Самый новогодний детектив

Галина Романова Суженый к рождеству

— Суженый, ряженый, приди ко мне наряженный… Суженый, ряженый, приди ко мне наряженный…

Пухлые детские губы монотонно, как молитву, повторяли заученные с самого утра слова. Дыхание прерывалось. Лопатки сводило от звуков нечаянно хрустнувших старых, давно не крашенных половиц. И снова девичий неокрепший голосок повторял:

— Суженый, ряженый, приди ко мне наряженный… Суженый, ряженый, приди ко мне наряженный…

Сколько раз отразили невзрачные стены крохотной гостиной это заклинание? Десять, двадцать, сорок?

Старенький черно-белый телевизор, взгромоздившийся в углу на деревянную самодельную тумбочку, взирал на съежившуюся перед зеркалом Алису пустым серым глазом. Давно вышедший из моды сервант, который отдала им из жалости тетя из Ростова (у него давно отвалилась ножка и вместо нее лежали четыре кирпича), горбился в углу. Рядом нашлось место кухонной колонке, опять же из Ростова, в которой они с мамой хранили лук, соль, сахар и макароны, когда они были. К колонке прислонился подлокотник дивана, на котором всегда спала Алиса. Дальше следовал дверной проем. Потом мамина кровать, заправленная цветастой простынкой. И последним предметом мебели в этой комнате был платяной шкаф, упирающийся антресолями почти в потолок.

Шкаф был им совсем не нужен, как всегда утверждала мама. С чем Алиса никак не могла согласиться. На полки она складывала учебники, тетрадки, две пары колготок, одну юбку и три водолазки, доставшиеся ей от дочерей тети из Ростова. Опять же там висела ее курточка, которую приходилось носить с октября по апрель. Пара латанных раз десять сапог. Да и туфли, вымыв, она всегда старалась из прихожей прятать на дно шкафа. Чтобы никто не утащил и не пропил. Так что шкаф был ей очень нужен, очень. А мама…

Последний месяц ее утверждения, что в комнате много лишней мебели, звучали все настойчивее, а взгляд становился все более алчным, когда она хлопала дверцами шкафа.

Скоро пропьет, поняла недавно Алиса, когда мать начала искать место вещам своей дочери на полках кухонной колонки. Ну и пускай, поспешила она тут же не слишком расстраиваться. Пускай пропивает. Если матери шкаф не нужен, ей, Алисе, уж тем более. Зачем он ей, если она скоро, через каких-нибудь пять лет, выйдет замуж и уедет отсюда навсегда! Сейчас ей двенадцать, через пять лет, соответственно, будет семнадцать. А замуж можно выходить даже с шестнадцати, как рассказывал друг матери по застолью — дядя Саша. Главное, чтобы удачно.

— Ты, дочка, вырастешь настоящей красоткой, — утверждал он, оценивающе приглядываясь к девочке. — Как художник тебе говорю!.. Твоя красота — это твое богатство. И главное что?

— Что? — ахала в ответ Алиса, слушая авторитетного дядю Сашу, художника, во все уши.

— Чтобы ты смогла ею правильно распорядиться, вот! Не растрачивать попусту, как твоя мать, к примеру. — Нечеткий и без того взгляд дяди Саши еще сильнее мутился застарелой обидой. — Той лишь бы хвостом повертеть! С кем угодно от меня уйти готова! Кто нальет, с тем и пойдет!.. Ты не становись такой, дочка…

Она такой никогда не станет, твердо знала Алиса. И в том, что растрачивать себя и свою красоту попусту не станет, была просто уверена.

Главное было — выйти удачно замуж, вот!

Об этом и дядя Саша говорил. И мать ему то и дело поддакивала. И сама Алиса об этом всегда помнила.

— Суженый, ряженый, приди ко мне наряженный… Суженый, ряженый, приди ко мне наряженный…

Сегодня она наконец узнает, кто станет ее мужем.

— Сегодня или никогда! — воскликнул, воодушевившись идеей, дядя Саша, накрывая облезлый полированный стол куском непонятно откуда взявшейся парчи.

Водрузил поверх трехстворчатое старенькое зеркало, что давно пошло плешинами по краям. Потом поставил перед зеркалом большущую толстую свечу в алюминиевой кружке. Рядом положил коробок спичек и приказал:

— Зажжешь в половине двенадцатого. Повторяй без конца. — И он зачитал ей слова заклинания. — И внимательно смотри в зеркало. Если сильно будешь стараться, то непременно увидишь там своего будущего мужа. И потом, когда увидишь, быстро накрой зеркало тряпкой и зажмурься, иначе…

— Иначе что?!

Во время рассказа Алиса думала, что сердце просто возьмет и выпрыгнет из груди. Ей предлагалось не просто остаться одной в рождественскую ночь, чего она всегда боялась. Ей предлагалось остаться одной в сказке! В необыкновенной, чудесной сказке про прекрасное будущее. Про прекрасного мужа, который придет и заберет ее из этой сырой серой комнаты, насквозь пропахшей перегаром, табаком, плесенью от промерзающего угла и затхлостью давно не мытых тел маминых друзей.

Он спасет ее непременно! Она же хорошая, красивая, дядя Саша говорит. Учится почти на одни пятерки, невзирая на то, что учить уроки приходится почти всегда под одеялом, ведь шумят в квартире до утра. Она умеет готовить, если есть из чего. Умеет стирать и убирать. Она много чего умеет и непременно — Алиса была уверена — полюбит хорошего человека, который ее заберет отсюда к себе.

В том, что он обязательно будет хорошим, Алиса была абсолютно убеждена.

Ей не могло не повезти еще и в следующей — взрослой жизни. Она натерпелась в детстве, так? Так! Значит, вторая половина жизни обязательно должна быть счастливой! И этот человек…

Она его сегодня непременно увидит. И пусть даже он не будет красавцем. Не это главное, понимала двенадцатилетняя девочка. Главное, чтобы человек был хороший! Так и дядя Саша всегда говорил, и она так точно думала.

Она его увидит сегодня!

— Суженый, ряженый, приди ко мне наряженный… Суженый, ряженый, приди ко мне наряженный…

Она не послушалась дядю Сашу и зажгла свечу не в половине двенадцатого, как он велел, а раньше. Минут пятнадцать, наверное, двенадцатого было, когда ее трясущиеся пальцы полезли в коробок за спичками.

Воск оплывал, крохотное пламя, множась зеркалами, неровно подплясывало, Алиса послушно повторяла заговор, а он — ее нареченный — все не появлялся. У нее начало подрагивать и все плыть перед глазами, когда стрелки часов сошлись в самом верху часового циферблата теткиных настенных часов. Жутко затекла шея и спина. Хотелось пить, есть и спать. Но уйти и все бросить она не могла: верила и ждала, ждала и верила.

— Суженый, ряженый, приди ко мне наряженный… Суженый, ряженый, приди ко мне наряженный…

Алиса повторила заклинание в который раз и вдруг непростительно протяжно зевнула. Тут же отругала себя и еще раз повторила, и…

В кухне что-то негромко хрустнуло. Потом еще и еще раз. Хруст становился все отчетливее, и даже будто холодом потянуло по голым пяткам, упирающимся в ничем не покрытый пол.

— Суженый, ряженый, приди ко мне наряженный… Суженый, ряженый, приди ко мне наряженный… — Алиса повторяла все громче и громче; голос твердел: еще бы, вот оно, началось. — Суженый, ряженый, приди ко мне наряженный… Суженый, ряженый, приди ко мне наряженный…

Тень, которая возникла в зеркале, была много гуще темноты, что ее окружала. Она была плотнее, точно перемещалась с места на место и, кажется, пододвигалась к девочке.

— Суженый, ряженый, приди ко мне наряженный… Суженый, ряженый, приди ко мне наряженный… — теперь уже тихо, почти шепотом повторяла Алиса, когда поняла, что за спиной у нее и в самом деле кто-то есть.

Она пока не видела лица, оно было за тем световым пятном, которое очертило беснующееся пламя свечи. Но отчетливо проступили достаточно широкие плечи. Угадывала высокий рост мужчины, который…

— Нет!!! — закричала она истошно, когда ее нареченный вдруг вынырнул из темной завесы, на какое-то мгновение мазнув отражением своего лица по зеркалу. — Нет!!! Этого не может быть!..

— Лидия! Прекрати вводить меня в грех в канун светлого праздника!

Анастасия Соколова смотрела на нее с изматывающим душу спокойствием. Лиду просто убивала эта удивительная соколовская способность всегда и во всем сохранять спокойствие. С давних школьных лет, когда их дружба еще пребывала в робком зачатке, и до нынешнего двадцатитрехлетия, когда отношения окрепли и стали незыблемыми, Настя несла на своем челе печать непробиваемости. В душе ее могли бушевать вулканы, ее могли искушать демоны, сердце ее могло съеживаться от боли, лицо же всегда оставалось спокойным. Редко кто мог угадать, что Соколова расстроена. Мало кому доводилось разглядеть в ее глазах слезы. Всегда ровна, всегда поразительно сдержанна.

— Я не в блуд тебя ввожу! — возмутилась Лида.

— Не в блуд, а в грех, — поправила Соколова, схватив со стола две головки чеснока. — И прекрати возмущаться.

— А что мне делать?! Что?!

Настя подбросила в руке одну головку чеснока, следом послала вторую и с поразительно безмятежной улыбкой принялась жонглировать.

— Соколова! — возмущенно ахнула Лида. — Вот если бы я тебя не знала, наверняка подумала бы, что ты идиотка!

— Но ты же меня знаешь, — спокойно пожала плечами Соколова и, поочередно поймав головки, послала их в раковину. — Знаешь и то, что глупостей я не насоветую. А потому должна меня слушаться. Иначе…

— Иначе что?

— Иначе весь век будешь сидеть в девках, — фыркнула Настя, полоснув по больному.

Лида очень боялась остаться не замужем. От перспективы одинокой зрелости, а затем и старости ее передергивало и мутило. Когда она видела изъеденный молью бирюзовый берет и скрюченные артритом пальцы, удерживающие на поводке единственную подружку в старости — болонку, ей хотелось плакать.

— Я не хочу так, Соколова!!! — ныла она, дрыгая шикарными длинными ногами. — Я не хочу разводить к старости кошек, собак и разговаривать с утра до ночи с канарейкой!

— А чего ты хочешь? — терпеливо отзывалась верная подруга, меланхолично помешивая, к примеру, манную кашу в алюминиевой кастрюльке.

Сама-то она замуж не спешила. И в том, чтобы разводить собак и кошек, не видела ничего дурного. Они никогда не предадут, считала Соколова, пережив в жизни пару-тройку сумасшедших любовных трагедий.

— Я хочу детей! Много! — воодушевленно подхватывала Лида, охватывая руками метровый воздушный коридор, могущий означать троих или четверых потомков. — А потом столько же внуков! — Ее руки растопыривались много шире. — И чтобы шум, крик, визг в доме…

— Дом-то должен быть непременно большим? — иронично замечала Соколова и фыркала. — Конечно, можешь не уточнять. Дом нужен большой, что свидетельствует о необходимом достатке. И детей выводок на зарплату массажистки содержать сложно. Стало быть, мать, собралась ты замуж за олигарха, не иначе. А они нонче, поверь, в дефиците…

В дефиците, как оказалось, были не только олигархи. Вполне нормальные бизнесмены средней руки тоже оказались недоступны. Только Лида раскрывала рот в направлении какого-нибудь зазевавшегося, как его тут же уводили у нее прямо из-под носа. Бизнесмен средней руки только-только робко улыбнулся ей, а его уже поволокли. Как тут было не опечалиться!..

— Итак, — приступила к основным пунктам рождественского инструктажа Соколова, — Генка приедет шестого января вечером, уедет девятого рано утром. У вас будет ровно три полных дня!.. Повторяй за мной немедленно!

— Три дня, — кивнула Лида, уперлась в пластиковый подоконник кулаками и, приплюснув нос к стеклу, снова повторила: — Только три дня!

— Целых три дня, чтобы понравиться друг другу!

— Скажешь тоже! — фыркнула Лида, подмигивая нахальной синице, выталкивающей воробья с кормушки на березе. — Он-то мне априори нравится! А вот я…

— Все в твоих руках, дорогая, — хмыкнула Настя, ловко очищая чеснок от плотной чешуи, смерила подругу оценивающим взглядом и добавила со вздохом: — Ну и в ногах, конечно же!

Соколова, в отличие от Лиды, броской внешностью не отличалась. Была мелковата росточком, худосочна, с зализанными наверх рыжими волосами, с противными — как она считала — веснушками не только на щеках, но и на руках, плечах и запястьях. С непомерно высокой грудью для столь хилого телосложения, невероятно тонкой талией и крохотными — тридцать четвертого размера — ступнями.

Двоюродный брат Соколовой — Генка Вершинин, удачливый красавец и очень выгодно оказавшийся одиноким на данный момент, — всегда шутил, что сестру по ошибке собрали сразу из нескольких женщин, каждая из которых по-своему прекрасна.

— А вот сборка оказалась некорректной, — шутила обычно Соколова с кислой улыбкой.

Все ее близкие, и Лида в том числе, считали ее если не красавицей, то дамой с необычайным шармом. Но Настя этим утверждениям не верила, отчего и сеяла за собой одну любовную разруху за другой.

— Ты дура??? — орала на нее Лида, когда очередной герой-любовник бывал отвергнут по причине его чрезвычайной красоты или удачливости. — Почему?!

— Потому что он достоин лучшего, — заявляла Соколова с невозмутимым видом. И между прочим, думала так в самом деле. — Я не могу такому человеку портить жизнь. Я же — посредственность!..

На самом-то деле она была умницей. Очень симпатичной умницей. Можно даже сказать, красавицей, стоило только приглядеться. Но мало у кого хватало терпения рассматривать, тормошить, заставить улыбнуться или хотя бы расплакаться. Всем нужен был фейерверк эмоций, желательно сразу и многократный. А Соколова…

Она оставалась невозмутимой, рыжей, конопатой и иногда до тошноты правильной.

— Такой и умру, — печалилась она порой, когда Лидка особо остро наседала на нее в плане устройства личной жизни. — Это тебе нужно поскорее, чтобы красота не увяла.

До увядания броской брюнетке Лиде было ой как далеко. Ни морщинок, ни седины, ни грамма лишнего веса, ни, тьфу-тьфу-тьфу, целлюлита не наблюдалось. Но она все равно спешила. Хотелось поскорее стать счастливой, замужней, многодетной, ну и… обеспеченной желательно.

— Если ты упустишь Генку теперь, когда его сердце, тело и душа на отдыхе, то я тебе этого никогда не прощу! — готовила проклятие для любимой подруги Соколова в канун Рождества. — Я не могу упустить возможность любить твоих детей, как своих племянников. И своих племянников — как детей лучшей подруги! Это же… Это же как здорово, Лидка! И экономно опять же… Так вот, приедет он шестого вечером.

— А мне надеть нечего! — выпалила вдруг Лида, отпрыгивая от окна и бросаясь к выходу. — У меня же сегодня примерка у портнихи! А я тут!.. Совершенно заболталась! Все забыла! Слышь, Соколова, если она не успеет, я твое темно-синее платье надену, так и знай!

Темно-синее платье Соколовой сидело на Лидке как хирургическая перчатка на руке — так же тесно. Оно жутко мешало движению, врезалось в подмышки и норовило порваться на груди, но Лиду, казалось, это нисколько не смущало.

— Зато сексуально! — заявила она позавчера, крутясь возле зеркала, когда перетряхнула весь свой гардероб, а потом перебралась к подруге. — Смотри, как все подчеркивает!

По мнению Соколовой, все было не так. Вульгарно. Да и сама Настя хотела надеть на праздник именно это платье, зная, как великолепно оттеняет тяжелый темно-синий шелк ее белую кожу.

Но не спорить же с подругой, которую сама же собиралась сосватать за любимого кузена. Все отдашь, лишь бы…

— Слышь, Соколова, — заорала Лида уже из прихожей. — А давай гадать станем!

— Язычество, — отмахнулась Настя, появляясь из кухни. — Совсем уже на старости лет, да?

— Во-первых, мне только двадцать два! — гневно выпрямилась Лида, застегнув сапоги.

— Двадцать три через две недели, — едко поправила ее Настя. — А во-вторых, ступай уже к портнихе, а я стану мясо мариновать. Ночь постоит, завтра с утра я его запеку, а потом вечером…

Завтрашним вечером Генка Вершинин не приехал. Позвонил, сразу начав с извинений. И сильно занят. И никак не успевает. И возможно…

Опять же не точно, а возможно, он выедет только седьмого около двенадцати дня.

— Нет, ну какой бессовестный! — осторожно возмутилась Настя, глянула на приунывшую подругу и тут же поспешила с оправданиями. — Ну, ты сама должна понимать, что такое бизнес, раз замуж собралась за бизнесмена. У них сутки раскроены вдоль и поперек. Времени совершенно нет. Никуда он от нас не денется, Лидочка. Не седьмого, так девятого приедет.

— Ага, — встряла Лида, у которой уже нос начал разбухать от напрашивающихся слез. — Девятого! Девятого уже рабочий день, между прочим.

— Не переживай, — приструнила ее Настя. — Не Генку, так его друга захомутаешь.

— Какого друга? — с нежным всхлипом поинтересовалась Лида.

— Генка сказал, что вместо себя сегодня друга своего пришлет. Хороший парень, говорит. Часам к девяти вечера должен подъехать.

— Он очень много говорит, твой Генка! — зло фыркнула Лида, тут же начав припудриваться перед зеркалом. — Друг! Что за друг? Какой друг? Ты вот лично о нем что знаешь?

— Ничего, — честно призналась Настя Соколова.

— И даже как зовут, не знаешь? — ахнула Лида, роняя пудреницу себе на коленки. — А как же тогда?… Как же ты его собралась в гости принимать? Явится какой-нибудь шаромыга, скажет: здрасте, а ты и впустишь его?!

— Нет, ну почему обязательно шаромыга, Лидок?

Настя с печалью оглядывала подругу, вырядившуюся в новое платье, туфли, взбившую в великолепную волну свои кудри на затылке, полтора часа потратившую на макияж. И жалко ее было, и обидно за то, что Генка не оправдал надежд — приехать-то наверняка не сможет. Ну и немного раздражения тоже имелось.

И чего Лида спешит, спрашивается? Куда торопится? Уж замуж невтерпеж, да? Их вот с Генкой любимая бабушка вечно причитала: выйти замуж — не напасть, как бы замужем не пропасть. И все в сторону Насти поглядывала. И все горевала. Все печалилась, доживет или нет, когда ее голубку кто-нибудь пригреет. А ну как обижать станет, а заступиться будет некому, коли бабушка помрет.

— Ты, Генка, не бросай сестрицу, — умоляла она двоюродного брата. — Вас всего двое на белом свете осталось. Родители ваши с моря к нам так и не доехали, погибли… Что же теперь поделаешь! Но не одни вы. Я у вас есть. Да вы вот друг у друга.

Бабушки уже три года как не было. Из всей самой близкой родни у Насти остался лишь Генка Вершинин, который ее любил, холил и лелеял, но…

Но никак не хотел рассматривать ее подругу Лидочку в качестве возможного варианта. Настя ведь давно к нему с этой темой приставала (главным образом потому, что к ней приставала Лидочка).

— Успею еще, — хохотал обычно Генка и целовал ее в веснушчатый нос. — Мне бы тебя, малыш, пристроить. Да так, чтобы душа за тебя не болела.

— А болит? — глаза тут же начинало дико резать, а губы выворачивать. — Болит, да, Ген?

Настя всегда размякала, когда он начинал открыто проявлять свою любовь, нежность и заботу. Раньше бабушка ее по голове гладила и в макушку целовала, теперь вот Генка. Но бабушка-то всегда была раньше рядом. А Генка лишь наездами, временные промежутки между которыми становились все длиннее и длиннее.

Обещал же на Рождество приехать, обещал! А теперь виляет. Может, это он из-за Лидочки поменял свои планы? Раньше они всегда этот праздник вместе отмечали, даже когда бабушки не стало, все равно — вдвоем. А теперь…

Кого она станет потчевать замаринованным в чесночном соусе мясом? Кого удивлять пышными пирогами с печенкой и грибами? А холодец для кого варила? Для Лидочки? Да ей все эти гастрономические яства как шли, так и ехали. Она с диет не слезает. И уже заказала подруге специально для нее поставить на стол фруктовый салат и крохотную тарелочку с вареной телятиной, нарезанной крупными пятаками.

Так для кого она все эти блюда готовила? Для Генкиного посланца, которого он решил свалить им на головы только потому, что сам не приедет и что друга надо пригреть на Рождество? Очень надо, блин!

— Как его зовут? — снова пристала с вопросом Лида, так гневно чеканя шаг, что в углу тревожно позвякивала разноцветными шарами новогодняя елка. — Твой разлюбезный братец хотя бы сказал, как зовут его друга? Ты же не можешь впустить себе в дом человека с улицы, не проверив у него документов?!

— Иванов Иван Иваныч, — ворчливо отозвалась Настя, забираясь с ногами в кресло и надувая губы. — Как ты себе представляешь проверку документов, Лида? Что, я стану у лучшего друга моего брата требовать паспорт, водительское удостоверение, пенсионное и страховое свидетельство?…

— ИНН! — фыркнула вдруг Лида, перебивая ее, и рассмеялась. — Что, правда Иванов Иван Иванович?!

— Ну, не Иван Иванович, конечно, но Иванов, — с кислой улыбкой ответила Соколова, не понимая веселья своей подруги.

Она что же, решила переместить свой интерес с Генки на неведомого Иванова, да?! А как же верность подруге и их совместному выбору? Как же их планы насчет детей, которые станут Соколовой и племянниками, и детьми любимой подруги?

— А он хорошенький? — окончательно обнаглела Лидка, очень быстро сменив гнев на милость. — Хорошенький твой Иванов?

— Не знаю, — от такого вероломства Настя окаменела в кресле. — Тебе-то вообще что? Что, Генка уже не интересует?!

— Где он, твой Генка-то? А тут Иванов! Да в канун Рождества! Гадать станем, Соколова?…

Ей радость, а Настя расстроилась. И даже в сердцах выпроводила ее домой, сказав, что помощи от нее никакой, только под ногами путается. Чтобы шла к себе — в соседний подъезд. А как только Иванов подкатит, Настя ее вызовет.

— Смотри не передумай, — погрозила ей пальчиком Лида, выходя на лестничную площадку. — А то возьмешь да спать уляжешься! И конец тогда всем моим планам на эту волшебную ночь и… Слушай, Соколова! Раз ты гадать не хочешь, давай тогда пойдем на реку купаться, а? Тут же рядом совсем, а? Давай, Настюша, соглашайся!

— Так на Крещение купаются, Лида.

— Да какая разница! Сегодня святая ночь, не заболеем! Заодно и на Иванова без одежд посмотрим.

— Ох, господи! — взвыла Настя. — Иди уже!..

На Иванова она без одежд посмотреть захотела, понимаешь! Его хотя бы в одеждах дождаться. Время катилось к двадцати двум ноль-ноль, а его все не было. Лидочка уже четырнадцать раз за минувший час позвонила, истомившись от ожидания. И все порывалась к Насте прийти. Та запретила, все еще обижаясь на подругу за то, что она променяла Генку на незнакомого Иванова.

— Сиди дома, — приказала строго. — Как явится, так позову!

Иванов не являлся. Зато позвонил братец и сразу затараторил, затараторил.

— Малышка моя, рыженькая, не обижайся! — торопился он, проглатывая окончания, из чего Настя сделала вывод, что Генка во хмелю. — Завтра… Крайний срок послезавтра непременно приеду.

— Ты пил! — возмущенно перебила она его.

— Совсем чуть-чуть, Настюха, чего ты, блин, сразу ругаться-то! — засопел Генка в трубку. — Сделку обмыли на радостях. Сто граммов коньяка, а ты сразу! Я вот из-за твоей строгости и от женитьбы шарахаюсь, между прочим. Попадется такой прокурор, как ты, что тогда делать?!

— Лидочка не такая, как я, — к месту ввернула Настя. — Она терпимее, красивее, выше!

— Какая же ты у меня еще дурочка, Настюха, — помолчав, вздохнул с нежностью Генка, снова помолчал, а потом признался: — У меня тут на днях девушка появилась.

— Какая девушка?! — ахнула Настя, поняв тут же, что они с Лидой безнадежно опоздали. — Ты же обещал, Гендос!

— Обещал, обещал… Я же не знал, что подвернется. Ладно, не дуйся. Приеду, сказал, и взгляну на твою Лидочку. Какой она теперь стала? В детстве-то, помнится, чуднушка была. Железки какие-то на зубах вечно носила.

— Эта чуднушка, между прочим, девяносто-шестьдесят-девяносто! Метр семьдесят восемь рост! И вместо железок у нее теперь шикарные зубы! — тут же простив своей подруге ее вероломный интерес к Иванову, с холодком перебила его Настя. — И она мне не чужой человек! И ты тоже! И если бы вы состоялись как семья…

— Настюха, не заводись, — предостерег братец. — Сказал, приеду и взгляну — значит, приеду и взгляну. А Сергей еще не подъехал?

— Иванов который?

— Он самый.

— Нет никого.

— Значит, все-таки встал. — И Генка минут десять рассказывал ей о проблемах в двигателе машины Иванова Сергея. — Теперь переживать станет, что опаздывает. Он вообще-то очень пунктуален.

— Слушай, Ген. А зачем ты его сюда вообще присылаешь? Ты вместо себя его Лидочке подсовываешь, да? Как только… — Голос Насти зазвенел на обиженной ноте. — Сам обещал приехать, взглянуть на мою подругу, и тут же вместо себя присылаешь Иванова! Нормально! Ты мне все врешь, да?!

— Дуреха ты, Соколова, — тоже вдруг с чего-то обиделся братец, скороговоркой попрощался и повесил трубку, не забыв приказать не обижать его Серегу.

А Настя окончательно сникла.

И чего ей теперь эта волшебная ночь? Что она будет делать? Глаза таращить на то, как Лида станет Иванова охмурять, готовя под семейное ярмо? Если бы то же самое происходило между Лидочкой и Вершининым, то тут другое дело. Тут умиляйся — не хочу. Строй планов громадье и готовь подарки к свадьбе.

А когда главный герой — Иванов Сергей, то тут уж не до умиления. Тут как бы ревновать не пришлось Лидочку.

— А может, он ей еще и не понравится. — Настя вдруг махнула рукой и полезла в ящик серванта за скатертью.

Стол она специально не накрывала до сих пор. Маленькая такая месть была с ее стороны всем сразу.

Генке — за то, что не приехал, а вместо себя друга прислал, которого Насте совершенно не хотелось за стол сажать.

Лидочке — за то, что мгновенно позабыла про Гену Вершинина, стоило на горизонте замаячить другому бизнесмену.

Кстати, а чем он занимается, этот Иванов? Друг другом, но о роде деятельности братец мог бы и поподробнее рассказать. Про пунктуальность рассказал, про проблемы в коробке передач его машины — тоже. А вот про работу ни слова.

Машинка-то, видимо, рвань, раз барахлит и ехать не хочет, тут же провела одну из параллелей Настя Соколова. Глядишь, и все остальное не такой высокой пробы окажется — легла рядом вторая линия. А если так, то Генка как был, так и останется для лучшей подруги вожделенной мечтой, подвела третью черту под своими умозаключениями Настя.

И тут же, уговорив себя, что все будет хорошо, поспешила на кухню.

Он проклял все на свете, пока добирался до крохотного городка, который и на карте-то вряд ли найти. Проклял не потому, что поднялась метель, слепили встречные машины, будто сговорившись. Не потому, что барахлил двигатель, машина дергалась, глохла на холостом ходу. И не потому даже, что все придорожные кафе были забиты до отказа дальнобойщиками, и ему так и не удалось перекусить. А потому все проклял Иванов Сергей — тридцати лет от роду, удачливый, предприимчивый, чрезвычайно симпатичный и до неприличия одинокий к его возрасту, — что не понимал, зачем и для кого он туда вообще едет!

— У тебя есть планы на грядущую ночь?

Гена Вершинин пускал над его головой бумажных самолетиков, разомлев от коньяка и только что закончившихся удачных переговоров.

— Нет, — пожал он плечами, не подозревая ничего такого.

— Тогда у меня есть план, господин Иванов! — Вершинин глянул на него с проникновенным подвохом. — И еще у меня есть сестра, которой двадцать два года.

— Настюха, что ли? — вспомнил тут же Иванов. Гена за день раз по двадцать упоминал ее имя, не запомнить было невозможно.

— Она, она, — закивал обрадованно Гена, начав сворачивать очередной бумажный лайнер.

— Так и что? Что с Настей?

— Она страдает жуткой болезнью, Серега! — фальшиво опечалился друг.

— Какой же?

— Она страдает одиночеством — раз! И, что самое страшное, — диагностировать его как заболевание не позволяет! Если ее подружка спит и видит, как бы выскочить скорее за кого-нибудь, все равно за кого, лишь бы кольцо на палец нанизать, — с явным осуждением высказался Вершинин, — то моя Настя… Она не хочет замуж!

— Да ты что?! — Сергей заметно оживился.

Гена знал, чем его зацепить, знал, бродяга! И знал о его пунктике — никогда не связываться с дамами, путающими понятия: «любовь» и «замужество». И еще, возможно, знал…

— Серега, а еще она рыжая! — добил его последним аргументом Вершинин и потер ладони. — Ну что, выручишь старого друга?

— Как выручить-то?! — Он замотал головой, так ничего и не поняв. — Она что, приехала к тебе и ее надо развлечь?

Вот честно: на тот момент он был совершенно не против. Мало того, что девица не хотела замуж, так она к тому же была рыжей. А Иванов рыжих просто обожал. За невероятный солнечный свет, заставляющий их волосы скручиваться спиралью. Ведь почти все рыжие девушки, встретившиеся ему по жизни, были кудрявыми.

За удивительной белизны кожу обожал рыженьких Иванов, еще за веснушки, золотой пыльцой разбросанные по коже.

И еще он считал, что девушки с таким цветом волос не могут быть дурами. Могут быть умными, хитрыми, даже коварными, но никак не дурами.

— Да, дружище, ее надо бы развлечь, но… — Вершинин снова фальшиво опечалился. — Но есть одно «но»!

— И которое? Она что, с горбом? В смысле твоя Настя горбатая?

— Нет. Тьфу-тьфу-тьфу! — заржал в полное горло Вершинин. — «Но» заключается в том, что она не приехала, ехать надо к ней. Ну, Сережа, не хмурься! Ну выручи, а? Я сам должен был сегодня выезжать, да зацепила меня эта крошка. К тому же Лидочка там… А я ее боюсь, честно!

— А если эта Лидочка в меня вцепится, что тогда?! — Иванов нервно дернул шеей. — Приеду как бы к Насте, а там эта хищница. Подумает, что ты меня к ней заслал в порядке извинительного приза…

— Вот и славно, Серый! И славно! — У Генки сделались совершенно бесовские глаза. — Если Настя нас хоть в чем-то заподозрит, все пропало! Она и тебя выставит, и мне наваляет. Она строгая знаешь какая!..

— Догадываюсь, — скупо улыбнулся Сергей. — А далеко ехать?

Ехать было, смешно сказать, — каких-то триста километров. Думал, промахнет их, не заметит. А вон как вышло. Сначала машина начала подводить. Потом покормить его никто не захотел в дороге, ткнув в нос забитыми до отказа столиками и длинными хвостами очередей, а бутербродов из дома наделать было некому. А потом вдруг непонятная раздражающая робость сковала: а зачем, а для кого, а не пошлет ли его эта гордячка Настя прямо с порога куда подальше? Едва не развернулся с половины дороги, да Вершинин остановил.

— Ты с ума сошел, да?! — зашипел друг ему в ухо Змеем Горынычем. — Я не приехал, ты не приедешь, ей что, одной в Рождество за столом сидеть?! Она там наверняка наготовила всего…

Ладно. Смирился. Доехал до указанного адреса, приткнул машину на парковке. Поднялся на четвертый этаж пешком, дом-то был пятиэтажным, лифт не предусмотрен. Позвонил, стал ждать. А когда дверь распахнулась, то еле удержался, чтобы не удрать.

Страшно серьезные карие глаза смотрели на Иванова с немым упреком. Тут же, не дождавшись от него ни единого оправдательного слова, взгляд сместился с его лица на изящное запястье, где обосновались золотые часики, наверняка Генкин подарок. Потом плотный дорогой шелк на груди колыхнулся возмущенной волной сдержанного выдоха. И звонкий голос, невероятно подходивший к рыжим кудрям, позволил наконец пройти.

— Половина одиннадцатого, между прочим, — не обращаясь к нему конкретно и не поворачиваясь, проговорила хозяйка, тут же принявшись кому-то звонить. — Да, приходи, Лидочка. Да, все в сборе.

— Будет кто-то еще? — прикинулся Иванов неосведомленным, но тут же был пристыжен.

— Будет вам, Сергей, комедию разыгрывать. — Настя с осуждением качнула головой. — Гена вас наверняка насчет моей подруги проинструктировал. Сам не приехал, а вас вместо себя для нее… Извините, конечно, но что вас заставило в такую ночь тащиться за столько километров, в метель?! Там что, девушек красивых мало?

Иванов готов был со стыда сквозь землю провалиться. Этим вопросом он и сам всю дорогу задавался.

— Друг попросил, я не смог отказать, — пробубнил он с красным лицом.

— А-а, а если он вас на ней жениться попросит, женитесь? — Аккуратный Настин ротик изогнулся саркастической дужкой. — Эх, вы! Мужчины… Идите мыть руки, и за стол. Голодны?

— Очень, — не стал он притворяться. — Ничего не удалось перехватить в дороге.

— А дома?

— Дома никого.

— Родители? Родители-то живы?

Пытливые карие глазки смотрели на него с явным интересом. Не с тем, приценивающимся, когда молниеносно по твоим запонкам, ботинкам, зонтику определяют размер годового дохода. А с таким, что напрочь лишен меркантильного любопытства и таит в себе нечто, намекающее на интригующее продолжение.

— Родители, слава богу, живы. Но мы давно разъехались. Так где помыть руки, Настя?…

Лида — ее яркая, эффектная подружка — ввалилась в квартиру, когда Сергей уже закончил поверхностный осмотр жилища и сделал экспертное заключение: девочка что надо, Вершинин не обманул.

Все вокруг чистенько, аккуратненько. Цветов немного, но все к месту. Скатерть на столе накрахмалена до скрежета. В огромном блюде в самом центре стола такое аппетитное мясо, что у Иванова один вид его отозвался судорогой в желудке. Салаты, множество салатов! Пышные пирожки с затейливыми вензельками по пузатым бокам. Аккуратные ровные кубики холодца, высившиеся на тарелке, чуть подрагивали от его шагов. Так и запустил бы вилкой в самый верхний, ощетинившийся мясными волокнами и ломтиками чеснока.

Холодец Иванов, между прочим, любил с детства. И тут угодила рыжая!..

— Ой, здрасте! — проныла даже, а не молвила подружка, скидывая Иванову на руки дорогую дубленку. — Я Лида, а вы?…

— Сергей.

Пришлось поцеловать ее холеную ладошку, слишком уж настойчиво она ему ее совала.

— Оч… приятно, — тут же подхватила его под руку и поволокла, успев, правда, спросить разрешения у Насти: — Так мы к столу?

— А куда же еще-то, не в прорубь же! — фыркнула хозяйка.

— В прорубь, между прочим, чуть позже. Ведь мы станем сегодня купаться в проруби, так ведь, Сергей?

Лида плотно прильнула левой грудью к его предплечью. Настя, несомненно, это заметила. И у него тут же испортилось настроение.

Может, Лида и хорошенькая, даже очень. Но подошла бы она скорее Генке, в самом деле. Он на таких девчонок обычно западает: высоких, эффектных, томных. А ему лично и вдвоем с Настей было бы неплохо эту ночь скоротать. Посидели бы за столом. Он бы все перепробовал, нахваливал бы ее. Они бы разговаривали.

Иванов ухмыльнулся, представив себе этот диалог. Колючая пикировка двух умников, не желающих сдавать свои позиции. И пускай, даже интересно. Уж куда интереснее, чем Лидочкин щебет про внезапное похолодание и очередной роман голливудской звезды.

Настя до такого разговора никогда не опустится, почему-то сразу подумал он, усаживаясь за стол между двумя девушками. Каждое ее слово — слиток золота. И вовсе не потому, что она немногословна. А потому, что в каждом слове смысл, а не пустое исторгание звуков.

— Вы к нам надолго? — Красиво очерченные глаза Лиды уставились на него с алчностью.

Так и хотелось сказать, что он не к ним, а к Насте. А к ней так можно бы и вообще навсегда. Но нельзя было откровенничать до такой степени. Вершинин предупредил, что в таком случае схлопотать могут оба. Поэтому он лишь неопределенно пожал плечами и пробубнил с набитым ртом, что пока ничего не знает.

— Гена приедет? — вставила Настя. — Он ничего не говорил?

— Приедет непременно, — закивал Иванов. — Завтра не знаю, но послезавтра обязательно.

— Хорошо. — Настя глянула на него с улыбкой. — Да не стесняйтесь вы, Сергей, кушайте. Смотрите, сколько всего. Лида не ест так поздно. Я наелась, пока готовила. Знаете, ведь пробовать все приходится. Кому это все? Кушайте.

Ишь, какая проницательная, смутился Сергей, с трудом проглатывая. Заметила, как он украдкой стащил уже четвертый мясной кусок и на третий пирожок нацелился. Попробуй скрой от такой что-нибудь. Ни за что.

У него пару лет назад был роман сразу с двумя девушками. Жили те в разных концах города, встречался он с ними поочередно. И все как-то так безболезненно проходило, что, не наскучь ему все эти метания, наверное, до сих пор бы сохранился треугольник. Главное, дамы ни о чем не догадывались.

Настя догадалась бы сразу. И мгновенно взяла бы под сомнение все его внеплановые задержки на службе. И чужой запах уловила бы. И повышенную его утомляемость оценила бы как нужно, а не как он объяснял.

Рыжая! Одно слово, рыжая. Такую не обманешь.

— Ой, давайте выпьем! — всполошилась непонятно почему Лида, глянув на часы. — Скоро полночь, надо успеть выпить и нырнуть в прорубь!

— А зачем?

Иванов скользящим движением бокала прошелся по пузатому боку коньячной рюмки Лиды. Чуть дольше задержался около стакана Насти, та пила какой-то навороченный коктейль. Одним глотком выпил вино, хотя букет был потрясающий, смаковать бы и смаковать, да не тот случай. Глянул на Лиду, театрально хватающую пухлыми губами воздух и размахивающую ладошкой возле рта, и разразился молчаливой бранью в ее адрес.

И чего выпендривается, а? Коньяком она поперхнулась, крепок он для нее чрезвычайно! Зачем тогда пила?! Пригубила бы вина или коктейль такой же, что и Настя, сделала бы. Нет, схватилась за коньяк. Пила — давилась, теперь кашляет. Ему, стало быть, надо по ее хрупкой спине теперь лупить, оказывая тем самым помощь. Потом еще из проруби вытаскивать…

Кстати, а это что за блажь такая? В полночь купаются в проруби, насколько ему известно, на другой праздник. Крещение, кажется. Сегодня-то к чему? И двенадцать ночи тоже, кажется, не определяющее время для Рождества. Что-то такое помнится про первую звезду.

Все ведь перепутала! Все перемешала — и Новый год, и Крещение, и Рождество. Все вместе соединила, скомкала, вылепила то, что ей самой нужно, а вы теперь попробуйте не пойти у нее на поводу.

Велика радость теперь выбираться из дома, тащиться куда-то по заснеженному городу, задыхаясь от студеного ветра. Потом еще и в прорубь нырять. Нет, она как хочет — он из штанов не вылезет. Настя, кажется, тоже с неодобрением к этой затее относится, помалкивает только, чтобы подругу не подводить.

Ну, до чего же умница, до чего сдержанна и корректна. Про потрясающую внешность вообще разговор особый, отдельный. Вершинин еще по шее получит, что такое сокровище скрывал от друга. Как же вот только…

Как же ему теперь выпутаться из этой нелепой ситуации, а? Как дать понять Насте, что он здесь только из-за нее? Не из-за прекрасных глаз ее подруги, которой так невтерпеж, что она готова даже в прорубь прыгнуть на две недели раньше срока. А из-за этой милой кареглазой малышки, задрапированной в тяжелый синий шелк, потрясающе оттеняющий ее белую кожу.

А ну как не поймет? А ну как разозлится и выставит его вон? Надо потерпеть. Вот вернутся они с реки, куда заполошная Лида их всех тянет весьма настойчиво. Отправят Лиду спать, можно в соседнюю комнату, а лучше домой. Сядут за стол и…

— Я в прорубь не полезу! — завопил он, когда длинные пальцы чернобровой красотки потянули с его шеи шарф. — Вы можете сколько угодно разыгрывать из себя моржа, а я…

— А вы что же, не морж? — хмельно захихикала Лида, погрозила ему пальцем и начала медленно снимать с себя платье, будто в спальне была теперь, а не на двадцатиградусном морозе.

— Лида, ну что ты делаешь? — Настя болезненно сморщилась, ахнула, увидев голые бедра своей подруги, и опять повторила: — Ну что ты делаешь! Ты же простудишься!

— Не-а, — смеялась Лида, скинув им на руки последний предмет своего туалета — ажурные чулки. — В такой праздник ни с кем и никогда не случится ничего плохого! В такой праздник не совершается дурных дел! Не бывает грубых грязных людей. Все чисто — и душа, и помыслы! Эй, ребята! Давайте за мной…

Конечно, никто в прорубь за ней следом не полез. Их с Настей от одного только вида ее посиневшей на морозе кожи начало колотить от холода. А когда, пошатываясь, Лида выбралась из воды, то Настя и вовсе едва не расплакалась.

— Ну, какая ты дура, Лидка! — всхлипывала она негромко, втискивая одеревеневшие ноги подруги в сапоги. — Ну, зачем ты?… Зачем?! Ты же не подготовлена…

— Я ко всему готова, — опрометчиво заявила Лида, стуча зубами, и посмотрела с вызовом в сторону Иванова. — Я готова ко всему и на все!

Явный намек на ожидаемый финал рождественской ночи. А как же еще! Теперь она промерзла, ей требуется простое человеческое участие и тепло человеческого тела, лучше мужского. А поскольку, кроме него, мужчин в их компании не было, стало быть, греть ее предстояло ему.

— Вы ведь проводите меня, Сергей? — висла всю дорогу на его локте Лида, с трудом переступая озябшими ногами.

— Конечно, провожу, а далеко? — на всякий случай уточнил он.

— Соседний подъезд, второй этаж, квартира номер семнадцать, — монотонным голосом оповестила Настя, когда они добрались с горем пополам до дома. — Думаю, ключи от моей квартиры вам не нужны.

— Почему? — не понял он внезапной горечи в ее голосе.

— Когда вы вернетесь, я уже встану, — фыркнула Настя, резко развернулась к своему подъезду, успев на ходу их поздравить: — С Рождеством вас, сладкая парочка!

И Иванов снова расстроился. Нет, ну почему сегодня все с ним не так, а?! Ехал к незнакомой девушке с намерением познакомиться и развлечь ее в праздничную ночь. Девушка очень понравилась, даже больше, чем ожидалось. И поговорить с ней очень хотелось, а то и просто перед телевизором посидеть, обмениваясь ленивыми репликами. И она не в одиночестве, о чем очень пекся ее брат. И ему в удовольствие.

А тут эта Лида, черт бы ее побрал!..

— Сергей, — прошептала она заплетающимся языком, когда он поставил ее перед дверью ее квартиры.

— Да. — Он бесстыдно лазил по ее карманам в поисках ключей, поскольку в сумочке их не оказалось.

— А я вам нравлюсь? — Лида пахнула ему в лицо коньячными парами, приблизившись на непотребное расстояние. — Я вам нравлюсь, Иванов Иван Иваныч?

— Честно? — Он нашел наконец ключи и начал отпирать ими дверь, отодвинувшись от назойливой девицы.

— Ну да!

— Мне больше ваша подруга понравилась. — Иванов распахнул дверь в темную квартиру, нащупал выключатель, щелкнул, зажигая свет. — Проходите, Лида!

Она минут пять в неуверенности стояла возле собственной двери и смотрела на него хмельными глазами. Потом широко шагнула через свой порог, сделала пару шагов, повернулась, прислоняясь к стене, и уточнила без всякого выражения:

— Вы хотите сказать, что вам понравилась Настя?

— Именно это я и хочу сказать. — Сергей положил ключи на полочку под зеркалом. — Не потеряйте, Лида, я пошел.

— Погодите! — Она резко шатнулась в его сторону, поймав за рукав куртки. — Вам точно Настя понравилась?! Но… Но она не хочет замуж! Она не хочет мужчин вообще!

— А кого она хочет? — переполошился Иванов, поняв намек по-своему.

— Кошек, собак, я не знаю… Она считает, что лучше с кошками и собаками коротать свой век, чем с мужем. Что скажете?

Она все еще надеялась, все еще ждала. Ждала, что он передумает, останется, падет наконец к ее ногам, плененный ее броской, навязчивой красотой.

Только Иванову уже давно не хотелось ничего такого. Всем был сыт, даже пресыщен. Он и роман сразу с двумя красотками, подобными Лиде, затеял лишь для того, чтобы понять самого себя. Понять, чего он хочет-то!

Понял! Понял и обомлел. Даже несовременным втайне стал себя считать. Не таким, как все.

Потому что понял Иванов, что не хочет милого, пустого, уютного щебета. Не хочет шикарной, зачастую накладной шевелюры, волной ниспадающей по точеной спинке. Не хочет изящных пальчиков с дорогим маникюром, обхватывающих тонкую ножку винного бокала. Не хочет грациозной поступи на тонких каблуках по половицам своего дома.

Притворство все! Притворство и пустота!

Пускай она лучше будет заспанной, в мятой хлопчатобумажной пижаме, с взъерошенной прической, но пусть мчится утром следом за ним к входной двери с забытыми им бутербродами.

Пускай ворчит, что он опять не поставил тарелки в посудомоечную машину и завалил ими весь стол, что снова навешал мыльной пены на плитку в ванной.

Пускай тревожится, когда его долго нет, не потому, что они опаздывают на ужин к нужным людям, а потому, что боится, что с ним беда. И снова ворчит про давно остывший ужин, когда он входит в дом, но уже с радостным блеском в глазах, от того, что с ним все в порядке. И целует его потом в усталые глаза, и треплет по щеке. Морщится, что колючий, и все равно целует крепко и нежно.

Пусть все с ней будет не глянцево, пусть шероховато и не очень красочно порой, но это все у него будет именно с ней — с его избранницей, которую он должен любить, как самого себя: так же непредвзято, терпимо и навсегда.

— Лида, мне пора. — Иванов осторожно стащил ее цепкие пальцы со своего рукава. — Настя ждет.

— Настя?! Господи, Настя! Да не нужен ты ей, понял, Иванов? — закричала она очень громко и с истеричным вызовом. — Ей никто не нужен, кроме Генки, кошек и собак, которых она станет выгуливать в старости…

— Что же, — Сергей улыбнулся, переступая порог чужой квартиры, — тогда, чтобы меня выгуливали в старости, мне на всю жизнь придется стать ее верным псом…

Она так горько расплакалась, закрыв за собой дверь в квартиру, что Генка, застань он сестру в такую ночь в слезах, непременно сломал бы своему другу шею. А она ведь из-за него разревелась — из-за Иванова.

Стыдно было признаться: первый раз так горько плакала из-за совершенно чужого человека. Человека, о существовании которого еще сегодня утром не подозревала. Нет, знала, конечно, что у Генки есть друзья, но чтобы такие…

Такие славные, хорошие, добрые, порядочные и симпатичные — нет. Нет, не могло в одном мужчине переплестись столько достоинств. Не могла судьба наградить его так щедро, на ее погибель.

Пусть бы он был плохим, ее поздний гость. Пусть бы не так сразу понравился ей, пусть бы не с таким аппетитом и удовольствием ел все, что она приготовила, и пусть не нахваливал бы так часто. Пусть бы не смотрел на нее весь вечер так, как он смотрел. А он явно смотрел на нее с удовольствием и не уставал от того, что видел.

Пусть бы все это было так, она бы тогда не горевала так сильно от того, что он ушел с Лидочкой. Она бы просто простила своей подруге греховный ход против собственных замыслов насчет нее и Генки, и все!

А так ведь не могла! И не думать не могла, и простить не могла. И Генку с Лидочкой ругала. Одного — за то, что подвел и не приехал. Вторую — за то, что без разбора готова хватать претендентов и душить их в своих серьезных намерениях.

Ну и Иванову, конечно, доставалось.

Он не мог!.. Он не должен был!.. Он не имел права!..

И вот, вместо того чтобы начать разбирать праздничный стол и таскать тарелки в кухню, а остатки еды в холодильник, она сидит теперь на крохотной табуреточке в прихожей, льет слезы и… придумывает причину, по которой можно было бы его вызвать от Лидочки к себе, пока еще было не поздно.

Сказать, что в квартире пожар? Глупо, он сразу увидит, что этого нет.

Сказать, что она при смерти? Опять глупо, сразу обнажит свои чувства, а мужчинам это не нравится.

Сказать, что ее топят с верхнего этажа? Тоже обман обнаружится.

Господи, ну как?! Как помешать им сделаться ближе?! Как помешать им совершить то, после чего она уже не сможет надеяться?! Что придумать?…

Ничего путного в голову не лезло. Минут десять придумывала, все оказалось ничтожным и смешным. Даже звонок брату, чтобы тот устроил экстренный вызов Иванова обратно, показался нелепостью.

Генка ведь сразу заподозрит неладное, станет копаться, еще, чего доброго, поймет, что его сестрица позволила себе наконец смелость влюбиться с первого взгляда. Тогда ведь просто беда! Он будет наседать на Иванова, тот, возможно, подчинится, а разве от его покорности в угоду другу ее страдания уменьшатся?!

Никогда…

— Никогда, — прошептала Настя Соколова.

Тяжело поднялась, сняла с себя дутое пальто, которое предпочитала всем меховым полушубкам, которыми заваливал ее Генка. Вязаную шапку сунула в рукав. Стянула замшевые сапожки и пошла менять шикарное синее платье, так и не сумевшее ей сегодня помочь понравиться, на домашние трикотажные штаны и клетчатую байковую рубашку.

Переоделась быстро, не мешкая перед зеркалом. Что там нового можно было увидеть? Ничего. Все те же огненные кудри, веснушки, проступившие ярче прежнего на побледневшем от слез лице. Да нос еще покраснел, соревнуясь в яркости красок с красно-белой клеткой на ее рубашке. Красота, одним словом, — глаз не оторвать. Оно и понятно, с чего Иванов удрать поспешил…

— Кто там?! — Настя вытаращилась в «глазок», но ничего толком не увидела, а в дверь-то уже в третий раз успели позвонить, пока она бежала из спальни.

— Это я, Сергей, Настя. Откройте, пожалуйста, прохладно.

— Сергей?! — изумилась она и, глупая, брякнула не к месту: — Какой Сергей?

— Иванов, Настя. Уже успели позабыть?

Скажет тоже! Его забудешь, пожалуй!..

— А Лида с вами? — Ничего не понимая, она впустила позднего гостя в квартиру.

— Лида дома, спит, наверное, уже.

Иванов не стал рассказывать, что полчаса ходил под окнами сестры своего друга, репетируя решительное объяснение. Выходила дрянь, а должно было быть серьезно и убедительно. Она должна была завтра с ним уехать отсюда насовсем, чтобы насовсем поселиться в его доме, раз насовсем поселилась в его сердце.

Он-то знал, что это так — насовсем, как вот только ее теперь в этом убедить?…

— Настя… — начал Сергей, когда она вымыла наконец последнюю тарелку, вытерла руки и вернулась в гостиную стягивать скатерть со стола. — Настя, мне нужно с вами серьезно поговорить…

— Тсс! — Ее узкая спина неожиданно напряглась, указательный палец лег на губы, а глаза испуганно расширились.

— Что такое?!

Он не хотел, да переполошился. Слишком уж серьезным был ее вид. Он же знал, что она не истеричка и не дурочка, чтобы драматизировать и нагнетать. Она никогда не станет излишне волноваться из-за разбитой чашки или сломанного ногтя.

— Вы ничего не замечаете, Сергей? — ахнула она после того, как сумела привлечь его внимание. — Вокруг ничего не замечаете?!

— А что такое?

— Ящики серванта не так плотно задвинуты, как были! И ваша сумка!.. Где она?! И ноутбук! Вы же все возле этой стены оставляли! Господи, да что же это?! Сергей, ищите же!

Он не зря пообещал Лидочке, что станет Настиным верным псом. Он кинулся исполнять приказ, даже не успев подумать, что в сумке оставил вполне приличную сумму денег, банковские карточки, что в компе хранилась вся информация по их с Генкой последней удачной сделке. Вспомнил обо всем, когда не нашел ничего, обшарив всю квартиру Насти Соколовой. Вспомнил и обомлел.

— Гена, у нас проблемы, — забыв извиниться за поздний звонок, тут же, без переходов, обрушил он на друга суровую правду.

— А у Настюхи что пропало? — тут же вник Вершинин с протяжным зевком. — Дай ей трубку.

— Ничего, кроме украшений. Ты же знаешь, что все документы, карточки и наличность я ношу с собой. Ты еще всегда меня за это ругал, — испуганным, как у ребенка, голосом покаялась сестра. — Украшения жалко.

— Мелочи, восстановим, — оборвал брат, посерьезнев. — Слушай меня внимательно и запоминай…

Выслушать и запомнить было несложно. Гена был краток. Милицию не вызывать, пока он не позволит. Если они с Серегой способны после выпитого спиртного ворочать мозгами, то пускай пока подумают на месте, кто и каким образом смог обчистить квартиру. Если нет, то пускай ждут его с командой, часа через три они будут на месте. Но никакой милиции, шума от них и протокольной писанины много, толку — ноль.

— А что за команда, Сергей? — Настя, съежившись, сидела на краю дивана.

Командой звался начальник службы безопасности и его зам, прошедшие огонь, воду и медные трубы в сыскном деле. Иванов тоже не был совершенным дилетантом, когда-то отслужив в органах полтора года. Им, конечно, даже и в подметки не годился. Но попробовать все же решил. И не столько из-за пропавших вещей, сколько из-за того, чтобы в Настиных глазах возвыситься до героического уровня.

— Настена, давайте подумаем… — Он присел к ней рядом на диван и тронул за плечо. — Да не переживайте вы так, разберемся!

— Да, — протянула она с неожиданным испугом и поежилась, то ли от его прикосновения, то ли от страха. — Вы разберетесь и уедете, а я как тут останусь?!

— Как?

Глупый вопрос задал, конечно же. Но рядом с ней соображалось очень плохо. Какое тут соображение и сосредоточенность, когда глаза цвета молочного шоколада смотрят на тебя с такой суеверной надеждой. Когда пушистые волосы щекочут твою щеку. А яркие губы так трогательно подрагивают.

— Но ведь если этот человек пробрался ко мне в дом один раз, он может и второй раз попробовать! — прошептала она с ужасом. — А если я вдруг окажусь дома! Что тогда?!

— А действительно… — В голове неожиданно забрезжило. — Как он попал к вам в дом? Квартира была заперта?

— Да. На оба замка. На верхний и нижний, — отчеканила Настя Соколова, как прилежная ученица.

— Следов взлома тоже никаких?

Нет, ну до судорог хотелось потрогать ее рот губами. Просто сидеть и смотреть на ее рот, когда Настя говорит, и оставаться при этом безучастным было невыносимо. Интересно, а она врежет ему, если он…

— Сергей, вы меня не слушаете! — возмутилась Настя, ткнув пальцем ему чуть ниже ключицы.

— Простите, задумался.

И тут же про себя шкодливо хмыкнул: знала бы она, о чем!

— Так на чем мы остановились?

— Я сказала, что следов взлома никаких. Было бы видно, свет на лестнице великолепный. Да и… — Она помялась, словно думала, признаваться ей или нет в своих секретах. — Да и нижний замок у меня с особенным вывертом. Генка снабдил. На заказ делал. Простому, рядовому домушнику вряд ли по зубам такой запор.

— Тогда как?

Он обнаглел настолько, что, не выдержав, взял и заправил ей прядку волос за ухо. И тут же зачастил, зачастил, чтобы она отвлеклась от смущения, тут же залившего ей лицо пунцовым цветом.

— Тогда как вор смог проникнуть в квартиру?! Не на крыльях же он взлетел на четвертый этаж! Хотя… Минуточку, Настя… У вас есть освещение на лоджии?

Освещения не было. Пришлось вооружиться фонариком, свет в котором приходилось извлекать вручную, то есть без конца его встряхивать, потому что отходили батарейки. Или окислились, она сказала. Он без зазрения совести разглядывал ее крохотные ступни и стройные ножки, когда исследовал пол на балконе.

Что он сумел рассмотреть там, кроме ее ног?

Первое — сделал окончательный вывод о собственном добровольном пленении. Он пропал ведь из-за рыжей-то! Да, пропал…

Второе — никаких следов чужого присутствия на балконе не было.

Толстый лохматый кусок ковра не хранил на себе ни единой снежинки, которую могли притащить с собой ботинки грабителя. Ни окурочка, на что надеяться было бы глупо. Ни сухой травинки, что тоже было не по сезону.

Так как попал в квартиру грабитель?!

— А кто ваши соседи, Настя? — спросил ее Иванов, высунувшись за остекление, которое Настей, оказывается, не закрывалось никогда, наружу. — Ваша лоджия, я смотрю, граничит с соседней квартирой. Там все точно так же…

— Так же, да не так, — вздохнула она вдруг с печалью. — Там живут… Пьют они, одним словом.

— Да?! — оживился сразу Сергей. — Идемте туда немедленно!

— Зачем?! — ахнула Настя, еще минута, и она точно пальчиком бы у виска покрутила, настолько читаемым был ее взгляд.

— Наверняка оттуда было совершено проникновение к вам в квартиру. На балконных перилах и ваших, и соседней квартиры сметен снег. Если эксперт…

— Господи, Сергей, опомнитесь! Что вы несете?! Кому из той квартиры корячиться по балконным перилам, если они по твердой земле ходить по большей части не могут!

— А кто там вообще живет? — немного сник Иванов.

— Мама с дочкой.

— Обе пьют?

— Да нет, что вы! Алиса славная девочка. Она школьница. Мама у нее алкоголичка. Друг ее тоже. Ну и все остальные друзья, соответственно.

— Что-то я на лестничной клетке следов их присутствия не заметил. Мало того, там цветы в горшках!

— Правильно. Потому что эта квартира, с которой граничит моя лоджия, находится в соседнем подъезде.

— Ага! — кивнул Иванов с пониманием, хотя ничего не понял.

Нет, он, конечно, понял, что если замок входной двери не открыли отмычками, то вор пробрался именно оттуда — из квартиры, что через стенку. Но он не понимал, кому надо было оттуда лезть? Если, конечно, у соседей давно не кончилось спиртное, и они, расслышав праздничный звон бокалов за стеной, не решили пополнить запасы.

Замок он внимательно исследовал. Настя ему даже из каких-то школьных своих коробочек притащила обломок большого увеличительного стекла. Смущаясь, призналась, что берегла его для «секретиков», да так и не успела сделать — выросла.

Увеличительное стекло окончательно подтвердило — взлома не было. Ни единой царапины, ничего.

— Значит, либо кто-то подделал ключи…

— Исключено, — тут же перебила его Настя. — Они всегда при мне. Даже когда, пардон, на работе в туалет хожу, таскаю их с собой.

— А в бассейне, сауне?

— Не посещаю. Не модная я, Сергей, — со смущением призналась она.

И слава богу, хотелось ему крикнуть! Сыт модными по горло! Простушку хочется любить. Милую рыжую простушку с такими потрясающими…

— Значит, через балкон. Больше никак! — Он шлепнул себя руками по бедрам. — Либо без вашей подруги тут не обошлось.

— Лида?! — веснушки тут же так ярко проступили на ее лице, такими сделались крупными, будто он и к ним только что поднес оставшееся от детства увеличительное стекло. — Не смейте, понятно? Не смейте брать под сомнение нашу дружбу!

— Не буду, не буду. Одевайтесь тогда, — сдался Иванов.

— Зачем?

— Идем в квартиру через стенку. Станем допрашивать ваших алкоголиков…

Алкоголиков дома не оказалось. Они долго молотили в хлипкую дверь. Сначала по очереди, потом одновременно. Им никто не открывал.

— Да нету их, — выбралась из своей берлоги старенькая женщина, запеленутая пуховой шалью по самые брови. — Ушли с вечера. Алиса одна осталась.

— А что она не открывает? — изумился Иванов. — Давно ведь стучим.

— Может, спит, а может, боится. Вы пошумите. Может, услышит. — Женщина широко зевнула, проворчала что-то о полуночниках и ушла к себе, громко хлопнув дверью.

Иванов только набрал полную грудь воздуха, намереваясь крикнуть, как славно пахнувшая духами ладошка легла ему на губы.

— Давайте я попробую, — тихо сказала Настя. — Она и правда может бояться, если одна дома… Алиса! Алисочка, милая, открой, детка!

Странно, но ее тихая просьба была услышана тут же. Как ни молотили в дверь, как ни стучали, ответа не было. А тут, поди же ты…

— Здравствуйте.

На грязном пороге стояла высокая девочка-подросток. Лицо ее было очень бледным, то ли перепуганным, то ли заспанным.

— Здравствуй, Алиса. Можно мы войдем? — сразу напросилась Настя.

— Зачем? — Алиса от двери не отступала.

— Нам нужно с тобой поговорить, — улыбнулся проникновенно Иванов перепуганному подростку. — И кое-что посмотреть.

— Что? — упрямилась та и так и не впускала.

— Алиса, милая… — Настя положила руки девочке на худенькие плечи. — Это очень важно, поверь! Вот этому человеку только что сделали плохо.

— А я тут при чем?! — со слабеющим вызовом отозвалась девочка.

— Ты? Ты можешь помочь ему, милая, — продолжила проникновенно уговаривать Настя. — Это очень важно для него. Разве тебе не говорили, что в рождественскую ночь нужно делать друг другу добро?…

— Говорили! — фыркнула она с внезапной, не детской совершенно горечью. — Мне много чего про эту ночь говорили, толку-то!.. Ладно, входите.

Настя с Алисой сразу прошли в комнату, а Иванов начал метаться из комнаты в кухню, из кухни в другую крошечную комнату, давно превращенную матерью Алисы в свалку. Хотя и именовала она ее всегда гордо — кладовая. Бегал, чем-то гремел, снова бегал, потом набегался и присоединился к ним.

Сел на диван, на котором спала Алиса. Уставился на стол, все еще хранивший следы несостоявшегося таинства. Думал, думал, а потом спрашивает:

— Ты видела его?

— Кого?

Алиса мгновенно насупилась и даже от Насти отодвинулась, хотя минуту назад увлеченно говорила с ней об уроках.

— Нареченного своего видела в зеркале? — И Иванов ей заговорщически подмигнул.

— Вам-то что? — нагрубила Алиса, закусила губу и пробубнила с опущенной головой: — Я вообще-то спать собираюсь.

— Успеешь, малышка, уснешь. Ты только скажи мне, видела мужа своего будущего? Понравился?

— Да идите вы! — закричала вдруг Алиса, вскакивая на ноги, губы у нее обиженно задрожали, того гляди расплачется. — Нашли мужа! Он мне тысячу лет без надобности! Это неправда все, понятно! А теперь уходите!!! Уходите, или я маме пожалуюсь!..

Генка и его команда из двух человек ввалились в квартиру какой-то толпой. Настя никогда не могла предположить, что три человека могут занимать столько пространства, так оглушительно шуметь и так энергично двигаться. У нее даже голова закружилась от их ора, споров и хохота.

— Нет, ну ты, Иванов, даешь! — хлопал его по плечу Генка. — Как же ты догадался-то?

— А чего было не догадаться? В квартиру к Насте проникли с соседней лоджии, так? Так… В соседней квартире никого не было, кроме девочки-подростка. Зато была лоджия, выход с которой кто-то тщательно расчистил… Видели бы вы те катакомбы, мужики! Жалко девочку, пропадет ведь… Так вот, мало этого, из крохотной спальни, тоже превращенной в свалку, есть выход еще на один балкончик. Бывают такие квартиры, представляете, в которых сразу по два балкона! Так вот второй, в свою очередь, соприкасается с соседним. И на перегородке между балконами, хлипенькой такой, тщедушной, я обнаружил шерстяные волокна темно-синего цвета. Ну, зацепился кто-то, понимаете?

— Понимаем, понимаем, дальше! — кивал Генка, не выпуская Настиной ладони из рук и виновато ей улыбаясь.

— Спрашиваю потом у Алисы: есть у вас такая одежда? Такого цвета и из такой шерсти… А она говорит: нет. У соседского Пашки, говорит, такой джемпер.

— Нет, ты расскажи, как ты с этой гадалкой ее расколол?

— Я сначала подумал, что девочка была с кем-то в сговоре. Как еще мог грабитель с одного балкона попасть на другой? Надо ведь было мимо девочки пройти. Думаю, она с кем-то сговорилась соседку ограбить. Потом смотрю в ее глазки, а они чистенькие такие, непорочные — не гадкие, одним словом. Думаю, не могла она! Тут стол вижу, на нем кусок тряпки блестящей, зеркало, свеча потухшая в кружке. И у девочки, присмотревшись, обнаружил кровоподтек за ухом. Сразу вспомнил девчонок ровесников в детстве, как они тоже с этой ерундой носились в Рождество. Пристал с вопросом к Алисе, та отрицает все. А потом…

— А потом он подошел к ней, повернул ее к свету и говорит: а ударил тебя кто? Мать? — встряла Настя, устав слушать подробности. — Она — сразу на ее защиту. Сергей прицепился к бедной девочке. Та вся смущается, мучается…

— А я и говорю: значит, ты тряпку не успела на зеркало накинуть, когда мужа будущего в зеркале увидела. Надо было накидывать тряпку-то, а то он ударит… Эту ерунду девки тоже из уст в уста передавали, — засмеялся Иванов, вспомнив школьное детство. — Алиса как разревется и…

— И плачет, и говорит, бедная, — со вздохом снова перебила его Настя. — Не успела, говорит, накинуть, вот и ударил. Так сильно, говорит, что очнулась потом на полу, голова болит. Только, говорит, я не хочу за Пашку замуж. Он нехороший! Он тоже пьет, как мамка, и не работает нигде.

— Стало быть, этот мерзавец пробрался со своего балкона на их, прошел через квартиру, наткнулся на ребенка, отключил его, вылез с их лоджии на лоджию Насти. Ограбил квартиру и тем же путем обратно. Правильно я понимаю ситуацию? — с хмурым лицом закончил Генка, уставший виноватиться перед сестрой, и соскочил с дивана.

— Совершенно верно. Мы его тепленьким взяли. Он, оказывается, подсек, что к Насте гость на дорогой машине приехал, понаблюдал за нами, когда мы к реке уходили, ну и решил рискнуть. Заходим, а он сидит перед компьютером, а как включить — не знает, умник! — фыркнул Иванов, тут же поспешив занять Генкино место на диване подле Насти. — И деньги кучками у него на столе. И карточки. Цацки Настины уже в мешок целлофановый свалил, завязал — с утра продать, наверное, собирался.

— Сдался без сопротивления?

— Без! Сергей на него как пошел, как пошел!.. В ухо ему как засветит, за что, говорит, гад, ребенка тронул?! — Настя покачала головой. — Тот воет, соседка, соседка, прости…

— Простила? — прищурился Генка.

— Нет. Вызвали все же милицию, — покаялся Сергей. — Хоть ты и не велел, но пришлось. Он ведь так и станет теперь с балкона на балкон прыгать, не останови его!

— Да! — подхватила Настя. — А мне как тут жить?!

— Как жить? — Сергей подмигнул своему другу и поочередно потом его спутникам. — Могу предложить варианты… Вернее, один.

— Который? — нахмурилась она.

— Переезжай ко мне, и все!

Иванов беспечно подергал плечами. Но тут же опомнился, увидев внушительный кулак друга из-под полы.

— Нет, на законных правах, конечно, а не просто так.

— Как у вас, Сергей, все скоро, — ахнула Настя, растерянно переводя взгляд с одного мужчины на другого. — Мгновение — и преступление раскрыто! Второе мгновение — и предложение сделано! Это ведь предложение было сейчас, я правильно поняла?

— Конечно!

— А вы не торопитесь? Сергей, ну чему вы улыбаетесь, а?! Ген, ну скажи ему!

— Ну… — Братец потеребил подбородок, успев подмигнуть лучшему другу. — В рождественскую ночь надо торопиться, сестрица! Надо все успеть! И стать наконец счастливой, Настюха!..

Алиса стояла посредине двора, задрав голову к небу, и с широко раскрытыми глазами наблюдала за тихим полетом снежинок. Странно, что она никогда прежде не замечала, как красив и нежен этот полет. Нет, он мог быть и грубым, и жестким, когда сильный ветер сбивал снежинки в тугие спирали и гонял их по городу, заставляя бросаться на прохожих и забиваться им под воротники.

Она всегда промерзала в такие дни до самой последней своей косточки и всегда тихонько, не злобно, нет, совсем слегка завидовала тем, кто волочил длинные подолы дорогих шуб по сугробам. Им — этим счастливым людям — наверняка и тогда нравилось это снежное буйство, и приятно было осознавать собственное превосходство над метельным неистовым бессилием.

Ей не нравилось. Ей вообще не нравился снег, не нравилась зима. А теперь…

А теперь все по-другому. Теперь для нее это самое лучшее время года. А Рождество — самый лучший, самый загадочный, самый счастливый в ее жизни праздник.

Он подарил ей сказку!

Дядя Саша, мамин друг, в чем-то оказался прав. Он говорил, что в зеркале она увидит свою судьбу. Так почти и получилось.

Она увидела в зеркале соседского Пашку, потом он ее ударил, потом ограбил соседскую девушку Настю, потом она пришла со своим другом и…

И вот с этого места, а может, чуть раньше, просто она не уловила, и начали происходить чудеса в ее жизни.

Сначала почти под утро мама вернулась откуда-то с дядей Сашей. Они были совершенно трезвыми и объявили ей, что теперь не будут пить. Совсем не будут!

Алиса не могла поверить!..

Потом на следующий день к ним пришло сразу так много народу! И Настя, и ее друг, который вдруг оказался и не другом вовсе, хотя ночью они говорили друг другу «вы», — а самым настоящим женихом. И брат ее — Гена, и еще какие-то два дядьки пришли. Они о чем-то долго говорили с мамой и дядей Сашей, запершись в кухне. А потом мама с непонятной робостью объявила Алисе, что та едет с Настей учиться в другой город. В школу с углубленным изучением иностранных языков.

Алиса не могла поверить!..

И даже когда потом грузилась в дорогую машину со скудным узелком своих нехитрых пожитков, все еще не верила, что все это правда. И в дорогих магазинах потом терялась, и вела себя словно деревянная кукла, когда на нее примеряли, примеряли, примеряли что-то без конца. И совершенно не понимала, почему дядя Сережа все время называл ее их общим с Настей рождественским подарком и целовал Настю при этом в висок.

Она не верила и не понимала.

Поверила как-то внезапно, будто очнувшись. Поверила, когда мамин голос в телефонной трубке уверял, что все теперь у них будет хорошо…

— Все и хорошо, — прошептала Алиса, поймав языком ажурную снежинку, замешкавшуюся с приземлением.

Все просто замечательно. Рождество, в которое она так верила, в самом деле подарило ей сказку. Самое настоящее чудо!