нигде не было видно, и вот она уже шагает рядом с ним.

– Как, черт возьми, ты это делаешь?

– Это называется овердрайв. Это значит, что я двигаюсь за пределами человеческого восприятия. Большинство Притворщиков это умеют, если они под кайфом от дури. Если вампир или демон не хочет, чтобы люди его заметили, они его просто не увидят. Так же, как никто не заметил меня, когда я обошла проверочный пункт службы безопасности.

Волосы на шее Эстеса встали дыбом, а рот как будто наполнился ватой. Он оглянулся, стараясь не выглядеть нервничающим.

– Есть какие-нибудь признаки, когда они это делают? – прошептал он.

– Да, – ответила она, – но ты не сможешь их заметить.

После пятнадцатиминутной задержки они наконец-то поднялись на борт самолета, летящего до Нового Орлеана без пересадок.

Они сели на свои места в салоне первого класса, и Соня закрыла окошко возле сиденья. Поскольку они покидали один часовой пояс и перелетали в другой, небо уже начинал рассекать рассвет. На одну долгую минуту Соня пристально засмотрелась на облака за окнами самолета, розовеющие румянцем начинающегося дня, потом плотно прикрыла пластиковую шторку. Она сняла свою потрепанную кожаную куртку, набросила её себе на грудь и откинула назад спинку кресла.

– Я собираюсь отдохнуть, пока самолет не приземлится. Несмотря на то, как я могу выглядеть, я не мертвая, – она сказала это обычным нейтральным тоном – на случай, если кто-то из попутчиков мог их услышать. – Однако я буду признательна, если бортпроводница не заметит, что я не дышу.

Она откинулась назад в своем кресле и по всем внешним признакам умерла. Эстес обнаружил, что это сильно сбивает с толку – смотреть, как кто-то вдруг становится таким тихим. Даже в фазе глубокого быстрого сна люди дышат, бормочут и двигаются, но Соня была тиха и неподвижна, как манекен из магазина. Он понял, что она положила куртку сверху не для того, чтобы было теплее, а для того, чтобы скрыть тот факт, что её грудная клетка не движется вверх-вниз.

Два часа спустя стюардесса прошла через салон, прося пассажиров вернуть кресла в вертикальную позицию для приземления. Соня, которая секунду назад была холодна словно камень, подняла свое кресло вертикально, напомнив то, как граф Орлок в исполнении Макса Шрека восставал из своего гроба в фильме «Носферату».

После того, как самолет приземлился на посадочную полосу, они невозмутимо дождались, пока их попутчики освободят узкий проход. Когда они пересекали аэропорт, Соня шла на несколько шагов впереди Эстеса, своей манерой поведения напоминая няньку мирового класса. Когда они проходили багажный транспортёр, туристы и пассажиры бизнес-класса нервно оглядывались на них, напоминая газелей, обнаруживших на водопое прайд изнывающих от жажды львов.

– Куда едем, кэп? – поинтересовался шофёр. Его бровь поползла вверх, когда он разглядел прикид Сони и Эстеса в зеркале заднего вида. – Дайте угадаю – Французский Квартал?

Соня наклонилась вперёд и передала водителю клочок бумаги. Он взглянул на адрес, потом – снова в зеркало заднего вида с лёгким удивлением и толикой тревоги в глазах.

– Ладно, дамочка, если вы туда хотите… – ответил он, включая счётчик.

Соня утомлённо откинулась на спинку сиденья, сгорбив плечи, как будто она внезапно постарела. Когда на её лицо упал луч солнца, она недовольно скривилась, но промолчала.

– Куда мы едем? – спросил Эстес спустя несколько минут.

– В надёжное место, – сухо ответила она. – Где я смогу спокойно отдохнуть.

– Мне казалось, ты упоминала, что можешь бодрствовать целый день.

Она одарила его испепеляющим взглядом.

– Только потому, что я могу, не значит, что мне это нравится. Кроме того, режим овердрайва отнимает много сил.

Эстес уставился в окно, погружаясь в молчание по примеру своей попутчицы. Может, если он не будет смотреть на неё, то хоть ненадолго забудет, что она не человек.

Вместо того чтобы ехать в город, шофёр свернул на старое двухполосное шоссе, которое огибало дамбу, закрывавшую пригород от вод Миссисипи. В конце концов, многоэтажки и кондоминиумы, окружившие Новый Орлеан как грибы, уступили место беспорядочно разбросанным лачугам и придорожным овощным палаткам.

Такси съехало на посыпанную гравием боковую дорожку, проехало между колоннами двух речных дубов, которые росли так тесно друг к другу, что их ветви образовывали полог, заросший испанским мхом. Влажный бриз теребил его плети, как обрывки занавесок. В конце зелёного туннеля возвышался довоенный особняк, узреть который было чудом век тому назад или даже раньше. Даже в этом состоянии благородной развалины с облупленными картинами, провисшей верандой и запылёнными окнами это было впечатляющее здание.

Когда такси остановилось перед пешеходной дорожкой, Соня сунула руку в карман и вытащила пару стодолларовых бумажек.

– Ты нас не видел. Ты нас сюда не подвозил.

– Мне не надо повторять дважды, дамочка, – ответил таксист и спрятал деньги.

Соня вылезла из машины и с трудом преодолела ступеньки веранды, ведущие к парадному входу.

Таксист бросил тревожный взгляд в сторону полуразрушенного особняка.

– Народ, а с вами тут всё будет в порядке?

– Да всё пучком, – ответил Эстес.

Шофер выстрелил в Эстеса взглядом, который ясно сказал, что тот не верит ни единому его слову.

– Отлично, – буркнул он. – Потому что я сюда больше не поеду. И никто не поедет. Особенно после заката.

Он завел мотор, расшвыривая гравий из-под колес.

Когда Эстес приблизился к дому, он услышал мелодичный перезвон, похожий на музыку ветра. Коллекция стеклянных бутылок, начинающаяся с ёмкостей из-под содовой и заканчивающаяся пузырьками от «английской соли», голубыми, как небо над Эдемом, была развешана на длинных шнурках на ближайшем дереве. С каждым дуновением они позвякивали, как подвески на хрустальной люстре.

Эстес развернулся и пошел следом за Соней. Она ушла вперед, изучая тёмную внутренность дома через ржавую москитную сетку на двери. В полумраке крыльца она почувствовала, как к ней возвращается часть её силы.

– Я постучала, но никто не отозвался, – сказала она. – Вероятно, они где-нибудь во внутреннем дворе.

– Кто это они, которые, вероятно, во внутреннем дворе, позволь спросить?

– Возлюбленный Папа и его внучка ВиВи. Это их дом.

Соня прошла через веранду, поманив его за собой. Их ботинки гулко стучали по деревянному полу.

Задний двор дома был куда более запущен, чем фасад – горы автомобильного хлама, заросшие сорной травой, громоздились недалеко от ступенек. Древняя машинка для отжима белья гудела неподалеку, окруженная лестницами сушилок с мокрой одеждой. Молодая негритянка, одетая в простую белую сорочку из хлопка, с волосами, убранными под косынку, склонилась над тазиком, стоящим на деревянной скамье, и тёрла щёткой пару рабочих брюк, беззвучно напевая за работой. У неё была привлекательная фигура, несмотря на пятна грязи, покрывавшие её золотисто-кофейную кожу.

– Привет, ВиВи, – спокойно приветствовала её Соня.

Девушка прекратила своё занятие и косо на них взглянула. Вытащив руки из мыльной воды, она нахмурила брови.

– Соня?

– Я, ВиВи, – откликнулась Соня с теплотой.

– Бог мой, девочка! – воскликнула женщина, поспешно вытирая руки о передник. – Лучше пойдём в дом.

ВиВи торопливо сгребла Соню за локоть и потащила её обратно к двери. Эстес последовал за ними на кухню с жарящей печкой, пристроившись в уголок, как охраняющее семейный очаг божество.

Соня остановилась, оглядев комнату, и на её лице появилась усмешка.

– А где Возлюбленный Папа?

– Дедушка умер, – просто ответила ВиВи. – Осталась только я.

Она толкнула створку двери, которая вела дальше, в когда-то очаровательную столовую. Стола и стульев уже не было, но хрустальная люстра, заросшая паутиной, до сих пор свисала с крюка в потолке. В отличие от кухни остальной интерьер особняка наводил тоску – мрак оттенял свет. Обстановка была скудной, ковры протерлись, но было чисто, и нигде не было видно пыли, которой полно в старых больших домах. ВиВи протащила Соню через гостиную и поднялась по широкой деревянной лестнице, которая вела на второй этаж.

Там было вдвое светлее и теплее, чем на первом. Эстесу так тяжело было вдыхать влажный воздух, что пот немедленно выступил у него на лбу и в подмышках.

– Сюда, можешь остаться в моей комнате, – сказала ВиВи, толчком открывая дверь рядом с лестницей.

Спальня ВиВи была уставлена антиквариатом, который состарился, даже не будучи в использовании. Платяной шкаф орехового дерева, достаточно большой для семьи на троих, стоял у стены, на его верхней планке был вырезан вечно стоящий на страже рычащий грифон; самодельное лоскутное одеяло висело на спинке железной кровати, выкрашенной в белый. Без долгих предисловий Соня рухнула поперек кровати. Ржавые пружины пронзительно скрипнули, когда матрас прогнулся под её весом.

– Здесь с ней всё будет нормально, – сказала ВиВи тихо.

Эстес обвел взглядом покоробившиеся обои в цветочек.

– А ей не будет здесь слишком жарко?

ВиВи покачала головой.

– Жару она чувствует не больше, чем холод.

Она повернулась, чтобы впервые взглянуть на Эстеса.

– Вы с ней недавно, если этого не знаете.

– Мы с ней познакомились пару дней назад, – ответил он. – Меня зовут Джек. Джек Эстес.

– Вы, должно быть, хотите пить, мистер Эстес. Сядьте на веранде, я принесу вам лимонад.

Эстес сел на кресло-качалку в передней части крыльца и вслушался в пронзительные крики вежливых протестов владельцев овощных лавочек, тихо покачиваясь взад-вперед и разглядывая величественные дубы, вытянувшиеся у подъездной аллеи. Несложно было вообразить первоначального владельца особняка, который сидел в этом самом кресле и оглядывал свои владения, потягивая мятный джулеп^[19] и обмахиваясь плантаторской шляпой.

– Прекрасный вид, правда? – ВиВи поставила на столик рядом поднос с запотевшим графином лимонада и парой стаканов.

Теперь, когда у Эстеса появилась возможность как следует её рассмотреть, он пришел к выводу, что его первое впечатление о пятнах на её коже было ошибочным – на самом деле, это были своего рода метки. Они были беспорядочно разбросаны по всему её телу словно веснушки.

– Это татуировки? – спросил он, указав на ажурные точки изображения на её правой руке, когда она села рядом с ним.

– Нет, мистер Эстес, – ответила она с мягкой улыбкой, которая сказала ему, что ей часто приходится отвечать на подобные вопросы. – Это не татуировки, это родимые пятна.

Он вздернул бровь, стараясь не поперхнуться напитком.

– Серьезно?

Когда она сверкнула в его сторону ослепительно-белой улыбкой, Эстес впервые осознал, что на самом деле хозяйка дома была ещё очень молода.