Сайберия. Том 3. Одержимый

Глава 17

— Крепче! — подёргавшись из стороны в сторону, выдохнул я. — Над локтями ещё ремнями прихвати.

Демьян, неодобрительно покачав головой, всё же не стал перечить. Хоть он и не понимал толком, что со мной происходит, но чувствовал, что времени на препирательства нет. Отошёл к полкам и быстро вернулся с новыми путами.

Поначалу я хотел расположиться в кабинете или в какой-нибудь другой необжитой комнате в особняке. Но потом передумал из-за риска устроить пожар. Здесь, в гараже, этот риск тоже никуда не делся, но спалить весь дом будет всё-таки гораздо обиднее. К тому же Демьян принял некоторые меры предосторожности — натаскал несколько вёдер воды и песка, убрал подальше всё легковоспламеняющееся. И даже пол вокруг стены, к которой меня привязывал, пролил водой.

Связать меня я попросил, чтобы нейтрализовать вторую опасность. Если что-то пойдёт не так, и албыс захватит контроль над моим телом — я предпочту оставаться на месте. Не хотелось бы снова очнуться голышом неизвестно где.

Впрочем, скорее всего, если я не сумею сейчас выжечь эту тварь, то уже перестану быть хозяином этого тела.

Привязал меня Демьян к вертикальной балке в дальнем углу гаража, предварительно приколотив к ней поперечину, так что сейчас я напоминал распятого Христа с раскинутыми в стороны руками. Сходство усиливалось тем, что большую часть одежды я снял — если не совладаю с Аспектом Огня, она может воспламениться. Обычные-то ожоги залечивать тяжко, а уж выковыривать из кожи расплавившиеся пуговицы и обгоревшие фрагменты ткани — тем более удовольствие сомнительное.

Подготовку я начал загодя, ещё когда Путилин мчал нас с Велесовым сюда. Вспоминая, что успел подглядеть на балу у Вяземского, потихоньку трансформировал тонкое тело, превращая грудной узел в подобие ассиметричных песочных часов. К счастью, несмотря на метастазы чёрной эдры, опутывающие всю мою ауру, контроля над ней я пока не потерял.

Основную идею контроля над Аспектом Огня я вроде бы ухватил. Нельзя давать стихии охватить сразу всё тонкое тело. И даже в Средоточие её пускать напрямую нельзя. Для этого и нужно соорудить этакий вырост на грудном узле, в котором эдра и будет «перекрашиваться» в Огонь — в небольшом объеме.

У меня эта схема вызывала ассоциации с устройством двигателя внутреннего сгорания. Сам грудной узел с запасом эдры — это топливный бак. Аспект — это свеча зажигания. Ну, а смежный с грудным узлом небольшой отсек — это цилиндр с поршнем, в котором и происходит взаимодействие. Основная моя ошибка, из-за которой я в прошлые разы так обжигался при использовании стихии Огня — это то, что я пускал её напрямую в Средоточие. А это всё равно, что швырять спичку в бензобак.

Сложнее всего было по прибытии домой спровадить Путилина. Он был здорово обеспокоен моим состоянием, да и профессиональный интерес наверняка взыграл. Но всё же после короткого спора он уступил. Думаю, из-за Грача. Статскому советнику не терпелось вернуться и допросить единственного пленённого вампира, тем более что тот мог и не выжить.

Впрочем, мне все эти минуты промедления тоже были нужны — всё это время я набирался сил, жадно поглощая эдру из окружающего мира и пуская её на исцеление. Большая часть ран, полученных в драке, затянулась, и в целом я чувствовал себя уже гораздо бодрее. Но до полного восстановления, конечно, было ещё далеко. Тут уже одной магией не обойдёшься — нужна хотя бы пара дней отдыха. Покой, сон, сытная еда, чтобы восстановить потери крови.

Увы, сейчас это для меня недостижимая роскошь.

— Я чем-то ещё могу помочь? — спросил Демьян, заглядывая мне в глаза.

Я покачал головой.

— Просто будь неподалёку и смотри, как бы я всё тут не спалил. Ну, а если… Если после всего, что произойдёт, ты поймёшь, что я — это не я… Делай, что должно.

Он покачал головой, не сводя с меня взгляда.

— Эта тварь всё ещё сидит в тебе, так?

— Да. Всё это время. Я пытаюсь бороться, но она постоянно возвращается. Но сейчас… Была не была! Я или выжгу её из себя, или сожгу вместе с собой. Других вариантов нет.

— Уверен?

— Ну, из разговоров с ней понятно, что добром наш союз не кончится.

— Разговоров? — Демьян удивлённо встрепенулся. — Ты что же… говорил с ней?! Уже после того, как убил?

— И не раз. Да и вообще, я её не совсем убил. Скорее… проглотил живьём. И теперь она бьётся изнутри.

— Немудрено, — задумчиво пробормотал вампир. — Жить-то все хотят…

— А почему ты так удивился?

Он чуть помедлил с ответом, задумчиво осматривая меня.

— Я подозревал, что с тобой что-то не так. Случается, что часть демона зимы навсегда остаётся с человеком, поглотившим его сердце. И даже начинает влиять на него. Таких называют Одержимыми. И… можно сказать, я и сам такой.

— То есть все эти твои рассуждения о внутреннем звере, и о том, что его надо держать в узде… Это не просто поучительные метафоры?

Он покачал головой.

— Дар Зверя часто так действует. Внутри тебя будто дерутся две сущности. И всё зависит от того, кто возьмёт верх. Сумеешь обуздать своего волка — сможешь жить среди людей. Не сумеешь… Многие из наших не справились, и потому ушли в тайгу, став её частью. Но я никогда не слышал, чтобы Одержимый не просто чувствовал сущность, засевшую внутри, но и мог говорить с ней.

— Да уж, я везунчик, — криво усмехнулся я.

— Может и так, — отозвался Демьян вполне серьёзно.

— И в чём везение?

Он пожал плечами.

— Ну… Если с кем-то можно говорить… То может, с ним и договориться получится?

Я не ответил, но слова эти определённо запали мне в душу. Потому что вилка, в которой я нахожусь, весьма неприятная. К какому бы варианту я не пришёл — результат будет так себе.

Либо я выжгу албыс, и таким образом освобожусь от неё. Но тогда вместе с ней уничтожу и её силу. А получить её Аспекты было бы весьма неплохо — это настоящий джек-пот. Мало того, эксперименты с огнём могут и для моей собственной ауры закончиться плачевно. Спички детям не игрушка, как говорится.

Другие варианты ещё хуже. Если у меня всё же получится постепенно переварить албыс, впустив в себя тёмную эдру — то и моя личность сольётся с её. Я уже и так во сне вижу её воспоминания, а теперь вот и наяву голос начал мерещиться. Этот путь ведёт к потере собственного «я», и это немногим лучше, чем совсем умереть, отдав это тело в распоряжение ведьмы.

Но что, если и правда найти какой-то компромисс? Правда, для этого нужно желание обеих сторон…

Демьян уже ушёл — погружённый в свои мысли, я и не заметил этого. Сознание плыло, перед глазами временами двоилось, до слуха то и дело доносились какие-то шорохи, похожие на невнятный шёпот. Я с трудом сфокусировал взгляд на стоящей в двух шагах от моих ног глиняной плошке с кусочком жар-камня. Самый маленький, который удалось найти — чуть меньше куриного яйца, но вытянутой веретенообразной формы.

Вид этого невзрачного, по сути, кусочка эмберита, похожего на обычный раскалённый уголёк, почему-то вызывал тревогу, перерастающую в настоящий ужас. И я не сразу понял, что это не мои эмоции. Албыс всё явственнее просачивалась из моего подсознания, и всё больше влияла на меня. Яркой вспышкой мелькнула догадка — а ведь и та безжалостная ярость, что обуяла меня во время бойни в ресторане Хаймовича — это ведь тоже не моё. Я не такой.

Правда, если бы не эта ярость — я, скорее всего, был бы уже мёртв. Даже из паралича, наложенного Бэллой, не успел бы вырваться…

Я мотнул головой, отбрасывая неуместные сомнения, и втянул Аспект из жар-камня.

В грудь будто вонзили раскалённое шило. Огонь вспыхнул в подготовленном для него узелке рядом со Средоточием, и мне с трудом удалось удержать его там. Ещё труднее — перенаправить дальше так, чтобы процесс этот был медленным и контролируемым, без резких всплесков. Но главная проблема заключалась в том, что готового сценария действий у меня не было. Приходилось делать всё по наитию, надеясь, что способность управлять своим тонким телом не подведёт в самый неподходящий момент.

Я представил, как огонь из грудного средоточия, постепенно подпитываясь и усиливаясь, узким направленным потоком течёт к Сердечнику, попутно растворяя, выжигая сгустки фиолетовой тёмной эдры. Упирается в то, что осталось от албыс — шевелящий короткими щупальцами сгусток, похожий не то на насекомое, не то на крошечного осьминога. И начинает жечь её, с каждой секундой наращивая мощь.

Сработало. Даже проще, чем я ожидал. Единственное, чего я не мог предвидеть — что это окажется так больно.

Поначалу показалось, что это что-то вроде самовнушения — ведь весь этот огненный поток я видел только внутренним взором. Он существовал на уровне тонкого тела, где-то на другом слое реальности, и по идее, не должен был ощущаться физически. Но не тут-то было. Жжение усиливалось, расширялось, и уже через пару минут я не просто рычал — я орал в голос, напрягаясь так, что удерживающие меня ремни впивались в кожу.

Сил придавало то, что я видел — албыс тоже доставалось, и куда сильнее, чем мне. Призрачный паразит, вросший в мой Сердечник, извивался и дёргался, объятый языками пламени.

Всё равно, что проводить хирургическую операцию на себе самом. Без анестезии. Газовой горелкой вместо скальпеля.

Боль продолжала нарастать, и гораздо быстрее, чем появлялись видимые результаты. Несколько минут спустя я уже проклял всё на свете, и в первую очередь себя и свою дурацкую идею. Это безумие! С чего я взял, что я выдержу? Что это вообще возможно?!

Или эти сомнения мне навязывает албыс?

Но настоящий ужас я испытал ещё чуть позже. Боль к этому моменту стала совершенно нестерпимой. Мало того — взглянув вниз, я увидел, что на груди и животе у меня вздуваются целые грозди волдырей от ожогов. Огонь всё-таки вырывался из-под контроля, кое-как возведенные препятствия на его пути оказались смехотворными.

Возможно, я чего-то не учёл. А может, обращение с этой стихией требует постепенных тренировок. Как бы то ни было — Аспект не желал удерживаться в тех рамках, которые я ему отвёл. Огонь, как раскалённая лава по каменному склону, растекался всё дальше по меридианам, соединяющим узлы тонкого тела. С одной стороны, это было даже к лучшему — он выжигал метастазы чёрной эдры. Но вместе с тем захлёстывал меня всё большими приступами физической боли.

А ещё я осознал, что уже не контролирую этот процесс. Попытался было сбросить Аспект, переключиться на Исцеление, но не вышло. Боль застилала разум, сковывала волю. Ещё немного — и я уже вообще не понимал, кто я, где нахожусь, что происходит. Перед глазами всё заволокла красно-чёрная пелена, слух, кажется, вовсе отключился — я чувствовал, как першит надорванная от криков глотка, но самих криков уже не слышал, как не ощущал и стягивающих руки и ноги ремней, едва удерживающих меня на месте.

А потом…

Наверное, я потерял сознание. Очнулся уже где-то в другой реальности — не то во сне, не то в бреду.

Ночь. Тайга. Толстые колонны сосен по сторонам, заросли колючих кустов между ними. И всё это объято пламенем — багровым, гудящим, чадящим чёрными клубами дыма. Горящая древесина трещит, выстреливая искрами, огромные стволы, объятые языками пламени, то и дело с грохотом валятся, поднимая целые тучи обломков и пепла.

Я несусь прямо сквозь этот ад, судорожно вдыхая горький раскалённый воздух. Бегу, не разбирая дороги, и каждый шаг обжигает босые ступни так, будто я напарываюсь на битое стекло. Но я всё равно бегу, лавируя между горящими деревьями. Просто потому, что оставаться на месте — ещё страшнее и больнее. Наверное, именно так во время лесного пожара несутся вперёд обезумевшие звери.

Спотыкаюсь, падаю, меня ненадолго охватывает тьма, но боль и жар снова выдёргивают меня из забытья, заставляют подниматься и бежать.

И я бегу.

И падаю.

И поднимаюсь снова.

Сколько всё это продолжается? Есть ли вообще границы у этого объятого пожаром леса? Постоянно кажется, что где-то рядом маячит просвет. Может, выход к реке или озеру. Или просто к большой поляне. Да хоть к обрыву в пропасть — чтобы спастись от этого огня, я готов сейчас сигануть с любой высоты. Но каждый раз впереди — лишь жар, дым и пепел. Растрескавшиеся губы хватают обжигающий воздух, лёгкие уже саднят на каждом вздохе, будто я нахватался мелкой стеклянной крошки, и она режет их изнутри.

Разве что боль, кажется, чуть отступила. Или, может, просто я к ней привык. А в затуманенный мозг то и дело врываются обрывки воспоминаний — смутные, рваные, искажённые…

— Ну не плачь, Насть… Всё же хорошо.

— Хорошо? Хорошо?!

Округлые плечи с едва заметной россыпью веснушек перестают вздрагивать, и передо мной вдруг вспыхивают расширившиеся, влажные от слёз карие глаза.

— Я просто уже устала, Игорь! Устала бояться. За тебя, за себя… А я ведь ещё рожать от тебя собиралась. Дура…

— Не смей так говорить, слышишь? И всё у нас ещё будет. И дом свой, и дети. Всё, как обещал. Контракт этот закончится — и весной переедем…

— Да грош цена твоим обещаниям! Ты говорил — уйдешь со службы, и будет спокойнее. Устроишься на нормальную работу. Но сейчас же ещё хуже! С кем ты вообще связался?

— Давай не начинай, а? Деньги ведь надо как-то зарабатывать. Потерпи немного. Осталось меньше года.

— Да терплю. Терплю… Шесть лет уже терплю. Но знаешь, что? Дело же не в контрактах. Не в работе. Я… Я просто поняла, что ты… не изменишься. Всё дело в тебе.

— Ну что опять не так, Насть? Я же это всё ради тебя! Ради нас.

Она протестующе мотает головой.

— Нет. Я это только недавно поняла… Когда ты в пятницу на тех парней возле бара напал.

— Я? Напал?! Ты же сама всё видела!

В мозгу мелькают совсем уж смутные, смазанные кадры воспоминаний. Сценка, банальная до тошноты. Поздний вечер, полупустые улицы. Молодой парень, видимо, провожающий девушку после ресторана. И компания подвыпивших типов весьма характерной наружности, преградившая им путь.

— Вот зачем ты вообще полез, а? — шепчет она с неожиданной злостью.

— В смысле?! А что — стоять, смотреть на них? Таким пока в рыло не дашь — не отстанут.

— Тебе-то какое дело? Пусть полицию бы кто-нибудь вызвал. Там народу кругом полно было.

— Угу. Вот только что-то никто не спешил помочь-то.

— Вот именно, Игорь! Вот именно! Это тебе вечно больше всех надо! Это ты вечно лезешь кого-то спасать, за кого-то заступаться!

— Это, по-твоему, плохо?

— Тебя ведь там чуть ножом не пырнули!

— Чуть-чуть — не считается.

— Да брось ты шуточки свои! Я серьёзно. Ты обо мне-то вообще думал в тот момент? О том, что у тебя семья? О детях будущих?

— То есть ты хотела бы, чтобы я просто мимо прошёл?

— Да, представь себе! Потому что все нормальные люди так и сделают. Зачем тебе это геройствование? Кому ты хочешь что-то доказать?

— Да никому я ничего не доказываю! Просто… Ну не мог я пройти мимо, ты понимаешь это или нет? Не мог! Сам себе бы не простил потом.

— Вот именно… И ты не изменишься.

— Ну, и что теперь?

— А ничего. Я просто не хочу в какой-то момент остаться одна. И уж тем более ребёнку своему я не хотела бы такой участи.

Она порывисто вскакивает с кровати, распахивает шкаф, начинает судорожно срывать вещи с вешалок.

— Насть, не дури! Ну что за глупости… Настя!!

После сумрака полутёмной комнаты вдруг бьёт в глаза солнечный свет — такой яркий, что заставляет щуриться. Когда глаза чуть привыкают — становится видна искрящаяся на солнце гладь большого озера, с одной стороны поросшего камышом. С холма от окруженных плетеной изгородью изб к воде спускается тропинка.

На траве на полпути к деревне сидит русоволосая девчонка с толстенными косами и с дрожащими от обиды губами осматривает опрокинутые вёдра с водой. Потирая ушибленный копчик, поднимается, ищет взглядом упавшее в траву коромысло.

Мальчишки, ватагой обступившие её со всех сторон, не торопятся помочь. Наоборот, гогочут, тычут пальцами.

— Колыванова-то и правда косолапая!

— Так немудрено — говорят, папаша её с медведицей спит.

— А что, правда что ли, Варька? Где мамаша-то твоя? К спячке готовится?

Девчонка, сдувая непослушную прядку со лба, зло зыркает на обидчиков.

— Кто бечёвку натянул? Ты, Карась? Подлая твоя душонка.

— Ишь ты, по человечьи разговаривает!

— Ну чего гогочете? Вот батюшке пожалуюсь, как с леса вернётся — он вам всем чубы надерёт!

— Ага, как же!

Мальчишки бегают вокруг объекта насмешек кругами, держась на расстоянии пары шагов. Самые младшие даже кидаются издали еловыми шишками.

— Отстаньте от неё!

— А это кто ещё вылупился?

— Да это ж ведьмин сынок!

— Иди-ка отсюда, Богдашка! — презрительно скривившись, сплевывает под ноги самый крупный из пацанов — с непослушной копной рыжеватых волос и широкой щербинкой между верхними зубами. — А то как в прошлый раз накостыляю.

Вместо ответа ему прямо в нос летит кулак — плотно сжатый, исцарапанный, со сбитыми напрочь костяшками.

— Ах ты, мелкий…

Мгновением позже поляна превращается в настоящее поле битвы. Деревенская шпана накидывается всей толпой, в куче-мале, катающейся по траве, уже едва можно разглядеть, где чья рука или нога. Удары кулаков сыплются со всех сторон, но даже под их градом я как-то выкарабкиваюсь на четвереньках. В траве под руку попадается увесистая деревянная дуга, и пальцы смыкаются на ней, как на дубине…

— Ну что ты опять натворил? — сокрушённо качает головой темноволосая женщина, и костяные украшения на её лбу едва слышно постукивают. — Так, сиди тихо…

Аккуратные прикосновения влажной тряпицы к щеке вокруг заплывшего глаза вызывают жгучую пульсирующую боль, но я, стиснув кулаки и зубы, стараюсь не двигаться.

— Терпи, терпи. Раз любишь подраться — привыкай и к синякам…

— Да не люблю я драться, мама! Просто… Опять эти олухи Варю обижали.

Женщина вздыхает и гладит меня по волосам.

— Прикипел ты, я вижу, к соседке? Уж давно ведь съехали из дома Колывановых. Не обязательно теперь её опекать.

— И что теперь — мимо проходить?

— Ты ей ничего не должен, Богдан. Да и вообще… Помнишь, что я тебе говорила, когда мы сюда приехали?

— Ни к кому не привязываться, — тихо проворчал я.

— Верно. Мы тут ненадолго. Не заводи здесь друзей, и тем более врагов. И не лезь в драку почём зря!

Наклонившись, она заглядывает прямо в глаза, и от её взгляда невозможно уклониться.

— Ты должен беречь себя, Богдан! Тебе особая судьба уготована. Не растрать себя по пустякам.

— Варя — это не пустяки! — упрямо склонив голову, засопел я.

— Ох, горюшко ты моё… — улыбается мама и треплет меня по макушке.

Осколки воспоминаний мелькают перед внутренним взором всё быстрее, становясь всё более бессвязными. Я уже порой не понимаю, кто там, в этих воспоминаниях — Игорь или Богдан. Тем более что зачастую ситуации очень схожи — вплоть до совпадающих слово в слово фраз, жестов, интонаций. Будто это один и тот же человек, просто в разных мирах, разных ипостасях.

Размышлять об этом нет времени и сил, поскольку паузы между вспышками воспоминаний заполняет всё тот же бушующий океан огня и боли, через который я пробиваюсь, будто крошечная лодка, пытающаяся удержаться на плаву в шторм.

К картинкам из прошлых жизней всё чаще начинают примешиваться другие. Чуждые, пугающие. В них дремучая, непролазная тайга — то заваленная снегом и искрящаяся кристалликами инея на каждой ветке, то летняя, погружённая в зеленоватый сумрак. Парящие скалы. Жуткие чудовища, выныривающие из мрака. Украшенные вязью рун каменные истуканы с грозными ликами.

Я вдруг выскочил на обширное открытое пространство. Наконец-то!

Вокруг, насколько хватало глаз, по-прежнему пылающим частоколом стоит тайга — чёрно-алая, объятая пламенем. Но я нахожусь на выжженной плоской поляне шириной в добрую сотню шагов. Ровной, как арена, покрытой толстым слоем чёрно-серых остывающих углей, хрустящих под ногами.

Короткая передышка, впрочем, быстро обернулась новой вспышкой ужаса. Кольцо огня вокруг поляны сжимается. Казалось бы, гореть тут уже нечему, однако стена пламени — неестественно ровная и яркая — неумолимо приближается, отрезая пути к отступлению.

И в этой западне я не одинок.

Албыс выскочила неожиданно, будто из-под земли. В том образе, что я видел тогда, во время битвы в Академическом саду. Непропорциональное сгорбленное тело с серой кожей, вздувшимся брюхом и обвисшими грудями, с серповидными медными когтями до самой земли, со спутанной гривой ярко-рыжих волос, наполовину скрывающей лицо. При этом ей, похоже, тоже здорово досталось от огня — по всему телу расползаются уродливые пятна и волдыри.

После всей этой бесконечной пытки огнём и болью остаткам моего рассудка всё же хватило сил удивиться. Откуда ожоги? Мы ведь не в реальности. Всё это мне лишь мерещится. Это кошмар, бред, навеянный измученным болью мозгом…

Тварь налетела, как вихрь. Металлические когти ярко полыхнули в воздухе, оставляя после себя заметные росчерки, рыжие патлы разметались в сторону, окутывая фигуру причудливым шлейфом…

И отлетела назад, столкнувшись с выставленным щитом из эдры. От её удара он взорвался, отбросив её на несколько шагов. Однако албыс набросилась снова — с неистовой яростью, будто пыталась разорвать меня на мелкие клочки. В этот раз я не защищался, а ударил навстречу — щедро приправив удар порцией сжатой эдры. Ведьму снова отшвырнуло, но она, закувыркавшись в воздухе, приземлилась на все четыре лапы, как кошка.

И опять отчаянно бросилась на меня.

Воздух вокруг нас уже гудел от приближающегося огня так, что я не слышал собственного тяжелого дыхания. Да и дышать становилось всё труднее. Но мы продолжали эту безумную, самоубийственную схватку, выжигая последние силы.

— Сдохни! Сдохни! — верещала албыс, оборачиваясь то рыжеволосой женщиной в домотканной рубахе на голое тело, то уродливой старухой, то оскалившейся лисицей с длиннющим хвостом.

— Да сдохни уже сама! — не выдержав, рявкнул я.

— Тебе меня не убить, Пересмешник!

— Да ты уже мертва! Я убил тебя! Поглотил! Ты лишь призрак!

Выкрикнув это, я словно и сам впервые осознал это в полной мере.

Я ведь давно победил её — ещё там, в парке. Все эти кошмары, весь этот горящий лес, вся эта схватка — это лишь насылаемый ей морок. Она не может причинить мне реального вреда, но пытается свести с ума. Это всё — не по правде. Это сон. Наваждение. И если я отрину его — оно, наконец, рассеется.

Наверное.

Нет! Нет, нужно отбросить все сомнения. Сомнения подтачивают разум, как черви. Они порождают хаос и ведут к гибели.

Я выпрямился и опустил кулаки, оглядываясь вокруг так, будто оказался на этой пылающей арене только что. Боль и жар постепенно отступили. Огонь по-прежнему бушевал вокруг, свободная площадка уже сократилась до двадцати шагов в поперечнике, но я уже наблюдал за этим зрелищем отстранённо, будто на огромном экране.

Албыс, кажется, что-то почуяла. Насторожилась, сгорбилась, касаясь руками земли. А потом прыгнула на меня, вытянув когти.

Я видел её совершенно отчётливо, во всех подробностях, будто в сильно замедленном повторе. В прыжке она приняла облик молодой рыжеволосой ведьмы, в котором являлась мне во снах, но кисти рук были тёмными, морщинистыми, с длиннющими серпами медных когтей, а лицо перекошено гримасой отчаянной ярости. В этом затянувшемся, замедлившемся прыжке она будто бы плыла по воздуху, длинные рыжие волосы и рваные полы рубахи трепетали, как флаги.

Она ударила мне в грудь, но я остался стоять на месте — даже не шелохнулся. Будто на моём месте выросла статуя из петрова камня. Медные когти разбились, разлетевшись на осколки, будто были сделаны из тонкого прозрачного льда. Я же, вытянув руку, ухватил ведьму за глотку, так что она повисла в воздухе, не касаясь ступнями земли.

Всего-то и нужно было — осознать и поверить. И эта реальность окончательно мне подчинилась — я это увидел по ужасу в глазах ведьмы. Она вдруг обмякла, повисла на моей вытянутой руке, как тряпка — я даже не чувствовал её веса, хотя под пальцами ощущал вполне осязаемую плоть.

Огонь тоже подчинился моему мысленному приказу — стих, съежился, оставив после себя лишь чёрные обгоревшие остовы деревьев. А я впервые за долгое время вдохнул воздух полной грудью. Пусть это тоже иллюзия, сон, но как же это приятно!

Ведьма рухнула на покрытую золой землю и вскинула на меня взгляд широко расширившихся глаз. Почти человеческих, разве что слишком уж блестящих и зелёных, как у кошки. И вдруг неожиданно взмолилась:

— Пощади!

Я усмехнулся. Прищурился, давая мысленную команду, и за спиной албыс снова начала подниматься стена пламени. Она это почувствовала — вздрогнула всем телом, сжалась. Но не двинулась с места, и взгляда с меня не сводила.

— Пощади, Пересмешник!

— Зачем?

— Я… Я хочу жить! Я… буду… служить тебе. Больше не буду перечить. Ты победил! Ты сильнее меня.

Она склонилась, упираясь лбом в покрытую пеплом землю.

Ну-ну… Ишь, как запела-то. Я чувствовал себя этаким Иваном-царевичем из старинной сказки. «Отпусти меня, царевич, я тебе ещё пригожусь…».

Впрочем… Сказка — ложь, да в ней намёк?

Я постарался сосредоточиться на внутренних ощущениях. Перед взором, наконец, снова проявился рисунок тонкого тела — светящийся, пульсирующий алым светом, будто весь состоящий из раскалённых углей. На меридианах, соединяющих узлы, не осталась и намёка на сгустки тёмной эдры. И даже Сердечник очистился, а вросшая в него сущность албыс почти распалась, тлея, как сгоревшие поленья. Жизнь теплилась в едва заметной кляксе тёмной эдры, растянувшей тоненькие щупальца в попытке удержать распадающееся естество. Но скоро и эта последняя капля сгинет в огне.

Правда, как я и опасался — вместе с сердцем самой албыс я сейчас уничтожу и её Аспекты. Основу её могущества. Обидно…

Впрочем… Возможно, что-то и удалось бы уберечь, если бы сама албыс так отчаянно не цеплялась за эти остатки, а отдала их добровольно.

— Пощади! — снова взмолилась ведьма, уже почти шёпотом. В глазах её замерли подрагивающие озерца слёз, лицо застыло в испуганной гримасе.

— Зачем, я тебя спрашиваю? — жестко отозвался я. — Я же вижу, что от тебя осталась лишь тень тебя прежней. Чем ты можешь быть полезна?

— Я буду служить тебе! — уже без всякой запинки, искренне взмолилась она. — Тень? Мне довольно и этого. Буду следовать за тобой, помогать во всём. Только не губи!

— И чем ты поможешь? Твоя сила почти обернулась пеплом. То, что уцелело, я заберу сам. И что у тебя остаётся? Что ты можешь мне дать в обмен на жизнь?

Взгляд её затуманился, будто она только сейчас осознала до конца своё положение. Плечи бессильно опустились, голова поникла. Но через несколько мгновений ведьма вдруг снова встрепенулась.

— Знания! Неведомые смертным. Об эдре, о лесе, об источниках настоящей силы. О той, другой стороне…

В глазах её плескался глубинный, непередаваемый ужас и мольба, которая кого угодно бы разжалобила. Но могу ли я доверять ей? Может, всё это — искусный спектакль?

— Чем докажешь свою верность?

— Проси, чего хочешь, Пересмешник! Только не губи! — она согнулась, поклонившись так, что буквально расстелилась на земле, потянувшись пальцами к моим ступням.

Она окончательно приняла человеческий облик, и не зря — так она вызывает куда больше сочувствия. Немудрено и забыть, что она — нечистая сила.

Впрочем… Как там говорит Демьян. Все мы, нефилимы, по сути, чудовища. Весь вопрос в том, как мы используем данную нам силу.

Выдержав паузу, я решился.

— Отдай свою силу. Сама! Всю, без остатка. А потом уж я решу, оставлять ли тебе жизнь.

Она вскинула голову, снова заглядывая мне в глаза. Проблески надежды в её взгляде тонули в водовороте страха и сомнений. Тем временем огонь за её спиной подбирался всё ближе, уже почти касаясь её ног. Ведьма испуганно обернулась, оглядываясь на пламя.

— Пощади… — снова прошептала она — одними губами, еле слышно.

Я молчал, тоже глядя на приближающееся пламя. Оно снова набирало силу, обдавая меня уже вполне осязаемым жаром. Времени на разговоры уже явно не осталось.

— Поторопись! — рявкнул я, перекрикивая гул огня.

Албыс испуганно вздрогнула, снова оборачиваясь ко мне. И снова склонилась к самой земле.

— Да, хозяин…

И почти в тот же миг нас обоих накрыло лавиной огня.