Самураи. Военная история

Глава XII Упадок и возрождение

Достигнув вершин в искусстве войны, сёгунат Токугава смог обратиться к мирным проблемам. Главной из проблем было содержание того, что после Осака превратилось в армию мирного времени. Армия клана Токугава стала армией японского государства. Она значительно выросла с тех пор, как молодой Иэясу водил в бой своих самураев, и в ее организации произошло, по крайней мере, одно значительное изменение. Мы уже видели, как, после поражения Такэда, Иэясу принял в свои ряды бывших приближенных великого Такэда Сингэна. Мало кто знает, что Иэясу был обязан Сингэну не только присутствием в своем войске лучших самураев Японии. Ему пришлось полностью реорганизовывать армию около 1584 г., когда один из его си – тэнно, Исикава Кадзумаса, перебежал к Хидэёси (это было во время кампании при Комаки) и передал ему сведения о структуре, организации, снабжении и размещении армии Иэясу. Модель, по которой Иэясу воссоздал свою реформированную армию, принадлежала Такэда Сингэну. Она оказалась столь удачной, что в основе своей просуществовала до самого конца сёгуната Токугава.

Кроме Токугава, которые владели 20% всех земель, были и другие имена, одни – их прежние союзники, другие – бывшие враги, которые управляли своими владениями так же, как и их господа в Эдо, только владения их были меньше. Крупнейшими из этих даймё были Маэда, доход которых составлял примерно четверть дохода Токугава. Когда установился сёгунат Токугава, термин даймё, до тех пор применимый к любому крупному землевладельцу, стал обозначать землевладельца, годовой доход которого составлял 10 000 коку или более. Даймё, таким образом, стали высшей прослойкой самурай-ского сословия при сёгунате. Стремительный рост укрепленных городов и распределение даймё по провинциям, указанным Токугава, еще более усилили заметную уже при Нобунага тенденцию к превращению самураев в замкнутое сословие. Хидэёси отнял у крестьян оружие. Теперь Иэясу и его преемники лишали их самоуважения. Если крестьянин оскорбил самурая, он мог быть убит на месте самурайским мечом. Рассказывают историю, как один старый торговец маслом обругал Иэясу, и тогда один из его приближенных рубанул его мечом по шее. Клинок прошел сквозь нее так стремительно, что торговец сделал еще несколько шагов, прежде чем голова скатилась с его плеч. Случаи столь быстрого возмездия были, к счастью, очень редкими, но два меча на поясе самурая оставались символом его власти, которую низшие сословия волей-неволей должны были признавать.

С военной точки зрения, в годы мира и организация, и личный состав военной машины Токугава все больше и больше бюрократизировались. В системе Токугава самурайское сословие делилось на хатамото, или «знаменных», и го-кэнин, или «домашних». Хатамото, что буквально означает «под знаменем», – самураи с доходом от 100 до 10 000 коку. «Домашние» имели доход менее 100 коку; существовали также соответствующие подразделения для приближенных даймё.

Основной военной функцией «знаменных» и «домашних» было формирование армии запаса. В случае войны «знаменные» должны были снарядить определенное число всадников, соответствующим образом вооруженных, и число это зависело от их дохода. В самом начале сёгуната Токугава число это равнялось приблизительно трем воинам на каждые 100 коку, откуда можно рассчитать и вклад отдельных даймё в формирование армий, сражавшихся при Сэкигахара. Надо отметить, что во время корейской войны Хидэёси потребовал от даймё Кюсю по шесть человек на каждые 100 коку и меньшее число людей от других магнатов, пропорционально удаленности их владений от Кюсю. Разнарядка, или предписание о распределении по видам оружия, пересматривалась в 1616, 1632 и 1642 гг., и последнее предписание оставалось в силе до конца существования сёгуната. По предписанию 1649 г. «знаменный» с доходом, скажем, в 200 коку должен был выставить одного меченосца самурайского сословия («домашнего»), одного копьеносца (дитто) и трех человек прислуги (простолюдинов), что составляло, включая его самого, шесть человек. «Знаменный» с доходом в 1 000 коку выставлял одного аркебузира, одного лучника, двух копьеносцев, пять меченосцев и пять человек прислуги. Это совпадает с описанием европейского наблюдателя того времени, согласно которому даймё должен был снарядить по двадцать пехотинцев и по два всадника на каждые 1 000 коку своего годового дохода.

Элиту армии Токугава составляла О-бан, или Великая Гвардия, которая первоначально делилась на три отряда. Когда армия Иэясу во время корейской войны отправилась в Нагоя нести гарнизонную службу, их было уже пять, а к 1623 г. число отрядов достигло двенадцати. Каждый отряд включал капитана (о-бан касира), пять лейтенантов (о-бан кумигасира) и пятнадцать гвардейцев (о-бан). Каждый капитан имел под своим началом тридцать «домашних», а его перечисленные выше подчиненные выставляли своих людей в соответствии с разнарядкой. Помимо Великой Гвардии, существовали также лейб-гвардия (соин-бан), охранявшая персону сёгуна; Внутренняя Стража (косо-бан), охранявшая замок Эдо; Новая Гвардия (син-бан), ничего конкретного не охранявшая и сформированная в 1643 г., скорее всего, затем, чтобы обеспечить должностями родственников многочисленных наложниц третьего сёгуна Токугава, Иэмицу.

Помимо бан, существовал еще целый ряд специальных подразделений, различавшихся главным образом вооружением, как, например, 25 отрядов по сотне всадников, вооруженных ружьями и известных как тэппо хяку-нин – гуми. С точки зрения военной они были эффективнее вооруженных мечами конников Великой Гвардии, но по статусу тем не менее стояли гораздо ниже. Зачисление в бан, особенно в Великую Гвардию, было престижно и служило началом военной карьеры. Особого мастерства в обращении с оружием для этого не требовалось, и, поскольку воевать было не с кем, поддерживать боеспособность армии было непросто. В 1650 г. вышел закон, запрещавший праздным гвардейцам устраивать поединки и осуществлять кровную месть, за которым последовал другой закон, предписывавший им содержать в порядке военное снаряжение. В 1694 г. появился даже закон, требовавший, чтобы самураи армии сёгуната совершенствовались в военном искусстве, что странным образом противоречит распространенному взгляду на самураев. Многие гвардейцы Великой Гвардии, как оказалось, не умели даже плавать, не говоря уже об обращении с мечом. Энергичный сёгун Ёсимунэ попытался в 1701 г. возродить спартанские доблести самурайства, но его призывы ни к чему не привели. Упадок самурайства был вызван не только отсутствием возможности попрактиковаться в военном деле. К концу семнадцатого века самураев занимали не столько тонкости фехтовального искусства, сколь необходимость сохранить платежеспособность. В мире постоянно растущих цен ежегодное жалованье, выраженное в рисе, обеспечивало самураю фиксированный годовой доход. Уже в 1630 г. расходы, связанные с периодическим пребыванием в Эдо для несения стражи и выполнения других обязанностей, вызывали у многих финансовые затруднения. Предметы роскоши, которых требовала жизнь в столице сёгунов, стоили дорого, и это сказывалось на способности знаменного самурая содержать ту вооруженную свиту, которую он обязан был выставлять согласно предписанию. В 1633 г. жалованье было повышено, однако его все равно было недостаточно, чтобы удержать самураев от посещения ломбардов и ростовщиков. В 1673 г. один самурай, с жалованьем в 300 коку, столкнулся с неразрешимой финансовой проблемой. Его жалованье было равно 75 рё в серебряной монете (что соответствует примерно полутора килограммам золота), однако в тот год он потратил 38 рё на содержание всадников и прислуги, 10 на покупку коня и фураж, 18 на масло, овощи и прочие предметы первой необходимости и 30 на одежду, бумагу и всякую всячину, что составило в итоге 108 рё. Недостающие деньги ему пришлось занимать у ростовщиков. В концу XVIII века один самурай продал свое жалованье в рисе, чтобы заплатить за жилье. Хотя самурай и пользовался правом носить два меча, звонкой монетой владело презренное торговое сословие.

Самый яркий пример все большего обнищания самурайского сословия относится к 1856 г., к самому концу правления Токугава, когда один самурай вынужден был занимать деньги у тех самых крестьян, которые обрабатывали его земли. Крестьяне, над которыми в теории он имел право жизни и смерти, грозили оставить должности сельских старост, если он не сократит свои расходы; для начала, предложили они, ему неплохо было бы выгнать собственного брата, бездельника и транжира.

В Японии Токугава далеко не все самураи занимались исключительно военным делом. Многие самураи, с важным видом шествовавшие по Эдо, выполняли всего-навсего различные мелкие поручения, вроде наблюдения за ремонтом стен замка или оценки ущерба от наводнения. Пусть сама идея вооруженных до зубов гражданских служащих и кажется забавной, эти люди также были самураями, их статус был равен статусу военнослужащих, и теоретически они также были обязаны содержать вооруженную свиту в соответствии с предписанием. Представьте себе городскую ратушу, где вместо обычных чиновников за столами сидят офицеры местного гарнизона. К тому же, как и у их коллег в гвардии, у них возникали те же самые экономические проблемы.

Одним из способов облегчения финансового бремени было продвижение по службе. Это было не так просто, как могло бы казаться, поскольку социальный менталитет Токугава требовал, чтобы человек оставался членом того социального слоя, в котором родился. В первые годы сёгуната заслуги на поле боя способствовали продвижению в большей степени, чем что-либо еще. Тогда ранг самурая и, соответственно, его доход могли повыситься в результате его заслуг, например, во время кампаний под Осака. В качестве наиболее яркого примера можно привести одного самурая по имени Уэмура Иэмаса. Отец Иэмаса был ронин, служивший наемником у Иэясу. Он умер в 1599 г., когда Иэмаса было всего одиннадцать лет, и Хидэтада сделал мальчика своим пажом. В 1608 г. он уже был капитаном пехоты. В этом качестве он участвовал в осаде Осака, где проявил себя, патрулируя линию обороны противника. Это принесло ему дополнительные 1 000 коку, а в 1623 г. – чин капитана Великой Гвардии. Затем благодаря проводимой Токугава политике раздачи замков бывших врагов своим верным соратникам он в 1640 г. получил во владение замок Такатори с доходом в 25 000 коку. Таким образом он стал даймё. В мирное время столь впечатляющее продвижение по службе было, естественно, невозможно, и процессы, приведенные в движение Хидэёси и Иэясу, наверняка не позволили бы этому повториться.

Когда возникают финансовые проблемы, прежде всего страдают те группы населения, чей доход составляет минимум. Это применимо и к самураям. Самураи низшего ранга, или «домашние», должны были получать приблизительно по 100 коку в год. На деле же получали они значительно меньше. «Домашние», в отличие от «знаменных», не были обязаны содержать вооруженную свиту и прислугу, однако самим им надлежало оставаться истинными самураями, что при столь низком жалованье превращалось в проблему. Некоторые из них, как известно, настолько обнищали, что вынуждены были продать клинки своих мечей и заменить их бамбуковыми палками. В некоторых случаях они продавали мечи целиком, а для несения службы одалживали пару мечей у товарищей. К счастью для домашнего самурая, ему было позволено работать в свободное от службы время. Если его жена тоже работала, это снимало некоторые финансовые проблемы. В списке приемлемых для самурая занятий можно найти изготовление бумажных фонарей, зонтиков, выращивание сверчков и торговлю побегами бамбука. В крайнем случае самурай мог торговать своим самурайским рангом, хотя это и было строго запрещено. Богатый купец, желавший приобрести ранг самурая для своего сына, мог за соответствующую плату устроить его усыновление каким-нибудь мелким самураем.

Все сказанное выше относится к самураям, состоявшим на службе у сёгуната. Положение самураев, составлявших свиту даймё, было примерно таким же, только еще хуже, поскольку доход многих из них был ниже, чем у простолюдинов. Хотя, как правило, цены в провинции были ниже, чем в столице, самураю доводилось вкусить столичной жизни, когда раз в два года он сопровождал туда своего господина, отправлявшегося выразить свое почтение сёгуну. Это правило, придуманное для того, чтобы даймё тратили как можно больше денег, требовало, чтобы даймё по очереди жили один год в столице, другой в своей родной провинции, за исключением даймё из Канто, которые меняли место жительства каждые шесть месяцев. Эта система «чередующегося присутствия» была изобретением сёгуна Иэмицу, и практическим ее результатом было то, что даймё в сопровождении, как положено, большой свиты большую часть времени проводили в дороге, то направляясь в Эдо, то выезжая из столицы. Поскольку их женам и семьям приходилось жить в Эдо постоянно, это была еще и эффективная система заложничества. Заложников, естественно, брали с незапамятных времен, и едва ли система выжимания денег из даймё могла считаться новшеством, однако, как и многие другие вещи, при Токугава система «чередующегося присутствия» была формализована и кодифицирована.

Для некоторых даймё во внешних областях, на которых лежали особые обязанности, связанные с обороной, делалась скидка. Например, даймё Сё со стратегически важного острова Цусима приезжали в Эдо только на четыре месяца раз в три года. Остальные даймё должны были следовать общему правилу, и потому большие дороги Японии, в особенности Токайдо, представляли великолепное и яркое зрелище, что засвидетельствовано знаменитыми офортами Хиросигэ. Несмотря на все расходы, которых требовал подобный образ жизни, даймё соперничали друг с другом в пышности сопровождавшего их эскорта. Поскольку эти процессии произошли от боевых колонн, идущих на войну, все их люди имели оружие, главным образом для выставления напоказ. По мере того как вкусы требовали все большей роскоши, подобные процессии становились все более дорогим удовольствием. Маэда Цунаёси (1642–1724) мог позволить себе иметь свиту из 4 000 человек, но, поскольку расходы все увеличивались, даже он к 1747 г. вынужден был сократить ее численность примерно до полутора тысяч. В среднем в правление Токугава численность эскорта даймё составляла от 150 до 300 самураев. Непредвиденные расходы во время путешествия могли значительно увеличить его стоимость. В 1852 г. ночь застала даймё из Инаба на дороге через горы Хаконэ, и ему пришлось нанять дополнительно 200 носильщиков и 45 людей с фонарями, а также приобрести 8 863 свечи и 350 сосновых факелов.

Для даймё одним из способов сокращения повседневных расходов было урезание жалования его самураям. В результате им не только позволяли работать в свободное время, но даже поощряли эту практику. Самураи Одавара производили, помимо всего прочего, рыболовные крючки и зубочистки. Другие самураи открывали ломбарды или торговали овощами. В провинции Сага они превратились в фермеров – необычное возвращение к прежнему состоянию. С военной точки зрения наиболее интересным из самурайских занятий стало изготовление доспехов. В провинции Кага (владения Маэда) было произведено так много доспехов, что изделия «Кага» хорошо известны и в наше время.

По мере того как росла занятость самураев, характер этого сословия, по наблюдениям современников, стал изменяться не в лучшую сторону. Около 1780 г. Мурата Сэйфу (1746–1811) писал: Уже многие годы самураи терпят нужду, и все их мысли заняты тем, как свести концы с концами. «Купи это, продай то», «заложи то, чтобы заплатить за это», – вот к чему сводится все их существование. Стало неизбежным, что даже те, кто верен своему долгу, вынуждены унижаться и вести себя недостойно. Только мечи у пояса напоминают им об их ранге...

Несомненно, что если бы этот достойный автор попробовал повнимательнее рассмотреть иные из этих мечей, он был бы неприятно шокирован.

Некоторые самураи, конечно, не допускали, чтобы денежные и прочие низменные дела влияли на исполнение их воинского долга. Таким был, например, Кумадзава Бандзан (1619–1691), отнюдь не кровожадный бродячий самурай, подобный тем, которых изображают в кинофильмах, но весьма образованный человек. Он начал свою военную карьеру как ронин, поступив на службу к Икэда Мицумаса из Окаяма в возрасте пятнадцати лет. Молодой самурай серьезно относился к своей профессии и упражнялся в военном искусстве с усердием, которое сделало бы честь любому из первых самураев Нобунага. Он отказался от риса, чтобы не набирать вес, в течение десяти лет воздерживался от общения с женщинами – очевидно, ради умерщвления плоти. Когда он исполнял обязанности стражника в Эдо, он по ночам упражнялся в фехтовании на деревянных мечах, а для поддержания формы бегал по крышам замка Эдо, что весьма забавляло его коллег, которым казалось, что в него вселился дьявол.

Бандзан в конце концов дослужился до высокого административного поста и обратил свой ум к изучению философских и экономических проблем самурайской жизни. Его сочинения следует рассматривать в контексте того мира и праздности, которые, как он заметил, оказывали столь расслабляющее воздействие на это сословие. Бандзан верил, что маньчжуры, которые завоевали Китай в разгар корейской войны, вполне могут попытаться пойти по стопам Хубилай-хана и вторгнуться в Японию. Поэтому он неустанно порицал происходившую в стране бессмысленную растрату риса и талантов. Вместо того чтобы выплачивать самураям жалованье рисом, считал он, рис, выращенный крестьянами, следует запасать на случай иноземного вторжения, а самураям следует вернуться к своему прежнему состоянию «самураев-земледельцев». «С тех пор, как самураи и крестьяне превратились в отдельные сословия, – писал он, – самураи стали болезненными, а их руки и ноги ослабели». С особой яростью Бандзан порицал систему «чередующегося присутствия».

Иноземного вторжения, которого Бандзан опасался, не произошло, однако, когда он был еще молодым, самураи были весьма обескуражены одним внутренним событием. Это было восстание на Симабара, мятеж, которому по причине его религиозной подоплеки много внимания было уделено западными историками. Само восстание началось как крестьянский бунт, возглавленный горсткой отчаянных ронинов, которые восстали против чудовищных злоупотреблений местного даймё, Мацукура Сигэхару. Этот отвратительный тип имел обыкновение пытать своих крестьян всевозможными мучительными способами, как-то: связывал их, одевая в соломенный дождевик, а затем поджигал солому. Мало у кого из повстанцев было оружие, когда начался мятеж, но они быстро восполнили этот пробел, заманив в засаду правительственный карательный отряд. Затем они укрылись в полуразрушенном замке Хара на полуострове Симабара, который наскоро восстановили. Вскоре на стенах замка появились христианские знамена и большие деревянные кресты, и он превратился в средоточие сопротивления любым формам угнетения. Считают, что в замке собралось до 37 000 человек, включая женщин и детей, когда Итакура Сигэмаса попытался взять его штурмом во главе 50-тысячной армии. К великому изумлению и негодованию самураев, им пришлось отступить с большими потерями. Во время очередного приступа, в день японского нового года в 1638 г., Итакура был убит, а его преемник Мацудайра Нобуцуна начал блокаду замка. И здесь, уже не в первый раз в истории Японии, пришли на помощь европейские «торговцы оружием». Голландские пушки бомбардировали замок с суши, а голландские корабли обстреливали его с моря. Голландское участие, однако, вскоре прекратилось – в лагерь осаждавших были выпущены из замка стрелы с посланиями, где их осмеивали за то, что они полагаются на иностранцев. К 4 апреля 1638 г. в замке кончилась провизия, а вылазка, которую осажденные предприняли, чтобы захватить припасы, окончилась неудачно. 12 апреля осаждавшие атаковали ослабленный гарнизон, и им удалось прорваться через внешние стены. После двухдневного сражения замок пал, его защитники отбивались до последнего, используя в качестве оружия горшки и кухонные котлы.

Восстание на Симабара было потрясением для сёгуната. Толпа христиан, земледельцев и ронинов, смогла противостоять армии хорошо обученных, как считалось, самураев. Это событие было предвестником упадка самурайства.

Самым непосредственным результатом восстания на Симабара стало появление амбициозного проекта, который, будь он осуществлен, мог бы добавить немало интересных глав к истории самураев. В 1624 г. несколько кораблей, принадлежавших Мацукура Сигэмаса, даймё Симабара и отцу упомянутого выше тирана Сигэхару, были занесены ветром в Лусон на Филиппинских островах. Моряки вступили в контакт с местным населением и по возвращении доложили обо всем Мацукура. Описание Филиппин заставило Мацукура подумать о вторжении на эти острова, и он обратился за разрешением к сёгуну. Столь невероятный замысел едва ли мог получить поддержку, если бы не тогдашнее соперничество между голландскими протестантами и испанскими католиками. Голландцы увидели в этом плане прекрасный способ уменьшить испанское влияние в регионе и снабдили сёгуна картами, лоциями, пушками и бесчисленными советами. Они предложили даже переправить всю японскую армию вторжения численностью порядка 10 000 солдат и обеспечить охрану транспортных судов от испанских галеонов. Проект отложили, когда в 1630 г. умер Мацукура, но в 1637 г. сёгун дал разрешение продолжить подготовку к вторжению на Филиппины. Однако в 1637 г.сын Мацукура Сигэмаса был занят подавлением мятежа на Симабара, а когда восстание закончилось, бессмысленность этого проекта стала очевидна, и от него просто отказались.

Еще одним следствием восстания на Симабара стало то, что сёгунат вновь обратил внимание на европейскую военную технологию. Неудачная бомбардировка Симабара продемонстрировала японцам необходимость взять на вооружение что-то вроде мортиры, на случай, если подобное восстание повторится. Голландцы уже предлагали им мортиры, видимо, в оправдание неэффективности произведенного ими обстрела замка; так или иначе, в 1639 г. голландцы продемонстрировали это новое оружие японцам. Самураи и прежде сталкивались с подобным оружием, однако голландские мортиры произвели на них гораздо большее впечатление. Они стреляли двенадцатидюймовыми бомбами, обладавшими огромной разрушительной силой. В качестве испытательного полигона был выбран участок земли с пятью стоявшими на нем домами. Несчастных жителей выселили, и демонстрация началась. Первый выстрел не достиг цели, и бомба упала на залитое водой рисовое поле. Японские наблюдатели уже решили, что она пропала, как вдруг она разорвалась с такой силой, что в воздух взлетели кучи грязи. Второй снаряд разорвался в стволе и произвел большие разрушения. Японцев, однако, это не обескуражило: раны перевязали, и демонстрация продолжалась. Следующая бомба также не долетела до домов, но упала на твердую землю, где после взрыва образовалась воронка в три метра шириной и в два глубиной. Пятый снаряд разорвался в воздухе, что очень удивило японцев, и тогда голландский артиллерист пояснил, что он сделал это специально, чтобы повеселить их. Всего было выпущено одиннадцать бомб, и японцы убедились, что, упади они в крепости, наделали бы много вреда; однако они были разочарованы тем, что ни один из снарядов не попал в дома. Поэтому голландцев попросили поместить бомбу в один из домов и поджечь запал. Так и сделали. Бомба взорвалась со страшным грохотом и подожгла крышу. Зрителей это так восхитило, что они разразились бурными аплодисментами.

Поставки мортир и другого оружия, наряду с твердой антикатолической позицией, обеспечили голландцам определенный иммунитет при изгнании иноземцев в 1640 г. В течение последующих двух столетий маленькая голландская фактория на Дэдзима, искусственном островке в гавани Нагасаки, оставалась центром распространения европейской военной науки. За этим единственным исключением ни одному иностранцу не разрешалось ступать на японскую землю и ни одному японцу не позволялось ее покидать. И хотя закрытие Японии вовсе не было столь абсолютным, как часто думают, оно имело далеко идущие последствия для истории этой страны.

Еще одним свидетельством упадка самурайства стала деградация японских доспехов. Затяжные войны шестнадцатого века довели защитное вооружение до такого совершенства, что доспехи могли выдержать выстрел из аркебузы и в то же время допускали максимально возможную свободу движения. Был разработан новый тип доспехов, где нагрузка снималась с плеч и переносилась на бедра; возникло массовое производство доспехов для асигару, включая дзингаса, или «солдатскую шляпу», которую, по совету Иэясу, следовало делать из железа, чтобы солдаты могли варить в ней рис.

Когда на смену воинственному периоду Момояма пришли мирные дни Эдо, те свойства вооружения, которые делали его столь удобным «боевым облачением», пришли в упадок или совсем исчезли. Увеличение количества украшений создавало больше мест, где мог застрять наконечник копья. Использование рельефных украшений настолько ослабило прочность брони, что она уже не могла противостоять аркебузной пуле. Семейство Мётин, в прошлом известные изготовители боевых доспехов, обратилось к созданию произведений искусства. Теперь их изысканные, богато украшенные изделия едва ли смогли бы принести какую-то пользу в бою. Действительно, это вооружение, столь редкое и дорогое в наши дни, было ничуть не менее редким и дорогим уже тогда, когда его только что изготовили. Самураи, не достигшие ранга даймё, покупали то вооружение, которое было им по карману, а для подавляющего большинства самураев понятия «полный комплект доспехов» вообще не существовало. Они выбирали у оружейников панцири, перчатки и шлемы по той цене, которую могли себе позволить. Потому самураи низших рангов чаще всего приобретали доспехи попроще и, соответственно, более эффективные в условиях войны.

Одним из проявлений упадка в оружейном деле было возрождение старых стилей вооружения, тенденция, получившая значительный стимул благодаря вышедшей в 1725 г. книге историка Араи Хакусэки «Хонто гункико». Хакусэки обожал старые стили ёрои, и кузнецы того времени попытались воспроизвести их, порой создавая причудливые и невероятные «помеси». Сочетание сасимоно шестнадцатого века и плоского «воротника» четырнадцатого не могло не вызывать сильной боли в шее несчастного, который носил подобный доспех, однако их все равно производили. Пока оружейники старались облачить самурая в соответствующие доспехи, писатели, такие, как Кумадзава Бандзан, пытались вбить ему в голову столь же изысканные идеи. Один из его современников внес немалый вклад в самурайскую философию. То был Ямага Соко (1622–1685). В его жизни есть много общего с жизнью Кумадзава, однако в его произведениях рассматриваются главным образом военные аспекты самурайства. Ямага считал разведку одной из самых доблестных сторон военного дела и привлекал внимание к необходимости изучения западного оружия и тактики. Как и Кумадзава Бандзан, он больше всего был озабочен затянувшейся бездеятельностью самурайского сословия. Не то чтобы он проповедовал вторжение куда нибудь в Корею или на Филиппины, совсем нет. Он верил, что самурай обязан оправдывать свой особый высокий статус, совершенствуясь в военном искусстве. Чтобы быть самураем, считал он, недостаточно получать жалование, есть пищу, выращенную другими, носить одежду, сотканную другими; самурай должен культивировать те идеалы, которые позволили бы ему быть примером остальному населению. Раз другие сословия выполняют свои функции, значит, и самураю надлежит выполнять свою, то есть быть образцом бескорыстной преданности своему господину. Соко проповедовал такие спартанские ценности, как суровость, самодисциплина и готовность встретить смерть, обществу, которое в своей повседневной жизни все меньше и меньше нуждалось в подобных вещах. Призывать самураев вести себя по-самурайски под стенами Осака было естественно. В 1690 г., когда они задолжали ростовщикам и клевали носом над кипами деловых бумаг, такой призыв был анахронизмом.

Соко был достаточно мудр, чтобы понять, что для выживания самурайского сословия все эти воинские доблести следует приспособить к условиям мирного времени. Его убеждения не ограничивались верой в военную дисциплину. Он искренне верил в необходимость пробуждения и перерождения самурайского духа, если правящий класс Японии действительно готов стать тем интеллектуальным и моральным лидером, в котором так нуждалась страна. «В своем сердце, – писал Соко, – самурай привержен миру, но вовне он держит свое оружие наготове». Те самураи, которые не осознают своей высокой миссии, должны перейти в одно из низших сословий, заняться ремеслом и торговлей. Для Соко первым заветом самурая было «познай самого себя».

В сочинениях Соко мы встречаем одно из первых изложений того, что впоследствии получило известность под именем буси-до, или «путь воина» – термин, не менее известный западному читателю, чем слово «самурай». Следующий отрывок также должен показаться читателю знакомым: Корея была покорена, замок ее правителя вынужден был сдаться. Японские военные ставки были учреждены в чужих землях, а слава японского оружия возобладала над четырьмя морями с древнейших времен до нынешнего дня. Наша доблесть в бою внушала страх иноземцам. Что до вторжений извне, то иноземцам никогда не удавалось завоевать нас, захватить или заставить уступить часть нашей земли. В самом деле, ведь в изготовлении доспехов для человека и коня, в создании мечей и копий и в умении с ними обращаться и, наконец, в военном искусстве, в стратегии и тактике ни одна страна не может сравниться с нами. Разве в пределах четырех морей мы не превосходим всех доблестью?

Читатель пусть сам судит, с учетом событий на Симабара, доспехов, покрытых рельефными украшениями, и жадных ростовщиков, содержит ли этот отрывок достоверную оценку боеспособности японской армии на 1670 г. Тем не менее это великолепный пример того, как пышно мог расцвести самурайский дух, когда его не сдерживала досадная необходимость время от времени выигрывать реальные сражения. Что касается «кодекса воина», или «пути воина», – можно, конечно, возразить, что в XVI веке какой-то воинский кодекс должен был существовать, хотя бы просто для выживания. Однако нельзя научиться воевать по учебнику, и создание воинского кодекса отложили до мирных дней Эдо. Лучшее изложение воинского кодекса в XVI веке сделал Цукухара Бокудэн, великий мастер и преподаватель искусства меча. Он просто заметил, что «воин, не знающий своего дела, подобен кошке, не умеющей ловить крыс». Иными словами, чтобы следовать путем воина, надо быть воином, вот и все. Читатель вспомнит, что завещание, которое Ходзё Соун оставил своему сыну, заканчивается словами: «В литературе и в военном искусстве следует совершенствоваться постоянно... Грамота – это левая рука, а военное дело – правая. Ни тем, ни другим не следует пренебрегать».

В уютной обстановке эпохи Эдо кабинетные самураи (или «самураи соломенных циновок», что ближе к истине) смогли, наконец, заняться перечислением доблестей идеального воина. Это и есть то буси-до, которое мы знаем. Основной упор делается на таких достоинствах, как храбрость, честность, верность, умеренность, стоицизм и сыновняя почтительность. Насколько же все это присутствует в действительной истории самураев?

О храбрости говорить не приходится. Их мужество и презрение к смерти не может не впечатлять. Как замечено в случае с Тории Сунъэмоном при Нагасино, наивысшего уважения заслуживает столь выдающаяся храбрость, что ей не могут не восхищаться как друзья, так и враги. Примеры настоящей трусости крайне редки. Похоже, что самурайская традиция кончать самоубийством ради спасения чести стоила Японии многих хороших военачальников, которые в противном случае могли бы дожить до следующего сражения и взять реванш. Поучительным примером здесь может служить адмирал Ли Сунсин, которого подвергли немилости, пытали, бросили в тюрьму, поскольку его победы во время первой корейской войны вызвали зависть его коллеги Вон-Гюна. Будь Ли японским адмиралом, он несомненно покончил бы с собой, а Ли вынес весь этот позор и вернулся, чтобы снова воевать с японцами в 1598 г.

Самоубийство никогда не представлялось легким выходом из затруднительного положения и часто было весьма драматичным. Мы уже встречали множество поразительных случаев, однако автору трудно удержаться, чтобы не упомянуть один из самых экстравагантных примеров самоубийства в японской истории. Оно было совершено полулегендарным, по всей очевидности, самураем по имени Того Сигэтика, который потерпел неудачу при штурме вражеской крепости. В отчаянии он велел похоронить себя заживо, в полном вооружении, верхом на коне и при этом клялся отомстить врагам с того света.

Верность и честность – наиболее трудноуловимые доблести; первая, очевидно, оказалась в числе самых первых военных потерь. Совет Мори Мотонари не доверять никому, в особенности родственникам, достаточно полно характеризует период Сэнгоку, век, породивший такой образец самурайской доблести, как Ходзё Соун. И в самом деле, в то время, когда боевой дух достиг своего апогея, верность оказалась наименее распространенной из добродетелей. Акэти Мицухидэ, бесспорно, наш лучший эксперт по части вероломства, недаром сказал, что ложь воина следует называть стратегией и что честные люди встречаются только среди крестьян и горожан.

Конечно, легко иронизировать по поводу нации, которая идеализирует свою раннюю историю. Все нации так поступают. Что несомненно, так это то, что идеи и мнения таких авторов, как Ямага Соко и Кумадзава Бандзан, нашли свое место в сердцах самураев. Призыв отказаться от самого себя и следовать явно идеализированной модели самурайского поведения даром не пропал. Самый яркий пример успеха Ямага Соко – это случай со знаменитыми «сорока семью ронинами», без которой ни одна история самураев не может быть полной. Предводитель 47 ронинов, Оиси Кураносукэ, был учеником Ямага Соко. Что самое примечательное в этой классической истории мести – это то, как далеко зашли заговорщики, чтобы усыпить бдительность жертвы. Они сделали вид, что судьба дома их прежнего хозяина их больше не волнует, предавались пьянству и гульбе, используя их как ширму для прикрытия заговора. 14 декабря 1702 г. 47 ронинов ворвались в дом своего врага, убили его и установили его голову на могиле своего покойного господина. Этот акт мести потряс представителей власти. Следовало ли им наказать ронинов за убийство или наградить за то, что они более чем кто – либо за прошедшее столетие повели себя как истинные самураи? В конце концов закон взял верх, и 46 оставшихся в живых ронинов (один был убит во время нападения) совершили массовое харакири.

Сомнительно, сделали ли 47 ронинов что-либо для современной Японии, кроме как предоставили сюжет для бесчисленных пьес и рассказов, продемонстрировав миру, насколько примитивной и отсталой порой может быть Япония. Позитивный вклад буси-до лучше всего представлен в лице Мито Мицукуни (1628–1700) из семьи Мито, одной из ветвей Токугава, который занимался изучением японской истории. Особенно примечателен его панегирик доблестям Кусуноки Масасигэ и Масацура, сделавший их популярными героями сегодняшнего дня.

Истинные достоинства буси-до проявились гораздо позже, когда, как и надеялся Ямага Соко, сословие самураев или, по крайней мере, его лучшие представители поднялись над своей праздностью, нищетой и духовным упадком, чтобы стать мозгом движения за Реставрацию и создателями современной Японии. Тогда они действительно превратились в аристократию, служившую примером всему народу, стали его лидерами и вдохновителями. Здесь нет места для подробного описания великих событий революции Мэйдзи и выхода Японии из своей уединенной кельи, однако на отдельных моментах, связанных с нашей историей, следует остановиться.

Семьи, сыгравшие главную роль при Реставрации, носят знакомые нам имена. Токугава (Мито) Нариаки был потомком Мицукуни и ревностным сторонником самурайского воспитания в те дни, когда европейские и американские корабли стали появляться у берегов Японии. В 1853 г. ему была доверена оборона страны, однако очевидное превосходство иностранных держав лишало подобные военные приготовления всякого смысла. В связи с вопросом об иностранном вмешательстве он встретил ярого противника в лице Ии Наосукэ, прямого потомка Наомаса и Наокацу, «Красных Дьяволов» Хиконэ. В 1858 г. Наосукэ подписал договор с Соединенными Штатами, а вскоре также с Англией и Францией. Эти соглашения вызвали сильное негодование среди настроенных против иностранцев консерваторов, и в 1860 г. Наосукэ был убит ронином из даймёята Мито.

Реставрация повлекла за собой все изменения, которых так опасались ее противники. Самураи как сословие были упразднены, вместо жалованья им была выплачена компенсация, которая, как полагали, поможет им открыть собственное дело. В 1876 г. ношение мечей запрещено было всем, кроме представителей вооруженных сил, которые теперь формировались согласно закону о всеобщей воинской повинности.

Одному из самураев, Сайго Такамори, все это показалось уж вовсе невыносимым, и он удалился в родную провинцию Сацума, где стал обучать молодых самураев военному искусству. Правительство предчувствовало опасность, прилагало все усилия для того, чтобы вернуть Такамори обратно, но тщетно. Движение сопротивления назревало и в конце концов вылилось в «восстание на Сацума» в 1877 г. 15 февраля Сайго Такамори во главе 15 000 человек захватил Кагосима, затем атаковал армию Кумамото, разгромил ее и осадил замок Кумамото. Узнав об этом, правительство послало регулярную армию под командованием Арисугава Тарухито. Под натиском численно превосходящего противника повстанцы отступили в Хюга, где, несмотря на весь свой героизм, были разбиты в нескольких сражениях. В конце концов армия Сайго была оттеснена назад в Кагосима. Сопротивление стало невозможным. Окруженные со всех сторон, и с моря и с суши, последние самураи приготовились дорого продать свою жизнь. Последняя битва произошла при Сирояма 24 сентября 1877 г. Сайго пал, раненный в ногу пулей одного из обученных в Европе солдат, и один из его верных приближенных по его просьбе лишил его жизни.

Долог был путь от принца Ямато через Ёсицунэ, Кусуноки Масасигэ и Ода Нобунага до Сайго Такамори, но стереотип остается прежним. Герой – все та же одинокая фигура, он всегда трагически погибает в неравном бою. В этом весь дух самурайства. Говоря словами великой хроники самурайского героизма, «Хэйкэ моногатари»: «Звук колокола Гионсодза отражает непостоянство всех вещей. Цвет тикового дерева говорит о том, что тем, кто сейчас процветает, суждено пасть. Да, гордые живут лишь мгновение, как вечерний сон в разгар весны. И могучие в конце концов погибают; они лишь пыль, несомая ветром».