Сатанинская пристань

9

Я шел пустою улицей и плакал. Я думал о том, что никому это не нужно, и все этим занимаются. Что один из солдат, пивших давеча в баре, сейчас вытирает с меча кровь моего отца или чистит ствол автомата. А может быть, сам лежит с распоротым животом где-нибудь на Малофонтанной или превращается в каком-то дворе в горький дым. И что у того человека, возможно, тоже есть сын, который не смог удержать слез и убежал из дома на улицу, чтобы тайком поплакать.

И тут я остановился, и слезы мои мгновенно высохли. Скорее всего, он вышел не для того, чтобы поплакать. Он вышел для того, чтобы исполнить сыновний долг. Он идет теперь в нашу сторону так же, как я – к Центральному Рынку.

Я отчаянно замотал головой и снова замер. Мне вдруг явственно представилась картина смерти моего отца. Я видел все так, будто это происходит сейчас, здесь, перед моими глазами. Я видел, как копье пробивает отцовский щит, щит отлетает в сторону, и вслед за этим длинный меч вспарывает панцирь и вонзается в незащищенную грудь. Отец падает, на его искривленных губах выступает кровавая пена, и скрюченные пальцы его хватают с земли пригоршни сухой пыли. А убийца поворачивается ко мне, на его лице виден животный ужас. И точно такой же ужас испытываю я, узнав в убийце дядю Моей Девушки.

Этого не могло быть. Этого п р о с т о не могло быть. Тогда, у столбов, ожидая окончания сражения, я не видел и не хотел видеть ничьих лиц, почему же сейчас лицо убийцы представилось мне именно таким?

Пистолет неприятной тяжестью лежал в кармане.

Идти туда? Или ждать здесь его?

Или ее.

Мою Девушку.

У меня закружилась голова.

Конечно, именно ее я должен убить. Именно ее я должен сегодня встретить.

Я медленно тронулся с места. Солнце уже поднялось довольно высоко, но мне казалось, что оно освещает только то, что остается за спиной. Впереди, там, куда я иду, по-прежнему клубится тьма.

Шаги мои становились быстрее, я бежал, сначала медленно, потом все быстрее, мне не хватало воздуха, я глотал его широко раскрытым ртом, и это продолжалось до тех пор, пока я не споткнулся о чьи-то ноги.

Человек вскочил и выругался. Я пробормотал какие-то извинения. Человек спросил:

– Что-то стряслось?

Я все не мог отдышаться. Он положил руку мне на плечо и снова спросил:

– У тебя что-то стряслось? Тебе нужна помощь?

Я поднял голову и посмотрел на него. Он мне не понравился. У него было длинное лошадиное лицо и редкие свалявшиеся волосы.

– Нет, – сказал я. – Мне не нужна помощь.

Одежда у него была подстать внешности – рванье неопределенного цвета.

– По-моему, ты плакал, – он покачал головой. – Видимо, с тобой случилось несчастье.

Я испугался. Не хватало, чтобы этот урод сейчас произнес ритуальное проклятье. Он открыл рот, и я судорожно сжал рифленную рукоятку пистолета. Но он сказал с виноватой улыбкой:

– Прости, я не то имел в виду… Давай-ка присядем, а?

Я сел – на какую-то подстилку, кажется, старый плащ, расстеленный у каменного забора. Я сел не для того, чтобы его слушать или, тем более, разговаривать с ним. Просто я почувствовал колоссальную усталость и понимал, что не сделаю и шага без того, чтобы не упасть.

Он сел рядом и пристально посмотрел мне в глаза. Я отвернулся.

– Ничего не говори, – сказал он, – я попробую угадать… Ты поссорился со своей девушкой?

Я неопределенно пожал плечами.

– Возможно, но необязательно, – задумчиво произнес он. – Ты был на войне?

Я не пошевелился и не ответил.

– Скорее всего, – сказал он. – Но ты, по-моему, не воевал. Иначе у тебя было бы другое настроение. Ты просто смотрел. Само по себе это тоже неприятно.

Меня удивило слово «тоже».

– Ты считаешь, что воевать неприятно? – спросил я.

Он удивленно воззрился на меня.

– Что же может быть приятного в драке? А война – та же самая драка, да еще с оружием. Драка или резня – называй, как хочешь.

– Называю войной.

– Суть от этого не меняется.

– Мой отец был убит.

– Вот оно что… – он потер подбородок. – Да, это тяжело. Мне жаль, поверь. Но есть ли разница?

– В чем?

– В названии того, от чего погиб твой отец. По=моему, люди просто любят играть в слова.

– Мне не нравится то, что ты говоришь.

– Естественно, – он усмехнулся. – Я всегда говорю то, что не нравится многим. Этим-то мы и отличаемся друг от друга. Им не нравится то, что я говорю, а мне не нравится то, что они делают. Так что мы квиты. Согласен?

– Кто ты?

– Никто, – он рассмеялся. – Человек. Можешь назвать меня бродягой, я не обижусь. Или странником. Это одно и тоже. Или учителем – я был когда-то учителем.

– У тебя нет имени?

– Есть, конечно. Но, поскольку его выбирал не я, несколько лет назад я решил, что оно мне не подходит. Тебя что-то смущает?

– Где ты живешь?

– За рекой.

– Почему ты называешь себя бродягой?

Он задумался. Я ждал. Не то, чтобы мне так уж хотелось с ним разговаривать. Просто разговор этот откладывал мой поход на Центральный рынок.

– Потому, наверное, что я, действительно, бродяга. Я, действительно, очень много видел. В том числе и настоящие войны, гораздо большие, чем сегодняшняя. То есть, вчерашняя. Слава богу, больших войн здесь не бывает.

– Почему?

Он пожал плечами и усмехнулся:

– А не все ли равно? Хватит и того, что здесь бывает.

Пришла моя очередь пожимать плечами. Бродяга сказал:

– Я думаю, что больших войн здесь не бывает потому, что здесь им не место.

– Где – здесь?

– Здесь, – он прикрыл глаза. – В нашем родном городе.

– Разве есть другие города?

– Другие города?

– Ты все время говоришь: «здесь», «в этом городе»…

И тут меня словно током пронзило: сон! Мне же снился другой город! Неужели и бродяге снятся такие же сны?

Вместо ответа бродяга запел, не открывая глаз:

Он засмеялся:

– Нравится песенка? Это я сам о себе сочинил. Ничего, правда? Похоже. Только у меня никогда не было фрака. И штаны давным-давно вышли из моды. Дальше, правда, получше, вот, послушай:

Бродяга отбивал такт рукой. Ему самому нравилось его пение.

Ему нравилось, а мне нет. Я прервал его довольно бесцеремонно:

– Ты мне не ответил.

– Разве?.. – он оборвал пение. – Какое-то наваждение. Мне еще ни разу не удалось допеть эту песню до конца. В ней очень много куплетов, и каждый раз что-нибудь мешает. Или кто-нибудь.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– А ты спрашивал меня о чем-то? – рассеянно спросил он и открыл глаза.

– Я спросил – почему ты все время говоришь: «В нашем городе»? Разве есть еще какой-нибудь город?

Бродяга вздохнул.

– Все может быть, – сказал он. – Я точно не знаю.

– Ты говоришь так, будто знаешь.

– Тебе показалось, – проворчал он. – Ни черта я не знаю. В этом чертовом городе никто ни черта не знает точно.

– А неточно?

– И неточно в этом чертовом городе никто ни черта не знает.

– Видишь, ты опять говоришь: «В этом городе».

– Ну и что? – он невесело усмехнулся. – Просто привычка… Кстати, ты куда-то торопился. Не скажешь ли, куда именно?

Я поднялся на ноги. Он тоже встал.

– Не скажу, – сказал я. – Не твое дело. Ты не отвечаешь на мои вопросы, с какой стати я должен отвечать на твои?

Бродяга зябко потер руки.

– Ты прав, – сказал он. – Видишь ли… мм… как бы тебе сказать… Вобщем, меня считают сумасшедшим.

– Кто считает? – собственно, ничего удивительного в этом не было.

– Все. Все считают. Главное – не кто, а почему.

– И почему же?

Он отвернулся.

– Думаю, ты не поверишь.

– Поверю.

– Видишь ли… ну-у… – он снова повернулся ко мне. – Я участвовал в одной из войн… вроде вчерашней, но не вчера, а пару лет назад…

– На чьей стороне?

Бродяга удивленно воззрился на меня.

– На чьей стороне? – брови его поползли вверх. – Понятия не имею. Да это и неважно. Сейчас, во всяком случае.

Я так не думал, но промолчал.

– Вот, – сказал он. – Послушай, если ты не торопишься, давай присядем.

– Земля холодная, – сказал я. – Я замерз.

– Холодная? – рассеянно повторил он. – Да, действительно… Видишь ли, в ту войну меня однажды занесло… Занесло на вокзал. Знаешь, что это такое?

– Еще бы!

В нашем доме это место называлось «Сатанинская пристань».

Бродяга промурлыкал:

– Это тоже ты сочинил? – спросил я.

Бродяга покачал головой.

– Один мой приятель.

– А он где?

– Не знаю…

– Там очень страшно?

– На вокзале?

– Где же еще.

– Очень.

– Почему? – я спрашивал, а у самого поджилки тряслись от страха. Железнодорожный вокзал. Проклятое место и для всех запретное.

– Не знаю, – сказал бродяга. – Это очень трудно передать. Почти невозможно.

– А ты попробуй.

– Н-ну вот… – его подвижное лицо застыло. – Там легко сойти с ума. Чем дольше стоишь на перроне, тем страшнее делается. Это даже не страх. Будто ледяная рука сжимает сердце. И не отпускает. Я хотел убежать – и не мог сделать ни шагу. Ноги как-будто примерзли к перрону… – он замолчал. – Расписание, – бродяга повернул ко мне растеряное лицо. – Вот что меня доконало окончательно. Расписание на стене… Я не сразу понял, что это … Какие-то слова в столбик, какие-то цифры. И вдруг меня осенило: это же названия городов… Часы на башне… Я подумал: что, если они существуют? Ведь совсем нетрудно проверить. Нужно только дождаться поезда и сесть в него. Ничего больше.

Мне казалось, что его растерянность, его страх передаются мне, что это мое сердце сжимают ледяные когти, что это мои ноги прирастают к перрону.

– И что же? – тихо спросил я. – Ты дождался поезда?

Он молча покачал головой.

– Почему?

– Мне было страшно. Самое страшное там знаешь, что?

– Откуда мне знать.

– Рельсы. Железные пути, занесенные песком, идущие из бесконечности в бесконечность… – бродяга помотал головой, словно отгоняя воспоминания. – Это было ужасно.

Он вздохнул, лицо его вновь обрело подвижность.

– Ну вот, – сказал он. – Я, кажется, ответил на твой ворос. Теперь твоя очередь.

– У меня есть дело, – мрачно ответил я.

– Какое?

Я молча показал ему пистолет. Бродяга помрачнел, по=моему, куда сильнее меня.

– Все ясно, – сказал он, и лицо его вновь застыло. – Вот оно что. Вот оно как. И куда же ты теперь?

– На Рынок. Или за Рынок.

– Знаешь там кого-нибудь?

Я кивнул.

– И убьешь?

Я снова кивнул, но уже не так уверенно. Мне снова стало душно, в горле – комок.

Он пристально посмотрел на меня.

– Ну-ка, дай мне, – бродяга протянул руку, и я отдал ему пистолет. – Вот так, – сказал он. – Вот так-то лучше.

Странно, но, отдав ему пистолет, я почувствовал облегчение.

– А теперь можешь идти.

Куда мне было идти? Ни домой, ни в южный район я не мог идти безоружным. Дома обожаемый Валек начал бы нудить о сыновнем долге, а за Рынком… Перед моим взором вновь предстало искаженное ненавистью лицо дяди Моей Девушки.

– Отдай пистолет, – сказал я. Бродяга хмуро взглянул на меня, хмыкнул и ничего не сказал.

– Отдай, – повторил я. – Я не пойду с ним на Рынок, обещаю.

Придя домой, я молча отдал пистолет Вальку, нашел угол потемнее и завалился спать.