Саврасов. Рождение весны. Страницы жизни художника

«Тетенька»

Елизавета Даниловна вколола последнюю шпильку в свои заметно поседевшие волосы и опустилась в кресло. Развернув письмо, она приготовилась было погрузиться в чтение. Но тут же, обеспокоенная чем-то, поднялась. «Как будто проснулась?»

Но Верочка еще спала, хоть и дышала после недавно перенесенной простуды все еще прерывисто.

«Надо сказать Матрене, чтобы заварила грудного чая, — решила Елизавета Даниловна, — и заодно напомнить, чтоб не гремела так кастрюлями, а то разбудит ребенка».

Заспанная кухарка выслушала наставления со спокойным безразличием.

— Будто я не знаю, Елизавета Даниловна, — повторяла она, — будто не знаю.

Пожалуй, только Матрена и называла ее по имени-отчеству. Даже друзья дома незаметно переходили на привычное «тетенька». Что поделаешь, если целый день только и слышится: «Тетечка сделает, тетенька позаботится».

И так с тех самых пор, как умерла ее сестра, мать Софи, Эрнестины, Кости и Карла. Осиротели дети — надо кому-то о них позаботиться. Вот она и взяла это на себя, своей-то семьи не было.

Ее питомцы взрослели, но она не переставала опекать их. Софи вышла замуж — прибавились заботы о молодых, и Алексей попал в круг ее подопечных.

И вот теперь на время их отсутствия тетенька взяла на себя уход за Верочкой, заботы по дому.

Обязанности были достаточно хлопотны. Но они не тяготили, а даже радовали. Было приятно сознавать, что есть и ее доля участия в том, что молодые смогли отправиться в такое интересное и приятное путешествие.

В том, что оно складывается как нельзя лучше, сомневаться не приходилось. На туалетном столике лежали письма с почтовыми штемпелями Лондона, Парижа, Берлина. А последнее письмо, полученное накануне, пришло из Швейцарии.

Вчера Елизавета Даниловна бегло прочитала письмо, только чтобы выяснить, все ли у них там благополучно. Главное удовольствие было отложено на этот утренний час, до пробуждения Верочки.

Теперь можно спокойно погрузиться в чтение, передумывая каждую фразу, чтобы ничего не упустить, снова и снова представить все, о чем сообщала Софи.

Она пребывала в прекрасном настроении — это было очевидно. Все время на людях — нарядная, улыбающаяся…

«Пусть отдохнет, развлечется, — думала Елизавета Даниловна. — А то ведь столько забот легло на ее плечи вместе с замужеством. На первых порах это особенно тяжело».

Нет, никаких претензий к Алексею у тетеньки не было. Она симпатизировала ему с той самой поры, когда он впервые появился в доме Герцов у Меншиковой башни. И выбор Софи одобряла, но…

Алексей уже довольно известный художник, академик, преподаватель Училища живописи — ведет пейзажный класс, в котором сам когда-то учился. Все как будто хорошо.

Но оклад-то невелик, всего шестьсот рублей в год. Намного меньше, чем у других преподавателей. Не потому, что Алексей Кондратьевич хуже других, — просто к пейзажу до сих пор даже среди художников сохранилось отношение, как к второстепенному жанру.

Во всяком случае, так говорит Карл Карлович. А его мнение не подлежит обсуждению. Раз он сказал — значит, так и есть.

Конечно, с такими средствами нелегко вести хозяйство. Ну разве что рассчитывая каждую копейку. Для Софи подобная жизнь незнакома: как-никак, привыкла к достатку. А тут на каждом шагу ограничения. Особенно квартира доставляла много хлопот.

Не только потому, что найти удобную квартиру за приемлемую плату нелегко — это само собой. Для того чтобы уехать на лето и оставить за собой городскую квартиру, надо за нее платить.

Но и выезд за город стоит немалых денег. Выходит, и здесь плати, и там плати. Отказаться от выезда на лето нельзя. Алексей стремится быть как можно ближе к природе. Да и Софи привыкла проводить лето за городом. Приходилось оставлять летом городскую квартиру, а осенью искать новую.

Сняли квартиру на Садовой, оттуда перекочевали в Знаменский переулок, затем на Ермолаевскую улицу близ Патриарших прудов. Сплошные переезды…

Конечно, Софи все это утомляло и нервировало. Особенно в пору, когда она ожидала ребенка.

А казенную квартиру, хоть Алексей давным-давно подал прошение, все не давали. Больше года прошло, прежде чем удовлетворили его просьбу.

С тех пор, как устроились здесь, во дворе Училища, в малом флигеле, конечно, стало легче. Хоть квартирка невелика, но не надо думать об уплате — с появлением ребенка это стало особенно важно. Да и Алексею Кондратьевичу удобно — над квартиркой мастерская.

Тетенька сняла пенсне и с письмом в руке прошествовала на кухню. Надо проследить за тем, чтобы лекарственный чай был заварен как полагается. Сколько раз говорилось: нужно заварить траву кипятком, а не заливать холодной водой и ставить на огонь. Кухарка все равно поступает по-своему. И сейчас сделала бы так, если бы тетенька не подоспела вовремя.

Впрочем, это в порядке вещей. Только просьбы Алексея Кондратьевича неукоснительно выполнялись. К нему кухарка благоволила. А «хозяйку» — так Матрена называла Софи — слушалась, пожалуй, даже побаивалась, но не любила.

Если бы Елизавета Даниловна не знала Матрену, она возможно решила бы, что тут доля вины лежит и на «хозяйке». Иногда ей казалось, что Софи несколько суховата. Но в данном случае дело не в ней. Матрену никак не назовешь образцовой прислугой. Не может запомнить, куда что положить. Ей ничего не стоит наследить. А Софи заботится о порядке. Уж если нельзя обставить квартиру, как хотелось бы, то, по крайней мере, должна быть образцовая чистота. В конце концов Софи не только для себя старается, но и для мужа — заботится о его доме.

Тетеньке было приятно думать, как много приобрел Алексей, женившись на Софи.

«Отправься он за границу один, — рассуждала она, снова принимаясь за письмо, — без знания языков чувствовал бы себя весьма стесненно. Ни расспросить, ни прочитать, ни побеседовать толком. А Софи свободно говорит по-немецки и по-французски. И какое произношение!..»

Впрочем, тетенька высоко ставила всех своих питомцев. Ей казалось, что каждый, кто так или иначе соприкасается с кем-нибудь из них, должен испытывать удовлетворение. В первую очередь, конечно, имелся в виду Карл Карлович. Тут уж сомневаться не приходилось: каждому лестно общение с таким приятным и сведущим человеком.

Ну а Алексею тем более — столько общих интересов. Да и образованием Алексей не может похвастаться. А человек живой, ищущий. Как же не радоваться такому собеседнику, как Карл Карлович: искусство древнего мира, полотна современных художников — все ему знакомо и дорого. Как-никак, именно он, Карл Карлович, стал первым преподавателем истории искусств в Московском университете. А потом и в Училище живописи — после долгих хлопот там были введены, наконец, дополнительные специальные и общеобразовательные дисциплины.

Алексей частенько бывал на лекциях своего шурина и возвращался всегда переполненный впечатлениями.

В эту пору они особенно сблизились. Ну а когда начались хлопоты об организации Общества любителей художеств — по примеру петербургского, — их беседы затягивались далеко за полночь. Алексей был увлечен не меньше Карла Карловича: появилась возможность улучшить положение художников. Как нелегко им приходится, он знал достаточно хорошо.

Едва пришло «высочайшее» разрешение на организацию Общества, Алексей Кондратьевич отправился в Петербург. На его плечи легли хлопоты, связанные с перевозкой в Москву картины умершего художника Александра Иванова «Явление Христа народу». В столице к замечательному полотну отнеслись холодно, как и к судьбе художника. Московские любители живописи оценили картину по достоинству.

Перевозка огромной картины была связана с целым рядом официальностей, хлопот. Тетенька поначалу сомневалась, справится ли Алексей с таким поручением. Уж очень он тихий, затрудняющийся в общении даже с коллегами, а тут нужна расторопность.

Однако Алексей взялся за дело с завидной энергией. В доме обо всех его перипетиях узнавали от Карла Карловича. Алексей чуть не каждый день писал ему, как секретарю Общества, о своих хлопотах. И в каждом письме привет тетеньке и всем членам семьи. Как тут не растрогаться: помнить о близких при такой занятости — немалого стоит.

Конечно, и Софи это радовало. Но, пожалуй, еще больше то, что ее муж встречается в столице с именитыми людьми, находится в центре внимания.

А виновник домашних пересудов и волнений меньше всего думал о своей персоне. Его радовало, что москвичи смогут познакомиться с творением замечательного художника, которого он высоко чтил не только как автора нашумевшей картины, но и как прекрасного пейзажиста.

Когда Алексея Кондратьевича благодарили за хлопоты, связанные с перевозкой картины, он всякий раз терялся, не зная, что сказать, и умоляюще посматривал на шурина, словно прося у него защиты. А если представлялась возможность, спешил отойти в сторонку, словно бы он тут ни при чем.

Подобные словоизлияния всегда становились для него мучительным испытанием. Восторги поклонников его живописного таланта не составляли исключения. Не то они смущали его, не то просто не интересовали.

Зато о судьбе своих картин он тревожился, как о детях, которых отдают на воспитание к незнакомым людям. Когда ему сообщали, что есть человек, желающий приобрести одну из его живописных работ, Алексей не спрашивал, какими средствами он располагает, сколько может заплатить, что было бы весьма естественно, — интересовался, разбирается ли покупатель в искусстве, чувствует ли природу. И радовался, если картина попадала в хорошие руки, — «чуткий человек, душевный».

Софи улыбалась, бывало, слушая подобные рассуждения: может быть, и милая, но все-таки странность, чудачество. До того ли тут, когда средства так ограничены. Часто на новое платье не так просто выкроить, приходится переделывать старое. Ну а об этой поездке и говорить нечего! Никогда бы она не состоялась, если бы не Общество любителей художеств. Да и тут все могло обернуться иначе…

Правда, в планы Общества входила и забота о расширении кругозора живописцев. Для этого предполагалось наиболее талантливых художников командировать за границу, чтобы они могли познакомиться с современным искусством различных стран.

Но для того, чтобы осуществить этот замысел, нужны были средства. Сначала организовали выставку с повышенной платой за вход, потом лотерею.

Однако и после того, как необходимая сумма была собрана, о поездке Саврасова речи не шло: предполагали направить за границу художника исторической живописи. И только после долгих обсуждений остановились на Алексее Кондратьевиче. Неудивительно, что тетенька считала эту поездку нежданной удачей.

Елизавета Даниловна отложила письмо и взялась было за ответное. Но передумала: решила написать через денек-другой, когда Верочка окончательно поправится. Тетенька хотела, чтобы ничто не омрачало настроение ее подопечных.

Когда-то в юности Елизавета Даниловна бывала в Швейцарии. И сейчас, поудобнее устроившись в кресле, мысленно представляла, как в тех же местах, которые сохранились в ее памяти, гуляют Софи с Алексеем — спускаются по горной тропе, любуются неожиданно открывшейся гладью озера. Алексей, вероятно, делает зарисовки. Как же без этого…

А может быть, они уже вернулись с прогулки и сейчас беседуют в мастерской какого-нибудь швейцарского художника.

Приятные размышления были прерваны кухаркой:

— Тетенька, опять я забыла, как там, по-вашему, чай этот заваривать!

Елизавета Даниловна собралась было отчитать Матрену за недозволенную фамильярность. Но тут проснулась Верочка, и было уже не до этого.