Сан Мариона

Густые заросли надежно скрыли беглецов. Теперь можно было громко разговаривать и даже смеяться, но люди молчали и изо всех сил старались уйти как можно дальше.

Ущелье уводило беглецов сначала на юг, потом резко сворачивало на восход солнца между двух гор. Прошли на запад несколько сот локтей, продираясь сквозь сплетения кустов, ветвей кизила. Слева, невидимый, зажурчал ручей. Пробрались к нему, жадно напились, и только теперь все, даже самые выносливые почувствовали смертельную усталость.

На низких бережках ручья росла густая мягкая трава. Люди, обессилевшие от пережитого, бросились на траву. Нагретую зноем землю не остудил даже ливень, она была тепла, спавшим на влажной гнилой соломе, им она показалась райской.

Геро тоже опустился на травяную постель, и как только прилег, все заколыхалось, закружилось перед глазами, словно его раскачивало и мчало куда-то, и вдруг привиделось, что он, сонный и беспомощный, сидит за спиной у отца, а отец огромными прыжками уносит его в горы, мелькают мимо красные от закатного света скалы, проносятся бездонные пропасти, наполненные зловещими отблесками костров. Геро тревожно подумал, куда так торопится отец, и увидел в только что оставленной ими пустынном ущелье: мчится им вдогонку чудовищно громадный огненный гриф, взмахивая крылами в кругах поднимающегося из пропасти багрового дыма, он все ближе и ближе, уже слышен злобный клекот, уже сверкающие глаза нацелились на мальчика, и тот, оцепенев от ужаса отчетливо помнит голос отца: "Помни о матери, сынок!" И тут же все пропало. Геро открыл глаза, вскочил. Кругом был мрак, раздавалось сонное тяжелое дыхание людей и журчание ручейка в траве.

- Отец! - задыхаясь от тоски, крикнул Геро и протянул руки, ему показалось, что отец стоит где-то рядом, ведь он только что слышал его голос. Голос еще звучал в ушах. Но никто не отозвался.

Геро растолкал Рогая, Т-Мура. Те с трудом поднялись, и тотчас зашевелились остальные, даже во сне сохранившие настороженное чувство опасности.

- Я ухожу, - сказал Геро, - я ухожу, Рогай, в город.

Рогай долго молчал, покачивая лохматой головой, потом произнес:

- Я не оставлю тебя. Мы пойдем вместе.

- Но ведь ты не сможешь помочь Геро, первый же встречный узнает тебя, Рогай, и тебя тут же схватят стражи порядка! - возразил хазарину Т-Мур. Он был прав. Хазарин - раб, а беглого раба редкий согласится спрятать. Узнают соглядатаи - и смельчак обречен. Люди стали подползать к ним, слышались тягостные вздохи, горестный шепот: "Не покидай нас, Рогай... Мы погибнем без тебя... мы слабы и больны... О горе, кто поможет нам?.."

Эти несчастные тоже были правы. Без Рогая, обессиленные и больные, они не выберутся из ущелья. Геро надо идти одному. Одному легче проскользнуть в город. И надо торопиться, чтобы успеть до рассвета. Но слишком непосильная тяжесть - остаться одному в ночи без друга. И опять послышалось: "Помни о матери, сынок!" Геро выпрямился. Он готов.

- Я вернусь за тобой и матерью, Геро! Только помогу им выбраться и сразу же вернусь, - виновато сказал Рогай, обнимая юношу.

- Ты найдешь нас у пастухов-легов, помнишь, где мы были прошлым летом с твоим отцом? Там нас и ищи! - добавил Т-Мур.

Как не помнить зеленую лощину, где паслись стада, где сверкали на солнце струи водопада, возле которого они с Витилией ловили смеясь серебряные брызги, как не помнить склоны горы, где покачивались на ветру огромные алые маки. Геро вернется еще к водопаду. С матерью!..

Юноша пробирался в колючем кустарнике, скрывающем его с головой. Он шел так, чтобы зеленая звезда, мелькающая в просветах ветвей, была постоянно над правым плечом. Таинственный ночной мир окружал его. Копошились вокруг невидимые существа, замирали при шуме раздвигаемых ветвей, дышали в затылок, кто-то легонько прикасался мягкими лапками к обнаженной коже, словно ощупывал. Тихие осторожные шорохи, приглушенный шепот, вкрадчивые шаги наполняли ночь. Случайно обернувшись, Геро заметил, как зажглись в темноте чьи-то желтые глаза, словно кто-то крался следом. Он сжал рукоять ножа, остановился, вгляделся: может, это дворецкий ожил? Пусть. Геро не испытывал страха, он снова и снова готов биться с арабом. Один на один. Ненависть опять всколыхнула все его существо. Разве можно забыть: освещенный пламенем очага и светом луны двор... араб, целящийся в отца... злобная радость, засветившаяся в проклятых желтых глазах Мансура, когда отец поднимался на кучу хвороста... И опять он преследует Геро! Юноша бросился туда, где горели желтые огоньки. Какое-то существо с жалобным взлаиванием отпрянуло в кусты, с треском прорываясь сквозь сплетения жестких ветвей.

Наконец Геро выбрался из ущелья. Перед ним поднимался обрывистый склон Южной горы, на которой он раньше пас овец. Там бил родник и колыхались травы на ветру, там каменистый навес, где он любил мечтать, там он победил волка. Счастливое время! Разве мог он подумать тогда, что оно так страшно и быстро уйдет в прошлое... Геро сжал зубы и полез по узкой расселине на скалу, слабо серевшую в свете предутреннего бледнеющего неба. Далеко-далеко наверху, почти у самых звезд, темнела вершина горы.

Вначале подъем был не тяжел. В неглубокой расселине, на принесенной ветрами почве, росли приземистые цепкие кусты тамариска, пучки жесткой травы, и Геро, цепляясь за них, поднимался легко, тело казалось невесомым. Выше начались голые скальные места. Геро карабкался, цепляясь за выступы, отдыхал, прижавшись к прохладным камням, снова карабкался, упираясь босыми ногами в малейшие неровности.

Ночное, скрытое во мраке ущелье осталось далеко внизу. Горели ладони, болезненно ныл в кровавых ссадинах живот. Из-под ног срывались камни и с глухим звуком падали вниз, ударяясь о выступы. Иногда Геро повисал на руках, подтягивался, вжимаясь в осыпающуюся щебенку, раздирая в кровь колени.

Вершина была уже близко, до нее оставалось не более десяти локтей. Но расселина кончилась. Дальше скала поднималась сплошной гладкой стеной. Наверху торчал камень, и нависала над бездной толстая нить тамариска. Правее чернела глубокая впадина. Но ни до ветки, ни до впадины не добраться: ветка слишком высоко, а вправо негде даже поставить ногу. Геро вытер липкой от крови ладонью пот, в отчаянии огляделся. Оставалось выбраться из расселины на последний выступ и, прыгнув вверх, уцепиться за камень. Когда он поднялся на крохотный выступ и прижался к скале, даже легкий порыв ветра мог бы сдуть его в чернеющую внизу бездну.

Геро медленно свел распластанные руки вверх. От кончиков пальцев до камня было не более двух локтей. Он присел, отклонился от скалы, прыгнул и смог, ухватившись за камень, подтянуться. И тут он увидел на каменистой площадке вершины в бледном предутреннем свете огромное лохматое существо.

28. ТЫСЯЧНИК, ВОИНЫ И ПЕВЕЦ

Урсулларх многих тысячников, даже темников считал ниже себя и только очень немногих - равными. К Турксанфу он тоже относился как к ровне, ибо вождь берсил рода Хазар не уступал в знатности вождю рода Ашинов, пусть даже и ставшему каганом Хазарии. Поэтому Урсулларх, выходя из шатра, едва наклонил голову и, выпрямившись, заметил устремленный на него тяжелый взгляд Турксанфа, который всегда все замечал. Но берсил только хмыкнул, гордо напрягая могучие мышцы рук и груди и ощущая их каменную тяжесть ему ли в расцвете сил и не знающему страха бояться взгляда; ему ли, победителю многих сражений, трепетать перед косолапым Турксанфом! И когда Урсулларх грузно вышел из шатра, когда ему в ноздри из темноты ударил сладкий полынный ветер, смешанный с запахом дыма костров, лошадиного навоза, пота, жареного мяса, он гордо подумал, что предстань сейчас перед ним тысяча оборотней-дэвов, хоть все войско албан, он бросится на них. Сила и отвага переполняли грудь вождя берсил. И он в избытке веселого бешенства громовым голосом проревел в темноту ночи:

- Коня Урсулларху!

Второе кольцо "неукротимых" освещалось дымными факелами, горевшими на коротких шестах. Там сверкала броня доспехов, на лезвиях мечей дрожали отблески факелов, ложились на землю тени огромных неподвижных фигур. А за кольцом охраны, невидимые от шатра, возле коновязи, топтались, взвизгивали, фыркали кони. Услышав голос хозяина, заржал вороной жеребец. И спустя короткое время к шатру наметом прискакал берсил-толмач, с вороным на поводу.

Раздувая ноздри от избытка сил, Урсулларх медленно ехал мимо костров, и сладкий ветер, пролетавший над становищем, кружил ему голову. Урсулларха узнавали издали, перед ним поспешно расступались: его ярость превосходила бешенство неукротимых, пьянеющих от битв и запаха крови, поэтому его боялись. Багровел чудовищный шрам, рассекавший его лицо. Вождь всматривался в людей, по-бычьи поводя налитыми кровью глазами, и воины склоняли головы, опускали глаза перед бешеным взглядом, ибо жестокость этого человека не знала предела.

И в это же время брел меж костров с шуазом в руках прославленный Суграй. Его приветливо окликали, звали присесть, отведать пищу, угоститься свежим кумысом, а он шел, скользя отсутствующим взглядом по лицам, рассеянно улыбаясь, не слыша зова. Он так бы и прошел все становище, но навстречу ему возле одного из костров поднялся воин. Подойдя к певцу, он молча взял его за руку. Возле одинокого костра на расстеленной кошме сидели еще трое воинов, все они были пожилыми. За их спинами чернели кусты тамариска, а возле кустов желтели в свете пламени невытоптанные крупные ромашки.

- Суграй прошел бы мимо и не заметил, - сказал тот, кто привел певца. - Арр-ха, всем хочется слушать его песни, но некому позаботиться о его ночлеге! - И, обратившись к певцу, ворчливо спросил: - Куда же ты направлялся, несчастный?

- Я не знаю, - рассеянно отозвался тот, присаживаясь на корточки возле жаркого пламени.

- Но шел ты к морю? - возразил один из сидящих, темнолицый, седой, грузный старик.

- Я шел туда, где, как мне казалось, я смогу стать свободным, но не знал, что направлялся в сторону моря... - виновато ответил Суграй, задумчиво глядя на костер. - Знаешь, Зурган, иногда мной овладевает странное предчувствие, что я скоро растворюсь в необъятности мира...

- И это говоришь ты нам - людям, которые сотни раз смотрели в лицо смерти. Однако мы не спешим попасть на верхнюю равнину, потому что еще никто не вернулся оттуда и не рассказал, чем там угощают, - в притворном гневе прохрипел грузный Зурган. - Эй, вы, близнецы, Чинда и Бачо, вы слышите, что говорит этот юнец? - повернулся он к двум другим. Близнецы сидели на отдельной войлочной попонке, Оба седые, морщинистые, тощие, но крепкие, словно скрученные из веревок, продубленные степными ветрами. Они сидели плечом к плечу и улыбались одинаковыми улыбками, и у каждого в обнаженном рту не хватало по три передних зуба. Об этих зубах несколько лет назад говорила вся Берсилия. Тогда в Семендере, в лихой драке на торговой площади, Чинде выбили три зуба, и после драки, чтобы ни в чем не отличаться от брата, Бачо сам пошел в кузницу за плату выбить и ему три зуба. Бачо и Чинда вместе сражались и вместе старели, во всех походах оберегая друг друга. Близнецы переглянулись, и оба одновременно открыли рты и так же одновременно прикрыли.

- Эй, близнецы! - захохотал тот, кто привел Суграя, крепкий коренастый воин в низко надвинутой на лоб подшлемной шапочке. - Если вы и в бою так будете переглядываться, решая, кому первому рубить, не сносить обоим голов!

- А ты, Безухий, видел, чтобы мы в бою переглядывались? - неожиданно тонким голосом спросил Чинда и почесал сначала под рубахой спину себе, потом брату, для чего, не глядя, запустил руку тому под подол.

- Да, да, ты видел, Са-Адер? - таким же тонким голосом проскрипел Бачо.

Но легко развеселившийся Са-Адер, по прозвищу Безухий, ибо действительно не имел ушей, состроив озабоченное лицо, вынул из-за пазухи синевато-белый камень, сдул с него вошь, сказал, протягивая обломок самому старшему Зургану:

- Возничий Урсулларха угостил, мол, с Византии привезен, я попробовал - сладко! Нате-ка! Пососите!

Грузный Зурган взял, осторожно куснул, зажмурившись, сглотнул сладкую слюну, изумленно промычал нечленораздельное, означающее высшую степень восхищения, и тотчас одновременно невольно сглотнули слюну и близнецы, хоть ничего и не попробовали.

- Этот камень называется ца-кар, его привозят в Византию из Индии, пояснил Безухий, который лишился ушей двенадцать лет назад здесь, под Дербентом, в схватке с лихим албаном. Тот албан оказался настолько самоуверенным воином, что, выбив меч из рук Са-Адера, решил над этим поиздеваться, но, обрубив оба уха, сам лишился головы, которую снес ему Зурган.

Отпробовав, Зурган передал цакар, пахнущий едким потом, Чинде, тот пососал, осторожно держа его в жилистых руках, передал брату. Бачо всунул комочек в бессильно повисшую ладонь Суграя, но тот, не обратив внимания, выронил комочек. Бачо, кряхтя, сполз с попоны, разыскал цакар в пыли, опять всунул в рот Чинде, проскрипел, почесываясь.

- Урсулларх богач! У него уже собственное стадо и тавро, он взял второй женой булгарку и стал "белым" хазарином [стал богатым, знатным, то есть выделился в роде, перешел в родовую верхушку]. Отчего ты такой грустный, Суграй? Кто опечалил певца?

- Ему хочется скорее попасть на верхнюю равнину! - хихикнул Са-Адер.

- Много-много раз в походах тепло вашего костра обогревало меня, задумчиво сказал Суграй, - но теперь я уйду от вас...

- Куда? - быстро спросил Зурган и, прищурившись, плюнул на ближнюю, увянувшую от жара костра ромашку. - Куда ты уйдешь, несчастный, от тепла и корма?

- Я пойду по берегу моря...

- И первый же встречный сделает тебя рабом! Ха! - буркнул Зурган.

- Суграй! Спой-ка нам лучше песню! - произнес Чинда, сладко жмурясь и облизываясь.

- Я только что сказал воином, что больше не буду петь. Говорю всем!

Воины озадаченно переглянулись. На их багровых от жара лицах отразилась неумелая работа мысли. Зурган тряхнул длинными волосами, задумчиво пробурчал:

- Ха! - пошарил у себя за спиной на кошме, протянул Суграю кусок сушеного мяса. - Хочешь покушать?

- Вуй! - воскликнул Суграй, отшатываясь и вскочив на ноги. - Вуй! Будь она проклята, пища, сделавшая меня рабом ваших желаний!

- Так-то он благодарит нас за доброту! - гневно заключил Зурган, сверкнув узкими глазами. - Я уже много дней замечаю, что ты изменился. Это после того, как тебя стали приглашать в шатер Турксанфа и ты стал пировать вместе с тысячниками и темниками! После обильных пиров, после роскоши шатра кагана тебе уже не хочется сидеть возле костра и петь простым воинам! Арр-ха! Вот награда за доброту! - повторил он обиженно.

- Ты не понял, что я сказал, Зурган, я больше не буду петь ни кагану, ни военным вождям, ни простым воинам!

- Почему? - быстро спросил грузный старик, уставившись в бледное лицо певца.

- Ты видел когда-нибудь человека, который не оставляет следов, даже если идет по влажному морскому песку? - вместо ответа спросил Суграй.

Воины суеверно переглянулись. При упоминании к ночи нечистой силы требовалось три раза кряду сплюнуть через левое плечо в сторону заката, что все четверо поспешно и сделали. Са-Адер боязливо оглянулся на чернеющие кусты Тамариска, на всякий случай подвинул к себе лежащий на кошме заговоренный меч.

- Подбросьте-ка хворосту в костер, - велел Зурган. Затрещал, разгораясь с новой силой, костер. Высоко взметнулось пламя, унося в поднебесье искры.

- Не бойтесь, - тихо сказал Суграй, - человек, которого я встретил, не был оборотнем...

- Они принимают разные обличья! - живо проскрипел Бачо. - Однажды в больших предгорьях на земле ясов на нас с Чиндой напал в ночном ущелье оборотень. Он налетал огненным грифом, кидался косматой зубастой старухой, потом обернулся огромным волком. Мы дрались всю ночь, а утром нашли его по кровавому следу и убили. Да, по следу... - Бачо почесал спину сначала себе, потом брату и озадаченно буркнул; - Гм, значит, и нечистая сила оставляет след, так кто же тогда тот, кого ты встретил? Ответь-ка!

- Я не знаю... - Суграй смотрел в сторону моря, длинные бледные пальцы его, охватывающие гриф шуаза, шевелились, и струны приглушенно рокотали. - Но увидев его, я сразу понял, что это необыкновенный человек: ни одна земная страсть не искажала черт его лица... он был спокоен... он был спокоен и благороден как мудрец, лишенный нечистых помыслов и страха. И это меня поразило. Я же видел, о, как много я видел, но молчал! Я видел, как похотью разгораются ваши глаза при взгляде на девушек, как багровеете вы от алчности при дележе добычи, как угодливы и подобострастны перед тысячником, как жестоки с пленниками, грубы от сознания безнаказанности, надменны от чувства превосходства! О, Тенгри, что внушаешь ты детям своим? Я презираю тебя!

- Эй! Жалкий ублюдок, помесь осла и верблюда! Ответь-ка кого ты презираешь?! - проревел из темноты хмельной голос.

Воины, онемевшие от возгласа певца, вздрогнули, когда раздался устрашающий, донесшийся будто бы с неба голос. С треском ломая кусты тамариска, в пространство, освещенное костром, храпя, грызя удила, вступил вороной жеребец, на котором восседал тысячник Урсулларх. Жеребец раздувал ноздри, косил огненным взглядом, приседал, сдерживаемой могучей рукой. Воины дружно вскочили на ноги. Чинда и Бачо придержали жеребца. Военный вождь рода хазар грузно спрыгнул на землю, широко расставляя ноги и руки, подошел к спокойному Суграю. Тот не попятился, не опустил глаза. Обнаженная мускулистая рука Урсулларха коснулась рукояти меча.

- О-ю-ю! О-о, ты навестил меня, мой Урсулларх-непобедимый, ты пришел взглянуть на своего учителя! О-ю-ю! - вдруг пронзительно провыл старик Зурган, припадая к широкому плечу вождя лохматой седой головой. Урсулларх гневно обернулся, передернул плечами, но Зурган цепко держал его, не умолкая, вопил:

- Ю-ю, ты приехал к моему костру, вспомнив, как я тебя во вторую твою от рождения весну сажал на лошадь, и ты хватался ручонками за гриву и визжал от радости и страха. А помнишь, как мы мчались по стране русов, в дремучих лесах, и встретили старика-колдуна?.. Я спас тебя тогда от меча руса и от гнева твоего отца! Ты, конечно, не забыл мой мальчик, как везде и всегда оберегал тебя старый ворчливый Зурган! Ты не забыл и навестил меня, спасибо, да благословит тебя твой покойный отец, самой справедливый человек во вселенной! О-ю-ю!..

- Ну, хватит, прекрати, у мня в ушах звенит от твоего визга, старый болтун! - проворчал богатырь-берсил и, отвернувшись от Суграя, подошел к костру, грузно опустился на кошму; рядом с ним, придерживаясь за его плечо и радостно всхлипывая, опустился Зурган. Отдуваясь, берсил устремил прищуренный взгляд на костер, провел огромной ладонью по лицу, поглаживая багровый шрам, пробормотал: - Тот колдун-рус оставил о себе память, как я могу забыть? - И оживился: - У-ю-ю, Зурган, а помнишь, как мы в той стране Русии убили девушек, приняв их за парней? Ц-ц-ц, как я жалел, когда разглядел в пазухах длинных рубах косы... ц-ц, русы все носят длинные рубахи и штаны, именуемые порт-ки...

- Да, да, ты ничего не забыл, непобедимый! - ласково поглаживал богатыря по плечу хитрый Зурган, косясь на певца, делая знаки, чтобы тот удалился. - После схватки с колдуном мы догадались, что у руса был волшебный меч. Разве простой меч мог оставить на твоем лице столь страшный след!

- Хар-ра! - пробурчал Урсулларх. - Тогда мы захватили сына старика прямо в его кузнице...

- Когда он ковал этот волшебный меч...

- Хар-ра! - Урсулларх похлопал по своим ножнам. - Вот он, тот меч!

- Сына колдуна ты продал аланам, - напомнил Зурган.

- Тогда я был молод и глуп, - нахмурился берсил, - тогда я думал, на что мне кузнец, когда я могу отнять у яса, руса, алана, албана, ха-ха-ха, любое оружие! Гм, разве я мог знать, что оружия всегда не хватает! Как и золота!

Чинда и Бачо, привязав жеребца, уселись на корточки в почтительном отдалении, к ним присоединился и Безухий, и все трое, сами того не сознавая, принялись старательно исполнять то, что испокон веков делали низшие в присутствии высшего: напряженно ловили каждое его слово, подобострастно хихикали, когда он улыбался, хмурились, если он хмурился.

А Суграй брел в темноте ночи к берегу моря, где, как ему показалось, он в призрачном свете зеленого всполоха видел мелькнувший плащ странника. Потрясенный первой встречей, Суграй забыл спросить у странника, из какой же тот прибыл страны.

Медленно плыла над долиной ночь, медленно остывала нагретая солнцем земля, и так же медленно поворачивался меж искрящихся звезд далекий небесный ковш. Там, на небесной равнине, бессмертные не спешили утолить жажду: столь велико их райское блаженство, что вечность кажется им мигом. Вот почему из невообразимо далекого далека земные хлопоты и страсти представляются мелкой суетой. У каждого своя мера.

А возле земного костра вспоминали и вспоминали. Разгорячась и увлекшись, Зурган хлопал по плечу тысячника, а тот, разнежившись, обнимал учителя своего, ибо нет ничего сладостнее для старика, чем вспоминать о молодости, а для зрелого - еще раз пережить преодоленное.

29. ИМ БЫЛО О ЧЕМ ВСПОМИНАТЬ...

Уже много дней хазары убегали от степного пожара, бросая овец, медлительный скот, повозки, пересаживая на коней женщин и детей, но случалось, пожар, догоняя, опалял их лица. Хазары бежали из приитильской степи и, выбрав случайное направление, уже не могли свернуть с пути, потому мчались на север. И только переплыв огромную как морской залив реку, смогли остановиться, отдышаться, оглядеться. Позади них, за рекой, лежала черная пустыня. Впереди было неизведанное. И тогда Уллар, отец Урсулларха, после вечернего совета старейшин сказал сыну:

- Мы сможем вернуться на родные пастбища только будущей весной, когда поднимется свежая трава. В нескольких днях пути отсюда начинается Великий лес. Там живут племена антов, их еще называют русы. Возьми сотню лучших воинов, выбери самых быстрых коней, иди к русам, разыщи удобные дороги, сосчитай грады, осмотри поля и стада, запомни броды на реках. Будь осторожен. Не вступай в схватки. Вернись, чтобы сообщить нам приятную весть. Осенью, когда скот русов нагуляет жир, когда они соберут с полей урожай, ты поведешь нас. И мы будем спасены.

Урсулларх был молод, его манили просторы, влекла неизвестность, жажда предстоящих схваток наполняла душу восторгом, а от желания совершить подвиг невольно напрягалось не знающее устали тело. Могучий Уллар был быстр в решениях, но еще более быстрым был сын. Отец договаривал последние наставления, а сын уже седлал коня, отец протянул руку, чтобы придержать стремя, а сын в буйном восторге уже мчался по становищу.

Они взяли по одной запасной лошади, не обременили себя повозками, лишним оружием и шли стремительно. Здесь, за рекой, летний зной не смог иссушить землю, блестели под солнцем ручьи, мелкие реки, озера, буйно поднималась трава. Зазеленели рощи. Паслись бесчисленные стада горбоносых сайгаков, саблерогих туров. Здесь хазары впервые встретили могучих зубров с громадными лохматыми головами, эти исполины чаще паслись в одиночку, угрюмо провожая взглядом проезжающих мимо всадников. На третий день пути воин головного дозора неосторожно приблизился к двум отдыхающим в высокой траве на берегу озерца огромным быкам, один из них, с неожиданной легкостью вскочив на ноги, атаковал всадника. Чудовищная сила таилась в теле зубра, напоминающем каменную глыбу. Всадник вместе с лошадью был подброшен высоко вверх, опрокинут и растоптан копытами в мгновение ока. Взбешенный Урсулларх решил один сразиться с великанами-быками, чтобы отомстить за смерть сородича, и как ни отговаривал его Зурган от опасной затеи, юный предводитель проявил непреклонность и отвагу - задатки вождя. Он выехал на битву, как выезжали для игр-поединков воины на весенних празднествах в честь Тенгри - обнаженным по пояс, с копьем и луком, но без щита. Хазары, наблюдавшие с почтительного расстояния, видели, как юноша поскакал к зубрам, и передний бык рванулся ему навстречу. Урсулларх успел выпустить несколько стрел, и ни одна не пролетела мимо. Они мчались, сближаясь - животное и всадник, и те, кто видел это неистовое сближение, понимали, что остановить одного из них может только смерть. От топота зубра дрожала земля, но в нескольких шагах от всадника, он, обессиленный, рухнул. Второго зубра Урсулларх убил, увернувшись от его рогов и насквозь пронзив могучую шею копьем. С поля битвы Урсулларх возвращался не спеша властный, решительный, непреклонный вождь. На мускулистой обнаженной шее его покачивался амулет-оберег из клыков степного волка. Погибшего сородича похоронили возле одиноко стоящего развесистого дуба, вырыв могилу в виде кибитки со сводчатым дугообразным потолком, оставив ему одежду, оружие, лошадь, чтобы погибший, если его не примет на небесной равнине великий Тенгри, имел все, что нужно для жизни, даже жилище - кибитку. Кровью убитых Урсуллархом зубров густо полили землю вокруг дуба, ставшего теперь священным, шаман, сопровождающий отряд, совершил жертвоприношение богу пути, для чего вокруг дерева, по берегу озера, по траве разбросал куски жареного сочного мяса зубров, повесил на ветви дуба головы и часть кожи их.

Через несколько полных дневных переходов степь кончилась, началось предлесье. Проводник, уже бывавший в этих краях, сказал, что для предупреждения о появлении врагов из степи русы далеко впереди своих градов выставляют конные заставы.

Хазары шли тайно. Костров не разводили. Питались сушеным мясом. Если видели впереди дымы, затаивались в оврагах, забивались в чащу, высылали дозоры. Уллар не ошибся, сказав, провожая сына, что грады русов должны быть по берегам рек. Проводник повел отряд по возвышенности, густо поросшей сумрачным ельником. Пробирались звериными тропами. Слева, далеко внизу тянулась огромная лесистая равнина, только в ясный солнечный день можно разглядеть, что по дальнему краю ее поднимаются горы с острыми вершинами. В долине текла река в обрывистых глубоких берегах, почти такой же ширины, как и та, что переплыли хазары, спасаясь от пожара. И первый град русов был замечен на холме противоположного берега ее.

Взобравшись на высокую ель, Урсулларх с проводником и Зурганом долго смотрели на чужую, неведомую им жизнь людей, которых осенью они готовились ограбить. Острые глаза степняков видели, что становище обнесено невысокой бревенчатой оградой.

- Русы хитры, - пробормотал Зурган, хищно вытягивая жилистую шею, они поставили свой град между двух рек и загородились третьей... Им и не понадобилось обносить становище высокой стеной... Со всех сторон обрывы...

Бревенчатые приземистые жилища русов с крутыми кровлями из длинных деревянных плах, нижние концы которых едва не упирались в землю, были вольно разбросаны по пологой зеленой вершине холма. От жилища к жилищу в траве тянулись тропинки. Со двора к ограде примыкали длинные навесы для скота. Возле одной из хижин сидел бородатый человек в белой рубахе, склонившись над чаном, возле него на траве трое подростков в таких же длинных рубахах расстилали для просушки шкуры. На лужайке, желтой от цветов, бегали белоголовые дети, за ними присматривали две девочки-подростки. Возле рва, который Зурган назвал третьей рекой, почти на самом краю обрыва, над оградой возвышалась оборонительная бревенчатая башня. От башни по крутому склону сбегала к небольшому мостку через ров тропинка. Над запертыми воротами на столбах был устроен навес, и там изредка поблескивало оружие. Под навесом скорей всего таился караульный воин. У подножия холма, на пестрой от цветов лужайке, виднелось множество коротких обрубков деревьев, едва возвышавшихся над травами и цветами. Возле них неторопливо прохаживался старик, изредка что-то делал, склонившись.

- Русы называют их ко-ло-ды, - сказал проводник, кивнув в сторону лужайки и старика, - внутри колод живут пчелы, они приносят мед, из которого русы делают вкусное и сладкое вино...

За рвом, возле мостка, стоял одинокий могучий дуб, в ветвях его что-то виднелось, возле дуба торчали вырубленные из куска дерева идолы, напоминающие человеческие фигуры. Здесь, наверное, было капище русов. Сразу же от капища начиналось пшеничное поле. Дальний край поля прикрывал далекий чернеющий лес, а между полем и рекой тянулся обширный пойменный луг, на котором паслось стадо. Трава на лугу была так высока, что животные словно плавали в колышущихся зеленых волнах.

- Много коров, - определил Зурган, - они жирны и молочны.

Судя по числу хижин, жителей в становище было не больше, чем людей в хазарском родовом кочевье.

Солнце уже опускалось к далекому заречному лесу, мягкий предвечерний свет заливал противоположный берег - зеленый луг, желтеющее поле. Лес прикрылся синеватой дымкой. От хижин протянулись длинные тени. Мирный долгий покой опускался на землю русов, на становище их в золоте вечера и беззвучии тишины.

- Русы - плохие воины, - самонадеянно заключил Урсулларх, когда они слезли с дерева.

Зурган промолчал.

- Они привыкли отсиживаться за лесами, - продолжил Урсулларх.

- Но мы не видели еще их в битве, - осторожно заметил Зурган, - и не знаем, сколько их числом...

- Хар-ра, сколько бы ни было, я со своими удальцами пройду через всю эту страну, как острый меч сквозь живое тело! - раздувая ноздри, не задумываясь, отозвался юный предводитель.

Когда они сели на лошадей, к Урсулларху подошел пожилой воин и, взявшись за стремя жеребца сказал:

- Сын Уллара, выслушай меня.

- Говори, Чакан, но кратко, как подобает мужчине.

- Сын Уллара, лес для степняка страшен. Тенгри гневается на тех, кто приходит к нему не из битвы. У нас уже двое воинов утонули в болоте, а мы не сумели им выкопать даже подземных кибиток...

- Что ты хочешь?

- Вернуться!

- Ты хорошо подумал, прежде чем сказать?

- Да. И еще я понял, что русы - мирные люди. Они нам не причинили зла. Зачем же нам нужно идти к ним со злом?

Быстрее молнии блеснул в сумеречной чаще меч Урсулларха. Не зря на весенних состязаниях меченосных сын Уллара всегда выходил победителем. Голова воина, глухо стукнувшись, упала в сырую траву, а тело еще долю времени оставалось неподвижным, потом осело, залив стремя и сапог Урсулларха черной, хлынувшей из горла кровью.

Предводитель решительно тронул жеребца и, не оглядываясь, углубился в чащу. Мрачные хазары последовали за ним, оставив на поляне непохороненными тело Чакана, отца Суграя. Потом Зурган скажет Суграю, которого примет в свою кибитку: "Твой отец оказался презренным трусом. Забудь о его душе, ибо Тенгри проклял ее!"

Они углубились в лес на пять полных дневных переходов, если идти с запасным конем. Встретилось еще несколько градов русов, и все они располагались на обрывистых холмах. Возвышенность кончилась, спустились в болотистый лес. Здесь было еще более сумрачно, душно, резко пахло прелью гниющих деревьев, тухлой водой болот. По ночам между деревьев возникали странные белые тени, безмолвно тянулись к всадникам, из жутких чащоб доносились чьи-то вопли, дикий, леденящий кровь степняка, хохот. Даже при белом свете дня, случалось, на всадников прыгали с деревьев громадные кошки, называемые у русов "рыс", рвали незащищенные кольчугами шеи непрошенных гостей. Так погибло еще два воина. Несколько раз из завалов мертвых деревьев на отряд нападали потревоженные вепри, вспарывая брюхо подвернувшейся лошади острыми клыками. Хазары тосковали по степи, по ее вольному необъятному простору, по свежим душистым ветрам и буйным травам. Но, выбравшись из болот, непреклонный Урсулларх повернул отряд на заход солнца, где в нескольких днях пути, по уверениям проводника, были богатые грады русов. На следующее утро Урсулларх обнаружил проводника в кустах, неподалеку от места стоянки. У проводника было перерезано горло. Напрасно Урсулларх, всматривался в лица проезжающих мимо него воинов, надеясь обнаружить виновника. Виновниками, скорее всего, были все, кроме него и Зургана: в угрюмом молчании воинов чувствовалось озлобление, во взглядах читалось непокорство.

- Надо идти домой, - посоветовал Зурган, когда они остались наедине.

- Нет! - яростно прохрипел предводитель. - Нет, Зурган!

- Но мы заблудимся без проводника.

- Захватим руса, двух, трех! Они покажут нам дорогу!

Зурган с почтением взглянул на каменно отвердевшее лицо вождя. Удивительно, но эта простая мысль не посетила голову воина, много раз бывавшего в походах, а пришла к юнцу. Хар-ра, что поделаешь, потому-то Зурган всего лишь простой воин, что может только рубиться, а не обдумывать будущее. Урсулларх мрачно усмехнулся, видя удивление на лице своего опекуна. Конечно, он давно повернул бы на юг. Увиденного достаточно, чтобы убедиться: русы не бедны, осенью закрома их будут полны зерна, множество скота нагуливает на тучных лугах жир, кроме того, в градах полно кож, меда, воска - того, что особенно ценят купцы, идущие с юга. Захватить становища русов не представляло особого труда: несколько раз дозоры обнаруживали на лесных полянах поселения, обнесенные глухими оградами из вплотную приставленных друг к другу бревен с заостренными верхними концами. Урсулларх с Зурганом подкрадывались к каждому становищу. Бревна на оградах трескались от сухости, сочились смолой. Достаточно одного факела, и град заполыхает огромным костром. Усмехнулся же Урсулларх потому, что захватить пленного сейчас было бы величайшей глупостью. Встревоженные русы станут искать, обнаружат отряд, а обнаружив, поймут, зачем степняки тайно ищут возле их градов. Отец строго предупредил Урсулларха: русы не должны ни о чем подозревать до осени. И пленных надо брать осенью. Несомненно, хазарам-разведчикам можно вернуться домой. Но повернуть на юг значило: вождь уступил воинам. Нет! Урсулларх впервые предводительствует в походе, иначе Урсулларху, сыну прославленного, победоносного Уллара, вождем не бывать! Хар-ра! Пусть погибнут хоть все воины, но сын Улларха добьется своего!

- Запомни, Зурган, и передай всем воинам: мы вернемся в степь тогда, когда этого захочу я, сын Уллара! Ты понял? - жестко проговорил Урсулларх, решительно сверкнув глазами.

Зурган послушно наклонил голову. Да, он понял. Он понял, что Урсулларх рожден быть не просто неукротимым, как "бешеные", охраняющие ставку кагана Турксанфа, который великий Тенгри наделил огромной телесной силой и большой храбростью, но рожден быть еще и вождем, ибо обладает неутолимой страстью повелевать. У Зургана и множества других есть стремление к наслаждениям, есть алчность, похоть, но нет задатков вождя, поэтому и Зурган, и другие должны послушно склонять головы перед теми, кому мудрый Тенгри дал больше, дабы они могли вести простых смертных за собой к славе и процветанию тюрков.

Ближе к вечеру того же дня головной дозор хазар наткнулся на пятерых русов, идущих по тропинке возле небольшой речушки с пологими травянистыми берегами. То ли воины дозора утратили бдительность, то ли русы шагали неслышно, но на повороте тропы они столкнулись. И те, и другие замерли от неожиданности. Молодые, высокие, статные русы были в белых рубахах ниже колен, в меховых шапочках. У каждого на кожаной перевязи висел короткий меч, в руках были небольшие луки с натянутыми тетивами. Хазары рванулись к ним. Русичи оказались проворны, сообразительны: они не бросились в лес, где в сотне шагов от тропинки пробирался еще один дозор, а побежали к реке, перекликаясь звонкими, почти пронзительными голосами. На берегу торчало несколько огромных, в рост человека мшистых валунов. Хазары успели зарубить одного отставшего русича, остальные, добежав до валунов, повернулись и выпустили четыре стрелы. Четыре передних хазарина слетели с лошадей. Те, оставшись без седоков, заметались, на какое-то время приведя в замешательство остальных воинов дозора, что позволило русичам выпустить еще четыре стрелы. Упало еще четверо хазар. Двое оставшихся в живых повернули коней. Но на тропинку, услышав шум скоротечного боя, уже выезжали всадники второго дозора.

Когда Урсулларх и Зурган примчались на место схватки, на тропинке, на травянистом берегу валялось тринадцать воинов хазар, пять русичей лежали отдельно, возле валунов.

Мрачный Урсулларх осмотрел убитых сородичей. Трем стрелы попали в глаз, у остальных пробиты шеи. Оказывается, русы неплохо владеют луками.

Хазары ловили лошадей, Зурган и шаман, спешившись, принялись снимать с русов перевязи мечей, мягкие сапоги, кто-то стащил с убитого рубаху и вскрикнул, обнаружив остро торчащие маленькие груди и длинные косы. Урсулларх не поверил своим глазам, велел стащить рубахи со всех убитых русичей. То же самое... груди, косы. Белотелые, рослые, юные девушки лежали в окровавленной траве, не стыдясь своей смертной наготы. О Тенгри, воины-мужчины сражались с девушками и потеряли тринадцать человек! А если бы хазары наткнулись на зрелых воинов-русичей? Этот проклятый лес отнял у хазар силы и боевое умельство.

- Русичи оборотни! - прошептал за спиной предводителя шаман, - они превратились в девушек, чтобы у наших удальцов затуманились взоры и ослабли руки. Нужно заклинаниями изгнать нечистую силу!

Урсулларх недоверчиво покачал головой, удальцы головного дозора не знали, что сражались с девушками, но он промолчал, поняв: ему выгодно поддержать шамана.

Похоронив убитых воинов и сбросив трупы девушек в реку, хазары двинулись дальше, на заход солнца. Но не отъехали и трети фарсаха от места схватки, как наткнулись на одинокую хижину, стоявшую на поляне в окружении невысоких молодых берез. Вечереющее солнце освещало крохотное оконце, затянутое бычьим пузырем. Дощатая дверь была распахнута, в хижине никого не было. На поляне дымил костер, возле на траве лежали куски черного камня, молот с короткой деревянной ручкой, в костре тускло светилась, остывая железная пластина. Обшаривая лужайку и кусты, хазары нашли странную длинную корзину, сплетенную из ивовых прутьев, напоминающую кувшин с узким горлышком. Судя по костру и распахнутым дверям, хозяин хижины сбежал впопыхах. Урсулларх приказал выступать.

Шли по лесу всю ночь, держа путь по звездам, мерцавшим между ветвей. На рассвете измученные хазары выбрались на большой луг возле озера. На берегу озера виднелось поселение русов из нескольких хижин и землянок, обнесенное частоколом. Поселение казалось вымершим. Неужели жители его скрылись? Но как они могли узнать о приближении хазар? Зурган осторожно притронулся к плечу предводителя и показал на лес, откуда они только что выбрались. Там, где должно было взойти солнце, в розовое пламенеющее небо над черными деревьями поднималось несколько дымов, редкой цепочкой они тянулись вслед за отрядом. Самый дальний, едва заметный дым, вился над местом гибели головного дозора, а ближайший - густой, высокий - в лесу, который хазары только что оставили. Кто-то тайно следил за отрядом, предупреждая о появлении врага и указывая направление движения его.

- Зурган, пусть десять воинов вернуться и схватят того, кто разжигает костры, - велел Урсулларх, - остальным обыскать становище. Быстро!

Несколько хазар отделились от отряда, помчались к лесу, нахлестывая усталых коней, остальные двинулись к поселению.

Не успела огненная повозка Тенгри подняться над вершинами деревьев, как к Урсулларху подвели старика, которого обнаружили в землянке, а потом молодого руса. Воин, сопровождавший молодого, нес длинный двуручный меч.

Старик был громаден, костист, бос, одет в длинную холщовую рубаху... Он бестрепетно взглянул на юного предводителя, странно блеснув из под лохматых седых бровей светлыми, похожими на льдинки глазами. Урсулларх нахмурился, сказал Зургану, которому проводник успел объяснить значение многих слов русов:

- Спроси: далеко ли до градов на заход солнца, сколько их и много ли в них воинов?

Зурган, напрягаясь, обратился к старику, медленно выговаривая чужие трудные слова:

- Реки, отьче, камо вои русьскеи идаше... грады...

- Не трудись, ворон, - усмехнулся в седую бороду старик, - я знаю язык булгар, он схож с вашим. А градов в той стороне много богатых, да не про вас они. Рать вас встретит неисчислимая... туда уже несутся гонцы на свежих конях. Так и передай старшему вашему.

- Как звать тебя, старик? - отрывисто спросил Урсулларх.

- Ведун.

- Ты можешь провидеть будущее?

- Могу.

- Вернусь ли я в степь?

- Вернешься, но другим.

- Приду ли я сюда вновь?

- Нет.

- Скажи, старик, ты останешься в живых после нашего разговора?

- Нет.

- Ты прав, старик! Сильные и бесстрашные делают, что захотят. Твое будущее сейчас зависит от меня, и я докажу тебе это...

В это время подвели молодого руса. Он был похож на старика, такой же светлоглазый, бородатый, наверное, сын. И смотрел так же бестрепетно.

- Мы застали его в хижине-кузне, - объяснил воин, - он держал вот этот меч и что-то говорил над ним, потом кинулся на нас, мы арканом свалили его на землю...

- Почему ты не убежал вместе с другими? - обратился Урсулларх к молодому русу.

- Горн его был зажжен. Ему хотелось доковать меч, - ответил старик, взглянув на виновато опустившего голову сына и, переведя взгляд на Урсулларха, пристально посмотрел хазарину в глаза, потом, не отрывая светлого, завораживающе-прозрачного взгляда, неожиданно шагнул к жеребцу Урсулларха, погладил его по шелковистой подрагивающей коже. Жеребец присмирел под чужой рукой. И все хазары, окружившие пленников и предводителя, онемев от изумления, увидели, что Урсулларх покачнулся в седле, могучие плечи его обвисли, он, слепо цепляясь рукой за гриву, вяло сполз с жеребца, расстегнул пряжку шлема, снял его с головы. Шлем упал на траву.

Хазарин носит в себе готовность повиновения с детства, с того времени, как осознает, что его ведут к неизвестной ему цели великого нескончаемого похода, не имеющего ни начала, ни конца. Поэтому воины, не смея помешать вождю, в недоумении только сдвинулись плотнее, когда Урсулларх, сняв с себя кожаную перевязь, сонно вытащил меч из ножен и подал старику. Что-то не просто тревожное, а пугающее происходило на глазах воинов, но они, не смея ничего предпринять, смотрели во все глаза, как старик принял меч и, держа жеребца на поводу, медленно повел его к молодому русу.

И в это время из леса позади воинов вырвался одинокий всадник, громко крича и бешено нахлестывая потного коня, влетел в толпу, плеткой расчищая себе путь, пробиваясь к Урсулларху, он кричал:

- Русы! Русы! В лесу русы!

- Проклятый колдун! - взревел Зурган, бросаясь к старику. Тот в молодости, видно, был славным богатырем. Легко отбив удар меча Зургана, отбросив плечом преградившую ему путь лошадь вместе с седоком, старик возник перед вялым безоружным Урсуллархом. Два меча взлетели одновременно. Урсулларх отпрянул. Меч Зургана обрушился на седую голову старика. Но и вождь хазар упал, зажимая ладонями рассеченное лицо. Заунывно и протяжно пропел рог, объявляя сбор. В утреннем солнечном свете мелькнула над лугом из сумрачного ельника стрела, еще одна. Потом стрелы полетели гуще. Вскрикнув, упал хазарин. Раскинув руки, медленно завалился на стременах другой. Метались по кругу лошади без седоков. Хазары, едва успев посадить на жеребца раненного предводителя и прихватив с собой молодого руса, сбились в плотную стаю. Проревел команду Зурган, указав на редкое березовое мелколесье. А из ельника высыпали пешие воины-русы. Заблестели в лучах поднявшегося солнца червленые щиты, словно луг расцвел алыми маками. Хазары, завывая, прикрывшись щитами, пустили лошадей вскачь. Русы не успели окружить луг плотным заслоном. Хазары прорубились. Они неслись по березовому редколесью, нахлестывая плетками коней, и огромное утреннее солнце неслось вслед за ними, мелькая меж ветвей. Со свирепым карканьем срывались с вершин сосен громадные вороны и мчались за степняками, мелькая, подобно черным молниям в утренних лучах...

- ...А потом мы пошли на алан в предгорья... - вспоминал темнолицый седой Зурган, протягивая зябнувшие руки к костру.

- Мы пробились через племена алан, как меч проходит сквозь живое тело! - шумно дышал Урсулларх, и огромный шрам на лице его багровел. - А мой меч с того времени рубит раньше, чем взгляд противника коснется моего лица! Хар-ра! С того времени я понял, что лучше опередить врага!..

- Да, да! О, ты - гордость Хазарии! - говорил Зурган. - Но и Суграй гордость Хазарии!

30. ДИКИЙ ЧЕЛОВЕК

Пастухи, пасущие свои отары на отделенных горных лугах, часто, особенно в предзимние дни, слышали крики, напоминающие зов: "Уе-ху-у-у...", а иногда видели и самого дикого человека, с ловкостью снежного барса карабкающегося по обрывистым кручам. Иногда пастухи замечали, что уеху украдкой следит за ними с вершины утеса. Встреча с диким человеком, по поверью, приносила несчастье.

Похожие на людей, но покрытые бурой или рыжеватой шерстью, очень сутулые, с длинными, свисающими ниже колен мускулистыми руками, мрачно сверкающими исподлобья глазами на волосатых угрюмых лицах, уеху казались демонами - порождениями ночи. Никто не знал, где они прячутся, где пережидают зимние холода. Иногда они сбрасывали на людей большие камни и тотчас исчезали. Воровали из отар овец и поедали их, разрывая руками. Однажды пастух-лег, отправившись на поиски овцы, обнаружил ее жалкие останки в глухом ущелье, а неподалеку спящего в расселине скалы дикого человека. Пастух выпустил в него несколько стрел, пока разъяренное чудовище в страхе металось в глубоком каменном мешке. Спешившие на помощь сородичу леги видели, как ревущий уеху, утыканный стрелами, вскочил на спину пастуху и сломал его позвоночник, а потом под градом стрел сумев вскарабкаться на почти отвесную скалу и исчез.

Марион рассказывал сыну, что давным-давно, когда не было еще даже селения Чора, уеху жили в здешних лесах и у них были свои вожди. Но угрюмые уеху любили уединяться. Они не пели, собравшись вместе, песен, не рассказывали преданий. Они жили только сегодняшним днем, не размышляя о завтрашнем, забыв о вчерашнем. Они были горды и неуступчивы, не прощали обид, а потому так и не смогли завести собственных обычаев. Каждый уеху считал себя самым умным, самым смелым, самым сильным, а потому вождей свергали так часто, что те не успевали дать своим сородичам законы, по которым они могли бы жить в мире. Уеху презирали чужеплеменников, а потому любили нападать, но не умели защищаться. Они привыкли брать женщин силой, а потому не знали родства. Окружающие их племена были малочисленны, и добыча для уеху всегда была легка и изобильна. Они любили жить чужим трудом и не научились изготовлять одежду, добывать себе пропитание, а от холодов спасались в жилищах, построенных рабами.

И однажды напало на них чужое, более сильное племя и победило их. Оставшиеся в живых уеху убежали в леса и горы, обвиняя друг друга в трусости. И так как у них не было ни обычаев, ни преданий, а память оказалась коротка, не далее вчерашнего дня, они быстро забыли свой язык и кто они такие.

С тех пор, как их победили, и большая часть племени погибла, они бояться людей, прячутся, убегают от них. Но иногда, особенно в ненастные осенние дни, пробуждаются в душе уеху смутные воспоминания, им овладевает тоска и страх перед одинокими холодными зимними вечерами, тогда он поднимается на вершину какого-либо утеса и плачет, и кричит, и зовет протяжно: "Уе-ху-у..."

Геро повис над бездной. Огромное черное чудовище стояло возле куста тамариска в двух шагах от обрыва и, напряженно согнувшись, держало в руках камень. В бледном предутреннем свете ошеломленный Геро видел, как уеху, вздыбив на широких плечах шерсть, медленно оскаливается, словно собака, морща и приподнимая верхнюю губу, обнажая два белых влажных клыка. Из-под низкого, убегающего назад лба сверкали по-звериному жестокие глаза. На круглой голове отчетливо виднелся седой и тоже вздыбленный гребень из пучков жестких волос. Широкие ноздри яростно раздувались. Уеху, видимо, был голоден и, заслышав на крутом склоне шум, ждал, когда жертва поднимется на вершину.

Нож висел за спиной, прикрепленный к набедренной повязке. Геро медленно опустился на напряженных руках.

Если даже Геро сумеет быстро взобраться на площадку вершины, уеху размозжит ему голову камнем или переломит пополам. Спрыгнуть вниз, на уступ, на котором едва можно стоять, означало - неминуемо сорваться в пропасть. Но лучше уж погибнуть, чем быть съеденным чудовищем. Геро с тоской глянул на далекие тускнеющие звезды, ощутив за спиной жуткую, холодящую пустоту.

Звезды закрыла черная лохматая фигура. Глухо ворча и скаля клыки, над обрывом склонился уеху, пристально всматриваясь в измученное юное лицо. Глаза их встретились. Нечто похожее на любопытство и в то же время на жалость, и одновременно искра смутной мысли промелькнули в сверкающем взгляде дикого человека. Раздался глухой стук отброшенного камня. Черная, покрытая шерсть длинная рука потянулась к повисшему над бездной мальчику. Резко пахнуло смрадом мокрой шерсти. Геро разжал пальцы. Но огромная мускулистая лапа успела схватить его за плечо и одним рывком выбросила на площадку.

Геро упал на мелкие камни, перекатившись, мгновенно вскочил и выхватил нож. Он даже не почувствовал боли от крепкой хватки чудовищной лапы, от удара о камни. Теперь будет равный бой! Геро готов принять его и дорого продаст свою жизнь!

Но, странно, уеху не проявлял враждебных намерений. Сидя на корточках и свесив с острых коленей руки, он посматривал на мальчика, миролюбиво ворча и часто помаргивая; возможно, помаргиванием стараясь смягчить жесткий взгляд. Потом он нехотя поднялся и неуклюже, вперевалку, сильно сутулясь, почти касаясь земли согнутыми пальцами рук, медленно побрел прочь. Отойдя на несколько шагов, уеху оглянулся через плечо, словно приглашая Геро следовать за ним, и, видя, что тот стоит неподвижно, остановился. На крепкой голове его колыхался седой гребень волос. Может быть, уеху был стар и его тяготило одиночество?

Отсюда, с высоты склона горы, в сереющем рассвете смутно различались стены города, а за городом на темной равнине горели костры, похожие на видимые сквозь туман мигающие красноватые звездочки, доносился отдаленный слитный гул, будто там неумолчно шумела горная река.

Геро понял, что уеху спас его не для того, чтобы съесть, у него появилось чувство благодарности к этому одинокому угрюмому чудовищу и, не зная, как выразить это чувство, он решил подойти к нему и погладить. Но вдруг возле головы дикого человека, шумно хлопая крыльями, пронеслась большая серая птица. И в уеху, мирно присевшем на корточки, мгновенно проснулся зверь. Оскалившись и зарычав, он подпрыгнул, молниеносным взмахом лапы сшиб на лету грузно летящую птицу, наверное, это был заблудившийся или раненный гусь, оторвал ей шею и принялся с хрустом пожирать птицу вместе с перьями. Теперь его взгляд, случайно брошенный на юношу, был опять злобен. А ведь предки этого одичавшего человека были людьми, пусть гордыми, нетерпимыми друг к другу, но все-таки людьми.

Геро осторожно попятился. С восточной стороны склон Южной горы был пологим, постепенно переходил в плато, которое обрывалось возле родника, где Геро убил волка. Там, на площадке уступа, в расселине спрятаны камышинки. Вот когда могла пригодиться камышовая трубка. Когда уже Геро нельзя было заметить с вершины, он повернулся и что было сил понесся к роднику. Раза два на бегу оглянулся... Чудовище его не преследовало. Самое трудное осталось позади. Геро стремительно сбежал по склону, шурша мокрой травой, пересек плато. На уступе он на ощупь разыскал трубочку между камней, сунул ее за набедренную повязку, спрыгнув с площадки, напился родниковой воды и побежал к берегу моря.

Зачернели виноградники густой листвой, высоко подвязанные к таркалам лозы скрывали беглеца с головой. Он незамеченным перебежал дорогу. Дальше, за виноградником, начиналось поле льна, а за ним - берег моря. Быстро тускнели звезды.

Слева темной сплошной громадой тянулись Южная стена. Теперь наверняка и охрана Южной стены усилила бдительность, ведь хазары могли прокрасться по ущелью. Двое караульных прохаживались наверху башни, до пояса скрытые забралами бойниц. Геро вспомнил разговор воинов-персов, подслушанный им, когда он сидел на веревке, - они говорили, что филаншах завтра поедет осматривать городские стены. А единственная дорога, по которой он мог поехать к Северной стене, проходила неподалеку от дома Мариона. Лук Геро и кинжал, а также колчан со стрелами висят на ветке развилки платана, скрытой в густой листве. Об этом тайнике знали только Витилия и он. Там же меч, а возле него щит. Когда отец крикнул: "Беги, сынок, к Южным воротам!", Геро, чтобы оружие не мешало ему, успел положить его в тайник, обнаружить который можно только вскарабкавшись по стволу платана в таинственную глубину кроны.

Вдруг с вершины Южной горы донесся протяжный, полный тоски одиночества, крик:

- Уех-у! Уе-ху-у!

Это насытившийся дикий человек звал юношу вернуться. На ближней башне тревожно засуетились дозорные, всматриваясь туда, откуда раздался крик. Геро стремительно пересек дорогу и скрылся в винограднике. Спасибо тебе, уеху, спасибо, странное чудовище, выручившее сына Мариона!

Море неподвижно лежало у песчаного берега, прикрытое ночной мглой. На берегу было прохладно, свежо пахло водорослями.

Теперь оставалось проплыть вдоль Южной стены, на целую стадию уходящую в море, до того места, где она почти смыкается с Северной, оставляя проход не более ста локтей, закрытый толстой железной цепью. Если вход в гавань охраняется, у Геро есть камышинка. Надо торопиться: скоро начнет светать.

Геро вошел в теплую белую воду, с наслаждением окунулся, в теле, стосковавшемся по воде, возродилась бодрость. Он поплыл, как можно осторожнее взмахивая руками, чтобы не плеснуть. Дозорным на стене скучно. Вдруг кто-нибудь из них, заслышав плеск воды, насторожится и пошлет на звук стрелу. Конечно, от одиночной стрелы легко увернуться, нырнув, но разве в темноте узнаешь, когда она прилетит? А если сразу несколько дозорных пожелают развлечься? Сделав несколько осторожных гребков, Геро почувствовал боль в левом плече, за которое ухватился уеху. Раньше он плавал легко, силой рук почти выбрасывая тело из воды, и мог держаться на воде бесконечно долго, но сейчас левая рука работала плохо и сказывалась бессонная ночь. Где же ты, зеленоволосый морской пастух, примчись сюда на своей рыбе-коне, помоги своему земному другу. Но пустынен мрак морской глубины, спит в своей сумеречной хижине зеленоволосый друг, наверное, видит яркие цветные сны.

Южная стена, подобно непроницаемой черной туче, закрывающей полнеба, нависала над Геро, на всем протяжении ее редкими далекими звездами горели факелы. Но вот стена круто свернула влево, и усталый Геро увидел смотровую башню у входа в гавань, как будто обрывающийся в море скалистый утес. На смотровой башне, разгоняя мрак, горел целый пук факелов. Чернели фигуры воинов с луками. Толстая цепь, провисая над водой, тянулась к смотровой площадке Северной стены, где тоже ярко горели факелы и толпились караульные воины. Но свет от факелов не достигал середины входа, и там было темно. Обрадованный Геро поплыл туда, решив, что все оказалось проще, чем он предполагал, и камышинка может не понадобиться... и чуть было не попался. Что-то негромко звякнуло о цепь, раздалось приглушенное ругательство. Геро замер, всмотрелся и увидел за цепью в двух десятках локтей от себя смутно чернеющий нос лодки. Хорошо, что он плыл тихо, предусмотрительно оставаясь за границей света. Он осторожно удалился от лодки с дозорными, лег на спину, широко раскинув руки. Отдохнув, Геро опять поплыл вдоль цепи, лишний раз убедившись во вреде поспешности, и чуть было не столкнулся с неслышно появившимся из темноты каким-то предметом. Геро едва успел отодвинуться в сторону, как мимо него, всего в двух локтях, осторожно проплыл человек, одной рукой держась за наполненный воздухом кожаный бурдюк, а другой тихо подгребая. О отец, как много узнал от тебя Геро! "Через реки хазары чаще всего переправляются на конях, но, запомни, если они хотят остаться незамеченными, они надувают бурдюк, складывают на него оружие и проплывают, держась за бурдюк, большие расстояния..." Об этом же способе переправы рассказывал и Рогай, добавляя, что особенно хорошо использовать бурдюк в разведке, когда надо переплыть водоем и пробраться в тыл.

Хазарин-разведчик не заметил Геро, потому что глядел не в темноту моря, а рассматривал вход в гавань. Видимо, он был послан проверить, как охраняется вход.

Геро с трудом вынул из разбухших в воде ножен нож, зажал его в зубах, и дождавшись, когда хазарин как можно дальше удалится от лодки, легко догнал его сзади. Нож вошел в обнаженную мокрую спину, как раз под левой лопаткой. Геро всей тяжестью тела налег на рукоять ножа, увлекая врага под воду. Хазарин, наверное, так и не успел понять, что произошло, он даже не вскрикнул, только вода булькнула, проглатывая тело убитого.

Дозорные в лодке зашевелились, схватились за луки, когда справа от них на освещенную воду, покачиваясь, выплыл бурдюк. Хорошо были видны привязанные сверху меч в ножнах, небольшой щит и тючок с одеждой. Один наложил стрелу, приподнялся, но второй схватил его за руку, торопливо шепнул:

- Остановись! Утонет... Меч мой!

Второй тоже шепотом возмутился:

- Почему твой?

- Я первый увидел...

- Ага! Если есть деньги - мои! Все остальное тоже мое!

Бурдюк остановился, чернея на блестящей глади. Дозорные шепотом переругивались, вцепившись в него взглядами, первый протянул весло, попытался достать - не смог. Второй выхватил у него весло, гребанул. Увлеченные, они не заметили, как неподалеку от лодки медленно проплыла торчащая из воды камышинка.

Западная часть неба уже стала малиновой, когда Геро выбрался на берег. Ему пришлось некоторое время полежать на песке, чтобы отдышаться. Вокруг быстро светлело. Начали проступать из темноты заросли тамариска, оплетенные ежевикой. Геро поднялся и, шатаясь, побрел в город.

Вот могучий платан, вот калитка. А вот в дверях дома видна фигурка сидящей на порожке матери, ждущей сына. Во дворе пусто и тихо, разбросаны скамейки, валяются черепки горшков, сизым пеплом подернут очаг. Мама! Она сидит в черном платке, ветер шевелит выбившиеся из-под платка седые волосы. Мама, мама, неужели ты так быстро поседела? Но она спит, она не слышит его торопливых шагов.

- Мама! - Геро бросился к спящей. - Мама! Проснись! Это я пришел!

Он упал перед ней на колени, он осторожно тронул ее за плечо, чтобы не напугать. Но мать не пошевелилась. И почему-то на лбу ее ползала большая зеленая муха.

- Мама! Мама! Мама! - отчаянно закричал Геро, забыв, что его могут услышать стражи порядка. - Почему ты спишь?!

Муха взлетела, закружилась, жужжа. Мальчик попытался приподнять мать, голова ее бессильно упала на плечо сыну.

- Встань, мама, встань! - догадываясь и не веря, прошептал Геро и закричал исступленно: - Встань же, мама! - И прижался к коленям мертвой матери, и зарыдал.

Кто-то осторожно коснулся его плеча, потом настойчиво потрепал. Геро очнулся, поднял залитое слезами лицо.

Перед ним стоял славянин Микаэль.

31. ОХОТА ЗА ФИЛАНШАХОМ

- Геро! - прошептал Микаэль, испуганно оглядываясь. Седая борода его подрагивала. - Геро, тебя ищут! Сейчас сюда придут стражи порядка. Шахрабаз узнал, что вы сбежали из зиндана и убили дворецкого Мансура. Об этом мне только что рассказали в мастерской. Беги! Я сам похороню свою мать. Беги!

Но бежать было уже поздно. В начале глухого проулка, ведущего к дому, послышались грубые голоса, торопливые шаги, забряцало оружие.

- Лезь на платан, я задержу их, - прошептал старик и бросился к калитке.

Родной платан спас Геро. Скрыла мальчика густая листва, и ветви бережно поддерживали его, когда он, задыхаясь, карабкался по стволу.

Около калитки показались стражи порядка. Первый зацепился ножнами меча о качнувшуюся калитку, ругаясь, рванул ее, отбросил в проулок.

- Стойте! - закричал Микаэль, загораживая им путь. - Остановитесь! В этом доме мертвая женщина! Светоносный Ахурамазда накажет вас за кощунство!..

- Плевать мы хотели на твоего Ахурамазду! Мы - христиане! - грубо сказал первый и с силой оттолкнул старика. Микаэль упал. Стражи кинулись к дому, но возле дверей остановились, затоптались в нерешительности, и только грозный окрик старшего заставил их осторожно обойти мертвую женщину и войти в дом.

Микаэль попытался подняться, лицо его было в крови. Обернувшись к старшему, он громко кричал:

- Только не стреляй! Ради всего святого, только не стреляй! Ради твоей матери, ты погубишь себя!

- Что ты мелешь, старый, выживший из ума ишак! - в гневе заревел тот, стоя под платаном.

- Не стреляй, заклинаю тебя именем отца твоего!

- Замолчи! - неистово взревел потерявший терпение страж, шагнул к старику, ударил сапогом в грудь, опрокинул и тяжело зашагал к дому. Но оттуда уже выходили...

Старший страж отвернулся, прищурившись, оглядел двор, взгляд его скользнул по кроне платана. К своему счастью, он не увидел, как в крохотном просвете листвы замер нацеленный ему прямо в горло черный трехгранный наконечник стрелы.

Микаэль с трудом поднял голову, выплюнул кровь, опять закричал, стараясь обратить на себя внимание:

- Здесь никого нет! Я пришел похоронить эту женщину, а вы меня бьете! О горе! Большой грех вы берете на себя! Иисус был очень добрым человеком... Как вы поступаете, так вам и воздастся...

И тогда один из стражей нерешительно предложил, боязливо косясь на умершую:

- Надо бы помочь славянину в погребении. Это доброе дело, оно нам зачтется. А здесь больше делать нечего. Мальчишка сюда побоится вернуться...

- Ладно, - после короткого раздумья хмуро разрешил старший, - пусть это будет не по закону... но похороним по обычаю. Возьмите, что нужно для погребения, отнесем ее на пустырь. Эй старик, ступай за нами! Да не вздумай притворяться, что тебе больно!

Тот страж, что предложил помочь в погребении, сбегал в дом, вернулся со свернутым белым льняным покрывалом, двумя небольшими кувшинами и куском сушеного мяса. Мать уложили на войлочную подстилку, снятую с дощатого помоста, завернули в нее.

Когда стражи и с трудом ковылявший за ними Микаэль ушли, Геро слез с дерева. Постоял возле порога с окаменевшим лицом. В руках держал лук с натянутой тетивой и стрелу. Кинжала в тайнике не оказалось. Его могла взять только Витилия. Геро уже не мог ни плакать, ни переживать, в сердце притупились все чувства, кроме ненависти. Он мог бы убить стража, но нельзя было рисковать. Сначала нужно отомстить Шахрабазу. Но чтобы отомстить, надо восстановить силы: там, на платане, Геро едва натянул тетиву на лук.

Мальчик прошел в дом. Здесь возле очага была потайная яма, в которой хранилось сухое зерно на черный день. Сверху яма прикрывалась прочной деревянной крышкой, а поверх крышки лежал толстый слой глины. Мать так часто и аккуратно промазывала пол в хижине свежей жидкой глиной, что яму невозможно было заметить.

Хижина была разграблена. Большой сундук, где хранилась одежда, валялся в углу. Вторая яма, откуда мать брала зерно на каждый день, зияла пустотой, войлок, завешивающий вход в комнату Витилии, шкуры, прикрывающие помост, оружие отца, чашки, кувшинчики - все исчезло. В потолке виднелась дыра в черном венчике из сажи, оттуда в комнату с жужжанием залетали большие зеленые мухи. Горько пахло золой разрушенного очага.

Геро окинул хижину запоминающим взглядом, вынул из набедренной повязки нож, счистил глину с потайной крышки, поднял ее. Яма была полна отборного зерна, сверху на зерне лежали обвернутые чистой тряпицей куски сушеного мяса, в углу виднелось горлышко кувшина с засоленным овечьим жиром.

В малиновом плаще, накинутом поверх кольчуги, выкованной славянином Микаэлем, в шлеме, украшенном белыми перьями, Шахрабаз терпеливо стоял на северной башне крепости. Он смотрел на огромный хазарский лагерь, отстоящий от города на пять-шесть полетов стрелы. Он ждал, скрывая волнение за непроницаемо-угрюмым выражением старческого лица.

Солнце уже поднялось, а хазарский лагерь за двойным рядом повозок только пробуждался. Долина хорошо просматривалась в утреннем чистом воздухе. В глубине ее, окруженный разноцветными палатками темников, блестел на солнце высокий шатер кагана. Возле потухших костров сонно бродили воины. От тысяч черных тел, вповалку спящих на расстеленных кошмах и подстилках, долина казалась черной. Лежали верблюды, надменно задрав головы. Дальние склоны предгорий были покрыты бесчисленным множеством пасущихся лошадей. Хазары не торопились с началом штурма. Под стенами города не было ни одного всадника, хотя с вечера возле рва хазары носились с пылающими факелами, гикая и перекликаясь. Они явно выжидали, и были отозваны от стен несомненно по высочайшему повелению самого Турксанфа. Не приходилось сомневаться, что Турксанф получил тайное послание Шахрабаза. Но игра слишком рискованная, и теперь благополучие филаншаха целиком зависит от благородства хазарского правителя. Унизится ли высокорожденный до обмана высокорожденного? Мучительная тревога за свою судьбу заполняла душу Шахрабаза, и под влиянием этой тревоги он в который раз уверял себя, что Турксанфу близки его думы о том, что процветание избранных - в их единении, что гибель множеств и множеств простых людей, разрушение городов, даже крушение империй не должно никоим образом отражаться на повелителях мира, ибо народы приходят и уходят, а избранные высшими силами, отмеченные божьей благодатью, остаются.

Тревожные восклицания дозорных отвлекли Шахрабаза от размышлений. Задумавшись, он и не заметил, как из прохода между повозками к крепости выехали два рослых всадника и помчались вдоль противоположного края ущелья, огибающего крепостной холм с севера. Передний всадник размахивал желто-зеленым знаменем, на котором была изображена оскаленная волчья пасть.

- Наконец-то!

Шахрабаз облегченно вздохнул, выпрямился, выпятил под крепкой кольчугой грудь. Прежде чем Шахрабаз надел на себя эту кольчугу, ее испытали на прочность самые могучие лучники-персы в крепости, и ни одна стрела, выпущенная из дальнобойных луков на расстоянии ста шагов, не пробила ее.

Волчья пасть на желто-зеленом фоне - личный знак кагана Турксанфа. Рядом недоуменно переговаривались дозорные, не понимая, что за странные скачки устроили хазары перед крепостью. Филаншах презрительно улыбнулся, многого не знают эти глупцы! И не дано им знать!

Он величественно спустился со смотровой площадки. Внизу его ожидали телохранители, и один из них держал под уздцы белоснежного жеребца, нетерпеливо вздрагивающего сухой красивой головой. Жеребец скосил на подошедшего хазарина горячий влажный глаз и, круто выгибая атласную шею, пошел боком по тропинке, направляемый властной рукой седока.

Значит, сегодня к вечеру, а может и раньше, хазары доберутся до источников. Еще вчера Шахрабаз предусмотрительно велел отвести водовод от наполненного родниковой водой дворцового хранилища в лагерь беженцев из верхнего города. Возле дворцового хранилища стоит охрана. Если в лагере беженцев начнут умирать люди, значит, источники отравлены. Скорей всего, это случится завтра. Следовательно, завтра уже можно будет собрать военный совет и предложить сдать город ввиду безвыходности положения. И никто не сможет заподозрить филаншаха в предательстве. О том, что написано в письме, знают только два человека - Шахрабаз и Турксанф.

На площадке, где сжигали преступников, густо лежал серый пепел, прибитый дождем, а рядом с площадкой над низкой, обожженной огнем чахлой травой поднялся и расцвел пышный куст цикория. И два зеленых стебелька траурно склонились над пеплом. Свежо блестели голубые цветки, а распустившиеся утром бутоны, обрызганные росой, казались заплаканными детскими глазами. Шахрабаз, проезжая мимо, недовольно покосился на них, обернулся к сопровождающим, хотел крикнуть арабу Мансуру, чтобы вырвали куст, но вспомнил, что Мансур убит. Труп его обнаружили на склоне под западной стеной. Проклятье! Шахрабаз даже сплюнул через плечо. Сколько тревожных минут пришлось ему пережить, пока всадники не подали условный знак, что все в порядке, что рябой доставил письмо Турксанфу. Где же прячутся беглецы из зиндана? Скорей всего, ушли в горы. Как жаль, что он не приказал тогда бросить в костер щенка Мариона. Какими ненавидящими глазами смотрел мальчишка на филаншаха! Очень непредусмотрительно оставлять таких в живых.

Он подъехал к главным воротам, и охрана поспешно открыла их. На въезде в верхний город Шахрабаза встретил Уррумчи, начальник охраны Северной стены, и с гордостью принялся показывать, как основательно он подготовился к обороне.

Вдоль стены на высоких деревянных платформах стояли "журавли", два из них ощетинились клювами возле ворот. Теперь, с гордостью пояснил Уррумчи, если даже хазары и подвезут таран, "журавли" огромными бревнами разобьют его в щепки. Эту мысль много дней тому назад высказал Марион, но начальник умолчал об этом, и рассказывая, он представлял все так, будто поставить "журавли" напротив ворот догадался именно он. Недалеко от стен, на полозьях, приподнятых спереди, стояли метательные баллисты, возле них были сложены огромные, грубо обработанные округлые камни. В громадных закопченных котлах подогревалась, зловеще булькала черная смола, густой дым клубился над ними. Возле котлов суетились женщины, подростки. Они носили дрова, поддерживали огонь. Мужчины стояли на стенах. Людей было такое множество, что у Шахрабаза зарябило в глазах. Казалось, весь нижний город вышел защищать стену верхнего города. Здесь были и старухи, и маленькие дети. И все провожали глазами медленно проезжающего мимо Шахрабаза с его свитой. Шахрабаз, надменно нахмурившись, старался смотреть поверх голов, ему вдруг в каждом взоре стало чудиться нечто непонятное, пугающее, словно молча смотревшие люди догадывались о его мыслях.

Это были те самые простолюдины, которых в душе он всегда презирал. Это была та самая чернь, без которой он не мог обойтись.

Они с раннего утра до позднего вечера, не разгибаясь, работали на полях, виноградник

############ дальнейший текст утерян ##############