Самостоятельная дырка

Великомученик Остап Вишня

Побывав во Львове, я узнал, что украинско-немецкие националистические газеты подняли было шум, будто меня, Остапа Вишню, замучили большевики. Так вот слушайте, как это на самом деле было.

Сильно очень они его мучили. И особенно один: сам чёрный, глаза у него белые и в руках у него кинжал, из чистейшего закалённого национального вопроса выкованный. Острый-преострый кинжал.

«Ну, - думает Остап, - пропал!»

Посмотрел тот чёрный на него и спрашивает:

- Как тебя зовут?

- Остап, - говорит.

- Украинец?

- Украинец, - говорит.

Как ударит он его колодочкой в самый святой уголок национального «я». Остап только «ве!» и душа его - цвинь-цвиринь - и хотела вылететь, а тот, чёрный, его придушил за душу, придавил и давай допрашивать:

- Признавайся, - говорит, - что хотел на всю Великороссию синие штаны надеть.

- Признаюсь, - говорит Остап.

- Признавайся, - говорит, - что всем говорил, что Пушкин - не Пушкин, а Тарас Шевченко.

- Говорил, - говорит.

- Кто написал «Я помню чудное мгновение»?

- Шевченко, - говорит Остап.

- А «Садок вишнёвый коло хаты»?

- Шевченко, - говорит.

- А «Евгений Онегин»?

- Шевченко, - говорит.

- А-а-а-а-а! А что Пушкин написал? Говори!

- Не было, - говорит, - никакого Пушкина. И не будет. Однажды, - говорит, - что-то такое будто появилось, так потом разглядели, а оно - женщина. «Капитанская дочка» называется.

- А Лев Толстой? А Достоевский?

- Что ж, - говорит Остап, - Лев Толстой. Списал «Войну и мир» у нашего Руданского. А Достоевский, - подумаешь, - писатель! Сделал «Преступление», а «Наказание» сам суд придумал.

- А вообще, - спрашивает, - Россию признаёшь?

- В этнографических, - говорит, - пределах.

- В каких?

- От улицы Горького до Покровки. А Маросейка - это уже Украина.

- И историю не признаешь?

- Какая же, - говорит, - история, когда Екатерина Великая - это же переодетый кошевой войска Запорожского низового Иван Бровко.

- А кого же ты, - кричит, - признаёшь?

- Признаю, - говорит, - «самостоятельную» Украину. Чтобы гетман, - говорит, - был в широких штанах и в полуботковской⁴ рубашке. И чтобы все министры были только на «ра»: Петлюра, Бандера, Немчура. Двоих только министров, - говорит, - могу допустить, чтобы на «ик»: Мельник и Индик.

- Расстреляют! - кричит - Расстреляют, как такого уж националиста, что и Петлюру перепетлюрил и Бандеру перебандерил.

Ну, и расстреляли.

Такого писателя замучили! Как он писал! Боже мой, как он писал! Разве он, думаете, так писал, как другие пишут? Вы думаете, что он писал обычным пером и чернилами и на обычной бумаге? Да где вы видели?! Он берёт, бывало, шпильку для галушек, в чёрную сметану воткнёт и на тонюсеньких-тонюсеньких пшеничных лепёшках и пишет. Пишет, варенницей промокает и всё время припевает: «Дам лиха закаблукам, закаблукам лиха дам». А как не очень смешно уже получается, тогда как крикнет на жену: «Жена! Щекочи меня, чтобы чуднее получалось».

И такого писателя расстреляли.

Поначалу очень ему было скучно.

Пока жив был, забежит бывало или к Рыльскому, или к Сосюре, - опустошат одну-другую поэму, ассонансом⁵ закусывая. Или они к нему заскочат, - жена, глянь, какую-нибудь юмореску на сале или на масле поджарит, - жизнь шла.

А расстрелянный - куда пойдёшь?

Одна дорога - на небо.

А там уже куда определят: в рай или в ад.

Первых сорок дней и душа поблизости моталась. А как уже она собралась в «вышину горную», - уцепился и он за ней.

В небесном отделе кадров заполнил анкету.

Заведующий посмотрел:

- Великомученик?

- Очень, - говорит, - великомученик.

- За Украину?

- За неё, - говорит, - за матушку.

- В рай!

Перед раем, как водится, санитарная обработка. Ну, постригли, побрили.

- Не брейте, - просит Остап, - усы запорожские, а то потом, - говорит, - тяжело будет национальность определить, поскольку... (вспомнил-таки, слава богу!), поскольку, - говорит, - селёдка сама вылезла...

- Так в какой вас, - спрашивает его заведующий распределением, - рай? В общий? Или, может, хотите в отдельный?

- А разве у вас, - спрашивает, - теперь не один рай?

- Нет. Раньше был один, общий для всех, а теперь разные раи пошли.

- Слава тебе, господи! - говорит Остап, - Наконец-то! А я, - говорит, - боялся, что придётся в одном раю с русскими быть. Меня, - говорит, - в наш рай. Самостоятельный. Автокефальный.

- Прошу! - говорит заведующий распределением.

Заводит Остапа в самостоятельный рай. Глянул - сердце заколотилось-переколотилось. Самый вишенник и весь в цвету. Любисток. Рута-мята. Крещатый барвинок. Васильки. Тимьян. Евшан-зелень. Течёт речка небольшая. Стоит явор над водой. Над оврагом дуб склонился. По ту сторону гора, по эту сторону вторая. Камыш. Осока.

И в том раю на вишенке соловей щебечет.

- Курский? - спрашивает Остап.

- Кто курский?

- Соловейко, - спрашивает, - курский?

Райская гурия, в кубовой юбке, - сразу руки в стороны:

- Что вы, пан, чтоб вашу мать трясло, с ума сошли, что ли? Какой Курский? Чтобы в украинском раю да курский соловей... Да стонадцать чертей тому в душу, кто так даже подумать может!.. Да повылазили бы ему глаза, кто это увидеть может. Да триста ему на пуп болячек-пампушек! Да...

Подбегает вторая, в запаске, красной кромкой подпоясанная:

- Ой, горе мне, что не умею так ругаться, как моя кумушка...

- Наш рай, - сразу же убедился Остап.

- Да ты знаешь, колики тебе в живот, что мы, как только отавтокефалились, всех курских соловьёв передавили. Да ты знаешь, что в нашем раю имеет право петь только тот соловей, который выплодился не дальше, как за 5 вёрст от Белгорода. А ты - курский! Да стонадцать!..

- Да это я, - Остап говорит, - не с национальной, а с орнитологической стороны.

- Так и есть!

Ходит Остап по раю, разглядывает.

- Ну и рай. Ну, просто тебе рай и цвет.

Все в украинских костюмах, играют на бандурах, на лирах, на свирелях, на бубнах.

Танцуют гопак и метелицу.

Гурии живут по кладовым: как только какую полюбил, так и в кладовку.

Едят галушки, вареники, сало, колбасы, капусту, лапшу и путрю.⁶

Пьют оковытую, варенуху и мёд.

Ездят только на волах. На лошадях только всадники-казаки.

Господ простой люд в ручку целует. Господа простой люд нагайками лупят.

Национальность - только украинцы и украинизированные немцы.

- И как же вы так, - спрашивает Вишня, - устроились? Кто вам помог?

- А это друзья, - говорят, - наши, гестаповцы. Потому что это наш рай, самостоятельный и ни от кого не зависящий...

- А кто же у вас директор?

- Вакансия. Ждём нашего дорогого потомка старинного казацкого рода Гитлеренко.

- А-а! Ну, тогда и я здесь останусь, - говорит Остап. - Всю жизнь мечтал господ в руку целовать. На земле не довелось, хоть в раю порадуюсь.

И живёт теперь Остап Вишня в раю, в карты играет да свербигуз⁷ ест.

Вот самая правдивая правда о настоящем Остапе Вишне.

А что же это за Остап Вишня, что и теперь всякое по большевистским газетам пишет?

Ну, ясно ведь, что это большевистская фальшивка.

По паспорту настоящая фамилия теперешнего Остапа Вишни «Павел (через пять) Михайлович Губенков» - из Рязанской области, хотя некоторые уверяют, что он на самом деле из Вильнюса и что мать его - польский ксендз, а отец - знаменитый еврейский цадик. Последние сведения не проверены. Внешне он такой: рыжая борода «клинушком», весь в лаптях, трижды в день ест тюрю⁸ и беспрестанно играет на балалайке, припевая: «Во саду ли, в огороде ли».

Как напишет что-то в газету, сразу бежит к Днепру и пьёт из Днепра воду: хочет выпить Днепр.

Вот кто такой - теперешний Остап Вишня.

...Выпьем... простите, помолимся, господа, за упокой души великомученика Остапа Вишни.

Да будет ему земля пером!

Самопишущим.