Санктуарий

13 Эбигейл

Я просыпаюсь и моргаю под пристальным взглядом Тома Элви из «Филадельфия Иглз». Громадный плакат с этим квотербеком висит над кроватью Дэниела. Мы постоянно из-за него ссорились. Я говорила, что он портит вид комнаты. Не верится, что я могла ругать Дэна из-за такого пустяка.

Накануне, перед тем, как уйти, Тэд спросил, не хочу ли я, чтобы со мной пришла посидеть его жена, но я отказалась. Не нужно мне, чтобы меня держали за руку или со мной молились. Мне нужно остаться наедине с сыном.

Вот я и поднялась наверх, в эту комнату. Она рядом с той, где я ночевала, когда Дэн был младше – после того, как сказала Майклу, что его храп не дает мне заснуть. Муж не знает, что он не храпит и что я ночевала в этой комнате даже когда он уезжал, чтобы засыпать, слыша, как Дэн смеется, переговариваясь с друзьями по телефону, или под приглушенные звуки какой-нибудь компьютерной игрушки или фильма, которые он включил.

Но этой ночью я спала здесь, в постели Дэна. Моя одежда грудой свалена на полу, перемешавшись с его вещами. Я у него под одеялом, как когда-то, когда он был маленький и его мучили кошмары.

Вот только теперь все кошмары – мои. Стоит мне закрыть глаза, и я снова вижу последний кадр из видео, которое мне показал Джейк. Дэниел лежит на полу лицом вниз, а вокруг толкотня ребят, спешащих убраться из горящего дома.

Мой красивый, бесценный, талантливый сын.

Возможно – мой убитый сын.

Я сбрасываю одеяло.

Если бы можно было, я больше никогда не вставала бы. Не мылась, не одевалась, не выходила в мир, где для меня ничего не осталось, потому что в нем больше нет Дэниела.

Но я по-прежнему нужна Дэну. Потому что его смерть не была случайностью: его убила Харпер Фенн. По крайней мере, так показывает видео.

Я все еще с трудом в это верю. Я не хочу верить.

Я иду в ванну Дэна. Моюсь его гелем. Не могу даже думать о еде, но механически готовлю себе кофе. Вчера вечером я разбила пузырек с Сариным зельем, и опять плохо спала, так что мне нужно как-то взбодриться. А потом я хватаю ключи от машины.

– Эбигейл! Господи, как ты? Заходи.

Сара ошеломлена моим появлением. Она втаскивает меня в дом, и я пригибаюсь – как приходится делать всем гостям – проходя под пучком перетянутых проволокой веток, подвешенных под притолокой.

Внутри все как всегда. Я обожаю этот необычный домик. Опущенные жалюзи погружают комнаты в полумрак. В них царит привычный беспорядок, в котором невозможно отличить безделушки от ведьмовских инструментов, домашние растения от ингредиентов для зелий.

Ведьмы обожают такую неопределенность. Их бусы – это просто украшение или артефакт? Кошка – домашний любимец или фамильяр? Это меня всегда привлекало. Но теперь я думаю: а не относится ли Сарина дочь к тем вещам, чья истинная природа не такая, какой всегда казалось?

– Я как раз поставила чайник, – говорит Сара, направляя меня на кухню. – Выпьешь чаю? Может, валерианы?..

Валериана – успокоительное.

– Я здесь не ради чая, Сара. Я здесь из-за того, что сделала твоя дочь.

– Харпер? О чем ты?

– Харпер убила Дэна, – говорю я. – У полиции есть свидетель. Есть улики.

Сара отшатывается, словно я ее ударила. Из темноты доносится громкое мяуканье, и в комнату врывается Эйра. Кошка тычется лбом в щиколотку Сары, и та берет ее на руки, утыкаясь лицом в шерсть. Любой может заметить их общность, ведьмы и фамильяра. Между ними крепкие узы.

Такие узы были у меня с моим ребенком. Я до сих пор помню, как пахла кожа новорожденного Дэниела.

– Исключено, – говорит Сара. – Ты же знаешь, что наши принципы отвергают насилие по отношению к любому живому существу. А Дэн был чуть ли не на полметра выше нее и гораздо сильнее. Сделать это на вечеринке, в присутствии десятков свидетелей?

– Колдовство, – говорю я.

– Нет. Ты же знаешь, что это невозможно.

– Возможно. Это видели.

– Кто?

Я сжимаю зубы.

– Значит, ты имя назвать не можешь? Кто-то напился или накурился травки? Эби, скажи, кто это, и я быстро приведу их в чувство. Им должно быть стыдно, что они причинили тебе новую боль, когда…

– Сара, это может быть правдой?

То, как я говорю с ней, заставляет ее опешить – и наши взгляды встречаются. Сара все эти годы была мне подругой. Женщиной, которой я доверяла мои надежды и страхи. Она лгала мне – нам всем?

– Это неправда! Я тебе покажу.

Она ведет меня наверх. Покосившееся окошко на потоке впускает свет, что освещает стены. Они полностью завешаны всякой всячиной: семейные фотографии, старая карта пролива Лонг-Айленд, бледные акварели, зарисовки растений, деревянные маски, узорчатые керамические плитки. Полосы выцветшей ткани завязаны на балясинах, словно свадебные украшения. У самой площадки что-то щекочет мне щеку – и я отвожу алые ленты, свисающие с ивовой плетенки в форме обруча.

На второй двери слева – красивая табличка с именем Харпер. Я замираю, когда Сара перед ней останавливается. Я сейчас окажусь лицом к лицу с убийцей сына? У меня бешено колотится сердце, и мне вспоминается Сарин пузырек с фальшивым утешением. «Успокой сердце».

Тэд Болт намекнул, что Сара дала мне его намеренно, чтобы меня одурманить. Она и правда могла? Сара знает, что сделала ее дочь?

Женщина, которую я считала подругой, стучит в дверь и окликает дочь. Ответа нет.

– Видишь? – говорит она, распахивая дверь.

Это звучит яростно – почти обвиняюще. Словно она пытается доказать что-то не только мне, но и себе.

Комната Харпер – это полная противоположность остальному дому. Ее голые стены покрашены белой как мел краской, окно завешано несколькими слоями белого тюля, который колышется на ветру. Тут стоит двуспальная кровать: я зажмуриваюсь, стараясь не думать, лежала ли здесь Харпер с Дэном. Майкл был категорически против того, чтобы дети занимались «чем-то таким» в нашем доме.

Полки наполовину заставлены книгами, а наполовину – средствами по уходу за кожей (из тех, что можно купить в магазине, а не мамины зелья) и девичьими мелочами: щетка для волос, контурные карандаши для век, сережки, массивные серебряные кольца… Письменный стол выглядит аккуратно: компьютер, стакан с ручками и все. Книжная полка и кровать увиты гирляндами китайских фонариков. Мои глаза впиваются во все это, ища подсказки. Есть здесь что-то, что прошепчет: «Я собственность ведьмы. Я собственность убийцы?»

– Ничего, – говорит Сара. – Видишь? Совсем ничего. Никаких артефактов. Никаких гримуаров.

Она распахивает дверцы гардероба с такой силой, что они стукаются о стену. Содержимое такое же темное, насколько вся комната светлая. Сара лихорадочно открывает ящики, вытаскивая охапку стрингов и увеличивающих грудь лифчиков, словно это какие-то доказательства.

– Просто одежда. Обычная девичьи вещи.

Она плюхается на кровать, словно все силы ее вдруг покинули, и вытирает лицо. Когда она поворачивается ко мне, я вижу, что она плачет.

– Думаешь, я не знала бы, Эби? Моя родная дочь! Я для нее только и мечтала об этом.

– Почему ты так уверена?

– Из-за обряда. Ритуала Определения.

– Значит, он дал сбой.

Я смотрю на съежившуюся на краю матраса Сару. В нормальных обстоятельствах вид настолько расстроенной подруги меня больно ранил бы, но сейчас моих слез хватает только на моего сына и на меня саму.

Сара мотает головой.

– Он никогда не дает сбоя.