Глава II Будда и Буси

В предыдущей главе мы рассмотрели крах земельной реформы, первую неудачу в программе Великих Реформ. Вслед за ее провалом система всеобщей воинской повинности, служба в армии за данную правительством землю, была подорвана практикой кисин. Создать регулярную национальную армию так и не удалось. В Киото, где знатные семьи соперничали друг с другом за синекуру, каковой было несение караула в покоях императора, не было недостатка в желающих «поступить на военную службу», однако в восточных и северных провинциях, где обитали аборигены эмиси, проблема безопасности стояла очень остро. Эмиси были искусными лучниками и свирепыми воинами. Помимо войн с эмиси, надо было еще время от времени подавлять восстания и бороться с бандитами и разбойниками. Поскольку система всеобщей воинской повинности не срабатывала, обеспечение безопасности в этих отдаленных провинциях стало заботой местных землевладельцев. Придворные аристократы в столице наслаждались праздной жизнью, описание которой дошло до нас в таких романах, как «Повесть о принце Гэндзи», и меньше всего желали принимать на себя обязанности сёгуна, отправляться на край света и воевать с врагами трона. Они были настолько увлечены столичной жизнью, что даже гарнизоны в провинциях были сокращены, а солдаты переведены в столицу и зачислены в городскую стражу.

Людьми, которым выпала задача поддерживать закон и порядок, были землевладельцы, разбогатевшие, вероятнее всего, благодаря практике кисин. Были среди них и обедневшие аристократы, в поисках удачи покинувшие двор и бежавшие от засилья Фудзивара. Под началом этих землевладельцев находились многочисленные мелкие держатели земель и крестьяне, которых система кисин сделала зависимыми. Не требовалось много времени, чтобы эта экономическая зависимость переросла в вассальные отношения. Связи, возникшие благодаря кисин, укреплялись, когда заинтересованные стороны вступали в родственные отношения. Вассалы были лично преданы господину и готовы были следовать за ним в минуту опасности.

Сторонники могущественных землевладельцев называли себя самураями. Приблизительный смысл слова «самурай» – «тот, кто служит» (от глагола самурау или сабурау – служить). В первоначальном значении этот термин не ассоциировался с военной службой, однако со временем его значение изменилось. Другое слово, буси, известно нам в словосочетании буси-до, «путь воина». Буси, однако, не подразумевало отношений между слугой и господином, его можно считать общим термином для обозначения воина, солдата.

Было бы неверным рассматривать возникновение самурайства как демократическое движение храбрых крестьян, объединившихся под эгидой избранного ими вождя для защиты собственных интересов. За редким исключением, все могущественные землевладельцы, вокруг которых формировались военные дружины, были знатного происхождения, порой даже отпрысками императорской фамилии. Любопытно, что в провинции, хотя при выборе военачальников предпочтение отдавалось людям действительно обладавшим военными талантами, аристократическая родословная была немаловажным подспорьем при вербовке сторонников. По мере того как росла их поддержка, возрастало и чувство причастности, основанное на новом понимании клана. Кланы дореформенной эпохи, ради уничтожения которых, собственно, и проводились реформы, возродились как самурайские кланы. Благодаря системе кисин клан стал гораздо более крупной социальной единицей, чем прежде: вокруг семейного ядра сплачивались многочисленные люди и целые семьи, не связанные с ним родственными узами. Главенство принадлежало одной семье, а все остальные самураи были ей не родственниками, а наследственными вассалами.

Как мы уже видели, восток и север Японии были центрами военной активности: именно там, а точнее – на равнине Канто, стало формироваться сословие самураев. В Канто сложились идеальные условия для этого. Эта провинция находилась в 300 милях от Киото и была избавлена от тлетворного влияния столицы. Там были сотни квадратных миль нетронутой плодородной земли, а периодические нападения эмиси подогревали воинский дух населения. Боевые качества канто-буси были признаны еще в эпоху Хэйан – в этой провинции набирали солдат даже для защиты Кюсю.

Для двора в Киото такое положение вещей казалось естественным, однако аристократия, по-видимому, должна была окончательно погрязнуть в придворных интригах, чтобы не заметить опасности, которая таилась в усилении самурайских кланов. В результате правительство полностью передало все военные и полицейские функции горстке удаленных от двора аристократов, связанных родственными узами с провинциальными кланами и верных их местным интересам. В прошлой главе мы сравнили высылку на восток знати, не принадлежавшей к клану Фудзивара, с посевом зубов дракона. Теперь эти семена дали всходы и, подобно урожаю Ясона, порождали вооруженных людей.

Среди кланов Востока на первом месте стоят два имени. Это кланы Тайра и Минамото. Клан Тайра обязан своим возникновением политике удаления от двора лишней знати, имя Тайра впервые было принято неким Таками, внуком императора Камму, основателя Киото, который правил в 781–806 гг. Понимая, что ему не дадут продвинуться при дворе, молодой человек отправился на Восток и поселился на равнине Канто. Его сын дослужился до ранга наместника провинции, шесть его внуков также достигли высоких чинов. Имя Тайра стало популярным, с ними охотно роднились, заключали сделки кисин, у них было много сторонников.

Со временем Минамото сделались соперниками Тайра. Они тоже происходили от императорской фамилии и вынуждены были переселиться на Восток, поскольку рождение слишком большого числа принцев обременяло бюджет двора. Первым Минамото был Цунэмото, сын одного из этих принцев и внук императора Сэйва. От этого рода со временем отделилось еще несколько ветвей, такие, как Мураками-Гэндзи и Уда-Гэндзи. «Гэндзи» – китайское произношение знака, который по-японски читается как «Минамото». Равным образом Тайра часто именовались «Хэйкэ» или «Хэйдзи». И Тайра, и Минамото прославились своими военными заслугами перед правительством. Прежде чем приводить примеры их подвигов, взглянем сперва на самих самураев.

К счастью, художники старой Японии оставили нам многочисленные изображения первых самураев. Эти произведения, чаще всего длинные свитки, на которых развертывается повествование, а также сохранившиеся образцы оружия и доспехов дают наглядную картину военной жизни того времени. Примерно тогда же японский доспех приобрел ту специфическую форму, которая делает его столь легко узнаваемым.

Ранние доспехи, известные нам только по раскопкам гробниц IV – V вв. н.э., были пластинчатыми. В V в. на смену им пришел другой тип вооружения, заимствованный с азиатского континента. Азиатский «ламеллярный» доспех, собранный не из пластин, а из многочисленных скрепленных вместе чешуек, восходит к защитному вооружению Древнего Египта и Ассирии. Заимствовав сам принцип, японцы разработали свой уникальный стиль. В VI и VII вв. пластинчатый доспех представлял собой большой неуклюжий кафтан. Со временем он превратился в те доспехи, которые носили самураи. То были первые настоящие самурайские доспехи, известные как ёрои.

Принцип конструкции ёрои очень прост. Несколько кусков металла или кожи плотно соединяются вместе, образуя гибкую эластичную полосу. Полоса, состоящая из кодзанэ, как назывались эти чешуйки, достигала в ширину около 30 см. Длина же ее определялась тем, для какой части доспехов она предназначалась. Полоса покрывалась кожей и тщательно лакировалась для защиты от корозии. Несколько таких полос связывалось вместе толстым шелковым или кожаным шнуром. Эти шнуры, так называемые одоси, т.е. шнуровка доспехов, были разноцветными и создавали покрывавший доспехи узор.

Весь собранный таким образом доспех имел вид коробки. Три стороны коробки – передняя, левая и задняя – были соединены вместе. Сперва надевалась правая часть – вайдатэ, которая плотно привязывалась под мышкой и через левое плечо. Большие тяжелые наплечники, содэ, крепились к наплечным ремням при помощи шнурков или ремешков, а чтобы они не болтались и не задирались, оставляя руки открытыми, они сзади крепились к агэмаки – детали в виде креста, сплетенной из толстых шнуров. Агэмаки, обычно красного цвета, подвешивали к кольцу в верхней части наспинника.

Прочие части доспеха можно рассмотреть на примере кон ито одоси ёрои, или «панциря с синей шнуровкой», который хранится в святилище Оямадзуми на острове Омисима во Внутреннем море. Эти доспехи, одни из старейших из дошедших до наших дней, были тщательно восстановлены во всем своем великолепии. То, что кажется нагрудником, на самом деле цурубасири – пластина, облегчающая скольжение тетивы лука при выстреле. Как и все гладкие поверхности доспехов, она покрыта слоем крашеной кожи, которая обычно укра-шалась изысканным орнаментом. Перед цурубасири укреплены две подвески для защиты шнуров, поддерживающих доспехи, которые закреплялись на продолговатых пуговицах. Над правой стороной груди находится сэндан но ита – подобие миниатюрного наплечника. Слева – кюби но ита, неподвижно закрепленная железная пластина, покрытая кожей.

В то время самураи носили бронированный рукав, котэ, только на левой руке, чтобы правая оставалась свободной для натягивания тетивы лука. Бронированный рукав выглядел как обычный матерчатый мешок, с внешней стороны усиленный железными пластинами, который привязывался под мышкой. Под броню самураи надевали ёрои хитатарэ – украшенный вышивкой и помпонами халат. Большие мешковатые штаны заправлялись в поножи, а широкие рукава затягивались шнурками у запястий. Для удобства левый рукав не заправлялся в котэ, а выпускался наружу и затыкался за пояс. Поножи представляли собой просто три согнутых железных пластины, которые привязывались к ноге. Ботинки из медвежьей шкуры и кожаные перчатки для стрельбы из лука завершали вооружение самурая ниже шеи.

На свитках изображены типичные тяжелые шлемы, которые носили с ёрои. Сам шлем состоял из нескольких железных пластин, скрепленных большими коническими заклепками, головки которых выступали над поверхностью шлема. На макушке было большое отверстие, именуемое тэхэн. Для нас, возможно, шлем с отверстием представляется чем-то непривычным, однако оно, вероятнее всего, использовалось, чтобы пропускать через него пук волос: волосы служили подкладкой. Впоследствии, когда появились шлемы с подкладкой, от отверстия отказались. Большой изогнутый назатыльник (сикоро) собирался из кодзанэ, как и другие части доспехов. Обратите внимание, что края сикоро выгибаются вверх и наружу для защиты лица. Эти выступы – фукигаёси – покрывались тисненой кожей, как и козырек шлема. Наконец, шлем был украшен небольшой агэмаки, прикрепленной к его тыльной стороне.

Шлемы некоторых воинов, изображенных в этой книге, имели забрало в виде железных пластин, прикрепленных к лобной части и закрывающих щеки. Эта деталь лучше всего представлена на изображении свирепого буси в «Хэйкэ моногатари», который несет отрубленную голову.

Судя по сохранившимся изображениям, описанное здесь одеяние самурая не было униформой. Некоторые различия в одежде, по-видимому, были связаны с рангом воина. Принципиальное различие существовало между конным воином и пехотинцем. Последний носил не коробчатый ёрои, а более простые доспехи, облегающие тело, так называемые домару.

Что касается наступательного оружия, следует заметить, что почти все воины имели меч, кинжал, лук и тяжелое копье или алебарду причудливой формы – нагината. В то время японский меч еще не был окружен той таинственностью, которая возникла вокруг него впоследствии. Тем не менее к XI в. меч уже стал великолепным оружием, его конструкция и способ употребления уже достигли своего конечного смертоносного совершенства. Но все же это было просто оружие, такое же, как и все прочие, и легендам о самурайском мече, как и о самих самураях, еще предстояло сложиться. Мечи ранних воинов больше всего напоминали тип, известный как тати, который носился на поясе лезвием вниз. Это был, судя по изображениям на свитках, единственный общепринятый способ ношения меча, поскольку только так его и можно было носить с громоздкими доспехами ёрои. К ножнам был прикреплен деревянный или плетеный диск, на который наматывалась запасная тетива для лука. Лук в то время был самым важным оружием, знаком принадлежности к самурайскому сословию. Луки были сложносоставные, как и большинство типов азиатских луков. Их собирали из бамбуковых планок, отдельные детали делались из других сортов дерева, сверху их обматывали волокном ротановой пальмы. Одной из любопытных особенностей японского лука является то, что при стрельбе его держали не посредине, а в месте, находящемся примерно в трети длины от нижнего конца. Так из него было удобнее стрелять с седла. Самураи были в основном конными лучниками, они часами упражнялись, пуская длинные бамбуковые стрелы со скачущей лошади. Наконечники стрел разной формы служили разным целям. Открытые V-образные, похожие на ножницы наконечники, возможно, предназначались для разрезания скрепляющих доспехи шнуров, хотя первоначально они, вероятнее всего, использовались для охоты. Был любопытный наконечник в виде большой деревянной репы со сквозными отверстиями, который свистел при полете стрелы. Такие наконечники использовались для подачи сигналов и для устрашения врага. Стрелы носили в колчане, который подвешивался справа и откуда стрелы вытаскивали вниз, а не через плечо, как на Западе.

Описанные здесь доспехи и оружие явно свидетельствуют о том, что мирная бюрократия, стоявшая у власти со времени Великих Реформ, стала уступать давлению со стороны новых военных кланов. Войны с эмиси по поручению правительства давали самураям в приграничных районах хорошую практику, но настоящая военная наука постигалась в бою против себе подобных. Влияние отдельных восстаний и мятежей на общий ход японской истории было незначительным, однако они способствовали формированию самурайских традиций. В последующие годы самураи вдохновлялись призывом подражать деяниям предков. При вызове на поединок в обычае стало провозглашать свою родословную и историю своего дома. Основателями этих домов стали самураи, сражавшиеся под началом таких вождей, как Минамото Ёсииэ, в кампаниях, известных как «Первая девятилетняя война» и «Вторая трехлетняя война». Именно их деяния перечислялись два или три века спустя.

Ёсииэ олицетворял начало военной традиции в клане Минамото, и его потомки с гордостью выкрикивали его имя среди грохота битвы. Впервые он прославился во время Первой девятилетней войны (1051–1063), в которой сражался его отец.

Самый север Хонсю, где находятся провинции-близнецы Дэва и Муцу, был последним аванпостом власти Киото. Помимо официального наместника, сюда назначался также чиновник, ответственный за благополучие (!) эмиси. По старой традиции эту должность занимали представители семейства Абэ, она стала наследственной, и к 1050 г. занимавший ее Абэ Ёритоки стал настолько злоупотреблять своим положением, что правительство сочло необходимым его сместить. На должность наместника и главнокомандующего был тогда назначен Минамото Ёриёси. Ёриёси и раньше участвовал в кампаниях против разных мятежников под началом своего отца, но именно присутствие в войске его старшего сына Ёсииэ, которому тогда было пятнадцать лет, прославило грозное имя Минамото на всю страну.

В 1057 г., после нескольких беспорядочных стычек, мятежный Абэ Ёритоки был убит шальной стрелой, однако его сын Садато продолжал борьбу. В конце 1057 г. Садато укрепился с 4 000 воинов под Кавасаки, где его атаковали Минамото, отец и сын, у которых было всего 1 800 воинов. Атака не удалась, и когда Минамото отступили, чтобы перегруппироваться, началась страшная снежная буря. Под прикрытием бурана Абэ Садато предпринял контратаку на Минамото. Те отступили с боями, и из всего их арьергарда в живых остались только Ёриёси, Ёсииэ и еще пять командиров. За проявленную им при отступлении храбрость Ёсииэ получил прозвище «Хатиман-таро» – «Первенец Хатимана, бога войны».

В 1062 г. Минамото, получив подкрепления от дружественного клана Киёвара, вернулись с 10 000 воинов. Абэ Садато отчаянно сопротивлялся, укрепив свои позиции у Куриягава частоколом. Это была страшная битва. Тринадцатилетние мальчики сражались вместе со стариками, и даже женщины вступили в сражение, которое продолжалось без перерыва два дня и две ночи. Наконец сказался численный перевес на стороне Минамото, и Садато сдался. Через несколько месяцев Ёсииэ вернулся в Киото с головой Садато. На протяжении всей истории самураев подобный трофей считался лучшим доказательством успешного выполнения задачи. Согласно легенде, сражаясь перед частоколом у Куриягава, Ёсииэ в трудную минуту обратился с молитвой к своему патрону Хатиману и обещал ему, что в случае победы он воздвигнет в честь него храм. Поэтому в 1063 г., когда Ёсииэ ехал в Киото с кровавыми трофеями войны, он остановился в Цуругаока, ныне части города Камакура рядом с Токио, и основал там храм Хатимана Цуругаока, храм чести и славы Минамото.

Старший Минамото – Ёриёси – умер в 1082 г., а год спустя Ёсииэ предпринял кампанию, получившую название Второй трехлетней войны. Киёвара, который был союзником Минамото во время Первой девятилетней войны, получил в награду высокий пост на северном Хонсю. Как и Абэ до него, он стал злоупотреблять своей властью, а его сын и внук извлекали выгоду из его злоупотреблений. Против них и выступил Ёсииэ.

Боевые действия во Второй трехлетней войне свелись в основном к затяжной осаде окруженной частоколом крепости Канэдзава, что позволило Ёсииэ применить на практике всю военную науку, которую преподал ему отец. На подступах к крепости Канэдзава Ёсииэ заметил стаю диких гусей, беспорядочно кружившихся над дальним лесом. Он сразу же понял, что там устроена засада. Самое примечательное в этом эпизоде то, что сведения о возможной связи между кружащимися птицами и засадой Ёсииэ почерпнул из древнего китайского трактата о военном искусстве. Вот свидетельство того, что представители нового военного сословия настолько серьезно относились к своей профессии, что изучали литературные произведения, которые за несколько поколений до них сочли бы крайне примитивными и грубыми.

Осада продолжалась; в братстве воинской жизни и в пламени войны закалялись самурайские доблесть, храбрость и верность. Осажденные отбивали приступ за приступом, и Ёсииэ снова и снова вдохновлял своих людей на подвиги. В своем лагере он отвел отдельные места для храбрецов и для трусов, и в конце каждого дня кампании каждому самураю указывалось место, которое он заслужил. Со временем проявился и тот самурайский фатализм, который вскоре стали считать одной из особых черт этих воинов. Один шестнадцатилетний самурай по имени Камакура Гонгоро Кагэмаса во время штурма был ранен стрелой в глаз. Он спокойно вырвал древко и застрелил врага, выпустившего стрелу. Когда наступило затишье, его товарищ-самурай попытался извлечь застрявший наконечник, но он так крепко засел, что тот смог выдернуть его, только наступив ногой на лицо Гонгоро. Гонгоро протестовал, говоря, что топтать ногами лицо самурая – оскорбление и что его товарищ заплатит жизнью за это.

Любопытным продолжением этой истории является то, что сто лет спустя один из потомков Гонгоро вспомнил и упомянул этот самый эпизод. Когда Кадзивара Кагэтоки, не менее славный самурай, вступил в бой в сражении при Ити-но-тани в 1184 г., он, согласно «Хэйкэ моногатари», так объявил о себе врагу: «Я Кадзивара Кагэмаса Кагэтоки, в пятом поколении потомок Гонгоро Кагэмаса из Камакура, прославленный воин из восточной страны, и я один равен тысяче! В возрасте шестнадцати лет при осаде Сэмбуку Канэдзава в Дэва он был в авангарде Хатиман-таро Ёсииэ, и стрела пробила его шлем и вонзилась в левый глаз. Он не дрогнув вырвал эту стрелу, поразил насмерть ранившего его стрелка и прославился воин-ской доблестью в грядущих веках». Любопытно, что в этом пересказе враг убит уже той же самой стрелой, которая ранила Гонгоро.

Осада Канэдзава затянулась, и даже самураи Минамото стали просить Ёсииэ отступить. Он отказался и приказал им сжечь деревянные хижины, где они укрывались от холода, поскольку утром Канэдзава будет принадлежать им. В последней отчаянной атаке Минамото действительно одержали победу, и коллекция Ёсииэ пополнилась множеством голов.

К несчастью для Ёсииэ, императорское правительство еще до начала кампании отказало ему в просьбе официально наделить его полномочиями сёгуна. Поскольку он предпринял эту кампанию по собственной инициативе и на собственные средства, награды ему не полагалось. В гневе Ёсииэ швырнул головы в канаву и сам роздал награды своим самураям. Это было необходимо, ибо в те времена верность до самой смерти была крепко связана с материальной заинтересованностью.

Двор таким образом продемонстрировал твердый контроль над распределением военных полномочий. Если бы Ёсииэ рассматривался как военачальник, подавляющий мятеж, он обязательно должен был бы действовать по поручению правительства. Вторая трехлетняя война носила характер частной стычки между Минамото и Киёвара, и вручение награды победителю в такой частной войне могло бы стать очень опасным прецедентом.

В подавлении многих других мятежей участвовали Тайра, еще один самурайский род. К услугам Тайра прибегали в основном на юге и на западе Японии, в то время как Минамото сосредоточили свои усилия на севере и на востоке. Тайра прославились главным образом как усмирители пиратов вдоль побережья Внутреннего моря и на берегах Кюсю. Таким образом они обезопасили морские пути для торговли с Китаем. Как клан Минамото был связан с храмом Хатимана в Цуругаока, так и Тайра патронировали святилище Ицукусима на Миядзима, прелестном острове во Внутреннем море, в 12 милях от Хиросимы. Тайра сделали Ицукусима своим родовым святилищем, заботились о нем и осыпали дарами.

К началу XII в., таким образом, в Японии выделилось три сильных клана: Фудзивара, державшие бразды правления и контролировавшие генофонд императорской фамилии, покорители мятежников Минамото и усмирители пиратов Тайра. Была, кроме того, еще одна растущая военная сила, которую мы сейчас рассмотрим.

С того времени как столицу перенесли из Нара в Киото, возникла вражда между старыми храмами Нара и недавно основанными на горе Хиэй монастырями Энрякудзи и Миидэра. В августе 963 г. по приказу императора во дворце состоялся религиозный диспут, на котором обсуждались некоторые принципы веры и куда из монастырей Нара и с горы Хиэй были приглашены двадцать монахов. Диспут оказался бесплодным и послужил поводом к дальнейшим раздорам. Не было мира и внутри самих монастырей. В 968 г. монахи Тодайдзи даже подрались со своими соседями из Кофукудзи из-за спорного участка земли. В 981 г. неудачный выбор настоятеля Энрякудзи привел к тому, что монахи этого монастыря разделились на две партии и даже пытались убить одного из претендентов на этот пост.

В изменчивой политической ситуации растущие богатства храмов становились заманчивой приманкой для самурайских вождей, готовых на время забыть о религии. Существовала также угроза со стороны правительственных сборщиков налогов, которые гораздо смелее действовали на подлежащих налогообложению монастырских землях, чем в «дарованных» владениях самураев. Вследствие этого монастыри горы Хиэй сочли необходимым содержать собственную армию, чтобы защищать свои права и привилегии и противостоять любым посягательствам со стороны. Монастырь Кофукудзи вынужден был последовать за ними, когда монахи Энрякудзи напали на святилище Гион в Киото, которое подчинялось Кофукудзи. Вскоре вокруг большинства великих монастырей в Киото и Нара собрались тысячи вооруженных людей, и в течение двух последующих столетий их выступления тревожили суеверных придворных и устрашали рядовых жителей Киото.

Сохэй (монахи-воины), как они себя называли, представляли собой значительную силу. В искусстве войны они не уступали формирующемуся сословию самураев. Чтобы увеличить численность своих армий, монастыри намеренно убеждали людей принять монашество ради того лишь, чтобы обучить их военному делу. Этими рекрутами оказывались чаще всего беглые крестьяне или мелкие преступники, они же в основном и сражались за монастыри. Служение богам по традиции было делом благородных, однако многие священнослужители высокого ранга – гакусё (ученые монахи) с готовностью вступали в бой, если возникала такая необходимость. В Киото главным источником причиняемых монахами беспокойств была гора Хиэй, поэтому там они получили имя ямабуси (воины горы). Выбор названия был не совсем удачным, поскольку существовала (и по сей день существует) секта бродячих монахов ямабуси, что значит «спящие в горах» (на письме знаки различаются), и это привело к большой путанице.

Два иллюстрированных свитка изображают монахов-воинов во всех деталях. Первый из них – «Тэнгу дзоси». Здесь монахи изображены в своих широких тяжелых рясах с закрывающими лицо капюшонами. Их верхняя одежда была окрашена в черный или желтый цвета, иногда она подкрашивалась маслом клевера, что придавало ей светло-коричневый оттенок, иногда ее оставляли просто белой. На ногах монахи носили сандалии или гэта (деревянные башмаки). Другие свитки изображают более воинственно настроенных монахов. Многие из них натянули рясы поверх доспехов, которые, судя по форме кусадзури (набедренников), представляют собой не ёрои, а простые домару пехотинцев. Некоторые облачены в ёрои и хатимаки – нечто вроде тюрбанов вместо обычных капюшонов. Свиток «Касуга гонгэн рэйкэнки» изображает сохэй Кофукудзи, защищающих свой храм. Многие из защитников, которые, как мы можем предположить, все являются монахами, предпочли своим монашеским одеяниям более практичные доспехи. Необычную фигуру в этой группе представляет стоящий за деревом воин в повязке на лице с прорезью для глаз – несомненно, для того, чтобы сохранить инкогнито. Традиционным оружием монахов были нанигата, о которых мы уже говорили. Вариант, который использовали в то время, назывался собудзукири нанигата: его клинок достигал в длину более метра. В бою его использовали как рубящее оружие, и он наносил страшные раны.

Другим оружием монахов был страх перед богами, представителями которых они себя считали. У каждого монаха были четки, и он всегда готов был «велеть своим бусинам» обрушить проклятие на голову того, кто его обидит. Это особенно действовало на придворных, жизнь которых была подчинена строгим требованиям религии и которые верили в предсказания. Гора Хиэй была их священным стражем, несмотря на то, что этот дом божий давно уже превратился в логово разбойников. Вероятно, из каждых пяти монахов-воинов четверо даже не проходили обряда посвящения по всей форме, ограничившись символическим бритьем головы.

Часто монахи вдохновляли себя в бою присутствием большого переносного микоси (ковчега), в котором, как считалось, обитало божество. Его несли на длинных шестах до двадцати монахов. Враждебные действия против микоси расценивались как нападение на самого бога. Во время мятежа, который последовал за убийством монаха с горы Хиэй одним из придворных, великий микоси горы Хиэй, в котором обретался дух Царя гор, внесли впереди армии монахов на улицы Киото. Монахи стояли вокруг него и в качестве проклятия читали нараспев шестьсот свитков буддийской сутры «Дай хання кё». Иногда микоси оставляли на улице, а сами монахи возвращались на гору. Там он и стоял на страх горожанам, пока требования монахов не удовлетворяли.

Однако в полной мере всю свою ярость монахи приберегали для собственных диспутов. То были не религиозные войны, как мы их себе представляем: спор между монастырями обычно возникал из-за земли или престижа. Вопрос зачастую решался путем сожжения враждебного монастыря. За-ключались союзы между монастырями – впрочем, они легко и распадались. В 989 и 1006 гг. Энрякудзи воевал против Кофукудзи. В 1081 г. Энрякудзи объединился с Миидэра против Кофукудзи, и во время этого столкновения монахи Кофукудзи сожгли Миидэра и унесли много добычи. Позже, в том же году, монахи Энрякудзи поссорились с Миидэра и снова сожгли его. В 1113 г. монахи Энрякудзи сожгли храм Киёмидзу из-за разногласий, связанных с выбором настоятеля. В 1140 г. Энрякудзи вновь объявил войну Миидэра, а в 1142 г. монахи Миидэра напали на Энрякудзи. Этот длинный список пополнялся до тех пор, пока вылазки воинствующих монахов не растворились в великой войне, охватившей всю страну.

Все началось с незначительного инцидента. В январе 1081 г. люди Оми, которые подчинялись Энрякудзи, напали на жителей Оцу, которые были подданными Миидэра. Хотя люди Оцу и принесли жалобу в Энрякудзи, ничего предпринято не было. Тогда они обратились в Миидэра, где им посоветовали никогда больше не выполнять работ для Энрякудзи. Это привело в ярость монахов Энрякудзи, которые в июне выслали войско против Миидэра. В Миидэра их уже ждали. Первое нападение было отбито, но они с удвоенной силой снова пошли на штурм. Настоятель Энрякудзи лично руководил военными действиями и так подстегивал пыл своих сторонников, что, когда пламя угасло, уничтоженными оказались 294 зала, 15 хранилищ сутр, 6 звонниц, 4 трапезных, 624 монашеских обители и более 1 500 жилых домов – по сути дела, весь монастырский комплекс за исключением нескольких зданий. Вслед за этим монахи Миидэра в свою очередь двинулись на Энрякудзи с большой армией. Правительство, сильно обеспокоенное, послало солдат, чтобы усмирить их, однако в сентябре военные действия возобновились, а в столице пошли слухи, что два монастыря готовы объединиться и напасть на Киото. Императорский двор в полном ужасе обратился к единственной силе, способной противостоять такому вторжению, и для защиты столицы назначил сёгуном Минамото Ёсииэ. Этот решительный человек, покрытый славой Первой девятилетней войны, которому два года спустя предстояло выступить на Вторую трехлетнюю войну, с готовностью принял назначение. Самураи укрепили столицу, но ожидавшееся нападение так и не состоялось, и Ёсииэ вернулся к своим обычным обязанностям.

Десять лет спустя, в 1092 г., двор вновь счел полезным использовать Минамото против монахов. По поручению правительства Минамото Ёситика, второй сын Ёсииэ, конфисковал поместье в провинции Мино, недавно основанное Энрякудзи. Он вполне справедливо считал, что он всего лишь поступает в соответствии с законом, запрещавшим храмам торговать землей. Монахи тем не менее настаивали на своем и послали большое войско в Киото. Столкнувшись с силами Минамото, они нехотя отступили.

Несмотря на все бунтарство монахов, императорская фамилия продолжала одаривать монастыри землями, золотом и серебром. Возможно, двор надеялся завоевать их расположение подобной демонстрацией религиозного рвения, но это на них не действовало. Всякий раз, когда двор пытался вмешаться в дела духовенства, поднимался страшный шум, и ярость монахов выплескивалась на улицы города. И двор, и клан Фудзивара, хотя и обладали достаточной силой, чтобы разоружить монастыри, были слишком ревностными буддистами и не решались поступить с монахами так, как те заслуживали. Несмотря на присутствие в столице самураев, монахи все больше и больше наглели.

В 1146 г. молодой самурай по имени Тайра Киёмори в первый раз вступил в конфликт с монахами. Киёмори был талантливым молодым человеком неясного происхождения. Официально его отцом считался Тайра Тадамори, великий усмиритель пиратов, которому в награду за его заслуги была дарована любимая наложница императора. Девять месяцев спустя она родила сына, того самого Киёмори, так что молодой Киёмори мог в какой-то мере претендовать на принадлежность к императорскому роду. В день праздника Гион в 1146 г. один из приближенных Киёмори затеял ссору с монахом из святилища Гион. Поклявшись отомстить за нанесенное его роду оскорбление, Киёмори с отрядом самураев напал на монахов-воинов Гион, которые в тот момент несли микоси. Киёмори с полным пренебрежением к религиозным предрассудкам пустил в микоси стрелу. Стрела ударила в висевший перед ковчегом гонг, повсюду разнеся весть о неслыханном святотатстве. Разгневанные нападением на микоси, монахи Энрякудзи послали в Киото 7 000 монахов-воинов, которые, выкрикивая всевозможные проклятия, потребовали немедленной высылки Киёмори из столицы. Некоторые члены клана Фудзивара, завидовавшие растущему влиянию Киёмори и подобных ему самураев, уговаривали императора подписать указ об изгнании, однако двор, безопасность которого теперь целиком зависела от самураев, оправдал Киёмори, приговорив его лишь к уплате небольшого штрафа.

В течение тех двух веков, о которых мы говорили, монахи Энрякудзи не менее семидесяти раз являлись во всеоружии к императору с различными требованиями, не говоря уже о столкновениях между храмами и внутри них. Таким образом храмы, которые способствовали провалу земельной реформы и росту частных земельных владений, заставили двор опираться на силу самураев как в столице, так и в отдаленных провинциях. Мало того, именно монахи способствовали наступлению в Японии эпохи владычества военных кланов, ибо благодаря их вторжениям как Тайра, так и Минамото смогли разглядеть, что император-то голый!

Одно из самых известных высказываний о монахах принадлежит отрекшемуся императору Сиракава, который, выглянув из дворца во время одной из их демонстраций, с грустью заметил: «Хоть я и правитель Японии, есть три вещи, над которыми я не властен: водопады на реке Камо, падение игральных костей и монахи горы».

Теперь призвание самураев для разрешения внутренних проблем двора вместо обеспечения внешней защиты от монахов, мятежников и эмиси стало лишь вопросом времени. Такой случай представился в 1156 г., во время «смуты Хогэн», названной так по имени года той эры, когда она имела место. Предпосылки этой смуты имеют сложную историю. Вкратце их можно изложить следующим образом.

В эпоху Хэйан среди императоров Японии сложилась практика отречения от престола в сравнительно молодом возрасте, в пользу какого нибудь малолетнего сына или племянника. Поступавшие так именовались «императорами-иноками», поскольку при отречении от престола считалось подобающим обрить голову и принять монашеский сан. К 1150 г. в стране был малолетний император Коноэ и одновременно два отрекшихся императора – отец и сын, Тоба и Сутоку. Поскольку здоровье императора Коноэ оставляло желать лучшего, решено было назначить наследного принца на случай его внезапной кончины. При дворе не было недостатка в принцах крови, поэтому выдвигались разные кандидатуры, но, когда император Коноэ вдруг умер от яда, все пришло в смятение. Бывший император Сутоку пожелал вновь взойти на трон, поскольку его отречение состоялось, мягко говоря, под давлением, а бывший император Тоба пожелал отдать престол другому своему сыну. Его сторонники взяли верх, и 22 ноября 1155 г. императором стал четвертый сын Тоба, Го-Сиракава. Бывший император Сутоку, подстрекаемый партией Фудзивара, вознамерился вернуть трон силой. Вокруг было достаточно воинов, к которым можно было обратиться за помощью, включая разных выскочек из провинций, недавно начавших делать карьеру, не говоря уже о многочисленных отрядах монахов-воинов. Именно в этот момент, 20 июля 1156 г., скончался бывший император Тоба. Исполненный сыновней почтительности Сутоку отправился на торжественные похороны. При входе ему сообщили, что согласно последней воле его покойного отца ему запрещается присутствовать при церемонии. Сутоку, смертельно оскорбленный, приказал всем верным ему самураям в ближайших провинциях собрать войска и как можно быстрее ввести их в столицу. Такое же послание было отправлено монахам-воинам в Нара.

Самураи, ответившие на призыв Сутоку и на аналогичный призыв правящего императора Го-Сиракава, делились не по кланам, а в соответствии с более личными обязательствами и придворными рангами. Таким образом, силы, собравшиеся с обеих сторон во время смуты Хогэн, включали представителей как Минамото, так и Тайра. На стороне Сутоку войсками Тайра командовал Тадамаса, дядя Киёмори. Войсками Минамото предводительствовали тогдашний глава клана – Тамэёси, внук Хатиман-таро Ёсииэ, и один из его сыновей, прославленный Тамэтомо, человек огромного роста и превосходный стрелок их лука.

В рядах воинов Тамэёси явно не хватало его сына и наследника Ёситомо, который поддержал противоположную сторону. Он первым откликнулся на призыв Го-Сиракава и привел 400 отборных самураев под знамена своего государя. 29 июля к ним присоединился Тайра Киёмори, который за двенадцать лет до этих событий так разозлил монахов-воинов. Были посланы войска для захвата стратегических позиций на подступах к столице, которые должны были сдержать ожидавшееся наступление монахов. Через десять дней после смерти бывшего императора Тоба все присутствовавшие на его похоронах разделились на два лагеря. Сторонники императора Го – Сиракава расположились в императорском дворце, а силы Сутоку стояли в двух милях оттуда, в старой императорской резиденции Сиракава-дэн. Здесь Сутоку устроил военный совет, на котором председательствовали Минамото Тамэёси и его сын, великан Тамэтомо. Последнему было всего семнадцать лет, но он, как рассказывают, был более двух метров росту и обладал невероятной физической силой. Его лук достигал двух с половиной метров в длину, чтобы согнуть его, требовались усилия трех обыкновенных людей. По какой-то причине, от рождения или от усиленных тренировок, его левая рука была сантиметров на десять длиннее правой, что позволяло ему дальше оттягивать тетиву и выпускать стрелы с ужасной силой. Кроме того, он был невероятно самоуверен и предложил, исходя из здравого военного опыта, предпринять ночную атаку на дворец. «На стороне императора, – продолжал он, – нет храбрецов, кроме моего брата Ёситомо, но если он выйдет на поединок со мной, я прострелю ему горло. А что значат слабые стрелы какого-то Киёмори? Я опрокину его рукавом моего доспеха или отброшу в сторону ногой!» Но мудрому совету Тамэтомо не последовали, поскольку главный военный советник Сутоку, Фудзивара Ёринага, предпочел осторожность. Он предложил дождаться утра, в надежде, что тогда к ним успеют присоединиться монахи – воины. Тамэтомо, к сожалению, пришлось уступить мнению старшего авторитета, хотя он и понимал, что это приведет их к гибели. Похоже, что ни утра, ни монахов им было не дождаться, ведь монахи с тем же успехом могли присоединиться и к противнику. Тамэтомо к тому же подозревал, что они сами вскоре подвергнутся такой же ночной атаке, какую замышлял он.

Так началось первое сражение между самураями Тайра и Минамото. Хроника событий ночи 29 июля 1156 г., изложенная в «Хогэн моногатари», или «Истории смуты Хогэн», производит впечатление галантного турнира между двумя армиями. Все классические формальности самурайской войны были соблюдены до последней буквы – то, чему уже никогда не суждено было повториться. Произошло и несколько забавных случаев. Так, например, когда Тайра Киёмори начал наступление, он неожиданно вспомнил, что в этот день, двена-дцатый день лунного календаря, восток считается несчастливой стороной. Он соответственно предпринял обход с севера, чтобы не посылать стрелы в сторону востока. Перед началом сражения великан Тамэтомо поспорил с одним из братьев: кому из них надлежит первым вступить в бой. Это был один из первых примеров той мании, которой впоследствии были одержимы самураи. В данном случае пришли к соглашению: брат повел людей в атаку, а Тамэтомо отправился защищать самый опасный участок, который должен был указать ему брат.

Согласно «Хогэн моногатари», сражение началось с боевых кличей, провозглашения родословных и перечисления личных заслуг. Затем последовала перестрелка в темноте, во время которой Тамэтомо посеял смятение в рядах противника, прострелив насквозь одного самурая и ранив той же стрелой другого. Тамэтомо удерживал Западные ворота, и именно на эту позицию двинулся его старший брат Ёситомо. Тамэтомо, рассчитывая напугать его и заставить отступить, направил стрелу в его шлем. Стрела сорвала одну из выступающих заклепок и застряла в воротах. Тамэтомо уже готов был выпустить следующую стрелу, когда его вызвали на бой два самурая, которые обратились к нему следующим образом: Мы, Оба Кагэёси и Сабуро Кагэтика, потомки Камакура Гонгоро Кагэмаса, который, когда ему было шестнадцать лет, во время Трехлетней войны, под началом Хатиман-таро, во время штурма крепости Канэдзава в провинции Дэва, шел в бой в первых рядах и был ранен стрелой в левый глаз... Стрела вырвала ему глаз, который повис на передней пластине шлема, но он послал стрелу в ответ и убил своего врага.

Опять та же самая история, однако любой потомок Камакура Гонгоро, несомненно, был достойным противником для Тамэтомо. Тамэтомо вложил в лук «гудящую стрелу-репу» и послал ее. С громким визгом стрела полетела и срезала левое колено Оба Кагэёси, стоявшего от него в двадцати метрах. Затем она попала в его коня, и ее деревянный наконечник разлетелся на куски. Сабуро Кагэтика спрыгнул с коня и, чтобы не дать противнику завладеть головой Кагэёси, взвалил раненого товарища на плечо и унес с поля боя.

Минамото Ёситомо понял, что отец и брат готовы защищаться до последнего, и велел поджечь Сиракава-дэн. Дождя не было уже несколько дней, к тому же дул сильный ветер. Здание вспыхнуло, как хворост, и вскоре пламя горящего дворца озарило небо на многие мили вокруг. Защитникам не оставалось ничего, кроме бегства, ибо известная японская традиция кончать жизнь самоубийством тогда еще не сложилась. В свете горящего здания сторонники Сутоку сделались отличной мишенью для лучников. При этом погиб Фудзивара Ёринага, высказавшийся против предложенной ночной атаки, а всех остальных вождей взяли в плен, включая дядю Киёмори, Тадамаса, и двух доблестных Минамото – Тамэёси и Тамэтомо. Так закончилась недолгая, но кровавая смута Хогэн. Эта непродолжительная и не столь уж важная по своему политическому значению стычка ознаменовала выход на политическую арену самураев как самостоятельной силы, с которой правительство отныне вынуждено было считаться.

Теперь самым насущным вопросом стало, как же поступить с побежденными сторонниками Сутоку. Единственным из поддержавших его старших членов клана Тайра был непопулярный Тадамаса, дядя Киёмори, и последний без сожаления велел его казнить. Этим он подал пример Ёситомо, но только дерзнет ли тот послать на казнь собственных отца и брата? Если не решится, – сказал император Го-Сиракава, – казнь будет поручена Киёмори. Такой позор лег бы несмываемым пятном на семейство Минамото, и с великим сожалением Ёситомо был вынужден приказать своим самураям обезглавить отца. Тамэтомо пощадили: его отправили в ссылку, но при этом в качестве меры предосторожности перерезали жилы на руке, чтобы он никогда уже не мог пользоваться луком. Тем не менее за годы изгнания рука его зажила, и свою последнюю стрелу он выпустил в лодку, полную самураев Тайра. Стрела пробила обшивку под самой ватерлинией, и лодка затонула со всем экипажем. Тамэтомо отступил и покончил с собой, вспоров себе живот кинжалом – первый известный случай харакири, столь характерного для самураев способа расставаться с жизнью. Бывший император Сутоку тоже был изгнан – он умер в нищете в 1164 г.

Все эти события были тем более ужасными в глазах современников, что за предшествующие три с половиной столетия не был казнен ни один из высших императорских чиновников. К тому же двор еще носил траур по бывшему императору Тоба, и в такое время предавать казни преступников противоречило всем правилам. И все же семьдесят сторонников Сутоку склонили голову над кровавой ямой в Рокудзё-го-хара.

Теперь новый император Го-Сиракава был в безопасности. Это был его триумф, хотя настоящим победителем оказался Тайра Киёмори, чьё продвижение при дворе стало молниеносным. Киёмори обладал более политическим, нежели военным талантом; он стал переигрывать Фудзивара в их собственной игре в заключение выгодных браков. В будущем, надеялся Киёмори, все жены и наложницы императоров будут из Тайра, а не из Фудзивара. Конечно, при дворе оставались еще и Минамото – те из них, кто выбрал нужную сторону в 1156 г. И среди них, конечно, был Минамото Ёситомо, чье скорбное выражение лица вскоре привлекло внимание одного из придворных Фудзивара – Фудзивара Нобуёри. Происки Нобуёри были направлены против другого Фудзивара, по имени Синдзэй; ради этого он задумал небольшой заговор и как-то между делом шепнул на ухо Ёситомо роковое слово: «месть»!

Тем временем император Го-Сиракава, ради которого сражались в последней войне, вскоре решил, что с него достаточно быть императором, и отрекся в пользу своего пятнадцатилетнего сына по имени Нидзё. Таким образом, после всех неприятностей, вызванных практикой отречения императоров, Япония снова получила императора-инока.

Заговор, очевидно, готовился в полной тайне, и 14 января 1160 г. пришло время нанести удар. Ничего не подозревая, Тайра Киёмори и его старший сын Сигэмори покинули Киото, чтобы совершить паломничество в Кумано, в восьмидесяти милях к югу от столицы. Заговорщики выждали пять дней, чтобы дать Киёмори отъехать подальше, и ночью, на пятые сутки, напали на дворец бывшего императора, который стоял на Сандзё (третьей главной улице). Пятьсот самураев Минамото бросилось к воротам, и вскоре весь дворец Сандзё был охвачен пламенем. Бывшего императора Го-Сиракава схватили, а императора Нидзё окружили в императорском дворце и держали там под стражей.

Иллюстрированный свиток, известный как «Хэйдзи моногатари», описывает события этих нескольких бурных дней, получивших название «смуты Хэйдзи», опять-таки по наименованию соответствующей эры. Несомненно, нет более наглядного изображения самураев в действии, чем та часть свитка, которая озаглавлена «Сожжение дворца Сандзё». Дым и пламя поднимаются над дворцовыми крышами, а грубые деревенские буси ищут под настилом пола, кого бы еще обезглавить. Повсюду сбившиеся в кучу люди и лошади, спасающиеся бегством придворные дамы, сломанные доски. После нападения на дворец Минамото отдали долг Фудзивара Нобуёри, напав на дом его врага Синдзэя. Синдзэй бежал, но далеко уйти ему не удалось, как засвидетельствовано в другой части «Хэйдзи моногатари», где изображена группа самураев, возвращающихся к сидящему в повозке Нобуёри со столь желанной для него добычей.

Один из по-своему забавных эпизодов штурма дворца Сандзё заслуживает особого упоминания. Отступающие силы Тайра вели арьергардный бой, когда на Тайра Ёримори, одного из младших братьев Киёмори, напал самурай Минамото, вооруженный кумадэ. Это оружие напоминает железную лапу хищника, насаженную на длинную деревянную рукоятку. Нападавший взмахнул своим кумадэ, когти вонзились в шлем Ёримори и застряли в нем. Прежде чем самурай успел стащить Ёримори с коня, тот повернулся в седле и перерубил мечом рукоять кумадэ. Затем он отступил, ко всеобщему восторгу, с неожиданным трофеем, все еще торчавшим в шлеме.

До сих пор заговорщикам сопутствовала удача, но Киёмори узнал о заговоре еще на пути в Кумано и теперь с горсткой людей возвращался в Киото. Вдохновляемый своим доблестным сыном Сигэмори, предводитель Тайра смело въехал в столицу и направился прямо в Рокухара, резиденцию Тайра, которую еще не успели захватить Минамото. С этого момента чаша весов склонилась на сторону Тайра. В ночь на 4 февраля Тайра провели смелую операцию и выкрали императора Нидзё из-под самого носа у Минамото. Сторонники Тайра переодели юного императора девушкой и провели его по лабиринту дворцовых переходов мимо стражи Минамото. Одновременно с ним из ставки Минамото бежал отрекшийся император Го-Сиракава.

Когда известие об этом двойном несчастье дошло до Нобуёри, тот был пьян. Только к утру он осознал всю серьезность положения, а через два часа тысяча самураев Тайра под предводительством Сигэмори и Ёримори напали на ставку Минамото. Минамото удавалось удерживать позицию до тех пор, пока Тайра не выманили их, имитировав отступление. По мере того как Минамото выбегали наружу, Тайра прорывались внутрь, пока защитники и нападавшие полностью не поменялись местами. Тогда Ёситомо решил всеми силами атаковать Рокухара, ставку Тайра. Этот штурм потерпел неудачу, так как один из вождей Минамото отказался принять в нем участие. То был Ёримаса, воин, долгие годы служивший императору и не пожелавший пожертвовать годами верной службы в угоду интересам клана. Ёситомо вынужден был бежать из Киото на восток. Выбравшись из столицы, его отряд напоролся прямо на монахов Энрякудзи. Понеся большие потери, Минамото пробились к мосту Сэта у южной оконечности озера Бива, и здесь Ёситомо приказал своим людям разойтись.

Ёситомо и три его сына, Ёсихира, Томонага и Ёритомо, бежали в горы. Младшему, Ёритомо, было четырнадцать лет, он совершил обряд гэмбуку (совершеннолетия) незадолго до смуты Хэйдзи. Их продвижению мешали бури и снегопады, их задерживал раненый Томонага, который умолял отца убить его. В конце концов Ёситомо согласился выполнить эту ужасную просьбу, но жертва оказалась бесполезной, поскольку Тайра вскоре их все равно настигли. Ёситомо был убит в ванной.

Последовала серия таких зверских казней, что отсечение головы Тамэёси после смуты Хогэн показалась бы сущим пустяком. По приказу Киёмори палач обезглавил Минамото Ёсихира и Фудзивара Нобуёри. Тело Томонага эксгумировали и обезглавили, чтобы выставить его голову на обозрение вместе с головой его отца и головами многочисленных самураев более низкого ранга. В живых остались четыре юных сына Минамото. Ёритомо, сражавшийся рядом с отцом, был сослан в Идзу, где его должны были воспитывать в доме Тайра. Остальные все еще находились при матери. Узнав о смерти мужа, его вдова Токива бежала из Киото, прижимая младшего сына к груди, другой был привязан у нее за спиной, а старший держал ее за руку. С тех пор бегство Токивы стало источником вдохновения для многих японских художников. Кровавые отпечатки ее ног на снегу символизировали красный цвет знамен Тайра, пятнающий белое знамя Минамото. Токива могла бы скрыться, если бы не безжалостный Киёмори, который пытал ее мать до тех пор, пока пожилая дама не выдала местонахождение дочери. В конце концов, однако, какой-то проблеск гуманности тронул сердце Киёмори, чему немало способствовала блистательная красота Токивы, и он согласился пощадить ее сыновей при условии, что она станет его наложницей. Трех мальчиков не казнили и не сослали, а отправили для обучения в разные монастыри (см. приложение II, родовое древо Минамото).

Со смертью изгнанника Тамэтомо в 1164 г. остался в живых лишь один взрослый Минамото – почтенный старец Ёримаса, который отказался воевать во время смуты Хэйдзи. Он очевидно не представлял угрозы для Тайра, и его терпели при дворе. К 1180 г. Тайра Киёмори стал фактически властелином Японии, а отрекшийся император Го-Сиракава полностью от него зависел. В том же году осуществилась заветная мечта Киёмори, ибо с восшествием на престол императора Антоку он стал дедом императора. Он, наконец, переиграл Фудзивара в их собственной игре.

Киёмори, должно быть, был весьма удивлен, когда в том же 1180 г. узнал о заговоре Минамото против Тайра.

Загрузка...