Санктуарий

7 Сара

Табличка у меня в витрине перевернута на «ЗАКРЫТО», но меня ждет работа.

Надеюсь, днем я смогу забрать Харпер из больницы. Ей понадобится то, что я завариваю. И Эбигейл тоже понадобится. Моя дочка и моя бедная подруга потеряли парня, который был для них важнее всего.

Для того и существует мое искусство. Современное общество считает, что нашло такие способы облегчить наш жизненный путь, которые работают лучше колдовских: таблетки от печалей, приборчики для любви. Страховка от болезни и лотереи для обогащения. По всей Америке с главных улиц исчезают лавки ведьм.

Вот только нет более действенного лекарства от душевной боли, лучшего бальзама для разбитого сердца, чем то, что я сейчас варю у себя в мастерской.

Время все лечит. Но когда времени нет, сгодится колдовство.

Я снимаю с полки три банки из цветного стекла, а потом собираю в саду свежие ингредиенты. Закончив с этим, я не спеша выбираю самый подходящий для моих целей рецепт. Тот, на котором я останавливаюсь, очень старый, так что я осторожно вынимаю его из неглубокого ящика комода и переношу на дубовый ритуальный стол, который принадлежал еще моей бабке. Я осторожно разворачиваю фетровую подложку и придавливаю углы бумаги со схемой ритуала бронзовыми гирьками, чтобы она лежала ровно.

Погружаясь в приготовление, я чувствую, как шея и плечи расслабляются и душа успокаивается – впервые с той ночи у Бриджит. Я взвешиваю корень валерианы на аптекарских весах, а потом расплющиваю кусочки плоской стороной серебряного ножа. Эйра трется мне о ноги, мяукает. Она знает, что я работаю.

Эти ритмы пришли из древности. В период Ренессанса это называли Veteris Opus: Древнее Ремесло. И люди всегда были охочи до ведьмовских обрядов. Едва нас прекратили гнать и преследовать, как Освободительная война снова подкинула нам работы. Генералам требовалось, чтобы ядра летели точно, солдаты жаждали получить талисманы на удачу, а девицы умоляли о чарах верности. В Гражданскую войну было то же самое. И во Вьетнамскую, как мне рассказывала бабушка. Ведьмы отлично зарабатывают на войне.

И душевная боль нам на руку.

Пока я нарезаю, толку и произношу заклинания, я добавляю в рецепт любовь к Харпер и Эбигейл.

Я смешиваю порцию спокойствия с настойкой разбитого сердца: стандартное сочетание. А еще я добавлю чайную розу и душистый горошек: первое для памяти, второе – чтобы ушли боль и горе, а человек мог простить. Я хочу, чтобы они обе лелеяли свои воспоминания о Дэниеле, но также оставили позади эту ужасную потерю. Для чего требуется последний ингредиент.

Я достаю ключ, который постоянно висит у меня на шее. Верхняя часть моего шкафчика – это картотека клиентов, которую я веду так же кропотливо, как любой терапевт или психиатр: в эти дни мы связаны одинаковыми законами о неразглашении информации. Нижняя часть отведена под архив. Он тоже собран в алфавитном порядке, а внутри каждой папки с этикеткой – маленький герметично запечатанный пакетик.

Его содержимое неизменно отдается добровольно. Это обязательное условие действенного колдовства. Мы, ведьмы, знали об обязательном согласии задолго до того, как о нем начали рассказывать на уроках сексуального образования. Однако никто никогда не спрашивает, что происходит с… тем, что осталось после ритуала.

Здесь все те, для кого я когда-либо колдовала.

В папке с надписью «УИТМЕН, Дэниел» лежат два пакетика. В обоих волосы: два оттенка белокурых, одна прядь темнее и грубее другой. Более старую и светлую давно надо было выбросить. Я тру между пальцев содержимое герметично запечатанного пакетика: волосы там шелковистые и тонкие. Я сожгу их, когда Дэниела похоронят.

Но не сегодня. Я возвращаю пакетик на место, а второй несу к столу. Я срезала его содержимое в прошлый игровой сезон, когда Дэниел получил травму связок и рвался вернуться на поле. Настолько сильно рвался, чтобы обратился ко мне, а не только к физиотерапевту команды и специалисту по спортивной медицине, работу которых покрывала отцовская страховка.

Я вскрываю пакетик серебряными ножницами и выкладываю на стол семь волосков. В рецепте говорится, что надо еще немного подождать, прежде чем их добавить.

Кончики пальцев покалывает, когда я веду ими по вписанным друг в друга и переплетенным кругам, треугольникам, пентаграммам и гексаграммам. По спиралям, начертанным символам и подразделам с буквами и числами. На них и творится магия. Эти диаграммы – живое воплощение колдовства.

Пусть эти схемы и выглядят загадочно, но на самом деле это просто карты. Карты со множеством поворотов и развилок. Волшебство – это искусство выбора наилучшей дороги туда, где вы хотите очутиться. Как и в жизни, место, где вы окажетесь – это результат сделанного вами выбора.

Когда Харпер была маленькая, она сидела рядом, рисовала и раскрашивала, пока я работала. Время от времени она поднимала свою темную головку и серьезно спрашивала, что я делаю. Однако я видела, что она толком не понимает моих объяснений. До того дня, когда я взяла фломастер, которым она рисовала – всегда невероятно талантливо – и сказала: «Ингредиенты и предметы – это твои чернила. Карты и символы – твоя бумага. А магия – это рисунок, который у тебя получается».

Никогда не забуду, как широко она улыбнулась.

Харпер не терпелось стать ведьмой. А мне не терпелось учить ее – как меня учила моя бабушка. Каждый жест и магическая формула соответствуют символу или букве. Обрывки арамейского, египетского и других языков – настолько древних, что они исчезли с лица земли. Сложные движения и знаки пальцами, которые мне приходилось долго отрабатывать. Если я делала ошибку, бабуля била меня линейкой по ноге – не по пальцам или кисти, потому что руки нужны были в работе. Бабуля была мне не просто бабушкой. Она была моей матерью в колдовском искусстве. Каждой ведьме нужна такая. Тропы, которыми мы ходим, слишком опасны, чтобы ступать на них в одиночку.

– Когда-нибудь ты будешь ее учить, – сказала мне бабуля, когда родилась Харпер.

Мы обе любовались ее ясными невинными глазенками и пухленькими ручками и ножками. Моя бабушка не дожила до тринадцатого дня рождения Харпер и не узнала, что ее правнучка – никакая не ведьма.

Стук в заднюю дверь вытаскивает меня из воспоминаний. Прежде всего я проверяю зелье. Я не пропустила ни шага, но песочные часы говорят мне, что скоро настанет время добавлять волосы.

Наверное, это пришла Бриджит. Только у нее есть ключи и амулет, который пропустил бы ее через защитные чары. У нее будут новости об Эбигейл. Мы втроем составили расписание визитов: этим утром Бриджит, днем – Джулия, а я – вечером, когда закончу работу и привезу Харпер из больницы.

Бриджит придется подождать на крыльце, пока я не закончу.

Но дверь трясется – а потом распахивается. Я поворачиваюсь, собираясь отругать подругу… но это не Бриджит.

– Господи, ма. Варишь?

Голос у нее хриплый, словно она полоскала горло горячими углями. Ее что – просто взяли и выпустили из больницы?

Я тянусь ее обнять, но она увертывается изящным движением. Она делает так все чаще, и хоть я и понимаю, что это просто подростковый период, это все равно меня ранит.

– Почти закончила, – говорю я. – Еще чуть-чуть. Ты как?

Я указываю на кресло, которое занимают мои клиенты во время консультаций. В какой-то момент своей жизни тут бывал почти каждый житель города. Однако Харпер игнорирует приглашение. Она обходит ритуальный стол и смотрит на рецепт.

Однако ее внимание надолго не задерживается. Ее детский интерес к колдовству однажды просто исчез. Не помню, когда именно, но это случилось до ее тринадцатилетия. Когда я в тот день провела Обряд Определения и обнаружила, что у нее нет дара, это меня чуть не сломало. Я ужасно боялась, что ее это уничтожит.

Но она справилась. Казалось, она была почти рада. И потом, оглядываясь назад, я поняла, что потеря интереса к моей работе была связана с тем, что Харпер уже ощутила отсутствие дара. Она заставила себя прекратить любить то, что ей недоступно. Конечно, нам всем когда-то приходится так делать, но мне ужасно больно, что моей малышке пришлось научиться этому так рано.

– А это что за хрень?

Она увидела пакетик с волосами Дэниела.

– Следи за языком, Харпер!

– Что ты делаешь с волосами парня, который умер два дня назад? Его смерть расследуют копы! Ты хоть представляешь, насколько подозрительно это выглядит? Одна приходила в больницу поговорить со мной.

Коп допрашивала Харпер? Это надо обсудить. Но сначала ей надо успокоиться. Она уже начала повышать голос, а врачи предупредили, что крики и перегрузка могут привести к серьезным повреждениям. Я, наверное, смогла бы это поправить, но будет лучше, если она вообще не пострадает. Мои пальцы складываются в слабый знак умиротворения, который я обычно использую для кусачих собак и злобных работников парковок, но она это замечает.

– Не лепи на меня это дерьмо, мам.

– Харпер, не надо. Это зелье безобидное. Я просто… оно для тебя.

– Для меня? – она заглядывает в чугунный котелок. – Фу, воняет!

Запах горя. Даже те, кто ничего не знает о магии, могут определить, зачем оно. Зелья, дающие любовь, радость или счастье медово-сладкие. Зелья от горя, печали и отчаяния вонючие и горькие на вкус. Зелья против вспышек ярости и жажды мести почти невыносимо мерзкие.

– Оно поможет тебе и Эбигейл. Оно утешает. Просто классический напиток для успокоения с добавкой от разбитого сердца.

В песочных часах проваливается вниз последняя песчинка, и я тянусь за семью отсчитанными волосками. Я бросаю их один за другим, и каждый раз мои пальцы показывают новый знак. Символ тут – древнегреческий. Слова, которые я произношу – это фрагменты прощальной песни: кто-то стоит на берегу реки подземного царства, глядя, как ладья увозит любимого человека.

Сердце у меня ноет. Я тоже прощаюсь с Дэниелом. Он стал частью моей жизни еще до своего рождения, когда мы с Эбигейл познакомились в группе дородовой подготовки. Они с Харпер росли рядом, а Иззи ковыляла за ними – всего на год младше. Он ночевал у меня дома. Завтракал у меня на кухне. Всего два дня назад мы поднимали бокалы за его светлое будущее. И вот его нет.

Готово. Руки безвольно падают, и я чувствую себя опустошенной. Я как спортсмен: мое тело – это моя работа, и такое сложное зелье оставляет меня выжатой. Вот почему у нас, ведьм, есть ковены: ассистенты-немаги, которые делятся с нами энергией.

Харпер наблюдала. Вот только это было не жадное любопытство из ее детства. Не могу понять, что она чувствует. Не хочу понимать. Нечто очень похожее на презрение. Я иногда вижу это в ней, и это глубоко меня ранит. Как будто привыкая не любить магию, она стала ее презирать.

От зелья поднимается легкий туман. Испаряющаяся горечь плывет между нами.

– Ему надо остыть. Оно поможет тебе смириться с тем, что случилось с Дэниелом, чтобы ты смогла начать без него обходиться.

– Обходиться без него? Господи! Кто бы сварил мне эликсир забвения, чтобы я забыла, что он вообще существовал!

Я смотрю на дочь, сила ее горя меня поражает. Я даже не догадывалась, насколько ей нужно это зелье.

– Оно будет готово вечером, – говорю я ей.

– Ну, а меня вечером здесь не будет. Я уеду отсюда на пару дней, подальше от всего этого. Я зашла тебя предупредить.

– Из Санктуария? Что? Подожди…

Я хочу ее обнять, сказать, что бегством от боли не спастись, но она снова уворачивается. Дверь с шумом за ней захлопывается, и я остаюсь одна.