Сайберия. Том 3. Одержимый

Глава 6

— Ещё раз — пардон муа, друзья! — прижимая руку к сердцу, в очередной раз бросился извиняться Полиньяк. — Мне так жаль, что я вызвал столько беспокойства. Я и предположить не мог, что из-за меня разгорится такой сыр… Или как это правильно по-русски?.. Кстати, причем тут вообще сыр?

— Ты зубы-то нам не заговаривай! Ты о чём думал вообще? — угрюмо процедила Варя. — Об этой швабре своей чернявой?

— Да я её впервые видел!

— И чего она тебе такого наплела, что ты за ней попёрся, как телок на привязи?

Жак смутился так, что щёки его налились уже даже не румянцем, а яркими алыми пятнами. Уши у него ещё до моего прихода горели так, будто за них хорошенько оттаскали. Хотя, может, так и было? Судя по тому, как осуждающе поглядывали на него Демьян, Варвара и даже Рада, французу пришлось несладко. Мне даже стало его жаль.

— Я… Варвара… Я же уже говорил — я правда не понимаю, как так получилось! — взволнованно вскочил он. Потом опять сел. Потом опять привстал, пытаясь дотянуться через стол до Вариной ладони. Но девушка демонстративно отклонилась, сложив руки на груди.

— Так что за девица-то была? — спросил я.

— Да не знаю я! — уже едва не плача воскликнул Полиньяк. — Даже как зовут, не знаю… Не помню.

— Так не знаешь или не помнишь?

Он тяжело вздохнул и размеренно, явно повторяя это уже не первый раз, произнёс:

— Всё как в тумане. Время пролетело, как один миг… Мы с ней куда-то сначала шли, потом ехали на авто… Потом где-то сидели… Разговаривали… Я когда опомнился — уже темно было. И я был уже возле дома.

— Угу. Шагает, лыбится, как ни в чём не бывало, — проворчала Варя, не расцепляя рук. — А мы тут полдня с ума сходим, не знаем, где его искать. О нас бы хоть вспомнил!

— Я и сам не пойму, — Полиньяк обхватил руками свою кудрявую голову, ошарашенно глядя перед собой. — Я был совершенно беззаботен. Забыл вообще обо всём. Это какой-то… гипноз! Нет, правда! У меня даже мыслей не возникло, что что-то не так. Только удивился, что на улице уже вечер.

Варя молчала, насупившись. Но всё же немного смягчилась. Может, сама смутилась, что так бурно отреагировала на всю эту историю. И правда ведь перегибает палку. Эту её реакцию сложно объяснить одним лишь беспокойством за друга.

— Что она тебе говорила, тоже не помнишь? — продолжал допытываться я. Уже не раз замечал, что эта дотошность у меня в крови — видимо, сказывается прошлая жизнь сыщика. — И где вы были? Что за место? Может, припомнишь хоть какие-то детали?

— Место… Какая-то комната… Красная. Помню красный цвет. Мягкие кресла… Бархат… А о чём она говорила — ну вот хоть убейте, не помню!

Жак виновато опустил голову. Демьян, допив остатки травяного отвара из стакана с бронзовым подстаканником, мрачно подытожил:

— Да это и не важно. Важнее, что успел выболтать ты.

Француз поднял на него взгляд. Глаза его распахнулись от ужаса, румянец моментально схлынул, голос задрожал ещё больше.

— Я… Дядя Демьян, но я же не хотел! Я… Я не думал об этом, но получается…. Получается, что я вас всех подвёл! Лучше мне уйти…

Он снова вскочил, едва не опрокинув стул.

— Да сиди ты, малахольный! Куда собрался-то? — рявкнул на него Велесов. И, смягчившись, добавил уже спокойнее. — Ладно, чего уж теперь сделаешь. Ты не виноват. Охмурила тебя та девка. Похоже, Одарённая.

— Одарённая… Да, конечно, — покачал головой Жак. — Жаль, я не послушал маман и не взял с собой медальон с ликом Святой Женевьевы! Она уверяла, что этот талисман защищает от сглаза…

— Да хрень собачья! — безапелляционно заявил Демьян, нисколько не заботясь о чувствах верующего. — От такого ничем не защитишься. Разве что кусок синь-камня постоянно в кармане таскать. Но от этого у тебя самого кишки ссохнутся через месяц.

Полиньяка это немного успокоило, но всё же он по-прежнему выглядел таким виноватым, что на него больно было смотреть.

— Ладно, идите-ка вы все спать, — Демьян хлопнул по столу широченной, как поднос, ладонью. — Утро вечера мудренее.

Кажется, все только и ждали этой его команды. Я и оглянуться не успел, как мы остались с вампиром вдвоём — остальные разбежались по своим комнатам.

Демьян, взглянув на меня исподлобья, спросил:

— Ну, а теперь, может, всё-таки расскажешь, что там стряслось? Ты что же, решил всех волков Томска за один вечер положить?

Я покачал головой.

— Да не я. Барсука, его телохранителей и Грача ухайдокал какой-то молодой вампир. Арамисом его называли. Фамилия вроде бы Арнаутов. Слыхал о таком?

Велесов крепко задумался, прочесывая пальцами свою густую бороду.

— Выглядит молодо, примерно как я. Длинные чёрные волосы. Из ладоней шипы костяные выращивать умеет. Длиннющие, где-то вот такие…

Указательными пальцами я отмерил на краю стола сантиметров сорок.

— Не припомню такого, — покачал головой Демьян. — Скорее всего, кто-то из новеньких.

— Да, похоже. Я подслушал часть их разговора. Поначалу они с Барсуком и Грачом о чём-то спорили. Потом не сошлись во мнении, и этот Арнаутов просто начал колоть всех, почём зря. Меня тоже заметил. Я насилу от него сбежал. Там полиция как раз подъехала, так что он и сам свалил. На машине, кстати. Видно, сообщники ждали где-то неподалёку.

— А Грач?

— Был сильно ранен. Я его выследил, успел немного расспросить, но потом он сбежал… Я в него стрелял. Но не уверен, что попал.

Демьян неодобрительно покачал головой.

— Зря. Следы синь-камня долго не развеиваются. Серьёзная улика. А гильзы?

— В барабане. Да я и шмальнул-то всего пару раз.

Велесов молчал, задумчиво крутя пустой стакан из-под отвара. Я невольно зацепился за вещицу взглядом. Явно из старых загашников особняка — старинный витиеватый подстаканник, украшенный рельефным узором, изображающим оленя, загоняемого стаей волков.

Символично.

Хотя, похоже, наши шансы в противостоянии со Стаей даже увеличились. Да, вылазка моя обернулась полным фиаско, да и вообще, учитывая возвращение Полиньяка, была ненужной. Но всё же в ходе неё я выяснил несколько важных вещей.

Смотрящий по Томску мёртв, внутри Стаи — какой-то серьёзный конфликт, в котором за один только этот вечер полегло несколько вампиров. Это нам только на руку. Пусть грызут друг друга, может, от нас пока отстанут.

— Грач, кстати, сказал, что Арнаутов мог стоять за похищением Жака. Правда, зачем это ему? С ним ведь никто из нас раньше не пересекался. Хотя… Они в разговоре снова упоминали Орлова.

— Значит, младший сын Аристарха всё же с ними повязан, — кивнул Велесов. — До последнего не хотелось в это верить…

Мы надолго замолчали, лишь я время от времени шумно прихлебывал обжигающе горячий отвар из кружки.

— Ну и что делать-то будем, Демьян? — спросил я наконец, не очень-то, впрочем, надеясь на внятный ответ.

— Что, что… Спать, — буркнул Велесов. — Я тоже вздремну, наконец. Силы нам ещё понадобятся…

Он первый поднялся и потопал в свою комнату. Я же к его идее отнёсся без особого энтузиазма, хотя у самого от усталости и недосыпа глаза слипались.

Дело было, конечно, в осточертевшей албыс.

Эта вылазка в логово томских вампиров отняла у меня много сил, и не только физических. Пришлось активно использовать сверхспособности, и засевшая во мне сущность воспользовалась истощением моих ресурсов, чтобы снова отвоевать себе приличный кусок тонкого тела. Сердечник был весь оплетён жгутами темной эдры, будто беседка, заросшая плющом. Обычно такое случалось уже только к утру.

Ложась спать в таком состоянии, можно рассчитывать максимум на час нормального сна. Да и то под вопросом.

Впрочем, какие у меня варианты? Ждать, пока с ног не свалюсь?

Я всё же постарался подготовиться. Провел медитацию, как сумел, очистил Сердечник от тёмной эдры. Приняв упор лёжа, отжался несколько десятков раз — до упора, пока мышцы не начали отказывать. И только потом рухнул в кровать. Снова что-то вроде медитации — расслабился, сконцентрировался на замедлении дыхания и сердечного ритма… Такой контраст между физической нагрузкой и полным расслаблением обычно помогает мне быстрее заснуть. Чаще всего вырубаюсь даже раньше, чем дыхание восстановится.

Как и в этот раз.

Грань между сном и навязанным албыс кошмаром обычно так тонка, что её не замечаешь. Но в этот раз я чётко осознал её. Переход был таким резким, что мне даже показалось, что я в некотором смысле проснулся. Полностью осознал себя, но при этом понимал, что сплю и вижу чужой сон.

Место, в котором я оказался, было настолько реалистичным, наполненным сочными звуками, запахами, ощущениями, что сердце снова начало заходиться от накатывающего ужаса. Будто стоишь на самом краю высоченного обрыва, и вдруг чуешь, что земля начинает уходить из-под ног.

Сумеречная тайга, где-то перед самым закатом. Дикая, нехоженная, заваленная буреломом выше человеческого роста. Куда ни взглянешь — всюду такие густые дебри, что непонятно, как тут вообще может пробраться кто-нибудь крупнее кошки. Впрочем, сам я скольжу по зарослям легко, плавно, не тревожа веток. Потому что я бесплотен. Это ощущение даже приятно — изнутри распирает необычная пьянящая лёгкость. Как на качелях, когда замираешь в верхней точке амплитуды.

Движением своим я не управляю, превратившись в пассивного наблюдателя. Но при этом чувствую, что маршрут выбран не случайно. Меня манит что-то, скрывающееся там, глубоко в зарослях. Не просто манит, а будоражит, заставляет что-то внутри томительно сжиматься. Больше всего это походит на вампирский голод, который чуешь под Аспектом Зверя. Только, пожалуй, сильнее, хотя объект вожделения даже пока не видно.

Вдруг приходит понимание, что ту цель, к которой я сейчас лечу, я бы почуял за многие километры. И мысль эта, хоть и высказанная без слов, приходит явно откуда-то извне.

Пролетев сквозь кучу бурелома, я взмываю вверх и на какое-то время замираю. С этой точки хороший обзор. Лес слева редеет, выходя к берегу реки. Там, недалеко от тёмной полосы воды высится башня мельницы. Похоже, заброшенной — сам сруб покосился, обветшавшие лопасти поскрипывают на ветру. Меня швыряет вперёд — так быстро, что дух захватывает, как на американских горках.

Обогнув приметный остов мельницы, снова углубляюсь в тайгу, лавируя между кучами колючего бурелома, кажется, стаскиваемого сюда специально, чтобы было не пройти. Но всё же лазейка есть — такая неприметная и узкая, что похожа на длинный туннель. Он приводит к началу более широкой тропы.

Тут я тоже ненадолго завис, будто специально, чтобы разглядеть и запомнить ориентир — торчащие из земли несколько пар бивней или, может, рёбер. Этакие серые костяные дуги длиной метра по три, похожие на разомкнутую пасть. На них, постукивая на ветру, покачивается множество деревянных и костяных амулетов, сама поверхность костей испещрена уже знакомыми шаманскими рунами.

Через эти своеобразные врата — снова в дебри, продираясь через стены колючих мертвых ветвей. В эту часть леса вряд ли даже животные заглядывают — выглядит он безжизненным и пугающим. Однако меня, несмотря на нарастающее чувство тревоги и сомнений, тянет туда, в чащу, как магнитом. И, наконец, преодолев извилистый лабиринт троп, я выныриваю из зарослей на большую поляну с одиноким деревом посередине.

Дыхание перехватывает от необъяснимого глубинного ужаса.

С первого взгляда понятно, что дерево непростое. Что-то вроде Гранитного дуба из университетского дендрария, но не такое приземистое. Высоченное, метров в сорок, и обладающее куда более мрачной и мощной природой. Вроде бы тополь. Я ощущаю, как тёмная эдра тугими вибрирующими спиралями обвивает его ствол, внутри сгущаясь так, что древо дрожит — его черный изломанный силуэт заметно размывается. Хотя, может, и не из-за этого, а у меня просто в глазах начинает двоиться? По мере приближения к центру поляны меня всё сильнее охватывает чувство тяжести, а на голову и вовсе будто давят сжимающиеся обручи. Перед глазами всё плывёт, но всё же я успеваю разглядеть ужасающие подробности.

То, что я поначалу принял за какие-то бесформенные наросты на стволе — это человеческие тела, будто бы вросшие в дерево. Кто-то по пояс, кто-то по грудь, кое-где из-под коры торчат лишь кисти рук или голова. Но самое жуткое — всё это шевелится! Эти бедняги живы! Если, конечно, подобное существование можно назвать жизнью…

Среди фрагментов человеческих тел я успеваю разглядеть и другие. Оскаленная волчья голова с горящими зелеными глазами, торчащая из толстой ветви высоко над землей жутким трофеем. Наполовину скрывшееся в стволе туловище тощего волосатого существа с приплюснутым рогатым черепом и козлиной бородой. Обнаженное женское тело со странной серой кожей в зеленоватых пятнах и гривой жестких спутанный волос, скрывающих лицо.

Ясно только одно — все эти существа тоже не простые. Одарённые. Ну, или, вспоминая уточнения профессора Коржинской, Измененные, потому что термин Одарённые применяют только к людям. Похоже, они стекались сюда со всей округи — огромное мрачное дерево, являясь мощным местом Силы, притягивало их, как магнит.

Но это ловушка. Причем, судя по выстроенным вокруг дерева ловчим ямам и клеткам из железных прутьев — обустроена эта западня людьми.

В сгущающихся сумерках, рассеиваемых только редкими огнями солнечника, мне удаётся разглядеть странное существо в одной из клеток. Грузное, волосатое, похожее на безголовую гориллу. Присмотревшись, с удивлением понимаю, что глаза, ноздри и пасть у неё расположены прямо на груди. Даже, кажется, две пасти, прямо под мышками. Лапы — волосатые, но формой очень напоминающие человеческие — трясут и сжимают прутья клетки, пытаясь разогнуть их. Мне будто бы передаются его ужас и отчаяние. Наверное, так себя чувствует муха, запутавшаяся в паутине и осознающая неизбежность скорой гибели. Ну, если бы мухи что-то могли чувствовать.

И, несмотря на всё это, меня продолжает тянуть к проклятому дереву. Я всё ближе, и вырваться из его невидимых сетей не получается — ни у меня самого, ни у того, чьи воспоминания мне сейчас транслируются. Я успеваю лишь ненадолго обернуться назад, в сторону маячащих на краю поляны отсветов солнечного эмберита. Там виднеются человеческие силуэты в мешковатых просторных балахонах и грубых венцах, сооруженных из колючих веток.

Но ждать от них помощи не приходится. Судя по всему, это и есть хозяева западни. Оставаясь на безопасном расстоянии от дерева, они лишь завывают, раскачиваясь и вздымая руки к небу.

— Осокорь! Осокорь! Осокорь!

Я невольно и сам начинаю повторять это незнакомое слово с ударением на последний слог. И сам не замечаю, как обретаю плоть, и слово это срывается с дрожащих, занемевших от мороза губ.

— Осокорь… Осокорь…

Вскидываюсь, ошарашенно мотая головой. Снова переключение — такое резкое, что я не заметил момента перехода. Вокруг по-прежнему темно, по-прежнему тайга, но уже зимняя, тихая. Жуткое живое дерево исчезло, ему на смену пришла уже знакомая избушка на сваях. Крохотные затянутые мутной плёнкой оконца светятся изнутри тёплым желтоватым светом.

— Заглянешь на огонёк?

Голос тоже знакомый — глубокий, грудной, чуть насмешливый. Гремучая смесь затаённой опасности и сексуальности.

Я неохотно оглянулся. Ведьма стояла в двух шагах от меня, в прежнем образе — босая, с пышной гривой ярко-рыжих волос, в одной короткой льняной рубашке, едва доходящей до середины бёдер.

— Отцепись ты уже от меня, а? — процедил я.

— Да я бы и рада, — невесело и, как мне показалось, вполне искренне покачала головой албыс. — Но куда ж мы теперь друг от друга денемся, Пересмешник?

— Просто смирись с поражением.

Она расхохоталась — звонко, громко, запрокинув лицо к небу и поблескивая жемчужно-белыми зубами. Взгляд невольно зацепился за изящный изгиб шеи, за женские округлости, легко угадываемые под тонкой тканью. Но почти сразу же, будто пробиваясь двадцать пятым кадром, в мозгу вспыхивал совсем другой образ. Уродливого чудовища с медными когтями и спутанными рыжими патлами.

Ну, нет, ты мне голову не задуришь, ведьма…

— Это не игра, Пересмешник. Тут жизнь на кону. Либо ты, либо я.

— Что ж, честно, — пожал я плечами. — Только на что ты надеешься? Если у тебя не получилось сразу, то уже не получится никогда. Так что просто сдохни.

Она улыбнулась снова, на этот раз хищно, и даже черты лица её, кажется, исказились, поплыли, на мгновение обнажая другую ипостась. Но ответила на удивление спокойно. Обошла меня сзади, продолжая говорить — негромко, почти ласково, приближаясь губами то к одному уху, то к другому.

— Посмотрим, посмотрим… Ты оказался достаточно силён, чтобы сожрать меня. И достаточно упрям, чтобы сопротивляться все эти дни… Но воля смертного слаба… А разум хрупок… Надолго ли тебя хватит?

— А тебя? — огрызнулся я. — Если ты так в себе уверена, то чего выползла-то? И эти твои видения… Значит, тебя поймали какие-то сектанты с дурацкими ветками на башке… Ну, там, возле чёрного тополя. Но зачем ты показала это мне? Разжалобить пытаешься?

Она слушала меня молча, и в глазах её мелькнуло сначала недоумение, а потом испуг. Так-так-так… Кажется, я что-то нащупал!

— Или же… — продолжил я, жёстко усмехаясь. — Ты и не собиралась ничего мне показывать. И это просто твои воспоминания… Вот только почему я их вижу?

— Заткнись! — прошипела она и ударила меня ладонью с растопыренными когтистыми пальцами.

Точнее, попыталась ударить, влепить пощёчину, но я перехватил её руку за запястье и толкнул вперёд, пока она не упёрлась в сваю, поддерживающую избу.

— Я-то думал, что вижу эти кошмары, потому что ты их насылаешь… — продолжил я, схватив её за горло и плотнее прижимая к столбу. — Но может, это и не так? Может, я просто перевариваю тебя, как волк добычу, и твоя память — это уже мой трофей?

Догадка эта пришла ко мне только что по мере того, как я всё это говорил. И помогла в этом именно реакция албыс. Злость и удивление в ней быстро сменились ужасом. И я понял, что прав.

— Заткнись! — уже в голос взвизгнула она, пытаясь вырваться, но не очень-то убедительно — я легко удержал её на месте. А ведь это её реальность, она тут хозяйка. В прошлый раз вон меня в кадку окунала, как котёнка…

Кстати, а ведь я здесь впервые с того раза! Тут тоже всё сходится. Похоже, албыс впервые набралась сил, чтобы затянуть меня сюда. А все предыдущие мои кошмары она не контролировала. Они просто всплывали по мере того, как потусторонняя сущность растворялась в Сердечнике.

Меня это даже воодушевило. С одной стороны — а какая разница, кошмары-то никуда не денутся. Но раньше-то я себя ещё и ощущал марионеткой в лапах ведьмы…

Албыс, видно, почуяв моё настроение, поспешила мне его испортить.

— Рано радуешься, Пересмешник! Если я растворюсь в тебе, то всё равно победа будет за мной. Потому что и ты уже не останешься тем, кем был раньше.

Её влажные алые губы растянулись в хищной улыбке, кончик языка быстро пробежал по ним, и мне почудилось, что он раздвоенный, как у змеи.

— Я стану частью тебя, милый… И мы навсегда будем вместе.

И снова расхохоталась.

Я с отвращением отбросил ведьму в сторону так, что она покатилась по снегу. Она даже не пыталась подняться — продолжала хохотать, развалившись на спине и запрокидывая лицо к небу. Смех этот становился всё громче, ввинчиваясь в мозг ржавой скрежещущей пилой. От него я и проснулся — снова резко вскочив на кровати и хватая ртом воздух, будто после затяжного ныряния.

Вот только пробуждение на этот раз не принесло мне облегчения.

Проклятье!! А что, если албыс права? Если смешать души ледяной ведьмы и смертного — то что выйдет? Кажется, союз не очень-то равноценный. Что, если я, поглощая её сущность, постепенно сольюсь с ней и потеряю себя?

Смешные сомнения. Как можно потерять то, чего не имеешь? Если задуматься — то кто я вообще? Странная, слепленная из лоскутов личность с обрывками воспоминаний двух людей из разных миров. Мало мне этого — давай ещё и замешаем в этот коктейль нечистую силу!

Но что мне делать-то?! Выдрать албыс из моего тонкого тела уже вряд ли получится. Остановить процесс нашего слияния… Скорее всего, тоже. Да и перспектива эта сомнительна — зависнуть в нынешнем состоянии полубреда навсегда.

Хотя… Есть ведь ещё один выход.

Албыс я победил с помощью огня. Это единственный Аспект, которого она боялась. Так может, эта уязвимость сохраняется и до сих пор? Что, если просто выжечь эту заразу изнутри?

Я, как был, в одних просторных пижамных штанах, выбрался на кухню. Идея так захватила меня, что не хотелось медлить ни секунды. Так, где там Демьян складывает жар-камень?

Все мои прежние попытки вытянуть Аспект Огня из эмберита и управлять им длились считанные секунды и были довольно болезненными. Хорошо хоть, обладая Аспектом Исцеления, я потом быстро залечивал ожоги. Впрочем, и саму ауру нефилима под воздействием этого Аспекта тоже колбасило — стихия Огня очень своенравна, и тонкие энергетические структуры, составляющие тонкое тело, под её воздействием корёжило и обжигало. Поэтому я обычно сбрасывал Аспект, как только понимал, что контролировать его не получается.

Но, возможно, сейчас это то, что нужно. Постараться продержаться подольше и направить энергию огня прямо в Сердечник, очищая его от албыс. Как я раньше-то не догадался?

Отыскав, наконец, тяжелый чугунный котёл в углу, я открыл крышку и специальным длинным прихватом вытянул изнутри кусочек жар-камня. Как назло, остались довольно крупные, не меньше куриного яйца. И горячие — голой рукой не возьмёшь. Я попробовал было положить его на ладонь, но тут же зашипел, сбрасывая на обитый железными листами пол рядом с печью.

Подув на обожжённую ладонь, зажмурился, пытаясь успокоиться.

Что я творю? Это ведь самоубийственно…

Но, окинув внутренним взором тонкое тело, я содрогнулся. Фиолетовые жгуты тёмной эдры, опутывавшие Сердечник, за то время, что я спал, снова налились силой и перекинулись уже на часть Грудного Узла. Мало того, тянулись дальше, охватываясь всю грудь и пуская ростки в шею, к головному узлу. Очиститься с помощью обычной медитации с протяжкой накопленной энергии по узлам тут точно не получится. Как минимум нужно бежать к Гранитному дубу и пытаться скормить эту пакость ему…

Но это тоже так себе вариант — переться среди ночи через полгорода, чтобы обниматься с дурацким деревом.

От нахлынувшего отчаяния хотелось материться в голос, расшвырять горшки с печи, расколотить посуду, оставшуюся на столе после ужина. Но я сумел сдержаться — не хотелось перебудить весь дом.

Но решаться надо. Здесь и сейчас. Иначе неизвестно, в каком состоянии я проснусь в следующий раз.

Я крепко зажмурился, медленно втягивая ноздрями воздух и пытаясь хоть немного унять бешено колотящееся сердце. Чуть успокоившись, открыл глаза.

Кусок жар-камня лежал на полу, ярко-алый и чуть мерцающий, как раскалённый уголь. Выдохнув, как перед чаркой водки, я вытянул руку в его сторону и поглотил — быстро, так что камень мгновенно посерел, растрескался и почти сразу осыпался горсткой хрупкой золы.