Самое темное сердце (ЛП)

– Эй, мамуля! Так ты все-таки решила присоединиться к вечеринке, а?

Водительская дверь лимузина открывается, и из неё вылезает здоровенный мужик с бычьей шеей. Он достаточно велик и достаточно уродлив, чтобы потянуть на огра.

– Проваливай, сучка, – рычит он. – Это тебя не касается.

Он прав. Нет никаких оснований, что меня должно волновать, что случится с какой-то обдолбанной тусовочной шлюхой. Какая мне разница, получит она передоз от героина, спешл-кей^[55], мета^[56] или ещё какой гадости, которую она колола, нюхала, глотала, пила или курила в последние пару часов?

Почему я должна лезть в то дерьмо, которое с ней происходит, если ей самой плевать на то, что она с собой делает? Не было причин, по которым я должна дать за эту женщину хоть одну десятую процента крысиной задницы… За исключением того факта, что я слышала её смерть в своей голове.

Она звучала как радио, чья стрелка беспорядочно прыгает вверх-вниз по шкале, выдавая искаженную путаницу обрывков слов и музыки – сначала громкую, а потом с каждым мгновением все тише. Тусовщица постепенно синеет, её зрачки сужаются до размера булавочной головки.

Я переключаю свое внимание на водителя, пытаясь изобразить из себя что-то неопасное.

– Она для тебя бесполезна. Оставь её здесь, и я позвоню в 911.

– И сообщишь им номер моей машины? Я, мать твою, так не думаю, – коротко отвечает здоровяк.

Я смотрю на его толстое, брутальное лицо и думаю о том, как легко я могла бы его убить.

Джон отходит от куклы, нервно вытирая губы тыльной стороной ладони.

– Дерьмо, мне кажется, она мертвая, – он оборачивается к водителю, и в его голосе слышится паника. – Никто не должен об этом узнать!

Водитель смотрит сначала на джона, потом – на клубную куклу, и, в конце концов, на меня.

Я вижу, как рождаются в его голове мысли, будто голова была из стекла. Джон – богатенький чиновник. Если тот поможет ему избавиться от шлюхи, а также некоторых свидетелей, то у него все будет в шоколаде. Он жестом указывает джону на лимузин.

– А что с ней?.. – джон тыкает в вытянувшуюся в сточной канаве шалаву.

– Что с ней? Просто залезай в долбанную машину! – водитель тыкает толстым пальцем в мою сторону: – И ты, сучка, тоже!

Я смотрю вниз на тусовщицу. Сигнал, идущий от неё, ослаб, но ещё ясно слышен. Голосов в её голове больше не было, только меланхоличный напев, как у музыкальной шкатулки, неслышно играющей на покинутом чердаке. Она поворачивает ко мне свое лицо, и на мгновение я вижу в её глазах девушку, которой она должна была быть – словно призрак, отразившийся в пыльном окне. А затем музыка умолкает.

Пока я пристально смотрю на мертвую девушку, вытянувшуюся у моих ног, я вспоминаю другую молодую женщину, выброшенную в сточную канаву позади машины незнакомца. Её звали Дениз Торн, и она умерла на улице лондонского Ист-Энда примерно 30 лет назад после того, как была изнасилована всеми возможными способами. Пока жизнь вытекала из её разорванных вен, Дениз наблюдала, как мир медленно выгорает из цвета в сепию, и ужасающая волна изменения накрывает её тело и душу, превращая из человеческой девушки в… меня.

Пока воспоминания о последнем вздохе Дениз эхом звучат в моей голове, я чувствую, как холодный, тяжелый гнев поднимается вдоль позвоночника, ставя дыбом волоски от шеи до затылка.

– Я сказал, садись в машину, сука!

Я двигаюсь так быстро, что водитель даже не понимает, что ранен. Он хватается за воротник моей куртки правой рукой, но не может его удержать. Он хмурится, когда тонкая красная линия пересекает запястье, как браслет из красного шнурка. Его пальцы внезапно начинают спазматически дергаться, как лапки умирающего паука, затем изгибаются под невозможным углом, и кисть отваливается от запястья. Глаза водителя выпучиваются как у раздавленной лягушки, он хватается за запястье второй рукой, и кровь выстреливает между пальцев как вода из брандспойта.

Запах, сочный и красный, полный рожденного страхом адреналина, и это больше, чем я могу выдержать. Я прыгаю на водителя, как ребенок, приветствующий отца, вернувшегося с работы, и валю его на тротуар с такой силой, что ликвор (спинномозговая жидкость) брызгает у него из ушей и головы, вытекая на мостовую.

Несмотря на то, что технически он был мертв, кровь водителя грела все ещё живое сердце. Эта краденая сила быстро перетекает в меня, восстанавливая мою энергию, усиливая мои чувства до состояния экстаза. Пока я пью, я испытываю глубокое удовлетворение, сопровождающееся жуткой дрожью, словно ломка после недельного голодания перед выставочным подносом с едой.

Потом встаю на ноги и вытираю рот тыльной стороной руки. Теперь, когда жажда крови удовлетворена, я чувствую себя намного лучше. Мне так проще думать. Я смотрю вниз на злобное лицо водителя, разглаженное смертью. Искру удивления можно видеть в его холодеющих глазах, как будто он до сих пор поражается своей неспособности убежать от предавшей его судьбы. Джон сидит, съежившись на заднем сиденье лимузина, его страстные фантазии Папаши Мака^[57], избивающего шлюх, растворились в диком, до мокрых трусов, ужасе.

– Эй, жеребец, всё ещё хочешь повеселиться? – мурлыкаю я, скользнув поперек сиденья.

Джон раскрывает рот, но все, что оттуда выходит – задушенный хрип. Его лицо мучительно искривляется, когда я сдавливаю его грудь узловатыми, словно древесные корни, руками.

– В чем дело, тигр? – усмехаюсь я. – Или я слишком женщина для тебя?

Джон с трудом дышит и молотит по обивке. Пинком он попадает в бар со спиртным, посылая в полет бутылку текилы и пару трубочек для крека. Судя по открытому пузырьку виагры, лежащему на полу лимузина, я, вероятно, не единственная причина его тромбоза. Несколько мгновений я наблюдаю за борьбой джона против неизбежности, пока мне не надоедает, и оставляю его на милость инфаркта миокарда.

Я отхожу от лимузина и аккуратно вытаскиваю труп тусовщицы из канавы, пристроив её рядом с умирающим джоном. Я расправляю её юбку и убеждаюсь, что волосы не падают на лицо. Затем возвращаю водителя на его место, привязываю левую руку к рулю, а правую кладу на колено ладонью вверх, как мертвого белого паука. Я бросаю последний взгляд на заднее сиденье. Джон перестал хрипеть, и его губы посинели. Если бы я хотела, то могла бы настроиться на его волну и прочесть несколько последних мыслей умирающего разума, но мне было неинтересно мараться во всем этом. Вместо этого мой пристальный взгляд останавливается на теле тусовщицы. За исключением засохшей рвоты на губах, она выглядела почти живой.

Как странно, что женщина, столь бесчувственная в жизни, что позволяла обращаться с собой как с обыкновенным мясом, в смерти смогла стать изысканной, словно редкая орхидея. Это напоминает мне о том, как хрупки в действительности люди, и провоцирует приступ беспокойства за Эстеса.

Я вздыхаю, отворачиваюсь от живописной картины передо мной и поворачиваю в сторону отеля. Как бы сильно мне ни хотелось себя убеждать, он в большей безопасности, когда я рядом, чем когда он один.

Черт побери, ответственность – такая сука…

Глава 12

Эстес пристально посмотрел на жидкую кашицу, которая когда-то была пищей, и желудочный сок, забрызгавшие всю раковину в ванной, смывной бачок и полотенца для гостей, и его глаза заслезились, как будто в них попала соль с маргариты. И, хотя в его желудке было не слишком много содержимого, он умудрился заляпать половину комнаты.

Обычно он не увлекался спиртным. Оно затуманивало разум, притупляло реакцию и делало его склонным к депрессии. Алкоголь помогал забыться, но иногда забытьё не приносило пользы. Как в случае с Соней, например. Даже если она понимала, откуда он пришёл, лучше, чем кто-либо в мире, суть в том, что она не являлась человеком. Он почти успел забыть об этом маленьком обстоятельстве, пока не увидел её глаза. Белки были налиты кровью, как будто глазное яблоко раскололось, а зрачки походили на нечто, вытащенное со дна глубокого моря.

Любого воспоминания было достаточно, чтобы заставить тело Эстеса сотрясаться в конвульсиях, словно желудок подцепили на крючок и пытались вытащить через рот.

Он подался вперёд, всматриваясь в забрызганное зеркало и изучая собственные глаза, как будто он мог каким-то образом проникнуть в мысли своего отражения. Им овладело чувство паники вкупе с глубоким отчаянием и обернуло его сердце сожалением, которое было раз в двадцать тяжелее свинца. Часть его, вопреки всему, продолжала утверждать, что всё останется так, как было раньше; что между ним и Соней ничего не изменилось. И чем больше он желал поверить в это, тем больше убеждался, что это ложь.

Эстес вглядывался в лицо глупца, отражавшегося в зеркале, и видел пустоту в его глазах. Вот, что он получил за то, что позволил эмоциям одержать над ним верх. В минуту слабости он подверг опасности всю операцию. Всё, над чем он трудился с тех пор, как покинул институт, было на краю гибели, не оставив ничего, кроме трухлявых пней и зыбучих песков. Без Сони его шансы успешно атаковать твердыню Нуара сводились к нулю. И винить в этом он мог только самого себя. Но что ранило его сильнее, чем скальпель хирурга, так это то, что он выставил себя перед ней совершеннейшим дураком. Мнение Сони всегда имело для него большое значение, но вплоть до последних событий он не представлял, насколько большое.

Идиотизм. Эстес ударил себя по голове кулаком так сильно, что пошатнулся. Глупый, тупой ублюдок. Второй удар был настолько тяжёл, что разбил нижнюю губу. Рот заполнила свежая кровь, заменяя горький вкус желчи. Застонав от отвращения, Эстес распахнул дверь ванной комнаты и оглядел погруженный во мрак гостиничный номер.

Единственным источником света был мерцающий экран телевизора.

– Соня?

Он знал, что не дождётся ответа, даже если произнесёт её имя. Его рот болел так же, как и его голова в такт пульсации сердца. Эстес провёл тыльной стороной ладони по нижней губе, оставив на коже красноватый след.

Вопреки своим размерам, комната казалась душной и замкнутой, словно сами стены давили на него. Нетвёрдой походкой он приблизился к стеклянной раздвижной двери, ведущей на балкон, и распахнул её. Занавески взметнулись внутрь под порывом ночного воздуха, приняв его в свои прозрачные объятия. Когда клаустрофобия отступила, Эстес мешком повалился на кровать. Всё, чего он хотел, это чтобы комната перестала вращаться. И после этого он потерял сознание.

Эстес не знал, как долго он проспал, и что заставило его пробудиться. В одно мгновение он был без сознания, в следующее – он уже лежал на спине, напряжённо вслушиваясь в приглушённые мягким ковром шаги. Он приподнялся на локте, высматривая движение в тёмной комнате. Одновременно его свободная рука шарила под близлежащей подушкой, нащупывая охотничий нож, который он туда положил.

– Соня?

Словно подталкиваемая его шёпотом, из теней в изножье кровати материализовалась фигура. Эстес, чьи мысли до сих пор были затуманены алкоголем и сном, не мог различить никаких подробностей, за исключением того, что его посетитель – женщина, когда увидел мерцание света, отражённого от зеркальных солнцезащитных очков. Он ослабил хватку на рукоятке ножа.

– Послушай, – запнулся он, и его щёки покраснели от смущения. – По поводу того, что случилось раньше… Мне действительно очень жаль – я был пьян…

Соня тряхнула головой и приложила палец к губам, призывая его хранить молчание. И прежде чем он успел сказать ещё что-нибудь, она приподняла покрывало и скользнула под него. Когда она прижалась к нему своим обнажённым телом, он не знал, радоваться ему или ужасаться. Оцепенев, он лежал, неуверенный в том, что ему следует предпринять или сказать, когда она погладила его живот, нежно касаясь тыльной стороной руки паха. Он резко и коротко вдохнул сквозь зубы, когда она расстегнула его брюки, высвобождая эрекцию, и вздрогнул, когда её проворные пальцы, холодные и сухие, как змеиная кожа, обхватили его член, налившийся по всей длине. Скорость и сила накрывшего его оргазма заставила его глаза закатиться, и он изогнул спину, толкая бёдра вверх с каждым импульсом семяизвержения. Дрожа, как жеребец на ветру, он протянул руку к коротким колючим волосам Сони и обнаружил вместо них длинные шёлковые локоны. Эстес вцепился мёртвой хваткой в существо, замаскированное под Соню, и вдавил кончик охотничьего ножа в мягкую плоть под челюстью. Лицо вампира дрожало, как горячий воздух над летним тротуаром, и Сонины черты заменяли другие, более родные.

– Так-то ты ведёшь себя со своей матерью? – поинтересовалась Глория сладким как карамель, но острым, словно лезвие голосом.

Эстес стиснул зубы, борясь с желанием отпрянуть от существа, которое он сжимал в руках.

– Ты не моя мать, – хрипло прошептал он. – Моя мать мертва.

Глория ухмыльнулась, продемонстрировав клыки, которым больше полагалось находиться в пасти дикого животного.

– И именно поэтому ты сбежал, когда узнал меня? Потому что я не твоя мать? Я поняла, кто ты с того самого момента, как увидела тебя. Мать всегда может узнать своего ребёнка, – она окинула его понимающим взглядом. – Ты вырос таким сильным и статным мужчиной, Джек. Если бы твой отец имел хотя бы половину твоей мужественности, я бы никогда не прельстилась компанией кого-то ещё…

– Заткнись! – Эстес сжал рукоятку ножа сильнее. Поднимающийся внутри него гнев был так силён, что рисковал перекрыть гортань. – Заткнись, иначе я выпотрошу тебя как оливку, клянусь! Моя мать никогда бы не сделала со мной то, что сотворила ты – никогда!

– Жаль, что тебе понравилось не настолько, насколько ты показывал, – промурлыкало существо, носящее обличье его матери. – Но обещаю, об этом никто не узнает. Это будет нашим маленьким секретом. Ты ведь умеешь хранить секреты, да, Джек? Ты так и не рассказал полиции о том, что я была одной из тех, кто убил твоего отца…

– Я сказал, заткнись!

Однажды Эстес поверил, что никогда больше не увидит свою мать, а сейчас всё, чего он хотел – это убить её.

Каждое слово, вылетавшее из её рта, жгло его как кислота. Он хотел, чтобы она прекратила говорить вещи, которые он не хотел слышать. Чувства гнева, предательства и стыда гудели в его черепной коробке как рой разозлённых ос до тех пор, пока ярость не высосала все цвета из его восприятия, превращая цветной мир в чёрно-белый – мир, поделённый на свет и тень, где на зло есть только одна реакция.

– Эстес, нет!

Соня – на этот раз, настоящая – стояла в дверном проёме номера, держа руки так, словно пыталась остановить локомотив.

– Не делай этого, парень. Отпусти её.

Эстес недоверчиво тряхнул головой.

– Отпустить её? Ты спятила? Она же одна из них!

– Думаешь, я не знаю? Но ты не должен этого делать. Ты не можешь её убить – не так, не в гневе. Это то, чего хочет он.

Гудение в голове Эстеса стало настолько сильным, как будто кто-то увеличил громкость специально для того, чтобы заглушить её голос. Он сглотнул и быстро моргнул, поднеся нож ближе к горлу Глории. Вампирша издала ревуще-рычащий звук как сердитая кошка, но не сделала попытки пошевелиться. Откуда-то Эстес знал, что визг в его черепной коробке не замолкнет, пока он не погрузит серебряное лезвие своего охотничьего ножа в её холодное мёртвое сердце демона… Соня шагнула вперёд, её голос отдавался эхом, как океан внутри раковины моллюска.

– Отвали от него.

Эстес нахмурился и обвёл нервным взглядом комнату.

– С кем ты, чёрт возьми, разговариваешь? Здесь никого нет.

Соня вела себя так, как будто не слышала его. Она стояла в изножье кровати, её руки висели вдоль тела со сжатыми кулаками, а направленный в пространство взгляд был полон решимости.

Мозг Эстеса ощутил толчок, словно внутри его черепа находилась невидимая рука и сдавливала лобные доли его полушарий. Пронзительный визг в его голове стал таким громким, что он забыл обо всём, кроме агонии, резонирующей между его ушей. Он позволил обеим вампиршам уйти, выронил нож и, свернувшись в позе зародыша, обхватил руками голову.

Соня неподвижно стояла в ногах кровати, и её взгляд был сфокусирован на чём-то, что было доступно только её глазам. Она не двинулась, когда Глория, обнажённая и бледная как луна, пробежала мимо неё и выскользнула на балкон.

Звук, пронзивший мозг Эстеса, исчез так же внезапно, как появился. Соня тяжело рухнула на угол кровати, в изнеможении опустив плечи.

– Именно по этой причине я не пользуюсь отелями, – прохрипела она.

Эстес приподнял голову и пристально посмотрел на Соню со злостью и осуждением.

– Ты позволила ей уйти.

– Я не могла позволить тебе убить её, – произнесла она, тяжело дыша, словно пробежала несколько лестничных пролётов. – Это сыграло бы ему на руку. Кроме того, я была слишком занята, выпинывая Нуара из твоей головы, чтобы разбираться ещё и с ней. Нуар хотел, чтобы ты проклял сам себя. И для этого он хотел удостовериться, что ты убьёшь свою мать. Не из любви или милосердия, а от ненависти и в ярости. Он даже готов был применить немного телепатии издалека, чтобы точно знать, что ты сделаешь свою работу. Мне пришлось вмешаться, чтобы сорвать его планы.

– Ублюдок! – с отвращением сплюнул Эстес. – Она знала, зачем он послал её ко мне?

– А это важно? Нуар её Сир. У Глории столько же свободы, сколько у предмета мебели – он может использовать её или уничтожить, когда ему будет угодно, – Соня жестом указала на светлеющее небо. – Совсем скоро рассветёт, и мне необходим покой. Ясно как день, что им известно, где мы и кто мы такие – или, в конце концов, кто ты такой. Противостояние отняло массу энергии, и выталкивание Нуара из твоей головы истощило все запасы сил, которые у меня были. Я собираюсь восстановить всё, что потеряла, если мы планируем выжить в следующие двадцать четыре часа. И первое, что мы сделаем – слиняем отсюда и найдём местечко безопаснее… и чем скорее, тем лучше. – Она стояла на ногах, слегка покачиваясь, и хмурилась, потом тряхнула головой, как будто хотела, чтобы в ней прояснилось. – Сукин сын!

– В чём дело, Соня?

– Этот грёбаный водитель, видимо, принял что-то, перед тем, как я…

– О чём это ты?

Соня ему не ответила, вместо этого пробормотав неразборчиво в сторону кровати:

– Не готовы к этому… Деррррьмо.

Она упала спиной поперёк матраца и перестала дышать. Эстес слегка толкнул её локтём, но она осталась неподвижна как камень. Он схватил её за плечо и встряхнул так сильно, как мог, но эффекта не последовало.

Когда стало очевидным, что он не сможет её разбудить, он закрыл раздвижную дверь, ведущую на балкон, хорошенько её заперев. После этого вытащил стул на середину комнаты, откуда мог следить за окнами и дверью, одновременно наблюдая за Соней. Когда наступят сумерки, она пробудится, как и Нуар. А до тех пор он будет её охранять.

Джек размышлял о том, что сказала Соня. Совершенно ясно, что Нуар знал, кто такой Эстес, иначе зачем ему посылать к нему его мать? Но почему он вместо простого приказа убить велел Глории позабавиться с ним в особо извращённой манере? В каком бы качестве она ни была подослана – убийцы или жертвенного агнца – Нуар хотел превратить его в матереубийцу. Соня что-то говорила о проклятии, но не так, как если бы он уже носил Каинову печать на лбу. В его случае, он был таким же грязным убийцей, как та тварь, которую он поклялся уничтожить. С той ночи, когда Соня выдернула фальшивый вампирский череп из его коллекции, Эстес ломал голову в попытках вспомнить, кому он мог принадлежать. Их было так много, что со временем их лица слились в одно, продолжая пугать его всё больше. Был ли это тощий панк-гот, одетый в зашнурованную чёрную майку и кожаные перчатки без пальцев или модно одетая девушка с пурпурными волосами и макияжем а-ля Нефертити? Возможно, это был высокий, элегантно одетый пожилой джентльмен с бритой головой и тростью с набалдашником из слоновой кости или шестифутовый трансвестит, одетый в чёрное подвенечное платье, с редеющими волосами и плечами футбольного защитника? Он до сих пор слышал их голоса, умоляющие пощадить их жизни. Их крики о милосердии, смешанные со звуками выстрелов, которые, в конечном счёте, заставляли их замолчать навсегда, эхом отдавались в его голове как далёкий звон кафедральных колоколов по усопшим.

Впервые с тех пор, как он определился с целью своей жизни, Эстес был в растерянности. Он стал охотником на вампиров, потому что это был единственный способ доказать, что он действительно в своём уме. Он знал, что то, что он видел в ту кошмарную ночь, было на самом деле, и все попытки доктора объяснить те события с рациональной точки зрения были ложью. Таким образом, он превратился в живое оружие, посвятив себя искоренению ужаса, который так грубо вторгся в его жизнь. Но в его намерения не входило причинять вред невинным – его миссией было истреблять вампиров, а не убивать людей. С помощью этого сумасшедшего вояжа он доказывал, что его психика в порядке, но сейчас он сомневался в своих мотивах больше, чем когда-либо. Он охотился на монстров только для того, чтобы узнать, что он стал одним из них. Что, если всё, что он мог сделать – это искупить вину за свои собственные грехи?

Стук в дверь резко вывел его из состояния задумчивости. Судя по свету, просачивающемуся из окна, было около девяти утра. Второй стук сопровождался звоном доставаемых ключей. Он тут же наставил пистолет на дверь.

– Кто там?

– Обслуживание комнат, – последовал приглушённый ответ.

Эстес приник к глазку и всмотрелся через толстую линзу в коридор. Женщина, одетая в форму горничной, повернулась к двери спиной и копалась в тележке со свежим бельём, чистыми пепельницами и рулонами туалетной бумаги.

– Приходите позже.

– Окей, мистер. Вам требуются чистые полотенца, пока я здесь?

Он оглянулся на ванную комнату и инкрустированные рвотой банные полотенца, висящие над бачком унитаза.

– Да. Оставьте их возле двери.

Когда горничная повернулась лицом к двери, в её руках были чистые полотенца, и Эстес отчётливо разглядел, что она на последнем месяце беременности. Внезапно что-то, формой и размерами напоминающее холодильник, заслонило глазок, двинув Эстеса дверью по лицу и свалив его как колоду.

Айгон втянул носом человеческий запах и зарычал, верхняя губа приподнялась, открыв двухдюймовые клыки, выпирающие из дёсен.

– Почему именно он? – раздражённо спросил огр грохочущим, как литавры, голосом.

– Ты не вправе оспаривать приказ господина, – резко ответила леди Мадонна, закатывая тележку обслуги в номер. – А теперь заткнись и поставь дверь обратно на место.

Айгон хрюкнул и пожал широкими плечами, прилаживая дверь номера к косяку, насколько позволяли сломанные петли. За несколько лет сотрудничества с лейтенантом Нуара он привык не пререкаться с ней.

– Приказ будет исполнен, – прорычал огр. – Но я не понимаю, зачем нам тащить с собой мужчину, если его светлость желает получить эту женщину.

– Мы захватим мужчину, чтобы его женщина последовала за ним.

Айгон озадаченно поскрёб свой череп.

– Но женщина же здесь, – возразил он, пихнув мясистым пальцем неподвижное тело Сони. – Почему бы не взять её сейчас?

– Потому что так приказал лорд Нуар, и так будет сделано! – ядовито ответила леди Мадонна, вытаскивая мешок для одежды из служебной тележки и швыряя его огру. – А теперь кончай думать и подготовь его для поездки! Каждую минуту промедления мы рискуем, что кто-то обнаружит тело горничной.

Леди Мадонна сбросила с себя белое платье обслуги, откинула его в сторону, напомнив змею, которая сбрасывает кожу, и осталась обнажённой посреди гостиничного номера. Когда она потёрла руками раздувшийся живот, словно ворожея, предсказывающая будущее по хрустальному шару, сквозь кожу проступил рельефный отпечаток ребёнка, который напоминал голодного человека, заглядывающего через окно пекарни. Она улыбнулась, как будто шутке, которую слышала только она, и вытащила одежду из тайника под кучей полотенец на служебной тележке.

Айгон запихнул находящегося без сознания мужчину в мешок для одежды так же легко, как заботливый отец укладывает сонное дитя в кроватку. Он позаботился о том, чтобы не застегивать молнию до конца, поскольку лорд Нуар настаивал, чтобы человек не задохнулся во время поездки. Мёртвый. Живой. Айгону было практически без разницы, по крайней мере, настолько, насколько его вообще могли заинтересовать люди. Однако огр давно выучил, что волю лорда-вампира лучше не нарушать.

– Всё готово, – прорычал Айгон.

Леди Мадонна стояла в основании кровати, уставившись на вампиршу, которая лежала поверх покрывала.

– Лорд Нуар играет с огнём, похищая его, – сказала она, испуганно встряхивая головой.

– Но ты сама говорила, что не наше дело задавать вопросы, – раздражённо отозвался Айгон.

– Я знаю, что я говорила, ты, пулеголовая обезьяна! – рявкнула она, молниеносно шлёпая его по голове. Огр даже не вздрогнул. – Давай убираться отсюда!

Консьерж поднял глаза, услышав шорох дверей лифта. С тех пор, как его работой стало окликать такси, переносить багаж и снабжать гостей информацией о ближайших ресторанах и туристических достопримечательностях, звонок всегда привлекал его внимание, неважно в какое время суток он звонил. Занимая эту должность, он перевидал все возможные типы супружеских пар, прогуливаясь по вестибюлю «Пичтри Парк Отель». Но он вынужден был признать, что пара, которая покинула этим утром лифт, была более чем странной. Женщина выглядела вполне обычной, правда, исключая то, что её манера поведения была чрезвычайно напористой для беременной. А вот её спутник вызвал бы удивление даже в цирке. Хотя мужчина слегка согнулся под весом мешка, перекинутого через плечо, он был семь футов ростом, голова беременной женщины доставала ему только до груди. Оценив ширину его плеч и бритую голову, консьерж отнёс его к профессиональным атлетам – вероятно, защитник «Соколов» или борец.

Консьерж попытался себе представить, как такая физически несовместимая пара занимается сексом, и его воображение потерпело фиаско. И он решил, что некоторым вещам лучше оставаться неизвестными.

Глава 13

Придя в себя, Эстес обнаружил, что завёрнут в пластиковый мешок. Он судорожно закашлялся, стараясь втянуть чистый воздух в свои ноющие лёгкие, кожу покрывала липкая испарина от его собственного дыхания. Он обнаружил, что свободен от зловонной тьмы, когда его бросили на голый бетонный пол. Штабеля картонных коробок и пятигаллонных пластиковых контейнеров с арахисом и солёными крекерами, разложенные у стен, подсказали ему, что он в подвале «Ножика Долли». Когда он попытался подняться на ноги, рука размером с виргинский окорок схватила его за загривок.

– Ах, Эстес-младший. Сколько воды утекло с нашей последней встречи.

Несмотря на то, что афро и водолазка сменились на модные дреды и костюм от Братьев Брукс, лицо вампира не изменилось с тех пор, как Эстес видел его в последний раз.

Эстес попытался глазами найти какой-нибудь выход из комнаты, но пальцы огра сжали его шею, заставив скривиться от боли.

– Не делай глупостей, дорогой мальчик, – сухо посоветовал Нуар. Зло, излучаемое его улыбкой, было так же осязаемо, как зловоние гнилых отбросов, разносимое горячим суховеем. – Полагаю, Айгон не просто готов – он способен оторвать тебе голову.

– Блэкхарт! – Эстес выплюнул это слово изо рта, словно сгусток.

Вампир шагнул вперед, подчеркивая неторопливым движением свою нормальность.

– Ах! Сколько воспоминаний связано с этим именем! Как бы то ни было, я больше не пользуюсь этим псевдонимом. Ты можешь называть меня именем, которое я взял после своего воскрешения…

– Лорд Нуар, – сказал Эстес, закончив фразу.

На мгновение Нуар замолчал, поднял бровь и оскалился словно зверь, родившийся в далёких голодных джунглях.

– Ты сам разыскал эти крохи информации, или твоя хозяйка тебе рассказала? Я знаю, что ты вообразил себя охотником на вампиров, но разыскала меня она, не так ли?

– Соня не моя… у нас другие отношения.

– О? Так ты не её слуга?

– Нет! Я… она мой друг.

Нуар насмешливо фыркнул.

– Называй это как пожелаешь, мальчик мой! Ты ей принадлежишь, в этом я абсолютно уверен. Хотя, должен признать, ты весьма неплохо держался для человека. Я многое рассмотрел в тебе во время нашего недолгого тет-а-тета.

– Раз уж ты так словоохотлив, не мог бы ты мне сказать, как долго я был без сознания?

– Меньше часа, – ответил Нуар. – До сумерек ещё далеко. Впрочем, солнечный свет никогда сюда не проникает.

– Зачем ты притащил меня сюда? Почему просто не приказал своим головорезам убить меня в отеле и покончить с этим?

– Ты неправильно понял, мальчик мой, – произнёс лорд-вампир с обманчиво непринужденной улыбкой. – Можешь не сомневаться, я охотно тебя убью, но только если ты не оставишь мне другого выбора. Нет, я привёз тебя сюда, потому что ты мог бы ко мне присоединиться.

– С чего ты взял, что я это сделаю? Ты тот ублюдок, который убил моего отца!

– Au contraire^[58] юный Эстес. Твой отец убил себя сам. Перерезал себе горло от уха до уха.

– Только потому, что ты его заставил!

Нуар кивнул головой, словно признавая уточнение.

– Это правда, я заставил этого идиота плясать как марионетку, которой он и был. Но судьба твоего отца была определена в тот момент, когда он решился меня обворовать. Это же так просто. Одна из моих привычек – уничтожать того, кто меня предал. Я стал в этом довольно хорош после прожитых столетий. И все же я не понимаю, почему ты так меня ненавидишь. Безусловно, смерть твоего отца была для тебя небольшой потерей. Он редко бывал дома, а когда бывал, разве у него находилось время на тебя? Разве ненависть ко мне – не просто безопасный способ перенаправить свой гнев на истинного виновника того, что твоя жизнь лежит в руинах?

Поверь мне, я знаю, на что похоже желание убить отца. Я даже знаю, каково это – убить собственного отца! Это не столь ужасно, как другие себе представляют. Но в твоем случае вендетта – это излишне. Не я уничтожил твою семью, мой дорогой мальчик – это сделал твой отец.

– Ты говоришь, как доктор Морриси, – прорычал Эстес. – Он всегда настаивал, что нет в мире никаких монстров, кроме чувства вины и стыда.

– Действительно, мудрый человек. Ты должен был прислушаться к его словам, юный Эстес. Если так подумать, ты должен быть благодарен за всё, что я для тебя сделал. Если бы не я, ты был бы ещё одним представителем южно-калифорнийского поколения икс, с разведенными родителями, проблемами с алкоголем и неспособностью завести нормальные отношения. И без сомнения, ты бы не стал машиной для убийства, как сейчас.

Влияние отца на мальчика больше, чем каких-либо других людей в его жизни, и ты должен признать, что я оказал куда большее влияние на твои мышление и поведение, чем мог бы Франклин Эстес. Ты такой же мой сын, как и его, может, даже больше. Когда я смотрю в твои глаза, мальчик, я вижу бесконечное одиночество. Ты бредёшь во тьме, ты живешь во тьме; твой хлеб – это смерть, твое вино – кровь врагов. В этом ты так же мой сын, как если бы ты был порожден из моих чресел.

Ты сирота, без семьи и будущего. Я знаю, каково это, быть брошенным на произвол судьбы, быть лишенным того, на что имеешь право по рождению, стать изгоем против своей воли. Я знаю, что такое – идти против толпы. Присоединившись ко мне, ты станешь частью семьи намного более крепкой, чем любая другая из тех, что могут породить мужчина и женщина. Однажды инициированный, ты будешь принят моим выводком без сомнений и колебаний. Ты будешь братом и сыном своей матери, так же, как она будет сестрой и женой для тебя. Ты будешь сыном и внуком для меня, ибо я есть исток, из которого берут начало все исходящие сущности.

Нуар подался вперед со своего места, его слова холодили щеку Эстеса.

– Кроме того, кого, ты думаешь, ты защищаешь? Человечество? Если твой вид закрывает глаза на педофилию и серийные убийства, насколько легче им будет сделать вид, что более опасных хищников не существует? Человек живет бок о бок с монстрами, но притворяется, что не видит их, потому что так проще. Лучше быть избирательно слепыми, чем видеть безобразную правду – вот выбор людей.

Люди неблагодарные безмозглые твари, больше склонные нападать на тех, кто пытается их защитить, чем на тех, кто на них охотится. Думаешь, если ты выйдешь на улицу и скажешь им, что в мире существуют вампиры, то услышишь слова благодарности за предупреждение? Конечно, нет! Они назовут тебя сумасшедшим и попытаются упрятать в такое место, где тебя никто не станет слушать и не поверит в то, что ты скажешь.

Если полиция до тебя доберется, думаешь, они поймут, для чего ты делал эту работу? Более чем вероятно, что они назовут тебя монстром и повесят твое фото на доску «особо опасен» по соседству с серийными убийцами и маньяками, в производстве которых так сведуща человеческая раса. Они будут изучать твое прошлое и чесать языками о том, какого ещё психа породило общество. Вся твоя работа, все усилия оправдать себя окажутся напрасными.

Тем не менее, ты мог бы быть полезен мне, Джек. Если мне будет служить опытный охотник на вампиров, это даст мне преимущество перед моими врагами в Правящем Классе.

От ренфилдов и огров своя польза, но они ничто по сравнению с обученным убийцей. Ты по-прежнему сможешь убивать вампиров сколько душе угодно, но только тех, кого я скажу. Ну же, мальчик, что ты на это скажешь? Зачем тратить силы и жизнь на защиту видов, вполне довольных тем, что они стройными рядами маршируют на бойню? Не лучше ли присоединиться к моей маленькой семье, чем вечно скитаться изгоем по миру?

Эстес повернулся к Нуару. Они были так близко, что оказались нос к носу. Лорд вампиров отпрянул, осознав, что его воспринимали не так, как ему бы хотелось, а в соответствии с тем, кем он был на самом деле: нечеловеком.

– Я не знаю, прав ты насчет человечества или нет, – сказал Эстес, и голос его сочился презрением. – Но в одном ты прав: ты определил мою судьбу. Именно ты выковал из меня инструмент собственного разрушения.

Вся лживая учтивость слетела с лица Нуара, сделав выражение жестким, как доска.

– Свяжите его. Я устал разговаривать с этим болваном, – сказал он, сделав рукой пренебрежительный жест.

Айгон хмыкнул, вытащив из кармана пальто длинную веревку. Эстес стиснул зубы, когда огр скрутил его, как рождественскую индейку. После этого все, что он мог делать – это лежать на боку на холодном, жёстком полу подвала.

Нуар присел рядом с Эстесом, бесстрастно изучая лицо своего пленника, словно энтомолог со спокойным интересом изучает жука, встречающего свой конец в морилке. Теперь, когда у него больше не было необходимости притворяться, инаковость Нуара была такой же вопиющей, как открытые гениталии.

– Ты так сильно любишь правду? – прошипел лорд вампиров. – Тогда ты её получишь. Мне неинтересно получить тебя в свой выводок. Ты всего лишь приманка. Я хочу твою «подружку» – ту, которую называют Синей Женщиной. Она придет за тобой.

– Как ты можешь быть уверен?

– Потому что я знаю вампиров, мой дорогой мальчик. А вампир всегда придет предъявить права на человека, который ему принадлежит.

Нуар поднялся, быстрыми хлопками отряхнул колени и направился вверх по лестнице, оставляя Эстеса в подвале в компании одного огра. Айгон помялся с ноги на ногу, рассеяно хрустнул костяшками здоровенных пальцев, затем присел на корточки, так что руки болтались между колен, как у обезьяны.

Эстес не чувствовал себя таким беспомощным с тех пор, как его сопротивление версии реальности доктора Морриси сделали его владельцем бокса. Пол в боксе, по крайней мере, был мягким. Через пару часов неудобств, Эстес отключился, только чтобы с пробуждением всё началось сначала. Пытаясь сориентироваться в обстановке, он услышал предательский стук высоких каблуков по бетонному полу. Он попытался осмотреться, но невозможно было увидеть, кто это был.

– Его светлость хочет видеть тебя наверху, – отчеканил знакомый женский голос.

Айгон встал, расправляя плечи.

– Как ему будет угодно, миледи, – он кивнул в сторону Эстеса. – А с ним что?

Пара женских ног, обутых в чёрные лакированные туфли, вошла в поле зрения Эстеса.

– Я за ним присмотрю.

Когда, топая, Айгон поднялся по лестнице, женщина перевернула Эстеса на спину носком туфельки. Это была та самая беременная горничная из отеля, за исключением того, что сейчас на ней было короткое вязаное ярко-красное платье, делавшее её похожей на глазированное яблоко на палочке.

– Кто ты такая? – хрипло спросил он.

– Они называют меня Мадонна. Леди Мадонна, – насмешливо ответила она.

– Ты человек, так ведь? Как ты могла это сделать? – просил он, потрясенный. – Как ты могла связаться с монстрами? А как же твой ребёнок? Как ты думаешь, что эти создания сделают с ним, когда он родится?

Леди Мадонна откинула голову и рассмеялась, и её смех был больше похож на смех гиены, чем человека.

– Думаю ли я о своем ребёнке? Не проходит ни минуты, чтобы я не думала о нём – или он обо мне! – она опустилась на колени рядом с Эстесом, пристально глядя ему в лицо.

– Какой у меня срок?

– Что?..

– На каком я месяце, дурачок! – резко пояснила она.

Эстес нахмурился, не понимая, к чему она клонит.

– Я… Я не знаю… Может быть, на седьмом или восьмом?

– Триста шестьдесят не хочешь? – выражение шока, пересекшее его лицо, вызвало у неё ещё один приступ безрадостного смеха. – Я беременна с 1971 года! Я собиралась стать танцовщицей, как те девушки наверху; за исключением того, что тогда девушки ходили топлесс, никакого голозадого персонала не было. Потом парень, владелец клуба, в котором я танцевала, обрюхатил меня. Внезапно я оказалась на улице, не способная заработать на жизнь и на слишком большом сроке, чтобы найти легального доктора и избавиться от проблемы. В конечном итоге я обратилась к сомнительному шарлатану. Когда я впервые его увидела, он показался мне странным, но нищим выбирать не приходится, верно? Когда я очнулась, этот придурок уже ушел, моя шея была разорвана, а я все ещё беременна.

Сначала я думала, что нарвалась на извращенца, но быстро поняла, что что-то изменилось. Ребенок не двигался, как обычно. Днем он лежал в моем животе неподвижно, но с заходом солнца начинал толкаться, как сумасшедший. Дьявол, я не могла спать по ночам, настолько он стал активным. Ещё я начала испытывать тягу. Не к соленым огурцам, мороженому или подобному дерьму. Мне хотелось сырой печени и свежей бычьей крови. Я не была уверена в том, что со мной происходит, но у меня появилась довольно хорошая мысль, что это как-то связано с тем шарлатаном, укусившим меня.

Знаешь, я пыталась найти других таких же, как я, думала, что смогу вписаться в их общество. Тогда я ещё не знала, как сильно вампиры ненавидят беременных. И так было плохо, но когда они поняли, что я живая женщина с ребенком-нежитью в животе, они вообще пришли в бешенство. Если бы не лорд Нуар, мы никогда не дожили бы до восхода солнца.

Лорд Нуар не захотел меня убивать. Он сказал, что мы не мерзость, а просто необычные, как и он. Он сказал, все необычности – уникальны каждый по-своему. Обычные вампиры возненавидели нас, потому что мы были не такие, как они. Лорд Нуар дал нам приют и взял в дело. Впервые нам не нужно было беспокоиться о том, что нас найдут люди или выследит конкурирующий выводок. Лорд Нуар защитил нас и покровительствовал как своим. Он наш господин и повелитель; его воля – наша воля. Лорд Нуар пожелал, чтобы ты присоединился к нам, – она с презрением покачала головой, пока Эстес дергался, пытаясь ослабить веревки. – Это бесполезно. Даже если ты как-то освободишься, тебе не сбежать от его воли.

Леди Мадонна встала и отошла от Эстеса на несколько шагов, потом присела, откинулась назад, упираясь локтями в пол, и раздвинула ноги так, чтобы он мог видеть её голую промежность.

Щеки Эстеса запылали, он как мог отвел взгляд, но отвернуться не сумел.

Леди Мадонна начала громко и тяжело дышать, её вздохи стали короче, она задыхалась, кряхтела от боли, пытаясь исторгнуть из себя некое существо. Вместо часов, как это обычно бывает, головка ребенка показалась у неё между ног через несколько минут. Пока Эстес смотрел, он понял, что причиной столь быстрых родов было то, что ребенок активно участвовал в собственном рождении.

Бешено извиваясь, его голова и плечи внезапным рывком освободились из родовых путей, крошечные, как у хорька, коготки заскребли по полу. Тощее создание, появившееся из утробы леди Мадонны, красное и скользкое, скорее напоминало ободранную кошку, чем человеческого ребенка. Несколько мгновений оно лежало неподвижно, затем подняло свою слишком большую голову и, открыв рот, издало странный, высокий крик, словно котенок, обнажив пару маленьких клыков посреди голых десен.

Это был не совсем ребенок, скорее, эмбрион: не сформированный, с губчатой розоватой тканью вместо кожи и приспособленными для тьмы глазами. Несколько мгновений он плюхался и извивался на спине, как рыба, выброшенная на берег; гранатового цвета глаза открывались и закрывались, как у совенка, не привыкшего к свету. Через несколько секунд он сориентировался и перевернулся на живот, поднял от земли верхнюю часть туловища на удивление хорошо развитыми предплечьями, как игуана, загорающая на солнышке. Голова эмбриона была неестественно большой по сравнению с его ногами-тростинками и грудной клеткой, как у голодной собаки, из-за чего раскачивалась и дергалась, словно воздушный шарик на палочке. Он понюхал воздух маленьким вздернутым носом, шипя, словно корзина со змеями.

– Господь всемогущий, – в ужасе прошептал Эстес.

Голова эмбриона дернулась на голос, он издал нетерпеливый булькающий звук, как ребенок, заметивший любимую игрушку. Подтягиваясь на когтистых ручках, он пополз вперед, словно мерзкая заводная кукла; пуповина тащилась за ним кишкой.

– В чем дело, Джек? – со смехом спросила леди Мадонна. – Ты не любишь детей?

Глава 14

К тому времени, как я добираюсь до «Ножика Долли», солнце уже висит на горизонте. Через несколько минут оно скроется совсем. Проклинаю себя за глупость – я не должна была пить кровь водителя.

Несмотря на то, что удовольствие от осушения живых жертв приходило сразу же, воздействие каких-либо примесей, содержавшихся в их организмах, задерживалось пищеварением, но даже тогда наркотики часто не влияли на меня так же, как на первоначального потребителя. Для меня и Эстеса уже поздно, но для клиентов клуба все же рано, и мой взятый напрокат автомобиль – единственный на стоянке.

Я знаю, какую игру ведет Нуар. Эти чертовы Нобли всегда всё делают гораздо сложнее и драматичнее, чем надо. Если бы он хотел моей смерти, его слуги могли бы просто убить меня в отеле. Нет, он хочет завербовать меня, поэтому заманивает на свою территорию, предполагая, что Эстес – мой ренфилд, и я за ним приду. Что ж, он наполовину прав.

Парадная дверь клуба закрыта и заперта изнутри на засов. Я открываю её с ноги. К черту маскировку! Они знают, что я иду – и я знаю, что они знают, что я иду. Огни вдоль подиума выключены, а стулья подняты на столы ножками вверх. Мои шаги отдаются глухим эхом, когда я иду через зал. Я знаю, что они здесь. Я чувствую на себе их взгляды.

Под застарелым запахом сигаретного дыма и мощным ароматом моющих средств для пола я чувствую ещё одну вонь, словно забытые сады оставили гнить в их собственном изобилии. Запах женских особей. Тишину нарушает пронзительное хихиканье, словно какая-то школьница смеется над пошлой шуткой. Я поворачиваюсь лицом к подиуму. Их четверо: первая – высокая, хорошо сложенная афроамериканка с искусно заплетенными косичками корнроуз^[59]; вторая – стройная корейская девушка; третья – рыжая спортсменка с силиконовой грудью шестого размера; в четвертой танцовщице я узнаю Глорию Эстес. Все четверо одеты в топы на бретельках, шорты и белые виниловые сапоги гоу-гоу. Они стоят полукругом и смотрят на меня глазами, по-кошачьи светящимися в темноте. Там, где незнающие клиенты «Ножика Долли» увидели бы четырех сексуальных женщин, я вижу квартет гарпий – их человеческие черты лица искажают скрытая ненависть, жадность и отчаяние.

– Она та, кого он хочет, Фокси, – сказала Глория, указывая ярко-красным ногтем в мою сторону, и её голос сочится завистью.

Мертвая афроамериканка кивает головой, отчего керамические шарики в её косичках гремят, как град по железной крыше.

– Лорд Нуар жаждет, чтобы ты присоединилась к нему, – говорит она. – Но мы – нет.

– У него и так слишком много невест! – раздраженно вторит мертвая кореянка.

– Ким права, – соглашается Фокси. – Разве не так, Джинджер?

– Ему недостаточно пользоваться нами по кругу, – по-простецки растягивая слова, отвечает рыжеволосая со страшной грудью. – Достаточно того, что мы должны делить его с той Мерзостью, а теперь он хочет взять и тебя.

– Убирайся, уродка! – рычит Ким, показывая клыки. – Ты здесь не нужна!

– Вам, леди, не о чем беспокоиться, – отвечаю я. – Мне неинтересно пополнять конюшню вашего хозяина. Я просто хочу его убить, вот и всё.

Четверка прыгает на меня со сцены с воплями негодования, с удлинившимися клыками и скрюченными, как клешни, пальцами. Я бросаю серебряный охотничий нож Эстеса, посылая его сквозь ребра кореянки прямо в сердце. Она падает на землю, а её конечности сжимаются, словно лапки умирающего паука. Остальные мертвые девушки замирают, уставившись на свою подругу-невесту в немом изумлении. Они одновременно поднимают головы и пристально смотрят на меня с недоумением в нечеловеческих глазах.

– Серебро, – в благоговейном страхе шепчет Фокси. – Она может касаться серебра.

– Вашу мать, и что? – рычит Джинджер. – Я все ещё собираюсь вырвать её сердце и съесть его тёпленьким!

Мертвая девушка бросается на меня, выпустив когти и визжа, как ленточная пила по металлу. Я отступаю в сторону, словно матадор, пропускающий быка, и открытым лезвием своего пружинного ножа достаю её сзади, рассекая спину. Непомерная тяжесть имплантатов становится причиной того, что верхняя часть туловища Джинджер свешивается с её нижней половины, как калитка на лопнувшей петле.

Фокси и Глория переглядываются, начинают обходить меня по кругу, расчётливо сузив глаза. Они шипят и плюются, как рассерженные пантеры, время от времени делая ложные выпады, но остерегаясь попасть в зону моей досягаемости.

Внезапно Глория прыгает мне на спину, обвивает свои ноги танцовщицы вокруг моей талии, дерёт лицо и голову острыми, как бритва, когтями. Фокси набрасывается спереди, обнажая клыки. Я поворачиваюсь в последний момент, позволяя вампирше напороться на мой нож. Мой кулак безжалостно поднимается, и я вытаскиваю лезвие из её вываливающихся внутренностей.

Глория соскакивает с моей спины и отпрыгивает обратно к границе подиума, пока её сестра-невеста падает на пол. Из многочисленных порезов и царапин на голове и плечах у меня по спине стекает кровь. Глория сгибается в искусственном свете, злобно глядя на меня сверху, как загнанная на дерево пантера.

– Это несправедливо, – рычит она. – Он был готов пожертвовать мной, чтобы сделать тебя своей, а ты его даже не хочешь!

– Разве это не типично мужской поступок? Итак, где Джек?

Глория склоняет голову набок:

– Кто?

– Твой сын. Где он?

– Он у Мерзости, – она прокусывает нижнюю губу в подчёркнутом недовольстве. – Я хотела сама его обратить, но лорд Нуар сказал «нет». Он сказал, что не имеет значения, кто это сделает, если результат окажется тот же. Это точно. Теперь мой сладкий мальчик и я снова будем вместе, и ничто не сможет разлучить нас!

– Да ну?

Я сдвигаю куртку назад, доставая из-за пояса джинсов пистолет Эстеса. Глория шипит, как испуганная кошка, и бросается бежать. Я стреляю один раз, и она падает с подиума, как разрезанный мешок с песком – серебряная пуля попадает ей в плечо.

Я запрыгиваю на подиум и останавливаюсь над существом, бывшим когда-то матерью Эстеса. Я смотрю, как она корчится и воет от боли, из её глаз выступают и стекают по накрашенным щекам кровавые слёзы.

Глория дерет правой рукой левую, неспособная остановить разложение, распространяющееся по её организму и превращающее её конечности в массу гниющих тканей. Серебро, отравившее её кровь, за считанные минуты достигнет сердца и мозга, превращая их в пузырящуюся грязь. Я поднимаю пистолет ещё раз, целясь в упор в голову покойницы. Она поворачивает ко мне лицо и обнажает клыки в бессильной ярости. Кровь и мозговая жидкость уже сочатся из её ноздрей.

– Мой хозяин убьёт тебя за это, уродка!

– Пусть попробует, – отвечаю я и спускаю курок. – Они всегда пробуют.

Ошмётки головы Глории Эстес забрызгивают мой ботинок. Я кривлюсь от отвращения и обтираю его о голень другой ноги.

– Я в тебе не ошибся. Ты хороша. Ты очень хороша.

Я смотрю в направлении голоса, но вижу лишь тьму, сгустившуюся в центре сцены.

– Покажись!

Сопровождаемая низким гортанным смехом густая тень скользит прочь, словно масло, являя высокого мужчину с лицом кофейного цвета. Безупречно скроенный английский костюм из шёлка, тяжёлые дреды, декоративная трость из цельного куска слоновой кости с округлым набалдашником, опоясанным проволокой и напоминающим цветом и формой бильярдный шар, его манера поведения – всё это часть его опасной и злой элегантности.

– Лорд Нуар.

– Это честь для меня, – говорит он с легким поклоном, приложив руку к сердцу. – И я надеюсь, что имею удовольствие говорить ни с кем иным, как с печально известной Синей Женщиной?

Я осторожно киваю, но ничего не говорю.

Нуар улыбается и опирается на трость, и на секунду я почти уверена, что он сейчас станцует чечётку.

– Наш общий друг, молодой мистер Эстес, рассказал о тебе немного, но о многом поведал его разум. Почти все его мысли о тебе, моя дорогая, и я могу понять почему. Ты действительно невероятна.

Нуар толкает останки Глории Эстес носком дорогого итальянского ботинка, и её тело разрушается внутрь себя со скоростью воздуха, выходящего из надувной игрушки.

– Какой фатальный стиль! Какое смертельное своеобразие! Ты превратила истребление своего вида в искусство!

– Она не была моего вида, – даже то, как я произношу эти слова, заставляет Нуара улыбаться, как будто он учуял запах крови в воде. Нехорошо показывать даже минутную слабость такому хищнику, как Нуар.

– Не пойми меня неправильно, я не люблю нежить! Эти глупые женщины, так умело уничтоженные, были прекрасным примером этой породы – их крошечные, узкие умы занимала лишь мелкая ревность. Их воля находилась под моим контролем, но IQ был настолько низким, что они попадали в неприятности каждый раз, лишь стоило мне отвернуться. Вот почему я позволил тебе убить этих глупых сучек. Их идиотизм привел их к неподчинению мне, а наказанием за такой проступок является окончательная смерть. Благодарю, что избавила меня от них.

– Я пришла сюда не для того, чтобы помогать тебе с твоими внутренними разборками. Где Эстес?

Нуар скривился, как будто откусил от кислой хурмы.

– Откровенно говоря, я не понимаю, почему тебя так интересует этот юный психопат. У тебя со мной больше общего, чем с этим грубияном, принимая во внимание, что мы отличаемся друг от друга так же, как каждый из нас отличается от обычных немертвых.

У меня большое пристрастие к таким видам, как ты. В былые времена аномалии были, как правило, результатом магии, но в настоящем в неестественный порядок вещей вмешивается наука. Не сомневаюсь, тебе сделали полное переливание крови после нападения?..

Нуар задал вопрос и приподнял бровь в ожидании того, что я заполню пробелы.

– Я умерла на операционном столе, но меня смогли реанимировать.

– Чудеса современной медицины! – ухмыльнулся Нуар. – И монстры – её порождение! Если бы не было вскрытий, мир заполнила бы нежить!

– Что с Эстесом? Он в порядке?

– С ним леди Мадонна.

– Это не ответ.

– Не бойся. Твой друг находится в очень… искусных руках. Но хватит об Эстесе. Я предпочёл бы обсудить, что объединяет нас с тобой. Как и ты, я не просил делать меня таким…

– Чушь собачья! – я едва удерживаюсь от плевка. – Всем известно, что стрега используют колдовство, чтобы превратиться в вампиров!

Нуар встряхнулся.

– Уверяю тебя, я не прикладывал руку к своему Обращению в те времена, когда Медея и Синяя Борода^[60] были правдой. Когда я лежал при смерти, моя мать напоила меня зельем, сваренным из сердца вампира, надеясь, что это спасет меня. Но вместо этого она меня прокляла.

И пусть я не просил о таком существовании, я извлек из него лучшее, хотя и избегал Правящего Класса энкиду, которые боятся меня, потому что я стрега и игнорирую Синод, потому что никогда не подвергался ритуалу Обращения, как другие стрега. Как и ты сама, я изгой, борющийся за свою индивидуальность.

– Я не такая, как ты! – насмешливо фыркаю я. – Ты охотишься на людей, чтобы кормить свой гарем.

– Да ладно! Я считаю, ты судишь меня слишком строго! Я не отправляю своих детей в ночь, чтобы выслеживать жертв. И я не заставляю людей приходить сюда или в любой другой из моих клубов под фальшивыми предлогами. Они слетаются в эти места сами, как мотыльки на пламя. Мне не нужно затуманивать их разум, чтобы одурачить. Это моя сущность – пользоваться слабостями других. Виноват ли я, делая то, что делаю? А как насчет тебя? Разве ты не охотишься на людей?

– Только тогда, когда это необходимо, и только на тех, кто этого заслуживает.

– Ты обманываешь себя, моя дорогая, если думаешь, что между нами есть разница. Мы оба служим судьями, присяжными и палачами для тех, кому не повезло попасть в наши руки. Мы отлично подходим для совместного бизнеса – я понял это сразу, как увидел тебя на плёнке видеонаблюдения. Минуло много времени с тех пор, как я смотрел на другое существо – человека или не человека – и ощущал трепет опасности. Когда я смотрю на тебя, то чувствую прилив страха, который приходит с осознанием того, что я нахожусь в присутствии кого-то, кто способен меня уничтожить. Прошли десятилетия с момента, когда меня касалась такая сила.

Я поднимаю руки, чтобы остановить поток его слов.

– Подожди, дай угадаю: ты хочешь, чтобы я присоединилась к тебе в качестве помощника, убивала конкурирующих вампиров и взамен оставила твою семью в покое?

Нуар смеется так сильно, что мне кажется, будто его дреды сейчас оторвутся.

– Мой милый Сатана, нет! Ты ничего не поняла! Мне неинтересно твое сотрудничество, моя дорогая. Я хочу, чтобы ты охотилась на меня!

– Ты хочешь, чтобы я – что?.. – вынуждена признать, что он поймал меня. Я честно не могу поверить в то, что слышу.

– Когда живешь так долго, как я, все становится скучным и предсказуемым. Мне не грозят опасности, я погружен в комфорт повседневности. Каждую ночь я борюсь с подкрадывающейся смертью под названием Ennui^[61]. Я никогда не думал, что буду тосковать по инквизиции, – говорит он со вздохом. С тех пор, как элиту искателей ведьм распустили, всё пошло под откос. Нет ничего, способного бросить мне вызов. Мне грозит стать старым и глупым, как музейные осколки Правящего Класса. Мне нужен кто-то, кто не дал бы мне расслабиться. И я решил что ты, моя милая, являешься тем самым вызовом, который мне так необходим.

– А что, если я откажусь на тебя работать?

Полуулыбка Нуара вводит меня в замешательство.

– Вот поэтому я предпринял меры, чтобы быть уверенным в том, что ты будешь более чем заинтересована гнать меня хоть до края земли.

У меня появилось холодное, тяжелое чувство в груди, как будто я только что проглотила кубик льда.

– Что ты сделал с Эстесом?..

– Как я уже сказал, он в компании леди Мадонны. Он в умелых руках – хотя, когда за дело берется леди Мадонна, от неё можно ждать чего угодно.

Я прыгаю на подиум с пружинным ножом в руке. Я хочу вырвать дреды этого ухмыляющегося ублюдка и сделать из них швабру.

– Если ты ранил его, да поможет мне…

Стрега поднимает левую руку и говорит что-то на непонятном языке, но мне не нравится, как это звучит. Затем появляется странное тянущее чувство в груди, как будто мое сердце – это воздушный шарик, и кто-то дергает его за ниточку. Ладони становятся влажными; я опускаю взгляд и вижу кровь, выступающую из пор на коже, как пот в летний день. Удивленно моргаю – мое зрение внезапно затуманивают алые, как кровь, слезы из уголков глаз. Уши тоже наполняются кровью, приглушая слух, как если бы я вдруг сунула голову в ведро с водой. Я открываю рот, испуская фонтан кровавой рвоты. Я истекаю кровью, как будто мгновенно была поражена вирусом Эбола. Слишком слабая, чтобы стоять, я падаю на колени, мои глаза закатываются.

Густой насыщенный запах огромной массы гниющих фруктов, и пустой воздух вокруг меня заполняется восковыми лицами, серыми, как обескровленное мясо, их остекленевшие глаза полны мольбы и надежды. Некоторые лица кажутся ликующими, другие болезненными, но все они мертвы. Это души тех, кому закрыт доступ в рай или ад, кто осужден скитаться по пути, что не ведёт ни к спасению, ни к проклятью, их вопли отчаяния никто не слышит, их страданий никто не видит – за исключением умирающих.

Я знаю, что если переживу атаку мага крови, мне придётся заглянуть внутрь и призвать создание, которого я боюсь больше всего на свете. Я должна освободить часть себя, над подчинением которой так усердно работала – живую тьму, которую я называю «Другая».

Я закрываю глаза, заставляя кровавые слезы течь по щекам, и сосредотачиваюсь на своей внутренней сути. Я проваливаюсь в дыру на задворках сознания, где она лежит, выжидая, как паук в центре паутины. В ослепительном сиянии не-света, в воющей тишине я слышу её дыхание и чувствую её зловонный выдох в мою душу. Удушающая, кислая вонь безумия говорит мне о том, что я больше не одна. Рядом – Другая.

Тебе нужна моя помощь. Снова, тягуче шепчет она.

– Да, – невозможно солгать существу передо мной, настолько я боюсь и ненавижу её. Другая знает меня гораздо лучше, чем мог узнать любой из моих возлюбленных.

Она поворачивается ко мне лицом, и её обнаженное тело пышет неподдельной ненавистью.

Что я с этого получу?

– Ты продолжишь существовать.

Этого мало.

Как подсказывал опыт, лучше поторговаться с этим существом, чем отвергать его. Игнорируя призывы Другой, я только вызываю её гнев, который толкает её на борьбу за контроль над нашим общим телом.

– Ты получишь убийство.

Этого тоже мало.

– Тогда два.

Договорились, говорит она, улыбаясь жуткой сообщнической улыбкой.

Я чувствую, как Другая выныривает из глубин, словно большая белая акула на плеск неосторожного пловца. И, да поможет мне Господь, мой страх тает, превращаясь в возбуждение.

Другая запрокидывает голову и смеется, празднуя свое освобождение, по-собачьи встряхивается, разбрызгивая капельки крови в разные стороны. Нуар хмурится и делает шаг назад, почувствовав произошедшие изменения. Другая раскрывает объятия, словно приветствуя давно потерянного друга, и улыбается сквозь засохшую кровь, покрывающую её лицо.

– Так ты хочешь поиграть жёстко, да?

Другая дотягивается до своего глубокого чёрного источника силы и ревёт, как целый прайд львов, сотрясая фундамент «Ножика Долли» в неистовом экстазе. Нуар, шатаясь, отходит, зажимая ладонями уши.

Другая продолжает набирать силу – пурпурно-чёрная энергия трещит вокруг её головы мерзким нимбом. Её улыбка делается все шире, пока не открывает весь её оскал. Она хватает разум Нуара, глубоко погружая невидимые когти в сознание стреги.

Нуар воет, как раненное животное, роняя трость, когда падает на колени, из его ноздрей сочится кровь. Даже сейчас, когда он корчится от боли, его лицо озаряет восторженный взгляд.

– Ты подходишь даже больше, чем я осмеливался мечтать! – задыхается он, вытирая кровь с верхней губы. – Это будет очень весело!

Маг крови взмахивает правой рукой, и между Другой и её добычей падает теневой занавес. Поток тьмы хлещет через комнату, оставляя после себя лишь опустевшую сцену. Другая рычит в бессильной ярости и хватает убегающую тень, но её когти пронзают лишь воздух. Смех Нуара звучит нигде и везде одновременно, вызывающим эхом рассыпаясь в пустом клубе.

– Поймай меня, если смо-о-ожешь! Да, кстати, я кое-что оставил для тебя в подвале!

Глава 15

Дверь, ведущая в подвал, находилась за барной стойкой. Стоя на пороге и всматриваясь в сумрак у подножия лестницы, она заметила торчащие из-за штабеля картонных коробок ноги в ботинках, туго связанные бельевой верёвкой. Этого зрелища было достаточно для того, чтобы заставить Соню снова взять управление на себя.

– Джек! – закричала она, стараясь сдержать панические нотки в голосе.

Раздался низкий, гортанный стон, сопровождаемый характерным звуком, как будто младенец жадно сосет пустышку. Связанные ноги дёргались и тряслись, как копыта телёнка на скотобойне. Соня перепрыгнула через лестничные перила, с одного удара ноги заставив разлететься временную ширму из коробок.

Эстес лежал на спине с закатившимися глазами, неспособный защититься от отвратительной насмешки, кормившейся на его обнажённом горле. Верёвка пуповины тянулась как моток слизистой пряжи от свекольно-розового тельца ребёнка-вампира, соединяя его с распростёртым телом леди Мадонны, которая лежала с широко раздвинутыми ногами и стонала в грязной пародии на оргазм.

Застыв от ужаса, Соня наблюдала, как сгусток украденной крови, пульсируя, медленно прокладывает свой путь по трубке пуповины и исчезает между бёдер леди Мадонны.

Потревоженный внезапным вторжением, зародыш поднял большую голову и зашипел на Соню, как дикий котёнок, защищающий блюдце с молоком. Его личико было полупрозрачным и розовым, словно маска из свиных кишок, налитых кровью. К Сониному горлу весенним паводком подступила тошнота.

Какая мерзость! Визгливый голос Другой взорвался внутри Сониной головы гораздо большим отвращением и ужасом, чем её собственные. Немедленно дай мне уничтожить это!

Гнев Другой разгорался внутри Сони как лихорадка, вылизывая внутренность черепа своими огненными языками. Ненависть, всколыхнувшаяся в Другой при приближении ребёнка, была основополагающей и инстинктивной для энкиду, как страх людей перед змеями. Она не смогла бы подавить свою смертоносную ярость, даже если бы захотела – а сражаться с Другой, когда это существо чувствовало угрозу, было столь же бесполезно, сколь и рискованно.

Леди Мадонна попыталась принять сидячее положение, шатаясь, как наркоманка.

– Что… что ты собираешься делать? – невнятно прохрипела она.

Другая поставила ботинок на узкий шнур плоти, соединяющий леди Мадонну с её ребёнком-паразитом. Зародыш сердито заверещал и зашлёпал, как пойманная на острогу лягушка, беспомощно царапая воздух, когда нападавшая перерезала эту линию жизни своим пружинным ножом. Свежая кровь – украденная жизненная энергия Эстеса – потоком хлынула из обрезанной пуповины.

Крики зародыша стали оглушительными, когда его кожа превратилась в красное желе, а глаза выскочили из глазниц мягкими тёплыми шариками. Ослеплённый, истекающий тающей плотью, как свеча – воском, он пополз обратно к своей хозяйке-матери, мяукая, словно потерявшийся котёнок.

Леди Мадонна, однако, была не в состоянии защитить даже себя, не говоря уже о своём кошмарном дитя. Она извивалась на земле, как раненная змея, будучи так долго загнана в угол симбиозом со своим немёртвым потомством, которое опустошало её тело, словно стая голодных пираний. Её груди, раздутые от огромного количества молока, превратились в два пустых бурдюка, тогда как живот сжался, как воздушный шарик, из которого выпустили весь воздух.

– Мой малыш! – завопила леди Мадонна, и из её состарившихся дёсен выпало несколько зубов. – Ты убила моего малыша!

Она рванулась к Другой, и её артритные, покрытые пигментными пятнами руки скрючились в попытке схватить. Ошеломлённая Другая с презрением отшвырнула от себя старую каргу.

– Это никогда не было ребёнком. Это было мерзостью.

– Он единственное, что у меня было! Взгляни теперь на меня! – она вцепилась в прядь спутанных седых волос, сильно сморщенная пустая кожа свисала с её плеч свободными лоскутами. – Ты всё разрушила – ты, проклятая дефективная сука!

– Нет ничего печальнее, чем осиротевший ренфилд, – поцокала языком Другая. – Тебе лучше присоединиться к своему хозяину.

Положив одну руку на плечо леди Мадонны, будто в попытке утешить, Другая вонзила лезвие ножа в её иссохшую грудь. Леди Мадонна вцепилась в кулак Другой, пытаясь отодрать её пальцы от рукояти ножа. Другая рванула лезвие, и леди Мадонна завалилась назад, бесхребетной массой рухнув на пол.

– Это твоё второе убийство, – хрипло прошептала Соня, потребовав обратно контроль над их общим телом. – Теперь уходи.

Ты прекрасно понимаешь, как впрочем и я, что я не могу уйти навсегда. Я лишь могу вернуться туда, откуда пришла, возразила Другая, злобно усмехаясь. И у меня нет никаких сомнений, что ты призовёшь меня снова. Я нужна тебе, сестрёнка. Ты нуждаешься во мне больше, чем когда-либо будешь нуждаться в ком-то ещё. Закончив на этом, Другая завернулась в свою злобу, словно летучая мышь – в крылья, и упала в дыру, которая находилась где-то в задней части мозга Сони.

Облегчение, которое испытала Соня с уходом Другой, было недолгим. Она опустилась на колени рядом с Эстесом. До сих пор она не позволяла себе хорошо рассмотреть его, и теперь ей не понравилось то, что она увидела. Цвет его лица не предвещал ничего хорошего, и он был слишком тихий, пока она снимала верёвки с его рук и ног. Когда Соня надавила пальцами на синяк, окружавший точечные колотые ранки на его шее, из них выделилась полупрозрачная желтоватая жидкость, напоминающая яд змеи.

Она взяла его руку в свои, но та была вялой, как пустая перчатка. Как если бы он схлопнулся внутрь себя, словно соломенное пугало, выброшенное под дождь. Его уже побледневшая кожа стала полупрозрачной, словно опал, делая похожими на клубки змей венки на его лице и руках. Тяжёлый, холодный ком свернулся в её желудке, как будто она проглотила свинцовый груз.

– Джек! Очнись!

После долгой паузы его веки дрогнули и приподнялись, открывая сверкающие, словно призрачные озёра глаза.

– Соня… – произнёс он еле слышно и отстранённо, словно был под действием морфия. Он был невероятно слаб, как если бы его разобрали на части, а потом худо-бедно собрали снова. – Оно… оно было таким маленьким… Оно кормилось… часами…

Сонины лёгкие были переполнены ужасом, густым и холодным, как слякоть, но она заставила себя улыбнуться.

– Мне жаль, что ушло так много времени, чтобы добраться до тебя. Теперь ты в безопасности. Я убила это.

– Моя мать?..

– Я позаботилась о ней.

– Благодарю… тебя, – его глаза беспокойно метались, как обезьянки, запертые в клетке. – Нуар? Он?..

– Он мёртв, – поспешно ответила она.

Эстес хмуро посмотрел на неё, как судья на подозрительного свидетеля. Чувство стыда сдавило Соне горло так сильно, что она отвернулась.

– Ты… лжёшь.

Она кивнула, не в силах выдержать его взгляд.

– Он использовал свою магию, чтобы сбежать. Забрал с собой своего чёртового огра. Ёбанный кровавый колдун.

– Это не… твоя вина… – проскрежетал он своим ломким, как крыло бабочки, голосом. – Я единственный… кто виноват…

– Сраная чушь, Джек.

– Я подвёл… своего отца… и себя… Соня… пожалуйста… Я хочу попросить тебя… сделать… одну вещь…

Соня видела, что его время на исходе и не хотела здесь оставаться.

– Нет. Это не должно произойти сейчас, Джек.

– Ты… снова… лжёшь мне… Я чувствую… как меня покидает жизнь… для меня всё кончено…

– С тобой всё будет в порядке.

– Нет… нет, не будет… Ты знаешь, что делать… Не дай мне… стать одним из них…

Соня заглянула в его глаза и почувствовала присутствие смерти, невидимой, но реальной, как кислород в воздухе между ними.

– Мне кажется, я люблю тебя, Джек, – слова вырвались с удивительной лёгкостью.

Скривившиеся губы Эстеса напоминали скорее гримасу, чем улыбку.

– Думаю… я тоже тебя люблю…

Он прерывисто вздохнул, словно на его грудь свалился огромный камень, его спина выгнулась, как лук Одиссея. Он вяло царапал своё горло, выпучив глаза из орбит. Всё закончилось так же быстро, как началось, и он упал в её объятия, безжизненный, как сброшенный костюм. Его голова склонилась набок, когда искра жизни в глазах постепенно угасла, напомнив картинку в старом телевизоре.

Соня нежно укачивала труп Эстеса, перебирая волосы на мертвенно-бледном лбу. Быть нежной с мёртвыми было намного проще, чем с живыми – это так несправедливо. Она прижимала его к себе, пока последнее тепло не покинуло его тело, оставив холодным, как глина, в её объятиях. Она не хотела делать то, что, как она знала, должно быть сделано, но у неё не нашлось ни одного возражения. Она обещала ему, что он не воскреснет, как один из немёртвых, истреблению которых он посвятил свою жизнь. Это будет, в значительной степени, непростая задача.

Она уложила его тело на полу так, что он вытянулся в полный рост, сложила руки на груди и приставила лезвие своего пружинного ножа к его горлу. Потом покачала головой и убрала лезвие обратно в узорчатую рукоятку. Лучше, если она использует для этой цели что-то более подходящее.

Когда она потянулась к внутреннему карману своей кожаной куртки, чтобы вытащить охотничий нож Эстеса, её пальцы коснулись холодного стекла. Она вытащила заговорённый флакон и вгляделась в светлые блики, танцующие в самом сердце его синевы. Возможно – только возможно – это был ещё не конец.

Часть III

Это было давным-давно.

Как мог я тебя потерять,

Если любил тебя?

-Давным-давно-

Джордж Харрисон

Глава 16

ВиВи сидела на крыльце парадного входа в кресле-качалке, держа на коленях корзину с шитьём, и спокойно штопала носки Левона. По её мнению, то, что человек мёртв, не значило, что он должен ходить в дырявых носках. Она прервалась, чтобы дать глазам отдохнуть от работы, и оглядела тенистый балдахин из дубов, растущих на подъездной аллее Моджо-Хауса.

По парадному газону размером с небольшой луг неуклюже передвигался с газонокосилкой Левон, равнодушный к рассвету, залившему небосклон. Несмотря на то, что утренний воздух был насыщен запахом свежескошенной травы, ВиВи чувствовала беду, навеянную ветром с реки. А по её опыту, речные ветры редко ошибались.

Знамение подтвердилось, когда на подъездной дороге внезапно показалась незнакомая машина, взметнув следом за собой облако белой пыли. ВиВи отложила корзину и встала. Левон бросил газонокосилку и кинулся к дому с удивительной скоростью, учитывая его состояние. Через некоторое время машина затормозила на развороте, и ВиВи узнала водителя.

– Соня! – воскликнула жрица вуду, поспешно сходя с крыльца. – Какого дьявола ты здесь делаешь?

Истребительница вампиров вылезла из-за руля автомобиля. Под открытым солнцем она выглядела бледной и уязвимой, как личинка.

– Это срочно, ВиВи, – сказала она, морщась под режущим её глаза солнцем.

Молодая женщина нахмурилась, заглянув в салон машины.

– А где же милый мистер Эстес, который был с тобой?

– Он до сих пор со мной, – ответила Соня, распахивая багажник. Джек Эстес лежал, свернувшись калачиком в багажном отсеке прокатного авто, словно в пасти дружелюбного зверя, он был завёрнут в импровизированный саван из бархатного занавеса и обложен двенадцатью пятифунтовыми мешками с дробленым льдом.

ВиВи коснулась рукой холодной брови Эстеса и резко отстранилась, встряхнув головой.

– Моё сердце скорбит о тебе, – печально произнесла она. – Но зачем ты привезла его ко мне, женщина?

– Потому что ты единственная, кто может спасти его.

– Спасти его? Он мертвее обгоревшей спички!

– Ненадолго, – мрачно ответила Соня, поворачивая голову мертвеца так, чтобы были видны следы укусов на горле.

– Да защитят нас лоа, – прошептала ВиВи, перекрестившись. – Он заражён, подруга – ты что, сошла с ума?

– Может быть. А может быть, и нет. Но я уверена, что ты единственная, кто в силах помочь мне. Кстати, не могли бы мы продолжить разговор внутри? От солнечного света у меня убийственная мигрень, да и Эстеса нужно хранить где-то, где он не испортится.

ВиВи понимающе кивнула.

– Я велю Левону отнести его в подвал. Уверена, он не будет возражать против компании.

Зомби наклонился к багажнику, на мгновение завис над ним, изучая Эстеса непроницаемыми серовато-белыми глазами, потом взвалил труп на плечи, как пожарный.

Пять минут спустя ВиВи сидела за своим кухонным столом, медленно помешивая ложечкой кофе с цикорием, и слушала рассказ своей гостьи. Сейчас, избавившись от действия солнечных лучей, Соня выглядела не такой осунувшейся и заметно оживилась.

– Выслушай меня до конца, ВиВи. Я знаю, то, что я собираюсь сказать, прозвучит безумно, но уверена, это может сработать. Эстес умер от укуса вампира двенадцать часов назад – плюс-минус час. Что даёт мне около шестидесяти часов, чтобы избавиться от вампирской заразы прежде, чем он воскреснет. Стоит ему пробудиться одним из немёртвых – и он будет потерян навсегда.

– Если по существу… Ты хочешь изгнать из него вампира? Но каким образом это его спасёт? Он всё равно будет мёртв.

– Также, как Левон.

Глаза ВиВи расширились от ужаса.

– Милосердный дух, женщина! Ты хочешь, чтобы я вернула его из мёртвых? Это действует только для тех, кто при жизни никогда не был наказан за свои преступления! Левон был насильником и убийцей, который охотился на детей. То, что ты предлагаешь – наказание для самых худших твоих врагов – не для любимых людей!

– Но Левон стал таким только потому, что у него нет души.

– Всё верно, – откликнулась ВиВи, задумчиво кивнув. – Не то чтобы она у него была при жизни, откровенно говоря.

– Но что если ты вернёшь жизнь в мёртвое тело – и под рукой есть душа, чтобы заполнить его?

ВиВи нахмурилась. Она прекрасно поняла, что задумала её подруга, но не была уверена в том, что согласна с ней.

– Я не уверена на сто процентов, но предположу, что такое существо должно быть живым, однако лишённым физических или духовных воспоминаний о том, кем он когда-то был – в отличие от тех, кто перерождается в телах младенцев.

– Это то, что я надеялась от тебя услышать, – сказала Соня, улыбнувшись с облегчением.

– Но ты забыла об одной вещи, милая. У меня нет запасной души под рукой.

– Всё в порядке, – возразила Соня, потянувшись к карману жакета. – Я позаботилась об этом. – Она поставила между ними синюю бутылочку. – Откуда ты знала, что Джадд был в коллекции Мальфеиса?

ВиВи опустила голову так, чтобы её глаза оказались на уровне столешницы, и вгляделась в светящееся содержимое.

– Я надеялась, что ты предпочтёшь решить проблему на свой лад и заставишь Мальфеиса откашляться.

– Мне пришлось побороться с ним, и он капитулировал более или менее достойно. Ближайшие год-два я буду нежеланным гостем в «Монастыре», но рано или поздно он остынет. У демонов есть одно хорошее качество: они очень практичны, когда дело касается бизнеса. Я слишком выгодный для него клиент, чтобы предать меня анафеме навсегда, – она устало покачала головой, горько улыбнувшись. – Я винила себя в том, что случилось с Джаддом много лет назад. Не столько за его убийство, о котором я до сих пор не сожалею… но за вред, который я причинила его душе. Когда я виделась с ним в последний раз, лишь взглянув в его глаза, поняла, что она угасла. В том, что Другая развратила его, превратив в очередного ренфилда, я винила только себя. Я не знала, что он заключил сделку с Мальфеисом. Он проклял себя ради меня, а я, будучи в неведении, убила его. Я в долгу перед Джаддом и должна исправить свою ошибку. Итак, что ты об этом думаешь? Ты сможешь с этим справиться?

– Почему бы и нет. В том случае, если мы сможем найти способ избавить хозяина-носителя от энкиду, пока последний не завладел им. Плюс, проблема разложения. Если процесс зашёл слишком далеко, то он будет не в лучшем состоянии, чем Левон, – ВиВи встала из-за стола, нахмурив брови, словно физик, разгадывающий загадку квантовой механики. – Мне нужно посмотреть, что говорится об экзорцизме вампиров в дедушкиных книгах.

Соня последовала за ВиВи в кабинет Возлюбленного Папы, который располагался на первом этаже дома. Комната была маленькая, и книжные шкафы от пола до потолка вдоль стен в стиле адвокатской конторы делали её даже уютнее. Рождённый в бедности и безграмотности на Карибах Возлюбленный Папа тяжело трудился, чтобы получить образование и попасть в Америку. В первую очередь он выучился читать и писать на английском, потом поступил в школу для изучения французского, немецкого, греческого языков и латыни. За многие годы он собрал внушительную коллекцию редких и необычных книг по оккультизму. Сцепив руки за спиной, Соня изучала выставленные корешки томов. Несомненно, дамское общество Паркового квартала^[62], о чьих газонах когда-то заботился Возлюбленный Папа, были бы шокированы, если бы узнали, что кривоногий карлик в потрёпанной соломенной шляпе и помятом пикапе владеет такими изданиями, как Aegrisomnia^[63], «Книга Абсента» Лежандра^[64], «Серые незнакомцы» фон Валькенберга и Иль Госпел делла Карпа, которые были освещёны еретическим Братством Святого Диониса в Средние Века, и возможно, даже ужаснулись, узнав, что он мог их прочитать в оригинале.

ВиВи запустила руку в карман передника и выудила большое металлическое кольцо, ощетинившееся ключами. Она отперла один из застеклённых книжных шкафов и вытащила несколько огромных, переплетённых в кожу томов.

– Это займёт некоторое время, – предупредила она, перетащив книги на старый письменный стол. – Я не так сильна в мёртвых языках, как Возлюбленный Папа, поэтому вынуждена полагаться на эти заметки. Почему бы тебе пока не отдохнуть? – Она кивнула на старый кожаный диван, стоявший у единственной не занятой книжными шкафами стены. – В любом случае, у меня не будет ответа до наступления сумерек.

Соня кивнула и устало растянулась на диване. Через мгновение она закрыла глаза, её кровяное давление упало, как камень, брошенный в колодец, а тело обмякло. Когда она вновь подняла веки, то обнаружила прыгающие по стенам тени и комнату, освещённую мерцающим светом керосиновой лампы. ВиВи по-прежнему сидела за письменным столом, склонившись над книгами своего деда, как студентка-зубрила в середине семестра.

– Что ты выяснила? – зевнув, спросила Соня, продолжив разговор на том месте, на котором он прервался ранее.

ВиВи обернулась к своей гостье, массируя переносицу большим и указательным пальцами.

– У меня есть хорошая новость и плохая. С которой начать?

– Какова хорошая новость?

– Я нашла множество способов изгнания вампира.

– А плохая?

– Большинство текстов предполагает, что хозяин энкиду мёртв и таковым и останется. Все экзорцистские ритуалы вызывают либо полное, либо частичное разрушение тела хозяина, начиная от традиционной кремации и обезглавливания до нашпиговки тела морской солью и вбивания гвоздей в макушку черепа. Однако есть способ изгнания вампира, который не требует уничтожения тела хозяина, но он настолько своеобразный, что я не рассматриваю его как вероятный…

– И это?..

– Изгнание должен провести серафим. Согласно Евангелию от Козла, они имеют способность прогонять высших и низших демонов, включая энкиду. И всё было бы просто великолепно, если бы мы знали, где найти серафима, а затем – как привлечь к нам его внимание после того, как найдём.

– Возможно, это не такая уж безумная затея, как ты считаешь. У меня есть замечательная мысль, где достать одного.

ВиВи посмотрела на Соню так, словно у последней выросла вторая голова.

– Детка, ты серьёзно?

– Я серьёзна, как раковая опухоль.

Я спешу через Французский квартал, решительная, как Орфей. Я не позволяю себе отвлекаться на шумных туристов, сжимающих харрикейновские бокалы^[65] и пасущихся на узких улочках. Я также игнорирую различных многочисленных демонов, варгров и им подобных, снующих среди гуляк. У меня нет времени на такие мелочи. Я в поиске одного – и только одного – вида Притворщиков этим вечером.

Я стою и вглядываюсь в участок пустого тротуара, где в последний раз видела серафима Фидо. Я борюсь с паникой, нарастающей горькой волной в районе живота. Однако если не удастся найти Фидо, то в окрестностях должны быть и другие серафимы. Они постоянно стягиваются к горячим точкам наподобие Нового Орлеана, где собираются демоны и прочие опасные виды Притворщиков.

Я откидываю назад голову и открываю двери восприятия, позволяя влиться тысяче голосов, похожих на перебивающие друг друга радиосигналы. Я просеиваю их в своей голове, как старатель-золотодобытчик, в поисках определённого образа мыслей. Один за другим я отфильтровываю их, пока не остаётся только гудящий напев, напоминающий хор буддийских монахов на молитве. Это зов серафима.

Я пересекаю Джексон-сквер^[66] и Декатур-стрит, скольжу между столиками Кафе Дю Монд под открытым небом, где запахи кофе, выпечки и сахарной пудры густо наполняют вечерний воздух. Уличный лицедей, одетый, как средневековый шут, жонглирует горящими дубинками возле подхода к земляной плотине, которая отгораживает Французский квартал от реки Миссисипи. Проводящие свой медовый месяц молодожёны, влюблённые подростки и грустные алкаши бродят по Променаду Муна^[67] над плотиной, потерянные в своих замкнутых мирках и не замечающие моего присутствия. Я торопливо иду через Вулденберг-парк с его старательно оберегаемыми магнолиями и индийской сиренью^[68] по направлению к Аквариуму Американских континентов. Я миную отель «Спаниш Плаза» в конце Канал-стрит, где неизменно стоят на якоре несколько ослепительных плавучих казино, даже не потрудившись бросить взгляд на их сверкающие фасады. Я нахожу серафима под Большим Нью-Орлеанским Мостом вдали от огней и суеты туристического района, окружённого грудой старых покрышек, битого стекла и мусора, выброшенного из автомобилей, проносящихся на огромной скорости по мосту. Шум транспорта над головой, такой же постоянный, как и река, шлёпающая по кускам бетона, наваленным вдоль берега наподобие волнореза.

Серафим сидит на корточках, неподвижный, словно кипарис, коленями к крошечному костерку, одетый в засаленную парусиновую куртку и грязные штаны, подвязанные длинной бечёвкой. Его волосы растрёпаны и спутаны, как шерсть бизона, и полны веточек, остатков пищи и другого мусора, от него воняет мочой и немытым телом. Единственный намёк на то, что сидящее передо мной существо не то, кем кажется – это кожа, светящаяся в тусклом свете как гнилая древесина. Я осторожно продвигаюсь вперёд. Этот серафим мне незнаком, и я не знаю, как он отнесётся к моему появлению. Но я должна бороться, несмотря на свои тревоги. Другой не нравится, когда рядом находятся серафимы независимо от того, насколько жалкими они выглядят. Этот конкретный вид волнует Другую так же сильно, как и фричный ребёнок леди Мадонны, но кажется, в этот раз она больше настроена бежать, чем биться. Это всё, что я могу сделать, чтобы не развернуться на пятках и не припустить обратно в темноту. Я замираю, чтобы глубоко вдохнуть, и успокаиваю себя так сильно, как только могу. И решительно пресекаю попытки Другой разрушить это, как она раньше разрушила многое другое.

Как только я приближаюсь, пламя костра вздымается, словно кобра, готовая броситься. Не смотря на то, что моё приближение тихое, как тень, а серафим сидит ко мне спиной, он встаёт и поворачивается, чтобы посмотреть своими сверкающими, как бронзовые зеркала глазами прямо на меня. Обрамлённый мерцающим светом он кажется даже более внушительным, словно могучее некогда дерево, иссушенное болезнью.

– Я не хочу причинить тебе вреда, – говорю я, подняв руки ладонями вверх. И не замечаю в нём никаких признаков страха. В конце концов, разве я могу представлять какую-то угрозу для такого, как он? – Я пришла просить об одолжении…

Золотистое свечение в глазах отщепенца вспыхнуло и угасло – он потерял ко мне интерес. Серафимы печально известны тем, как тяжело привлечь их внимание при личной встрече. Их планы непостижимы даже для таких, как я, которой позволено мельком заглядывать в их тайны.

– Мне нужна твоя помощь…

Взгляд серафима возвращается к огню, и он поворачивается ко мне спиной. Паника понимается подобно крови в горле. Если я не заставлю его обратить на себя внимание, то я в заднице, Эстес в заднице, Джадд в заднице – короче, мы все окажемся в заднице.

Я подхожу ближе к серафиму, но он не оборачивается, чтобы посмотреть на меня и не выказывает ни малейшего признака, что замечает моё присутствие. Просто сидит перед разведённым из мусора костром, замкнувшись в себе, безмолвный, как сердце мертвеца.

Разговаривать с ним так же бесполезно, как резать воду мечом.

Я кладу руку на плечо серафима, и жар обжигает мои пальцы, поднимаясь по предплечью, словно под его кожей бушует невидимое пламя. И хотя ощущение такое, словно я прикоснулась к горячей плите, хватку я не ослабляю. Я тяну его за плечо, вновь поворачивая к себе лицом. Рука словно окунается в чан с кипящей водой. Серафим остаётся нем, как черепаха, уставившись расфокусированным взглядом в пространство.

– Посмотри на меня, чёрт тебя побери! – шиплю я сквозь зубы. Продолжаю трясти серафима в надежде получить какой-то отклик, но он остаётся бесстрастным, как стакан молока.

Жар, исходящий от существа, так силён, что я чувствую себя карамельной конфеткой, плавящейся на летнем тротуаре. Моя боль быстро уступает место злости. Я ощущаю, как гнев вскипает в моей голове, как жидкая нефть, прокладывающая свой путь на поверхность. Рождённый яростью демон вирусом распространяется во мне, вызывая голое, как кость, бешенство. Я чувствую себя так, словно стою на крошащемся выступе над обдуваемой ветрами пропастью. В любую секунду я потеряю контроль, и появится Другая. Но я знаю, что дай ей волю, Другая будет спасаться бегством так далеко и быстро, как только сможет, словно обезьяна, улепётывающая от объятий питона.

Я играю с взрывчаткой, но сейчас мне необходимо резко впасть в состояние аффекта. Мной завладевает тёмное чувство, поскольку я бы никогда не отважилась на подобное, будучи в своём уме – я толкаю серафима назад, прямо в костёр. Искры взлетают вверх подобно облаку горящих пчёл. Волосы и куртка серафима вспыхивают с сухим потрескиванием, но даже тогда он не открывает рта и не кричит. Он медленно восстанавливает равновесие, в то время как его кожа горит и пузырится, а куски плавящейся плоти стекают по его телу, как жир со свечи. Когда он поворачивается ко мне лицом, его голова раскалывается, словно панцирь цикады, освобождая искрящийся холодный свет, который горит как огонь в снежную бурю. Что-то подсказывает, что мне всё-таки удалось завладеть его вниманием.

Серафим раскрывает свою сущность – его человеческая маска разрушена. Хотя я испугана настолько, что мой желудок переполнен статическим электричеством, я не могу отвести глаз. Он немного выше обычного человека и внешне похож на гуманоида, но с прозрачной, как у медицинского анатомического макета кожей. Вместо костей, крови и внутренних органов под ней светящиеся артерии, сверкающие вены и органы, которые мерцают, как ослепительные драгоценные камни.

Больно смотреть на эту грозную красоту, даже со всей моей защитой. Кровавые слёзы скапливаются в уголках моих глаз, но я не могу отвести их, даже несмотря на крики ужаса Другой. Безумное желание сбежать от того, что стоит передо мной, олицетворяет не просто страх, а глубокий первобытный инстинкт, с которым рождаются все животные и даже монстры. Хотя он не поднимает на меня руку, часть меня определяет серафима как угрозу для моего существования – примерно как кугуар для антилопы. К счастью, серафим возвращается в смертный облик, гася агонию от своей красоты так же легко, как закрытое окно заслоняет солнечный свет. Он смотрит на меня через облик неряшливого бомжа своими сияющими как опалы глазами, которые чуть раньше горели огнём.

– Ты поможешь мне? – шепчу я ломким, как бумажный цветок голосом.

Словно в ответ, серафим переводит взгляд на опоры моста, протянувшиеся над нашими головами. Я следую за его взглядом и чувствую, как дыхание замерзает в моей груди.

На узких балках и бетонных опорах мостов-близнецов сидит около дюжины серафимов, напоминая стаю потрёпанных горгулий с пылающими в потёмках глазами.

Я должна была догадаться. Где находится один, там есть и другие. Или они заскочили на огонёк, получив повестку от своего собрата, когда на него напали? Откровенно говоря, я не знаю, способны ли они существовать индивидуально друг от друга. Может, они как пчёлы и осы являются частью общего сознания улья. Я прочищаю горло и развожу руки, чтобы показать, что не скрываю оружие. Серафимы изучают меня немигающими глазами, как парламент сов, собравшийся судить преступную мышь.

– Я стою перед вами безоружная. Я пришла просить о помощи, не нападать. Я лишь прошу, чтобы вы выслушали меня.

Серафимы сгруппировались наверху, перемигиваясь, только для того, чтобы показаться мне, образовав неровный полукруг со мной в центре. Этого почти достаточно для того, чтобы заставить меня бежать, поджав хвост, во имя всего, что я значу, сохранить те знания, которые я получила от одного из этих существ. От Фидо. Ну, или от того, кого я знаю, как Фидо. Серафим склоняет голову и касается грязным пальцем своего рта, потом показывает на меня.

Я хмурюсь и отрицательно качаю головой.

– Я буду говорить с тобой с помощью слов, а не разума, ибо боюсь впускать тебя в свою голову, мой старый друг. Я не претендую на то, чтобы понять, кем ты стал, но я знаю, что когда-то ты был таким же, как я – возможно, даже хуже. В своё время все вы были бандитами, убийцами, монстрами… энкиду. Вы кормились кровью невинных и пировали во тьме сердца рода человеческого. Я не знаю, почему вы здесь, на земле, или что планируете делать с людьми. Но я доподлинно знаю, что вы можете изгонять демонов, потому что сущность внутри меня боится одного вашего присутствия. Вот почему я искала вас. Есть человек по имени Джек Эстес… и его убил вампир, а через несколько часов он воскреснет как один из немёртвых. Я пообещала, что такого с ним не случится никогда.

Я получаю ментальный образ – короткий, но яркий – как лезвие резко отсекает голову Эстеса, посылая её в полёт. Я закрываю глаза и нахмуриваюсь, пытаясь прогнать от себя это видение.

– Нет! Я не хочу разрушать его тело! У меня есть средство, которое вернёт его к жизни, но сначала я должна избавиться от семени вампира.

Перед моим мысленным взором вспыхивает другой образ – опять Эстес, обнажённый и с пустыми глазами, сидит на корточках, перемазанный фекалиями и кровью, и жадно пережёвывает оторванную руку. Видение настолько отчётливое и детальное, что я чувствую вонь человеческих отходов, перемешанных с вывалившимися внутренностями. Это как если бы я заглянула в реальное будущее, вместо того чтобы увидеть одну из вероятностей того, что может произойти. Омерзительное видение сотрясает всю меня, но я не позволяю этому поколебать свою решимость.

– Я знаю, к чему может привести воскрешение трупа. Это не то, что я предлагаю сделать. У меня есть душа, которая ожидает обретения тела. Вы сами знаете, о чём я говорю. Вы помогли мне забрать её.

Собравшиеся серафимы, все как один, поворачивают свои головы к Фидо – он кивает – потом вновь устремляют немигающие взгляды на меня. Они просто смотрят на меня, бесстрастные, как камни. Их невыразительные лица вызывают досаду.

– Вы думаете, что вы такие возвышенные и могучие? Гораздо более развитые по сравнению со мной? Вы не изменились с тех пор, как были энкиду! – рычу я, разочаровано сплёвывая на землю.

Словно в ответ на моё требование, собравшиеся серафимы всколыхнулись, как дёргающиеся кадры на гаснущем экране телевизора, один за другим возвращаясь туда, откуда прибыли. Моё горло сдавливает поражение – горькое, как желчь, и густое, как кровь.

– Проклятье, вы, бляди, должны мне! – кричу я, хватая куски бетона, разбросанные у моих ног, и швыряя их в исчезающих серафимов. – Правильно! Бегите! Всё, что вы, сукины дети, можете – это быть загадочными и сваливать, когда действительно нужны!

Бетонный осколок размером с кулак пролетает прямо сквозь грудь Фидо и с плеском падает в реку. Вот результат, что я получаю, рассчитывая на других и стараясь поступать правильно. Вы, должно быть, думаете, что за столько времени я могла бы уже выучить, что лучше не полагаться ни на кого, кроме себя. Всякий раз, когда я рассчитывала на чью-либо помощь или нуждалась в ком-то, всегда оказывалась разочарованной. Монстр или человек, итог всегда один – другим доверять нельзя, всё то же дерьмо.

Я хватаю кусок волнореза размером с машинный блок, поднимаю над головой и обнаруживаю, что я под мостом не в одиночестве, а в компании Отца Вод. С горестным воплем, таким же сильным, как ярость, я швыряю свой последний снаряд в реку, посылая вверх столб воды – огромный, как у кита.

Шатаясь как пьяная, я опускаюсь на колени прямо на грязный берег реки. Я не могу заставить себя посмотреть на небо, вместо этого вглядываюсь в отражение луны, плавающее на поверхности тёмных вод Миссисипи, слепое и холодное, как глаза утонувшего моряка.

Глава 17

ВиВи подняла взгляд от кастрюли с гумбо^[69], медленно кипевшей на плите, когда в кухонном окне мелькнул свет фар. Вздохнув, она выключила газ и вытерла руки о передник, повязанный вокруг талии. По хлопку двери машины она могла бы сказать, что бы ни случилось в Новом Орлеане, хорошего было мало.

– Они не смогут помочь, – сказала она просто, когда Соня вошла. Она резко кивнула, ничего не сказав. ВиВи подошла и взяла руки подруги в свои.

– Дорогая, ты должна понять, что иногда случается то, что превосходит твои возможности помочь. И это один из таких моментов. Ты должна отпустить, иначе не доставишь себе ничего, кроме боли.

Соня сделала глубокий вдох, стараясь успокоиться, затем выдохнула.

– Ты права. Я больше не могу это откладывать. Где он?

– По-прежнему в подвале. Я поручила Левону отгонять от него мух.

– Тогда давай с этим покончим.

Когда ВиВи открыла подвальную дверь, оттуда как из пещёры в качестве приветствия поднялся тяжелый влажный запах земли. Она повернула старомодный выключатель сразу за дверью, и в конце лестницы ожила одинокая лампочка, осветив земляной пол и кирпичные стены, рябые от лишаев и плесени.

– Надеюсь, тебе не помешает включенный свет? – спросила ВиВи, пока они спускались по крутой деревянной лестнице. – Я понимаю, что ты отлично видишь в темноте, а Левон… полагаю с того времени, когда ему было дело до того, день сейчас или ночь, прошло много времени. Боюсь, моё зрение и близко не столь острое.

Тело Эстеса, до сих пор завернутое в бархатный занавес со сцены стриптиз-клуба, лежало поверх старого стола для пикников в самой холодной части подвала. Над телом, зажав в руке мухобойку, словно причудливое огородное пугало, стоял Левон, уставившись в никуда.

– Достаточно, Левон, – сказала ВиВи, махнув зомби отойти в сторону. Мухобойка выпала из мертвых пальцев Левона, когда он шагнул назад, дожидаясь следующей команды.

Соня долго смотрела на лицо Эстеса, прежде чем откинуть импровизированный саван. Тело было совершенно обнаженным. Соня взглянула на ВиВи и кивнула. Жрица вуду достала из кармана своего фартука белый платок и повязала вокруг головы, со вздохом начиная петь молитву для мертвого. Соня сунула руку в куртку и достала серебряный нож Боуи Эстеса. Обычно, чтобы отделить голову человека от туловища, требуется ножовка, но сверхъестественная сила Сони и острое лезвие позволяли сделать это за два или три удара. Джек Эстес ушёл. Всё, чем он был, и чем мог бы стать, исчезло с его последним вздохом. То, что распласталось перед ней на столе, было не более чем оболочкой, мертвым, бесчувственным телом, оскверненным меткой энкиду. Уничтожив этот сосуд, она предотвратит появление ещё одного немёртвого, разгуливающего по земле и сохраняющего свою жизнь несчётным количеством чужих жизней. Тогда почему же её руки дрожат? Почему её сердце болит так, словно его перетягивают жгутом? Она закрыла глаза и прикусила себя за нижнюю губу до тех пор, пока что-то похожее на кровь не побежало изо рта. Она приложила нож поперек обнаженного горла Эстеса.

Она тысячу раз без колебаний делала это раньше. Эстес ничего не почувствует, без сомнения, он уже далеко отсюда – в том месте, где нет ни боли, ни скорби. Она наклонилась и прижала губы к мертвенно-бледной брови Эстеса в прощальном поцелуе. Его тело было холодным, как будто только что извлеченное из пруда. Когда она снова прижала лезвие к бескровной коже, волосы у неё на затылке встали дыбом, как будто поперек спины потянуло холодным ветром. Лампочка у них над головами вдруг от 60 ватт разгорелась до 100, прежде чем взорвалась с резким хлопком, погрузив подвал в темноту более глубокую, чем самый страшный кошмар. ВиВи тревожно дышала, позабыв про молитвы.

Потом появился хрустальный звенящий звук, как будто все бутылки на дереве заклинаний зазвенели в унисон. Бледный, сверкающий свет, словно отражение от лужи воды, расползался по всему подвалу, остановившись лишь в ногах самодельных похоронных дрог Эстеса.

– Соня, что происходит? – нерешительно прошептала ВиВи.

– Точно не знаю… Но может быть, моё путешествие в город было не таким уж бесполезным, в конечном итоге.

Перед ними материализовался человек с длинным клубком сальных волос и ввалившимися щеками, одетый в мешковатый серый плащ, неподходящие высокие теннисный туфли и синюю шерстяную кепку, натянутую на уши.

Он нервно двигался, перетаптываясь с ноги на ногу, и качал головой из стороны в сторону с постоянным ритмом аутиста. Несмотря на то, что его вид сильно изменился, было что-то в том, как серафим держал себя, напоминающее Соне того, кого она знала. Левон качнулся вперед, становясь между своей хозяйкой и загадочным незнакомцем, поскольку из глаз серафима летели искры, словно из-под молота кузнеца.

– Все в порядке, ВиВи, – сказала Соня, рукой останавливая готового к атаке зомби, – я знаю это существо.

ВиВи встретила неопрятное явление серафима, с отвращением сморщив нос.

– Это один из тех, о ком ты мне рассказывала? Тот, кого ты всегда называешь «Фидо»?

Соня покачала головой.

– Нет, это другой. Когда-то, не так уж давно, это был Нобль, который создал вампира, создавшего меня.

ВиВи нахмурилась.

– И что это значит?

Соня обернулась и посмотрела на свою подругу с кривой улыбкой.

– Это мой дедушка.

Покачивания серафима туда-сюда стали сильнее, он повернул голову так, чтобы видеть Соню только уголком глаза, как будто боялся посмотреть на неё прямо.

– Панглосс, – шёпотом позвала его Соня по имени, но серафим вздрогнул, как будто она закричала во всю силу легких.

Она увидела мысленный образ себя с головой, окруженной сиянием цвета крови, несущей хрупкого старика сквозь тьму и изгибы катакомб глубоко под улицами Нью-Йорка.

– Да, – ответила она мягко, – я помню. Я помогла тебе добраться до кладбища. Я была с тобой, когда ты умер.

Серафим закивал головой так сильно, что казалось его голове угрожает опасность оторваться от плеч. Сонин разум наполнился беспорядочными образами, большинство из которых причиняли ей боль.

– Ты прав, – быстро ответила Соня. – Ты не умер. Ты изменился.

Соня увидела обширное море лиц; некоторые были человеческими, некоторые – нет. Некоторые лица были освещены, словно фонарем, а некоторые погружены в тени, такие же чёрные, как нефть. Большинство лиц не были ни на свету, ни в тени – скорее, где-то между. Одно из лиц, что она узнала в начале, было её собственным.

– Прости, – сказала она, покачав головой. – Я не понимаю, что ты пытаешься мне показать. Ты пришел сюда помочь мне?

Голова Панглосса прекратила свое странное мотание из стороны в сторону. Серафим шагнул вперед, пристально вглядываясь в тело Эстеса, его ноздри трепетали, как у охотничьей собаки, когда он втягивал затхлый воздух. Глаза серафима светились, как банка мёда, поставленная перед огнём. Бледный рассеянный свет окружал правую руку Панглосса, словно лунное сияние.

Соня шагнула назад, показывая ВиВи сделать то же самое.

Палец серафима уткнулся в бровь Эстеса и прошел через кожу, мускулы и кость без помощи скальпеля и не пролив ни капли крови. Глядя на то, как его рука исчезает в черепе мертвеца, Соня вспомнила одного старого шамана, которого знала когда-то, и который мог бы неподвижно стоять в горном ручье, терпеливо ожидая, когда мимо проплывет рыба, которую он сможет выхватить из воды.

Однако нечто, выхваченное Панглоссом из черепа Эстеса, не было похоже ни на одну рыбу, обитающую в известных человеку океанах. Кожа этого существа была гладкой и блестящей, словно мокрый латекс, оно имело большую клиновидную голову, как у куфии^[70].

Оно открывало рот, похожий на присоску, окруженную кольцом острых клыков, и визжало в ультразвуковом диапазоне подобно летучей мыши. В его маленьких красных глазках светился злобный разум, оно извивалось своим длинным, похожим на плеть телом в безнадежной попытке сбежать. У существа не было рук и ног, но имелись зачатки крыльев, выступающие из чахлых плеч и лопаток.

Серафим держал существо на расстоянии вытянутой руки, обхватив под челюстью, пока оно шипело, словно злобный бушмейстер^[71].

Соня пристально всматривалась в ненормальную притягательность твари. Вот так реально выглядели обнаженные вампиры без своего человеческого хозяина. Вот почему они столь озабочены своим внешним видом и столь упорно работают над тем, чтобы окружить себя красивыми людьми и хорошими вещами. Понимание того, что такое же существо глубоко зарылось в её сознание, заставило Сонин желудок сжаться. Панглосс долго изучал энкиду с видимым отвращением на лице. Потом серафим открыл рот, демонстрируя белые и крепкие как у тигра зубы, без малейших колебаний откусил голову извивающемуся вампиру и выплюнул её на пол. Тело вампира резко дернулось в его руке словно садовый шланг, исторгнув зловонную, чёрную, липкую гущу, похожую на скисшую сперму. Соня скривилась как африканская маска и отвернулась с чувством омерзения. Хотя Соня понятия не имела, каким образом серафим изгоняет энкиду и других вселившихся демонов, она точно не ожидала такого шизанутого действа. Но сейчас Соня была чиста, потому что Другая всегда нервничала в присутствии серафима. Не обращая внимания на быстро разлагающуюся тушку энкиду, серафим обернулся к Соне. Другая скреблась внутри её черепа так яростно, словно попавшая в ловушку мышь, но она не смогла бы сбежать, даже если бы хотела. Золотистый взгляд серафима пригвоздил её так же точно, как дудка факира сдерживает кобру своими колебаниями. Панглосс поднял свои заскорузлые грязные пальцы и ткнул себя в грудь, а затем коснулся её, отмечая её сердце и насмешливо глядя с изрезанного шрамами лица. Соня увидела себя, пылающую, словно японский фонарик.

– Нет, дедушка, – сказала она, покачав головой. – Я слишком долго шла этой дорогой, чтобы сейчас поворачивать обратно. Как бы сильно я ни старалась, не смогу снова стать человеком. Я слишком много знаю о Реальном Мире. Пока я не смогу вернуться к тому, кем была когда-то, я не готова двигаться дальше. Во всяком случае, не сейчас. Но, как бы то ни было, я благодарю тебя за предложение.

Панглосс долгое время внимательно изучал её, как будто решая, принять ли её слова, затем кивнул своей лохматой головой. Свет в глубине его дымчато-медовых глаз становился ярче, превращаясь в свет фар, сияя всё сильнее, пока Соня, наконец, не отвела взгляд. Затем свет ушел вместе с Панглоссом, вновь погружая подвал в подземный мрак.

ВиВи сунула руку в карман передника и достала коробок спичек и маленькую белую свечу. Свет от свечи бросал кривые тени, пересекающие лица вампира, стоящего слева от неё, зомби, стоящего справа от неё, и тела, лежащего на столе перед ней.

– Вся семья, что у тебя есть, девочка, находится там, – сказала жрица вуду, тряхнув головой.

Соня пристально посмотрела на крохотную синюю бутылочку, что светилась у неё в кулаке.

– Да, – сказала она, и в её голосе звучали непролитые слезы, – я знаю.

Глава 18

– Простите, мэм?

Штатная медсестра в приёмной подняла взгляд от медицинских карт на худощавого мужчину, одетого в костюм от Армани и с щеголевато заплетёнными в брейды седыми волосами. Она встречала много странных типов, работающих на Векслеровский Мемориальный Институт, поэтому выбор причёски посетителя заинтересовал её не больше, чем приподнятая бровь.

– Да, сэр? – невозмутимо откликнулась она. – Чем могу быть полезна?

– У меня назначена встреча с миссис Хоули.

Когда посетитель заговорил, медсестра отчётливо различила британский акцент. Она проверила лежащий перед ней журнал посещёний.

– Вы, должно быть, мистер Дженнет. Миссис Хоули спустится к вам сама.

Дженнет торжественно кивнул, отошёл в сторону и принялся изучать висящий на стене батик размером с диван, на котором были изображены чайки. Спустя пару минут к нему присоединилась пожилая женщина, одетая в удобный брючный костюм и белую куртку с эмблемой Векслеровского Мемориального Института, нашитой на правой стороне груди. Под мышкой она держала планшет и светло-коричневую картонную папку.

– Мистер Дженнет? – она протянула руку для приветствия, загораясь высоковольтной улыбкой профессионального руководителя. – Я Джоанна Хоули. Мы говорили с вами по телефону.

Дженнет слегка поклонился, ответив на рукопожатие.

– Спасибо, что выкроили время из своего плотного графика, миссис Хоули.

– Ерунда! У меня всегда найдётся время для родственников и друзей наших гостей. Не хотели бы вы осмотреть палату сами?

И не дожидаясь его ответа, она пошла по коридору бодрым размеренным шагом.

– Конечно, – произнёс Дженнет, следуя за ней.

– Как вы можете видеть, – сказала миссис Хоули, кивнув на хорошо освещённые стены коридора, окрашенные в пастельные тона, – здесь, в Векслеровском Мемориальном Институте, мы стараемся поддерживать благоприятную атмосферу, что способствует комфорту и выздоровлению наших гостей.

Пожилой мужчина, сидевший в кресле на колёсиках, припаркованном перед дверью его комнаты, сверкнул беззубой улыбкой и кивнул ей в знак приветствия, когда они проходили мимо.

– Это мистер Догерти, – пояснила миссис Хоули, не сбавляя шага. – Он восстанавливается здесь после инсульта. Большинство наших гостей – пожилые люди, но у нас более чем достаточно палат с удобствами и для молодых обитателей – таких, как мистер Лазарь. Вот мы и на месте: ОНП – «Отделение нарушений памяти».

Они остановились перед большими металлическими воротами, которые изолировали отделение от остальной части здания. Миссис Хоули извлекла специальную ключ-карту и провела ею по считывающему устройству компьютерного замка на двери.

– Прошу, не обращайте внимания на систему безопасности, мистер Дженнет, – сказала она, толкнув тяжёлую металлическую дверь. – В ОНП нет буйных обитателей. Это лишь мера предосторожности, гарантирующая, что никто из них не заблудится. Большинство здешних гостей страдают болезнью Альцгеймера и имеют тенденцию теряться, если за ними не присматривать.

– Конечно. Я прекрасно понимаю, – произнёс Дженнет, вежливо улыбнувшись.

– Господин Лазарь должен находиться здесь, вместе с остальными, – заметила миссис Хоули, распахивая двойные двери, ведущие в общую комнату отдыха.

Дюжина или больше «гостей» сидели в просторной комнате с мелкими окнами-бойницами, которые позволяли лучикам солнечного света путешествовать по ярко раскрашенным стенам. Большинство выглядело так, словно застряло в своих семидесятых, но горстка молодых мужчин и женщин рассредоточилась между просмотром телевизора, чтением журналов, игрой в пинг-понг и сборкой пазлов.

– А вот и господин Лазарь, – указала миссис Хоули на мужчину с седыми волосами до плеч, который сидел за столиком у ближайшего окна.

Лазарь был одет в полосатую фланелевую пижаму, соответствующий ей махровый халат, и сосредоточенно хмурился, продираясь сквозь сюжет «Майка Маллигана и его Парового Экскаватора»^[72].

– Он делает замечательные успехи, – громко прошептала она. – Как вам хорошо известно, когда он только появился здесь, то не умел ни ходить, ни говорить, не говоря уже о том, чтобы самостоятельно есть или соблюдать гигиену. А сейчас, меньше чем через шесть месяцев, у него получается это так хорошо, что мы серьёзно рассматриваем вариант его выписки из Отделения нарушений памяти и перевода во Вспомогательное жилое крыло. Да, мы очень гордимся Лазом.