Сборник "Этические уравнения"

БЫЛОЕ

Собиралась гроза… а в доме было тепло, тихо, уютно, и не хотелось никуда идти.

Игрушек у Арсика было мало, поэтому он мастерил их сам: бумажные зверюшки – дед научил, самолетики из тетрадных листов, кораблики из сосновой коры. В четыре года они получались не ахти какой красоты и изящества, но в глазах мальчика кораблики казались настоящими морскими посудинами, пиратскими клиперами, шхунами знаменитых путешественников, и он, наблюдая за «флотом», плывущим по «просторам морей и океанов» – по гигантской луже напротив дома, просыхающей только летом, грезил с открытыми глазами, представляя себя великим первооткрывателем стран и островов, капитаном собственного корабля.

– Собирайся, мечтатель, – погладила его по светлой головке бабушка, – в церковь пойдем.

– Зачем?

– Крестить тебя будем.

– А дед пойдет с нами?

Бабушка и мама переглянулись.

– Он уехал… позже подойдет.

– Тогда я его подожду.

Мама нахмурилась:

– Арсений, не упрямься, все равно идти придется.

– Не пойду!

– А я сказала…

– Погоди, Надя, – мягко остановила ее бабушка, – не начинай с утра кобызиться, он и так согласится.

– Не пойду! – упрямо свел брови Арсений.

– Дело в том, что мы все крещеные, а теперь вот и твоя очередь подошла. Да и в церкви ты еще не был, алтаря не видел, иконостаса. Там красиво, свечи горят, люди молятся, тебе понравится.

Мальчик дотронулся пальцем до подбородка – так делал дед Терентий Митрофанович, помолчал, подозрительно посмотрел на бабушку:

– Дед точно придет?

– Не сомневайся.

– Тогда ладно. Только я посмотрю, и все.

– Беги, надевай шаровары и курточку новую.

Мальчик убежал в спальню переодеваться.

– Совсем от рук отобьется без отца, – вздохнула мать, проводив его глазами. – Четыре года, а он уже не слушается.

– Не возводи напраслину на парнишку, – возразила бабушка. – Арсик хороший мальчик, светлый. Вишь, какие лодки соорудил? Загляденье. Головка у него работает, смекает, из него добрый человек вырастет, Терентий правду ведает.

– Дай-то Бог. Кум-то где с кумой?

– К церкви придут, как договаривались.

Разговор прервался.

Женщины принялись собираться в церковь, одели мальчика, и скоро все трое направились к церковке на краю поселка, поставленной еще в прошлом веке пришлым на муромскую землю монахом Амвросием. Церковка сохранилась хорошо, хотя была деревянной, и имела приличный приход, так как батюшка славился добротой и охотно помогал страждущим и неимущим. Но дед Арсика Терентий Митрофанович чтил древних русских богов Сварога и Перуна и в церковь, в отличие от женщин, не ходил. Хотя и не препятствовал другим, полагая, что у каждого свободного человека должна быть своя вера, подвигающая его на справедливые поступки.

Апрель в сердце русских равнин выдался теплым, снег потаял дружно и быстро. Однако в этот субботний день погода испортилась, небо заволокло свинцовыми тучами, и где-то уже прогромыхивал гром. Находила первая в этом году весенняя гроза. Капли дождя упали на землю, когда семья Гольцовых вошла в церковь.

Их встретил сам батюшка Мефодий, погладил Арсика по головке, прогудел в бороду:

– Что съежилось, чадо испуганное? Не бойся, ничего дурного с тобой не сделают, станешь рабом Божьим, молитвам научишься, будешь добро творить. – Мефодий посмотрел на бабушку с укоризной. – Давно надо было покрестить мальчонку, провести путём истинным, отчего не приходили?

– Дак дед его не соглашался, – растерялась бабушка. – Не уговорить было. Вот и выросли мы.

– Ладно, Анна Трофимовна, все сладим, одесную стань, начнем, пожалуй. Снимите с него обувку, поясок. Где кумовья?

– Здесь, – подошел к семье Гольцовых племянник мамы Арсения Кузьма и его жена Светлана: обоим исполнилось по двадцать два года, но детей у них еще не было, и они согласились участвовать в крещении Арсения.

Служка принес свечи. Мать и бабушка зажгли их, одну протянули Арсению, озиравшемуся по сторонам. Лики святых на иконах, сверкающая позолота иконостаса и риз, горящие свечи, таинственная темнота по углам церкви произвели на мальчика довольно сильное впечатление. С одной стороны, эта атмосфера ему нравилась, с другой – хотелось побыстрее сбежать отсюда, так как в душу начал закрадываться страх. Процедура крещения еще не началась, однако ничего хорошего не сулила.

– Купель, – кивнул батюшка дьякону.

Принесли посудину с прозрачной водой, похожую на таз.

– Подведите отрока, – сказал батюшка.

Кузьма и Светлана взяли Арсения за руки, подвели к алтарю. Батюшка повернул Арсика к востоку, трижды подул ему в лицо, трижды наложил крестное знамение на лоб и на грудь, положил руку на голову и начал нараспев читать молитву:

– Господу помоли-и-имся… О имени Твоям, Господи Боже Истинный, и Единароднаго Твояго Сына, и Святаго Твояго Духа, возлагаю руцу мою на раба Твояго Арсения, сподобльшагося прибегнути ко Святому Имени Твояму, и под кровом крил Твоих сохранитися…

И в это время в церковь, растолкав собравшихся прихожан, вбежал дед Арсика Терентий Митрофанович:

– Остановитесь!

Батюшка запнулся, удивленно поднял голову.

За стенами церкви сверкнула молния, загрохотал гром.

Терентий Митрофанович, высокий, слегка сутулый, седой, с широкими сильными плечами, одетый в старинный кафтан, под которым виднелась белая рубаха, подошел к жене и дочери, взял Арсения на руки:

– Прошу прощения, отец Мефодий, но я согласия на крещение сего отрока не давал. Ему уготована другая судьбина.

Батюшка огладил бороду рукой, откашлялся:

– Сие действо добровольно, паче миролюбиво, однако ж не след прерывать священнодействие…

– Я сказал, сей хлопец не будет крещен! Еще раз прошу прощения. Идем, внучек.

Дед направился к выходу из церкви, не глянув на жену и дочь. Те, заговорив разом, бросились за ним, хватая за рукава. Бабушка отстала первой, заплакала. Зашумели односельчане, многие из которых знали семью Гольцовых. Скандала никто из них не ожидал.

Арсений, перепуганный происходящим, тоже заревел.

Вышли на площадь перед церковью, окруженную громадными – в два-три обхвата – деревьями. По листьям уже шуршали капли дождя, стемнело, будто наступил вечер.

– Не плачь, соколик, – ласково сказал дед, проведя по волосам мальчика заскорузлой ладонью. – Не надо тебе носить на груди крест с распятым нерусским богом. Твой род поклоняется другим богам, твоим прапредкам. Ты им не раб, а отпрыск, потомок.

– Старый, зачем ты это сделал? – подошла расстроенная бабушка, утирая слезы. – Батюшку обидел, нас опозорил…

– Мой позор – мне и ответ держать! – сверкнул глазами Терентий Митрофанович. – А батюшка простит, не впервой. Его бог всем и все прощает.

– Пойди, повинись, Арсика все равно крестить пора…

– Повинюсь, а крестить не надо. – Старик легко поставил мальчика на землю, присел перед ним. – Ты мне веришь, внучек?

Арсений перестал плакать, раскрыл глазенки, кивнул серьезно:

– Верю.

– Вот и славно. Помни, твой путь – по другую сторону креста. Когда вырастешь, к тебе придут люди…

– Какие?

– Хорошие, ты поймешь. Они – ратники Рода русского, помоги им.

– Ладно, дедушка. Только ты со мной будь.

– Я всегда с тобой буду. Постой тут, я в молельню схожу, с батюшкой поговорю, объясню ему кой-чего. – Терентий Митрофанович выпрямился, бросил бабушке: – Я сейчас, – и скрылся за дверью церкви.

– Стыдно-то как… – пробормотала мать мальчика, кутаясь в платок. – Пошли отсюда, смотрят все…

Она взяла Арсения за руку, потащила за собой, но дождь усилился, и они спрятались под высокой ветлой.

– Переждем немного.

– Не надо бы тут стоять… – начала бабушка.

Из-за ограды церкви вышел дед, увидел семейство под деревом, метнулся к нему.

– Уйдите оттуда! Надька, Анна – быстро ко мне!

Женщины переглянулись. Бабушка нерешительно затопталась на месте, раскинула над Арсением платок.

Подбежал дед, схватил мальчика на руки, толкнул дочь и жену под начавшийся ливень:

– Бегите!

Они заторопились, и в этот момент в ветлу ударила ветвистая молния, озарив окрестности мертвенно-синим светом.

Удар, треск, грохот, звон в ушах! Кто-то с силой бросил Арсения вперед.

Он ослеп и оглох, закричал от боли, летя по воздуху как птица. В глазах запрыгали огненные колеса, и сквозь их верчение на мальчика глянули налитые черной жутью страшные глаза…

Затем последовал еще один удар, он стукнулся виском обо что-то твердое и потерял сознание…

БЫТИЕ

Арсений Васильевич очнулся от воспоминаний, сделал несколько приседаний, отжался полсотни раз от пола и поплелся в ванную комнату принимать душ.

Дед Терентий Митрофанович погиб, спасая внука, сгорел от разряда молнии, только пепел остался, хоронить было нечего. А у Арсика на всю жизнь сохранилась отметина на виске – шрам в форме трезубца, то ли след молнии, то ли след удара об ограду церкви. Его так и прозвали в школе – Меченый. Только в институте он избавился от этой клички, пряча синеватый шрамик под волосами.

Деда, вернее, то, что от него осталось – горстку пепла, похоронили на окраине Родомля, рядом с могилами родичей и предков Гольцовых. Но слова его Арсений запомнил на всю жизнь. Поэтому когда ему исполнилось девятнадцать лет и к нему в общежитие – он поступил в Рязанский радиотехнический институт – пришли двое мужчин, Арсений не удивился их предложению и выслушал гостей спокойно, посчитав, что именно они и есть те самые «хорошие люди», о которых говорил дед.

В принципе, они ничего особенного и не сказали, говоря полунамеками и ссылаясь на необходимость соблюдать тайну беседы. Сообщили только, что он человек, «отмеченный Вышней Сущностью», и что ему предстоит в скором времени стать неким «внешним оператором», управлять формированием энергоинформационных процессов.

– Каких процессов? – переспросил заинтересованный Арсений.

– Корригирующих Систему экосфер, – был ответ. – Тебе лучше этого не знать, работать будет твое подсознание – в иных, горних мирах. Жить же ты будешь, как все люди, разве что смирнее и обеспеченнее. Об этом мы позаботимся.

Все так и получилось.

Арсений закончил институт, получил распределение в Институт летно-испытательной аппаратуры в городе Жуковском, под Москвой, переехал по месту работы с дочкой и женой и уверенно начал карьеру инженера-разработчика радиоэлектронной аппаратуры. О встрече с «хорошими людьми» он почти забыл, пока один из них сам не напомнил ему события двадцатилетней давности – отказ от крещения и гибель деда.

Этот человек мало изменился за прошедшее с момента первой встречи время, что неприятно удивило Арсения. Хотя в молодости он не искал этому феномену объяснений. Просто не задумывался над ним. Его тогда больше волновали другие проблемы, житейские: семья, работа, жилье, воспитание дочки, обживание на новом месте. В первую очередь – работа, потому что это казалось главным, хотя на поверку все повернулось иначе. Главным должны были стать покой и благополучие близких. Но это он понял лишь тогда, когда умерла жена – внезапно, остановилось сердце, хотя никогда ничем не болела, и Арсений в сорок восемь лет остался один.

Дети к тому времени жили уже отдельно: дочь Марина в Москве, сын Кирилл – в Муроме. С тех пор Арсений Васильевич так и обитал – один в трехкомнатной квартире на бульваре Славы, все в том же Жуковском, уже семь лет. Работал в ИЛИА, став начальником лаборатории контрольно-измерительных комплексов, – пятнадцать человек в подчинении, из них девять женщин, – два раза в неделю сражался в спортзале института в волейбол с приятелями и сослуживцами, один раз играл в преферанс в дружеской компании, изредка встречался с женщинами, но второй раз не женился. Считал, что для этого надо влюбиться, а он продолжал любить жену.

Однако никто из друзей и приятелей на работе, никто из родственников не знал, что помимо государевой службы Арсений Васильевич Гольцов с л у ж и т еще и в другой организации, суть деятельности которой он и сам понимал смутно. Однако служил, веря, что дед плохого не посоветует, потому и завещал ему именно этот путь – «по ту сторону креста».

Арсений Васильевич вошел в ванную комнату, оперся руками о столешницу умывальника, посмотрел на свою бледную со сна, небритую физиономию. Пригладил остатки седых волос на голове, заглянул в рот, скорчил гримасу. Не урод, но и не красавец. Карие глаза, усталые и невеселые, нос луковкой, доставшийся в наследство от деда и отца, и красивого разреза губы – от матери, слишком чувственные для его возраста.

– М-да, – проговорил Арсений Васильевич глубокомысленно, передразнивая соседа, полковника в отставке, – жениться вам надо, барин. Пятьдесят пять лет – еще не старость, это лишь старость молодости.

Усмехнулся, начал чистить зубы, подумал: может, и вправду жениться? Оксана уже не раз намекала, что не прочь перебраться на постоянное место жительства. Одиночество делает меня неуправляемым, слабым и больным. Семь лет я верю в то, что где-то существует женщина, способная заменить Милославу, хотя знаю, что такой больше нет. Семь лет я жду, что откроется дверь, войдет она, присядет у порога, снимая туфли, оголяя круглые красивые колени, и прихожая заполнится дивным светом, потому что вся Милослава была – как солнышко. Иногда я даже слышу ее шаги, тихие, робкие, будто поступь невидимых эльфов…

Но она не приходит…

Что-то стукнуло за стеной – проснулся сосед.

Арсений Васильевич вздрогнул, прислушиваясь, покачал головой и плеснул в лицо водой. Лукавая память не желала расставаться с прошлым, и перед глазами вновь возник абрис лица Милославы, нежный и бледный, как рисунок акварелью. Лицо улыбалось. Милослава вообще редко печалилась, потому ее и любили все кругом.

Физиономия в зеркале расплылась.

– Этого только не хватало… – пробормотал Арсений Васильевич, снимая слезу с ресницы. – Сентиментальны вы больно, батенька.

Он умылся, побрился, не ощущая особой бодрости, позавтракал – готовил сам, и весьма недурственно. Глянул на календарь: пятнадцатое января, четверг… Пора на работу, однако, завлаб. Он же экзооператор, или экзор, хе-хе…

Вспомнился старый анекдот:

– Ну как я, доктор?

– Ничего, завтра выпишем. Позвоните жене, чтоб приехала.

– Зачем жене, доктор? Не надо ее беспокоить.

– Как не надо? А кто тело заберет?

Арсений Васильевич улыбнулся. Его внутреннее состояние постепенно сдвигалось к состоянию больного в анекдоте, потому как он не видел особенного смысла ни в своей работе, ни в «запредельной» деятельности, ни вообще в жизни, хотя внешне он был еще ничего: метр восемьдесят, развернутые плечи, спортивная фигура, ни одного намека на пузо. Еще поживем?

Зазвонил телефон.

– Слушаю.

– Товарищ начальник, можно, я сегодня опоздаю? – раздался в трубке голос Толи Юревича, ведущего инженера лаборатории и близкого друга Гольцова. – Жена приболела, ОРЗ у нее, я внучку в школу отвезу.

– Хорошо, конечно, – сказал Гольцов.

– Я вечерком останусь, отработаю.

– Чепуха, Толя, не бери в голову.

Юревич был классным специалистом, а главное – скромным и добросовестным человеком, способным надежно и без лишних споров выполнить любое задание. С ним было приятно и дружить, и работать.

Арсений Васильевич спустился во двор – его квартира располагалась на четвертом этаже стандартной пятиэтажки, выгнал из «ракушки» свою старенькую «Ниву Шевроле» и поехал на работу. В девять часов он зашел в свою лабораторию на втором этаже институтского корпуса. Поздоровался с сидящими у стоек с приборами и за рабочими столами сотрудниками, открыл дверь кабинета, в котором с трудом умещались стол, кресло, два стула, шкаф с книгами и компьютер. Сел за стол, включил отечественный «Енисей» и поймал себя на мысли, что не хочет работать. Впервые в жизни!

– Ну-ну, – покачал он головой, хмурясь. – До пенсии тебе еще далеко, лентяй. Ее заработать еще надо.

Однако в глубине души Арсений Васильевич отлично понимал, что это не лень – душевная усталость, накопленная двойно й жизнью: в реальности Земли и в том запредельно м мире, где он «формировал процессы энергоинформационного обмена».

Тонкий жидкокристаллический дисплей компьютера разгорелся жемчужным светом, на миг превратился в «песчаное дно ручья» и стал синим, как весеннее небо. Выпрыгнули из ниоткуда значки меню. Арсений Васильевич раскрыл один из них – «Свет», и в глубине дисплея соткалась из цветных линий конструкция измерительной системы, использующей гибкие оптиковолоконные кабели. Система разрабатывалась уже полгода и была почти готова к утверждению на техническом совете. Оставалось только «довести ее до ума».

В кабинет заглянул, скаля зубы, Женя Шилов:

– Привет, босс, как настроение, весеннее? Анекдот хочешь?

– С утра?

– Почему бы и нет? – хохотнул Шилов. – Знаешь ведь пословицу: выпил с утра – и целый день свободен.

– Ты еще и пьешь?

– Только когда в карты проигрываю. Обижаешь, босс, я пью только пиво и только по праздникам. – Женя ухмыльнулся. – А праздники у меня каждый день. Шутка. Слушай анекдот, мне его сегодня утром жена напомнила своей индифферентностью.

– Меньше слов.

– Слушаюсь. Три дня и три ночи целовал Иван-царевич спящую царевну, а потом плюнул и похоронил. Вот и весь анекдот.

Арсений Васильевич усмехнулся:

– Понятно. Облом у вас обоих вышел. Иди работай. К вечеру чтобы все расчеты генератора были у меня в компе.

– Будет исполнено! – Шилов шутливо отдал честь и скрылся за дверью.

Арсений Васильевич покачал головой, перевел взгляд на конструкцию в объеме дисплея, и мысли свернули в привычное русло. Вскоре он увлекся работой, как всегда, и не заметил, как время подошло к обеду.

Пообедал он в институтской столовой вместе с Шиловым, Серегой Сергиенко и Толей Юревичем, почти не участвуя в беседе. Шилов травил анекдоты, знал он их неимоверное количество, но Арсений Васильевич ничего не запомнил. Снова засел за компьютер и очнулся уже вечером, когда сотрудники начали один за другим уходить домой. Последней покинула рабочее место Оксана Петрова, исполнявшая в лаборатории, кроме основной работы инженера, еще и роль секретарши. Она очень хотела дождаться начальника и проводить его до дома, однако Арсений Васильевич сослался на необходимость некой официально-деловой встречи, и Оксана, расстроенная, тихо закрыла за собой дверь.

Арсений Васильевич вздохнул, чувствуя себя подлецом, сгорбился за столом. Что он мог сделать? Женщина ему нравилась, но не настолько, чтобы начать с ней совместную жизнь. Милая, тихая, спокойная, доброжелательная, прекрасная любовница… достаточно ли этого для создания семьи? Может быть. Тогда почему после некоторых встреч с ней в душе остается горький осадок? Почему потом снится жена и печально качает головой? Ведь он имеет право на личную жизнь. Или не имеет?

Арсений Васильевич снова вздохнул, провел ладонью по лицу, бросил взгляд на часы и выключил компьютер. Пора начинать с е а н с. В принципе, ему всё равно было, где уходить в запредельно е. Конечно, дома уютнее и спокойнее, да и привычнее, так как ничто не отвлекает и не мешает. Но и кабинет вполне подходит для создания «моста» в иномир, которому Гольцов дал шутливое название Карипазим. Только главным богом этого «жилища богов» был он сам.

Кто-то постучал в дверь.

– Можно?

Арсений Васильевич вздрогнул, сосредоточиваясь на реальном:

– Не заперто.

Вошел мрачный, как обычно, приземистый, тучный, с тяжелым морщинистым лицом Юрий Филиппович Руденко, начальник соседней лаборатории:

– Один кукуешь? Чего домой не идешь? Уже девятый час.

– Собираюсь, – ответил Арсений Васильевич отчего-то виноватым голосом. – Да и кто меня ждет, холостяка?

– Кота заведи. Или собаку.

– За ними ухаживать надо, а я ленивый. Да и возраст подошел, когда уже за мной бы кто поухаживал.

Руденко окинул фигуру Гольцова критическим взглядом:

– Ты еще ничего себе выглядишь, спортивно, только залысины появились, да и то они тебя не портят, площадь лба увеличивают.

– Спасибо на добром слове, – улыбнулся Арсений Васильевич. – С чего это ты мне сегодня комплименты даришь? Денег хочешь занять? Или случилось что?

Руденко еще больше помрачнел:

– Проблемы, мать их за ногу!

– У кого их нет? Что за проблемы?

Руденко закурил, походил из угла в угол кабинета, плюхнулся на стул:

– Сосед у меня съехал, квартиру продал, в новый район жить подался.

– Ну и что?

– А на его место кавказец поселился.

– Чечен, что ли?

– Азербайджанец.

– Ну и черт его дери, тебе с ним не за одним столом сидеть.

– Во-первых, он весь свой родственный кагал к себе перетащил, человек девять, а во-вторых, тихо они жить не умеют. В шесть утра уже стук-грюк начинается, а заканчивается после двенадцати. Я уже и увещевать ходил – спать же не дают, заразы, и грозился милицию вызвать – ничего не помогает.

– Закон же вышел, после одиннадцати шуметь нельзя.

– Им закон не писан. Я уже всех черных ненавидеть начинаю тихой ненавистью. Какого хрена им здесь надо? Приехали в Россию – так живите по нашим законам, а не по своим!

– Я тебя понимаю. Никто из нас не любит «лиц кавказской национальности». Мой сын в Муроме живет, тоже как-то жаловался на южан. А дочь, москвичка, вообще утверждает, что Москва уже на треть принадлежит кавказцам. Она в гимназии работает, и у них там пришлый семнадцатилетний чеченец – семья переехала – вдруг повесился. Представляешь? Влюбился в четырнадцатилетнюю девчонку, русскую, восьмиклашку, а ее родители, когда узнали, высказались однозначно: «Никаких черных в нашем роду не было и не будет!» Так ты знаешь, о чем больше всего мать этого чеченца горевала?

– О чем?

– Она убивалась, что ее сыночек не дождался пятнадцатилетия девочки.

– Ну и что?

– По их обычаям после пятнадцатилетия можно девушку украсть и заставить жить в семье молодого человека.

– Бред!

– Не бред, Юра, почти все кавказцы так и живут – по-волчьи. И это действительно проблема – жить рядом с ними. Я тебе сочувствую. Вспомни, когда начались этнические раздоры в Баку и Сумгаите, мы им сочувствовали. А они нас за это люто ненавидели! Вообще за то, что мы русские. Да, они делают ту работу, за которую мы от лени своей не беремся, обслуживают, чистят дворы, улицы, офисы, торгуют фруктами и всякой всячиной и при этом ведут себя как хозяева жизни, закрепляются в городах, везде утверждают свои «порядки» и подчиняются только своим желаниям.

– Это паскудство!

– Это страшно, Юра! Если их не останавливать, когда-нибудь они просто вышвырнут нас с нашей же земли!

– Ну, это мы еще посмотрим. – Руденко почесал нос, чихнул, встал. – Очень я надеюсь на возродившуюся русскую общину. Не даст она нас в обиду. Ладно, не будем о грустном. Пойду домой, снова воевать буду с соседями.

– Ты попробуй не воевать, лаской взять.

Юрий Филиппович усмехнулся в усы:

– Они только своих стариков слушаются. Попробую найти главных, может быть, помогут. До завтра.

Дверь закрылась.

Арсений Васильевич посидел немного, катая по столу карандаш, потом собрался, закрыл кабинет и поехал домой, продолжая размышлять над причинами нелюбви соотечественников к «лицам кавказской национальности». В принципе, он не особенно следил за политическими и социальными новостями страны, но его частым собеседником был не кто иной, как полковник ФСБ в отставке Феликс Держанский, который хорошо ориентировался в проблеме и аргументированно отстаивал точку зрения спецслужб: «Вор должен сидеть в тюрьме, а кавказец – на Кавказе». По мнению соседа, Москва заполнена выходцами из южных краев уже почти на сорок процентов, и ситуация продолжает ухудшаться. А вместо того чтобы регулировать приток эмигрантов в столицу, правительство создаёт удивительные программы «формирования у коренного населения толерантного сознания, профилактики экстремизма и воспитания культуры мира». Что, естественно, вызывает в ответ стихийные и полуорганизованные акции протеста или такие движения, как скинхеды и национал-патриоты. Сосед предлагал свою программу: ограничить миграционный поток на уровне закона, как это сделали власти Берлина и Парижа. Там гражданство получить труднее, да и вид на жительство дают не в столицах или крупных городах, а в деревнях. Хотите жить у нас? Езжайте в деревню, работайте наравне с другими, поднимайте уровень сельского хозяйства!

– Наших, значит, чиновники заставят быть толерантными, – горячился полковник, – а кто заставит кавказцев? Они же решают свои проблемы не по русским законам, а по своим племенным.

Арсений Васильевич не во всем соглашался с Держанским, но тоже знал – по рассказам дочери, что москвичи меняют квартиры, как только в доме становится много южан, и считал, что эту тенденцию надо как-то переламывать.

На город опустилась метельная ночь, вдоль улиц зажглись фонари, высвечивая струи летящего снега.

Арсений Васильевич закрыл машину в «ракушке», прошелся по двору, разглядывая светящиеся окна дома. Остро захотелось горячего чаю.

Сквозь падающий с неба снег вдруг выметнулась стая ворон, собралась над детской площадкой в шар. Арсений Васильевич почувствовал знакомый взгляд сверху и понял, что его ждет работа. Подобные необычные явления всегда сигнализировали о приближении очередного сеанс а, что указывало на прямую слежку за оператором, то есть за самим Арсением Васильевичем, со стороны неких сил, которые Гольцов называл Системой Коррекции, или СК. Но он так давно занимался коррекцией запредель я, что привык и не переживал, как прежде, осознав, что находится под контролем. Было бы хуже, если бы он не верил в благие намерения Системы, а он – верил.

Вспомнилась вторая встреча с «хорошими людьми».

К нему пришли прямо в кабину «А» – Арсений тогда служил в армии лейтенантом, в зенитно-ракетных войсках (радиоинститут имел военную кафедру), гарнизон располагался недалеко от поселка Пограничный в Уссурийском крае, на китайской границе – двое в штатском и напомнили его обещание помогать им, данное при первой встрече; она состоялась еще в Рязани. Визитеров этих Арсений почти не запомнил, они были обычными неприметными людьми с простенькой внешностью, какие тысячами населяют города и поселки России. Запомнил только, что у одного из них был черный ноготь с вытисненным на нем золотым крестиком.

Посвящения как такового не было.

Визитеры, неизвестно каким образом умудрившиеся пробраться на охраняемую территорию зенитно-ракетного комплекса, сообщили Арсению, что он «избран для важных деяний на благо всех людей», ибо отмечен «высшим духом» и способен стать «великим вершителем путей» за пределами Земли и Солнечной системы. Что имелось в виду, Арсений понял гораздо позже, в момент же встречи он думал о другом, да и польщен был, что его избрали «для важных деяний».

– Как я узнаю, что мне пора работать и что делать? – спросил он.

– Узнаешь, – был ответ.

Так и случилось.

Уже на следующий день над позицией ЗРК птицы собрались в правильный шар, удивив дежурных офицеров и самого Арсения, а в кабине «А», где находилась система селекции движущихся целей (СДЦ), на которой он работал оператором, Гольцов внезапно потерял сознание и впал в транс, длившийся чуть больше трех минут. К счастью, никто из сослуживцев этого не заметил, а единственный подчиненный Арсения сержант Дубинин решил, что его начальник просто уснул.

Оказалось – не просто…

Арсения Васильевича окликнули, он очнулся, поздоровался с соседями по лестничной площадке – тихой супружеской парой, выводящей во двор собаку, и поднялся к себе в квартиру. Быстро переоделся, вскипятил чай, сделал пару обжигающих глотков и сел в кресло перед телевизором, не включая его.

Резко, будто где-то повернули выключатель, на него снизошло спокойствие. Арсений Васильевич ощутил прилив сил и уверенности, чего с ним не случалось давно. Включилась некая могучая защита организма от стресса и неприятных переживаний. Но вместе с тем он почувствовал необычное желание разобраться в своем состоянии, понять, почему оно приходит только перед сеансо м работы в «запредельном пространстве» и почти не проявляется в реальной жизни.

Усилием воли Арсений Васильевич удержал себя в сознании, вбирая всем телом энергию открывшегося канала связи с ины м континуумом, направил часть потока по своим чакрам и энергетическим меридианам, используя его как чистящий инструмент. Скачком пришло ощущение, что он может все! Даже вынуть из черепной коробки мозг и «очистить его от шлаков и разнообразной информационной грязи». Делать этого он, однако, не стал, побоялся, но кровеносную, симпатическую и нервную системы «почистил» излучением канала, цвет которого воспринимался как «нежно-синий ультрафиолет».

После этого Арсений Васильевич начал искать источник излучения и обнаружил его «высоко вверху», что соответствовало одновременно и космосу, и глубоким внутренним слоям материи кваркового уровня.

Кто-то посмотрел на него оттуда удивленно и недовольно, однако Арсений Васильевич вошел в раж и попытки определиться не оставил. Пошел дальше, поднимаясь еще «выше», пока перед ним словно не разорвалась невидимая силовая завеса и он очутился в ином мире, насыщенном движением и жизнью.

Описать этот мир было трудно даже впоследствии, но в состоянии «всемогущества» он понимал все, что здесь происходит, как и чем живет чужая природа.

Мир запредель я был текуч, подвижен, непрерывно менял форму объектов, струился, сверкал огнями, цвел, играл запахами и внезапно замирал на несколько мгновений, чтобы снова начать движени е. И ощущал этот мир Арсений Васильевич не планетой, а колоссальной протяженности материальным образованием гораздо больших масштабов, чем планета, звезда и даже галактика. Хотя, возможно, он и представлял собой галактику – для его обитателей, или базовую «ячейку» бытия, каковой для людей представлялась планета Земля.

Однако понаблюдать за жизнью запредельной «галактики» долго не удалось. Тот, кто работал с Арсением Васильевичем в паре, некий мощный разум (Гольцов называл его Диспетчером), независимая сущность, живущая где-то на Земле (так ему почему-то казалось), напомнила ему о себе, пропустив разряд «горячей» энергии через сознание Арсения Васильевича, и он, полуослепший и полуоглохший, выпал в реальность своей квартиры, задыхаясь от нехватки кислорода.

«Не отвлекайся! – прилетела откуда-то чужая равнодушная мысль. – Этот сектор Универсума тебе недоступен. Ты линейный оператор, оператор второго уровня, делай свое дело и довольствуйся этим».

«Я хочу знать, что я делаю», – мысленно ответил Арсений Васильевич.

«Ретранслятору необязательно знать, что и куда он передает. Ты контролируешь и поддерживаешь равновесие положительных и отрицательных потенциалов целой метавселенной. Больше тебе знать не положено».

«И все-таки я хочу знать, что делаю!»

«Зачем? Меньше знаешь, лучше спишь, как говорят у вас. Не вмешивайся, не выводи свое знание на уровень сознания, иначе изменишь реальность».

«Я не стану менять реальность, но хочу понимать…»

«Похоже, ты устал, оператор, пора уходить на отдых. Мы подумаем над этим. А пока давай работать, нас ждут».

«Один вопрос: что означают «положительные и отрицательные потенциалы целой метавселенной»? Как это понимать? Как Добро и Зло?»

«Это чисто человеческая оценка энергий, участвующих в процессе корректировки реальности. Но если тебе так хочется, пусть будет Добро и Зло».

«И на чьей я стороне?»

«Ты посредине».

«Как же я могу корректировать равновесие, не ведая…»

«Разговорам конец! – На голову Арсения Васильевича снова упал каскад «горячего» сияния, выбивая из рассудка посторонние мысли. – Входим в общий канал! Начали!»

Арсений Васильевич всем телом почувствовал почти физический контакт с Диспетчером, словно ему подставили плечо, и овладел могучим потоком энергии, направляя его в мир запредель я. Мысли и чувства полностью растворились в этом потоке. Арсений Васильевич перестал ощущать себя человеком, превращаясь в гигантский компьютер, управляемый программой коррекции «разнополюсных потенциалов», вста л над чужой метавселенной «во весь рост».

Метавселенная проявилась перед глазами объемным светящимся сетчато-волокнистым образованием, ниточки-лучики которого имели разный цвет. Многие из них светились малиновым и коричневым светом, что говорило о преобладании в этих точках пространства «отрицательных» энергий. С ними надо было работат ь – подавлять экспансию негативных сил, очищать от «грязи и пыли», а если не удавалось – безжалостно отсекать, отрезать от общей структуры. Впрочем, то же самое надо было делать и с очень яркими «белыми» нитями и узелками, чтобы вся структура сохраняла некое таинственное «равновесие».

Арсений Васильевич глубоко вздохнул, чувствуя нетерпеливое соседство Диспетчера, и нацелился на кустик багрово светящихся жил…

ПРОСТО РАБОТА

С высоты птичьего полета пейзаж был красив и безмятежен, но что-то в нем присутствовало странное, отвлекающее от свободного парения и созерцания ландшафта.

Максим внимательно оглядел зеленое море лесов и трав под ногами, обнаружил черный провал и насторожился: провал притягивал взор, будоражил, заставлял напрягать зрение и пугал своими размерами и почти идеально круглой формой.

Болото? Или кратер вулкана?

Откуда на русской равнине вулкан? – возразил он сам себе. Просто понижение, свет солнца туда не достает, вот и кажется, что это кратер, дыра…

Вовсе не кажется. Это и в самом деле дыра!

Максим развернулся, скользнул к черному пятну, вглядываясь вниз, ловя в «кратере» смутные тени и светлые прожилки, и вдруг его понесла к пятну какая-то сила! Он забарахтался, молотя воздух руками и ногами, как пловец, попавший в горную реку, пытаясь удержаться на прежней высоте, но не смог, полет превратился в стремительное падение, и… он подхватился на кровати в холодном поту, с неистово колотившимся сердцем.

– Ты чего? – заворочалась жена.

В прихожей раздался телефонный звонок.

Максим бросил взгляд на часы: без пятнадцати восемь утра, – слез с кровати, прошлепал босиком по холодному полу в прихожую, снял трубку:

– Слушаю.

– Срочное задание, майор, – загундосил в трубке голос полковника Пищелко, начальника отдела; он никогда и ни с кем не здоровался. – Поднимай своих людей, Шамана тоже. Вылет в одиннадцать двадцать, то есть через три с половиной часа.

– Куда? – обалдел Максим.

– В Улан-Удэ. Все материалы получишь на аэродроме в Домодедове.

– Что случилось?

– По нашим данным, бандиты собираются похитить одного из лам Иволгинского дацана. Надо посмотреть на месте, соответствует ли информация действительности. Остальное – при передаче пакета.

Не попрощавшись, полковник отключил связь.

Максим в задумчивости положил трубку на телефон. Потом обзвонил всех членов своей команды, передал приказ собраться с вещами в аэропорту Домодедово и поспешил в ванную.

Отдел Федеральной службы безопасности, в котором он работал, официально назывался «отделом энергоинформатики», на самом деле эта структура инспектировала все пятьдесят два региона страны по выявлению экстрасенсов и ясновидящих и привлекала их к работе со спецслужбами. В каждом регионе существовал свой центр парапсихологии, в котором числились от трех до десятка экстрасенсов разного уровня, работу которых и контролировал Отдел (так его называли сотрудники между собой – просто Отдел). Главной его заботой было выявление и нейтрализация мощных экстрасенсов, работающих на криминальные структуры, так как экстрасенсы определенного уровня свободно могли выстраивать психоэнергетические программы человека таким образом, что он умирал в считаные дни. Бывали случаи, когда начинали гибнуть в автокатастрофах известные политики, не угодившие определенному преступному клану. А в Омске, к примеру, недавно участились случаи прямого зомбирования граждан, которые открывали двери своих квартир незнакомцам, а потом бежали в сбербанк, снимали с книжки деньги и передавали чужакам. Или выносили из дома все ценное. И напрочь забывали облик обокравших их людей. Группа Максима Разина занималась именно такими делами и с большим трудом вычислила экстрасенса, который оказался… учителем истории в школе, но работал на местного омского авторитета.

В принципе, все крупные российские преступные группировки имели в своем «штате» экстрасенсов. Обязанностью Отдела и было их вычисление, определение местонахождения, рода занятий и вывод из-под криминальных «крыш». Раньше Отдел больше занимался проверкой способностей «магов» и «видящих», отделяя «зерна от плевел», то есть выяснял, где настоящий талант, а где шарлатан. Разрабатывались специальные методы диагностики на клеточном, радиоизотопном, биологическом и психическом уровнях, причем как в военных лабораториях, так и в гражданских институтах. В результате были созданы приборы – пси-сканеры или биолокаторы, способные по комплексному специфическому излучению (торсионного типа) определять запас психоэнергетики человека. А потом оказалось, что экстрасенсы существуют! Вопреки мнению авторитетных академиков! И действительно умеют предвидеть многие явления природы, а также воздействовать на человека дистанционно. Началась новая эра в изучении способностей хомо сапиенс, эра выявления дар а и его использования во благо человечества. Или во вред. Причем гораздо чаще – во вред. К примеру, ЦРУ публично призналось, что потратило только на разработку методов «экстрасенсорного шпионажа» более двадцати миллионов долларов, а сколько на создание методов зомбирования – осталось тайной.

Занимались проблемами телепатии, ясновидения и прочих энергоинформационных взаимодействий и российские военные и ученые. Хотя ни они, ни американцы никогда и нигде не заявляли, что не нашли подтверждений или опровержений реальности самих явлений. За них это сделала жизнь.

Впрочем, эти вопросы майора Максима Разина не волновали. Его подразделение имело конкретные установки – отлавливать экстрасенсов, становящихся на сторону криминальных структур, и передавать их в руки спецов из других отделов ФСБ. Дальнейшая судьба «заблудших колдовских овец» не должна была его интересовать.

Стараясь не шуметь, Максим начал собираться. Но жена все же проснулась, вышла в гостиную в одной рубашке. Фигура у нее была красивая, хотя уже начала полнеть сверх меры.

– Куда это ты?

– Задание, – виновато развел он руками.

– Какое еще задание? – Жена мрачно сдвинула брови. – Сегодня же суббота, мы к маме собирались поехать.

– В одиннадцать я должен быть в Домодедове, летим в Улан-Удэ.

– Никуда ты не полетишь! Мы все собрали, договорились маме перевезти мебель, одна я не справлюсь. Сейчас позвоню твоему Пищелке и скажу, что ты полетишь в понедельник.

Максим подавил раздражение, мягко обнял Варвару за плечи:

– Ну что ты чепуху городишь, как я буду выглядеть в глазах начальства? А лететь все равно придется.

Жена стряхнула руки мужа, глаза ее зло сверкнули.

– Сам позвони! Майор ты или петух общипанный? Говорил – будем вместе, планы строил, а сам? Я тебя вижу три раза в неделю! К черту твою службу! Ненавижу! Твои сокурсники уже в полковниках ходят, а ты три года все майор и майор!

Максим покачал головой. Это была, мягко говоря, неправда, но Варе доказывать ничего не хотелось. Да и невозможно было, когда она входила в раж.

– Сколько можно терпеть? Я ничего не вижу, кроме казарм и кухни!

И это была неправда, супруги Разины часто «выходили в свет», да и в Москве имели друзей, ходили в гости и в театры, но опять же, когда Варвара начинала выставлять мужу претензии, остановить ее могло только стихийное бедствие. И случалось это все чаще и чаще.

– Ты видел мой гардероб? – В голосе жены зазвучали слезы. – Два платья и костюм! Где твоя зарплата? Что на нее можно купить? Почему ты не устроился в коммерческую структуру, как Саша Бушкович?

– Сашка твой совсем отупел и обнаглел, рабов нанял…

– Тупой не тупой, а деньги лопатой загребает! В последний раз спрашиваю: полетишь или нет? Звони полковнику!

Максим потемнел:

– Варя, ну зачем ты так?..

– Я уже двадцать шесть лет Варя! Могла бы жениха получше выбрать, а не такого безвольного урода! Короче, не позвонишь – я…

– Что?

– Уйду!

Максим проглотил все, что вертелось на языке, побросал в сумку личные вещи, обошел жену, проговорил от двери глухо:

– Приеду – поговорим.

И вышел.

– Можешь не возвращаться, козел! – донеслось из-за двери.

Он стиснул зубы, вспоминая слова соседа. Тот как-то очень осторожно намекнул, что к жене ходит некий молодой человек. Что ж, вполне возможно, Варя завела любовника, уж слишком часто она стала вести себя стервозно, нервно, срываясь на каждой мелочи, устраивая скандалы по всякому поводу и без. О чем это говорит?

О том, что прошла любовь, завяли помидоры, саркастически ответил внутренний голос. Самому уходить надо, пока не поздно.

Но ведь я ее люблю?

Любил когда-то, сейчас – вряд ли. Покопайся в душе, она ответит.

Но нельзя же так, с ходу…

Ты давно уже подошел к последней черте, найди смелость – переступи.

И что я буду делать?

Предложи ей пожить врозь какое-то время, может, образумится.

Это идея, кивнул сам себе Максим, запахнул куртку и ссыпался по лестнице вниз, разом отсекая семейные проблемы от мыслительной сферы. Жена упрекала его в безвольности, по натуре же он был решительным и твердым человеком, человеком слова.

Группа ждала его на стоянке маршрутных такси. Все четверо: старлей Гена Пашкевич по кличке Писатель, лейтенант Веня Бурков по кличке Кузьмич, Герман Райхман, капитан, кличка – Штирлиц, и «гражданское лицо на службе» Иван-Доржо Итигилов по кличке Шаман. Ему исполнилось пятьдесят восемь лет, и был он самым настоящим шаманом, получившим вдобавок ко всему медицинское образование. Его «вычислили» еще предшественники Максима из Отдела и предложили работать на службу безопасности. Итигилов согласился и с тех пор являлся сотрудником ФСБ без погон. Нюх на экстрасенсов у него наличествовал великолепный, поэтому сочетание пси-сканера с «живым биолокатором» сильно увеличивало эффективность работы группы.

– Как настроение? – поинтересовался Разин.

– Не могли послать нас в понедельник? – недовольно проговорил Пашкевич, выражая общее состояние. – Что за спешка? Никуда бы он не делся.

– Кто?

– Кого мы едем ловить.

– Это решает начальство, – резонно заметил Райхман-Штирлиц. – Мне тоже хотелось бы отдохнуть в выходные, на рыбалку собирался с друзьями.

– И мне, – хмыкнул Бурков-Кузьмич.

Максим оглядел унылые физиономии подчиненных, усмехнулся:

– Это что – бунт на корабле?

– Новый фильм из сериала «Тупой и еще тупее», – вставил слово Шаман; говорил он редко, зато метко. – Третья серия, «Восстание тупых».

Максим засмеялся:

– Не в бровь, а в глаз. Пошли на посадку, «тупые». Где порученец?

– Не видели.

Из подъехавшей маршрутки вышел мужчина в дубленке, с портфелем, подошел к группе, выдыхая облачка пара; несмотря на проглядывающее сквозь тучи солнышко, мороз стоял нешуточный, градусов под восемнадцать.

– Кого ждем?

Это был капитан Сорокин, правая рука полковника Пищелко, начальника Отдела.

– С моря погоды, – буркнул Бурков.

– Разрешаю вылет, господа-товарищи. – Капитан пожал руки сослуживцам, вытащил из портфеля пакет. – Ознакомитесь с заданием в самолете. Вот билеты и документы.

В руки Максима перешел еще один пакет.

– В Улан-Удэ вас встретит наш человек, местный чекист, устроит в гостиницу и поможет с транспортом. Вопросы есть?

– Есть, – сказал Кузьмич. – Дубленка на тебе государственная или на свои кровные купил?

Брови Сорокина полезли на лоб.

– На свои кровные. А что?

– Богато живешь, капитан. – Лейтенант посмотрел на приятелей. – Может, проверим его приборчиком? Вдруг он на мафию работает?

Сорокин сделал официальное лицо, повернулся к Разину:

– У вас есть вопросы, Максим Аверьянович?

– Он пошутил, – сказал Максим с улыбкой, взглядом одергивая подчиненного. – У него было тяжелое детство, беспризорное, потом детдом и служба. Уж ты его прости, Владимир Борисыч. Не любит наш Кузьмич богатеньких, бзик у него такой.

– Хрен вас поймешь, – пробурчал Сорокин, отходя, – когда вы шутите, когда нет.

Помолчали, глядя ему вслед.

Потом Максим свел брови в линию, глянул на старшего лейтенанта:

– Чего привязался к человеку со своими глупостями? При чем тут его дубленка?

Кузьмич шмыгнул носом:

– Я и сам не знаю. Не люблю я его, однако, холеный он какой-то, недобрый, да и одевается с подчеркнутым шиком.

– Хорошо одеваться – еще не значит – быть дураком. А Борисыч не дурак.

– Откуда у него башли на дубленки и фраки? Машину купил недавно – новенький FX-45. Где заработал? На капитанскую зарплату такую тачку не купишь.

– Это не наше дело.

– Может, и не наше. А богатеньких я и в самом деле не переношу, особенно тех, кто добывает деньги неправедным путем. Я читал, что у нас, в России, десять процентов населения – богачи, а концентрируют они в своих шаловливых ручках сорок процентов всех доходов населения. Как прикажете к ним относиться?

– Не все богатые нажили свой капитал неправедным путем, – подал голос Райхман. – И среди них попадаются нормальные люди, предприниматели и творческие личности. Я знаком с некоторыми крутыми бизнесменами и могу подтвердить: они очень ответственные люди и очень много работают.

– Каким же чудом они разбогатели?

– Не чудом, просто оказались в нужное время в нужном месте. Будь вы на их месте, вы бы тоже воспользовались моментом.

– Я слеплен из другого теста. Твои приятели наверняка уклоняются от уплаты налогов.

– Вот и нет, им это не нужно.

– Ты проверял?

– Отставить базар! – рассердился Максим. – Философы доморощенные! На посадку!

Пряча лица от ветра, группа направилась к зданию аэропорта.

Взлетели точно по расписанию и прилетели в Улан-Удэ тоже по расписанию – в шесть часов вечера по местному времени.

В столице Бурятии было теплее, всего минус шесть, но тоже шел снег.

Разомлевшую в самолете группу встречала симпатичная девушка в черной меховой шубке, усадила в «Баргузин» и отвезла в гостиницу «Майдари», где все и поселились.

За время полета Разин ознакомился с переданными Сорокиным материалами и знал, что предстоит делать его команде.

Местный криминалитет, как оказалось, имел «крышу» в лице главы городского УВД Льва Вайсмана, поэтому обращаться к милиции за помощью не стоило. С подачи того же Вайсмана «братки» выкрали из Иволгинского дацана одного из молодых монахов, сильного экстрасенса, судя по наблюдениям чекистов, и заставили работать на структуру. Теперь надо было вычислить его местонахождение, освободить и перевезти в Москву.

Простой задачу назвать было трудно, так как зима сильно осложняла маневры группы, к тому же монаха наверняка охраняли по высшему разряду, как президента, уж очень большую выгоду сулило применение его способностей бандитам. Во всяком случае, именно с его помощью местная мафия устранила соперников с юга и расставила на руководящие посты в республике своих людей.

– То, что они задавили кавказцев, это хорошо, – сказал Пашкевич-Писатель, – но то, что их «крышует» милиция, это плохо.

– Нам эти нюансы до лампочки, – сказал Кузьмич. – Важно другое: эта связь добавляет проблем.

– Ничего не до лампочки, – возмутился Пашкевич. – За державу обидно! За коллег, переметнувшихся на сторону бандитов.

– Какие они тебе коллеги, – проворчал Райхман-Штирлиц, чем-то и в самом деле похожий на артиста Тихонова, сыгравшего Штирлица в фильме «Семнадцать мгновений весны». – Коллеги остались на этой стороне, а на ту переметнулись предатели.

– Давайте о деле, – остановил спор Максим. – У кого какие соображения?

Ответом ему было молчание.

В самолете так никто ничего и не предложил. В гостинице же нашлись соображения у девушки-проводника – ее звали Еленой Вышинской, оказавшейся капитаном УФСБ Улан-Удэ, и у Шамана.

Шаман, то есть Иван-Доржо Итигилов, или, как его чаще называли члены группы, – Ваня Дрожжевич, бурят по национальности, говорил мало, знал много, поэтому его советы всегда были конкретны и практичны.

– Я схожу в дацан, – сказал он бесстрастно, щуря и без того узкие глаза; по-русски Ваня Дрожжевич говорил чисто, но его выдавал характерный горловой «акцент». – Поговорю с настоятелем. Все узнаю. Потом обсудим.

– Отлично! – кивнул Максим. – Настоятель и монахи должны знать обстоятельства дела и могут подсказать путь.

– А я выдам вам всю информацию о передвижении и о встречах генерала УВД Вайсмана, – добавила Вышинская. – Мы давно следим за его деятельностью, вычисляем связи, которые тянутся аж на самый верх, в Москву. Возможно, это даст вам шанс найти адрес, по которому мафиози прячут монаха.

– Если вы знаете о его связях с бандитами, – проворчал Бурков, – почему не берете с поличным?

– Не знаю, – смутилась Вышинская, – я только координатор по оперативно-разыскной работе, делом Вайсмана занимается отдел по борьбе с коррупцией…

– Если уж занялись этим «оборотнем», – хмыкнул Пашкевич, – то доведут до финала.

– Оптимист ты, Писатель. Сколько таких дел открывалось за последние годы и тут же закрывалось по указке сверху? Генералов вообще, по-моему, не судят, всегда спускают их дела на тормозах.

– Не всегда.

Вышинская с интересом посмотрела на спорщиков, и Максим, пряча досаду, сказал с усмешкой:

– Не слушайте этих теоретиков, капитан, они спорят просто от безделья. Когда вы снабдите нас данными «наружки»?

– Завтра утром.

– Вот с утра и начнем работать, – решил Разин. – Дискуссий не начинать, всем спать. Писатель, проводи хозяйку.

– Не надо, я сама доберусь. Спокойной ночи.

Вышинская ушла.

Поворчав, группа разошлась по номерам.

Наутро, после раннего визита симпатичной представительницы УФСБ, разделились на два отряда: Писатель, Штирлиц и Кузьмич отправились изучать видеопленку наблюдений за главными действующими лицами местной «элиты», а также местность, Разин же поехал с Шаманом в Иволгинский дацан. Вышинская сдержала обещание, и группе были приданы два автомобиля: микроавтобус «Баргузин» и новенькая «КИА Брабус». Водителями машин были сотрудники Управления, что упрощало контакты с местной патрульно-постовой службой в случае каких-либо осложнений.

«Брабус» выехал на Кяхтинское шоссе.

Иволгинский дацан – монастырь по-русски, располагался в тридцати километрах от города, дорога была очищена от снега, тучи разошлись, выглянуло солнце, и снежная равнина по обеим сторонам шоссе заискрилась россыпями драгоценных камней. Настроение Максима слегка поднялось, хотя он помнил размолвку с женой и особого повода радоваться жизни не имел.

– Летом здесь красиво, – кивнул на пейзаж Иван-Доржо. – Ты не бывал на Майдари-хурале?

– Нет, – качнул головой Максим. – Что за праздник?

– По буддистским верованиям в будущем, по окончании кальпы, в наш мир снизойдет новый Будда – Майдари, чтобы принести обновленное учение. Майдари-хурал – это символическая встреча нового Будды.

– Интересно было бы посмотреть.

– Я был много раз. Красивое зрелище, торжественное, особенно шествие. Впереди идет монах, окропляет дорогу освященной водой из ритуального сосуда, за ним ламы с благовониями, служители в красно-бордовых бонго и в желтых шапках, следящие за порядком и соблюдением правил церемонии, и монахи, тянущие колесницу. Послушники держат жалцаны…

– Что?

– Штандарты освобождения от земных привязанностей. Красиво, – повторил Шаман, оставаясь бесстрастным. – Только вряд ли с приходом Майдари наступит счастье на земле.

Максим с любопытством посмотрел на собеседника. Обычно экстрасенс молчал, думая о чем-то своем, недоступном простым смертным, а тут вдруг разговорился. С чего бы это? Разволновался, вернувшись на родину?

По губам Шамана скользнула едва заметная усмешка.

– Ты прав, командир, это родина, однако.

Максим улыбнулся в ответ, не удивляясь прозорливости Итигилова. Шаман часто удивлял сослуживцев своими способностями читать мысли и предвидеть опасные ситуации. Экстрасенсом он был сильным.

Машина свернула к отрогу хребта Хамар-Дабан, впереди показались башни и стены монастыря. Пара яков, запряженная в нечто похожее на сани, свернула к обочине дороги. Монах в лохматой шубе и шапке, бредущий рядом, проводил машину внимательным взглядом.

– Нас встретят, – сказал Шаман.

– Ты уверен?

– Настоятель уже знает, что мы едем к нему.

Максим оглянулся, кивнул на сани с ездоком:

– Сторож?

– Здесь каждый камень – сторож. Тебя не пропустят в дацан, будешь ждать в машине, командир.

– Честно говоря, я бы хотел сам задать настоятелю пару вопросов.

– Я все узнаю, не беспокойся.

Подъехали к воротам монастыря. Навстречу вышел монах в малиновой накидке и лохматой шапке, поднял руку.

Водитель остановил «Брабус».

Максим и Шаман вылезли.

– Мы бы хотели поговорить с настоятелем… – начал майор.

Монах снова поднял руку, Максим замолчал.

Короткая фраза.

Максим посмотрел на спутника.

Шаман кивнул:

– Приглашают меня одного.

– Черти полосатые, – усмехнулся Максим, – не глянулся я им. Что ж, иди, знаешь сам, что делать.

Монах, не оглядываясь, пошел к неприметной дверце в стене монастыря, рядом с воротами. Шаман последовал за ним. Максим проводил их взглядом, поежился под ветром. У стен дацана было ветрено и значительно холоднее, чем в городе, хотя снегу было меньше. Громада монастыря производила странное впечатление. С одной стороны, это было замечательное архитектурное сооружение, очень древнее, тяжеловесное, монументальное, строгое, явно рассчитанное не по канонам золотых сечений и вурфов. С другой – оно бросало вызов стихиям, гордо поднимая к небу башни и стены, уподобясь недалеким горным хребтам. Словно создавали его не люди, а великаны.

Максим побродил вокруг машины, поглядывая на стены монастыря, на безлюдные склоны холмов, выходы скал, горные пики, потом достал из сумки пси-сканер «Беркут».

С виду прибор походил на цифровой фотоаппарат, на самом же деле он представлял собой чудо нанотехники, последнее поколение биолокаторов, «искателей психоэнергетических объемов», и мог засечь практикующего экстрасенса на расстоянии до полукилометра.

В глазок сканера Иволгинский дацан выглядел стеклянным, полупрозрачным, но стоило только включить прибор, он засиял как осколок солнца, и Максим, зажмурившись, отдернул руку, изумленный и ошеломленный. Впечатление было такое, будто в монастыре располагался могучий генератор торсионного поля, накрывающего все сооружение каскадом излучения. Либо это «работал» эгрегор собравшихся вместе для молитвы монахов, либо среди них находился экстрасенс исключительно высокого уровня. Настоятель, к примеру.

Максим снова поднес окуляр «Беркута» к глазу.

Ничего!

Монастырь как монастырь! Лишь изредка сквозь стены просверкивают алые лучики. Где же только что сиявшее «солнце»?! Или это был сбой системы сканера? Момент настройки? Не может быть! Раньше такого не случалось. Неужели владыка дацана почуял наблюдение и «выключил» свой «пси-прожектор»?

Максим запустил программу поиска на всех диапазонах, но добился лишь того, что прибор обнаружил несколько слабеньких энергоинформационных источников, соответствующих спектру человеческих аур. Монахи, обладавшие экстрасенсорными способностями, среди обитателей монастыря были. Но тот, кто едва не ослепил майора, больше «не высовывался».

Если ты такой сильный, подумал Максим с осуждением, почему допустил, чтобы бандиты украли твоего монаха?

В глубине монастыря – сквозь окуляр сканера – разгорелась лучистая оранжевая звездочка, погасла. Будто кто-то подслушал мысли майора и подмигнул ему.

Максим усмехнулся. Проработав в Отделе больше двух лет, он перестал быть скептиком. Кто бы что ни говорил, какие бы доводы ни приводил, феномен экстрасенсов существовал реально, и с этим надо было считаться.

Шаман вышел через сорок минут, сосредоточенный и бесстрастный, как и всегда. Сел в машину:

– Поехали.

– Куда?

– В гостиницу. Потом в аэропорт.

Максим удивленно посмотрел на Ваню Дрожжевича:

– Шутишь? В чем дело, Иван?

– Наше начальство неправильно оценило ситуацию.

– Конкретнее.

– Монаха из дацана никто не похищал. Он заслан в ряды местной мафии настоятелем.

– Зачем?!

– Бандиты «наехали» на монастырь, решили снимать с монахов дань, как и с остальных граждан, занимающихся бизнесом. Пригрозили в случае отказа взорвать монастырь.

– Монахи занимаются бизнесом?

– Не занимаются, но средства у них есть. Вот бандиты и решили обложить их данью. А так как местная милиция с ними заодно, ничего не предпринимает для защиты монастыря, то монахи и разработали план спасения. Теперь в рядах мафии есть разведчик дацана, который вовремя предупреждает настоятеля о намерениях бандитов. Слух о похищении монаха был распространен намеренно, чтобы «братки» не догадались о шпионе.

Шаман выдохся, замолчал.

Молчал и обалдевший Максим, не зная, что сказать и что делать дальше. Если все обстояло так, как рассказал Шаман, группе в Улан-Удэ делать нечего. Однако начальство в Москве едва ли оценит юмор ситуации, если ему доложить о реальном положении дел. Возвращаться в Москву было рано.

В обед группа собралась в гостинице, и майор сообщил подчиненным о замысле настоятеля. После недолгих дебатов решили побыть в столице Бурятии еще день, чтобы начальство не обвинило в нежелании работать серьезно. Впервые задание оказалось пустой тратой времени, сил и средств, заканчиваясь неудачей. Хотя, с другой стороны, такая неудача стоила многих побед. За преступной группировкой Улан-Удэ теперь присматривали не только чекисты, но и монахи, что в скором времени должно было дать результаты и уничтожить группировку.

В Москву вернулись в понедельник.

Приехав домой, Максим обнаружил, что дверь в квартиру заменена на металлическую и старые ключи к замку не подходят.

Первой была мысль: убью!

Потом он заставил себя успокоиться, сел на ступеньку лестницы и подумал: может, это к лучшему? Жена решила все сама, зачем ей мешать? Надо лишь забрать свои вещи и уйти. Или попробовать все же разрядить обстановку?

Он встал и нажал кнопку звонка.

БЫТИЕ

К обеду небо затянули черно-фиолетовые тучи, предвещавшие снегопад, стемнело. Зато резко проступила белизна заснеженной равнины, будто снег засветился изнутри. Четче проступили на этом фоне темно-зеленая полоса близкого леса и серо-черные дома окраины Родомля.

Дороги замело, поэтому бабушке с внуком пришлось идти по бездорожью, по крепкому насту, хотя иногда наст не выдерживал и проваливался под ногами. Что, впрочем, не огорчало мальчика, живущего в предвкушении Нового года. Изредка бабушка сажала его на санки, и тогда он вообще чувствовал себя счастливым.

Вышли за околицу, пересекли поле, где летом паслось стадо деревенских коров. Лес приблизился, тихий, темный, загадочный. Бабушка обошла низинку, подвела внука к поросли молодых елок и сосен:

– Не замерз, путешественник?

– Не-а…

– Выбирай, какая на тебя смотрит.

Арсик, раскрасневшийся от ходьбы и мороза, критическим взглядом прошелся по лесным красавицам, протянул ручонку:

– Эту.

– Правильно, глаз у тебя верный, и я бы эту выбрала.

Бабушка достала топорик, перекрестилась, срубила пушистую двухметровую сосенку, увязала и уложила на санки:

– Управиться бы до метели.

И они побрели назад к поселку: полтора километра снежного царства, низкие тучи, белое пятно среди них – там, где находилось солнце, мороз, искрящийся наст, зима… Два дня до Нового года… праздник в душе…

Двое на снегу, бабушка и внук, прошлое и будущее, соединившееся в настоящем.

Как давно это было…

Арсений Васильевич посмотрел на часы: десятый час утра. Воскресенье, восемнадцатое января, можно и понежиться в постели, благо на работу не идти. Хотя привычка вставать рано уже разбудила организм, и сон вряд ли придет как желанный гость. И так всегда: в обычный рабочий день страшно хочется спать, поднимаешься на автомате, а когда появляется возможность поспать лишние два-три часа, сон вдруг улетучивается, недовольно ворча, лежишь и ждешь, когда воля заставит тебя встать.

Арсений Васильевич включил телевизор, прошелся по каналам, послушал утренние новости, выключил. Полежал еще немного, мечтая, что вот сейчас на кухне загремит посуда и голос жены позовет его завтракать.

Тишина на кухне. Тишина во всей квартире. Никто не загремит посудой и никто не позовет. А ведь было когда-то. В детстве звала бабушка (бабуля родная, как же мне тебя не хватает!) либо приносила горячие блины со сметаной или со шкварками прямо в постель:

– Поешь, сынок, пока с пылу, с жару…

Потом ухаживала мама.

Потом жена.

Теперь никто. Дети не в счет. Они появлялись в доме отца редко.

Арсений Васильевич снял трубку телефона, позвонил сыну в Муром. Ответили через несколько минут:

– Але, у телефона…

Голос Гольцова-младшего, хриплый и невнятный, выдавал его состояние. Такое обычно называли характерным словечком «с бодуна».

– Разбудил? Извини.

– Пап, ты? Что случилось?

– Ты обещал позвонить, когда сходишь на встречу с нанимателем, но не позвонил, вот я и беспокоюсь. Что с работой? Устроился?

Пауза.

– Нет…

– Почему?

– Я не попал на прием…

Арсений Васильевич сжал зубы:

– Почему?

Еще пауза.

– Опоздал…

– То есть проспал! И что дальше? Ты понимаешь, что так жить нельзя?!

– Я найду работу…

– Ты ищешь ее уже полгода! Если совесть позволяет тебе так жить – живи. Я все могу понять. Но принять – нет, потому что это неправильный образ жизни, иждивенческий.

– Тебя же кормили родители… – буркнул Кирилл.

– До восемнадцати лет, – согласился Арсений Васильевич. – А тебе сколько? Тридцать. Ты ведь не дурак, многое можешь, в компьютерах разбираешься, надо только захотеть. Поверь мне: это счастье – ни от кого не зависеть, зарабатывать на хлеб самостоятельно! Я был горд тем, что живу, не прося помощи, хотя на зарплату инженера не очень-то и развернешься. Начни, и ты поймешь.

Сын помолчал:

– Хорошо, я постараюсь… мне деньги нужны… За квартиру заплатить…

Арсений Васильевич усмехнулся:

– Приезжай, позвони только, чтобы я был дома.

Он повесил трубку, посидел на диване, сгорбившись, решил было позвонить Юревичу и предложить совместный поход на рыбалку, но в это время позвонили в дверь.

Пришел сосед-полковник, слегка навеселе: от него пахло пивом и воблой.

– Привет, молодежь.

– Какая там молодежь, – махнул рукой Арсений Васильевич. – Песок уже сыплется.

– Ну, не скажи, выглядишь ты на сорок, аж завидно. Мне вот пятьдесят восемь стукнуло, и все – на лице. – Феликс Константинович, круглый, лысый, морщинистый, одетый в полосатую пижаму, плюхнулся на диван. – Может, поделишься секретом, как надо сохранять молодость?

– Не знаю я никакого секрета, – улыбнулся Арсений Васильевич. – Разве что зарядку делаю по утрам да раза два в неделю хожу в спортзал.

Бывший полковник ФСБ с хитрым видом погрозил пальцем:

– Ой не верю я тебе, Арсений, ой не верю. Скрываешь ты что-то, ой скрываешь.

Арсений Васильевич почувствовал себя неуютно. Подумал: неужели старый чекист пронюхал что-то о моей «запредельной» деятельности? Экстрасенс он, что ли? Или просто алкоголь в голову ударил?

– Я догадываюсь, куда ты ходишь, – продолжал Феликс Константинович. – Читал в газете, что какой-то ученый по фамилии Гаряев способ нашел омоложения. Ему шестьдесят пять, а выглядит он на тридцать.

– Я тоже читал, – кивнул Гольцов. – Его зовут Петр Петрович, он ученый-биолог, разработчик теории волнового генома.

– Чего?

– Геном – это информационная матрица организма, программа его развития. Так вот Гаряев облучает себя лазером, излучение которого промодулировано здоровым геномом, и клетки тела начинают омолаживаться, излечиваться от болезней, избавляться от всяких «шлаков». Вполне может быть, что этот метод работает. Хотя есть еще один – инъекции стволовых клеток. Говорят, тоже помогает.

– И ты этим не пользуешься?

– Нет.

– Честно?

– Да.

Феликс Константинович покачал головой, сделал гримасу:

– Не хочешь признаваться. Ладно, дай адрес этого Петра Петровича, пойду попрошу, пусть сделает меня помоложе.

Арсений Васильевич засмеялся:

– Зачем тебе, Константиныч? Жениться надумал, что ли, на молоденькой?

– А что? Я еще очень даже могу… помечтать, несмотря на лысину.

– А жену куда денешь?

– Брошу к чертовой матери! Надоели ее проповеди хуже горькой редьки! Жен вообще надо менять раз в три года, это я такой дурак, с одной сорок пять лет живу. Знаешь песню? Есть только миг между прошлой и будущей, именно он называется жизнь. Это как раз о женах.

Арсений Васильевич снова засмеялся:

– Достала тебя Софья Сергеевна. Хочешь коньячку?

Сосед почесал затылок, махнул рукой:

– Давай. Я с утра уже махнул пивка, так она разоралась, алкашом обозвала, а я свою меру знаю, чего ругаться?

В дверь позвонили.

Мужчины переглянулись.

– Жена, – сказал Феликс Константинович уверенно. – Учуяла, грымза старая.

– По-моему, твоя Софья очень симпатичная женщина. – Арсений Васильевич пошел открывать. – Зря ты на нее наезжаешь, Константинович. На твоем месте я бы с ней по пустякам не ссорился, потерпел бы до золотой свадьбы.

– А потом? – заинтересовался сосед.

– А потом потерпел бы еще лет двадцать.

Бывший полковник сплюнул, хотел что-то сказать, но Гольцов уже открыл дверь, и в прихожую вошла полная, седая, с добрым круглым лицом и молодо блестевшими глазами Софья Сергеевна, жена Феликса Константиновича:

– Ты уже прости, Арсений Васильевич, за вторжение, мой-то у тебя небось сидит? Отдыхать не дает.

– Все нормально, Софья Сергеевна, мы тут о бессмертии рассуждаем.

– Нашли тему. – Женщина поманила выглянувшего мужа пальцем. – Пошли домой, бессмертный, помощь твоя нужна.

Феликс Константинович уныло поплелся в свою квартиру. На пороге оглянулся:

– Я к тебе вечерком загляну, если не возражаешь.

– Какие возражения, – пожал плечами Арсений Васильевич, – заглядывай, продолжим разговор.

Соседи ушли.

Он покачал головой, невольно вспоминая Милославу: жена никогда не позволяла себе осуждать или как-то ограничивать мужа в его личных делах и на отдыхе. Лишь отшучивалась, когда подруги укоряли ее в том, что она не следит, где и с кем встречается ее благоверный. Есть ли еще такие женщины, беззаветно преданные одному-единственному, верящие в его ответную преданность и честность? Наверное, есть. Но это не Софья Сергеевна, хотя едва ли она так уж контролирует мужа, запрещая ему ходить в гости. Она не из тех, кто едет за мужем в Сибирь и портит ему всю каторгу. И все же Мила была другой…

Тихо зазвонил телефон.

Арсений Васильевич вздрогнул, снял трубку.

– Не разбудил? – раздался в трубке голос Юревича.

– Уж давно встал, – вздохнул Арсений Васильевич.

– А вздыхаешь чего?

– Так… на душе неспокойно…

– Не выспался?

– Да нет, выспался.

– У меня сын зимнюю сессию сдал, есть повод отметить. Не хочешь с нами в ресторанчик сходить, пообедать?

Арсений Васильевич улыбнулся, понимая подоплеку вопроса. Жена Анатолия Нина сильно переживала, что начальник и друг мужа остался один, и всегда старалась как-то поддерживать его, приглашать в компанию, чтобы он не чувствовал себя одиноким.

– Спасибо, Толя, я дома побуду, ремонтом займусь. Книжные полки кое-где рассохлись и погнулись, надо в порядок привести.

– Ну, смотри, а то присоединяйся, мы на два часа столик в «Пушкине» заказали. Будем рады, если придешь.

Арсений Васильевич подержал трубку в руке, поникнув головой, потом встрепенулся, подумав, что не стоит все воскресенье предаваться унынию. Полки и в самом деле требуют ремонта, а сделать его некому.

До обеда он возился с мебелью, ремонтировал книжный шкаф, переставлял книги. Захотелось есть. Вспомнив предложение Юревича, Арсений Васильевич быстренько собрался и направился к ресторану «Пушкин», располагавшемуся всего в трех кварталах от дома Гольцова, на улице Шевченко. Недавно прошел снег, мороз смягчился, и идти пешком по скрипучему от снега тротуару было приятно.

Арсений Васильевич прожил в Жуковском больше тридцати лет, с момента окончания радиоинститута и службы в армии, поэтому знал город хорошо.

Собственно как город Жуковский вел свою историю со времени закладки первых аэродинамических труб в тысяча девятьсот тридцать шестом году и строительства нового Центрального авиационного государственного института. С ним связано и создание в России мощной авиационной промышленности, опиравшейся на разработки ЦАГИ и ЛИИ – летно-испытательного института. Однако на месте Жуковского когда-то располагались древнее село Новорождественское и деревня Колонец, корни которых уходили в седую старину – в шестнадцатый и пятнадцатый века. От поселений этих в нынешние времена почти ничего не сохранилось, кроме церкви Иоанна Предтечи да дворца графа Мусина-Пушкина, не считая более мелких строений. Остальные здания были построены уже в советскую эпоху плюс дворцы-новоделы «новых русских», выросшие как грибы в конце двадцатого – начале двадцать первого века. Один из таких дворцов-замков стоял совсем рядом с домом Арсения Васильевича и принадлежал владельцу казино «Буран». Гольцов часто проходил мимо этого «замка» по пути на работу, когда не надо было спешить, и любовался его замысловатыми готическими башенками.

Семья Юревичей уже сидела за столом с видом на парк: Анатолий, жена Нина, две дочери и внучка Ксюша. Арсений Васильевич пожал руку приятелю, погладил Ксюшу по головке:

– Как дела, пичуга?

– Хорошо, – серьезно ответила девчушка.

– Ну и отлично! Вы уже заказали?

– Мы полчаса назад заявились, – кивнул Юревич-старший. – Садись, бери меню. Пивка не хочешь на аперитив?

– Не откажусь. – Арсений Васильевич раскрыл меню.

В зал ввалилась группа молодых людей в возрасте от двадцати до двадцати пяти лет: четверо парней и трое девушек. Парни были одеты не для ресторана – в спортивные костюмы и высокие ботинки со шнуровкой, армейского типа. На девицах красовались блестящие, переливающиеся всеми цветами радуги шубки из шкур несуществующих животных, под которыми – когда они их сняли – не оказалось почти ничего. Во всяком случае платьями эти опять же блестящие лоскутки материи, открывающие прелести молодиц, назвать не поворачивался язык.

Один из парней развязной походкой направился к столу, за которым сидели Юревичи и Арсений Васильевич.

– Эй, мужики, пересядьте за другой стол, здесь мы сядем.

– Это почему? – удивился Анатолий. – Столик не заказан…

– Заказан! – Парень, ухмыляясь, потряс пудовым кулаком. – Вот наш заказ. Усекли? Пересаживайтесь!

– И не подумаем! – возмутилась Нина. – Нас посадили, когда здесь никого не было, и мы имеем полное право…

– Засунь свое право в… – скривился спортсмен. – Валите отсюдова, пока я добрый!

– Чего они тут? – подошел к спортсмену приятель, такой же мордатый, плотный, с заметным брюшком.

– Не хотят пересаживаться, – оглянулся тот. – Права качают, г… с…е!

По-видимому, со словарным запасом у спортсмена было туго, и он то и дело переходил на ненормативную лексику.

Нет такой чистой и светлой мысли, вспомнил Арсений Васильевич, которую русский человек не мог бы выразить в грязной матерной форме.

– Зачем вы ругаетесь при детях, молодой человек? – пристыдил он парня. – Ведите себя прилично! Столиков незанятых хватает, садитесь за любой.

– А ты еще что за хер с бугра?! – вытаращился на него спортсмен. – Чего залупаешься?! По фейсу захотел?!

Арсений и Анатолий переглянулись. В глазах приятеля читалось сомнение и нежелание ввязываться в конфликт с молодыми отморозками.

– Давайте пересядем, – робко предложила Люда, старшая дочь Анатолия.

– Ну уж нет! – Арсений Васильевич встал… и сел обратно от толчка кулаком в лицо. Это был не удар, а именно толчок, но Гольцов, никогда в жизни не занимавшийся единоборствами (секция бокса в школе не в счет), не смог увернуться. Покраснев от стыда, он снова попытался встать и снова плюхнулся на стул от такого же тычка в лоб.

– Не дергайся, баклан, – бросил ему спортсмен презрительно, – не то зубы собирать начнешь. Пошли отсюда, я сказал!

– Я позову официанта, – поднялся Анатолий, – сидите, не вставайте.

Но официант уже сам спешил к ним в сопровождении охранника в строгом черном костюме.

– Что такое, граждане? В чем дело?

– Они хотят согнать нас с места, – сказала Нина со слезами в голосе. – Наглые такие, да еще дерутся.

Официант посмотрел на спортсмена и его напарника:

– Дима, сядьте за другой столик. Есть место у окна в другом зале.

– На хрен нам другой зал! – оскалился спортсмен. – Мы тут всегда сидим.

– Вы не заказывали…

– Я ща тебе как закажу по харе!

– Спокойнее, Каток, – сказал охранник, беря спортсмена под локоть; видимо, он его знал. – Не бузи. Стол занят, садитесь за другой.

– Ты чо, Колян?! Мы же каждый день почти тут кантуемся, пересади этих лохов, и дело с концом!

– Они уже сделали заказ. Не шумите, садитесь за свободные столы.

– Ну, смотри, Колян, я тебе это припомню!

Ворча, оглядываясь, бросая недобрые взгляды на притихших женщин и мужчин, компания удалилась в другой зал.

– Извините, – сказал официант, разводя руками, – они часто у нас бывают. Это сын мэра и его друзья.

– Каток? – хмыкнул Анатолий, усаживаясь за стол.

– Так его прозвали свои же. Двадцать четыре года, нигде не учится и не работает. Мы уже не знаем, что делать. Как только он появляется у нас, обязательно возникает скандал. Что будете заказывать?

– Может, все-таки уйдем отсюда? – нерешительно проговорила Нина. – От греха подальше.

– Нет, пообедаем, раз уж пришли, – возразил Юревич. – Подонкам надо давать отпор, иначе они совсем обнаглеют. Правильно, Арсений Васильевич?

Гольцов кивнул, не поднимая глаз, красный от стыда и злой от неуютного чувства обиды. Он впервые в жизни пожалел, что не смог дать достойного ответа наглецам. В детстве Арсений немного занимался боксом, но это увлечение быстро прошло, и защищаться он так и не научился. Не было ни стимула, ни особой надобности.

Обед прошел скучно. Нина пыталась выглядеть веселой, рассказала пару смешных случаев из жизни военкомата – она работала там в приемной комиссии, да и Анатолий завел разговор о работе, чтобы отвлечь шефа и друга от грустных размышлений. Но Арсений Васильевич так и не смог перестроиться, для виду поддерживая разговор. Домой он вернулся в дурном расположении духа.

Долго ходил по пустым комнатам, протирал полки, разбирал и переставлял книги. Решил было заняться с понедельника каким-нибудь видом борьбы типа кунг-фу или карате, даже брошюры нашел соответствующие, еще сын покупал в те времена, когда они жили вместе, семьей. Но, усмехнувшись, поставил на место. В его годы начинать тренироваться, чтобы стать мастером единоборств, было поздно и смешно.

Тогда Арсений Васильевич сел за компьютер и до вечера играл в «ходилку» по страшным мирам, отражая атаки чудовищ и спасая встречающихся на пути прекрасных дам. Поэтому он с трудом заметил, как игра перешла в сеан с. Его «запредельный» напарник-Диспетчер никогда не интересовался, чем занимается оператор в своей реальности в данный момент, удобно ли ему и вообще имеет ли он возможность работат ь на чужую систему.

Выключать компьютер Арсений Васильевич не стал. Сел поудобней в кресло и погрузился в энергоинформационный поток, понесший его в запредель е.

Однако на этот раз он решил снова попытаться работать на уровне сознания, не так, как прежде, полагаясь только на подсознательные движения души, эмоциональные ощущения и тонкие интуитивные оценки типа «хорошо» и «плохо».

Канал связи с з а п р е д е л ь е м образовался текуче-бесформенным пространством, в котором обозначились темные паукообразные области и светлые прожилки, объединившиеся в объемную волокнистую сеть. Кое-где внутри «пауков» возникали черные ядра, эти ядра несли в себе большой заряд ч у ж и х устремлений и желаний, и надо было не допустить их укрупнения и объединения в общий «эгрегор зла».

Точно так же следовало ограничивать и рост светлых волокон, которые пытались задавить темные области, расщепить на отдельные струйки и овладеть всем пространством.

Весь этот процесс и назывался «коррекцией энергоинформационного поля с передачей позитивного вектора развития полиморфных разумных структур». Другими словами, Арсений Васильевич как экзооператор поддерживал равновесие «добра и зла» в какой-то из метавселенных, о которой он не имел ни малейшего понятия, опираясь лишь на зыбкое внутреннее понимание таких категорий. До этого момента он не задумывался над результатами своей деятельности, так как считал, что действует правильно. Да и Диспетчер не имел к нему особых претензий. Теперь же ему захотелось понять, что именно он корректирует, каким образом его команды сказываются на жизни запредель я и не приводит ли его вмешательство в чужую жизнь к негативным последствиям.

Какое-то время Арсений Васильевич манипулировал потоками «психической» энергии в прежнем темпе. Потом резко пошел «вверх», туда, где клубилась золотисто-багровая мгла с плавающими в ней радужными пузырьками, напоминающими пузырьки газа в шампанском.

«Куда?!» – отреагировал на его прыжок невидимый и неизвестно как выглядевший (человек ли?) Диспетчер.

Арсений Васильевич не ответил, проскакивая мембрану контроля (нечто вроде сетки из молний, ограничивающей сферу коррекции), и вошел в один из «пузырьков газа в шампанском».

В глаза брызнул осязаемо гладки й свет!

Золотистая пелена разорвалась.

Арсений Васильевич оказался в туманно-сизой бездне с нечеткими образованиями в виде перистых облаков. Темно-фиолетовое небо над головой, в нем – множество крупных звезд: таким, наверное, видится земное Солнце с орбиты Юпитера. И бесконечная равнина на дне бездны.

«Назад! – снова вонзился в голову мысленный вопль Диспетчера. – Ты собьешь настройку! Твое появление нарушает баланс энергий! Немедленно вернись в поле коррекции!»

Арсений Васильевич снова не ответил, как зачарованный наблюдая за открывшейся ему картиной чужой Вселенной. Не очень уж она и отличалась от той, в которой он родился и рос. Те же звезды, то же небо, воздух, облака… Разве что «планета» под ногами не круглой формы, а в виде плоскости, и жизнь на ней больше напоминает процесс изменения разноцветных массивов пены и струйных конструкций, плавно трансформирующихся в невероятной красоты фрактальные образования.

Арсений Васильевич шевельнул «скальпелем» воли, отсекая одну из сияющих шерстинок в поле коррекции (часть сознания продолжала работать в прежнем ритме), и тотчас же пейзаж внизу изменился. Гигантская «гора пены», очень симпатичная, гармонично вписанная в ландшафт, красивая, напоминающая растущий цветок, вдруг расплылась дымными струями, испарилась, исчезла. А на ее месте возникла зеленовато-коричневая опухоль, из которой вырос черный коготь и начал разваливать один за другим сверкающие перистые облака.

В поле коррекции этот процесс выглядел как рост черного «паука». Пришлось отсечь у этого «паука» пару лап, чтобы он не завладел инициативой и не нарушил создавшегося равновесия.

И сразу же этот удар воли Гольцова отразился на ландшафте под ногами, наблюдаемом визуально.

«Коготь» усох, уменьшился в размерах, потом и вовсе скрылся в струях сизого дыма. Его закрыли клочья «пены». В этом месте образовалась вихревая воронка – словно вершина смерча. И Арсений Васильевич вдруг с пронзительной ясностью осознал, что это – войн а! Он корректировал не жизнь запредель я, как ему представлялось, а войну!

«Кретин! Этот мир так живет! Уйди оттуда! Загубишь усилия всех внутренних операторов!»

Арсений Васильевич «отступил назад».

Чужой, кипящий энергией мир отдалился. Из него вырвался тоненький бледно-золотистый лучик – как вопль о помощи.

Чисто рефлекторно Арсений Васильевич подставил под лучик голову… и едва не потерял сознание от обрушившейся на сознание лавины информации! С трудом добрался до «рабочего места», свернул операционное поле и «выпал» в реальность квартиры. И уже здесь, в тишине и покое, окончательно уплыл в беспамятство.

СИТУАЦИЯ

Поговорку: «Если вы думаете, что курение не влияет на голос женщины, попробуйте стряхнуть пепел сигареты на ковер», – Максим вспомнил на другой день после возвращения из Улан-Удэ. Он спешил на работу и прошел в гостиную в ботинках, что было замечено и тотчас же сурово отчитано. Варвара была помешана на чистоте, отчего вечно шпыняла мужа за любую возникшую по его вине соринку.

Максим и сам в общем-то любил порядок и чистоту, часто убирал квартиру, протирал пыль, поэтому на отповедь жены отреагировал нормально: извинился, пообещал после работы почистить коврики, – а когда не помогло, вспылил и хлопнул дверью. О чем тут же пожалел. Однако по всему было видно, что Варвара вознамерилась выставить его из квартиры, создавая невыносимые условия. Просто не пустить мужа домой, даже сменив дверь, она не могла, квартира принадлежала Разину и была оформлена на него. И все же замена двери являлась неопровержимым свидетельством ее намерений, и об этом стоило задуматься.

В Управлении первым Максима встретил Райхман:

– Привет, командир. Что такой хмурый?

Максим сжал зубы, сдерживая крепкое словцо, потом неожиданно для себя самого рассказал Штирлицу о своей семейной ситуации.

– Хреновые дела, – согласился Герман Людвигович. – Выгонит она тебя в конце концов, как пить дать, выгонит. Тем более что у нее явно есть на примете молодая замена.

– Я еще не старик.

– Тебе уже тридцать пять, а ей, по всей видимости, нужен мужик лет на пятнадцать моложе.

– Я сам уйду.

– А вот спешить не надо. Вдруг все образуется? Мне Кузьмич анекдот рассказал в тему, хочешь послушать?

– Валяй.

– Один мужик жалуется другу: «У меня было все: деньги, великолепный дом, дача, роскошная машина и красивая женщина, которая меня любила. А потом бац! – все исчезло». – «Что же случилось?» – «Жена все узнала».

Максим улыбнулся. Анекдот был с бородой, но вполне соответствовал реалиям жизни.

– Мои возможности поскромнее. Квартира на Шаболовке и тачка четырехлетней давности.

– Так заведи любовницу.

– Спасибо за совет. Я бы и не прочь, может быть, да воспитан по-другому, понимаешь ли. Считаю, что жить надо по любви.

Райхман фыркнул:

– Ты что же, до сих пор жену любишь?

Максим с удивлением посмотрел на капитана, потер лоб, покачал головой:

– Знаешь, а ведь я только недавно начал об этом задумываться. Может быть, ты прав, надо проанализировать ситуацию и решить, что делать дальше.

– Вот и займись на досуге. Кстати, а мы чем будем заниматься?

– Еще сам не знаю.

Максим открыл свой небольшой кабинетик, сел было за стол, но вынужден был сразу же идти к начальству: его вызвал Пищелко.

Начальник Отдела встретил его хмурым взглядом.

Полковник Валерий Францевич Пищелко был высок, но фигура его давно потеряла стройность, и в профиль он выглядел как человек, проглотивший бочонок пива. Брился он не каждый день, изредка заводил бородку и усы, хотя выражение лица полковника от этого не менялось: он вечно был всем недоволен.

Кабинет начальника Отдела почти не отличался от рабочего места Максима, разве что был вдвое больше.

Такой же стол, стулья, шкаф, сейф, компьютер, портрет президента на стене за спиной. Единственной оригинальной вещью в этом кабинете был аппарат для ароматерапии: круглая подставка синего цвета, на ней свеча и металлическая стоечка с кольцом, поддерживающая чашу из синего стекла с ароматическим веществом.

Максим принюхался: пахло смолой сандалового дерева.

– Садись, майор, – буркнул полковник. – Еле уговорил генерала не наказывать тебя и твоих людей.

– За что? – не понял Максим.

– Надо было выполнять приказ – захватить монаха и доставить его в Москву. Ну да ладно, этим делом займется теперь группа Моргуна. Тебе же я подготовил другое задание. В Жуковском объявился один тип, надо за ним последить. Возможно, он «серый» экстрасенс. Если так, вам придется его брать. Все материалы получишь у Сорокина. К вечеру вы должны быть в Жуковском. И смотри у меня – чтоб на этот раз без проколов! Вопросы?

Максим обреченно подумал, что у жены появится еще один повод закатить скандал, но вслух, естественно, об этом говорить не стал.

– Что натворил наш клиент?

– Пока ничего. Но задание спущено сверху, – Пищелко поднял глаза к потолку, – и обсуждению не подлежит.

– Понятно. Тогда вопросов больше нет. Разрешите выполнять?

– Иди.

Максим встал, сдвинул каблуки, бросил подбородок на грудь и вышел. В своем кабинете он несколько минут знакомился с новостями по Управлению, листал почту, потом вызвал Райхмана и сообщил ему о сборе группы.

Через два часа группа в полном составе находилась у неприметного двухэтажного здания в районе метро «Выхино», где располагалась экспедиционно-хозяйственная служба Управления. Пищелко расщедрился и разрешил отправиться в Жуковский на микроавтобусе Отдела, что намного упрощало проблему доставки и слежки за объектом.

В пути Максим объяснил подчиненным задачу, которую им предстояло решать, и ворчливый Кузьмич не преминул поделиться своим мнением о задании и о том, что он думает о начальстве.

– Не получится ли так, что мы снова вытянем пустышку? – закончил он.

– Тебя это не должно волновать, – заметил в ответ Писатель. – Какая разница, зря или не зря мы настраиваемся на полную отдачу? Послали – делай дело и не ломай голову, чем оно закончится.

– Хотелось бы настоящего дела, а не байды с наблюдением за человеком, которого кто-то подозревает в принадлежности к «серым магам».

– Кто знает, чем это все закончится, – философски проворчал Штирлиц.

Иван-Доржо Итигилов по обыкновению промолчал. Он не любил пустопорожней болтовни.

В Жуковский приехали засветло, к четырем часам дня, расположились в гостинице «Спасатель», принадлежащей местному подразделению МЧС. Максим вывел на дисплей ноутбука данные об объекте наблюдения, и группа в течение получаса изучала личное дело Арсения Васильевича Гольцова, пятидесяти пяти лет от роду, вдовца, отца двух детей, заведующего лабораторией в Институте летно-испытательной аппаратуры.

– Вопросы? – осведомился Максим после окончания инструктажа.

– Я так и не понял, чего мы к нему прицепились, – заявил Кузьмич. – Вполне нормальный мужик, ни в чем предосудительном не замечен.

– Начальству виднее, – пожал плечами Писатель.

– Ну, а ты что думаешь, Иван Дрожжевич?

Шаман пососал мундштук трубки, не закуривая; курил он обычно такой едкий табак, что сослуживцы не выдерживали «газовой атаки», поэтому в их присутствии Итигилов давно уже не дымил.

– Странный человек, однако.

– Почему?

– Чувствую.

Кузьмич хмыкнул, посмотрел на Максима:

– Предлагаю найти этого мужичка и просканировать нашим «Беркутом». Сразу будет понятно, сенс он или не сенс.

– Сканер не всегда дает объективную оценку. Приказано наблюдать – будем наблюдать.

– Да я, собственно, не возражаю.

– Тогда начинаем, – прекратил разговоры Максим. – Поскольку мы не знаем возможностей клиента, работать будем с максимальной осторожностью, чтобы он нас не засек. Цепляем рации, экипируемся и вперед. Порядок следования обычный. Микроавтобус поведет Кузьмич.

– Я бы хотел…

– Отставить пререкания! Полчаса на сборы. Отсчет пошел.

Через двадцать минут группа подъехала к Институту летно-испытательной аппаратуры и заняла позицию.

Ничего особенно примечательного или демонического в облике Арсения Васильевича Гольцова не обнаружилось.

Чуть выше среднего роста, строен, хорошо сложен, по-спортивному подтянут, выглядит молодо, несмотря на залысины. Глаза карие, волосы темные, с проседью, губы крупноватые, но твердые, подбородок упрямый. Как заметил Шаман, такие мужики должны нравиться женщинам.

С этим замечанием согласились все. Было в лице, да и во всей фигуре Гольцова, нечто такое, что называется двумя словами: мужское обаяние. Мужик был явно умен, интеллигентен, умел одеваться и следил за собой. Да и выглядел действительно очень молодо, лет на сорок, но никак не на пятьдесят пять.

«Беркут», включенный Максимом при первом же появлении объекта, не сработал. Точнее, показал уровень энергетики Гольцова лишь на несколько процентов выше, чем у рядовых граждан. Примерно такие же данные он выдавал и потом, на следующий день, когда группа вела Гольцова в институт и обратно. Однако Шаман не спешил давать свою оценку биоэнергетики Арсения Васильевича, лишь заметил, что завлаб ИЛИА непростой человек и внутри его дремлет некая непонятная сил а, которую трудно выявить с помощью приборов.

– Это и есть твоя официальная точка зрения? – поинтересовался Максим.

– Это мое внутреннее ощущение, – сухо ответил Иван-Доржо. – Но я могу и ошибаться.

Тем не менее он не ошибся.

Вечером двадцатого января, когда Гольцов благополучно добрался с работы домой, «Беркут» внезапно зафиксировал вспышку торсионного излучения. Впечатление было такое, что Арсений Васильевич на несколько минут включил генератор пси-поля, уровень которого превысил среднестатистический фон на три порядка!

– Ни хрена себе! – изумился Штирлиц, очередь которого была носить сканер. – Он что, взорвался?!

Максим тоже удивился, но не столь эмоционально, так как доверял Шаману и ждал каких-то событий. Как оказалось – не напрасно.

– Кузьмич, что у тебя? – вызвал он по рации старшего лейтенанта.

– Клиент сидит в гостиной, в кресле, – отозвался Бурков, – и, по-моему, смотрит телевизор. Или спит.

Для полноценного наблюдения за объектом группа рассредоточилась.

Максим и Райхман гуляли вокруг дома, невзирая на мороз.

Шаман сидел в кафе неподалеку. Ему не нужен был визуальный контакт с поднадзорным, он следил за ним в «психоэнергетическом поле».

Бурков-Кузьмич расположился в доме напротив и наблюдал за окнами квартиры Гольцова в бинокль, соединенный с лазерным звукосчитывателем.

Писатель временно отдыхал, сидя с Шаманом в том же кафе и потягивая тоник. Он любил поговорить о смысле жизни, знал много анекдотов и веселых историй, и с ним было интересно. Правда, Шаман на его высказывания не реагировал, зато никогда не прерывал, что, естественно, нравилось всем, кто хотел поговорить.

– Шаман, – позвал Максим, – ты что-нибудь «видишь»?

– Солнце, – ответил Итигилов.

Штирлиц хихикнул, он слышал то же самое, что и все члены группы, соединенные радиосвязью.

– Иван Дрожжевич, ты что там пьешь?

– Не засоряйте эфир, – сердито приказал Максим. – Шаман, сканер высветил сто сорок эниобел, такого я еще не встречал! Выходит, наш клиент и в самом деле экстрасенс?

– Не знаю, – после паузы сказал Иван-Доржо. – Я чувствую очень мощный источник пси-поля, но не могу определить его природу.

– Что это значит?

– Источник связан с кем-то или с чем-то, что расположено не на Земле.

– А где, в космосе, что ли?

– Не знаю. Где-то глубок о. Точнее сказать не могу.

Максим хмыкнул, посмотрел на Райхмана, выдыхающего облачка пара.

– Интересный компот получается. Кузьмич, что у тебя?

– Объект зашевелился, чешет репу… встает, пошатываясь, будто принял сто грамм… идет к двери… не вижу ничего… опа!

– Что там?!

– Ну, дает старик!

– Конкретней, черт тебя возьми! К тому же он не старик, да и выглядит – дай бог каждому в его возрасте.

– Все равно ему далеко за полтинник. Ух, и хороша!

– Ты о ком?

– К нему девица-красавица заявилась. Целует его в щечку… снимает жакет… идет… жаль, не в спальню… собираются кофе пить.

– Я понял, – сказал Штирлиц. – Это его дочь.

– Да брось ты, он живой человек… хотя… – Кузьмич помолчал. – Может быть, ты и прав. Парень явно относится к ней по-отцовски. Но она действительно чертовски хороша!

– Я могу сменить Кузьмича, – донесся голос Писателя. – Хочется поглядеть на дочку клиента.

– Ей тридцать лет, – напомнил Штирлиц осуждающим тоном. – Она замужем, и у нее ребенок.

– Какое это имеет значение?

– Тихо! – стальным голосом оборвал подчиненных Максим. – Продолжать наблюдение!

Разговоры прекратились.

Максим и Райхман снова двинулись вдоль дома, плотнее запахивая куртки и опустив на уши клапаны шапок.

– Вообще не понимаю, что мы тут делаем, – вполголоса заметил Штирлиц через некоторое время.

Максим не ответил. Он думал о том же. Связь объекта с криминальным миром не подтвердилась. Гольцов редко выходил из дома, в основном пропадая на работе и встречаясь только с соседом по лестничной площадке, отставным полковником, как удалось выяснить. А его деятельность в качестве экстрасенса еще требовала подтверждения, как и фиксация сканером вспышки торсионного излучения. Вполне могло быть, что Арсений Васильевич не имел к ней никакого отношения.

Впрочем, в последнем Максим сомневался. Высокое начальство не послало бы его в Жуковский следить за простым человеком, не имея на то оснований. Сработавший «Беркут» весомо подтверждал подозрения, а также известную поговорку: дыма без огня не бывает.

– Зайдем в подъезд, погреемся? – предложил Райхман.

Максим посмотрел на часы: шел девятый час вечера, можно было бы и свернуть наблюдение, так как объект не менял распорядка жизни и вечером никуда не выходил. Но это было бы безответственно.

– Зайдем.

В подъезде было теплее, а главное – отсутствовал ветер.

Максим достал из сумки на плече небольшой термос, налил в колпачок горячего чая, выпил, предложил спутнику.

– Хорошо пошло! – кивнул Райхман, возвращая колпачок.

– Шаман варил, с травами.

– Ваня Дрожжевич знает толк в добавках.

– Внимание! – раздался в наушнике голос Кузьмича. – Девица собирается уходить, надевает пальтецо.

Максим и Райхман переглянулись.

– Уползаем отсюда?

– Сделаем вид, что мы соседи, возвращаемся домой. Или идем в гости.

Где-то вверху хлопнула дверь, по лестнице застучали каблучки. Появилась девушка, застегивающая на ходу модное пальто-труакар золотистого цвета. Она сбежала вниз, покосилась на пропустивших ее мужчин, и у Максима екнуло сердце.

Девушка была очень мила!

Высокая, стройная, длинные ноги в сапожках на высоком каблуке, нежный овал лица, большие зеленые глаза, пухлые губы, роскошные пушистые волосы по плечи. И во всей фигуре некий подсознательный п р и з ы в, теплый шарм, вызывающий влечение, уверенность женщины, знающей себе цену и не скрывающей своей сексуальности.

Бухнула входная дверь.

Незнакомка исчезла.

Райхман шумно выдохнул:

– Ну и ну! Прав был Кузьмич. В такую не грех и влюбиться!

Максим опомнился, сбежал вниз, распахнул дверь.

Девушка торопливо шла по тротуару к соседнему дому, зашла в булочную.

– Ты что, командир? – появился озадаченный Штирлиц. – С дерева упал?

Максим не ответил. Он и сам не понял, почему отреагировал на дочь Гольцова таким образом. Но ничего не мог с собой поделать. Захотелось догнать незнакомку и предложить горячего чая. Немедленно! Потому что такие случаи не даются дважды, в этом майор не сомневался ни на йоту.

– Ее зовут Марина, – на всякий случай сказал Штирлиц безразличным тоном. – У нее дочь Стеша, десять лет. Редкое имя, между прочим.

Девушка вышла из булочной, держа в руке пакет. А вслед за ней выскочили двое парней в спортивных курточках и вязаных шапочках. Они догнали дочь Гольцова, преградили ей дорогу, размахивая руками. Она попыталась обойти их, но высокий парень в черных кожаных штанах схватил ее за руку, жестикулируя, показывая куда-то в сторону дороги. Там ожила стоявшая у тротуара грязно-белая «Лада-112», медленно двинулась вперед.

– Чего они от нее хотят? – процедил сквозь зубы Райхман.

Максим быстро направился к парням, буквально тащившим девушку к машине. Она отчаянно сопротивлялась, выронив пакет с покупками, но на помощь не звала.

– Эй, орлы, – окликнул наглецов Разин, – развлекаетесь?

Парни остановились.

Девушка, воспользовавшись моментом, вырвала руку и наотмашь ударила высокого, процарапав ему щеку ногтями. Тот схватился за лицо.

– Вот сука! Глаз чуть не выбила! – Он в ярости замахнулся, но ударить девушку не успел.

Максим перехватил его руку, жестоким приемом сломал кисть, отшвырнул парня прямо на подъехавший автомобиль. Высокий взвыл, ударился головой о дверцу «Лады», свалился на тротуар.

Его напарник, пониже ростом, но поплотнее, небритый, с шарфом, обмотанным вокруг шеи, выхватил нож, пошел на Максима.

– Урою, падла!

Максим дождался выпада, перехватил руку и, круто развернувшись, сломал ему руку в локте. Парень с воплем рухнул на гору снега, затих.

Из белой «Лады» выглянул было водитель, но, увидев результат схватки, быстро сел обратно, рванул с места и укатил.

Максим подобрал пакет, подал девушке, ошеломленной таким поворотом событий, переводящей глаза с лежащих обидчиков на Разина и обратно.

– Спасибо… кажется, я вас видела на лестнице… У меня отец живет в этом доме. Вы тоже здесь живете?

– Нет, мы шли в гости. Разрешите, мы вас проводим?

Девушка посмотрела на стонущих, облепленных снегом парней, передернула плечами:

– Да, конечно.

Все трое направились к дому Гольцова.

– Как вас зовут? – спросил Максим, зная ответ.

– Марина.

– Меня Максим, моего приятеля Герман. Говорите, ваш отец здесь живет? На каком этаже? Мы многих знаем.

– На третьем, Арсений Васильевич.

– Похоже, мы его встречали, высокий, спортивно выглядит.

Девушка кивнула, думая о своем.

Вошли в подъезд, поднялись на третий этаж.

– Благодарю вас, мне сюда. Может быть, зайдете? Отец будет рад.

Мужчины переглянулись.

– В другой раз, – с сожалением сказал Максим; ему очень хотелось продолжить знакомство, да и случай представился неплохой, но служба в данный момент запрещала самодеятельность. – Не дадите телефон?

Марина с сомнением посмотрела на майора:

– Я живу в Москве.

– Надо же, какое совпадение, и я живу в Москве, на Шаболовке.

– Хорошо, запишите мобильный.

– Я запомню.

Она продиктовала номер, кивнула и исчезла за дверью.

Штирлиц, долго сдерживающийся, шумно выдохнул:

– Ну, ты даешь, командир!

Максим пососал костяшки пальцев на правой руке, начал спускаться вниз. Бросил через плечо:

– Пошли.

Они спустились на первый этаж, остановились у батареи под почтовыми ящиками.

– Что на тебя нашло? Ты же их бил в полную силу!

Максим помолчал, удерживая в памяти красноречивый взгляд дочери Гольцова.

– Не знаю… но таких отморозков мочить надо!

Райхман с интересом посмотрел на посуровевшее лицо майора, хотел пошутить, но передумал.

– Что будем делать?

– Ничего… работать.

– А девица и в самом деле хороша. Даже обидно, что она дочь клиента.

– Почему?

– А вдруг он плохой человек?

Максим покачал головой:

– Такая девушка не может быть дочерью плохого человека.

Райхман ухмыльнулся:

– Эк тебя контузило, командир. Уж не влюбился ли?

Максим промолчал.

– Помощь не нужна? – прилетел по рации голос Кузьмича.

– Нет.

– Как ведет себя клиент? – поинтересовался капитан, искоса глянув на Разина.

– Слушает, как дочь рассказывает о подвигах командира.

Максим порозовел, сдвинул брови:

– Отставить базар!

– Я правду говорю. Она описывает, какой ты сильный и решительный, не чета ее мужу.

– Кончай базар, я сказал! Гена, замени Кузьмича.

– Слушаюсь.

– Продолжать работать!

В эфире стало тихо.

– Погуляем? – кротко предложил Штирлиц, догадываясь, что творится в душе командира.

Вышли на улицу.

Мороз немного ослабел, небо затянули тучи, предвещая снегопад.

Окна пятиэтажки гасли одно за другим. Лишь окна на третьем этаже, принадлежащие квартире Гольцова, продолжали бросать снопы света на заснеженный двор.

Максим представил, как Марина с ногами забирается в кресло, и ему страстно захотелось в тепло и уют.

ПРОРЫВ

Внизу раздавались женские голоса, восклицания, порой смех, но Арсик этого не слышал: он в настоящее время жил в другом мире, где люди строили ракеты и покоряли космос. Одновременно он находился у себя дома, на лежаке печки, от кирпичей которой исходило уютное расслабляющее тепло. Арсик лежал на печке и читал фантастический роман Ивана Ефремова «Туманность Андромеды».

Голоса же принадлежали слушателям, точнее, слушательницам: мама вслух читала книгу о подвигах разведчиков на войне, а вокруг нее собралось несколько женщин: бабушка, родная тетя Арсика Ксения, еще одна тетя – Валя, сестра мамы, и соседки – тетя Катя и баба Фруза. На столе горела керосиновая лампа, по углам небольшой кухоньки бродили тени, атмосфера в доме дышала таинственностью, в ней странным образом уживалось и прошлое, и настоящее, и всем было хорошо, несмотря на разные переживания. Хотя Арсику было лучше всех: он жил в будущем…

Очнулся от голоса мамы:

– Пора спать, фантазер. Утром не встанешь в школу.

– Встану. – Арсик с трудом оторвался от страницы, чувствуя, как слипаются веки. – Так интересно!

– Завтра дочитаешь.

Он отложил книгу, с трудом слез с натертой до блеска лежанки, по холодным половикам босиком добрался до кровати, разделся и рухнул в благоухающую чистотой и прохладой кровать…

Ночью вдруг проснулся, не понимая, где он и что с ним.

В уши настойчиво лез густой струнный звон. По комнате бродили тени от веток яблонь в саду, освещенных уличным фонарем. Везде белым-бело, на окнах кое-где лед. А звон издавали телеграфные столбы на улице и провода, предупреждая, что за стенами избы сильный мороз.

Арсик какое-то время таращился в окно, полусонный, силясь понять, что его разбудило, потом снова уснул. И снились ему звезды и ракеты, затерявшиеся в черной бездне космоса…

Арсений Васильевич посмотрел на часы: половина седьмого, пора вставать. Однако он полежал еще немного, успокаивая сердце, возбужденное воспоминанием детства. Затем тихо встал, чтобы не разбудить дочь, умылся, побрился, приготовил яичницу и кофе.

На кухне появилась заспанная Марина, чмокнула отца в щеку:

– Доброе утро.

– Садись завтракать.

– Почищу зубы только. Спасибо, пап.

Марина скрылась в ванной, через пять минут вернулась на кухню, быстро проглотила завтрак, побежала переодеваться и приводить себя в порядок, на что потребовалось гораздо больше времени.

– Как я выгляжу?

Сидящий в кресле Арсений Васильевич улыбнулся, поднял большой палец:

– Ты очень похожа на маму.

– У мамы были русые волосы, а у меня темные.

– Не имеет значения. Что это за жакет на тебе?

– Казакин.

– Тебе идет. Хоть сейчас на подиум.

– Спасибо. А вот ты выглядишь неважнецки. Тебе жена нужна, чтобы ухаживала за тобой и создавала уют.

Арсений Васильевич качнул головой:

– Такой, как твоя мама, больше нет. С годами понимаешь это все отчетливей.

– С годами все желанней очертанья Того, чем никогда не обладал.

– Что?

– Это стихи одного моего знакомого поэта. Иногда ему удаются замечательные строки. Не куксись, папуль, может быть, еще встретишь умную и добрую женщину, влюбишься и будешь счастлив.

Он снова покачал головой, вспоминая свою первую встречу с Милославой.

Арсений тогда заканчивал второй курс института и ехал в троллейбусе с площади Островского в общежитие. На одной из остановок в троллейбус вбежали две девушки, встали рядом, держась за поручень, а у Арсения случился сердечный приступ. Именно так можно было назвать его состояние, когда он глянул на одну из девушек и встретился с ней глазами.

Серо-зеленые светящиеся очи (именно очи, а не глаза), густые ресницы, красивый излом бровей, тонкий прямой носик, изумительного рисунка губы и неимоверной, немыслимой красоты улыбка, улыбка феи, полная тепла и восторженного отношения к жизни.

Он так и ехал потом, забыв обо всем на свете, проехал свою остановку, не сводя глаз с незнакомки, посматривающей на него лукаво и заинтересованно. А потом девушки вышли, он опомнился, бросился было за ними, но было уже поздно, троллейбус тронулся с места. Сумасшедшей красоты девчонка исчезла как видение, как мираж, дарующий путнику в пустыне надежду на глоток воды, продляющий жизнь.

Лишь спустя пять месяцев Арсений вновь встретил эту девушку – на вечере в институте, посвященном слету студенческих строительных отрядов. Он не собирался на него идти, хотя сам ездил в составе одного из отрядов на Алтай, под Бийск, строить птицефабрику. После тренировки сборной института по волейболу Арсений заявился в актовый зал на втором этаже чисто ради любопытства, как был – в стареньком зеленом свитере, в немодных штанах, со спортивной сумкой через плечо, и в фойе зала, в окружении однокурсников и парней постарше увидел Ее!

Милослава сидела на стуле у стены, сложив руки на коленях. На ней было блестящее «малахитовое» платье с красной лентой, обтягивающее фигуру, и она была невероятно, потрясающе красива!

У него перехватило дыхание! Сердце оборвалось!

Никого не видя и не слыша, он приблизился к ней, растолкал парней, присел перед ней на корточки. Его окликали, хлопали по плечу, шутили, но он в данный момент жил в пространстве ее взгляда и никого не замечал.

– Меня зовут Арсений, а вас?

– Мила, – ответила она, покраснев. – Милослава…

– Я видел вас весной…

– Я помню.

– Подождете меня? Я сбегаю переоденусь.

– Да…

Он встретил ее прямой взгляд и словно умылся чистой родниковой водой. Глаза Милославы говорили, что она подождет.

В общежитие он мчался как на крыльях. Вернулся через пятнадцать минут, надев костюм приятеля, с которым жил в одной комнате. Собственного «парадно-выходного» костюма у него тогда не было. Его пытались остановить друзья одного из известных на весь институт ловеласов, красавчика Миши Васина, который уже «подбивал клинья» к Милославе (она попала на вечер не случайно, так как в составе одного из студенческих строительных отрядов работала фельдшером, учась в Рязанском мединституте), однако Арсений умело обошел конфликты, выбрал подходящий момент и пригласил Милу танцевать. И уже больше не отходил от нее.

В декабре они поженились…

– Ты куда-то ушел, – проницательно прищурилась дочь. – Маму вспомнил?

Арсений Васильевич кивнул, провел ладонью по лицу, сглотнул горький комок. Душа ворочалась, плакала и звала любимую, мешала думать и разговаривать.

Марина подошла к нему, прижала голову к груди, погладила по волосам:

– Бедный ты мой папочка… я тебя понимаю. А вот мне не везет. Вадик меня так не любит, как ты маму любил. Он вообще никого не любит, кроме себя.

– Зато красиво говорить умеет, – проворчал Арсений Васильевич. – Гений непризнанный, да и только! Ты извини, девочка, но не уважаю я твоего мужа. Все разговоры в его семье – о том, какой он умный и гениальный. А чего он добился в жизни, чего достиг? Уже десять лет в Москве – и пшик! Как был редактором в низкопробной газетенке, так и остался. Тебе бы такого, как этот Максим, который отбил тебя у хулиганов. Надо же, так повезло! Никогда у нас такого не случалось.

Марина села рядом, улыбнулась:

– Да, Максим мужчина решительный, сильный. – Она снова улыбнулась. – И симпатичный. Я ему телефон свой дала. Сама не знаю, зачем. Скорее всего растерялась.

– Если ты ему понравилась, он позвонит. Бросай своего рыжего красавца, он полный ноль в семейной жизни, и уходи к этому Максиму.

Марина засмеялась:

– Как у тебя все легко получается – уходи. У меня дочь есть, ей без отца плохо придется. А настоящие отцы на улицах не валяются.

– Ничего, проживешь как-нибудь, я помогать буду. Твой Вадик все равно не занимается дочерью. Утром спит до двенадцати, вечером приходит после двенадцати, когда она уже давно спит. Родитель хренов! – Арсений Васильевич фыркнул. – По два часа в туалете сидит! Это как понимать?!

– Что ты к нему прицепился? Ну он такой, какой есть, что теперь? Давай о другом поговорим. Не хочешь с нами на весенние каникулы на море отдохнуть?

– Почему бы и нет? Где именно?

– Стеша просится на Кипр, ей там нравится, но я хочу на Крит, в Грецию. Мы там еще не были. Мои приятели рекомендуют деревушку Херсонесес, недалеко от лабиринта Минотавра.

– Лабиринт мне ни к чему, а вот попить местного винца я не против.

– Знаю я, какой ты любитель винца. В прошлый раз одну бутылку за весь десятидневный срок осилить не смог.

– Это же не шампанское, – пожал плечами Арсений Васильевич.

– Ты и шампанское так же пьешь. Итак, решено?

– Если с вами поедет твой благоверный, мне на Крите делать нечего.

– У него сдача какого-то проекта, мы уже обсуждали, он останется дома.

– Тогда согласен. Слушай, ты можешь объяснить, что тебе в нем нравится?

Марина сделалась грустной:

– Я сама давно задаю себе этот вопрос.

– Обычно современным женщинам в мужчинах нравятся вторичные половые признаки: дача, машина, зарплата. У него даже этого нет.

Дочь улыбнулась:

– Ты же знаешь, я из другой породы. И чем дальше, тем больше мне нравятся мужики умные и сильные. А Вадим… он действительно умеет красиво и авторитетно говорить, чем меня и взял. И больше ничего! И хватит! – Она хлопнула ладонями по подлокотникам кресла, встала. – Мне пора. Еще к зубному надо успеть, потом за дочкой в школу.

Поднялся и Арсений Васильевич:

– Надеюсь, ты не ради выпендрежа идешь к зубному?

– Что ты имеешь в виду?

– Я читал интервью одного врача-стоматолога по поводу искусственной корректировки зубов для «суперкрасоты». Сейчас модно удалять коренные зубы ради «утонченной впалости щек» или встраивать в зубы бриллианты.

– Я слышала. Многие наши шоу-звезды так делают.

– Так вот, это опасно для здоровья. После удаления зубов всегда возникает атрофия костной ткани, в результате нарушается жевательная функция и, как следствие, страдает весь пищеварительный тракт. А внедрение бриллиантов и золотых инкрустаций не только портит эмаль, но и вовсе ведет к скорой потере зуба.

Марина засмеялась:

– Спасибо за заботу о моих зубах, пап. Я не собираюсь внедрять в них бриллианты, просто хочу подлечить десны.

Арсений Васильевич сдержал тоскливый вздох. Улыбка дочери чрезвычайно походила на улыбку жены, даже не по себе становилось.

– Когда появишься в следующий раз?

– Скорее всего весной, папуль, вместе со Стешей. Она тоже хочет тебя увидеть, соскучилась по деду, но раньше я вряд ли выберусь.

– Буду ждать. Давай я тебя провожу.

– Утро уже, светло, вряд ли кто осмелится пристать.

– Мне все равно на работу идти.

Арсений Васильевич быстро собрался, и они спустились во двор. Марина поцеловала отца в щеку, села в свой серебристый «Рено Меган», помахала рукой:

– Буду звонить.

Арсений Васильевич помахал в ответ.

Машина выехала со двора, исчезла за углом дома. На душе снова сделалось тоскливо. Несмотря на привязанность дочери, он ощущал себя одиноким. Настроения не прибавило даже предложение слетать на море. Если бы не внучка, категорически отказывающаяся отдыхать без деда, он бы не полетел. А ради этого растущего доброго человечка стоило идти наперекор своим желаниям.

Выглянуло солнце. Вокруг сразу все засверкало, заискрилось. Белизна снега была такая, что слепило глаза. Мороз на улице держался приличный, однако Арсений Васильевич не стал брать машину, решил взбодриться, пройтись до института пешком.

Его узнавали соседи, сослуживцы, здоровались, он кивал в ответ, а сам думал о детях, о своей жизни, о работе, смысл которой давно был потерян. Сверкание снега отвлекало, что-то происходило с глазами, уличный пейзаж начал расплываться, искажаться, сквозь него в сознание начали прорываться странные видения, чужие миру и собственным ощущениям.

Арсений Васильевич замедлил шаг, потер кулаками глаза.

Зрение восстановилось, однако почему-то проезжавшие мимо автомобили стали казаться некими сосудами, наполненными чужим пространством и временем.

– Вам плохо? – участливо спросила проходившая мимо пожилая женщина.

– Нет, все нормально, – очнулся он, пошел быстрее и вдруг вспомнил свои последние «полеты в запределье». То, что с ним творилось, скорее всего было вызвано прорывом информации запредель я в сознание. Этой ночью он часто просыпался от необычных ощущений – казалось, сквозь голову течет бесплотная река, несущая как щепки обрывки непонятных воспоминаний. И это тоже говорило о каком-то психофизическом процессе, процессе просачивани я криптогнозы из подсознания, где осела «запредельная» информация, в сознание.

В своем кабинете он привычно запустил компьютер, провел короткое совещание с сотрудниками, сел за стол, но в работу углубляться не стал. Расслабился, закрыл глаза и попытался вспомнить конкретные явления, сопровождавшие его во время путешествий в иную метавселенную, где он поддерживал равновесие «положительных и отрицательных потенциалов» жизни. Иначе говоря – равновесие «добра» и «зла».

Сначала в голове мелькали неясные картины визуального контакта с «плоским миром», обрывки бесед с Диспетчером, мозаика нечетких образов, текучие массивы переходящих друг в друга фигур и форм. Затем тусклое шипение и потрескивание эфирного фона сменилось прозрачными всплесками трудно уловимых мелодий, а перед мысленным взором возникла странная картина.

В сияющем жемчужном тумане, скрывающем ландшафт, скакал удивительный всадник. Сам он был четырехрукий и двуногий, закованный в блистающие алые доспехи. Конь же под ним больше походил на гигантского медведя, также одетый в броню или, скорее, в алого цвета кольчугу.

Навстречу ему вывернулся из тумана другой всадник. У него наличествовали две руки и две ноги, зато и головы было две. Доспехи же на нем сияли лунным серебром, а конь напоминал страуса с мощными лапами динозавра.

И оба они вовсе не вызывали у Арсения Васильевича отвращения, оба являли собой образцы ино й гармонии, ино й физики и биологии, оба отражали законы и опыт и н о й эволюции, по-своему красивой, экспрессивной и динамичной.

Всадники сшиблись!

Сверкнули мечи, не похожие на обычные мечи. Впрочем, оружие всадников нельзя было отнести ни к какому виду холодного оружия, известного на Земле. Сравнить их можно было разве что с непрерывно меняющей форму молнией.

Удар, вспышка света!

В глаза вонзилась яркая извилистая лента неведомого разряда, и Арсений Васильевич «полетел» в эйфорическое пространство непередаваемых ощущений и образов, каждый из которых отражал жизнь целого вида разумных созданий, не поддающихся никакому словесному описанию.

Чувствуя, что начинает захлебываться в потоке чужеродной информации, усилием воли он остановил схватку всадников, заставил их разъехаться и взамен получил некое пространство поко я, на короткое время приобретшее четкую гармоничную сетчато-кристаллическую структуру. Впечатление было такое, будто из кипящего раствора солей выпа л, точнее, выкристаллизовался удивительной красоты и огранки призрачно-паутинный «бриллиант»! Этот псевдокристалл вобрал в себя голову Арсения Васильевича, раскрылся бесшумным световым фонтаном, и Гольцов на мгновение обрел возможность видеть невидимое и слышать неслышимое.

Иная Вселенная развернулась внутри человека, полная движения, экспрессии, жизни, боли и жажды победить! В этой Вселенной и в самом деле шла война, остановить которую мог только высши й оператор, оператор иного уровня, нежели тот, кого представлял собой Арсений Васильевич. То есть Творец! Однако Его в данной Вселенной не было. Ушел. Куда? Этого экзооператор Гольцов знать не мог.

Последняя мысль отозвалась взлетом печали. После нее наступила темнота и тишина.

Очнулся он спустя несколько минут, судя по циферблату наручных часов. И вдруг понял, что помни т свое незапланированное «внутрипсихическое» путешествие! Не все, обрывками, но помнит! Ему удалось-таки перенести часть криптоинформации, засевшей в глубинах неосознанной психики, в сферу сознания!

Арсений Васильевич прищурился, разглядывая монитор компьютера, и вдруг отчетливо увидел его внутреннее строение!

Сначала не поверил глазам, принимая увиденное за одну из картин запредель я. Потом пришло ощущение «рентгеновского просвечивания», причем рентгеновским аппаратом был он сам!

Арсений Васильевич зажмурился… и увидел свой кабинет сквозь веки!

Вот тут он перепугался по-настоящему!

Начал тереть глаза кулаками, прижимать к ним ладони, вспотел, собрался было вызвать Юревича – пожаловаться и посоветоваться, что делать дальше, и с облегчением перевел дух: явление «рентгена» прошло.

Но и после этого он долго не мог прийти в себя и приступить к работе. Лишь после обеда воле удалось собрать остатки ума, и Арсений Васильевич принялся анализировать свои открытия и собственное состояние, стараясь при этом не заходить за границу измененного сознания. В конце концов он сделал не слишком радующий его вывод: ему действительно удалось выйти за пределы поля оперирования и понять смысл своей работы в иной метавселенной. Однако Арсений Васильевич абсолютно не представлял себе, что с этим знанием делать и как жить дальше. В чем он был уверен, так это в том, что т а к жить нельзя – не зная, почему он поддерживает равновесие чужого социума с помощью инициации войн и конфликтов и кому это выгодно.

СИСТЕМА

С Земли эта звездная Система не видна, так как находится по другую сторону от ядра Галактики, хотя и гораздо ближе к ядру, нежели Солнце с планетами. Если измерить расстояние до нее земными мерами длины, то оно равно двенадцати тысячам световых лет. Однако вследствие того, что пространство известной нам части Вселенной (так называемого метагалактического домена) отнюдь не «плоское», как считают астрофизики и космологи, то до Системы буквально «рукой подать» – если знать способы преодоления космических расстояний, не связанные с ракетными или иными полетами. Вакуум – совсем не абсолютная пустота, как думали ученые еще совсем недавно, это сверхтвердый кристалл, пропускающий сквозь себя свет и материальные тела. Мало того, он соединяет континуумы не трех измерений, а на два порядка больше, хотя большинство этих измерений свернуто в сверхмалые объемы или, как говорят физики, скомпактифицировано. Эти измерения можно разворачивать – опять же если знать методы развертки – и путешествовать по Вселенной с гораздо большей скоростью, чем скорость света. Практически мгновенно. Хотя мало кто из разумных созданий, населяющих Галактику, достиг соответствующего уровня. Но те, кто создал (вырастил, реализовал, раскрыл, построил) Систему, умели многое, в том числе и «высверливать» в вакууме тоннели мгновенного перемещения энергии, информации и материальных предметов. Поэтому для них не составляло труда посещать каждую цивилизацию Галактики и контактировать с носителями разума. Явно или тайно. Но они предпочитали контролировать жизнь Галактики – и миллионов других похожих звездных островов – иначе, с помощью внедрения в социумы своих резидентов и вселения в сознание существ психоматричных программ, заставляющих их делать то, что было нужно контролерам. При этом контролеры часто прибегали к вербовке помощников и агентов из числа аборигенов на местах, превращая их либо в операторов внутреннего контроля – интраоров, либо в операторов внешнего контроля – экзоров. Первые осознанно участвовали в процессе коррекции социумов или иных общих структур, объединяющих разумных носителей, вторые выполняли роль «серых кардиналов», изменяющих ситуативные планы на других планетах, а также на объектах равного порядка или гораздо более сложного характера. Чаще всего они делали это неосознанно, как ретрансляторы потоков энергий высших уровней, хотя сами могли бы стать такими же властителями миров, как их кукловоды. Однако осознавали это единицы из миллионов, и тогда Систему начинало лихорадить, так как ее правители боялись лишиться власти, которую они присвоили себе не по праву преемников Творца, а по праву восставшего раба, завладевшего могучим наследием богов.

Двадцать первого января по земному летоисчислению в одном из олимподов Системы (пирамид выработки решений) собрались иерархи галактического контроля. Их было шестеро: Вышний, Распорядитель, Диспетчеры первого, второго и третьего класса и Корректор-исполнитель. На людей эти существа походили мало, скорее – на колонии грибов, имеющие грубое сходство с человеческим телом. Впрочем, это и были колонии, но не грибов, а кораллов.

Беседа иерархов проходила в диапазоне излучений, которые люди Земли называют мысленными. Эмоции же, сопровождавшие речь каждого, земным языком передать было трудно, хотя их смысловое наполнение иногда приближалось к таким понятиям, как «презрение», «недовольство», «удовлетворение», «злоба», «равнодушие», и другим. Одна из тем беседы касалась положения Земли в Гиперсети Управления – как планеты, давшей много добровольных слуг Системе и воспитавшей целый вид существ, внешне абсолютно не отличимых от человека, которых условно можно было назвать «биороботами» и «демиург-рабами». В настоящее время именно они являлись тем резервом Системы, который позволял контролировать деятельность всего человечества, в том числе его живым отрядом или, как утверждали посвященные, богорожденным и людьми, и выкачивать у них поистине бездны тонко й энергии, называемой самими иерархами гаввах, или иначе – энергии творени я.

Беседа завершилась конкретным обсуждением возникшей на Земле проблемы.

«Один из экзоров пробудился, – доложил высокому собранию Корректор-исполнитель. – Он самовольно перешел границу поля коррекции и овладел каналом прямой передачи гаввах, хотя и не полностью».

«Его возможности?» – осведомился Вышний.

«Он может обрести опыт непосредственного восприятия реальности без необходимого в таких случаях тренинга и без применения техник целостного восприятия вещей. То есть овладеть методом познания мира, стоящим вне пределов языка и мышления».

«Это может отразиться на подконтрольном объекте?»

«Может, – подтвердил Диспетчер-1; речь шла о Земле в целом. – К сожалению, не все управленческие структуры массового уровня объекта приняли наш принцип: от каждого по способностям, каждому по потребностям. Если экзор примкнет к тем, кто не исповедует этот принцип, он вызовет неуправляемый фазовый переход Программы Коррекции на уровень, который мы не сможем контролировать».

«В связи с чем надо срочно активизировать деятельность интраоров Земли с целью увеличения плотности административного поля, – добавил Диспетчер-2. – С тем, чтобы любое решение нарушало чьи-то интересы. Тогда те, кто нам сейчас мешает, а это так называемые славянские родовые и казачьи общины в России, увязнут в междоусобицах, потеряют драйв и займутся дележом территорий и власти».

«Ваши предложения?»

«Экзор еще слаб, – сказал Диспетчер-3, непосредственно отвечающий за контроль над Землей, – и мало что понимает в реальном положении вещей. А поскольку он нам еще нужен, так как он единственный, кто успешно справляется с ростом сложности управленческих задач на Карипазиме, кстати, не понимая этого, то я считаю, мы обойдемся минимальным воздействием».

«Конкретнее».

«Перекроем ему максфактор, гарантирующий канал пассионарного везения, хотя бы процентов на тридцать. Подобные ограничения весьма эффективны, так как против цепочек якобы случайных событий практически нет защиты. Это заставит экзора задуматься над последствиями своих самостоятельных поисков».

«А если ограничение не сработает?»

«Тогда мы пошлем к нему одного из интраоров Земли, чтобы он его вразумил».

«А если и этот способ нейтрализации не будет успешен?»

«В таком случае мы подселим к нему крейзи-файл, превратим в идиота. Какое-то время он и в этом состоянии будет нам полезен, пока мы будем искать ему замену».

«Хорошо. Ищите замену уже сейчас. Все свободны».

Совещание закончилось.

ИЗЛОМ

Домой Марина возвращалась в грустном настроении.

Во-первых, ей не нравилось состояние отца, слишком часто уходящего мыслями в прошлое и тоскующего по жене. Его было искренне жаль, потому что отец был человеком добрым, хотя и слегка безалаберным, и не привык жить в одиночестве.

Во-вторых, отец разбередил старые душевные раны, связанные с замужеством и теми проблемами, которые успешно создавал муж. Не решал – создавал! Он умел это делать, а главное – всегда находил крайнего, если не мог справиться самостоятельно. И все чаще в своих неудачах обвинял жену.

Наконец, в-третьих, встреча с незнакомым мужчиной по имени Максим заставила Марину по-новому взглянуть на свою зависимость от условностей и реальности жизни. Формально она была независима – во всяком случае в своих мыслях – от чего бы то ни было (кроме дочери), фактически же зависела от любых движений и законов общества, в том числе – от негативных явлений этого общества типа хулиганов, бандитов и коррумпированных чиновников. И защитить ее от всего этого муж не мог. Да и не хотел. Зато встретился человек, который вступился за нее и смог дать отпор бандитам, что бывает теперь крайне редко. Поэтому Марине очень хотелось встретиться с ним еще раз и просто пообщаться.

Хоть бы позвонил! – подумала она со вздохом в сотый раз.

Первой в гимназии ей встретилась Лидия Петровна, учительница истории, вечно растрепанная и куда-то спешащая. Окинула восхищенным взглядом.

– Ты просто прелесть, Мариночка! Мне бы твои годы! Слышала новость? Наш физкультурник Миша Селезень уезжает в Америку, будет преподавать в университете в Майами. Представляешь?

Марина улыбнулась:

– От кого-то я слышала, что американские университеты – это место, где российские евреи преподают математику китайцам.

– Ой, ты все время шутишь, – всплеснула руками Лидия Петровна, нервно поправила локон, – а я ему завидую. Будет хоть зарплату приличную получать. Кстати, Аглая набирает команду Мурзиков на лето, не хочешь присоединиться?

Марина пожала плечами:

– Не знаю, до лета еще далеко.

Речь шла о необычной организации, возникшей в Москве несколько лет назад, но уже прославившей себя добрыми делами.

Несколько сот вполне взрослых и здоровых мужчин и женщин, называющих себя смешным прозвищем Мурзики, вдруг объединились под вполне утопическим лозунгом «отстаивать идеалы добра и справедливости». Под предводительством самых активных Мурзиков и основателя движения столичного хирурга Германа Пятова эти люди выезжали на своих машинах (были они людьми не богатыми, но состоятельными) в глубинку России, преодолевали сотни километров к детским домам и школам-интернатам и помогали им приобретать все, в чем нуждались детишки, от одежды и обуви до лекарств, книг и даже компьютеров.

Директор гимназии Аглая Савельевна была активным участником движения и каждое лето создавала из учителей команду единомышленников, которые и присоединялись к походам Мурзиков.

– Не знаю еще, – повторила Марина. – Муж не одобрит. Но я подумаю.

– Захочешь, я тебя запишу. Видела нашу Любочку-красавицу?

– Нет, а что? – встревожилась Марина.

– Она побывала в Голландии и сделала себе татуировку глаз!

– Шутишь? – недоверчиво прищурилась Марина.

– Нисколечки! Оказывается, вся «продвинутая» Европа сейчас осадила Голландию, чтобы сделать глазную тату! Операция стоит всего тысячу евро!

– Всего… но ведь это, наверное, рискованно?

– Не знаю, мне нравится.

– И как же выглядит татуировка?

– Увидишь. Принцип такой, Люба рассказала: в слизистую оболочку глаза внедряется тонкая проволочка из золота или платины и укладывается в виде узора. В общем, закачаешься!

– А исследования проводились – опасно это для здоровья или нет?

– Таких подробностей я не знаю.

– Вдруг опухоль какая-нибудь образуется или воспаление?

– Мы на эту тему не говорили. Ладно, я побежала, на урок пора.

Лидия Петровна упорхнула по коридору в свой класс.

Марина зашла в учительскую, подготовилась к следующему уроку, заглянула в пятый «В», где училась Стеша. В школу ее должен был проводить отец, и он это сделал. Дочь сидела за учебным столиком, сложив руки, и внимательно слушала учительницу: шел урок математики. Длинные волосы она собрала в пучок и скрепила любимой заколкой в форме бабочки.

Опять не заплела косу, вздохнула Марина. По утрам она всегда заплетала волосы дочери в косу, но стоило только переложить обязанности утреннего ухода на мужа, как Стеша тут же меняла прическу. Ей казалось, что так она выглядит взрослей.

Кто-то тронул Марину за плечо, она оглянулась.

– За дочкой подглядываешь? – улыбнулась Светлана Евгеньевна, классная руководительница Стеши; она преподавала русский язык и литературу. – Хорошая девочка растет, добрая и отзывчивая. На тебя очень похожа.

Светлана Евгеньевна проработала в школе (теперь – в гимназии) больше сорока лет, и ее все уважали за мягкий характер и неизменную доброжелательность.

Они пошли по коридору к лестнице и услышали громкие голоса. На лестничной площадке разговаривали трое старшеклассников, размахивая руками и толкаясь.

– Прикинь, этот ламер не дал мне поюзать свой плеер! – ткнул в грудь приятелю высокий тощий юноша с волосами до плеч. – Совсем офлайнел в натуре!

– Не флуди, – отмахнулся тот, низкорослый и толстый, – сам такой, на велике не дал попедалить.

– Оба вы прикинутые! – оценил ситуацию третий, самый модный, в кожаных штанах и кроссовках. – Бадло толкаете! Айда пофлюем в с…нике, у меня курево есть.

Все трое направились к туалету.

– О чем это они? – пролепетала Светлана Евгеньевна. – На каком языке они разговаривали?

– На сленге, – усмехнулась Марина. – Ребята, очевидно, имеют дома компьютеры и часто сидят в Интернете. Их лексика оттуда.

– Это не лексика, это кошмар! Ужас!

– Что поделаешь, время такое. Жаргон Сети еще не самое страшное, послушали бы вы молодежь на клубных вечеринках и на танцах! Нынешние мальчики и девочки разговариваю т матом, ничуть не стесняясь друг друга! Неужели вы этого никогда не слышали?

– Иногда… случайно… я не хожу на вечеринки… считала, что ненормативная лексика редкое явление. Мы так в молодости не говорили!

– Мы тоже. – Марина открыла дверь в учительскую, пропустила старую учительницу. – Но время изменилось. А мы нет. Хотя так, наверное, о молодежи думает каждое предыдущее поколение.

Зазвенел звонок с урока. В учительскую стали заходить учителя. Вбежала запыхавшаяся Лидия Петровна:

– Ой, вы видели?!

– Что?! – испугалась Светлана Евгеньевна.

– Над спортплощадкой птицы в шар собрались! Огромный, как аэростат! Потом разлетелись. Но шар все видели, он больше трех минут висел.

– Вороны?

– В том-то и дело, что птицы всех видов: воробьи, вороны, галки, еще какие-то пичуги, но больше всего воробьев. В общем, жуть как интересно! Новое явление, ученым надо сообщить.

– Может, они от холода собрались? Морозы-то нынче довольно сильные навалились, лютует зима.

– Все равно это необычно. Мариш, ты уже решила насчет Мурзиков?

– Не успела, на урок надо идти.

– Потом скажешь. Светлана Евгеньевна, вы очень клево выглядите! – Лидия Петровна убежала.

Марина и Светлана Евгеньевна переглянулись, Марина засмеялась:

– Вот вам и ответ. Если уж в речь учителя просачиваются жаргонизмы, то что говорить о наших детях?

– И все-таки это неправильно, – вздохнула старая учительница.

– Согласна, неправильно.

Зазвонил звонок на урок.

Учителя стали расходиться по классам. Пошла в свой класс и Марина, продолжая размышлять над поднятой темой. Она понимала, что в России разговорный язык формируется телевидением и Интернетом, что явно ведет к упрощению и «обрезанию» лексики. Не способствовали гармонизации языка и «реформы» Министерства культуры, ослабляющие грамматические нормы языка и усиливающие аналитизацию, то есть увеличивающие число предлогов. В речи людей, не только журналистов и инженеров, но и политиков, членов правительства и простых граждан, все чаще встречались лишние предлоги, что тоже уродовало язык и вело к его вырождению. Да и борьба с «лишними» буквами – «е», «и» краткое – делала свое дело. Однако выхода из создавшегося положения Марина, преподающая английский язык и знающая все его слабые стороны, не видела. Впрочем, ее больше занимали собственные переживания и личные проблемы.

Занятия закончились в два часа дня.

Марина забрала обрадованную ее появлением Стешу, и они поехали домой; жили Соколовы возле метро «Октябрьская», напротив Парка культуры. Все время в пути за ними сзади следовала серая иномарка «КИА Рио» с затемненными стеклами, но Марина не обратила на нее никакого внимания. У дома иномарка отстала и затерялась в потоке автомобилей, словно убедившись, что маршрут Марининой машины не изменился.

Дочь увлеченно рассказывала маме о своих школьных делах, удивлялась мальчишкам, увлеченным какими-то несерьезными делами, делилась печалями, осуждала или хвалила подружек, Марина слушала, поддакивала, возражала… и думала о том, что ей очень не хочется ехать домой. Потому что там ей было неуютно. Да и не ждал никто с распростертыми объятиями.

Однако муж, к ее удивлению, оказался дома.

Бриться он не любил, поэтому постоянно отращивал усы и бороду, но даже в этом состоянии не ухаживал за порослью на лице и зарастал по самые глаза, до тех пор, пока Марина не устраивала скандал и не заставляла его подравнивать бороду и приводить себя в порядок. На пару дней. Потом все начиналось сначала.

Муж находился дома, хотя должен был давно отправиться на работу. А еще он был пьян!

На кухне стояли две чашки, стаканчики, початая бутылка «Гжелки», в тарелках лежали остатки салата, колбаса и валялись окурки.

– Явилась? – выговорил он, обдав жену запахом перегара. – Снова скажешь, что ездила к папаше?

Марина поморщилась, отмечая полный кавардак в квартире (Вадим редко предлагал свою помощь в уборке, а уж посуду вообще никогда за собой не мыл), услышала слабый сладковатый запах духов, какими она не пользовалась, внимательно посмотрела на мужа:

– К тебе кто-то приходил?

Глаза Вадима вильнули, в них на мгновение мелькнул шалый огонек легкого безумства.

– Да, Сашка заходил, а что? Ты, значит, можешь со своими хахалями встречаться, а я нет?

Марина побледнела, подтолкнула дочь, не сводившую изумленных глаз с отца, к двери детской:

– Иди переодевайся. – Повернулась к мужу. – Ты понимаешь, что говоришь?!

– Понимаю! – заорал Вадим, брызгая слюной. – Сука, проститутка! Где была?! Признавайся!

Он замахнулся и ударил бы, но потерял равновесие и чуть не упал.

– Я все знаю! Валентина меня давно предупреждала, что у тебя есть любовник! Увижу – убью!

Валентина была младшей сестрой Вадима и с самого момента замужества невзлюбила Марину, пылая к ней странной ревностью.

– Где была?! Говори!

Марина брезгливо обошла стоящего в трусах и футболке мужа, закрылась в ванной. В голове вертелась лишь одна мысль: неужели этого человека я когда-то любила?

Он начал стучать в дверь, ругаться, пришлось выходить и урезонивать захмелевшего Вадима, но он не успокаивался, и Марина поспешила к дочери, выглядывающей из детской. Закрылась, пытаясь не слушать бред, доносившийся из-за двери.

– Что с папой? – испуганно проговорила Стеша. – Он заболел?

Тогда Марина не выдержала и заплакала. Как сказал бы склонный к поэзии отец: это был плач души, разбившейся о стену. Стеной же было все, что разъединяло ее с мужем, в том числе ничем не обоснованная ревность. Марина вдруг окончательно поняла, что они с Вадимом разные люди и что надо резко менять жизнь. Семья не сложилась, несмотря на прожитые вместе десять лет, и даже дочь не сблизила их настолько, чтобы можно было терпеть выходки мужа и дальше.

– Ты чего плачешь, мамочка? – прижалась к ней Стеша. – Папа обидел?

Марина улыбнулась сквозь слезы, погладила дочь по волосам.

– Все нормально, котенок. Как говорит твой дедушка: жизнь, конечно, не удалась, а в остальном все нормально. Папа выпил лишнего, вот и буянит. Протрезвеет и будет просить прощения.

Стеша серьезно покачала головой:

– Не будет.

– Почему ты так думаешь?

– Он стал другим, как чужой все равно. Раньше мы с ним гуляли в парке, а теперь давно не гуляем, в кино не ходим. Не хочет даже послушать, что у нас в школе.

Марина отодвинула дочь, разглядывая ее лицо:

– Ты у меня совсем почти взрослая, все понимаешь. Может быть, все еще образуется, изменится к лучшему?

– Не оставляй меня больше одну с папой, ладно? Он ругается, что я ему надоедаю… в туалете запер… я там плакала…

– Когда?!

– Вчера вечером. Запер и свет выключил.

Марина потемнела, встала:

– Побудь здесь, займись домашним заданием, я сейчас приду.

Муж отшатнулся от двери, увидев, с каким выражением лица вышла жена.

– Это правда?!

– Т-ты о чем?

– Это правда, что ты запирал Стешу в туалете?!

Он отступил.

– Она не слушалась… ну и что?! Она совсем от рук отбилась! Ты ее жалеешь, не наказываешь, из нее такая же стерва вырастет!

Марина едва сдержалась, чтобы не дать Вадиму пощечину.

– Выбирай выражения! Если еще раз сделаешь нечто подобное…

– То что? Ты милицию вызовешь? – Муж ухмыльнулся. – Или своего хахаля?

– Я уйду!

– Ах, даже так? – Вадим шутливо развел руками, поклонился, чуть не упал. – Скатертью дорога!

В сумочке Марины зазвонил сотовый телефон.

Марина взяла трубку:

– Слушаю.

– Добрый день, – раздался в трубке уверенный мужской голос. – Марина?

– Да. А вы… – Марина вдруг узнала этот голос, и у нее перехватило дыхание. – Максим?

– Он самый. Как поживаете?

– Извините… – Она еле справилась с волнением. – Перезвоните попозже, пожалуйста.

– У вас что-то случилось?

– Нет-нет, ничего… все нормально… просто я тороплюсь.

– Хорошо, позвоню вечером. Но если требуется помощь…

– Нет-нет, не надо, все хорошо.

– До вечера.

В трубке зазвенели птичьи трели отбоя.

– Кто звонил? – осведомился Вадим почти трезвым голосом.

Марина не ответила, вернулась в детскую, закрыла за собой дверь. Сердце колотилось, щеки пылали, грудь вздымалась. Что это со мной? – подумала она с испугом. Потом заметила вопрошающий взгляд дочери и отбросила посторонние мысли. Дочь вряд ли поняла бы ее объяснения. Тем более что Марина сама себе ничего не могла объяснить. Просто ей позвонил человек, которому она понравилась. Вот и все.

– Вот и все, – повторила она вслух.

Стеша молча обняла мать.

НАПРЯГ

Солнце сияло вовсю. На небе ни облачка. Снег искрился так, что было больно глазам. Мороз щипал щеки, уши и нос. Но Арсений не замечал ничего. Он упоенно работал палками и шел по лыжне, проложенной вдоль улицы, с максимально возможной скоростью. Под взглядами соседей, а главное – под взглядами девчонок, живущих неподалеку, которые учились с ним в одном классе. Впрочем, о них он думал мало, перед глазами стояла та, которая казалась единственной и училась в параллельном шестом «Б». И хотя она в данный момент его не видела, чувствовать себя спортсменом-лыжником, сильным и ловким, было весьма приятно.

Вот и околица той части Родомля, которая мало чем отличалась от деревни. Контора «Заготскот», рядом продуктовый магазинчик. Слева – молодой хвойный лесок, известный жителям поселка под названием сосонник, а за ним – противотанковый ров времен Великой Отечественной войны, широкий и глубокий. Прошло уже восемнадцать лет с тех пор, как родина отгуляла победу над фашистами, но ров все еще оставался таким же непреодолимым, каким его вырыли защитники Родомля, и продолжал напоминать о военных временах. Арсений с малолетства любил кататься на лыжах с его крутых склонов, один или с друзьями, а в тринадцать лет уже прыгал с естественных трамплинов и съезжал вниз так, что дух захватывало и сердце омывалось удивительной радостной силой и хотелось мчаться со склонов рва еще и еще раз, чтобы когда-нибудь вдруг оторваться от снежных торосов и взлететь…

Домой он обычно возвращался мокрым с головы до ног, усталым, но довольным, с праздником в душе.

Этот праздник сопровождал его и дальше, особенно под Новый год, когда в доме уже стояла наряженная елка, – он, конечно же, принимал участие в ее украшении, вместе с мамой и сестрой, – и оставалось лишь дождаться боя курантов, веселых криков близких, покричать вместе с ними «ура!», а потом сорвать с елки самую вкусную конфету…

Господи, как давно это было! Зима детства – где ты? Почему память возвращается к тебе снова и снова, отзываясь в сердце сладкой болью навсегда утраченного?..

Арсений Васильевич грустно улыбнулся, вспомнив, как часто возвращался из школы, будучи уже постарше, в девятом и десятом классах, с небольшим школьным телескопом системы Максутова [1], чтобы до глубокой ночи смотреть на звезды. Зимой делать это было намного удобней, ночь опускалась на поселок рано, небо превращалось в черную бездну, и звезды казались особенно яркими и четкими. Руки и ноги мерзли нещадно, холод пронизывал до костей, глаз едва не примерзал к окуляру телескопа, но Арсений смотрел и смотрел в небо, завороженный красотой звездного узора. Он видел Венеру и Марс – как планеты, а не как звезды, любовался кольцом Сатурна – тоненькой стрелочкой, пересекающей его диск, считал спутники Юпитера – иногда удавалось увидеть полдюжины, и часами следил за проплывающей в небе Луной, испещренной узором кратеров и синими тенями низменностей и морей…

В дверь постучали.

Арсений Васильевич очнулся от воспоминаний, погладил ноющее плечо: утром он оступился на лестнице, сильно ударился плечом о перила и едва не сломал руку. Мало того, машина не завелась – мороз был лютый, градусов за тридцать, и ему пришлось идти на работу пешком. По пути он поскользнулся, шагнул с тротуара на проезжую часть улицы, и его едва не сбила машина. Не к добру это, покачал он головой, ох не к добру!

– Войдите.

Вошел Толя Юревич с развернутым листом ватмана:

– Я готов, Василич. Вот опытный образец. Давай посмотрим?

– Давай, – со вздохом согласился Гольцов.

Толя был человеком старой закалки и все свои разработки сначала вычерчивал на ватмане, а уж потом переносил чертеж в память компьютера.

– Чего морщишься? Я могу и позже зайти.

– Нет, плечо выбил, болит.

– Здесь?

– Дома, когда выходил. Потом машина не завелась, на улице чуть не убился…

– Черная полоса началась, – кивнул Анатолий. – Поосторожней ходи. Кстати, я сегодня видел любопытную картину: сидят двое в вазовской «семидесятке», включили музыку во всю ивановскую, и для того, чтобы слышать друг друга, они орали громче, чем музыка.

Арсений Васильевич улыбнулся:

– Идиотов можно встретить где угодно. Ладно, поехали.

Они склонились над чертежом, но обсудить идею не успели. Щелкнул интерком и голосом директора предложил заведующему лабораторией подняться на второй этаж института, где располагалась приемная.

– Жди, – сказал Арсений Васильевич, чувствуя, как заныло сердце. – Директор недоволен темпами нашей работы, сейчас получу нагоняй.

– Не принимай близко к сердцу, – посоветовал Анатолий. – Мы не сачкуем, а система должна работать как часы. Спешить и ошибаться в таких делах нельзя, авиация этого не прощает.

– Сам знаю, – буркнул Арсений Васильевич, направляясь к двери.

Директор института Евгений Львович Назаров встретил его хмурым взглядом, кивнул на стул:

– Садись.

Был директор тучен, лыс, косоглаз, круглолиц (Арсений Васильевич при встречах с ним всегда вспоминал рассказ Джека Лондона «Луннолицый»), на собеседника обычно не смотрел, но в сущности характер имел добрый и покладистый. Однако сегодня он, судя по всему, был настроен на «разгон демонстрации и крутые разборки».

– Когда сдашь тему? Почему не докладываешь, чем занимается лаборатория? Заказчик требует ввести систему до конца года, а ты все еще возишься с документацией! В чем дело?

Арсений Васильевич вспомнил слова Юревича о «черной полосе», невольно усмехнулся. Анатолий был прав, у его начальника действительно началась полоса невезения. Чего не было уже давно.

– Что ухмыляешься? – побагровел Евгений Львович. – Гением себя считаешь? Держателем акций? А мы тут для тебя чиновники, мелкая сошка? Ничего не соображаем? Я, между прочим, физтех заканчивал!

– Я знаю, – пробормотал Арсений Васильевич, озадаченный вспышкой раздражения директора. – Никем я себя не считаю…

– Тогда почему народ на тебя жалуется?!

– Какой народ? – не понял Гольцов.

– Обыкновенный! В приемную звонят, мне звонят, грубишь подчиненным, заставляешь допоздна задерживаться, ни с чьим мнением не считаешься!

– Да кто это тебе… вам сказал?! – изумился Арсений Васильевич. – Никого я не заставляю задерживаться, а если кто остается до вечера, это его личная инициатива. Да и чужое мнение я всегда учитываю, никто не жаловался…

– Все, иди работай, – внезапно остыл Евгений Львович. – Тему сдавай, чтоб к понедельнику был готов принять комиссию. Получу еще один сигнал о самодурстве – поставлю вопрос об увольнении.

– Бред какой-то! – пожал плечами растерянный Арсений Васильевич. – Такого еще не было… до свидания…

– Будь здоров.

Арсений Васильевич поплелся к себе в лабораторию, ломая голову над словами директора «сигнал о самодурстве» и «народ на тебя жалуется». Свой «народ» он знал хорошо, сотрудники его уважали и никогда не жаловались. Во всяком случае, психологическая атмосфера в коллективе была спокойная, деловая. Однако не мог же Назаров все это выдумать? Значит, кто-то же все-таки нажаловался на завлаба, недовольный его руководством? Кто? Кому это понадобилось и для чего? Чтобы занять его место?

– Бред! – вслух повторил он, не замечая недоуменно оглянувшихся на него работников института.

В своем кабинете Арсений Васильевич выпил полграфина минералки и битый час размышлял над причинами полученного выговора. Потом увлекся работой и забыл обо всем. До вечера. В шесть лично проверил, кто остался на рабочем месте, твердо выпроводил энтузиастов: Сережу Сергиенко, Толю Юревича и Женю Шилова. Походил по опустевшей лаборатории, разглядывая рабочие столы, компьютеры, экраны, аппаратные стойки. Выключил забытый кем-то осциллограф. Показалось, кто-то посмотрел на него из стены угрюмо и недовольно.

– Бред! – вздохнул Арсений Васильевич, решительно направляясь к выходу из лаборатории.

Однако его бедствия этим днем еще не закончились.

Во-первых, на улице к нему пристал какой-то мужик бомжеватого вида, попросил пять рублей, а когда Гольцов дал ему монету, потребовал еще пять и не отставал, грозя всяческими карами, пока Арсений не дал ему еще десять рублей.

Во-вторых, недалеко от дома его столкнула с тротуара в снег какая-то веселящаяся шпана, связываться с которой не имело никакого смысла. Упал Арсений Васильевич неудачно, на ушибленную руку, и чуть не взвыл от боли в плече, отдавшейся в шее и в голове. Уж не перелом ли какой? – подумал он с испугом, баюкая руку. Надо к врачу сходить…

К врачу, конечно, не пошел. Боль отступила, сердце успокоилось. Мысли вернулись к теме разговора с директором. Дома Арсений Васильевич переоделся не спеша, потушил овощи, поужинал, сел перед телевизором, желая расслабиться и отдохнуть, но в это время тренькнул входной звонок.

Он открыл дверь, впустил сына вместе с клубом морозного пара. Сын снял шапку, куртку, повернулся, и Арсений Васильевич увидел у него под глазом свежий синяк.

– А это что у тебя за украшение? Откуда бланш?

– Упал с кровати, – криво улыбнулся Кирилл, растирая нос и щеки. – Ух и мороз! Налей чего-нибудь горяченького, папа, внутри все заледенело. Пешком топал от автобусной станции.

– Почему не подъехал на маршрутке?

– Денег нет.

Арсений Васильевич с немым изумлением уставился на сына:

– Я же тебе три дня назад деньги дал, на неделю вперед.

Кирилл отвел глаза:

– Я потерял…

Арсений Васильевич с трудом сдержался от ругательства, вздохнул, сгорбился, теряя интерес к разговору, побрел на кухню, волоча ноги. Сын врал, это было очевидно, но уличать его во лжи не хотелось. Вообще ничего не хотелось, даже жить.

Зашипел чайник, нагреваясь.

В кухне появился Кирилл, робко приблизился к отцу:

– Прости, пап… я проиграл деньги… в казино… хотел выиграть…

Арсений Васильевич молчал.

– Понимаешь, не хочется все время зависеть от тебя… вот я и решил…

Арсений Васильевич продолжал молчать, глядя в стол.

– Я больше не буду, честное слово!

Арсений Васильевич молчал.

– Я уже ищу работу, завтра собеседование… Ну, что ты молчишь?

– Хорошо, – тусклым голосом ответил Арсений Васильевич. Выключил чайник. – Заварка на столе, вот сахар, пряники, сухари, пей.

Вышел из кухни. Голова была пустая, как воздушный шар, появлявшиеся в ней мысли быстро превращались в дымные струйки, растворялись в пустоте и исчезали, не оставляя следа.

– Пап, я больше не буду тебя расстраивать, – пробубнил Кирилл, не решаясь подойти ближе. – Вот увидишь!

Человек – то, что он делает, а не то, что он думает и о чем мечтает, – вспомнил чье-то высказывание Арсений Васильевич. Очнулся, посмотрел на сына, у которого дрожали губы, и ему стало до острой тоски в сердце жаль Кирилла. В том, что сын такой безвольный и неустроившийся в жизни, была большая доля вины и Гольцова-старшего.

Арсений Васильевич шагнул к сыну, поймал его испуганно-вопрошающий взгляд, обнял. Кирилл замер на мгновение и вдруг прижался к отцу изо всех сил, как это бывало в далеком детстве, забормотал что-то.

– Помолчи, – оборвал его Арсений Васильевич. – Не надо много говорить. Я тоже перед тобой виноват, не смог воспитать самого необходимого – ставить цель и добиваться ее. Ты все еще живешь по детским меркам, пора становиться взрослым.

– Я понимаю…

– Молчи! Я тоже взрослел медленно. Мое детство по сути закончилось только с рождением дочери, твоей сестры. Да и то я не уверен. Но я поставил цель и стал самостоятельным уже в восемнадцать лет. Теперь твоя очередь.

– Я все сделаю…

– Хочу верить. Все, не будем больше об этом. Пошли пропустим по рюмочке коньяку и посидим.

– Я не буду!

– Хорошо, будешь пить чай, – улыбнулся Арсений Васильевич.

Они сели за кухонный стол. Кирилл оживился, начал рассказывать, чем занимается. Арсений Васильевич поделился своими заботами, и этот разговор был настолько легок и приятен, что оба едва ли не впервые в жизни почувствовали себя действительно близким и людьми.

Телевизор смотрели вместе. Тоже впервые за последние несколько лет. Потом Кирилл лег спать, а Арсений Васильевич еще час задумчиво слонялся по квартире, вспоминая свои прежние беседы с детьми и анализируя свое поведение. Вспомнились походы с дедом в баню, зимой, которые маленькому Арсению не сильно-то и нравились. Однако дед сумел-таки привить внуку любовь к чистоте, точнее, к ощущени ю оглушающе-радостной расслабленной чистоты тела, и зимние выходы в баню помнились до сих пор, хотя прошло уже больше сорока лет.

Вспомнились и «вечерне-ночные дежурства» у тети Ксени, родной сестры бабушки. Тетя Ксеня боялась оставаться вечерами одна, когда ее муж дядя Вася уезжал на сутки на работу, и Арсений по три-четыре раза в зимние месяцы ночевал у тетки, проводя время в приятной обстановке и с пользой для организма. Во-первых, ему никто не мешал читать любимые книги. Во-вторых, тетя Ксеня всегда угощала «охранника» чем-нибудь вкусненьким. Особенно Арсению нравились ее медовые пышки с холодным молоком и пряники с патокой или вареньем. Бывало, ему доставались и самые настоящие шоколадные конфеты, хотя он с удовольствием смаковал и обычный свекольный сахар, который надо было откусывать щипчиками от целой сахарной горы…

Арсений Васильевич улыбнулся. В нынешние времена проблемы сладостей не существовало, были бы только деньги, а конфеты можно купить любые, на любой вкус и цвет. Хотя особой радости, такой, как в детстве Арсения, они уже современным детям не доставляли. Разве что – деревенским детям, не избалованным «прелестями» цивилизации, да и то вряд ли.

Я весь внутри русская деревня, любил говорить отец Арсения Васильевича. Он тоже мог повторить эти слова, не кривя душой, и гордился тем, что родился в русской деревне и сохранил ее чистое природное отношение к жизни. Может быть, поэтому память все чаще возвращала его в детство, в те времена, когда мир казался большим, добрым, прекрасным и таинственным…

Кто-то посмотрел на Арсения Васильевича – со всех сторон одновременно. Он вздрогнул, очнулся. Включилась система «внепространственной» ориентации.

Ему предлагали работ у.

«Не хочу!» – заявил он мрачно, ожидая обычной реакции Диспетчера, всегда находившего аргументы в пользу необходимости работ ы. Однако вместо этого впервые за Арсения Васильевича взялась какая-то незнакомая с и л а, без лишних слов и объяснений начавшая перестраивать психические структуры Гольцова, как это делает программист, меняющий системные структуры компьютера.

Арсений Васильевич ощутил эту сил у как входящий в голову узкий «лазерный» луч-скальпель, который рассек мозг на части и начал обрабатывать сначала внутреннюю поверхность черепной коробки – эндокран, выжигая шлаки и неровности, превращая ее в гладкую скользкую сферу. Затем луч превратился в «лазерную фрезу» и обработал правое полушарие, отсекая какие-то «лишние» мозговые структуры, меняя их местами, соединяя добавочными связями, и взялся за левое. У Арсения Васильевича появилось ощущение, что меняется его генетический «файл», превращавший его в личность. Дико зачесалась голова, вернее, мозг под черепной коробкой. Начали путаться мысли. «Лазерный скальпель» явно пытался воздействовать на те системы мозга, которые влияли на выбор цели и делали человека независимым.

Процесс между тем начал нравиться и даже приносить удовольствие сродни тому, какое доставляет человеку массаж головы.

«Нет!» – крикнул Арсений Васильевич внутрь себя. Напрягся, сооружая на пути «лазерного луча» зеркальный щит. Произошло нечто вроде рикошета. «Луч» отразился от щита, больно процарапал изнутри глазные яблоки, мигнул и погас. Ощущение вторгшегося в мозг «хирургического инструмента» пропало. Но Арсений Васильевич не остановился на достигнутом, усилием воли вошел в знакомое «состояние энергопотока» и помчался дальше, «вверх», в те пространства, где он был корректором и вершителем судеб иных разумных существ.

На этот раз выход в запредель е дался ему куда легче, чем раньше, а главное – сознательно. Он виде л, куда идет, что делает и каковы реалии этого мира. Возникший было в голове голос Диспетчера Арсений Васильевич буквально вышвырнул из сознания, послал за пределы своей сферы чувствования и физической оболочки.

Мир Карипазима возник перед глазами глыбой мрака, пронизанной ручьями лавы и украшенной разгорающимися и гаснущими вспышками пламени. Арсений Васильевич развернул его в плоскость, в физически ощущаемый объект с текучими ландшафтами и мерцающими формами движения материи. Поднялся повыше, медленно поплыл над ним невидимым призраком, рассматривая возникающие внизу удивительные пейзажи, насыщенные чужой жизнью.

Внезапно его заинтересовало появившееся на горизонте белое пятно, которое он сначала принял за накрывшую часть суши пелену облаков. Арсений Васильевич свернул к этой пелене, с недоумением отмечая ее неизменность и мертвое спокойствие. Понимание пришло, когда он завис над этим районом и снизился на десяток километров.

Перед ним действительно лежала пустынная местность белого цвета, испещренная тонким узором черных трещин, более темных понижений и разнокалиберных кратеров. Это было место давней битвы тех сил, которые он пытался сдерживать, помогая то одним, то другим, добиваясь непонятного ему самому «равновесия». Битва произошла очень давно, судя по «запаху» уныния и застарелой тоски, накрывшему пустыню. К тому же он не помнил, когда принимал экстренные меры в отношении данного района Карипазима, но в этом районе до сих пор ничего не росло, не двигалось и не возрождалось. На гигантской территории, эквивалентной такому земному материку, как Африка, прочно поселилась смерт ь!

В сознание прорвался тоненький плач – так сфера чувствования Арсения Васильевича отреагировала на возникшую в поле зрения огненную струйку, тут же бессильно погасшую. Возможно, это очнулся некий обитатель пустыни, а может, умер ее последний защитник и хранитель.

Сознание начало путаться, меркнуть. Арсений Васильевич слишком много потратил энергии на пробивание канала прямого видения чужой реальности. Да и Диспетчер не успокаивался, пытаясь прорваться в голову оператора и запретить ему самостоятельно манипулировать сило й.

Домой! – приказал сам себе Арсений Васильевич, цепляясь за луч энергии, выносящий его из запредель я в мир Земли.

С час он отдыхал, приходил в себя, пил горячий чай и ни о чем особом не думал. Потом решил покопаться в себе на сон грядущий и выявить запасы знаний, осевшие в глубокой психике. Такие попытки пока к прорывам понимания не приводили, но все же кое-какие свои возможности он начинал осознавать и готов был учиться их применять.

Убедившись, что сын спокойно спит в бывшей детской, Арсений Васильевич устроился было в кресле перед телевизором, не включая последний, и в это время зазвонил телефон. Глянув на часы – третий час ночи, кому это он понадобился в такое время? – Гольцов снял трубку:

– Алло?

– Привет, Меченый, – раздался в трубке густой шелестящий бас. – Не пора ли одуматься?

– Кто звонит? – прошептал Арсений Васильевич.

– Доброжелатель, – хмыкнули на том конце провода. – Мы встречались сорок лет назад, и тогда ты обещал слушаться.

Арсений Васильевич вспомнил встречу в общежитии радиоинститута, когда к нему пришли «волхвы», посланцы «светлой силы», чтобы предложить ему поработать «на благо Вселенной». Хорошие люди, как утверждал дед. Может быть, не такие уж и добрые? Может быть, дед Терентий ошибался? Или сам Арсений неправильно его понял?

– Что вам нужно?

– Даем тебе сроку три месяца. За это время ты должен исправить то, что натворил на Карипазиме, вернуть утраченное равновесие. Не справишься – пеняй на себя! А главное, забудь о п р я м о м выходе! Иначе мы примем соответствующие меры.

– Какие?

– Увидишь. Итак, твой выбор?

Арсений Васильевич помолчал, лихорадочно формулируя мысль.

– На Карипазиме идет война… я не знаю, в чем состоит смысл жизни, но уж точно не в войне! Неужели нельзя убедить карипазимцев не воевать?

– Нельзя. Они живут по-другому, их логика – логика войны, а не мира.

– Ерунда, всегда есть возможность договориться, пойти на компромисс…

– Мы предупредили, ты слышал. Если не хочешь думать о себе, подумай о детях, они ни в чем не виноваты. Три месяца. Ты понял?

– Подождите…

– Прощай, Меченый.

В трубке загудело.

Арсений Васильевич уставился на нее, как кролик на удава, отшвырнул и выругался.

СКАНДАЛ

Гостиница, принадлежащая МЧС России, где расположилась группа Разина, была достаточно уютной и удобной, хотя на три звезды, как утверждалось в рекламе, не тянула. Одноместных номеров, а тем более класса «полулюкс» и «люкс», в ней было мало. Точнее, всего три. Одноместный достался только самому Максиму, остальные устроились по двое: Штирлиц с Кузьмичом и Шаман с Писателем. Кузьмич ночами похрапывал, поэтому Штирлиц-Райхман вечно жаловался на него и требовал переселить храпуна в «отдельную камеру». Писатель смущенно признался, что он тоже храпит, но от Шамана жалоб не поступало. Иван-Доржо вообще никогда ни на что не жаловался, а на вопрос Штирлица: как же ты спишь, если Писатель бурчит, как трактор? – ответил по-философски спокойно:

– Я его не слышу.

Однажды Максим зашел к ним ранним утром и застал Шамана за интересным занятием.

Итигилов стоял в одних трусах: спина прямая, ноги расставлены на ширине плеч, руки на бедрах, глаза закрыты. В тот момент, когда Максим сделал шаг через порог, Шаман оторвал ладони от бедер, с выдохом вытянул их перед собой. И Максим вдруг потерял равновесие, отшатнулся назад, чуть не упал! Хотя никто его не толкал, ни в грудь, ни в спину.

– Извини, Максим Аверьянович, – сказал Шаман, расслабляясь; тело у него было сухое, жилистое, без единой дряблой складки, несмотря на шестидесятилетний возраст, а небольшой животик фигуры не портил. – Я не хотел.

– Как ты это делаешь?

– Секрет, однако.

– Психоэнергетическое воздействие?

– Что-то вроде этого.

– Может быть, научишь?

– Вообще-то не имею права, это умение у нас передается только внутри рода, от отца к сыну и внуку.

– Обещаю никому не говорить и применять только во благо.

– Я подумаю.

– И все-таки каким образом достигается результат? Я читал кое-какие книжки, знаю, что существуют специальные психотехники.

Итигилов начал быстро одеваться.

– Многие настоящие шаманы с успехом пользуются этими психотехниками.

– А ты не настоящий?

– Практикующие проходят инициацию, я не проходил.

– Расскажи.

– Я же сказал, не имею права.

– Ну хотя бы в общих чертах.

– Все психотренинги дистанционного воздействия на людей делятся на три этапа. Первый – выработка концентрации энергии в руках и ногах. Или в любых других частях тела, по мере надобности. Второй – управление энергией с выходом ее из тела. Третий этап – тренировка направленного выброса из тела. Каждый этап требует дисциплины мысли и особого отношения к окружающим.

– Какого особого?

– Астральный удар, как его называют дилетанты, это оружие, пользоваться им надо осторожно.

– Ясно. Я мог бы начать тренировки хоть сейчас. Кстати, сколько потребуется времени на освоение каждого этапа?

Шаман усмехнулся:

– От года до пяти, в зависимости от внутренних усилий и способностей.

Максим невольно покачал головой, он был разочарован.

– Это ж какое терпение надо иметь?

– А иначе не стоит и пробовать, командир. Экстрасенсорика – серьезное занятие, она требует колоссальной выдержки, нервной отдачи и терпения. Надо быть фанатом этого дела, чтобы добиться результатов. Впрочем, как и в любом другом деле. Я тебя расстроил?

– В общем-то не очень, примерно так я и представлял себе стезю мага и экстрасенса. Но попробовать хочется. Вдруг получится? Иногда мне даже кажется, что я что-то чую, когда срабатывает «Беркут».

– В принципе ничего невозможного нет. Но тебе придется бросить пить и курить. Алкоголь очень сильно влияет на энергетику, в том смысле, что он ее нейтрализует.

– Да я в общем-то не пью, шампанское разве что на праздники да пивко изредка, когда жарко.

– Об этом тоже придется забыть. В идеале даже общение с женщинами надо бы прекратить.

– Ты шутишь?

– Нет.

Максим фыркнул:

– Не помню, кто сказал: идеальный мужчина не пьет, не курит, не играет в азартные игры, не спорит с женщинами и…

– Не существует.

– Точно, – засмеялся майор. – Однако с женщинами – это уже перебор.

Зазвонил мобильник. Разин достал трубку.

– Вы скоро? – раздался голос Писателя: он вел наблюдение за квартирой Гольцова с шести утра. – Еще полчаса, и я дам дуба!

– Идем, – лаконично ответил Максим.

Группа собралась в вестибюле гостиницы, готовая начать новый рабочий день, который вряд ли мог добавить что-либо к тому, что уже имели чекисты. Арсений Васильевич Гольцов жил тихо-мирно, никуда, кроме работы, не ходил, гостей не принимал, не считая детей и соседа по лестничной площадке, и материала для выводов давал мало. Во всяком случае вел он себя не как экстрасенс, владеющий особыми способностями, а как самый рядовой гражданин России.

– От начальства ничего? – с надеждой спросил Кузьмич, которому надоело следить за клиентом. Впрочем, как и остальным.

– Начальство требует результат, – сказал Максим веско. —Поэтому будем рыть землю. Режим прежний.

Вышли на улицу, ежась от холода.

Рассвело. Редкие прохожие торопливо сходились к автобусным остановкам.

Кто-то выбросил на тротуар огрызок яблока, над которым деловито трудилась нахохлившаяся ворона. Внезапно к ней подлетел воробей и внаглую попытался утащить огрызок. Ворона опешила, потом догнала вора и долбанула клювом. Воробей отскочил, топорща перья, обиженно заорал что-то, и тотчас же на тротуар посыпались воробьи, наблюдавшие за приятелем с козырька подъезда. Все дружно набросились на ворону, и та была вынуждена отступить. Каркнув несколько раз, что на вороньем языке означало очевидно: я вам еще покажу! – она улетела.

Подчиненные Разина переглянулись с улыбками, Штирлиц покачал головой:

– Все как в жизни: верх берет крикливая толпа.

– Поехали, – сказал Максим.

Расселись в «Баргузине», Кузьмич повел машину к дому Гольцова.

Заиграл мобильный телефон Максима.

– На связи.

– Майор, захват клиента отменяется, – раздался в трубке мрачный голос полковника Пищелко. – Попугайте его как следует и возвращайтесь.

– Как – попугать? – не понял Максим.

– Чтоб всего боялся. Обозначьте себя, пусть увидит, что за ним следят. Вечером, после работы, сделайте вид, что хотите ограбить, или просто отмутузьте его до синяков. В общем, не мне вас учить. Завтра утром – ко мне с докладом.

– Но зачем его пугать?!

– Много будешь знать, скоро академиком станешь. Такова воля генерала. Можешь задать этот вопрос ему, когда вернешься. У меня все, конец связи.

Максим сложил телефон, сунул в карман:

– Ничего не понимаю!

– Что случилось? – прищурился Штирлиц.

– Надо каким-то образом до смерти напугать клиента… и вернуться.

– Зачем?!

– Вот и я задал тот же вопрос.

– Начальству виднее, – пожал плечами Кузьмич. – Надо, значит, напугаем. Надоело тут мерзнуть без настоящего дела.

Шаман промолчал.

Снова зазвонил телефон. На сей раз связь потребовалась Писателю:

– Командир, любопытная вещь получается. Похоже, еще кто-то следит за клиентом, кроме нас.

– Ты случайно не уснул?

– Уснешь тут, как же. Клиент хотел сесть в машину, она не завелась, тогда он потопал пехом. Его столкнули в снег какие-то отморозки, которые вовсе не отморозки, так как двое последовали за ним. Еще двое сели в серую «Ладу»-«семидесятку» и едут следом. Что делать?

– Мы уже близко, жди.

«Баргузин» свернул на Садовую улицу, обогнул стройку и выехал к дому Гольцова.

Как раз в этот момент от него отъезжала серая вазовская «семидесятка», больше известная в народе под кличкой «клюква»: автостроители продолжали менять кузова своих изделий, не меняя ни их характеристики, ни качество исполнения.

– Вот он! – показал на одного из прохожих внимательный Штирлиц.

Действительно, по тротуару боком ковылял объект наблюдения, Арсений Васильевич Гольцов, держась за левое плечо. А за ним, чуть в отдалении, ехала «клюква». В салоне машины нельзя было разглядеть количество пассажиров, стекла «семидесятки» были затемнены, но Шаман уверенно сказал:

– Трое, вооружены.

– Ёж твою медь! – озадаченно проговорил Кузьмич. – Кто это за ним топает? Неужели начальство перестраховалось и послало группу наружки?

– Ерунда, – отмахнулся Максим, – нас бы предупредили.

Показался заиндевевший от мороза Писатель. Подождал, пока с ним поравняется «Баргузин», вскочил в салон:

– Ух, наконец-то! Озяб я, орелики! Что будем делать?

– Ничего, – качнул головой Максим. – Наблюдать. Выводы сделаем вечером.

– Велено напугать клиента, – сообщил Писателю Штирлиц. – До колик в животе.

Писатель хотел присвистнуть, но замерзшие губы не послушались.

– Ну и дела! Правда, командир?

– Правда. Все, тихо, работаем!

Гольцов в это время быстро шагал к институту, пряча лицо от колючего ветра. Скрылся за стеклянной дверью центрального входа. Его проводники в серой «клюкве» разделились: двое остались в машине, один направился к ИЛИА, исчез за дверью.

– Герман, – сказал Максим.

Штирлиц беспрекословно вылез из микроавтобуса, распахнул дверь перед какой-то женщиной («Джентльмен», – проворчал Кузьмич), также исчез в здании. Через минуту заговорила оперативная рация в ухе майора:

– Клиент поднялся на второй этаж, наверное, к себе в лабораторию. Топтун остался в вестибюле.

– Возвращайся, – бросил Максим.

Райхман вышел через несколько секунд, сел в машину:

– Может, захватим того, что в вестибюле? Он все и выложит.

– Это не входит в нашу задачу. Условия усложнились, поэтому будем работать на два фронта. Нужна еще одна тачка. Ваши соображения?

– Угнать какую-нибудь отечественную лайбу, – предложил Кузьмич.

– Прокат, – сказал Писатель.

– Такси, – добавил Штирлиц.

– Не годится, – забраковал все три варианта Максим. – Еще?

– Можно попробовать завести машину клиента, – вставил слово Шаман. – Он вряд ли догадается заглянуть вечером в гараж.

Мужчины переглянулись.

– А что, – сказал Кузьмич, – хорошая идея. Голова у тебя варит, Иван Дрожжевич. Вот только ключи где мы возьмем? От гаража и от машины.

– Обойдемся.

– Ну, если ты спец по вскрытию, тогда я «за».

Итигилов не ответил, предпочитая обходиться минимумом жестов и слов.

– Хорошо, – подвел итоги совещания Максим. – Гена, пойдешь с Шаманом. Мы подежурим здесь.

Шаман и Писатель вылезли из машины.

Через сорок минут они подъехали к институту на белой «Ниве Шевроле» Гольцова, остановились у торца главного корпуса, чтобы их не увидели пассажиры серой «клюквы».

– Что нового? – поинтересовался по рации Писатель.

– Потеплело, – ответил Максим. – Было минус двадцать шесть, стало минус двадцать. Ваша цель – «клюква». Действуем по обстановке.

– Есть.

Однако в течение дня так ничего и не изменилось. Пассажиры «семидесятки» терпеливо сидели в машине, изредка отлучаясь по одному, и снова ждали. То же самое делали и чекисты, изредка обмениваясь репликами и шутками. Привлекать местное отделение ФСБ Максим не хотел, а без помощи спецслужб определить принадлежность «семидесятки» было невозможно. Поэтому пришлось ждать развязки ситуации.

В семь часов вечера Гольцов вышел из института, зашагал в сторону своего дома.

Серая «клюква» двинулась за ним.

Машины группы Разина последовали за «клюквой».

Гольцов исчез в подъезде, поднялся на свой этаж, скрылся за дверью квартиры.

Один из «топтунов» неизвестной фирмы, взявшей его под контроль, поднялся вслед за Гольцовым, удостоверился, что тот у себя в квартире, вернулся. «Семидесятка» уехала.

– Обалдеть можно, – сказал Кузьмич. – На фига им понадобилось таскаться за нашим клиентом, чтобы потом спокойно уехать?

– Вполне возможно, что они передали наблюдение сменщикам, – резонно заметил Штирлиц. – И теперь те следят за клиентом из других тачек.

– Лейтенант, займи пост, – бросил Максим.

Ворча, Кузьмич выбрался из машины, скрылся в подъезде дома напротив. Вскоре наушники раций донесли его скучный голос:

– Я на месте. У клиента гость, похоже – сын.

– Пошарь окулярами по двору, никого подозрительного не видишь?

Минутное молчание.

– Вроде бы все чисто, даже собак народ не выгуливает в такой мороз.

– Хорошо, ждем. – Максим помедлил. – Шаман, поставьте машину клиента обратно в гараж. И присоединяйтесь к нам.

– Сейчас будем.

Через несколько минут в салон «Баргузина» ввалились с облаком пара Шаман и Писатель.

– Дайте чайку горяченького глотнуть, братцы! Ох и надоели эти морозы!

Штирлиц налил из термоса в колпачок горячего зеленого чая, протянул Пашкевичу. Тот залпом выпил, крякнул, хотел было разразиться очередной филиппикой в адрес холодной зимы, и в этот момент Шаман сел прямо, поднял руку, глаза его стали черными.

– Тихо!

Все замолчали, посмотрев на него, застыли.

– Включите «Беркут»!

Максим выдернул из сумки футляр прибора, включил сканер.

Стрелка на циферблате «Беркута» ушла за красную черту, нижняя зеркальная полоска, сигнализирующая об интенсивности торсионного излучения, налилась красным.

– Ни хрена себе! – прошептал Писатель.

– Что с клиентом? – вызвал Максим Кузьмича.

– Сидит в кресле, – отозвался Бурков. – Похоже, спит. Правда, дергается иногда, как эпилептик. Наверное, сон плохой видит.

– Ничего себе сон! – пробормотал Штирлиц. – Не нравится мне это. Может быть, товарищ Гольцов колдует сейчас, на кого-нибудь порчу наводит?

– Давайте поднимемся к нему и допросим, – предложил Писатель. – Все равно полковник приказал его напугать. Вот мы и напугаем.

Стрелка на циферблате «Беркута» пошла влево, покинула красный сектор, упала до нуля. Сигнализатор мощности поля сменил цвет на желтый, посветлел. Что бы ни делал Арсений Васильевич Гольцов в своей квартире, свой сеанс «серой магии» он завершил.

Максим с любопытством посмотрел на Итигилова:

– Иван Дрожжевич, как ты ощущаешь психопоток? Ведь ты учуял вспышку поля раньше сканера.

Шаман пожал плечами:

– Вряд ли раньше, просто сканер был выключен. Не знаю, как вам это объяснить. Словно звезда на темном небосклоне разгорается, пускает прозрачные кольца света. Хотя глаз этот свет не видит.

– М-да, объяснил, – хмыкнул Писатель. – Если глаза не видят, то чем же ты видишь звезду?

Шаман не ответил.

– Кузьмич, посмотри повнима… – начал было Максим, но его перебил телефонный звонок.

– Майор, я же сказал: отбой операции, – прогундосил в мембране мобильника голос полковника Пищелко. – Возвращайтесь.

– Но тут у нас появились новые обстоятельства, – заикнулся удивленный решением начальства Разин.

– Что еще?

– За объектом еще кто-то следит, кроме нас. На серой вазовской «клюкве» с питерскими номерами.

– Вы уверены?

– В таких делах мы не ошибаемся. «Топтуны» проводили клиента до дома и уехали.

Пауза.

– Черт с ними, возвращайтесь.

– Но ведь надо же выяснить…

– Это не вашего ума дела, майор! Жду вас завтра с докладом! Все!

Связь прекратилась.

Сбитый с толку Максим посмотрел на лица подчиненных, в глазах которых читался интерес.

– Похоже, начальство выдергивает нас отсюда, – прокомментировал новость Писатель, из реплик командира поняв, о чем идет речь.

– Возвращаемся, – со вздохом кивнул Разин. – Приказано свернуть наблюдение и доложить.

– Черт знает что! – взорвался Штирлиц. – Только наметилось что-то явно нестандартное. Я не фанат «наружки», да еще в такую погоду, однако дело надо доводить до конца. Выяснить, кто следит за клиентом, с какой целью…

– Отставить, капитан. Мы люди подневольные, велено возвращаться, берем под козырек и возвращаемся. Хотя мне тоже непонятно, в чем дело.

– Такое впечатление, что полковник знает, что происходит, – пробормотал Штирлиц.

– Может, это параллельная контора вышла на клиента? – предположил Писатель. – Грушники там или военная контрразведка.

– Чего гадать на кофейной гуще.

– Странно все это, – покачал головой Райхман.

– Эй, что там у вас делается? – подал голос Кузьмич. – Клиенту, между прочим, кто-то звонил, после чего он сделался кислым и бледным. Говорил я вам, надо прослушку установить, сейчас бы знали, о чем шел разговор.

– Сворачивай лежку, – приказал Максим. – Уходим.

– Как уходим?! Куда?!

– По желуда. Домой. – Не слушая больше лейтенанта, Максим выключил рацию и повел машину к подъезду соседнего дома. Вопросов в голове роилось много, но ни на один из них не было ответа. Зато появилась мысль позвонить дочери Гольцова и предложить встретиться в Москве. А при встрече осторожно расспросить ее об отце. Вполне могло быть, что она знает, чем занимается Арсений Васильевич в свободное от работы время. Тогда можно было бы сориентироваться поточнее и предложить начальству свой вариант работы с клиентом. И с теми, кто стал за ним следить.

Через полчаса группа в мрачном настроении упаковала вещи в гостинице и выехала за пределы Жуковского.

К дому Максим подъехал в начале второго ночи. Отпустил подчиненных, пожелавших ему «сладких снов». Постоял в подъезде, отчего-то не решаясь подняться на свой этаж. Подумал с усмешкой: неужели я боюсь?

Конечно, боишься, ответил внутренний голос. Боишься в первую очередь очередного скандала, и с одной стороны, это правильно, потому что скандалы отнимают много нервной энергии и заставляют готовиться к неизбежному. А с другой стороны, неправильно, потому что жены не должны встречать мужей как непрошеных гостей. Разве что – чужих мужей.

Максим улыбнулся, расправил плечи, взбежал на третий этаж, открыл дверь своим ключом, стараясь не шуметь.

В кухне и в гостиной горел свет. Слышались голоса, смех. Пахло пригорелым тестом. Жена никогда не умела готовить блины, мелькнула флегматичная мысль, они у нее часто пригорают.

Он кинул взгляд на чужие мужские ботинки, на дубленку и шапку, прошел в гостиную, остановился.

Варвара в одном прозрачном пеньюаре сидела на диване, поджав ноги, рядом с молодым человеком приятной наружности, на котором хорошо смотрелся халат Разина с воздушными шарами. Был молодой человек плотен, чуть полноват, белобрыс и голубоглаз. Прямой нос, широкие скулы, чувственные губы, длинные волосы. Викинг, право слово, мужественный и сильный. Разве что мускулы жирком подзаплыли, а так – викинг.

– Здравствуйте, – вежливо проговорил Максим.

Произошла немая сцена.

Воркующие «голубки» резко отодвинулись друг от друга. Викинг вскочил, бледнея. Встала и растерянная Варвара с округлившимися глазами:

– Ты?!

– Я, – подтвердил Максим, разглядывая гостя.

– Но ты же должен был… через два дня… не предупредил даже…

– Извини, так получилось. Это он?

– Кто?

– Любовник, разумеется. Тебя видели пару раз вместе с ним. Или это просто друг заглянул на огонек? Так сказать, утешить и скрасить одиночество?

Викинг набычился, сжал кулаки:

– Вы… не знаете…

– Чего же я не знаю?

– Мы… друзья с Варей… да…

– И поэтому практически раздеты. Понимаю. Жарко.

Викинг исподлобья посмотрел на Варвару, лицо которой изменилось, стало злым и некрасивым.

– Прекрати ерничать, Максим! Это Эрик… мы учились вместе…

– Пошел вон! – ровным голосом сказал Максим.

– Что?! – не понял викинг.

– Я сказал: пошел вон!

– Максим! – шагнула к нему Варвара. – Сейчас же прекрати! Эрик никуда не уйдет!

– Здесь пока еще я хозяин. Поэтому – вон!

– Вы тут… не командуйте. – Викинг откашлялся, приобретая уверенность. – Мне Варя рассказывала, как вы себя ведете…

Максим шагнул к нему, крутанув желваки, и парень отшатнулся, меняясь в лице.

– Поробуйте ударить! Я… вас…

Максим смерил его взглядом, привычно выбирая точку удара, усмехнулся, качнул головой:

– Ты не стоишь моего гнева, мальчик.

Варвара встала между ними:

– Максим, я вызову милицию! Отойди!

– Вряд ли в этом есть необходимость.

Он обошел супругу, открыл дверь в спальню, отметив раскрытую и смятую кровать, еще хранившую жар двух тел. Собрал личные вещи, кое-что из одежды, побросал в спортивную сумку.

– Что ты собираешься делать? – возникла на пороге Варвара.

Максим посмотрел на нее с прищуром. Фигура у жены была великолепная, но все же полноватая, погрузневшая. Варвара любила хорошо поесть и не отказывалась от сладкого. Перед глазами проплыло видение – другая женщина, дочь Гольцова, почему-то грустная. Он поспешил прогнать видение.

– Пожалуй, я оставлю вас на какое-то время. Вернусь завтра вечером, поговорим.

– О чем?

– О разводе, разумеется, и о других приятных вещах. О разделе квартиры, к примеру.

Глаза Варвары сузились.

– Этого не будет!

– Посмотрим. – Максим отодвинул ее плечом, прошагал через гостиную, не глядя на застывшего столбом гостя, на пороге оглянулся, снял со стены офорт с лесным пейзажем, подарок мамы, сунул в сумку:

– Доброй ночи, судари и сударыни.

Вышел, тихо закрыл за собой дверь. Постоял, прижимаясь к ней спиной. Вспомнилась шутка юмориста: если у тебя прекрасная жена, офигительная любовница, крутая тачка, нет проблем с налоговой инспекцией, а когда ты выходишь на улицу – светит солнце и улыбаются прохожие, скажи – нет!

Максим улыбнулся. Похоже, он только что решился на этот шаг. Правда, жизнь удалась не столь радужной, как у персонажа шутки, но, с другой стороны, может быть, оно и к лучшему?

Захотелось позвонить Марине, дочери Гольцова, «поплакать в жилетку». Однако он пересилил себя, расправил плечи, сбежал по лестнице вниз. И уже из подъезда позвонил Писателю, предупредить, что едет к нему ночевать.

ПРОХОДЯЩЕЕ

Лучи солнца ощутимо греют кожу на лице.

Снег стал рыхлым, пористым, грязноватым. На завалинке, с южной стороны дома, появились ажурно-кружевные фестончатые льдинки, дотронешься – они рассыпаются с тихим звоном. То и дело падают сосульки с крыши. Капель играет дивную музыку, музыку весны.

Арсений сидит на ступеньке деревянной лестницы у сарая, спине холодно, лицу под солнцем тепло. В душе – ожидание ч е г о-т о, чему нет объяснений, и вместе с тем ожидание лета, отдыха, исполнения желаний, встреч с таинственной космической жизнью. В голове беззвучно всплывают мечты и лопаются, как мыльные пузыри.

Так бы и сидел часами, переживая тихую радость пополам со сладкой печалью уходящего детства…

– Арсик! – слышится зов бабушки. – Где ты?

Два часа дня, пора обедать. А он сидит и почти не дышит, завороженный превращением зимы в иное состояние, обещающее чудесные открытия…

Через неделю снег сошел окончательно, остались лишь кое-где ледяные языки, истекающие слезами под лучами апрельского солнца.

Он сидит на корточках на крыльце у соседки и смотрит на глубокую, чуть ли не с полметра, талую воду под стеной дома. Вода прозрачна до самого дна – летом здесь будет расти густая трава – и медленно уходит под забор, на огород. Арсению кажется, будто это не вода, а само время, текущее в неведомые бездны пространства. Он опускает в воду руку и вздрагивает, так она обжигающе холодна. А ветерок – теплый уже, ушли зимние морозы, унесли заботы и радости зимы. Апрель, середина весны…

Арсений Васильевич посмотрел на календарь, висевший на стене. Шестнадцатое апреля, середина весны. Но как же с тех пор изменился мир! Даже климат изменился, весны в центре русских равнин (и в Подмосковье тоже) стали холоднее, а погода непредсказуемее. Почти все перестали верить Гидрометеослужбе, редко угадывающей температурные колебания даже в пределах суток. Что поделаешь, надвигается новый ледниковый период, как утверждают одни ученые. Или, как утверждают другие, идет глобальное потепление, связанное со сменой полюсов. Хотите верьте первым, хотите вторым, как кому подсказывает интуиция.

Арсений Васильевич усмехнулся, начиная собираться на пятничные занятия волейболом. Тренировка начиналась после работы, в шесть часов вечера, и он уже опаздывал. Размышляя над своими проблемами, Гольцов подхватил сумку со спортивными принадлежностями, закрыл кабинет и двинулся к спортзалу, рассеянно отвечая на приветствия попадавшихся навстречу сотрудников института.

Прошло два с половиной месяца с момента разговора с одним из «хороших людей», сосватавших его на роль экзора, оператора внешней коррекции неведомо где располагавшегося мира под названием Карипазим. В памяти часто всплывали слова собеседника: «У вас же есть дети, Арсений Васильевич, внучка, подумайте о них, если не хотите думать о себе». Он подумал. Не один раз. И не то чтобы испугался, но все же решил не рисковать. Детей он любил, несмотря на их образ жизни и другое мировоззрение, а во внучке души не чаял. Они не должны были пострадать, чем бы он ни занимался.

Да, он не испугался угроз неизвестного «благодетеля», понимая, что много лет назад скорее всего неправильно оценил и понял слова деда, предупреждавшего о появлении «хороших людей». Слишком велик был авторитет деда Терентия, загипнотизировавший внука так, что тот принял гостей именно за тех самых «хороших людей». Арсений ошибся. А менять что-либо было уже поздно. Он слишком глубоко увяз в болоте чужих проблем, решая их как свои, а понимать суть процесса стал только сейчас. Очень хотелось изменить подходы к проблеме коррекции, сделать так, чтобы войны на Карипазиме прекратились. Но он был связан по рукам и ногам обещанием «прекратить самодеятельность, исправить положение дел и вернуть процесс коррекции в прежнее русло». За всем этим стояла некая беспощадная сил а, которая вряд ли ограничится одной только угрозой в отношении детей. А что она могла предпринять, угадать было несложно.

Он отступился. Перестал выходить в сферу прямого контакта с запределье м, перестал следить за миром Карипазима через обычную систему человеческих чувств. Снова во время сеансов он работал в виртуальном «поле оперирования», равняя «положительные и отрицательные потенциалы», нейтрализуя наступление «темноты» или – в равной степени – вспышки «светлых зорь».

Однажды он все же рискнул и «тихонько» просочился в мир Карипазима (это и в самом деле был в высшей степени странный объект – бесконечная равнина, плоскость, как бы отграничивающая небо, местный космос, от неведомых подземных бездн), но быстро убрался оттуда, убедившись, что там по-прежнему идет война. Все его попытки поддерживать равновесие (равновесие чего – он так и не понял) сводились к уничтожению тех или иных противоборствующих контингентов. Хотя даже этот процесс был не слишком понятен, так как реализовывался системой, которую опекал Диспетчер. Гольцов же, как линейный оператор, лишь манипулировал потоками энергии, распределяя их – соответственно по векторам коррекции. Дальнейшее от него практически не зависело.

А вот слабенький вопль о помощи – нечто вроде детского плача, он забыть не смог и часто вспоминал этот «виртуальный звук», силясь представить его источник. Перед глазами возникало заплаканное личико Стеши… и он суеверно и поспешно переключал внимание на другие дела, чтобы «не сглазить» будущее девочки. В такие моменты казалось, что его мысли кто-то подслушивает и может каким-то образом наказать ту, которая была для него дороже всего на свете.

«Черная полоса» неудач в жизни потихоньку прошла.

Сын устроился на работу, повеселел. Звонить стал чаще, а однажды пригласил отца в ресторан – с первой зарплаты, что было очень приятно.

А дочь Марина неожиданно (или скорее ожидаемо) ушла от мужа, подала на развод и теперь ждала решения суда. Оставаться в одной квартире с Вадимом она не захотела и до раздела имущества решила снимать угол. Кто-то из приятелей помог ей найти двухкомнатную квартиру, и теперь она с дочкой жила на проспекте Жукова, в новостройке напротив «Макдоналдса». Арсений Васильевич еще в феврале навестил их, привез две упаковки мороженых фруктов и остался ночевать, довольный тем, как его встретили.

Вообще, с морожеными фруктами у него были связаны теплые воспоминания.

Он уже был женат на Милославе, она ждала ребенка, находясь в Чернаве у родителей, и Арсений, сдав зимнюю сессию, поехал к ней. Сошел с поезда в Топиллах, поискал попутный транспорт, не нашел и решил добираться до деревни пешком.

Морозец стоял веселый, градусов за десять, светило солнце, снег искрился и сверкал, на душе пели птицы – он жаждал встречи с женой, и настроение было приподнятое. Однако свежий воздух, солнце и снег сыграли неприятную шутку. На восьмом километре наступило сахарное голодание, как говорят спортсмены, голова закружилась, колени задрожали, и Арсений был вынужден остановиться, дыша, как рыба, вытащенная из воды на берег.

Кругом ни души, поле, пологие холмы, перелески, снег от горизонта до горизонта, но не было сил смотреть на все красоты русской зимы, и тогда он достал из сумки пачку замороженных персиков, которую вез из Рязани жене полакомиться, и съел.

Впрочем, Милослава не обиделась. Главное, что он дошел, живой и невредимый, невзирая на стужу и расстояние, разделявшее их…

Сердце защемило.

Арсений Васильевич даже остановился, глядя перед собой невидящими глазами. Господи, кто бы помог вернуться в то время, хотя бы на минуту, хотя бы на миг?..

Его окликнули, стукнули по плечу – в зал сходились любители волейбола, и он направился в раздевалку.

Игроков набралось на три команды, поэтому играли на вылет. Команде Арсения Васильевича удалось продержаться четыре партии, потом она проиграла, и Гольцов решил больше не участвовать в битве заядлых игроков. Захотелось домой, в тишину и уют, хотя усталости он не чувствовал. Да и играл лучше, чем обычно, не раз удивив соперников и соратников по площадке, доставая «мертвые» мячи или же выигрывая в нападении дуэль с блокирующими соперниками.

Дома Арсений Васильевич принял душ, уселся было в любимом кресле с книгой в руках.

Но тут в дверь позвонили.

Пришлось вставать, преодолевая нежелание двигаться и говорить о чем-либо с соседом.

Бывший полковник ФСБ был мрачен и непривычно задумчив. В руке он держал двухлитровую пластиковую бутыль новомодного пива «Злотникофф».

– Хочешь? – протянул бутыль Феликс Константинович.

– Нет, спасибо, – отказался Арсений Васильевич, не предлагая гостю пройти в квартиру.

– Можно, я у тебя посижу пару минут, пока супруга нежится в ванне?

– Посиди, – согласился Арсений Васильевич скрепя сердце. – Что нового в мире?

Они сели: Гольцов в кресло, сосед на диван.

– Ничего хорошего, – буркнул Феликс Константинович, отпивая полбутыли сразу. – Сплошные теракты и военные конфликты. Мир взбесился! Не иначе Земля-старушка решила избавиться от человека как от вида.

Арсений Васильевич насторожился: слова соседа были созвучны с теми мыслями, которые одолевали самого Гольцова в отношении мира Карипазима. Конечно, это было просто совпадение, но совпадение разительное: и на Земле, и на Карипазиме шла война! Люди воевали друг с другом, и существа Карипазима воевали, уничтожая друг друга. Не есть ли это следствием того, что Землей тоже управляет некий оператор?..

– Прочитал недавно в газете, – оживился полковник, отпивая еще треть бутыли. – Бред полный! Один американский деятель, не то Хап, не то Хоп [2], основал корпорацию и торгует участками лунной поверхности. Представляешь? Полсотни тысяч баксов одна сотка. Успел осчастливить уже больше двух миллионов человек во всем мире. И ведь покупают, идиоты!

– Почему же идиоты? – пожал плечами Арсений Васильевич. – Если все бумаги оформлены по закону, владельцы в будущем смогут полететь на Луну и обустроить частные владения. Разве что с юридической точки зрения это незаконно.

– В том все и дело, что вроде бы как законно, – скривился Феликс Константинович. – Этот Хап усмотрел в договоре ООН какую-то брешь, что присвоение Луны запрещено только государствам, но не частным лицам. И торгует!

– Пусть торгует, – улыбнулся Арсений Васильевич горячности соседа. – До освоения Луны еще далеко, а к тому времени, когда это станет возможно, юристы ООН что-нибудь придумают, чтобы такие, как этот Хап, не смогли продать всю Солнечную систему.

– Все равно это дерьмо, а не люди! Все продадут, и дом, и машину, и участок, и родину, и мать с отцом!

– Тут я с тобой полностью согласен.

– Может, выпьем чего-либо по маленькой? Наши в футбол продули…

– Кому?

– Да испанцам, чтоб их кошки драли! А могли и выиграть, здорово мяч катали.

Арсений Васильевич достал из буфета початую бутылку армянского коньяка, налил в стопочки по двадцать граммов. Чокнулись, выпили. Глаза Феликса Константиновича заблестели.

– Хорошо покатился! Приятная вещь коньяк. Налей еще.

Арсений Васильевич налил. Коньяк мягким шариком прокатился по пищеводу, упал в желудок, но ударил почему-то не в пятки, а в голову. Гольцовым на некоторое время овладел приступ легкой приятной эйфории. Захотелось петь. Но Арсений Васильевич сдержал свой вокальный порыв.

– Слушал нашего футбольного комментатора, – продолжал между тем сосед, – и плакал от смеха. Не знаю, где они учатся все, эти комментаторы, но им вполне можно выступать на эстраде. Всех перлов я не запомнил, но некоторые даже не хуже шуток Миши Задорнова.

– Ну-ну? – поощрил полковника Арсений Васильевич.

– Ну, к примеру, такое: «Рауль пожертвовал своей головой ради команды». Или вот: «Рууд прыгнул, но Пуель уже занял место в воздухе».

Арсений Васильевич улыбнулся:

– Нормально.

– Еще вспомнил: «Плохо упал, но ничего, в следующий раз получится». Хорошо сказал, да? Или вот: «Рууд головой играет на четверочку, зато внизу безупречен». А такой как тебе? «Он, конечно, хотел дотянуться до мяча, но нечем».

Арсений Васильевич засмеялся, хотел было в ответ рассказать анекдот про футбольных судей, но в этот момент в дверь постучали, и в прихожую вошла жена Феликса Константиновича, в халате, с тюрбаном из полотенца на голове. Прошла в гостиную, окинула замерших мужчин подозрительным взглядом.

– Извини, Арсений Василич, за вторжение. – Палец соседки вытянулся в сторону мужа. – Иди домой, алкоголик, на минуту нельзя одного оставить!

Феликс Константинович покорно встал, глянул на рюмку в руке, поколебался, потом решительно опрокинул коньяк в рот и шмыгнул мимо жены к выходу.

– Не давай ты ему больше этой отравы, – покачала головой Софья. – Сопьется ведь, слабый он на самогон. Хорошо хоть не буянит.

– Не буду, – пообещал Арсений Васильевич.

Соседи ушли, в квартире стало тихо. Однако настроение у Арсения Васильевича только повысило градус, стало боевым. Надо отстаивать свою свободу, подумал он. Всех ставить на место – и дело с концом!

Кто-то посмотрел на него с презрительным недовольством.

Арсений Васильевич поднял голову, соорудил из пальцев кукиш, показал потолку:

– Вот тебе! Думаешь, подчинил? Считаешь себя хозяином, пастухом? Я тебе не овца! Сам себе хозяин! Понял?

Он не знал, с кем разговаривает, то ли с Диспетчером, то ли с его боссом, но был уверен, что они его слышат.

– Надоели все хуже горькой редьки! К черту вашу коррекцию! Я сам могу… не буду больше работать на дядю… слышите? Отстаньте от меня! А тронете кого из детей – в узел завяжу!

Рюмка в руке вдруг разлетелась стеклянными брызгами. Арсений Васильевич уставился на залитую коньяком ладонь, ухмыльнулся:

– И так будет с каждым!

Захотелось доказать всему миру, что он действительно обладает сило й и самостоятельно может управлять процессами и потоками энергии запредель я.

В канал связи, соединяющий земную реальность (и Вселенную) с иной, он вошел почти мгновенно, одним мысленным усилием. Задавил возникший в голове голос обалдевшего Диспетчера («Остановись, кретин, не нарушай договор, все испортишь!») и выплыл над бесконечной равниной Карипазима.

Сознание раздвоилось.

Одна половинка видела черно-звездное поле виртуальной нейтрализации «черного и белого», вторая контролировала физический мир Карипазима. Душу охватил небывалый подъем. Показалось, что он может в с е: казнить и миловать, стирать с лица Земли города и строить новые, убивать и воскрешать, уничтожать миры и создавать их!

«Держитесь, вояки! – мысленно воскликнул Арсений Васильевич. – Я вам сейчас покажу!»

Поле коррекции перечеркнула сеть светящихся линий. Арсений Васильевич не стал нейтрализовать черные щупальца и белые фонтанчики, а просто ограничил их рост энергетическими «стенками». Затем выбрал самые значительные очаги противоборства – огромную черную медузу и сияющего белого ежа – и соединил их радужным мостиком, вложив в него всю свою силу и волю, которыми обладал. Мост этот имел только одно значение, символизируя предложение остановить конфликт и начать мирные переговоры.

На уровне же физической реальности Карипазима воздействие оператора выглядело по-другому.

Внезапно прекратили извергать дым и пламя гигантские кратеры. Опали искрящиеся фонтаны текучей субстанции, похожей на смесь газа и воды. Движение цветных струй и потоков замедлилось. В непрерывно изменяющемся океане текучих форм выросли золотистые островки сравнительного спокойствия. С десяток их объединились в единую, вздрагивающую и колышущуюся, но относительно прочную структуру, напоминающую по форме морскую звезду, а в тысяче миль (или, может быть, астрономических единиц, световых лет, парсеков) возникла такая же звезда, только багрово-фиолетовая, усеянная вспыхивающими алыми огоньками. Между ними проскочила «искра» – нечто вроде разряда гигантской молнии, но не погасла, а преобразовалась в дрожащий ажурный световой мост. А затем от золотой и багровой структур отделились пульсирующие эллипсоиды соответствующего цвета и двинулись по мосту навстречу друг другу.

Арсений Васильевич вскинул вверх руки – так можно было оценить его состояние – и ликующе крикнул:

– Ура!

Мост и плывущие по нему световые эллипсоиды означали: в мире Карипазима наступило перемирие.

Сознание вдруг закружилось, свет перед глазами померк. Силы оператора иссякали. Пора было возвращаться. Последним усилием Арсений Васильевич соорудил на мосту «беседку» для переговоров двух извечных врагов запредель я и свернулся колечком, растворяясь в эфирном канале возвращения.

Очнулся он в любимом кресле за три минуты до полночи и трезво подумал, что на этот раз ему это с рук не сойдет. Он вновь переступил границу дозволенного, нарушил планы Диспетчера и его команды. Каковой будет расплата, думать не хотелось.

– Завтра, завтра, – пробормотал он, с трудом выкарабкиваясь из кресла.

Умылся, размышляя о причине, толкнувшей его на бунт против неведомых хозяев системы коррекции, доплелся до кровати и рухнул лицом вниз. Сон упал на голову могильной плитой.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Самолет вылетел на час позже – по причине тумана в аэропорту Улан-Удэ, и Максим наконец расслабился, утомленный двухсуточной нервотрепкой. Пятнадцатого апреля начальство вдруг потребовало вернуться в столицу Бурятии и доставить в Москву монаха-экстрасенса, работающего на местную мафию. В прошлый раз, три месяца назад, экспедиция группы Разина в Улан-Удэ закончилась безрезультатно, так как, по словам настоятеля Иволгинского дацана, этот монах на самом деле работал «разведчиком» монастыря, предупреждая монахов о преступных замыслах бурятского криминалитета. Группу вернули в Москву, и Разин забыл о бесполезном походе на Улан-Удэ. Однако по каким-то соображениям руководству ФСБ все же захотелось познакомиться с монахом поближе, и группе Максима было приказано найти и тихо изъять «разведчика-экстрасенса» из «криминального оборота». Что группа и сделала за двое суток. И вот наконец самолет поднялся в воздух, имея на борту кроме обычных пассажиров пятерых чекистов и монаха.

Места заняли таким образом: монах, Шаман и Максим – в одном ряду, Кузьмич, Штирлиц и Писатель – за ними.

Молчавший все это время молодой монах (во время захвата он не сопротивлялся, да и Шаман поспособствовал, заговорил с ним на родном языке, объяснил причину задержания) вдруг разговорился с Шаманом, но поскольку беседа шла на бурятском, Максим вскоре перестал прислушиваться, задремал. Проснулся же от того, что собеседники рядом замолчали.

Он открыл глаза.

Оба смотрели на него.

– В чем дело? – хриплым голосом осведомился он.

Молодой монах – звали его Индоржийн Цабха – что-то проговорил.

Шаман с интересом посмотрел на него, перевел взгляд на майора.

– О чем речь? – нахмурился Максим.

– Индоржийн говорит, что тебя ждет резкий жизненный поворот.

– Какой еще поворот?

– Ну, он точно не знает, но уверен, что твоя судьба скоро даст крен. Так что будь готов.

– Он по-русски не говорит?

– Мало-мало, – произнес монах гортанно. – Ты на край перемена… быть неприятность… быть осторожный совсем, ждать.

– Чего именно ждать?

– Неприятность начальник, также лично. Внимание быть хорошо.

– Непонятно, но все равно спасибо за предупреждение. – Максим откинулся на спинку кресла, размышляя, какую еще свинью ему подложит начальство. В том, что оно способно это сделать, Разин не сомневался.

Монах снова что-то сказал. Шаман ответил, дотронулся до локтя Максима:

– Командир, он предлагает помочь тебе восстановить силы.

– Каким образом?

– Это нечто среднее между акупунктурой и точечным массажем.

Монах показал пальцем на шею Разина:

– Здес точка, нажат количество и успокаивать. – Он добавил несколько слов на бурятском, выжидательно глянул на Шамана.

– Я знаю, это действует, – кивнул Итигилов. – Если надавливать пальцами обеих рук на определенные точки от темени к шее, то эта процедура снимает головную боль, общую усталость, убирает сонливость и слабость. Используется цириками для мобилизации перед боем.

– Кем-кем?

– Цирики – военные люди, спецназовцы, одним словом.

– А он не попытается меня зазомбировать?

– Зачем ему это надо? – удивился Шаман.

– Восток – дело тонкое, как говорил красноармеец Сухов.

– Монахам ты не нужен в качестве зомби, – усмехнулся Иван-Доржо.

– Хотелось бы верить. Что ж, пусть попробует.

Максим пересел на место Шамана, подставил шею. Индоржийн потряс кистями рук, ловко прошелся по темени Разина, как бы разминаясь, и принялся нажимать найденные точки за ухом и на шее. Это было приятно, чего греха таить, Максим любил массаж и часто прибегал к услугам массажистов в саунах и банях. Но массаж бурятского монаха кроме удовольствия нес и другие ощущения, и вскоре Максим почувствовал, что спать ему не хочется, по жилам быстрее побежала кровь, голова просветлела, посвежела, обострилось зрение и обоняние.

Монах отнял руки, снова тряхнул кистями, заговорил на родном языке.

– Достаточно, – перевел Шаман. – В бой тебе в ближайшее время не идти, поэтому дальнейшая стимуляция организма вредна. Ты и так сутки будешь чувствовать себя окрыленным. Кстати, этому массажу можно обучиться и делать его самостоятельно.

– Было бы здорово. Может быть, уговоришь его дать координаты активных точек?

– Попробую.

Максим пересел на свое место у прохода, прислушиваясь к своим ощущениям. Радость обладания неплохим мышечным каркасом не проходила. Хотелось что-то делать, заниматься физическими упражнениями, играть в футбол или на крайний случай просто двигаться. Однако в самолете особенно не поиграешь в футбол, и Максим переключил мысли на другие темы.

– Командир, – наклонился к его уху Штирлиц, – что это он тебе делал?

– Массаж, – односложно ответил Максим.

– Давление подскочило? Я слышал, что такой массаж снимает головную боль.

– Снимает.

– А мне он то же самое не повторит?

– И мне, – всунул голову между спинками кресел Кузьмич.

– Отставить галдеж! – сказал Максим без раздражения, но строго. – Он не работает штатным массажистом конторы. Прилетим, я сам сделаю всем массаж головы.

Подчиненные переглянулись и отстали. Скорее всего они поняли командира по-своему, зато больше не приставали.

В Москве группу встретили двое посыльных из Отдела, которым Разин и сдал сопровождаемый объект. Монах-экстрасенс уехал, бросив на Максима странно задумчивый взгляд. Но майора это не огорчило, он все еще находился под воздействием «внутреннего наркотика» – эйфорического прилива сил, и думал не о предупреждении монаха, а совсем о другом.

Высадили его у метро «Сокол», где он снимал квартиру после развода с женой два месяца назад. И первое, что сделал Максим, – позвонил Марине.

К сожалению, близкими их отношения так и не стали. Обоим мешал «хвост» воспоминаний (ему меньше, ей больше), заботы, некие условности, моральные установки, привитые «правильными» родителями. К тому же еще были свежи в памяти эпизоды совместной жизни: Максима с Варварой, Марины с Вадимом. Известный закон психологии: помнится чаще всего только хорошее, плохое забывается быстрей. Вдобавок ко всему у Марины была дочь, которая все понимала, и травмировать ее психику встречами с «чужим дядей» Марина не хотела, так как до конца не разобралась в своих чувствах к Максиму. И тем не менее обоих тянуло друг к другу, и они изредка находили время, не чаще двух раз в месяц, чтобы встретиться.

– Привет, – сказал Максим с забившимся сердцем, услышав милое «але». – Как дела?

По-видимому, она обрадовалась звонку, потому что голос женщины дрогнул:

– Привет. Я уж думала, ты меня забыл, не звонишь уже почти месяц.

– Всего полторы недели и два часа. Но ты же знаешь афоризм: если вам долго не звонят родственники или друзья, значит, у них все хорошо.

– У тебя все хорошо?

– Я соскучился. Очень!

– Странно, с чего бы это?

– Погода весенняя.

– Ну, разве что.

– Боюсь показаться навязчивым, но почему бы нам не встретиться сегодня вечерком? Сходим в ресторан, посидим, побеседуем.

– Знаешь, это было бы замечательно, давно не была в ресторане.

– Правда? Здорово! Куда пойдем?

– Куда угодно, ресторанов в Москве больше тысячи. Но я предлагаю пойти в «Кино», есть такой клуб на Олимпийском проспекте.

– Знаю, но туда без клубных карточек нас не пропустят, – засомневался Максим.

– У меня есть карточка, осталась от… одного знакомого.

– Тогда нет проблем. Могу заехать на работу или домой. Куда подать транспорт?

– На Жукова.

– Дом номер четырнадцать. В котором часу?

– Лучше всего около восьми.

– Мне нравится это «около восьми». Плюс-минус час?

– Ровно в восемь.

– Хорошо, как скажете, буду. А Стешу с кем оставишь?

– Подруга посидит.

– Может, возьмем ее с собой?

Марина помолчала.

– Нет… в другой раз. Спасибо.

– Буду ждать. – Максим выключил телефон, задумчиво походил по спальне, поглядывая на часы, унял волнение, поднявшееся в душе от разговора с женщиной, которая оставалась желанной и недоступной, потом начал собираться.

«Кино» по сути представлял собой бильярд-клуб и слыл одним из самых респектабельных заведений Москвы подобного типа, закрытых для тех, кто не имел отношения к искусству и шоу-бизнесу. Максиму не довелось побывать там ни разу, ни по долгу службы, ни ради любопытства. Хотя он знал, что клуб посещают многие известные актеры, режиссеры, телеведущие и шоумены. Однако едва ли эти люди каждый раз надевали смокинги и галстуки-бабочки. Столичная богема удивительно демократична, а иногда вызывающе беспардонн а. Во всяком случае, Максим бы постеснялся заявиться куда-либо в присутственное место небритым и в грязной рубахе навыпуск, поверх таких же джинсов. Поэтому он выбрал вельветовый пиджак в тонкий рубчик, светло-серого цвета, узкие прямые брюки в тон пиджаку и тонкую шелковую рубашку цвета беж. В молодости Максим любил модно одеваться и по сей день не переболел этой болезнью.

Туфли он надел с узкими носами и красивыми замшевыми вставками.

Оглядел себя в зеркале и остался доволен: до молодого денди уже не дотягивает, но в принципе еще есть порох в пороховницах. Тридцать пять лет с ходу не дашь.

Без четверти восемь он подъехал к дому номер четырнадцать на проспекте Жукова. Дачный сезон еще не начался, хотя погода стояла прекрасная – плюс двадцать, легкий ветерок, редкие облака, солнце, но все же по субботам автомобильная жизнь столицы замирала, и пробок на дорогах становилось меньше. А по воскресеньям кататься по Москве было одно удовольствие.

Марина выпорхнула из подъезда ровно в восемь.

Максим вышел из машины, галантно распахнул дверцу, разглядывая женщину.

На ней был классический двубортный тренчкот с широкими лацканами и отлетной кокеткой на спине, белого цвета, до колен, очень экстравагантный. А также берет, высокие сапоги-чулки и сумочка с расцветкой леопарда. В этом наряде Марина выглядела молодо и эффектно, тем более что у нее была стройная фигура и лицо феи утренней зари. Она была просто умопомрачительно красива, и Максим с трудом удержал себя от лишних слов. Протянул ей букет роз, поцеловал пальцы.

Она кинула взгляд на его костюм, и по выражению глаз он понял, что Марина не ожидала увидеть на нем соответствующий стилю заведения наряд.

Усадив спутницу, Максим сел сам и повел машину к центру города, по Хорошевке, по Третьему кольцу и к Олимпийскому проспекту. Пока ехали, говорили мало. Марина пожаловалась на шумных соседей, – и Максим, посочувствовав, рассказал ей о своем друге и подчиненном Геннадии Пашкевиче, который приобрел на Горбушке СД-диск под названием «Месть». Два француза, Иван Дюваль и Жан Ибес, записали на диск хит сезона, содержащий оглушительный грохот отбойного молотка, визг пилы, скрежет мусоровоза, скрип тормозов и гул транспортера. Эту «музыку» долго не выдерживал ни один нормальный человек, поэтому, по мысли создателей «арии», она должна была прокручиваться для надоедливых соседей. Геннадий так и сделал и за три дня отучил своих шумолюбивых соседей затевать скандалы по ночам.

– Французы, между прочим, разбирают «Месть» влет, – добавил Максим.

Марина посмеялась, посетовала, что она побаивается отстаивать свои права на тишину таким способом, и Максим пообещал ей помочь, поговорить с соседями, а если не поможет, пару раз включить французскую «Месть».

В половине девятого они поставили «Хендэ Революшн» Разина в ряду джипов и «Мерседесов» возле клуба, направились ко входу. Максим взял с собой на всякий случай удостоверение офицера ФСБ, но все обошлось без предъявления документов. Марина показала клубную карточку, и их пропустили.

Под плащом-тренчкотом на дочери Гольцова оказалось невесомое разлетающееся платье с блестками, делающее Марину невероятно женственной. Колье из белого металла с камешками, браслет такого же фасона и сережки дополняли гарнитур.

На нее оглядывались, кое-кто из гостей здоровался, посматривая при этом на Максима, и он понял, что Марину здесь видели с другим мужчиной. Впрочем, скорее всего это был ее муж.

– Веди, – сказал Максим, когда она взяла его под руку. – У нас есть программа или мы просто поужинаем?

– Можем поиграть в бильярд, если хочешь, можем послушать музыку, сегодня здесь поет Меладзе и «ВИА Гра».

– Я как ты.

– А я хочу просто посидеть за столиком и отдохнуть.

– Тогда пошли сразу в ресторан.

Они направились мимо бара ко входу в зал ресторана.

Взгляд то и дело выхватывал среди посетителей клуба знакомые лица.

Пробежал вечно юный Дима Харатьян, важно прошествовал отпустивший бороду, но от этого не ставший более серьезным и мужественным Дима Маликов, прошли мимо Никита Михалков с каким-то пузатым и бородатым господином, похожим на Пласидо Доминго. С криками проследовала на второй этаж группа неряшливо одетых молодых людей во главе с солистами известного среди молодежи дуэта «Трень-хрень».

– Все сливки, – заметил Максим вполголоса, кивая на улыбающегося Олега Павловича Табакова, поддерживающего под локоток юную полуодетую даму.

– Еще не все, – улыбнулась Марина. – Модных писателей не хватает и шоуменов, они приходят попозже.

– Кого ты считаешь модными писателями? Кого ругают или кого хвалят?

– И тех, и других. Здесь часто Илья Сенокосов ошивается, эпатажная личность. Я пробовала читать его опусы – скулы сводит! А многим нравится.

– Как говорил классик: нет той чепухи, которая не нашла бы себе читателя.

– Чехов.

– И я вместе с ним.

Их посадили в уголке зала, между стеклянной вазой с живыми цветами и декоративной колонной. Принесли меню.

Несмотря на субботу, народу в ресторане было мало, что, в общем-то, не огорчило Максима. Все-таки чувствовал он себя не в своей тарелке, находясь под впечатлением встреч с известными личностями.

– Ты какую кухню предпочитаешь? – спросила Марина.

– Вкусную, – улыбнулся Максим. – В таких заведениях огромную роль играет профессионализм главного повара.

– Предлагаю познакомиться с местной грузинской кухней. Здесь работает очень хороший повар, грузин, Вано Чонишвили, его все знают.

– Давай попробуем.

Максим пробежался глазами по рецептам, изучая ассортимент. Мяса на ночь он старался не есть, разве что в тех случаях, когда требовалась физическая нагрузка, но все же на этот раз не удержался и заказал хашламу и аджапсандали.

Марина тоже заказала мясо – харио и чашушули [3].

– Что будете пить? – возник рядом официант в строгом лиловом пиджаке.

Максим вопросительно посмотрел на спутницу:

– Шампанское, вино или что покрепче?

– Сухое красное, – сказала Марина. – Если можно – «Шабли».

– У вас есть «Шабли»?

– У нас есть все, – вежливо подтвердил официант.

– Бутылочку. Я тоже выпью граммов двести.

Официант удалился, принес бутылку, открыл, налил в бокал на полпальца – попробовать. Марина пригубила, кивнула:

– Оставьте.

– К вину нужны устрицы, – сказал Максим.

– Какой категории предпочитаете? – почтительно склонился к нему официант. – Португальские, категории «2», европейские – «два нуля»? [4]

– Какие посоветуете?

– Европейские круглые.

– Несите. А икры белуги альмас у вас нет?

Официант покачал головой, он был озадачен.

– К сожалению, нет.

– Жаль.

Официант ушел. Марина с интересом посмотрела на Разина:

– Ты понимаешь толк в устрицах?

– По долгу службы, – ухмыльнулся Максим. – Иногда приходится посещать крутые рестораны, да и за бугром я бывал не раз. А устрицы уважали даже древние греки и римляне, знавшие толк в еде. Этот деликатесный моллюск водится только на морском мелководье, там, где реки впадают в море, – он любит сочетание пресной и соленой воды. Особенно устричное фермерство развито во Франции, европейская устрица остреа эдулис [5] категории «два нуля» как раз разводится на средиземноморском побережье Франции.

– Ты говоришь как специалист. Может быть, у тебя имеется своя устричная ферма?

Максим засмеялся:

– К великому сожалению, нет. Но я вряд ли смог бы управлять такой фермой. Мне ближе свинарники и коровники российской глубинки. Я родом из Навли, Брянской губернии. Так что внутри я весь – русская деревня.

– Странно, – задумчиво проговорила Марина.

– Что странно?

– Это папины слова. Хотя вы с ним совсем разные люди.

– Может быть, нас все же что-то объединяет?

– Еще не разобралась. А про какую икру ты говорил?

– Икру белуги альмас. Это я просто выпендрился. Дело в том, что еще совсем недавно за попытку отведать икры изнеженным восточным гурманам отрубали правую руку. Ею мог наслаждаться только один человек в мире – персидский шах.

– А теперь?

– Шахский режим пал, и теперь икру альмас могут отведать и простые смертные. Но она очень дорогая. Я слышал, что стоимость одной порции икры на Национальной неделе салатов в Оксфорде достигала тысячи долларов.

– Ого! Неужели ты ел эту икру?

– Не довелось, – развел руками Максим. – Говорят, ее добывают из белуг, возраст которых перевалил за сто лет, и поэтому у икры удивительно нежный вкус. Так что немного найдется людей, способных заплатить за килограмм икры под двадцать пять тысяч долларов.

– Наши бандиты могут.

– Не только бандиты, крутые бизнесмены тоже, хотя многие из них, отведавших икры белуги альмас, уже сидят.

– Разве между этими явлениями есть какая-то связь? Или икра, как лакмусовая бумажка: съел – значит, ворюга и бандит, садись в тюрьму!

Максим снова засмеялся; близость красивой женщины кружила голову, хотелось шутить, говорить умно и смеяться.

– Такой связи, конечно, нет. Однако позволить себе купить полкило икры альмас может не каждый гурман, зато – каждый «новый русский». А большинство из них – криминальные мальчики. Но хватит о грустном, давай выпьем за встречу, если не возражаешь.

– С удовольствием.

Они чокнулись, сделали по глотку вина.

Заиграла музыка.

На танцевальном подиуме зала появились первые танцующие пары.

К столику подошел небритый молодой человек восточной наружности, в белом костюме и черной шелковой рубашке.

– Потанцуем? – наклонился он к Марине.

Девушка посмотрела на Максима.

– Прошу прощения, – вежливо сказал Разин, – дама пока не танцует.

– Понятно, – кивнул парень, еще раз окинул Марину масленым взглядом и отошел.

– Плейбой, – сказала она со смешком.

– Ну, сюда вряд ли придет человек с улицы. – Максим проводил парня глазами. – Это, наверное, какой-нибудь диджей или ведущий музыкальных телепрограмм. Лицо знакомое. Хотя я не люблю небрежно бритых мужиков. Есть в этой так называемой моде некий оттенок презрения к окружающим.

– Отцу всех туркмен тоже не нравятся небритые мужики.

– Кому?

– Туркменбаши, Сапармурату Ниязову. Он недавно издал указ, запрещающий носить в Туркмении длинные волосы, усы и бороды. Указ действует даже в отношении гостей государства, так что тебе придется укоротить волосы и бриться до зеркального блеска.

Максим хмыкнул:

– Ну, этому деятелю не впервые удивлять мир. Высочайшим повелением он запретил прослушивать музыку в автомобилях, а заодно балет и оперу, под тем предлогом, что «нормальным» туркменам эти виды искусства не нужны.

– Зато он сам пишет стихи.

– О да, кроме поэмы «Рухнамэ» издал еще два сборника стихов и поэм, которые тотчас же подсуетившиеся чиновники ввели в обязательную школьную программу.

– Туркменский эквивалент брежневской «Малой земли».

– Или гитлеровского «Майн Кампфа». А как тебе налог на невест, который он ввел на территории Туркмении? Плати в казну полста тысяч долларов и женись на понравившейся туркменке, ежели ты иностранец.

– Тебя это как-то задевает? – прищурилась Марина. – Уж не собрался ли ты жениться на туркменке?

Максим засмеялся:

– Ты же не туркменка?

– Ну и что?

– Я предпочел бы жениться на тебе.

– «Бы»?

Максим посерьезнел, испытующе заглянул в глаза собеседницы, ставшие вдруг печальными.

– Ты готова к серьезному разговору?

Она покачала головой:

– Нет… я пошутила… не знаю… не спеши. Мне нравится встречаться с тобой, но… я не одна…

– Чепуха! Стеша будет мне как родная дочь!

– Я не одна, – повторила Марина упрямо, – и сама не знаю, чего хочу. Не торопи меня.

– Я и не тороплю.

– Спасибо, благородный идальго. – Она положила на его руку свою прохладную ладошку. – Не обижайся. Я знаю, что… – Глаза девушки вдруг остановились, лицо изменилось, она кого-то заметила.

Максим оглянулся.

К их столику подходили трое молодых людей, в том числе тот самый небритый смуглолицый парень в белом, что несколько минут назад хотел пригласить Марину на танец. Его спутниками были кряжистый белобрысый амбал с круглой короткостриженой головой и субтильного вида, высокий, худой, узкоплечий парень с шапкой рыжих вьющихся волос, бородатый и усатый. Не обращая внимания на Максима, он положил руку на плечо Марине:

– Пошли подвигаемся.

– Э-э, парни, – миролюбиво, но твердо сказал Максим, – дама не танцует.

– А ты не вякай, – наставил на него толстый палец белобрысый амбал. – Ты здесь ноль.

Максим посмотрел на Марину:

– Ты хочешь танцевать?

– Н-нет.

Максим точным движением пальца сбросил руку пышноволосого рыжего красавца с плеча девушки.

– Ребята, повторяю тихо-мирно: мы хотим поужинать и послушать музыку. Найдите тех, кто хочет танцевать, их много.

– Фил, убери таможню, – буркнул рыжеволосый; от него пахло смесью дорогого одеколона и пива. – Пошли, Марин, твой хахаль подождет.

Белобрысый двинулся к Максиму, надавил мощной короткопалой дланью ему на плечо:

– Сидеть, крутой!

В ту же секунду палец Максима воткнулся ему в кадык. Максим сатанел, когда его принимали за лоха, и с удовольствием ставил зарвавшихся мордоворотов на место.

Парень икнул, схватился за горло, присел. Глаза его выпучились, налились кровью.

«Лицо кавказской национальности» в белом костюме попыталось ударить Максима в ухо, но майор уклонился, встал и тычком – тремя пальцами вместе – нашел живот смуглолицего, а вместе с животом – солнечное сплетение. Кавказец, или скорее армянин, охнул, согнулся пополам.

Максим взял за руку рыжеволосого красавца, слегка повернул в суставе так, что тот с тихим воплем сунулся носом в стол.

– Я же сказал, падаль, дама не танцует! Неужели вы не понимаете русский язык?

– Отпусти его, – прошептала Марина, глядя на Максима округлившимися глазами. – Это Вадим… мой муж… бывший.

Максим отпустил руку рыжеволосого:

– Извини, не знал. В отличие от Черчилля, я не люблю хамов и свиней. Парни, выход в другом конце зала. Вас проводить?

– М-мы… с-са… – просипел белобрысый, тяжело поднимаясь, сунул руку в боковой карман пиджака.

– Уходим, – бросил рыжеволосый, тряхнул волосами. – Мы еще поговорим, Мариночка, я к тебе заеду на днях.

К столику уже спешили официант и охранник в черном костюме, но троица во главе с бывшим мужем Марины уже двинулась к выходу.

– Все в порядке? – спросил охранник на всякий случай.

– Да, нормально, – кивнул Максим. – Ребята ошиблись столиком. Извините, я на секундочку.

Он догнал ковылявшего рыжеволосого, крепко взял за локоть, развернул к себе и сказал, глядя в его расширяющиеся зрачки:

– Упаси тебя Бог искать встречи с этой женщиной! Покалечу! Понял?

Белобрысый спутник Вадима попытался было схватить Максима за шею, но тот не глядя щелкнул его по носу, и парень отступил, схватившись за нос.

– Понял, я спрашиваю?!

– П-п-п… – закивал рыжеволосый.

– Отлично!

Максим отпустил его, вернулся к столику.

Троица выбралась из зала, сопровождаемая невозмутимым охранником. На столик еще некоторое время с любопытством посматривали завсегдатаи клуба, потом перестали.

– Что ты ему сказал? – поинтересовалась погрустневшая Марина.

– Посоветовал обходить твой дом стороной. Или я снова спешу?

– Нет, все правильно… хотя ты меня снова удивил.

– Чем?

– Ты всегда так действуешь?

– Как?

– Прямо… и жестоко.

– Во-первых, не жестоко, а жестко. Во-вторых, повторюсь, не люблю хамов и свиней. В-третьих, если не защищаться – унизят и растопчут! Компромиссов в этом деле быть не должно.

– Может быть… не уверена. А что ты говорил про Черчилля? С чем не согласен?

– Это ему приписывают знаменитую фразу: «Я люблю свиней. Собаки смотрят на нас снизу вверх. Кошки сверху вниз. Свиньи смотрят на нас как на равных».

Марина улыбнулась:

– Ты довольно начитан.

– Спасибо за комплимент. Служба такая, приходится много читать.

– Ты так и не рассказал, чем занимаешься.

Максим почувствовал неловкость, однако говорить правду о своей работе и признаваться в том, что по долгу службы он вел слежку за отцом Марины, не имел права.

– Обычная канцелярщина, работа с документами.

– Секретными?

– Бывает, что и секретными. Ну, а тебе как работается в гимназии?

– Проблем хватает, но в общем все нормально. Платят только мало, приходится подрабатывать. У меня трое постоянных учеников разного возраста, поэтому почти все вечера у меня заняты.

– А как Стеша?

Марина бросила на собеседника изучающе-недоверчивый взгляд.

– Что именно тебя интересует?

– Все. Как она учится, чем занимается в свободное время, как восприняла твой развод.

– Учится хорошо, хотя и не на все пятерки. Два раза в неделю мы с ней ездим в «Валери-клуб» на теннис. Она любит заниматься бисероплетением, рисует, хотя меньше, чем год назад. А что касается развода… она иногда задает такие взрослые вопросы, что я не сразу нахожу ответы. Во всяком случае, наш развод она перенесла спокойно, даже утешала: не переживай, мамочка, нам и вдвоем хорошо, я закончу институт, стану директором и буду получать много денег.

– Директором чего?

– У нас есть знакомый, он менеджер в одной рекламной компании, так вот Стеша мечтает стать там директором.

Максим засмеялся:

– Красиво жить не запретишь. Давай выпьем, чтобы мечты твоей дочки исполнились. Хотя нет, лучше пожелать ей того успеха, какого она достойна.

Марина подняла бокал, с новым интересом – и сомнением – посмотрела на него:

– Ты искренне желаешь ей добра?

– Да как же можно иначе? – удивился он.

– Ты так любишь детей?

– Да как же их можно не любить? – снова удивился он. – Я давно мечтаю о ребенке, но Варвара, моя бывшая, не хотела детей, говорила, что еще рано, надо пожить для себя, а потом для детей. Впрочем, это уже другая история. Потанцуем?

Марина подала ему руку, и они присоединились к танцующим.

Танцевали, пили вино, потом снова танцевали, забыв о визите бывшего мужа. Максим больше молчал, боясь потерять возникшее ощущение близости. Поэтому когда Марина предложила заехать к ней на кофе, он только суеверно скрестил пальцы на руке. Предложение выпить кофе еще ничего не значило.

Однако интуиция не подвела. Неизвестно, что повлияло на Марину больше всего, схватка ли Максима с подвыпившей компанией мужа, беседы, его отношение к детям, но как-то само собой получилось, что они вдруг оказались в объятиях друг друга. И дочь Гольцова превратилась в покорную и страстную женщину, о которой Максим всегда мечтал.

Сладкая, нежная, дурманящая голову, теплая женская покорность. Покорность, заставляющая ощущать себя защитником и владыкой вселенной. Той вселенной, которую они представляли в данный момент…

Очнулись оба спустя много-много времени.

Побежали в душ. Закутались в махровые полотенца. Пили сваренный Мариной капуччино. Снова целовались.

– Где Стеша? – поинтересовался Максим, откровенно пьяный от переполнявших его чувств. – Почему не дома?

– Она у подруги. Я не знала, что ты так относишься к детям, иначе оставила бы ее здесь. Или ты подумал, что я завлекла тебя сюда специально?

– Конечно, – с серьезной миной кивнул Максим, – уверен. Ты меня соблазнила, беззащитного, и теперь как истинная леди должна выйти за меня замуж. Пойдешь?

Марина улыбнулась. Ей тоже было хорошо. И спокойно.

– Ты такой беззащитный, что палец в рот не клади. Хочется обнять и плакать. А замуж я не спешу. Уже есть опыт, отрицательный.

– Я серьезно. Выходи за меня.

Глаза Марины потемнели, с губ сбежала улыбка.

– Такими вещами не шутят.

– Я и не шучу.

Не сводя с Максима тревожных, вопрошающих, сомневающихся и одновременно полных веры и надежды глаз, она потянулась к нему…

Уснули они в начале пятого утра.

В половине восьмого Максима разбудил мобильник. Он с трудом нашел трубку:

– Слушаю.

– Майор, собирайся в Жуковский, – послышался голос полковника Пищелко. – В понедельник твоя группа должна быть там.

– Что-то стряслось?

– Объект тот же – Гольцов. Понаблюдайте за ним пару дней, еще раз напугайте, только качественно, а потом этапируйте в управление.

Максим помассировал горло – внезапный спазм помешал ему задать вопрос «зачем?».

– Не слышу ответа.

– Есть, – просипел Максим.

В трубке заиграла мелодия отбоя.

Максим снова посмотрел на дверь спальни и подумал, что не сможет объяснить Марине интерес конторы к ее отцу. Он и сам не понимал, что стоит за приказом полковника «еще раз качественно напугать» Арсения Васильевича Гольцова.

СОМНЕНИЯ

Пасха… На душе кошки скребут, не поймешь, то ли праздник, то ли печальная традиция…

Снег почти сошел, сыро, холодно. По небу ползут клочковатые облака, готовые пролиться дождем, лишь изредка позволяя солнцу бросить бледный луч на соскучившуюся по теплу землю.

Арсик с бабушкой идет в сосонник за ползучей травой, которую потом родители отнесут на кладбище, украсят могилы похороненных здесь стариков. В лесу снега больше, зато теплее, нет ветра, пробирающего до костей на открытых пространствах.

Набрав полмешка травы, усталые бабушка и внук плетутся обратно, обходя лужи и ручьи.

Потом все вместе, родители, тетки, дядьки, идут на кладбище, раскладывают на могилках нехитрую снедь: вареные яйца, сало, лук, соленые огурчики, конфеты, сухари. Медленные разговоры, воспоминания, слезы в глазах бабушки и мамы. Есть не хочется, но отказаться нельзя.

Арсений с трудом проглатывает ложку приторно-сладкой кутьи, шелушит яйцо, поглядывая по сторонам. Вокруг такие же компании, поминающие умерших, тихие разговоры, редкие улыбки, черные одежды. Печальное зрелище. Побыстрей бы закончилось все. На кладбище не поозоруешь. То ли дело – Первомай через неделю.

Деревья только-только начали пробуждаться от долгого зимнего сна, и каждое окутывала легкая кисейная зелень, сливающаяся – если посмотреть издали – в дымно-прозрачное желтовато-зеленое облако. Чудо весенней акварели, заставляющее мечтать о скором наступлении лета.

Солнце светит с ослепительно голубого небосвода, словно пытаясь наверстать упущенное зимой. Лицу тепло, спине холодно, на лужицах хрупкий ледок.

Арсений сидит на скамеечке перед домом, сжавшись в комочек, руки под мышками, зачарованный весенним чувством ожидания. По спине ползут мурашки, зябнут колени, но он сидит, не спуская широко раскрытых глаз с ледяного узора на лужице, и ни о чем не думает, просто ждет, весь – переживание будущего, сгусток эмоций, частичка природы, частичка весны.

На улице появились дети, соседские мальчишки и девчонки, кто с флажками, кто с березовыми ветками в руках, украшенными белыми самодельными цветами. Всем им, как и Арсению, предстоит участвовать вместе с другими школьниками в торжественном шествии, посвященном Первомаю. Никто из них не задумывается, чему посвящен, для чего организован и кому служит праздник, для всех это праздник весны, предвещавший каникулы, и душа буквально купается в незримых потоках предвкушения веселых игр.

– Арсик, пора собираться, – зовет мать.

Арсений с трудом отрывает взгляд от кружевного пятна изморози – вскоре лучи солнца растопят и эти последние следы зимы – и бежит в дом. Стакан горячего молока, ломоть хлеба с маслом – весь завтрак. Березовая ветка с цветами в руку – и вперед, за остальными, в школу с радостным ощущением встречи с друзьями…

Кто-то деликатно кашлянул.

Арсений Васильевич вздрогнул, выплывая из бездн воспоминаний, поднял глаза на посетителя.

– Ты не заболел часом? – спросил Толя Юревич, озабоченно глядя на заведующего лабораторией. – Я уже пять минут тут стою, а ты и ухом не ведешь.

– Детство вспомнил, – виновато улыбнулся Гольцов. – Посмотрел в окно, там дождь, а дождь всегда вызывает у меня приступы ностальгии. Что у тебя?

– Мы закончили тестирование системы, можем отрабатывать программу летных испытаний.

– Завтра и, если можно, без меня.

– Разве ты в отпуск уходишь?

– Как ты догадался? Хочу съездить в Муром, к сыну, помочь ему надо с ремонтом квартиры. Потом поеду к дочке в Москву. А там посмотрим.

– Хорошо, завтра так завтра. На машине поедешь или на поезде?

– Еще не знаю.

– Если на машине, то будь осторожен, не бери попутчиков. Вчера в криминальных новостях по телику передали, что у нас орудует банда, промышляющая нападениями на водителей. Есть жертвы. Личный шофер нашего председателя гордумы соблазнился легким заработком, так его потом на свалке нашли.

– Живого?

– Мертвого.

– Откуда же стало известно, что он соблазнился легким заработком?

– Это ты у ментов спроси. Рисковать, однако, не рекомендую.

– Успокойся, – усмехнулся Арсений Васильевич, – я редко кого подвожу, да и то только знакомых. Но все равно спасибо за предупреждение.

– Не за что. – Юревич вышел.

Арсений Васильевич откинулся на спинку стула, выпятив губы, посвистел, пытаясь расслабиться, но не смог. Мешало возникшее утром и до сих пор зудящее комаром ощущение подглядывания. Кто-то следил за ним из толщи стены, буравил спину недобрым взглядом, а стоило Гольцову оглянуться, взгляд перемещался по стене на потолок, и начинало казаться, что наблюдатель сидит в люстре или же прячется в крохотной головке пожарного сигнализатора.

– Не дождетесь! – пробормотал Арсений Васильевич. – Не на того напали! Не испугаюсь!

В кабинет робко заглянула Оксана Петрова со стопкой белых листов в руке:

– Можно, Арсений Васильевич?

– Заходи.

Девушка осталась у двери, нервно перебирая листки, преданно глядя на начальника лучистыми серыми глазами.

– Вы на меня сердитесь?

– С чего ты взяла? – удивился Арсений Васильевич.

– Мы давно не встречались…

– Ах, вот почему ты такая невеселая. Я уж думал, не справилась с заданием. У меня проблемы… были. Чуть освобожусь, и мы встретимся.

– А сегодня нельзя?

Арсений Васильевич хотел было ответить отказом, но заглянул в готовые наполниться слезами глаза и передумал. Оксана любила его и готова была делать все, что он прикажет. Огорчать ее не хотелось. Хотя и доводить их отношения до серьезных зависимостей тоже не хотелось.

– Вечером я заеду за тобой. Жди у ресторана «Ракета».

Лицо девушки осветилось радостью. Она кивнула, сделала официальный вид и упорхнула.

Арсений Васильевич покачал головой. Чего греха таить, Оксана ему нравилась, да и любовницей была великолепной. Красивое тело, полные бедра, высокая грудь, милое лицо, мягкая, добрая, покладистая. Она заслуживала большего, чем быть просто любовницей. Однако он любил другую. Свою жену. Ту, которую встретил тридцать с лишним лет назад в троллейбусе в Рязани и с которой познакомился на студенческой вечеринке.

– Что она во мне нашла? – вздохнул Арсений Васильевич, глядя на свое отражение в дисплее. – Или права поговорка: любовь зла, полюбишь и козла?

Посидев минуту в полной прострации, он снова вздохнул, подумав: ну и что мне с тобой делать? Неужели не понимаешь, что наша связь недолговечна? Мне пятьдесят пять, тебе двадцать пять. Где ты и где я? В каких временах?

Ты сам даешь ей надежду, проворчал внутренний голос. Возьми и скажи, что жениться на ней не собираешься, она и перестанет надеяться. Зачем назначил встречу?

Так ведь хочетс я! – виновато шмыгнул носом Арсений Васильевич.

Баб кругом одноразовых хоть сачком греби, захотел – вызвал.

С ними знакомиться надо, ухаживать…

Дурак, это не те бабы, за кем надо ухаживать. Вот за Оксаной действительно надо ухаживать, цветы дарить.

Ее я уже знаю, мне приятно, да и ей тоже, причем без всяких цветов.

Это так кажется.

Да некогда мне цветами заниматься!

Тогда молчи и не комплексуй! Жизнь возьмет свое, даже вопреки твоим желаниям. Все просто, не усложняй.

Я и не усложняю. Если бы на мне не висел крест экзора, я бы, может быть, и не думал ни о чем.

Только дураки ни о чем не думают.

Я тоже дурак, улыбнулся Арсений Васильевич, понимая, что лукавит сам с собой. Детство все еще жило в нем, несмотря на нынешнее понимание вещей, и прощаться с ним не хотелось.

Будешь обзываться, перестану с тобой общаться, обиделся внутренний голос.

Извини, вздохнул Арсений Васильевич в третий раз, я пошутил. Есть такой индуистский термин: ванапрастха – следующий за семейным возрастной период, удаление от бытовых дел. Мы с тобой как раз подошли к нему, так что жениться я не собираюсь. А Оксану жалко.

Жалко, согласился внутренний голос.

В дверь постучали, вошел Женя Шилов, смущенно поскреб в затылке:

– Василич, мы тут кроссворд решаем, слово из девяти букв, система мировоззрений, первая буква «п».

– Парадигма, – рассеянно ответил Арсений Васильевич. – А что это вы кроссворды решаете в рабочее время?

– Так обед уже. Спасибо, Василич. – Шилов убежал.

Арсений Васильевич посмотрел на часы. Половина второго. Действительно, пора обедать, время пролетело незаметно. Почему же не хочется есть?

Он прислушался к себе. Что-то происходило с ним в последнее время, а что именно, разобраться было трудно. Во всяком случае, изменилось его отношение к жизни, к себе, к тому, что он делает. В результате он перестал ощущать усталость в конце рабочего дня, организм требовал дополнительных нагрузок, расхода энергии, что сказалось и на игре в волейбол. Арсений Васильевич вдруг заиграл как в молодости, удивляя приятелей и соперников, стал прыгать выше и угадывать траекторию полета мяча после удара нападающего, чего с ним не случалось давно. Мало того, он мог отыграть не три-четыре сета подряд, как раньше, а все десять и не устать. Дома же его перестало тянуть в кресло, посидеть с газетой или журналом в руках, постоянно хотелось двигаться и что-то делать. Что случилось? Почему тело не испытывает усталости, а мозг ищет постоянных занятий, требует длительных умственных напряжений?

Ты получил запредельную информацию, напомнил внутренний голос. Она лежит без дела в подсознании и потихоньку просачивается в поле оперативной психики. Отсюда твои ощущения. Не пора ли поработать над этими «кладами» сознательно?

С ума сошел?! – испугался Арсений Васильевич. А если узнает Диспетчер?

Да и хрен с ним! Он где-то там, а ты здесь, на Земле, умный, сильный и красивый. Если уж просочившаяся информация так влияет на тебя, повышает тонус и усиливает сердечную мышцу, представь, что лежит в тебе на более глубоких горизонтах. Рискни!

Арсению Васильевичу стало жарко. Он встал, походил по кабинету, посмотрел на потолок: кто-то снова посмотрел на него сквозь толстое перекрытие, как бы предупреждая, чтобы он не самовольничал.

– Скройся! – мрачно, с нажимом проговорил Гольцов.

Взгляд истончился «до комариного писка», исчез.

Арсений Васильевич удовлетворенно кивнул, посмотрел на монитор компьютера:

– Отключись!

Раздался щелчок, компьютер выключился, экран погас. Хотя кнопку выключения Арсений Васильевич не нажимал.

В кабинет снова заглянул Женя Шилов:

– Василич, слово из девяти букв, термодинамическая функция состояния, четвертая буква «а».

– Энтальпия.

– Спасибо. – Голова Шилова скрылась, затем появилась вновь. – Ну, ты и даешь, Василич! Прямо ходячая энциклопедия!

Дверь закрылась.

Арсений Васильевич поколебался немного, идти или не идти в столовую, есть по-прежнему не хотелось. Потом все-таки решил пообедать, чтобы совсем уж не выделяться среди всех и не давать повода сотрудникам удивляться его поведению.

Вечером он подъехал к ресторану «Ракета» на улице Гагарина, полный решимости объяснить Оксане всю пагубность ее стремления встречаться с ним. Служебные романы, как правило, заканчивались плачевно. Однако, увидев девушку в красивом плащике, стройную, милую, улыбающуюся, Арсений Васильевич вдруг поймал себя на мысли, что нельзя отказываться от подарков судьбы, подготовленных небом, сердце дрогнуло, зашевелились мужские инстинкты, и он решил отложить суровый разговор.

Оксана бросилась к нему через дорогу, взяла под руку, поднимая лицо, ища его глаза.

– Ты не сердишься? Правда? Мне показалось, там, в институте, что ты избегаешь меня.

– Все нормально, – сказал он, погладив ее пальцы. – Пошли поужинаем.

Ресторан «Ракета» считался дорогим заведением, элитным, здесь часто давали сольные концерты московские эстрадные звезды, встречались местные лидеры, политики, бизнесмены, а также криминальные авторитеты. Сотрудники ИЛИА захаживали сюда редко, и Арсений Васильевич не переживал, что его увидит кто-либо из института.

Однако, как назло, первым, кто повстречался у них на пути, оказался заместитель главного инженера института Рудаков, атлетически сложенный, но недалекий и поэтому вечно придиравшийся к тем, кого он считал конкурентом в борьбе за кресло главного инженера. Гольцов как раз был одним из таких претендентов, хотя сам он не помышлял заниматься карьерным ростом, и с Рудаковым у него сложились натянутые отношения.

Они кивнули друг другу. Рудаков с видимым интересом посмотрел на Оксану, проследовал мимо, сказал что-то своему спутнику в пальто из крокодиловой кожи, оба засмеялись. А у Арсения Васильевича испортилось настроение. Снова начало казаться, что за ним кто-то скрытно наблюдает, а потом к этому ощущению прибавилось другое – предчувствие грядущей беды.

– Что? – посмотрела на него Оксана, чутко угадывающая чувства начальника и друга. – У тебя вытянулось лицо.

– Неприятный человек, – пробормотал Арсений Васильевич, кивая на удалявшегося Рудакова. – Плохо, что он увидел нас вдвоем. Теперь об этом будет знать пол-института. В том числе директор.

– Ты боишься?

– Нет, но…

– Ну и фиг с ним.

– В принципе, и в самом деле, – усмехнулся он. – Что дано, то и будет.

Они выбрали столик в другом углу зала, подальше от музыкального центра, сели. Начали изучать меню. Оксана щебетала, довольная жизнью, что-то спрашивала, шутила, рассказывала какие-то смешные истории. Он отвечал, не думая об ответах, автоматически, поддакивал, кивал, а сам исподтишка изучал посетителей ресторана, гадая, кто из них следит за ним. В какой-то момент в голове прошумел свежий ветеро к, будто открылась и закрылась дверца в иное пространство, и Арсений Васильевич сразу увидел-почуял токи внимания, тянувшиеся к нему через зал.

Наблюдателей оказалось аж пятеро!

Трое вошли вслед за ним и уселись у выхода из зала. Они буквально светилис ь угрюмым фиолетово-багровым светом, тая внутри черных пустот в головах запасы презрительного недоброжелательства и угрозы.

Еще двое появились чуть позже, также выбрав столик поближе к двери, но цвет их аур был иным: голубое с оранжевым. Цвет внимательной сосредоточенности и настороженности. Эти люди тоже не казались слабаками или случайными гостями ресторана, но в их индивидуальных психосферах не было столь целеустремленной свирепой жажды кого-либо обидеть.

Арсений Васильевич отвернулся, прислушиваясь к себе с легким удивлением. Раньше он никогда не анализировал обстановку столь профессионально и точно, проявляя чудеса проницательности и трансперсонального видения. Что же произошло? Отчего он стал видет ь чужие намерения и эмоциональные поля?..

– … ! – с обидой проговорила Оксана.

– Что? – спохватился он.

– Ты меня совсем не слушаешь.

– Извини, задумался. Ты уже выбрала?

– Стейк из лосося можно?

– Зачем спрашивать? Конечно, можно. Я, наверно, тоже рыбу выберу, не хочется на ночь мяса наедаться. Плюс бокал белого вина. Не возражаешь?

– Нет.

Официант принял заказ, начал сервировать стол.

Отпили по глотку «Совиньона».

– Вкусно, – прищелкнула языком Оксана, отпила еще глоток. – И все-таки ты сегодня какой-то заторможенный. Может, что-то случилось? У Маринки с Кириллом все в порядке?

– Нормально, – ответил он, продолжая ловить на себе изучающие взгляды подозрительных личностей. – Просто я сон плохой видел. Как правило, такие сны сбываются.

– О чем?

– В молодости я падал с крыши или со скалы и просыпался в холодном поту.

– Ты и сейчас молодой.

– Спасибо на добром слове, – усмехнулся Арсений Васильевич. – Хотя молодость прошла, не обнадеживай себя. А когда я стал постарше и сдал на водительские права, начало сниться черт-те что.

– Как сдавал экзамен? – засмеялась Оксана.

– Нет, экзамен я сдал нормально, в отличие от моей дочери, которая сдавала на права трижды. Так вот мне снится, что я еду на подъем, гора все круче, мощности двигателя не хватает, и машина начинает сползать задом вниз. Естественно, все кончается падением, отчего я сразу просыпаюсь и долго не могу прийти в себя. Или я разгоняюсь, впереди мост, машина взлетает, и все снова кончается падением. А иногда в самой обыденной ситуации, когда мне просто надо сдать на машине назад, вдруг отказывают тормоза, я жму на педаль изо всех сил, а остановиться не могу. Конечно, я во что-то врезаюсь кормой и снова просыпаюсь.

Оксана перестала улыбаться, покачала головой:

– Ужасные сны! Может, ты просто переутомляешься на работе? И тебе надо отдохнуть?

– Я уже давно не переутомляюсь. – Арсений Васильевич допил вино, прищурился. – Разве что с тобой… иногда.

Оксана недоверчиво посмотрела на него, потом поняла, что он шутит, фыркнула:

– Что-то я этого не замечала.

– Это хорошо. Есть еще порох в пороховницах. Давай ешь, а то рыба остынет.

Помолчали несколько минут, поглощая заказанное.

Арсений Васильевич уже начал сомневаться в своей проницательности и реальности своих страхов относительно наблюдавших за ним мужчин. Возможно, их интерес вовсе не имел практического выхода, и мужчинам просто нравилась его спутница. Но в этот момент один из наиболее неприятной троицы встал, самый молодой, лохматый, угловатый, в свитере, и направился к столику Гольцова, неся в руке стакан с прозрачной жидкостью.

– Эй, папаша, – хрипло сказал он, дыша перегаром, – давай выпьем за твою бабу. Не хочешь присоединиться к нам?

– Спасибо, мы здесь посидим, – вежливо отказался Арсений Васильевич.

– Тогда пусть она идет, а ты сиди.

– И она останется.

– А чего так?

– Вам что, делать нечего? – удивился Арсений Васильевич. – Вернитесь к своим друзьям и не мешайте нам отдыхать.

– Значит, ты нас не уважаешь? – с пьяной настойчивостью проговорил парень в свитере. – А если мы заплатим?

– Послушайте, отстаньте, пожалуйста! – возмутилась Оксана. – Мы не собираемся с вами выпивать!

– А нам и не надо с тобой пить, – ухмыльнулся здоровяк в свитере, – нам бы потрахаться.

– Свинья!

Арсений Васильевич покраснел, резко встал, поднял руку. Раздался звонкий треск пощечины.

Из рук парня выпал стакан с водкой, ударился о пол, но не разбился. Глаза его расширились, наполнились изумлением.

– Ты чо, лысый, охренел?! Да я тебя по стенке размажу!

Он схватил Арсения Васильевича за грудки, приподнял, опрокинул на стол. Загремели тарелки, ложки, вилки, фужеры, падая на пол.

Дружки здоровяка повскакали с мест, бросились к дерущимся.

Лохматый в свитере ударил Гольцова затылком о столик, еще раз и еще. В глазах потемнело. Убьет, вяло подумал Арсений Васильевич. Разговор об Оксане – только предлог. Жаль, что все так глупо получилось…

Еще удар, искры из глаз!

И вдруг в голове прошумел знакомый «сквознячок».

Арсений Васильевич получил тихий электрический разряд, превративший его в странную резонансную систему, нечто вроде гигантского биологического камертона. Нервные цепи выстроились в единую гармоничную структуру, мгновенно настроили мышцы и сухожилия на физическое действие. Голова прояснилась, кровавая пелена сползла с глаз. Он стал видеть и слышать гораздо лучше, чем прежде. А главное – он понял, что надо делать!

Одним гибким змеиным движением Арсений Васильевич вывернулся из рук громилы в свитере, уклонился от кулака, летящего в лицо слева: прибежали приятели парня. Присел, пропуская над собой ногу второго парня, высокого, бритоголового, в куртке.

Система упорядочивания мыслей и чувств продолжала работать, и Арсений Васильевич с восторгом и с ужасом одновременно увиде л точки нанесения ударов, от которых напавшие на него забияки должны были упасть замертво и не встать.

Однако применить проявившиеся в памяти знания рукопашного боя ему не дали.

Рядом вдруг появились двое мужчин, те самые, что поглядывали на Гольцова со спутницей наравне с тремя бандитами. Раздались почти неслышимые в возникшем гаме удары, нападавшие с воплями разлетелись в разные стороны.

Подскочили охранники клуба, официанты. Вокруг сгрудились посетители ресторана, с жадным любопытством разглядывая действующих лиц и разгром, ими учиненный. Арсений Васильевич поймал изучающий взгляд одного из них, почувствовал буквально физически липкое прикосновени е, встрепенулся, ища глазами обладателя взгляда, но увидел лишь широкую спину седоголового мужчины в белом костюме, быстро направлявшегося к выходу.

На шею бросилась плачущая Оксана:

– Бедный мой! Тебе сильно досталось?!

Подошел милиционер, козырнул:

– Пройдемте, граждане.

– Мы не виноваты, – торопливо заговорила девушка, – они первые полезли в драку!

– Разберемся.

Помятых дебоширов подняли, вытолкали из зала, отвели в кабинет директора. Милиционер принялся составлять протокол, расспрашивая свидетелей, пришедших на помощь Гольцову, и самого Арсения Васильевича. Длилась эта процедура почти час, так что надоело всем. В конце концов один из свидетелей, высокий, по-спортивному поджарый, светловолосый, с приятным лицом, сероглазый, показал сержанту какое-то удостоверение, и расследование закончилось.

Напавших забрали приехавшие сотрудники милиции. Пострадавшего со спутницей и свидетелей отпустили.

Эйфория, наступившая в результате инсайта-озарения и поднявшая тонус, прошла, Арсений Васильевич почувствовал усталость, боль в затылке, и ему захотелось искупаться и прилечь.

– Я с тобой! – схватила его за руку Оксана. – Не отпущу одного!

– Мы его проводим, – успокоил ее симпатичный молодой человек. – Все будет хорошо.

– Кто вы? – равнодушно поинтересовался Арсений Васильевич.

– Меня зовут Максим. И я знаю вашу дочь Марину.

Арсений Васильевич вздрогнул, выкарабкиваясь из трясины безразличия.

– Максим? По-моему, Маринка рассказывала о вас. Это не вы зимой помогли ей отбиться от хулиганов?

– Я.

– Но как вы здесь оказались? Живете неподалеку?

– Поехали к вам домой, по дороге поговорим, если не возражаете.

– Н-нет.

– Замечательно. – Максим посмотрел на молчаливого спутника. – Гера, поедешь сзади. Остальные пусть посмотрят на нас издали и присоединятся.

– Слушаюсь, – кивнул Штирлиц.

Арсений Васильевич попрощался с расстроенной Оксаной, пообещав встретиться с ней на следующий день, сел в свою «Ниву» вместе с Максимом. Спутник Максима залез в кабину светло-серой «Хендэ», последовавшей за ними.

– Кто вы? – еще раз спросил Арсений Васильевич.

– Майор ФСБ Разин, – представился Максим.

НЕДОЗВОЛЕННОЕ

Пока Гольцов принимал душ и приводил себя в порядок, Максим со Штирлицем знакомились с его квартирой.

Ничего особенного она собой не представляла. Трехкомнатная квартирка советской постройки, крохотная прихожая, крохотная кухонька, небольшая спальня, гостиная, еще одна спаленка, приспособленная хозяином под рабочий кабинет, где располагались компьютер и диванчик для гостей. Единственное, что внушало уважение в этом жилище, так это библиотека. Полки с книгами стояли везде: в кабинете, в гостиной, в прихожей и даже в спальне.

– Приличное книгохранилище, – проговорил Райхман со знанием дела. – Книг здесь не меньше пяти-шести тысяч. Наш клиент серьезный библиофил. Наверное, с детства увлекается собирательством. А книги, кстати, почти все еще тех времен, докапиталистических, новых мало.

– Сейчас издается всего столько, что нет смысла собирать личную библиотеку, – заметил Максим, – да и хранить их негде.

Он снял с полки томик О’Генри, полистал, поставил на место:

– Люблю этого писателя.

– Я тоже, – кивнул капитан. – У меня дома еще старый отцовский трехтомник сохранился, желтый.

– Здесь полное собрание рассказов. Брет Гарт, Майн Рид, Жюль Верн, Джек Лондон.

– Добрые старые приключения, фантастика плюс эзотерика. – Райхман снял с полки книгу Успенского «Новая модель Вселенной». – Читал?

– Нет.

– Почитай, весьма любопытное чтиво. Станешь смотреть на мир по-новому.

– Смотри-ка, две колоды карт, нераспечатанные. Интересно, в какие игры играет наш подопечный?

– В преферанс, – раздался голос хозяина, и он вышел из душевой, одетый в махровый халат, вытирая на ходу мокрую голову. – Уже лет двадцать пять пульку расписываю. Не хотите составить компанию?

Гости переглянулись.

– В другой раз, – пробормотал Максим, стыдясь признаться, что играет в преферанс он слабо.

– Вы не играете? – прищурился Гольцов.

– Играю немного, но нет времени.

– Тогда присаживайтесь и рассказывайте, кто вы и почему за мной следите. Чай, кофе, соки будете?

– Чай, если можно.

Арсений Васильевич скрылся на кухне и вскоре принес поднос с дымящимся чайником, чашками, сахаром и сухарями.

– Извините, лимона нет, есть только лимонный сок.

– Благодарю, не надо.

Сели, поглядывая друг на друга, налили чаю.

– У вас хорошая библиотека, – похвалил хозяина Штирлиц.

– Шесть с половиной тысяч томов, – равнодушно сообщил Гольцов. – Итак?

– Одну минуту. – Максим выдвинул из-за уха усик рации. – Кузьмич, что у вас?

– За вами ехали две тачки, – ответил лейтенант. – В одну – серую «клюкву» – погрузились какие-то бомжеватого вида личности, трое. Другая – белая «Калина», но сколько в ней сидит народу, мы не разглядели. Шаман утверждает, что четверо вместе с водителем.

– Где они сейчас?

– «Калина» проводила вас до хаты клиента и скрылась. Серая «клюква» торчит во дворе.

– Понятно. – Максим задвинул усик рации под волосы.

– Какая же зараза тут работает? – не выдержал Штирлиц.

– О чем вы? – нахмурился Гольцов.

– За вами следят, – сказал Максим. – Еще две группы, кроме нашей. И нас очень интересует, кто это и что им надо. Вот почему мы решили открыться и выяснить, в чем дело. Что вы можете сказать по этому поводу?

Арсений Васильевич ушел мыслями в себя, не торопясь отвечать. Качнул головой раз, другой. Допил чай.

– Прошу прощения, господа, но мне нечего сказать. Я не знаю, кто за мной следит и что им нужно.

– Знаете, – твердо сказал Максим. – Мы работаем в особом отделе Федеральной службы безопасности, выявляющем сильных экстрасенсов. Вы сильный экстрасенс, точнее, очень мощный пси-излучатель. Наша аппаратура иногда фиксирует всплески такой интенсивности, что диву даешься.

– Разве существует такая аппаратура? – недоверчиво пробормотал Гольцов.

Максим отметил про себя, что возражать против формулировки «сильный пси-излучатель» Гольцов не стал, что косвенно свидетельствовало в пользу утверждения.

– Существует.

– И все же я не могу… ничего добавить. Не имею права.

– Что значит – не имею права? Вы работаете на какую-то другую государственную силовую структуру? На армию?

– Н-нет.

– Тогда объяснитесь.

Арсений Васильевич налил себе кипятку и одним залпом выпил, не поморщившись. На лбу его выступила испарина.

– Вы не поймете. Это вне… – Он пошевелил пальцами, – вне вашей компетенции, вне любых научных оценок и отношений. К тому же, если я попытаюсь вам что-либо рассказать, вас начнут преследовать.

– Кто?

– Не знаю, они могут внедриться в любого… человека.

– Кто – они? Конкретно?

Арсений Васильевич поморщился, вытер лоб салфеткой. В глазах его зажглась и погасла искра тоски.

– Вы не поверите… да это и не важно. Больше я ничего не могу сказать. Честное слово.

– Не можете или не хотите?

– Не могу… и не хочу! Достаточно того, что у них на прицеле мои…

– Кто? – не дождался продолжения Максим.

– Мои дети, – глухо ответил Гольцов. – Не хочу вовлекать в этот водоворот еще кого-нибудь. – Арсений Васильевич выпрямился. – Прошу вас уйти. Я устал и хочу отдохнуть.

Разин и Штирлиц снова переглянулись.

– Вы напрасно так… – начал Герман Людвигович.

– Уходим, – поднялся Максим. – На всякий случай я оставлю вам номер своего сотового. Захотите что-нибудь сообщить – позвоните. И хорошо бы это случилось до того, как произойдет какое-нибудь нехорошее событие. До свидания.

Оба вышли.

Дверь за ними закрылась.

– Мы могли бы надавить, и он бы раскололся, – неуверенно проговорил Штирлиц.

– Вряд ли, – качнул головой Максим. – Их он боится больше, чем нас.

– Кого – их?

– Знал бы – действовал бы иначе. Ладно, пошли к ребятам, посовещаемся. – Максим включил рацию. – Кузьмич, серая «клюква» еще здесь?

– Переехала с места на место, но пока торчит во дворе.

Максим посмотрел на капитана:

– Что, если поработать по максимуму?

– Взять «языка»? – догадался Райхман. – Я давно об этом думаю. Одним ударом прихлопнем двух мух и решим проблему. То бишь выясним, кто пасет клиента. Вот только одобрит ли идею начальство?

– Будет результат – одобрит. Победителей не судят.

– Еще как судят. Но я «за».

– Кузьмич, берем тех, кто в «клюкве». Мы начинаем, вы поддержите.

– Наконец-то! – обрадовался лейтенант. – Сделаем в лучшем виде, командир.

Максим и Штирлиц вышли из подъезда, не торопясь, двинулись по двору. Максим сунул в рот сигарету, похлопал по карманам, попросил зажигалку у спутника.

– Нету, – развел тот руками, – не курю и не ношу.

Максим пошарил глазами по двору, подошел к серой «Ладе»-«семидесятке», приткнувшейся к мусорным бакам. Наклонился к щели водительского стекла:

– Друг, дай прикурить.

Стекло опустилось ниже, появилась рука с зажигалкой.

Максим дернул эту руку к себе, и водитель с маху врезался головой в раму дверцы.

В то же мгновение рядом с машиной возникли еще трое мужчин: Кузьмич, Писатель и Штирлиц, рванули на себя дверцы и выволокли двоих пассажиров на асфальт двора. Один из них пытался достать пистолет из-за пазухи, но был безжалостно вырублен Кузьмичом ребром ладони по шее.

– Не хулигань! – выдохнул лейтенант, вынимая из ослабевшей ладони парня тяжелый «вальтер» с глушителем. – Мы так не договаривались.

– Смотрите-ка, что у этого! – пробормотал Штирлиц, доставая из кармана спортивной куртки своего подопечного необычной формы и цвета – ярко-желтого – пистолет.

– Тазер, – хмыкнул Максим, беря в руки электрошокер. – Бельгийского производства, тип Х-26. Сто тысяч вольт.

Чекисты переглянулись.

– Такие пушки обыкновенные бандиты не носят, – выразил общее мнение Писатель. – Это контор а.

– Наша?

– А фиг его знает! На морде же не написано.

– Вот сейчас и выясним.

– Мы с Кузьмичом в кабину, вместе с этим. – Максим указал на задержанного Штирлицем пассажира «семидесятки», не произнесшего ни слова с момента захвата. – Гена, присмотри за водилой, чтобы не очухался и не устроил гонки по вертикали. Герман, покарауль второго. Иван Дрожжевич, как обстановка?

– Тихо, – ответил не принимавший участия в захвате Шаман.

– Понаблюдай за двором.

– Хорошо.

Максим затолкал пленника с тазером на заднее сиденье, сел сам. С другой стороны уселся Кузьмич. Потерявшего сознание парня с «вальтером» обыскали, усадили рядом с таким же снулым водителем.

Оценка, данная всем пассажирам «семидесятки» еще Кузьмичом, была близка к истине. Все они если и не были бомжами, то принадлежали к типу «деклассированных элементов», или, иначе говоря, к типу шпаны, одетой кто во что горазд. К примеру, на втиснутом между Максимом и Кузьмичом молодом человеке с небритой физиономией были спортивные штаны, видавшая виды серая курточка и бейсболка. Не считая старых кроссовок. На водителе красовался растянутый пузырчатый джемпер, а парень рядом с ним и вовсе носил зимнее полупальто под каракуль на штопаной футболке неопределенного цвета. Интеллигентами назвать всех троих было трудно. Тем не менее вооружены они были неслабо, и это наводило на размышления. Вполне могло быть, что костюмы парней принадлежали к разряду оперативного камуфляжа.

– Проверь документы водилы, – посмотрел на Писателя Максим.

Тот повозился над парнем, покачал головой:

– Ничего, только сигареты.

Максим повернул голову к пленнику. На вид парню было лет двадцать семь – двадцать восемь, если не учитывать эффекта старения, который дает щетина на щеках и неухоженность всего тела, подчеркиваемая специфическим запахом пота.

– Будет лучше, если ты сразу скажешь, на кого работаешь. Сам понимаешь, мы здесь люди не случайные, представляем спецслужбу. Судя по вашему арсеналу, вы тоже не лыком шиты, во всяком случае не простые домушники, следящие за клиентом, чтобы ограбить его квартиру.

Пленник молчал, низко опустив голову.

– Кивни, что слышал вопрос.

Молчание.

Максим и Кузьмич переглянулись.

– Не церемонься ты с ним, – посоветовал лейтенант. – Давай я пощекочу его ножичком. Или испытаю на нем его же электрошокер. Сразу заговорит.

Максим наклонился к уху пленника:

– Если ты из контор ы – кивни, мы поймем. Если нет, говори, кто вы, зачем следите за Гольцовым и что намереваетесь делать дальше.

Сквозь стиснутые зубы пленника вырвался тихий возглас.

– Что? Не слышу!

Пленник поднял голову. Глаза его сверкнули таким презрением, что Максим содрогнулся в душе.

– Вы не понимаете, – хрипло выговорил парень в бейсболке. – И не поймете. Я никто. Случайная матрица. Но мы его достанем!

– Вы уже вряд ли, – хмыкнул Кузьмич.

– Другие, такие же, как мы. Никто.

– А поконкретнее?

– Отпустите! Все равно программа запущена и будет реализована.

– А не пописать ли нам с тобой на брудершафт? – с иронией скривил губы Кузьмич. – Попался – колись! Ты же должен понимать, что мы на этом не остановимся.

– Мы тоже.

– Кто – мы?! Откуда у вас тазер, пистоль с глушителем?! Говори!

– Успокойся, Вениамин, – остановил Кузьмича Максим. – Судя по всему, говорить он не намерен. Доставим его в Управление, там умеют развязывать языки.

– Да неохота этих бомжей в Москву переть! Чуешь запах? Они год не мылись!

– Придется терпеть.

Максим отодвинулся, изучая каменно-неподвижное – лишь глаза сверкают – лицо пленника.

– Что за программу ты имеешь в виду? Гольцов должен быть избит, напуган, покалечен или вообще ликвидирован?

Лицо парня исказилось, побледнело.

– Вы… пожалеете… что… связались…

– Командир! – постучал вдруг в окно Шаман.

Максим приоткрыл дверцу.

– Я чую… включи сканер!

Максим, редко видевший Итигилова взволнованным, молча достал футляр «Беркута», щелкнул крышкой.

Прибор работал! Стрелка указателя мощности излучения дергалась по шкале как живая. Засветилась и зеркальная полоска, сигнализирующая об интенсивности поля.

– Мать твою! Клиент?! Лейтенант, быстро наверх, к Гольцову!

– Это не Гольцов, это он! – ткнул пальцем в пленника Шаман.

Глаза, зубы, ногти пленника засветились зеленоватым фосфорическим светом. Он оскалился, проговорил еще раз: «Вы… по… жа… леете…» – и вдруг закатил глаза, обмяк, откинул голову, раскрыв рот. Зубы его перестали светиться.

Стрелка прибора качнулась в последний раз, упала до нуля. «Беркут» перестал регистрировать выброс торсионного излучения.

– Что происходит?! – опомнился Кузьмич. – Что с ним?

Максим выключил сканер, взял пленника за руку: пульс не прощупывался.

– Дрянь дело!

– Ну?!

– Он умер.

– Как умер?!

– Герман, посмотри, что с водителем, дышит? Стукнул я его крепко, но не настолько, чтобы он окочурился. Пора бы уже и очнуться.

Штирлиц открыл дверцу, коснулся пальцем шеи не подающего признаков жизни водителя. Нагнулся к нему, приподнял веко, приложил ухо к груди:

– Черт! Точно не дышит! И сердце не бьется!

– А второй?

Пассажира на переднем сиденье осмотрел Писатель, тихо выругался сквозь зубы:

– И этот дохлый!

Все трое посмотрели на Разина.

– Что будем делать?

– Я не мог убить его ударом о дверцу! Оглушить – мог, но не убить.

– Я тоже не новичок в рукопашке, – оскалился Кузьмич. – Бил сильно, но аккуратно. Тут что-то другое.

– Что?

– Мистика какая-то! Чтобы все трое внезапно умерли в один и тот же момент…

– Уходить надо, командир, однако, – сказал Шаман. – Их мы уже не спасем.

– Надо все же попытаться отвезти их в больницу…

– Эти двое, наверное, уже минут семь дохлые, да и вашего не довезем, мозг живет не больше десяти минут после остановки сердца. И Кузьмич прав: мы столкнулись с чем-то очень странным и непонятным. Надо уходить.

Максим еще раз проверил пульс пленника, раздумывал несколько секунд, махнул рукой:

– Уходим!

Они быстро, но несуетливо, чтобы не привлекать внимания редких прохожих, пересели в свою машину. Максим достал мобильник, позвонил в милицию, не представляясь, сообщил о серой «семидесятке» с тремя трупами. Потом набрал номер Гольцова. Долго вслушивался в гудки, собрался было послать Штирлица проверить, дома ли клиент, но в трубке наконец щелкнуло, раздался сиплый голос Арсения Васильевича:

– Алло, слушаю.

Максим нажал кнопку, с облегчением откинулся на сиденье.

– Живой? – осведомился не спускающий с него глаз Писатель.

– Я его разбудил.

– Какие будут приказания?

– Ничего себе прогулочка в Жуковский! – усмехнулся Штирлиц. – Клиент отказался говорить, топтуны на белой «Калине» смылись, вторые ни с того ни с сего померли в одночасье… Интересно, как мы все это объясним начальству?

Максим не ответил. Он думал о том же. А еще – о поведении отца Марины. Магом или колдуном Арсений Васильевич не был, без сомнений, и при этом что-то знал, чего-то боялся, с чем-то был связан. С чем? Или с кем?

– Поехали домой.

– Но полковник же приказал доставить клиента в Управление, – напомнил Штирлиц.

– Пусть сначала докажет, что это крайне необходимо.

– Это из-за его дочки? – прищурился Писатель, имея в виду дочь Гольцова. – Не хочешь ее расстраивать?

– Хочу быть справедливым.

– А с этим что делать? – кивнул Кузьмич на «вальтер» и тазер.

Максим подумал, засунул оружие в пакет, пакет в бардачок, включил двигатель.

Машина выехала со двора, оставляя позади дом Гольцова и загадочно умерших парней, следивших за ним.

ВСПЫШКА

Никогда раньше он не чувствовал себя таким счастливым, как сегодня. Потому что его наконец выписали из больницы и он был свободен как ветер. Не дожидаясь приезда родителей, Арсений решил сам добраться из Мурома в Родомль, домой. А началась эта история в конце февраля, в школьном спортзале, где только что установили новенький турник.

Арсений тогда усиленно занимался гимнастикой, качал по утрам мышцы, а после школы шел в спортзал продолжать спортивные занятия. Увидев новый турник, он обрадовался, так как давно мечтал научиться крутить «солнце». Но делать это следовало под руководством учителя, а во-вторых, он не учел, что перекладина турника была смазана и ее сначала надо было очистить.

Арсений раскачался, сделал один оборот, второй и… сорвался. Причем сорвался в нижней точке маха, когда ноги были прямые и шли в пол. Никто из товарищей ничего сразу не понял, все подумали, что он просто соскочил с турника. Но Арсений ударился пятками – прямыми ногами, не успев спружинить – так сильно, что мгновенно потерял сознание.

Очнулся он уже в машине «Скорой помощи».

Нет, ноги он не поломал, но раздробил мениск левой коленной чашечки.

Месяц провалялся в местной родомльской больнице, где ему делали пункции, выкачивали скапливающуюся в колене синовиальную жидкость, а потом его отвезли в муромскую районную больницу. За два месяца до выпускных школьных экзаменов. Потому что беда случилась, когда ему исполнилось семнадцать лет.

О чем он только не передумал, лежа в палате и с тоской наблюдая, как больные – кто имел здоровые руки и ноги (в больнице были и другие отделения, не только хирургическое) – играли на свежей травке в волейбол. Самая страшная мысль была – остаться на всю жизнь калекой, ходить с прямой ногой! Однако он старался не кукситься, храбрился, много читал, готовился к экзаменам и мечтал выздороветь. Плакал он только по ночам, в подушку, чтобы никто не видел, да и то редко.

Операцию по удалению отколовшихся частей мениска ему делал знаменитый на всю область хирург. Это был крупный, громогласный, уверенный в себе человек. От него исходила волна такой жизнерадостности, что заражались все больные.

– Будешь не только ходить, – пробасил он авторитетно, – но и бегать, и в футбол играть.

Операция прошла успешно, под общим наркозом, так что боли Арсений не почувствовал. Вообще ничего не почувствовал. Зато настрадался после операции, когда начал отходить наркоз. И все же он выдержал все, в том числе приступы отчаяния, от которых хотелось биться головой о стену.

Его выписали двенадцатого мая. И он, как был – в черных сатиновых шароварах, в черной футболке и полукедах, отправился на вокзал, не захотев провести в стенах больницы ни одной лишней минуты.

Денег у Арсения хватало только на билет на электричку: от Мурома до Родомля надо было ехать шестьдесят километров любым транспортом, но лучше всего электричкой. Однако, увидев продавщицу с пирожками, он не удержался и купил на все деньги три пирожка с ливером и бутылку лимонада.

Господи, до чего же вкусными были эти пирожки! Ничего вкуснее Арсений в жизни не едал!

Ехал домой он без билета, не зная, что скажет контролерам, если те зайдут в вагон. Но ему повезло, контролеры так и не появились. А дома поднялся переполох, когда Арсений, бледный, худой, с пакетом книг в руке, в домашних сатиновых шароварах и футболке, переступил порог…

Арсений Васильевич провел ладонью по лицу, потянулся, посмотрел на часы: пора вставать, завлаб, собираться на работу.

А экзамены он тогда сдал неплохо, чуть-чуть не дотянул до серебряной медали. Подвели три четверки: по биологии (оценка была поставлена еще в восьмом классе молоденькой учительницей, которая воспринимала поведение Арсения и его дружка Вовки Плясунова как вызов, хотя они ничего дурного не имели в виду, просто обоих переполняло веселье), по русскому языку и по литературе. Помнится, он тогда сильно обиделся на учительницу русского. Допустим, он не знал язык на пятерку (в чем он тоже сомневался), но в отсутствии знаний по литературе упрекнуть его было нельзя. Читал Арсений едва ли не больше всех в классе.

Зарядка, более длительная, чем обычно: мышцы требовали нагрузки, что уже начинало восприниматься как нормальное явление.

Легкий завтрак: яичница, кофе, бутерброд с сыром. Есть не хочется, просто дань традиции, привычка. Не попробовать ли пару деньков вообще не есть? Ради любопытства? Так сказать, полечиться голоданием?

Он почистил сковороду хлебом, поставил в раковину. Сковороду подарила ему дочь – «знаменитую» «Тефаль»: не пригорает, и мыть удобно, ничего отскребывать не надо.

Арсений Васильевич усмехнулся, вспомнив рекламный слоган известного юмориста: «Тефаль», ты всегда думаешь о нас. И мы уже начинаем понимать, что именно ты о нас думаешь».

Звонок в дверь.

Кто это, елки зеленые? Неужели сосед, с утра пораньше опохмелиться захотел? Не повезло мужику на старости лет, не с кем поговорить, вот он и наведывается чуть ли не каждый день.

Арсений Васильевич открыл дверь.

Не сосед. Двое мужчин, один в штатском, постарше, второй милиционер – лейтенант, помоложе.

– Извините за вторжение, – вежливо сказал лейтенант, коснувшись околыша фуражки. – Я ваш участковый, лейтенант Семенченко. Мы бы хотели задать вам пару вопросов.

Арсений Васильевич прогнал возникшее ощущение взгляда в спину, сделал жест рукой: проходите. Но в гостиную никого не пригласил, остановился в прихожей.

– Простите, я тороплюсь на работу. Слушаю вас.

Лейтенант заглянул в тетрадочку, которую держал в руке:

– Вы Арсений Васильевич Гольцов, так?

– Так точно.

Мужчина в штатском, широкоплечий, краснолицый, с шелушащимся от загара носом, улыбнулся:

– Вы отвечаете как офицер.

– Я офицер, – пожал плечами Арсений Васильевич.

Штатский посмотрел на милиционера. Тот кивнул:

– Бывший, капитан в отставке.

– Бывших офицеров не бывает, – качнул головой Арсений Васильевич. – Я служил срочную на Дальнем Востоке в зенитно-ракетных войсках. Люди бывают разные, некоторые и в армии остаются сугубо гражданскими лицами. Я – офицер.

Гости переглянулись.

– Да, конечно, – пробормотал участковый. – Собственно, мы вот по какому вопросу. Вчера вечером в вашем дворе был найден автомобиль, серая «Лада-70». Вы случайно ее не видели?

Сердце екнуло. Арсений Васильевич вспомнил слова Максима о том, что за ним следят. Причем две команды. Одна из них имела ту самую машину – серую «семидесятку».

– Нет, не видел. А что?

– В ней были обнаружены трупы молодых и не очень молодых людей без документов.

В воздухе повисла пауза.

Арсений Васильевич с трудом сдержал восклицание. Перевел дух. Сделал вид, что переживает. Страх, упавший на голову, едва ли можно было назвать простым переживанием.

– Их убили?!

– Предварительное заключение: у всех троих случилась внезапная остановка сердца. Возможно, их напугали. Вы не видели во дворе подозрительных лиц, машин?

Арсений Васильевич снова вспомнил Максима и его группу. Неужели это их рук дело? Перед глазами возникло лицо майора, знакомого с Мариной, твердое, волевое, умное. Нет, такой человек не мог взять и убить троих подозреваемых в слежке. Он не из той породы. Защитить даму – пожалуйста, но не убить. Во всяком случае, без веских причин.

– Нет, пожалуй, – покачал Гольцов головой. – Я возвращался поздно, не обратил внимания.

– Ваши соседи будто бы видели новую «Хендэ» стального цвета, с московскими номерами.

– Я не видел.

– Жаль. – Лейтенант захлопнул тетрадочку, козырнул. – Вспомните что, позвоните в милицию.

Мужчина в штатском, не сводящий с лица хозяина изучающих глаз, вышел первым, за ним лейтенант.

Арсений Васильевич прислонился к косяку двери, унимая дрожь в коленях. Правильно, что собрался в отпуск, вдруг пришла мысль, и чем скорее, тем лучше. А здесь пока все и успокоится.

С этим настроением он и пошел на работу.

В десять, после оперативки, напросился на прием к директору.

Что говорил, какие доводы приводил, не помнил. Но отпуск получил! И в расслабленном состоянии созвал лабораторную «думу», чтобы сообщить всем радостную весть об отпуске, обсудить планы лаборатории и передать бразды правления Юревичу.

Однако обрадовались не все. Анатолий получал в результате дополнительную нагрузку, взвалив на плечи обязанности заместителя, а Оксана надеялась, что в отпуск они поедут вместе. После совещания она прибежала в кабинет со слезами на глазах, и Арсению Васильевичу стоило больших усилий успокоить девушку. Пришлось пообещать ей совместный отдых на море летом. Он мог бы, конечно, поступить иначе, жестко оборвать отношения, признаться в том, что не любит Оксану, да и стар для нее, но в такие моменты всегда вспоминался дед, который говорил: что ты дашь людям, то к тебе и вернется – забота, любовь, доброта, уважение… и зло тоже. Поэтому Арсений Васильевич редко ссорился с близкими, друзьями и даже просто с окружающими его людьми, следуя принципу деда. Правда, особой реакции мира на этот принцип он не замечал. Жизнь проходила размеренно и несуетливо, без крутых зигзагов и поворотов, как асфальтовый каток, лишь изредка поднимаясь на вершины счастливых открытий или обрываясь в бездну горя. Так было, когда умерла жена. Арсений Васильевич думал, что не выдержит удара, и не хотел жить. Однако выкарабкался. Спасла поддержка детей, друзей и, как ни неприятно вспоминать, энергоподпитка Диспетчера. Впрочем, иногда Арсений Васильевич начинал думать, что смерть жены была запланирована «водителями коррекции», чтобы экзору ничто не мешало выполнять свою работу с полной отдачей.

Вечером в кабинете собрались бывшие радиоинститутские однокурсники: Женя Шилов, Серега Сергиенко, Анатолий Юревич. Открыли бутылку «Абсолюта», налили по стопочке, выпили за удачный отпуск начальника. Веселья это не прибавило, но тонус компании повысился. Женя рассказал пару анекдотов. Посмеялись. Но все испортил Сергей, вдруг заговоривший о демографии. Он жил практически в центре города, на улице Чкалова, рядом с рестораном «Спутник», и его возмутило, что в ресторан ходят одни выходцы с Кавказа. Да и принадлежал он, по слухам, не то грузину, не то армянину.

Заговорили о положении коренного населения, быстро вымирающего в больших городах, о замещении славян азиатами и смуглолицыми представителями Кавказских гор.

Арсений Васильевич больше слушал, чем говорил. Он читал доклад Комиссии по демографии Совета Европы, в котором говорилось о бедственном положении белой расы. На огромной территории от Рейкьявика до Москвы смертность белых людей превышала рождаемость. А на их место приходили афроазиаты, иранцы, турки, арабы, жители Кавказа и китайцы. По прогнозу экспертов Еврокомиссии, в две тысячи пятидесятом году даже на Трафальгарской площади и Даунинг-стрит в Лондоне перестанут попадаться светлые лица, останутся лишь выходцы из Юго-Восточной Азии. На Елисейских Полях в Париже будет слышна только арабская речь, дамы в хиджабах превратятся в законодательниц местной моды, турецкий язык в Германии признают государственным, орды голодных, злобных и вооруженных до зубов албанцев будут бродить по Риму, Россия же от Владивостока до Урала «пожелтеет», а от Урала до Калининграда заговорит с сильным кавказским акцентом. И Арсений Васильевич верил, что именно так и случится, если государственная власть не примет каких-либо действенных мер по пресечению процесса миграции. Впрочем, на государственную власть особой надежды как раз и не было.

– Все, закрыли тему, – подвел он итог мальчишнику. – Завтра будет завтра. Давайте будем жить в ладу со всеми, главное – не потерять совесть.

– Оптимист ты, Василич, – мрачно сказал Сергиенко. – Сейчас не сыщешь никого, кто жил бы по совести.

– А мы?

– Мы вчерашние. Мир изменился.

– Но нам-то меняться не резон, ведь так? – сказал мягко Толя Юревич. – Иначе зачем жить?

– Тут ты прав. Давайте еще по рюмашечке.

Выпили, закусили яблочком, пожелали друг другу удач и теплого лета и разошлись.

Арсений Васильевич еще какое-то время сортировал бумаги, рассовывал по ящикам вещи со стола, собирался. Потом закрыл лабораторию и поехал домой. На душе было неспокойно. Интуиция подсказывала, что вчерашний инцидент в ресторане венчает целую цепочку негативных событий, и связано это было, вне всяких сомнений, с решимостью Гольцова не подчиняться Диспетчеру и клану «водителей», стоящих за его спиной.

Ночь прошла тихо, без тревог и волнений.

Рано утром Арсений Васильевич вышел из дома, огляделся, проверяя скорее внутренние ощущения, а не реальную обстановку.

Двор был пуст, народ еще только-только собирался на работу, не спеша покидать квартиры. Лишь между мусорными баками застряла задумчивая спина какого-то раннего бомжа. И все же Арсений Васильевич не сомневался, что за ним продолжают следить, уж слишком реально торчал в спине железный гвоздь чужого взгляда.

Черт с вами, следите! – угрюмо подумал он. Только не мешайте.

Взял билет, сел в электричку – одна спортивная сумка на плече – и поехал в Москву.

Завернул в гимназию, где работала дочь, поведал историю знакомства с Максимом, чем несказанно ее удивил.

– Максим спас тебя?! – переспросила Марина, делая круглые глаза. – В Жуковском?!

– Ну да.

– А мне он ничего не сказал… и в Жуковский как будто не собирался… странно.

– Разберетесь. Где Стеша? – Разговор шел в коридоре гимназии, напротив учительской.

– На уроке, разумеется.

– Позовешь ее на минутку? Хочу обнять внучку.

Марина заколебалась было, но встретила виновато-умоляющий взгляд отца и согласилась. Они поднялись на второй этаж здания, Марина поговорила с учительницей – шел урок арифметики, и в коридор вышла Стеша. Обрадовалась, увидев Гольцова-старшего, кинулась к нему на шею:

– Деда! Ты приехал!

Он подхватил ее на руки, прижал к себе, покружил, вдыхая чудесный запах волос девочки.

– Рад тебя видеть! Как дела?

– Хорошо, пятерку по литературе получила. Ты меня подождешь?

– Нет, милая, в Муром еду, а вот на обратном пути обязательно у вас остановлюсь. В кино сходим, в кафешку или ресторанчик.

– В «Джон Булл»?

– Куда захочешь.

– Тогда ладно.

– Беги на урок, – сказала Марина. – Домашнее задание здесь будем делать, потом на теннис поедем.

– Хорошо, мамуль. – Стеша чмокнула деда в щеку, помахала ему рукой и убежала в класс.

Арсений Васильевич помахал ей в ответ, чувствуя исходящий от девочки поток бодрящей энергии: внучка действовала на него как глоток свежего воздуха.

– Значит, Максим был в Жуковском, – задумчиво повторила Марина, думая о своем; проводила отца до выхода. – Что он тебе еще говорил?

– Что мне угрожает опасность, – криво улыбнулся Арсений Васильевич и тут же пожалел, что сказал это, увидев, как в глазах дочери вспыхнул огонек тревоги, поспешил добавить: – Ерунда, ничто и никто мне не угрожает, ошибся твой Максим. В общем, ждите меня через пару дней. Поживу у Кирилла, организую ремонт и вернусь.

– Будь осторожен, – покачала головой Марина. – Максим не станет бросать слова на ветер. Я с ним поговорю и позвоню тебе к ночи.

– Как хочешь. – Арсений Васильевич поцеловал дочь в щеку и вышел из гимназии.

Тревога на душе не проходила, и слова дочери только усиливали беспокойство. Может быть, отступить? – мелькнула мысль. Не будить зверя? Стоит ли рисковать благополучием детей, а то и здоровьем? Или все же попытаться получить свободу, невзирая на последствия?

Никто ему не ответил, даже внутренний голос, иногда дающий хорошие советы.

В два часа дня, так ничего и не решив, он добрался до Казанского вокзала, купил билет до Мурома, сел в поезд. И сразу почувствовал себя неуютно. Будто подул холодный сырой ветер и пробрал до костей.

В вагон он зашел первым, поезд только что подогнали к перрону, и в купе никого не было. Но интуиция подсказывала, что лучше бы он подождал с посадкой. Вспомнился случай, рассказанный племянником, когда тот сел в поезд на Курском вокзале, собираясь ехать домой, в Днепропетровск. Все было примерно так же: никого в вагоне, проводник на перроне, посадка только началась. Племянник начал было устраиваться, как в купе вошли двое мужчин и закрыли за собой дверь. Один достал нож, второй задернул окно занавеской.

– Выкладывай лопатник, – сказал мужик с ножом; у него были золотые зубы. – Бог велел делиться.

Лишь после этого племянник понял, что нарвался на вокзальных рэкетиров, работающих под прикрытием вокзальной же милиции. О том, что так оно и есть на самом деле, он догадался, когда пошел искать правды у дежурного милиционера.

Отделался он тогда довольно легко, так как не вез из Москвы домой ничего, что могло бы заинтересовать налетчиков. По-видимому, рэкетиры ошиблись, приняв его за мелкого предпринимателя, и быстро смылись, когда обнаружили ошибку. А в милиции племянника едва не обвинили в поклепе, строго проверили документы, заставили писать объяснительную – кто он и с какой целью посещал столицу России. Плюнув на поиски правды, племянник забрал заявление о грабеже и уехал с облегченным кошельком. Потерял он, правда, немного, всего сто двадцать российских рублей и сорок украинских гривен. Иноземной валюты у парня не было.

С грохотом отъехала дверь купе. В проеме возникла бородатая физиономия угрюмого вида. Сверкнул нож. Арсения Васильевича задвинули в угол, приставили к горлу нож. В купе вошел еще один человек вполне миролюбивой наружности, но с мутными глазами наркомана. История с племянником повторялась как в дурном сне.

– Не шуми, дядя, – с улыбкой прижал палец к губам вошедший вторым; зубы у него были свои, но наполовину сгнившие. – Мы боремся за справедливость. Бог велел делиться, это в Библии записано. Ты ведь не против, чтобы поделиться?

– Лачпорт, башли! – утробным басом потребовала бородатая личность с ножом. – По-рыхлому!

– Что?! – не понял Арсений Васильевич.

– Деньги, паспорт, – перевел улыбчивый напарник бородатого. – Быстро!

Арсений Васильевич сглотнул слюну, потянулся было за бумажником, и вдруг в голове словно электрическая искра проскочила. Сволочи, что же они творят?! Средь бела дня, на виду у всех! Как это можно терпеть?!

Бородатый встретил его посветлевший взгляд и отшатнулся, бледнея, выронил нож, заслонился ладонью.

Его подельник вздрогнул, будто получил пощечину.

Арсений Васильевич вытянул вперед руку:

– Вон!

От этого низкого короткого возгласа лопнул стакан на столике. Оба налетчика схватились за уши и бросились из купе, задевая плечами косяк двери, скуля и подвывая от страха.

Арсений Васильевич еще несколько мгновений стоял в той же позе, в порыве гнева и ярости, потом словно погас, сел на сиденье, почти рухнул. Силы покинули его. Взгляд упал на нож. Он нагнулся, поднял оружие – это был красивый охотничий нож «вепрь» известного мастера, хотя Арсений Васильевич не помнил фамилии. А вот название ножа почему-то запомнил. Выбросить? Или оставить? Уж больно хорош клинок!

Поколебавшись, он протер нож салфеткой, сунул в сумку. Авось пригодится в хозяйстве.

Над вокзалом собрался шар из птиц, удивляя пассажиров и работников железной дороги. В уши настойчиво пробивался бесплотный голос Диспетчера, призывающего включиться в процесс коррекции и немедленно изменить условия равновесия на Карипазиме. Но Арсений Васильевич усилием воли «изгнал беса» из головы и принялся анализировать происшедшее.

НАПАДЕНИЕ

Полковник Пищелко был не просто зол, он был взбешен.

– Почему вы не выполнили приказ, майор?! – проговорил полковник, едва сдерживаясь; у него побелели ноздри и лицо пошло красными пятнами, верный признак отвратительного настроения. – Почему вы не доставили объект в Управление?

– Потому что ситуация сложнее, чем кажется, – упрямо сдвинул брови Разин, стоя навытяжку. – За объектом ведут наблюдение две группы. Одну мы вычислили и обезоружили, вторая пока гуляет на свободе. Кто они – мы не знаем. Зачем следят за Гольцовым – неизвестно. Я убежден, что мы должны…

– Вы не должны думать, майор! – ощерился Пищелко, выдвигая вперед челюсть. – Вы должны исполнять приказы! Если вы взяли топтунов, якобы следящих за объектом, то где они? Эти штучки, – полковник небрежно кивнул на тазер и «вальтер», – можно просто купить, чтобы оправдать невыполнение задания.

Ну да, как же, мрачно подумал Максим, поди купи где-нибудь новейший электрошокер да пистолет с насадкой бесшумного боя. Вслух же он сказал:

– Я не отказываюсь от выполнения задания, но сложившиеся обстоятельства…

– Плевать мне на обстоятельства! Где объект?! Где хотя бы задержанные топтуны, у которых вы изъяли оружие?!

Максим помолчал:

– Они… умерли.

– Что?! – Пищелко едва не хватил удар. Он побелел, хватанул ртом воздух, потрясенный словами подчиненного, нашарил на столе стакан с чаем, выпил. – Ты с ума сошел, майор?! Что значит – умерли?! Сколько их было?!

– Трое.

– И все трое… умерли?! Вы понима… ты понимаешь, в чем признаешься?!

– Ни в чем я не признаюсь, – огрызнулся Максим. – Мы их пальцем не тронули… практически. Но у всех троих остановилось сердце. Вот почему я считаю ситуацию нестандартной и требую расследования…

– Все, майор! Хочешь расследования? Ты его получишь! По полной программе! Где убитые?

Максим сжал зубы:

– Они не убиты! Мы вели допрос… внезапно сработал «Беркут», зафиксировав мощный выброс пси-поля… и все трое потеряли сознание (на самом деле это выглядело чуть иначе, но общей картины событий не меняло) и умерли. Такое впечатление, что кто-то воздействовал на задержанных дистанционно, отчего они и сыграли в ящик, не успев сообщить, что за контора за ними стоит.

Пищелко чуть поостыл:

– Дистанционное воздействие? Тогда это наверняка был Гольцов! Тем более надо было доставить его на базу! Короче, майор, даю тебе еще один шанс, пока не спохватилось высшее командование. Делай что хочешь, но чтобы через двадцать четыре часа этот деятель был у нас! Понял?

– Я бы хотел все-таки уточнить…

– Понял, я спрашиваю?!

– Так точно.

– Иди!

Максим четко повернулся через левое плечо и вышел.

В голове царил сумбур, на сердце лежала тяжесть. Он не знал, как объяснить Марине то, что происходит вокруг ее отца, и не хотел признаваться, что и с ней он познакомился только благодаря служебному заданию.

Ломая голову, как выйти из положения, Максим вызвал Райхмана и приказал ему приготовить группу к поездке в Жуковский.

– Опять? – удивился капитан. – Сколько можно?

– Сколько нужно, – сухо отрезал Максим.

Райхман посмотрел на плотно сжатые губы командира группы и продолжать в том же духе не рискнул. Лишь проворчал, выходя:

– Не команда, а бумеранг…

Он, наверное, имел в виду, что последние траектории группы действительно напоминали метание бумеранга, с той лишь разницей, что летал сей «бумеранг» вхолостую.

Марина ответила мгновенно, будто ждала звонка:

– Алло, Максим?

– Да, это я, тут такое дело…

– Нам надо встретиться, поговорить.

– Я должен уехать…

– Куда? Когда?

– В Жуковский. Прямо сейчас.

Короткое молчание.

Максим взмок.

– Тем более нам необходимо поговорить! Приезжай к гимназии, буду ждать.

Он хотел было отговориться, что на встречи нет времени, но прикусил язык. Угадать ее реакцию было нетрудно.

– Хорошо, выйди к памятнику через полчаса.

Посидев несколько секунд в ступоре, Максим снова вызвал Штирлица:

– Герман, мне надо отлучиться на час. Выезжаем в четыре, будьте готовы.

– Есть, командир, – ответил озадаченный капитан.

Через тридцать пять минут Максим подъехал к памятнику Одоевскому напротив гимназии, выскочил из машины, в три прыжка преодолел лестницу, перепрыгивая ступеньки и лужи.

Было прохладно, небо затянули тучи, но дыхание весны уже сказывалось на природе, кустарник и деревья покрылись первыми клейкими листочками, предвещая скорое буйное цветение вишен и яблонь.

Марина уже ждала его, нетерпеливо расхаживая вдоль мокрых скамеек у памятника.

У Максима сбилось дыхание. Женщина была ослепительно красива, даже не верилось, что он запросто может подойти к ней и поцеловать. Или в крайнем случае заговорить. Как… как кто? Как старый знакомый? Любовник? Или безнадежный мечтатель?

Ноги ослабли. Вспомнились сны, особенно донимавшие его в юности: он пытается бежать – от врагов – или, наоборот, догнать кого-то и не может, ноги не слушаются, он не может оттолкнуться как следует, и бег получается тяжелым, «подводным», мучительно медленным…

– Почему ты не сказал мне, что охотишься за моим отцом?!

Он выдохнул:

– Я не охочусь…

– Нет, охотишься! Думаешь, я поверю, что ты встретил меня тогда зимой случайно?! Может, все было подстроено, и я нужна тебе только для того, чтобы…

– Стоп! – он поймал руки Марины, сжал, привлек ее к себе. – Ни слова больше! Я собирался сам рассказать тебе всю правду, но так получилось. Давай присядем, и ты все узнаешь, только прошу не перебивать.

– Здесь сыро.

– Пойдем в кафе рядом.

– У меня всего полчаса до начала урока.

– У меня тоже.

– Рассказывай.

Максим глубоко вздохнул и начал рассказывать свою историю знакомства с Арсением Васильевичем Гольцовым.

По мере того как рассказ продолжался, лицо Марины становилось мягче, она задумалась и к концу признания стала грустной.

– Да, я тоже видела, что папа иногда… странный… Он вообще очень ранимый и мягкий человек и до сих пор любит маму. Но я даже не предполагала, что он… экстрасенс.

– Возможно, не экстрасенс в полном смысле этого слова, но достаточно необычный человек с паранормальными, как теперь говорят, способностями.

– Но он никогда ничего не рассказывал.

– Мне тоже не сказал, когда я беседовал с ним после инцидента в ресторане. Хотя я уверен, что твой отец что-то скрывает.

– Зачем он понадобился вашей службе?

– Моя группа только выявляет экстрасенсов, дальше с ними работают специалисты другого профиля.

– Какого? Что они с ними делают? Экспериментируют? Ставят на них опыты?

Максим улыбнулся:

– Как правило, с сильными экстрасенсами работают научно-исследовательские институты, но никаких опытов, конечно же, не проводят. – Максим отвел глаза, так как не был уверен в своих утверждениях. – Еще я знаю, что многие соглашаются участвовать в военных программах или же работают в качестве прогнозистов. Иногда – целителей.

– Что будет с отцом?

– Я не знаю.

Марина сдвинула брови, и Разин торопливо добавил:

– Но я постараюсь сделать все, чтобы с ним обращались по-человечески. И вообще буду рядом.

Девушка зажмурилась, помотала головой:

– Бедный папа… он часто говорит, что у него внутри постоянно идет дождь, и это правда. А как ему помочь, я не знаю.

– Мне жаль, – пробормотал Максим, вспоминая последний конфликт с Гольцовым в ресторане, когда тот вдруг словно проснулся и начал действовать как вполне грамотный рукопашник.

– Да я тебя не виню, – грустно улыбнулась она. – Ты делаешь свое дело. Только обещай мне…

– Я же сказал…

– Обещай мне не обижать отца и держать меня в курсе.

– Хорошо.

– Мне пора на урок. – Марина быстро пошла прочь, но вдруг вернулась – он так и остался стоять, опустив голову, – поцеловала его в подбородок и снова заторопилась к дверям гимназии. Убежала.

– Ну и влипли мы с тобой, майор, – проговорил Максим меланхолически, совершенно не представляя, что теперь будет.

В четыре с минутами группа погрузилась в разинскую «Хендэ» и направилась в сторону Выхина. Через час, несмотря на пробки, выехали на Каширское шоссе. Еще через час миновали пост ГАИ на въезде в Жуковский и выгрузились во дворе дома Гольцова, знакомом до мельчайших деталей.

Ни серой «клюквы» с трупами пассажиров, ни белой «Калины» здесь, естественно, не обнаружилось. А у Максима появилось ощущение, что приехали они напрасно. Дом казался пусты м. Его окна равнодушно смотрели на двор и на улицу, совершенно не интересуясь, что происходит в мире.

– Подождем? – спросил Кузьмич. – Еще семи нет, клиент с работы обычно позже приходит.

Максим подумал:

– Поехали к институту. Чует мое сердце, нет его в городе.

– Ты случайно не в ясновидцы записался, командир? – хмыкнул Писатель.

Вместо ответа Максим развернул машину и поехал к месту работы Гольцова.

Рабочий день закончился, из института начали выходить сотрудники, но Арсения Васильевича среди них не было.

– Зайди-ка, узнай, здесь он или нет, – приказал Максим Райхману.

Капитан ушел и через десять минут вернулся озабоченный:

– Нет его, в отпуске.

Чекисты переглянулись.

Максим кивнул сам себе, словно и не ожидал услышать ничего другого:

– Поехали к нему домой.

Вернулись на знакомый двор, поднялись на третий этаж, позвонили. Никто не подошел к двери и не спросил: кто там?

– Ситуация! – поскреб в макушке Кузьмич. – И где мы будем его искать? Он же мог запросто уехать куда угодно, в том числе на юг, отдыхать.

– Гольцов, по слухам, не любитель морского отдыха, – возразил Штирлиц. – Он мог поехать к дочери.

– В Москве его нет, – покачал головой Максим.

– Тогда к сыну или же к родственникам в деревню, на родину. Он родился и вырос в Родомле, в шестидесяти километрах от Мурома. Мне кажется, искать его надо там.

– У нас есть телефоны его сотрудников, – напомнил Писатель. – Давайте позвоним и узнаем.

– Не легче ли зайти к соседям? К нему постоянно ходит сосед, этот вечно недовольный дятел, бывший полковник.

– Что ты ему скажешь?

– Представлюсь личным врачом.

– Шутник, – одарил Максим Кузьмича скептическим взглядом. – У тебя на фейсе написано, какой ты врач. Я сам пойду, ждите в машине.

Открыл ему седоголовый, с залысинами, крепкий пожилой человек. Это и был сосед Гольцова, полковник в отставке Держанский. Взгляд его был настолько подозрителен и профессионально изучающ, что Максим отказался от предложения Кузьмича. Достал удостоверение офицера ФСБ.

– Добрый день. Майор Разин. Разрешите задать вопрос?

– Разрешите посмотреть?

Максим протянул красную книжечку.

Держанский повертел ее в пальцах, вернул:

– Чем обязан?

– В принципе, мы имеем интерес не к вам лично, а к вашему соседу. Естественно, этот разговор между нами.

– Служба интересуется Арсением? Что он натворил?

– Он-то как раз чист и непорочен, – улыбнулся Максим, – как слеза Аллаха. Но им интересуются нехорошие люди, которых нам хотелось бы… э-э, послушать.

– Понимаю. Никогда бы не подумал, что Арсением заинтересовался криминал. Человек он тихий, скромный, библиофил, много читает. Хотя в последнее время он какой-то странный, задумчивый… Так что от меня надо, майор?

– Не подскажете, где его можно отыскать? На работе нас заверили, что он в отпуске.

Полковник поскреб щетину на подбородке:

– Арсений вроде бы собирался к сыну в Муром, помочь ему хотел с ремонтом квартиры. А поехал ли – не ведаю.

– Дома его нет.

– Значит, уехал. Мог и к дочери заскочить, в столице она живет, в гимназии работает.

Максим хотел признаться, что знает об этом, но передумал:

– Спасибо, Феликс Константинович.

Брови полковника прыгнули на лоб.

– Вы и меня знаете?

– Служба такая. Не подскажете адрес сына Гольцова в Муроме?

– По-моему, он живет где-то на Московской улице, в старинной трехэтажке, Арсений мне говорил. А номер дома не помню. Ну, для вас не проблема добыть нужный адресок, майор.

– Разумеется. Еще раз прошу извинить. До свидания. – Максим коснулся пальцем лба, сбежал по лестнице вниз, провожаемый взглядом полковника в отставке.

– Ну? – встретил его вопросом Кузьмич.

– Баранки гну! – ответил Максим в том же тоне. – В Муром укатил наш клиент, к сыну.

– Едем туда?

– Куда же еще? У нас есть адрес сына Гольцова?

– Должен быть. – Штирлиц раскрыл ноутбук, покопался в папке оперативных сведений. – Вот: Гольцов Кирилл, двадцать пять лет, город Муром, улица Московская, дом шесть, квартира пять, второй этаж.

– Поехали.

– Лучше всего ехать через Владимир.

– Я знаю.

Максим сел за руль своей «революционной» «Хендэ», способной развивать скорость в двести пятьдесят километров в час, и вывел ее со двора гольцовского дома.

До МКАД домчались за полчаса, свернули на Кольцевую, а с нее – на Горьковскую трассу. Несмотря на конец рабочего дня, машин из Москвы выезжало мало, поэтому Максим гнал по-серьезному, не обращая внимания на посты автоинспекции. Один пост их пропустил, возле Орехово-Зуево, инспектор просто не успел махнуть жезлом, на втором их попытались остановить – у въезда во Владимир, но гнаться за машиной не стали. Возможно, посчитали, что так нагло могут ездить только свои. Или откровенные бандиты.

В Муром «Хендэ» въехала в начавшихся сумерках, преодолев в общей сложности четыреста километров за четыре часа.

В летописях Муром – Максим читал об этом – впервые упоминался под восемьсот шестьдесят вторым годом как поселение племени «мурома». Уже в те времена он был крупным центром торговли с волжскими булгарами, купцами из черноморской Тавриды и смуглолицыми гостями с далекого Востока. Археологи часто находили на муромской земле арабские монеты восьмого века и изделия греческих мастеров.

Правили Муромом киевские князья – сын Владимира Святославовича Глеб, черниговские – Олег Святославич, московские – сын Владимира Мономаха Изяслав, и многие другие. Глеба муромцы сначала не пустили в город, узнав, что он собирается обратить их в христианскую веру. Поняв, что их «одолети невозможно», Глеб распорядился построить для себя укрепленное подворье на холме и возвел там небольшую деревянную церковь Спаса. Впоследствии на этом месте возник старейший в Муроме Спасский мужской монастырь. Но и после крещения Руси символ креста практически отсутствовал в философской концепции градостроительства Мурома. Лишь одна узорчатая четырехконечная фигура Троицкого собора отдаленно ассоциируется с крестом, но и она в смысловом контексте с другими изображениями читается иначе – как символ устойчивости мира: четыре стороны света, четыре времени года, четыре периода суток, четыре поры человеческой жизни.

Во времена татаро-монгольского нашествия (по другим источникам – обычных междоусобных войн) двенадцатого-тринадцатого веков деревянный Муром сгорел дотла. Но вновь был отстроен в четырнадцатом веке князем Юрием Ярославичем. И хотя много раз после этого город разрушали, грабили, жгли, он выстоял, оставаясь деревянным до шестнадцатого века. Даже кремль Муромский был деревянным. Потом начали строить каменные храмы: муромский мужской монастырь Благовещения, женский Троицкий, церковь Николы Набережного, дома местной знати – купцов Зворыкина, Черкасова, Коровина, Болховитинова, графа Шуйского, князей Веневитинова и Пожарского.

В девятнадцатом веке Муром настолько прославился изделиями из теста, что в его герб поместили три калача. К началу двадцать первого века эта слава несколько подувяла, однако пирожные, торты и булочки с маком здесь по-прежнему были хороши, в чем и убедились приезжие, попив чаю в первом же кафе в центре города.

Отметили они и своеобразный контраст городского облика. Чистый, красивый, ухоженный центр Мурома бурлил оживленной деловой жизнью, запруженный потоками машин, но стоило углубиться в прибрежные слободские переулки, и со всех сторон к тебе подступает тишина. Кругом деревянные дома с резными подзорами и ставнями, каменные старинные особнячки под еще по-весеннему негустыми кронами деревьев, скрипящие калитки осевших ворот, высокие лестницы с шаткими ступенями, спускающиеся с откосов берега к Оке среди намечающихся зарослей лопухов и крапивы. Словно оживают страницы какой-то давно прочитанной в детстве книги, оставившей в душе смутные, но теплые воспоминания.

Максим с трудом отвлекся от созерцания улицы. Насколько помнилось, на него всегда влияли старинные русские городки типа Ярославля, Почепа, Новгорода, Мурома, сохранившие запах старины.

Нашли улицу Московскую и дом номер шесть.

Стемнело, однако благодаря вспыхнувшим фонарям дом был виден хорошо, трехэтажный, похожий на особняк средней руки, с вывеской «Продукты» на фасаде – на первом этаже располагался магазин – и рекламой фильма «Дневной позор» на крыше.

– Иван Дрожжевич, – сказал Максим. – И Герман.

Шаман и Штирлиц вылезли из машины, скрылись за углом дома.

– А если его и здесь нет? – подал голос Кузьмич.

– Поедем в деревню, – сухо сказал Максим.

Помолчали.

– Можно, я тоже схожу, разомнусь? – не унимался Кузьмич.

– Сиди!

– Смотрите-ка, – показал пальцем в небо Писатель. – Птицы в шар собрались!

Максим выглянул из машины.

Действительно, над домом крутился ажурный птичий шар, из которого по одной и парами вылетали вороны, воробьи, трясогузки и снова возвращались в стаю.

– Я такое явление в Жуковском видел, – не особенно удивился Кузьмич, – когда мы за клиентом топали. Интересно, что их заставляет собираться в шар, какая сила? Или инстинкт?

– Это ты у них спроси.

К машине подошли Шаман и Штирлиц.

– Утверждать не берусь, но похоже клиент здесь, – доложил капитан. – В квартире разговаривают двое мужиков, я послушал сквозь дверь. Да и Иван Дрожжевич согласен с этим.

Все выжидательно посмотрели на Максима.

– Как стемнеет, будем брать, – вспомнил Писатель с улыбкой знаменитую фразу из фильма «Джентльмены удачи». – Будем ждать?

– Нет смысла ждать, – мотнул головой Максим. – Надо убедиться, что Гольцов здесь. Успеем еще… – Максим не закончил.

К дому медленно подкатила серая «Лада»-«семидесятка». И хотя номер у нее был местный, муромский, совпадение показалось удивительным. Точно такая же серая «клюква» принадлежала топтунам, следившим за Гольцовым в Жуковском.

– Командир, – тихо произнес Шаман.

– Вижу, – сквозь зубы ответил Максим. – Ты думаешь, это…

– Я чую!

Максим достал «Беркут», включил. Стрелка прибора пошла вбок, не зашкалила, но и этого было достаточно, чтобы сделать вывод: неподалеку появился источник торсионного излучения.

– Работаем! Вариант «СНГ».

Никто не попросил расшифровки варианта, все и так знали, что СНГ означает «снег на голову».

Из серой «семидесятки» выбрались двое мужчин, одетые в потрепанные куртки и мятые штаны. Один был небрит, что служило признаком некоего класса, славящегося отсутствием общей культуры. Второй, низкорослый, с руками до колен, широкий, ощутимо мощный, имел небольшую головку, несоразмерную с шириной плеч, на которую была натянута вязаная шапочка. Оба скрылись за углом дома.

– Никто… – вполголоса проговорил Писатель.

– Что? – не понял Максим.

– Помните того задохлика в бейсболке, которого мы допрашивали в Жуковском? Он говорил, что они – никто. Эти с виду тоже никто и ниоткуда. Таких можно навербовать мешок.

– Или закодировать.

– Вот-вот.

– За ними! – коротко приказал Максим.

Кузьмич и Писатель вылезли из кабины, обошли дом, исчезли. Следом двинулись Шаман и Штирлиц. Последним вышел Максим, придвинул к губам усик рации:

– Не спугните.

– Обижаешь, начальник, – прилетел укоризненный ответ Кузьмича.

Мельком глянув на «семидесятку», внутри которой остался только водитель, Максим последовал за подчиненными. Он был почти уверен, что пассажиры «семидесятки» приехали сюда неспроста, их интересовал Гольцов.

Во дворе дома его ждал Шаман:

– Они вошли в подъезд. И они вооружены, я чую.

– Жди здесь, Иван Дрожжевич, последи за водителем.

Максим вошел в подъезд. Дверь здесь хотя и имела домофонное устройство, но была открыта настежь.

На лестнице показался Штирлиц, махнул рукой, приглашая подняться.

На маленькой лестничной площадке у двери с медным номером «5» замерли члены группы.

– Они вошли сюда, – почти беззвучно сказал Кузьмич. – То ли имели ключи, то ли отмычку.

– Надо бы… – начал Писатель.

Из-за двери раздались громкие мужские голоса, шум, возня, удар, крики и вслед за ними два негромких выстрела.

Максим толкнул дверь от себя – незаперта – и прыгнул в проем.

Маленький тесный коридорчик, дверь в туалет, дверь в ванную комнату, дверь на кухню. Гостиная. Тело молодого человека в футболке и спортивных штанах на ковре. На диване Гольцов без кровинки в лице, держится за грудь, сквозь пальцы стекает на майку кровь. Напротив двое: гориллообразный мужик с маленькой головой, в руке бутылка вина, и высокий парень с небритой физиономией, в руке пистолет. Оба оглянулись на звук шагов, в глазах – шалая муть, удивление, угроза и ни капли страха.

– Руки! – приглушенно рявкнул Максим.

Небритый поднял пистолет.

Максим выстрелил.

Пуля попала парню в плечо, отбросила его к окну. Он тоже успел выстрелить, но попал в книжный шкаф.

– Лечь! – прорычал Максим. – Руки за голову!

За его спиной показались Кузьмич, Штирлиц и Писатель.

Налетчики перевели взгляды на них – в глазах опять-таки ни грамма страха, сосредоточенная жажда д е л а плюс искра безумия, – переглянулись. Низкорослый микроцефал сунул руку за пазуху. Максим выстрелил еще раз.

Пуля чиркнула здоровяка по шее, он хрюкнул, хватаясь за царапину, затем вдруг метнулся к окну и прыгнул в него всем телом.

Удар, грохот ломающейся рамы и разлетающегося стекла!

Напарник мужика бросился было за ним, но Максим подставил ногу, и парень врезался головой в подоконник, упал на пол.

– За ним! – скомандовал Максим.

Кузьмич тенью сиганул в окно.

Штирлиц сунулся следом, но прыгать не стал, метнулся к выходу из квартиры.

– Ранены? – подошел к Гольцову Максим. – Две пули? Одна? Стреляли дважды.

Гольцов покачал головой, криво улыбнулся:

– Одна… сын…

– Живой, – разогнулся Писатель, – и даже не раненый. Его просто ударили бутылкой по башке.

– Вызывай «Скорую»!

– Есть!

Максим включил рацию:

– Иван Дрожжевич, зайди.

– «Семидесятка» уехала…

– Хрен с ней! Гольцов ранен!

– Иду.

– Как вы себя чувствуете? – подсел Максим к раненому на корточки.

– Сын… – снова прошептал Арсений Васильевич. – Кирилл…

– С ним все будет в порядке, он не ранен, очухается. Кто это был? Ваши знакомые? Вы их узнали?

– Нет…

– Плохо. Я не смогу защищать вас все время, если не буду знать причин слежки и нападений.

– Потом… поговорим… – Из уголка рта Гольцова вытекла струйка крови, он слабел на глазах. – Помогите… сыну…

В гостиную вбежал Шаман, нагнулся над раненым, положил ему руку на лоб:

– Там соседи в коридоре, беспокоятся.

– Гена, успокой соседей.

Максим встал:

– Где «Скорая»?

– Уже едет, – доложил из-за двери Писатель. – Милицию вызывать?

– Не надо, только увеличим переполох. Кузьмич, Герман, где вы?

– Возвращаемся, – отозвался лейтенант. – Ушли, суки, как сквозь землю провалились! Наверное, местные, хорошо ориентируются в здешних буераках. Что у вас?

Максим не ответил, нетерпеливо обошел колдующего над пациентом Шамана:

– Ну?

– Кровь я остановил, – сказал Шаман, – но пуля задела легкое, его надо срочно в реанимацию.

– Подними парня.

Итигилов вытер окровавленные пальцы платком, склонился над сыном Гольцова, но тот уже заворочался, приходя в себя, сел, держась за голову. Парень был как две капли воды похож на отца, только залысины у него были больше, несмотря на молодые годы. Глаза его расширились: он увидел лежащего на диване отца с кровавым пятном на груди:

– Папа!

– Спокойно, молодой человек, – остановил Кирилла Шаман. – Его нельзя шевелить.

– Он жив?!

– Жив, слегка осоловел.

Послышался пронзительный вой приближающейся «Скорой помощи». Через минуту в квартиру ввалились Кузьмич, Штирлиц и двое врачей в белых халатах, мужчина и женщина. Одного взгляда на пациента врачу оказалось достаточно.

– Носилки! – бросил он женщине, очевидно, медсестре, перевел взгляд на Шамана, приняв его за старшего. – Помогите ей.

Женщина, Шаман и Писатель вышли, но тут же вернулись со средством переноски тяжелобольных. Гольцова аккуратно уложили на носилки, снесли вниз, поместили в кабину «рафика» с красными крестами на бортах.

Сын Гольцова сунулся было туда же, но Максим остановил его:

– Отцу ты сейчас не поможешь, а дома окно выбито. Займись ремонтом.

– Но папа…

– Дай телефон, мы позвоним и сообщим, куда его положат.

Кирилл поколебался немного, морщась, бледный и растерянный, махнул рукой:

– Ладно, вы правы… записывайте телефон.

«Скорая» включила сирену, тронулась с места.

Группа мгновенно расселась в кабине «Хендэ», Максим прыгнул за руль и погнал машину за белым «рафиком». Голова была занята анализом происшествия. Такого поворота дела майор не ожидал. Зато понял, что за клиентом началась какая-то странная охота и что добром это не кончится. В сложившейся ситуации транспортировка Гольцова в Управление действительно казалась лучшим выходом из положения.

ВХОЖДЕНИЕ

Бабушка снует у печки, легкая и подвижная, напевает что-то под нос. На лице отсветы огня. В печке потрескивают березовые поленья, шипит сковорода. Блины сами собой слетают со сковороды, пышные, изумительно пахнущие, вкусные.

Толстый луч солнца лежит на одеяле, пылинки танцуют в нем, подставишь ладошку – тепло и щекотно.

За окном поет птица, посвистит-посвистит, перестанет, снова выводит рулады.

Свежий ветерок врывается в форточку, лижет ухо. Вставать неохота, но надо, впереди экзамен.

– Вставай, постреленок, – доносится с кухни ласковый голос.

– Бабуля, родная… иду…

И все тонет в темной воде времени…

Вода кругом, он захлебывается, тонет, бьет руками, ища опору, не находит, погружается в серо-зеленую муть, неужели конец?! Но вот нога коснулась дна, он отталкивается, поднимается вверх, выныривает, хватая ртом воздух, полуослепший, задыхающийся, кашляет, снова судорожно лупит руками по воде, а берег – рядом, в метре от него, еще одно усилие, и он цепляется за свисающие с обрывчика космы трав.

Кругом веселые голоса, смех купающихся, никто даже не понял, что Арсений только что родился второй раз, хотя никогда никому после этого не признавался, что тонул он по-настоящему и страх испытал настоящий, страх близкой смерти. А ведь не позвал на помощь, то ли от стыда, то ли от гордости, берег-то и в самом деле был рядом, и все думали, что он дурачится…

Темнота, и шары давят со всех сторон, огромные, белые, упругие, грозят стереть в порошок. Он барахтается, пытаясь раздвинуть эти шары, вдохнуть побольше воздуха, но не может, сил не хватает, и он снова тонет в пространстве без верха и низа, заполненном одними шарами.

– У него температура сорок и две, – доносится откуда-то тихий голос.

– Вызывай врача, – раздается второй. – Намочи полотенце, положи на лоб.

Чье-то ласковое прикосновение, лоб накрывает приятная прохлада.

– Бабуля… мама… – шепчет он, не видя их лиц.

Шары бледнеют, становятся призрачно-неощутимыми, но ненадолго. В голове снова поднимается жар, душно, дышать нечем, шары надвигаются со всех сторон, закрывают обзор, и Арсений начинает их раздвигать…

Грипп, ему двенадцать лет. А болел он всегда тяжело…

Темнота, тихое тиканье, боль в груди… и в руке…

Арсений Васильевич открыл глаза.

Он лежал на кровати, укрытый по грудь белой простыней. Рядом капельница, прозрачная трубочка тянется к левой руке, по ней бегут золотистые капли физиологического раствора. На лбу, на шее и на обеих руках датчики с проводками. Грудь перебинтована, под бинтом – жар и пульсация боли.

Пуля, вспомнил он. В меня стреляли…

Повернул голову, шаря глазами по сторонам.

Больничная палата, две койки, но он здесь один. У изголовья стойка с какими-то приборами, куда тянутся провода от датчиков. В палате никого, хотя рядом стоит стул для дежурной медсестры. Видимо, отлучилась по надобности.

Я в реанимации, пришла равнодушная мысль. После операции. Пулю, наверное, вытащили. Но болит… и дышать трудно…

Арсений Васильевич шевельнулся и едва не потерял сознание. Глаза застлала кровавая пелена.

На аппаратной стойке запищал сигнализатор.

Кто-то вбежал в палату, лба коснулись холодные пальцы, раздался женский голос:

– Он очнулся, Лев Борисыч. Да, я сделаю укол транспарина. Ничего, сейчас мы успокоимся.

В правую руку вонзилась иголочка боли, исчезла. По руке поползла теплая волна, вошла в голову, родила облако темноты…

Он плывет сквозь густую вязкую лаву, сковывающую движения. Впереди показывается колечко света, расширяется, превращается в устье тоннеля. Еще два взмаха и…

Полумрак, тикающая тишина, запах лекарств, белая простыня, капельница…

Та же палата, то же положение, в груди застрял горячий камень, жжет и давит, не дает дышать. Дьявольщина, когда это кончится?! Может, попробовать полечиться самому?

Арсений Васильевич попытался усилием воли вызвать состояние властвовани я, какое он испытывал во время сеансов коррекции жизни Карипазима… и вновь потерял сознание!

Темнота, бездна, что-то живое дышит со всех сторон, смотрит, оценивает, толкает то в бок, то в спину, лижет мокрым шершавым языком лицо…

Уйди!

Удивление, изучающий взгляд, толчки стихают, «язык» втягивается в шуршащую бездну, взгляд тускнеет…

Откуда-то прилетают отголоски разговора… точнее, кто-то размеренно читает некий текст, смысл которого не сразу достигает сознания.

Арсений Васильевич напрягает слух.

Голос становится четче, не поймешь – мужчине он принадлежит или женщине:

…большая часть мировых идеологий и политических идейных течений есть варианты глобальной стратегической духовной функциональной программы, охватывающей все космические цивилизации данной метавселенной…

Зачем? – вяло поинтересовался Арсений Васильевич, лишь позже осознав, что задал вопрос мысленно.

Система заинтересована в масштабном программировании эволюции, охотно откликнулся Голос.

Какая система?

Система Контроля Мультиверсума.

Бог?

Нет, это безличностная сущность, персонифицирующая свои идеи по мере надобности в конкретных исполнителях. Именно благодаря ей духовное функционирование активных человеческих социосистем превращалось в гибель племен, народов, государств и целых земных цивилизаций.

Она так сильна?

Получить господство в религиозных течениях и государственных структурах несложно. Этого можно добиться путем физического уничтожения и грубого устранения с мировой сцены лидеров систем, как это было сделано с языческими пророками, ведическими гиперборейскими магами, ясновидцами и – позднее – с их потомками – волхвами. Но можно того же самого добиться путем сокрытия истины, путем лжи и обмана. Эта подсистема также функционирует успешно, хотя и намного медленнее.

Информационная коррекция…

Совершенно верно. Все значительные кризисы в обществе абсолютно управляемы и могут быть спровоцированы искусственно с помощью манипуляционных духовно-фундаментальных сценариев на основе распределения энергоинформационных потоков.

Я тоже этим занимаюсь… занимался…

Таких, как ты, много.

И на Земле тоже?

Земля такой же узел коррекции, как многие другие разумные системы. Ею тоже управляют операторы Системы Контроля.

Экзоры…

И местные операторы, такие, как Диспетчер.

Он… человек?

Нет, он д р е в н и й, один из тех, кто уцелел из первых носителей разума на Земле. Ему более миллиарда лет. Он хорошо знает механизмы энергоуправления и в состоянии генерировать причины событий, которые произойдут через десятки и сотни лет. Но без помощи людей, ныне живущих, ему не обойтись, он слишком стар, чтобы справляться с таким активным узлом, как Земля. Да и над ним немало иерархов, которые тянут одеяло на себя, что потом отражается на жизни человечества.

Кто они?

Маги, Распорядители, Инспекторы, Жрецы и Вышние.

Боги?

Нет, это полевая форма разума, энергосущности, контролирующие весь Мультиверсум.

Голос начал слабеть, тускнеть, резонировать, шипеть, уплывать в шумы космоса.

Арсений Васильевич хотел было позвать его, напрягся и снова провалился в колодец темноты и тишины.

Очнулся от поскрипывания уключин и плеска волн, будто его везли на лодке по глубокому озеру холодной беззвездной ночью. Прислушался, не понимая, где он находится и почему не чувствует тела. Сквозь плеск и скрип донеслись бубнящие бесполые голоса. Один был смутно знаком, другой – басистый, хрипловатый, ровный, вызывал ассоциации скрипа ножом по стеклу. Они спорили. Арсений Васильевич прислушался.

…никакой альтернативы, сказал обладатель второго голоса.

Механизм сброса практически не требует внешнего вмешательства, возразил обладатель первого.

О чем вы? – мысленно спросил Арсений Васильевич.

О пределах и нормах вмешательства, вежливо ответил первый; это был тот самый голос, который недавно вещал о коррекции жизни Земли. О принципах Божественной Этики и способах ее материализации.

Главное – достичь цели, вмешался второй, скрипучий и неприятный. Средства – не главное. Принцип равновесия должен быть соблюден любой ценой.

Арсений Васильевич вспомнил свой опыт коррекции реальности Карипазима.

Компромиссы не входят в этот принцип?

Вас интересует конкретная ситуация?

Да.

Координаты?

Это не Земля…

Карипазим.

Там ситуация доведена до гротеска… – начал первый.

Чепуха! – перебил его второй. На Карипазиме принципиально не могут развиться гуманистические традиции! Культура Карипазима изначально приучила его обитателей к беспощадности отношений! Враг необходим всем как Идея, как стимул поддержания жизненных сил в бесконечном противостоянии с внешней, резко изменяющейся средой. Это стимул эволюции.

Это источник энергии для контролеров, возразил первый. Вы паразитируете на раздуваемом искусственно конфликте и вовлекаете в этот процесс безгрешные души, не осознающие, что они делают.

Такова диалектика Мироздания.

Такова воля главных пастухов – Вышних.

Ты просто завидуешь.

Я ищу пути Справедливости как Закон Творца, но всюду натыкаюсь на следы его оппонента…

Голоса заговорили тише, глуше, некоторое время слышалось только басовитое бу-бу-бу, потом и оно смолкло.

Кто это разговаривает? – подумал Арсений Васильевич, погружаясь в знакомый колодец тишины и покоя.

Ты, ответил слабый внутренний голос.

С кем?

Сам с собой.

Не может быть!

В тебе «зарыта» информация, она просится на свободу, и ты иногда слышишь ее голос.

То есть я… болен?

Можно сказать и так, лечись.

Каким образом?

Попытайся разобраться, что в тебе записано, расставь по полочкам, отбери нужное.

А что мне нужно?

Ну, в первую очередь знание, как лечить самого себя, в том числе огнестрельные ранения. Во-вторых, почему бы тебе не реализовать какие-либо навыки самозащиты?

Я никогда особенно не занимался самозащитой…

Речь не о тебе и твоих навыках, а о той информации, которая содержится в твоей глубокой памяти. Если, конечно, такие программы существуют.

Вот видишь…

Делай что-нибудь, а не рассуждай! – обозлился внутренний голос. – Становись мужиком, а не мешком с костями!

Арсений Васильевич притих, размышляя о собственной самооценке, потом решил послушаться второго «я», стал искать выход из колодца тишины.

Чего ты хочешь? – внезапно проснулся знакомый вежливый голос, отражающий некие моральные установки самого Арсения Васильевича.

Хочу овладеть… раскрыть… – растерялся он.

Ты уверен, что понимаешь, о чем говоришь?

Д-да… н-нет…

Для раскрытия всех запасов криптогнозы в твоей памяти, где она осела, тебе надо научиться особой форме внечувственного восприятия действительности.

Какой?

Она давно известна: концентрация мысли на целостном восприятии вещей, а не на рецептивных действиях отдельных фрагментов чувственных образов. Но это длительный процесс, требующий тщательной подготовки и самоотдачи.

Я готов…

Нет. Для этого энергетические поля твоего физического, эмоционального, ментального и духовного тел-оболочек должны прийти в совершенное согласие друг с другом, звучать как единый аккорд.

Хочу попробовать…

Рано.

Ты говоришь так уверенно… кто ты?

Я – это ты сам, только из другого времени.

Не понимаю…

Поймешь позже.

Хорошо, тогда научи меня хотя бы излечиваться… и защищаться на физическом плане.

До этого ты должен дойти самостоятельно. Небольшая подсказка: все зависит от силы воли и реальности поставленной цели.

Но я пытался…

Попытайся еще раз. – Голос превратился в ворчание, втянулся в кости черепа, исчез.

Арсений Васильевич расслабился, чувствуя приближение боли. Прошептал:

Даруй мя свет… приму тя… свет твой…

Будто и не он сказал, а кто-то внутри его, тот, кто жил в нем помимо сознания.

Боль вошла в тело гигантским когтем, пронзила глаза.

Арсений Васильевич сжался, широко раскрывая глаза и ничего не видя, но не закричал, сдержал стон, напрягся, загоняя боль в точку, в молекулу, в атом, в элементарную частицу. И тотчас же на него хлынул удивительный свет, точнее, тело окунулось в облако сияющих золотом точек, воспринимаемое как свет. Он просочился под кожу, пошел по сосудам, прогоняя неприятные ощущения, очистил грудь от остатков боли, проник в голову.

На одно мгновение потрясающая глубин а раскрылась перед глазами Арсения Васильевича, не то глубина Мироздания, не то глубина его собственного Микрокосма. Он все понял! И перед тем как потерять сознание – от переполнившей душу силы! – успел настроить все свои внутренние коммуникации на «единый аккорд»…

ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ

Операция по удалению пули из груди Гольцова прошла успешно, и это дало возможность Максиму слегка расслабиться.

Группа сняла два номера в ближайшей к больнице муромской гостинице «Ока» и принялась ждать выздоровления клиента. Правда, Разин решил на всякий случай подстраховаться и назначил дежурство у палаты раненого, согласовав решение с главврачом больницы. Милицию в это дело решили не посвящать, она бы только помешала группе исполнять свои обязанности. Тем более что искать было некого, напавшие на Гольцова бандиты исчезли и в поле зрения больше не попадались.

Не стал Максим и звонить Марине, чтобы не пугать женщину мрачными подробностями происшествия. Она бы непременно примчалась в Муром и тоже ограничила бы группе свободу маневра. А вот начальству Максим доложил все без утайки и получил приказ при первой же возможности доставить Гольцова в Москву. В свою очередь, это означало, что у группы появилась реальная возможность отдохнуть, не забывая, естественно, о службе.

Дежурили по двое, по двенадцать часов кряду.

Первую смену отстояли сам Разин вместе с Кузьмичом. Раненого оперировали, и он не мог быть в стороне от процесса.

Во вторую смену напросились Писатель и Штирлиц. Остальные устроились в гостинице и в основном отсыпались, читали газеты и играли в карты.

Следующим вечером в больницу отправились Максим и Шаман. Кузьмич поворчал для успокоения совести, что его игнорируют, но не расстроился.

– Пойду погуляю по Мурому, если ты не против, – сказал он в спину Разину. – Поизучаю местность. Люблю старинные городки.

– Только не нарвись на местную шпану, – проворчал Штирлиц, знавший натуру лейтенанта, – а то ты любишь наводить порядок и укрощать крутых с пальцами веером.

– Обижаешь, начальник, – ухмыльнулся Кузьмич. – Я ж не куражу ради, а пользы для.

Больница, где лежал Гольцов, представляла собой трехэтажное здание в виде буквы «П». Реанимационная палата находилась на втором этаже, недалеко от координаторской, где всегда дежурила медсестра, за углом коридора. К ней можно было подойти как со стороны холла, где и расположились чекисты, так и со стороны боковой лестницы. Но дверь на лестницу Разин попросил закрыть на ключ, и теперь можно было не ждать с той стороны неприятных сюрпризов.

С восьми часов вечера до двенадцати Максим и Шаман читали газеты, смотрели телевизор, пили чай, потом Максим вспомнил о предложении монаха, которого они доставили из Улан-Удэ в Москву, и пристал к Итигилову с расспросами, что тот имел в виду относительно его будущего.

Шаман был человеком исключительно уравновешенным, однако своенравным и мог вообще делать вид, что не слышит собеседника. Так было и на этот раз. Лишь когда Максим сдался и перестал задавать вопросы, Иван-Доржо заметил:

– Ты человек дела, командир. Мало думаешь. Мало хочешь. Зачем тебе знать, что с тобой будет в будущем? Оно придет.

– Во-первых, хочу я не так уж и мало, – обиделся Максим, раздосадованный в душе оценкой человека (мало думаешь), которого он уважал. – Во-вторых, почему это я мало думаю?

– Ты плывешь по течению бытия, – спокойно ответил Шаман. – И не пытаешься выбраться на берег и посмотреть вдаль. Надо иногда выталкивать себя за пределы познанного.

Максим с любопытством посмотрел на обманчиво-сонное лицо собеседника:

– Ты себя выталкивал?

– Меня не надо было выталкивать, как восточный человек я был настроен на индивидуальный путь самореализации.

– И как ты этого достиг?

– Существуют определенные школы, методики, техники расширения возможностей человеческого организма с использованием скрытых резервов психики. Не обязательно родиться колдуном или ясновидцем, способности можно развить.

– Ты хочешь сказать, что колдовству может научиться каждый?

– Не каждый, только тот, у кого есть задатки.

– Значит, у тебя уже были задатки колдуна?

– Не колдуна – видящег о скрытую суть вещей. Но я – иное дело, я воспитывался в другой среде. Тебя же можно научить почти всему, чем владею я.

– Вот уж сомневаюсь, – скептически качнул головой Максим.

– Хочешь научиться – оставь сомнения. На первом этапе тебе нужен наставник, учитель, который смог бы помочь тебе подключить к работе незадействованные функциональные блоки мозга. Потом ты освоишься и начнешь тренироваться сам.

– Было бы славно. А ты не мог бы взять на себя роль наставника?

Шаман помолчал.

– Тебе придется…

– Знаю, ты говорил: бросить пить, курить и… но все, что хочешь, только не последнее! Я люблю одну женщину, и она не поймет…

– Я имел в виду – придется выполнять обет молчания.

– Омерту, что ли?

– Нечто вроде. В нашей среде не приветствуется иметь учеников вне национального поля.

– То есть я должен быть бурятом?

– Плюс знание обычаев, традиций, родовых связей, языка и так далее. Но у тебя хорошо развита интуиция, поэтому можно рискнуть.

– Давай начнем прямо сейчас! – загорелся Максим.

– Нужно сосредоточение…

– Ну хоть что-нибудь покажи.

Шаман еще помолчал, поглядывая по сторонам.

– Тебя учили боевому психовоздействию?

– Это как?

– Воздействию на противника взглядом, например, психоэнергетическому удару, бесконтактному воздействию.

– Нет, тренер по рукопашке только рассказывал об этом, а дед, который и научил меня защищаться в детстве, мог все, но слишком рано умер.

– Существует практика боевого психотренинга. Воля у тебя крепкая, ты сможешь заставить себя заниматься.

– Не понял! – искренне удивился Максим.

– Секрет успеха в этом занятии – терпение. Работать надо каждый день, каждую свободную минуту.

– Ну, каждую минуту – это ты загнул, но заставить себя я смогу.

– Тогда можно и сегодня начать, – будничным тоном сказал Шаман. – Зеркало видишь?

Максим оглянулся: в холле, где они сидели, стояли в разных углах целых два трюмо с зеркалами.

– Сядь напротив зеркала, метрах в двух от него, и посмотри себе в глаза, не мигая, постепенно увеличивая давление взгляда.

– Сколько минут?

– Минуты две. Но на часы смотреть не разрешается.

– Понял. А перед упражнением не надо поднять тонус мышц глаза? Нас учили делать это перед боем.

– Молодец, правильный подход. Начни с вращения глазных яблок справа налево и обратно.

– Я знаю.

Максим сел поудобней, начал упражнение: вращение глазами справа налево – двадцать раз, потом слева направо столько же, скосил глаза вправо – максимально, влево – по десять раз, свел зрачки к носу – тоже десять раз, несколько раз переносил взгляд с кончика носа на дальние предметы, зажмуривался сильно и медленно расслаблял мышцы глаз.

Шаман наблюдал за ним бесстрастно, по лицу его нельзя было судить, о чем он думает, но у Максима сложилось впечатление, что штатный экстрасенс команды одобряет его действия.

После разминки Максим подвинул к зеркалу кресло, чтобы начать второе упражнение, и вдруг почувствовал себя неуютно. Будто где-то открыли окно и по комнате потек ручеек холодного сырого воздуха.

Оглянулся на Шамана. Тот поднес палец к губам, кивнул. По-видимому, бурят чувствовал опасность острее.

Максим достал «Беркут», открыл, изогнул бровь.

Стрелка прибора бродила по шкале как живая. Где-то неподалеку возник источник торсионного излучения.

Мимо прошла медсестра, направляясь в ординаторскую с журналом в руке.

– Как он там? – кивнул на стену Максим.

– Спит, – улыбнулась девушка. – Не волнуйтесь, все под контролем.

Шаман проводил ее взглядом, покачал головой.

– Пойду посмотрю, – встал Максим. – Может, это наш клиент излучает?

– Побудь там минут десять.

Максим прошелся по коридору, проверил дверь на лестницу – заперта, вернулся к палате Гольцова.

В палате горел синий ночник, светились индикаторы и панели медицинского оборудования. Гольцов лежал на кровати навзничь с закрытыми глазами, бледный, заросший трехдневной щетиной, и почти не дышал. Лишь пальцы на руках изредка подрагивали.

Максим прислушался к его дыханию, ощущая странную вибрацию воздуха: словно сквозь пространство палаты несся призрачный ветер – при полной неподвижности воздуха.

В коридоре что-то стукнуло, раздались приближающиеся шаги.

Максим огляделся, ища укрытие, согнулся за приборной стойкой.

Открылась дверь, в палату вошел врач в белом халате, подошел к Гольцову, не включая свет. В его руке тускло блеснул металл.

Максим выпрыгнул из-за стойки как чертик из коробки, выхватил пистолет, прошипел:

– Стоять! Ни с места!

Рука врача замерла: он держал шприц. Глаза его сверкнули, и Максим почувствовал тупой удар в лоб, хотя никто его физически не бил. Тем не менее сознания он не потерял, только отшатнулся, поднимая ствол пистолета.

– Руки за голову! Буду стрелять!

Врач продолжал стоять в той же позе, словно раздумывая, продолжать ли ему то, ради чего он пришел, или послушаться.

– Кузьмич, подъем! – быстро сказал Максим в каплю рации. – Тревога! Все сюда!

Врач перевел взгляд на Гольцова, раздвинул губы в непонятной усмешке. Рука его со шприцем пошла вниз, к груди раненого.

Максим выстрелил.

Пуля попала в шприц, разнесла его на стеклянные брызги.

Врач отпрыгнул назад к двери – очень быстро, невероятно быстро, и далеко – сразу на три метра! Ударил ногой в дверь, выскочил в коридор – тоже с удивительной скоростью, Максим даже не успел взять его на прицел.

Гольцов пошевелился, не открывая глаз.

Максим метнулся вслед за гостем, выбежал в коридор.

Из-за угла слышалась какая-то возня, в конце коридора мелькнул белый халат: врач каким-то невероятным образом ухитрился открыть дверь на лестницу и скрылся. Максим хотел было продолжать преследование, но тревога за Итигилова изменила решение. Он выбежал в холл.

Шаман боролся с дюжим парнем в халате, в котором Разин узнал санитара. Знатоком рукопашного боя Иван-Доржо не был, но знал практику цигун и успешно отбивал попытки санитара добраться до горла.

Максим подскочил к катающимся по полу противникам и опустил рукоять пистолета на затылок санитара. Здоровяк сунулся носом в пол, затих. Шаман выбрался из-под него, помассировал шею, грудь, бесстрастный, как и всегда.

– Извини, командир, я пытался…

– Все нормально, – выдохнул Максим. – Не знаю, чего они добивались, но врачебный обход после двенадцати ночи – нонсенс.

– Где врач?

– Сбежал, гад! Дверь на лестницу открыл и смылся. Вряд ли мы его догоним. Ничего, этот парень все нам расскажет.

– Они сначала зашли в ординаторскую…

Максим изменился в лице, метнулся к двери дежурной медсестры, распахнул дверь.

Девушка лежала на полу, но дышала. Ее ударили чем-то тяжелым по голове, и она потеряла сознание.

В ординаторскую заглянул Итигилов:

– Жива?

– Приведи ее в чувства, я попытаюсь все-таки найти врача.

Однако ни Максиму, ни примчавшимуся по тревоге членам группы отыскать киллера – потом выяснилось, что шприц был наполнен клофелином – не удалось. Нашли только брошенный на лестнице халат. Врач исчез. Кем он был на самом деле, выяснить также не удалось, медсестра видела этого врача впервые. А вот санитар после удара по голове ничего не помнил. Мычал что-то нечленораздельное, озирался в изумлении по сторонам, ничего не соображая, и вел себя как человек, потерявший память.

В два часа ночи больница успокоилась. Главврач, срочно прибывший по вызову дежурного врача, порывался позвонить в милицию, но Максиму все же удалось уговорить его не поднимать шум, сославшись на «секретный характер всего дела». В принципе, это была правда, хотя начальство Отдела пока пребывало в полном неведении относительно судьбы Гольцова.

Когда суета наконец улеглась, Максим отослал подчиненных обратно в гостиницу, собираясь довести свое с Шаманом дежурство до конца, и в это время скрипнула дверь, раздались шаркающие шаги и в холл вышел… Арсений Васильевич Гольцов собственной персоной, в халате и шлепанцах.

Чекисты оторопело посмотрели на раненого, который должен был лежать в полной отключке. Даже невозмутимый при любых обстоятельствах Итигилов выглядел озадаченным.

Максим вскочил:

– Вы?! Арсений Васи… вы же должны…

– Я здоров, – глубоким бархатистым – не своим голосом перебил его Гольцов. – Здесь что-то произошло?

– Вас пытались…

– Понятно. Кажется, вы снова спасли мне жизнь. Это уже превращается в норму, даже не знаю, как вас благодарить. Я бы хотел уйти отсюда.

– Вы же… ранены…

Гольцов улыбнулся, распахнул халат: бинта на его теле не было, а на том месте, где совсем недавно красовался послеоперационный шов, виднелся небольшой розовый шрамик.

– Все нормально, я вылечился. Оказывается, это совсем просто. Идемте. Или необходимо получить разрешение местных властей?

Из координаторской выскочила медсестра, в изумлении всплеснула руками:

– Вы куда, больной?! Вам надо лежать!

– Мы его забираем, – сказал Максим. – Здесь ему находиться небезопасно.

– Но он ранен! У него…

– Рана зажила. – Гольцов на мгновение показал медсестре свою грудь со шрамиком. – Не волнуйтесь, я могу ходить самостоятельно. Только верните мне мою одежду.

– Я не могу, гардеробная закрыта… – растерялась медсестра.

– Мы откроем, – сказал Максим, – при вас.

– Но…

– Ведите!

В тоне Максима было столько начальственной уверенности, что медсестра повернулась и безропотно повела их за собой.

Через несколько минут вылечившийся чудесным образом раненый и его сопровождающие покинули больницу.

Максим думал сначала вернуться в гостиницу и дождаться утра, но потом решил не рисковать и вызвал подчиненных:

– Полундра! Всем сбор в холле гостиницы!

В три часа ночи группа собралась в холле. Увидев свободно передвигавшегося Гольцова, члены группы опешили, но задавать вопросы не решились.

– Возвращаемся, – коротко сказал майор. – Так как все в машине не поместимся, двое будут добираться своим ходом.

– Почему двое? – проворчал Кузьмич. – Один только не уместится…

– Останешься ты и… – Максим огляделся, – и ты. – Его палец указал на Писателя.

– Понятное дело – самых беззащитных отобрал.

– Помолчи! – оборвал Кузьмича Штирлиц. – Что случилось, командир? Почему кли… господин Гольцов здесь?

– Он залечил рану самостоятельно. А поскольку мы не знаем, кто его хочет… гм-гм, нейтрализовать и какие силы брошены на это мероприятие, лучше перестраховаться.

– Может быть, мы хотя бы доспим? – неуверенно проговорил Кузьмич. – Ночью ловить тачку до вокзала стремно. Да и там неизвестно сколько торчать…

– Доспите. К обеду чтоб были в Управлении.

– Само собой, – обрадовался лейтенант. – А все же интересно, как ему удалось залечить рану?

Никто Кузьмичу не ответил.

Заняли места в кабине.

За руль Максим посадил Штирлица, сам вместе с Гольцовым сел сзади:

– Поехали.

– Не заблудиться бы, я тут не ориентируюсь, – буркнул Герман Людвигович.

– Сейчас налево, – подсказал Гольцов с отрешенным видом; он о чем-то размышлял, не вмешиваясь в разговоры окружающих, но не терял нить разговора. – На перекрестке еще налево, там дальше я скажу, куда ехать.

Ночное движение в Муроме было несравнимо со столичным, поэтому выехали за город беспрепятственно. Одно время Максиму казалось, что их преследует какая-то белая отечественная «Лада», однако вскоре она свернула, и больше за кормой «Хендэ» никто не засветился.

– О чем думаете? – спросил Максим, когда Муром остался позади.

Гольцов очнулся, провел ладонью по лбу, смущенно улыбнулся:

– Не поверите… детство вспоминал. Такая ночь ясная, звезды… а я часто в школе телескоп брал домой, любил на звезды смотреть.

Шаман, сидевший впереди, рядом со Штирлицем, оглянулся. Его взгляд был полон подозрений, и Максим понял, что бурят чувствует биополе Гольцова. Но доставать сканер и включать не стал.

– Может быть, расскажете все же, почему вас преследуют эти типы?

Арсений Васильевич потускнел, откинулся на сиденье. Молчал несколько минут.

– Вы уверены, что вам это нужно знать?

– Уверен! – твердо сказал Максим. – Это нужно не столько мне, сколько вам. Если мы не будем знать, что происходит, мы не сможем защитить вас от бандитов.

– Это не бандиты – линоры, носители определенной программы. Они люди толпы, люди стаи, которых легко запрограммировать. – Гольцов криво улыбнулся. – А я люблю простых, искренних, скромных и добрых людей, твердых в своих убеждениях. Их нельзя купить или заставить предать, они переходят на другую сторону только добровольно. Часто – не понимая, что делают.

– Я тоже люблю простых и добрых. – Максим загнал нетерпение поглубже, чтобы не спугнуть собеседника. – Люди толпы, как правило, не имеют души, они в какой-то степени биороботы.

Гольцов посмотрел на него с любопытством:

– С чего вы взяли?

– Иногда мне удается почитать кое-какую специфическую литературу, открывающую другие горизонты. Может быть, именно поэтому я и работаю в Отделе.

– Каком отделе?

– Я уже представлялся, вы забыли. Наша служба занимается контактами с экстрасенсами, изучает паранормальные способности людей. На вас мы вышли по указке сверху, начальство вдруг выдало координаты и послало группу в Жуковский.

– Я не экстрасенс.

– Но «Беркут» реагирует на вас!

– Я не экстрасенс, – повторил Арсений Васильевич, не уточняя, что такое «Беркут». – Я экзор.

– Вот и расскажите об этом поподробнее.

Гольцов снова замолчал на несколько минут.

Ровно гудел двигатель, шуршали шины, лучи фар выхватывали впереди асфальт дороги, изредка отражаясь от столбов и указателей по обочинам.

Наконец Гольцов заговорил:

– Я экзор – оператор внешней коррекции… как я им стал, вам знать необязательно, это случилось давно. В мои обязанности входит поддержание психоэнергетического равновесия на Карипазиме, в одной… м-м, в одной из метавселенных Мультиверсума.

Штирлиц оглянулся.

Машина вильнула.

– Не отвлекайся, – недовольно буркнул Максим, прочитавший во взгляде капитана: а не болен ли головой наш клиент?

– Где это? – спросил Максим.

– Вам показать пальцем? – иронически осведомился Гольцов.

Максим покраснел от досады, радуясь тому, что в кабине темно.

– Я имел в виду – на Земле, на другой планете…

– Даже не в соседней галактике. Карипазим действительно является метавселенной, а где она располагается, я не знаю. Думаю – за пределами нашей собственной метавселенной. Я связан с ней лишь энергоканалом. Был связан.

– Что же случилось?

Гольцова в очередной раз охватил ступор, будто он проваливался куда-то, в иное время или иное пространство.

– Я отказался сотрудничать с…

– С кем?

– С Диспетчером…

– Кто это?

– Тот, кто отвечает за деятельность экзоров и линоров… внешних и внутренних линейных операторов.

– И он послал команду, чтобы вас отрезвить? – догадался Максим.

– Команды такой нет, просто в людей всаживают программы…

– И они делают дело! Никто и ниоткуда! А потом снова превращаются в обычных людей… или умирают.

– То есть как – умирают? – не поверил Гольцов.

– Очень просто, перестают дышать. Если вы правы и в этих людей внедрены были некие программы действия, то они вполне могли иметь и финальные файлы самоликвидации.

– Боже мой! – прошептал Гольцов. – Я совсем не думал… Так вот почему погибли те люди…

– Какие?

– Ко мне приходила милиция… тогда, наутро после того вечера, ко мне пришли двое из милиции и сообщили о трупах в машине… я грешным делом подумал сначала, что это вы их…

– Не мы.

– Теперь я понимаю…

– Да уж, дела вокруг вас разворачиваются серьезные. Думаю, вам будет лучше отсидеться какое-то время у нас.

– Я понимаю…

– Только я вас прошу, не рассказывайте нашему начальству о своей… э-э, «внешнекосмической» деятельности. Запросто можете заработать реноме психа.

Гольцов пожал плечами:

– Ну и что? Или вы тоже мне не верите?

Максим усмехнулся:

– Если бы не ваша дочь, наверное, решил бы, что у вас крыша поехала. Но, как говорил классик: «Вселенная более необычайна, чем мы можем представить». Почему бы и нет? Я не вам верю, а в то, что мир наш более сложен, чем принято считать.

– Спасибо.

– Не за что.

Еще помолчали.

Гольцов вздохнул, сказал с прорвавшейся тоской, не обращаясь ни к кому в особенности:

– Жаль только, что правила Игры назначаются не нами…

Максим не совсем его понял, но продолжать тему не стал. Хотелось спать и ни о чем не думать.

В Москву приехали ранним утром. Отвезли Гольцова в Управление, сдали под охрану Отдела. По телефону доложили полковнику о выполнении задания.

– Живи, майор. – буркнул в ответ Пищелко, явно не обрадованный тем, что его подняли ни свет ни заря. – Но запомни: впредь замазывать твои промахи я не намерен. В десять ко мне, с докладом. Все!

– Получил? – поинтересовался Штирлиц, заметив шевельнувшиеся на щеках командира желваки. – Медаль за службу?

– Орден, – мрачно ответил Максим. – Можешь идти досыпать.

Райхман подставил ладонь, Максим хлопнул по ней своей ладонью. На пороге капитан оглянулся:

– А вообще жаль мужика. Похоже, он вляпался в нехорошую историю. Может, не стоило его привозить сюда?

Максим молча махнул рукой: иди, мол. Он думал о том же.

СИСТЕМА

Три полевые анизотропные оболочки одна в другой. Принцип матрешки. Оболочки невидимы человеческому глазу, но пересечь их, не зная свойств каждой, а главное – координаты кодированных окон входа, невозможно. С виду же – невзрачное строение типа элеваторной станции: круглые бетонные башни, несколько окошек, унылые серо-зеленоватые цвета, запустение кругом, мрачный пейзаж, пустырь. В принципе, здесь когда-то и в самом деле располагалась элеваторная станция колхоза «Путь Ильича» в глубинке Саратовской губернии. В девяностых годах двадцатого века колхоз умер, хозяйство распалось, а новой власти было не до восстановления заброшенных башен, давно переставших выполнять свои функции. И даже потом, в начале двадцать первого столетия, когда были созданы вполне рентабельные сельскохозяйственные предприятия, окраинные земли колхоза «Путь Ильича», а ныне – совхоза «Свобода», так и остались неиспользованными. А вместе с ними продолжал выситься в гордом одиночестве старый элеватор, к которому вели две заросшие бурьяном дороги. Восстанавливать его никто не собирался. Да и не смог бы физически. Потому что именно это строение избрал своим временным обиталищем, изменив весь внутренний объем и интерьер, некий житель, которого далеко за пределами России, Земли и вообще Солнечной системы знали под псевдонимом Диспетчер.

Двадцать первого апреля Диспетчер принимал в своем «элеваторе» исполнителей Системы – инспекторов и линейных операторов, отвечающих за определенные участки контроля. Среди них были и чиновники высшего эшелона власти государства, как правило, заместители министров, председатели партий, главы комитетов Государственной думы, представители спецслужб. Система недавно произвела замену рядового состава исполнителей, и многие из тех, кому была подсажена программа подчинения, посещали «элеватор» впервые.

Диспетчер рисковал, собирая контингент исполнителей в полном составе в одном определенном месте. С другой стороны, все они прибывали в Россию «магическим транспортом», а не воздушным путем или на автомобилях, то есть через сеть внепространственных коммуникаций. Поэтому зафиксировать сбор со стороны было невозможно, разве что по птичьим стаям, то и дело сбивающимся над элеватором в гигантские ажурные шары, или по вспышкам торсионного излучения. Однако ни экологические ведомства России, ни спецслужбы не собирались вести мониторинг излучений в данном районе Саратовской губернии. О поселении здесь Диспетчера знали только его руководители.

Что же касается прибывших на съезд неофитов, имеющих глаза и уши, проявляющих естественное любопытство, то психофизическая Система, управляющая миром и контролируемая Диспетчером, подчиняла себе всех, кто в нее попадал, так жестко, что о сопротивлении или хотя бы о прозрении речь не шла. Случаи «информационного побега» были редки, и те, кто пытался сообщить миру о реальном положении вещей, долго не жили. Участие в Системе высших должностных лиц силовых структур позволяло ей контролировать не только рядовых граждан, но и все государственные структуры, а также преступные группировки, используя их в своих интересах.

Всего в это раннее утро апреля в оранжевом зале-коконе «элеватора» собралось около шестисот шестидесяти человек. Впрочем, «живых» людей, потомков древних богов, присутствовало мало, в основном программированию поддавались «искусственники», потомки созданных жрецами-левитами «из глины» десятки, сотни тысяч и миллионы лет назад слуг, по виду ничем не отличимых от богорожденных.

Собрание исполнителей воли Системы очень сильно напоминало партийные съезды в России середины двадцатого века, с той лишь разницей, что на сцене не заседал президиум, да и самого президиума не было. Председательствующий же вообще никогда не появлялся перед собравшимися, хотя его слышали все. Он спрашивал, приглашенные отвечали, без эмоций и лирических отступлений.

Дошла очередь до линейного оператора России. В данный момент им являлся председатель совета директоров РАО «ЕЭС России» господин Шволин. Он быстро и сжато – имел большой опыт – рассказал аудитории о стихийно сложившейся в стране системе государственного управления, порожденной криминальным мышлением и криминальными методами работы должностных лиц страны, озабоченных личными и корпоративными интересами, о контроле над культурой и экономикой, об успешно проводимых в жизнь принципах разделения властных функций, в результате которого никто ни за что в стране не отвечал. Несмотря на все «успехи» демократии и созданные законы по обеспечению порядка. Минуты Шволину хватило на то, чтобы скупо доложить о сопротивлении Системе отдельных социальных групп и школ типа Славянских соборов и казачьих общин.

– Все? – спросил Диспетчер.

– Все, – кивнул докладчик, сжав губы в линию и погладив ладонью блестящий лысый череп.

– Вы не доложили о результатах работы с вышедшим из-под контроля оператором.

– В скором времени он будет нейтрализован.

– Каким образом?

– Организована цепочка зависимых событий, заканчивающихся ограничением свободы оператора. Те, кто нам мешал, сами же и помогли. В настоящее время он заблокирован в отделе Федеральной службы безопасности, который контролируется нашими агентами. Но мы можем и ликвидировать оператора в любой момент.

– Какое-то время он нам еще будет нужен. Перекройте ему все пути отхода и каналы связи, лишите информации, в случае необходимости пригрозите замочить детей. Не поможет – запрограммируйте его.

– Программа может фрустировать оператора до объективной психотравмы, а если это выйдет на уровень физиологии…

– Мне он нужен всего на полгода, пока я готовлю ему замену.

– Будет исполнено, Всеблагий, – наклонил голову Шволин.

– Теперь о главном. Необходимо до конца года увеличить в России плотность административно-чиновничьего поля до такого уровня, чтобы любое частное или правительственное решение нарушало чьи-либо интересы, как внутри страны, так и за ее пределами.

– Мы таким образом блокируем государственное управление…

– Одним ударом мы покончим с зарождающимся сопротивлением и добьемся фазового перехода страны в состояние постоянной внутренней войны.

– Я понял, Всеблагий.

– Идем дальше…

Более о конкретных личностях в ходе совещания не было сказано ни слова. Но судьба оператора, о котором шла речь, была окончательно решена.

ЛЕТО

Выпускники строились во дворе школы, перешучиваясь, толкаясь, улыбаясь, хохоча, радуясь лету, солнцу, свежему ветру – три одиннадцатых класса, почти девяносто юношей и девушек, готовых шагнуть в самостоятельную жизнь. Построились наконец, замерли. Директор начал торжественную речь, и его голос оказался последней каплей для Арсения: он заплакал! Не хватило сил сдерживать слезы. В этот момент он был, наверное, единственным из всех, кто понимал, что детство кончилось и они расстаются! С кем-то ненадолго, с кем-то навсегда.

Над школой зазвучала музыка, послышались слова школьного гимна:

Музыка лилась и лилась, вызывая легкое веселое эхо, а он стоял и плакал с широко раскрытыми глазами, слепой от слез и сердечной тоски, чистый эмоциональный мальчик, веривший в счастливое будущее, мечтавший побывать на далеких планетах и увидеть звезды из космического пространства…

Темнота, мельтешение цветных пятен, серое безмолвие, какие-то бесформенные тени со всех сторон…

Боль в груди, будто на нее положили огромный камень, грозящий раздавить грудную клетку. Нечем дышать. Волны жара наплывают снизу, сменяются ледяным ветром…

Арсений Васильевич рванулся изо всех сил… и вынырнул из воды, хватая ртом воздух!

Он барахтался в холодной воде, мелкие злые волны сбивали дыхание, затягивали под себя, странное течение как гигантский пылесос уносило его от близкого берега, и не было сил сопротивляться.

Сулой, пришло откуда-то понимание ситуации, приливное течение… утону…

Не утонешь! – возразил кто-то внутри, плыви параллельно берегу, поток сулоя редко бывает шире тридцати метров, пересечешь и выплывешь. Только не суетись, не борись с течением, тогда действительно кранты.

У меня и так нет никаких сил…

Перевернись на спину, пусть сулой отнесет тебя от берега, метров через пятьдесят—сто он ослабеет, и ты вернешься обратно.

Арсений Васильевич послушался, лег на спину, отплевываясь от соленой воды. Стало легче. Но в этот момент с мрачного неба на него спикировал шар из множества кружащих в нем птиц, и Арсений Васильевич погрузился в воду.

Дробный – будто в голову вонзился миллион птичьих клювов! – удар.

Он начал тонуть.

В голове родился гулкий басовый звук – словно ударил колокол, и в его вибрации почудился каркающий, резонирующий в костях черепа голос:

– Включайся в работу! Будешь жить…

– Не хочу! – прошептал он.

На голову упала гора темноты. Он захлебнулся, стал тонуть, сознание медленно погасло…

Под ногами проступил смутно знакомый ландшафт: бесконечная равнина, бурые, коричневые, зеленоватые, фиолетовые объем ы растительного покрова, холмы, россыпи клыкастых скал, похожих на бивни мамонта, ущелья с текущими в них потоками алого и желтого пламени… зеленое небо над головой, с белыми прожилками, напоминающими сеть трещин на листе стекла…

Карипазим, донесся тихий голос внутреннего гида.

Карипазим, кивнул Арсений Васильевич сам себе.

На горизонте выросли гигантские грибообразные смерчи, напоминающие ядерные взрывы.

Ландшафт под ногами – он висел над равниной на высоте двух десятков километров – задергался, задрожал, из буро-зеленых облаков – такими предстали перед глазами города Карипазима – вырвались фонтаны светящейся пыли. Воздух струнно загудел, завибрировал, пытаясь вовлечь наблюдателя в резонанс, разорвать его на части.

Война, констатировал внутренний гид без особых эмоций, представляя собой часть сознания Арсения Васильевича.

Война, согласился он.

Твой бунт не помог. Кто-то снова запустил процесс конфликтной коррекции на Карипазиме. Все было напрасно.

Посмотрим, еще не вечер…

– Включайся в работу! – громом грянуло с небес. – Ты еще можешь быть полезным! Прими интенсионал!

Перед глазами возникла знакомая плоскость поля коррекции с картиной пересекающихся светлых, серых, фиолетовых и черных областей, узлов и линий, символически отражающих энергопотоки. Серых очагов было гораздо больше, а вокруг них мерцали светлы е ореолы, то сужаясь, то расширяясь, и Арсений Васильевич понял, что это зоны перемири я. В этих зонах обитатели Карипазима все еще пытались договориться жить в мире и согласии.

– Работай!

– Черта с два! – прошептал Арсений Васильевич. – Не надо им мешать, они сами договорятся…

– Предупреждаю в последний…

– Пошел вон!

Голос Диспетчера – или кого-то из его слуг – втянулся в кости черепа, пропал.

Сознание помутилось.

Пейзаж Карипазима стал бледнеть, подернулся туманом, скрылся в поднявшейся снизу тьме…

– …лучше? – Приятный женский голос.

Арсений Васильевич открыл глаза.

– Вам лучше? – повторила миловидная женщина в белом халате. Медсестра или врач.

– Да… – хрипло выговорил он непослушными губами. – Где я?

– В спецклинике Федеральной службы безопасности.

Арсений Васильевич вспомнил возвращение в Москву вместе с майором ФСБ, приятелем дочери, беседы с руководителями Отдела по изучению экстрасенсорики, отдельный номер в какой-то особой гостинице в Бескудникове, на территории Управления. И больше ничего… Нет, еще страшные глаза! Он встречался с каким-то типом незапоминающегося облика, у которого были страшные белые глаза, а дальше – провал!

– Что… со мной… было?

– Вы почти три месяца пролежали в коме.

– Что?! В коме?! Без сознания?!

– Вас лечили, и вот теперь вы наконец очнулись.

– Я был в коме, – повторил Арсений Васильевич. – Боже мой!.. Ничего не помню!…

– Вспомните еще, такие случаи бывали, и пациенты излечивались. Вам принести чего-нибудь? Минералки, сок, чай?

– Спасибо, не надо.

Арсений Васильевич поднял исхудавшую руку, разглядывая ее как в первый раз, провел ладонью по лицу и понял, что у него отросли усы и борода.

– Красавец…

– Вы симпатичный, – с деланой кокетливостью улыбнулась медсестра (или все-таки врач?). – Вам бородка идет.

– Спасибо за комплимент. Наверное, я действительно постарел, если красивые барышни делают мне комплименты.

Девушка улыбнулась, но глаза ее остались холодными и оценивающими. От их взгляда хотелось увернуться, как от брошенного кирпича.

Впрочем, Арсений Васильевич забыл об этом, как только она ушла. Надо было проверить свои ощущения и определить, что внутри организма требует лечения и коррекции.

Он невольно усмехнулся, мысленно повторив словечко «коррекция». Подумал: я уже и в быту применяю термины операционного поля. Может быть, мне и в самом деле требуется коррекция? Психическая? Кто знает, что со мной делали, пока я валялся без памяти?

Мысли свернули в другое русло.

Надо лечиться. Приводить себя в порядок. Звонить детям, сообщить о себе, что жив и почти здоров. Они поди с ума сходят, не ведая, куда я подевался. Да и на работе небось суматоха! Три месяца от меня ни слуху ни духу! Надо немедленно звонить!

– Сестра! – Голос ослабел, осип, никто не слышит. – Сестра!

Вошла совсем молоденькая, худенькая, с ямочками на щеках. Чем-то похожая на Оксану. Кольнуло в груди: Оксане тоже надо бы сообщить, волнуется, наверное, ведь искренне любит.

– Вам плохо?

– Нет-нет, все нормально, девочка, мне просто надо позвонить. Принесите мне телефон. Или я могу сходить сам.

– Не велено.

– Вот те раз! Кем не велено?

– Заведующим медчастью.

– Но мне надо позвонить домой, объяснить детям, на работе…

Тон медсестры стал холодным, лицо вытянулось.

– Я передам вашу просьбу.

– Только побыстрее, пожалуйста. Что за порядки тут у вас? Это же не тюрьма, я надеюсь?

Девушка повернулась и вышла.

Арсений Васильевич фыркнул, покачал головой: строптивая особа, хотя и красавица. А с другой стороны, это режимное медицинское учреждение, чего от него ждать? Здесь все работают на ФСБ. Но ведь позвонить как-то нужно?

Полежав немного и не дождавшись медсестры, он начал анализировать свое состояние, пока не пришел к выводу: нигде ничего не болит, руки-ноги целы, голова варит. Хотя что-то такое с головой происходит, словно гвоздь торчит в виске, мешает иногда думать.

Арсений Васильевич даже потрогал это место – никакого гвоздя, разумеется. А ощущение неловкости, чужеродной детали осталось.

Ладно, разберемся. Давай-ка попробуем продолжить то, что начали три месяца назад: подъем информации из глубин психики в сознание или, если говорить современным языком, локализацию криптогнозы. Залечивать раны он вроде бы как научился, пора проверить, что там еще прячется в тайниках подсознания, какие сокровища.

Он улегся поудобнее, закрыл глаза, сосредоточился на дыхании. Раньше Арсений Васильевич никогда не придавал особого значения этой процедуре, хотя дед и заставлял его дышать широк о. Теперь же знание основ энергетического дыхания пришло само собой, будто он занимался этим всю жизнь.

Через несколько минут на внутренний мир Гольцова сошла больша я тишина. Он стал слышать шум крови, бегущей по сосудам, скрипы сухожилий при малейшем движении мышц, сокращение сердца, шевеление легких, начал ощущать температуру тела, разных его участков и органов: она отличалась на десятые доли и даже на целые градусы. Палата исчезла, превратилась в некий непространственный кокон. Сквозь ее стены стали слышны шумы города. Но сфера гиперчувствования продолжала расширяться, захватила всю Москву, потом область, страну и планету. Сознанием завладела небывалая тишина космоса.

Ощущать себя бесплотным сгустком чувственного поля мешал «гвоздь в башке», и Арсений Васильевич усилием воли заблокировал его, превратил в зеркальное семечко, сразу потерявшее плотность, вес и силу. После этого уже ничто не отвлекало его слушать Вселенную…

Это состояние длилось долго, больше трех часов, потому что, когда он очнулся, наступило время обеда.

В палату вкатили столик с едой: овсяная каша, овощной салат, сухари, чай. Медсестра села рядом, собираясь кормить его из ложки, но он отстранил руку девушки:

– Я сам.

– Но вы только что были без сознания, – удивилась медсестра.

– Я спал и чувствую себя хорошо. Честное слово.

Арсений Васильевич соврал. Он чувствовал себя прекрасно, но шокировать медицинскую обслугу не хотел. Всему свое время. Он все же надеялся выйти отсюда и заняться привычным делом.

– Вы добились разрешения начальства на звонок?

– К сожалению, нет. После обеда придет врач, осмотрит вас, потом соберется консилиум и… в общем, потом все выяснится.

– Хорошо, я подожду, – кротко согласился Арсений Васильевич.

С удовольствием поел, выпил две чашки зеленого чая. По жилам веселее побежала кровь, настроение повысилось. Ну-с, где этот врач?

Медсестра укатила столик, и тотчас же в палату вошел пожилой врач с тяжелым морщинистым лицом и острым взглядом бесцветных, почти белых глаз.

Арсений Васильевич вздрогнул. Эти глаза мерещились ему давно, когда он изредка всплывал из беспамятства, и принадлежать хорошему человеку они не могли.

Врач остановился у кровати, разглядывая пациента и раскачиваясь с пятки на носок.

Арсений Васильевич почувствовал побежавшие по телу мурашки, стеснение в груди, на голове шевельнулись волосы, порождая странное чувство проникновения под кожу, в кости черепа, в мозг холодных щупалец. Он напрягся, окружая себя «виртуальным» зеркальным экраном. Неприятные ощущения прошли.

Мощные брови врача приподнялись, в глазах промелькнуло удивление.

– Кажется, вы действительно выздоровел и, коллега. – Голос у врача был басовитый и скрипучий одновременно, смутно знакомый, хотя Арсений Васильевич был уверен, что никогда с этим человеком не общался.

– Я не врач, – сказал он, отвечая на слово «коллега».

– Мы коллеги в других планах, – усмехнулся гость.

Арсений Васильевич подобрался, пристально посмотрел на него:

– Диспетчер!

– О нет, всего лишь линор. Но через меня он слышит наш разговор. Итак, коллега, каковы ваши планы? Вы собираетесь работать как прежде? Или предпочитаете помучиться? Пока что мы ограничивались минимальным воздействием, однако вполне можем перейти на более действенные методы укрощения строптивых экзоров. Сами понимаете, отсюда мы вас выпустим либо нашим сотрудником, либо идиотом. Итак, ваши предпочтения?

Арсений Васильевич закрыл глаза, взвешивая решение.

СЛОМ

Он поставил машину на стоянку и не спеша направился домой, рассеянно поглядывая по сторонам.

Вторую неделю Максим жил у брата, уехавшего с семьей в Крым, к морю. Квартира располагалась в старом семиэтажном доме недалеко от метро «Таганская»-кольцевая. Несмотря на новые стеклопакеты, поставленные братом на окна, шум машин все же проникал в квартиру, Садовое кольцо не прекращало движения даже глубокой ночью, и Максиму это не нравилось. Он любил тишину. Однако брат просил присмотреть за котом Левкой, трехлетним красавцем британской породы, и майор согласился.

Проходя мимо кафе «Самогонщики», он поколебался немного, размышляя, где лучше поужинать, потом все же решил заскочить в кафе на полчаса. Холодильник дома был почти пуст, а готовить яичницу не хотелось.

Народу в кафе оказалось мало. Кондиционеры не справлялись с июльской жарой, поэтому в зале было душновато, а поскольку летней веранды кафе не имело, пьющий пиво народ предпочитал другие заведения подобного рода. Максиму же здешняя кухня нравилась, и он частенько забегал в кафе позавтракать или поужинать в одиночестве. Марина гостила с дочерью где-то в деревне, в Муромском районе, жизнь без нее казалась серой и скучной, и Максим откровенно манкировал бытовыми обязанностями: брился раз в три дня, не обращал внимания на внешний вид, работу выполнял спустя рукава и забросил занятия с Шаманом, который учил его бесконтактному воздействию на людей.

В кафе ему как всегда выдали прикольное меню, выполненное в виде менделеевской таблицы под названием «Периодическая система алкогольных элементов». Символ лития Li в нем обозначал ликер, бор B – бренди, натрий Na – наливку, рутений Ru – ром, кремний Si – сидр, бром Br – брагу, мышьяк As – ассорти солений, уран U – тройную ушицу и так далее. Усмехнувшись, Максим отложил меню, подозвал официанта и заказал обыкновенный овощной салат и куриное рагу. Алкоголь он в последнее время не употреблял вообще, даже пиво в жару, хотя организм иногда был не прочь отведать холодненького пивка.

В кафе раздалась трель соловья – включили музыку.

Вспомнилось, как в детстве он выходил летом за околицу родной деревни, где родился и вырос, выцеливал из самодельного лука жаворонка и пускал стрелу в небо. А потом бросался в траву и долго лежал навзничь, раскинув руки, смотрел в бездонное синее небо и мечтал взлететь когда-нибудь и парить над землей так же свободно, как птица. Естественно, стрелы до жаворонка не долетали, да он и не старался попасть в голосистую птаху, стрельба была своеобразным протестом против силы земного притяжения и рутинного бытия.

Зазвонил мобильник.

Он достал трубку.

– Алло, Максим?

Сбилось дыхание: звонила Марина.

После того как с отцом женщины случилась какая-то беда и он впал в коматозное состояние (Максим подозревал, что случилось это после каких-то экспериментов спецов Отдела с Гольцовым), Марина обвинила во всем Разина и перестала с ним встречаться. Он сделал две попытки объяснить ситуацию, ничего не добился, отступил. Женщина не хотела выслушивать его доводы и упрямо считала майора виновником всех бед. И вот спустя два месяца с момента последней встречи (о том, что она уехала в деревню, он узнал случайно) она вдруг решила ему позвонить.

– Слушаю.

– Ты давно не видел отца?

Максим хотел признаться, что вообще ни разу не видел, так как Гольцов лежал в спецклинике Управления, доступ в которую имел далеко не каждый сотрудник ФСБ, но вместо этого сказал:

– Давно. А что?

– Он меня звал!

– Как звал? – не понял Максим. – По телефону? Он тебе звонил? Или звал в открытое окно?

– При чем тут окно? Он звал меня! Я спала, видела какой-то неприятный сон, услышала его голос, проснулась…

– Сон и есть сон…

– Да нет же, голос был слышен и после, когда я проснулась! Понимаешь? Я действительно слышала отца, будто он говорил со мной через стену! Я даже хотела бежать к соседям, но опомнилась. Там-то уж он точно не мог находиться.

– Что он говорил?

– Я почти дословно запомнила: «Маришка, я жив и здоров, лежу в больнице. Найди Максима, мне с ним надо поговорить».

– Все?

– Потом голос стал низким, как инфразвук, что-то еще сказал, я не разобрала, и пропал. Но папа жив и говорил со мной!

– Понял, попробую выяснить, что с ним.

– Максим… мне страшно!

– Не волнуйся, я сейчас же займусь твоими… – он хотел сказать: «звуковыми галлюцинациями», – но вовремя прикусил язык, – твоими предположениями. Как Стеша?

– Отправила на все лето в деревню, к прабабушке Наде, маме отца. Сама только что оттуда вернулась на несколько дней. Ты позвонишь?

– Непременно.

– Буду ждать!

Максим уставился в стол ничего не видящими глазами, пытаясь разобраться в своих чувствах, но основным среди них в настоящий момент было чувство радости: Марина позвонила сама и попросила помощи, – а это чувство всегда пьянит лучше всякого вина.

Торопливо доев, Максим расплатился и поспешил обратно к стоянке. По пути вызвал Райхмана:

– Герман, ты где? Что делаешь?

– Только что вылез из-под холодного душа, жарко, только вода и спасает, да и то ненадолго. Что-нибудь случилось?

– Похоже, наш клиент очнулся.

– Какой клиент? – не понял капитан.

– Гольцов Арсений Васильевич. Минуту назад мне позвонила его дочь, утверждала, что слышала его голос.

– Бред! Он же в отключке, насколько мне известно.

– Надо проверить. По ее словам, он хотел поговорить со мной о чем-то. Поеду в клинику.

– Тебя к нему не пропустят без пропуска.

– Черт! Мне надо обязательно туда попасть, я обещал!

– Может, поговоришь с начальством? Пищелко позвонит туда…

– Что я ему скажу? Что у дочери Гольцова галлюники и она слышит голос отца? А выше я пойти не могу, генерал меня на хрен пошлет за нарушение субординации!

– Да, как ни крутись, а ж… сзади! Слушай, что, если поговорить с Генкой? Его приятель работает у нас в конторе, в службе информационной безопасности. Он тебе любой допуск оформит.

– Ты думаешь?

– Зуб даю!

– Попробую.

Максим набрал номер Писателя.

– Але? – отозвался старший лейтенант через пару мгновений.

– Добрый вечер, – сказал Максим и обрисовал ему ситуацию. – Поможешь?

– Да не вопрос, – хмыкнул Писатель. – Сейчас позвоню, он как раз должен сегодня дежурить.

Ждать пришлось четверть часа.

– Все в ажуре, командир, – позвонил наконец Писатель. – Езжай прямо в Бескудниково, предъяви удостоверение, тебя пропустят. Паша залез в сеть медицинской обслуги и обеспечил тебе допуск по «трем нулям».

– Спасибо! – обрадовался Максим. – С меня пузырь.

– Паша пьет только водку.

– Тогда пузырь «Абсолюта».

Писатель засмеялся, пожелал удачи и отключил связь.

Через сорок минут, в начале десятого, еще засветло, Максим подъехал к зданию спецклиники на Новгородской улице, поставил машину в тихом парке напротив, поднялся в вестибюль. Охранник, глянув на офицерское удостоверение, пощелкал клавишами компьютера, глядя на экран, открыл турникет:

– Оружие?

– Нет.

– Проходите.

Программа приятеля Пашкевича сработала безупречно.

Максим нашел регистратуру, наклонился к окошку:

– В какой палате у нас лежит пациент по фамилии Гольцов?

– У вас есть разрешение на посещение? – оторвала голову от глянцевого журнала строгая дама в огромных очках.

– Разумеется, – подтвердил Максим, вонзая взгляд в глаза под очками, как учил его Шаман.

Что подействовало – неизвестно, то ли психоэнергетический импульс Разина, то ли просто обаяние, но регистраторша требовать пропуск не стала. Посмотрела на монитор компьютера на столе:

– Он в пятом боксе, второй этаж налево.

– Благодарю, – кивнул Максим с начальственной вежливостью.

Поднялся на второй этаж, прислушиваясь к тишине здания.

Коридоры клиники сверкали чистотой, везде кафель, металл, зеркала, стеклянные панели, современные двери со светящимися изнутри зелеными номерами. И ни одного человека нигде, ни одного звука не доносится из-за плотно закрытых дверей. Словно вымерло все кругом.

Максим почувствовал спиной взгляд, но оборачиваться не стал. И так было ясно, что за коридором следит телекамера, иначе трудно объяснить отсутствие в режимном учреждении охраны на этажах.

Вот и дверь под номером «5».

Максим остановился, не зная, что делать дальше. По идее дверь должна была быть закрыта. Однако за ним действительно наблюдали, и стоило ему на секунду задержаться, как в двери что-то щелкнуло: сработал замок.

Максим толкнул дверь, она открылась.

Небольшая палата с белыми стенами – три на четыре метра, кровать, большое окно, до половины закрытое матовым стеклом. Умывальник, туалетная кабинка. Телевизор в углу – плоский, современный, с DVD-плеером, горка кассет на прозрачном журнальном столике. Непонятное устройство на стене – вычурной формы пластиковый ящик с линзами и десятком выпуклых глазков. Один глазок горит зеленым, второй оранжевым. Очевидно, сигнализатор состояния.

Гольцов лежал на кровати и читал. Отложил книгу, увидев посетителя. Мигнул, едва заметно скосив глаза на сигнализатор. Максим кивнул в ответ: Арсений Васильевич предупреждал о спецаппаратуре, прослушивающей и просматривающей помещение. Этого следовало ожидать.

– Здравствуйте, господин Гольцов. Рад вас видеть. Как вы себя чувствуете?

– Сад заглох, одичал. Сад запущен давно.

– На душе у меня одиноко, темно, – процитировал чье-то двустишие Арсений Васильевич с усмешкой. – Честно говоря, я не ожидал вас увидеть.

– Мне позвонила ваша дочь. Ей показалось, что вы ее звали во сне.

– Не показалось. Вы с официальным визитом или, так сказать, с частным?

– Чисто по просьбе дочери. Я тоже не ожидал увидеть вас в полном здравии.

– Ну, до полного еще далеко, но я действительно здоров и хочу выйти отсюда. Не могли бы вы поговорить об этом с вашим начальством? Я пытался вызвать кого-нибудь, кто принимает решения, но медперсонал игнорирует все мои просьбы.

– Вы действительно… э-э, здоровы?

– Почему вы сомневаетесь?

– Потому что вы три месяца находились в состоянии комы, я узнавал, и вдруг…

– Для меня это тоже оказалось неожиданным, еще предстоит разбираться, почему так произошло. Но ведь я не в тюрьме? Не так ли? И имею право на свободу?

– Безусловно, – пробормотал Максим.

– Так вы мне поможете?

– Сделаю все возможное.

Гольцов сделал знак глазами. Максим наклонился к нему.

– Позаботьтесь о дочери, – торопливо шепнул ему на ухо Арсений Васильевич, – ей грозит опасность! Да и сыну тоже.

– Постараюсь, – кивнул он. – Значит, вы все-таки не…

– Об этом потом.

– Хорошо. – Максим разогнулся, сказал громче: – Я передам ваши заявления и просьбы начальству.

На миг глаза лежащего обрели пронзительную ясность и остроту, и Максим услышал-почувствовал мысленный голос Гольцова:

«Будь осторожен, они повсюду!»

Удивляться, переспрашивать, кто такие «они», Максим не стал. И так было ясно, что отец Марины имеет в виду агентов тех сил, которые пытались заставить его работать на некую Систему. Кивнув, он вышел из палаты и нос к носу едва не столкнулся с человеком в белом халате. Пропустил его, полагая, что это врач, направился было к выходу и вдруг в сердце занозой вошла тревога. Что-то поразило его в облике врача, уже немолодого человека, высокого, худого, с острым птичьим профилем и прозрачными, почти белыми глазами. Максим остановился, силясь разобраться в своих ощущениях. И вспомнил: глаза! У врача были странно неподвижные, как бы устремленные внутр ь, мертвые глаза! Как и у всех кодированных исполнителей Системы, следивших и преследовавших Гольцова!

Круто развернувшись, Максим поспешил назад, прислушался. Из-за двери с номером «5» в коридор не доносилось ни одного звука, и тем не менее ему показалось, что он слышит тихий – на грани полета тополиного пуха – голос Арсения Васильевича:

– Отстаньте от меня!.. Я никому ничего не должен!..

И вслед за тем – вскрик!

Не раздумывая больше, Максим ударил в дверь всем телом, ввалился в палату.

Гольцов полулежал на кровати, побледневший, с перекошенным лицом, вытянув перед собой ладонь. Врач навис над ним с поднятыми руками, похожий на дирижера невидимого оркестра. Оглянулся на звук хлопнувшей о стену двери. Глаза его горели как раскаленные угли, оставаясь при этом неподвижными и мертвыми. Он резко махнул рукой, будто бросая что-то, и Максим инстинктивно уклонился от броска, внезапно осознавая, насколько тот опасен. И не зря!

Мимо с низким гулом пролетел вихристый сгусток дрожащего воздуха, слегка задев ухо майора, отчего он едва не оглох. Сгусток ударился о стену, срикошетировал и, попрыгав по комнате, запутался в мягком ворсе пола.

Врач взмахнул другой рукой, собираясь метнуть еще один сгусток дрожащего марев а, однако Максим прыгнул к нему, на лету группируясь, изогнулся, пропуская вторую «звуковую гранату» сбоку от себя, и ударил метателя кулаком в грудь – прием «копье».

Врач кувыркнулся через кровать, взлетели полы халата, мелькнули подошвы туфель, из кармана выпал шприц. Он тотчас же подхватился на ноги и, ускорившись так, что глаз с трудом поспевал за его движениями, бросился мимо кровати, мимо Максима к двери, исчез за ней, лишь дробный топот донесся из коридора, будто сыграл стаккато оркестровый барабан.

Второй раз Максим сталкивался с людьми, которые действовали намного быстрее тренированных бойцов, каким являлся он сам.

– Извините, – выдохнул он, – я не ожидал, что они посмеют напасть на вас здесь, в спецклинике.

– Я тоже, – хрипло выговорил Гольцов, сел, держась за грудь. – Но не думаю, что они хотели меня убить. Попугать разве что. Я им нужен.

– Зачем?

– Не здесь.

Максим оглянулся на зрачок телекамеры, упрятанной за решеточкой воздушной вытяжки.

Арсений Васильевич тоже глянул в ту сторону, усмехнулся в бороду:

– Вряд ли охранник смотрит сейчас на монитор.

– Почему вы так думаете?

– Им надо было пройти мимо поста, чтобы никто парламентера не остановил. Либо охраннику подселили программу содействия, либо отключили на время.

– В любом случае нам надо уходить отсюда. С каждым разом нападения будут готовиться тщательнее, пока они не добьются поставленной цели. Хорошо, что я успел сегодня, а если бы не пришел вообще?

– Тогда они попытались бы всадить в меня программу подчинения, хотя это и снижает возможности экзора.

– Вы стали бы зомби?

– Чем-то в этом роде, – скривил губы Гольцов. – Однако вряд ли нам удастся выйти отсюда даже с вашими документами.

Максим несколько мгновений размышлял, достал мобильник:

– Герман, быстро всех к нашей клинике! Аллюр три креста!

Спрятал телефон:

– Пойдемте.

Арсений Васильевич с недоверием посмотрел на майора:

– Вы уверены, что это… правильно?

– Другого случая может не представиться. Я вошел сюда благодаря знакомству, второй раз меня сюда не впустят.

Гольцов замешкался:

– Одежда…

– Нет смысла искать ваш костюм, пойдем так.

Они вышли из палаты; коридор был пуст. Либо охранник, контролирующий помещения клиники, и в самом деле был нейтрализован, либо ждал их внизу с соответствующей инструкцией относительно важного пациента.

– Не отставайте.

Максим сбежал по лестнице на первый этаж, готовясь к активному действи ю.

Конечно, их ждали.

Два охранника в синей форме, один у монитора, второй у турникета. И двое мужчин в холле, один – тот самый врач, что кидал в Разина «звуковые шары», второй – дюжий молодой человек в безрукавке и спортивных штанах, круглоголовый, с короткой стрижкой. Все четверо молча уставились на сходивших по лестнице беглецов с таким выражением лиц, будто увидели привидения.

– По приказу полковника Пищелко, – мрачно и веско сказал Максим, не снижая скорости. – Пропустите!

При этом он метнул на обоих стражей толкающи й взгляд, опять же следуя инструкциям Шамана и добавляя тону властной непререкаемости.

Охранники переглянулись, не трогаясь с места.

Максим подошел к столу с монитором, нагнулся, вдавил зеленую клавишу на пульте, открывая турникет. Взял за руку подоспевшего Гольцова, подтолкнул вперед. Они миновали турникет, спустились по ступенькам в вестибюль клиники. Но на пути их встал могучий стриженый спортсмен с равнодушным гладким лицом не сомневающегося ни в чем человека. Максим вынужден был остановиться.

– С дороги!

– Ваши документы, – скрипучим голосом потребовал врач, не подходя, однако, близко.

– А ваши? – прищурился Максим, не выпуская из поля зрения ни этих двоих, ни охранников; надо было тянуть время до прибытия группы, так как пробиваться к выходу силой, имея за спиной вооруженную охрану, было бы равносильно самоубийству.

Пищелко и так отдаст под трибунал! – мелькнула мысль.

– Я полковник Эрнст, – сказал врач, – заместитель главного врача этого учреждения. Кем бы вы ни были, вы не имеете права уводить пациента без предписания главврача.

– Ошибаетесь, имею, – качнул головой Максим. – Этот человек не пациент и не подопытный кролик, это вы не имеете права держать его здесь.

– Он болен…

– Больным его делают ваши эксперименты. Мы еще разберемся с этим, определим виновных и накажем так, что небо с овчинку покажется! Пропустите!

– Останови их, – повернул врач голову к спортсмену. – Я вызову спецгруппу.

Тот пошел на Максима, чуть косолапя, горбясь от чудовищных мышщ плечевого пояса и шеи.

Максим не тронулся с места, только особым образом шевельнул пальцами рук, готовя их к мгновенному напряжению. Растянул губы в сардонической улыбке:

– Ну-ну, герой, подойди ближе.

Парень словно бы споткнулся, встретив его ощутимо колючий взгляд, в глазах мелькнуло сомнение. Кем бы он ни доводился заместителю главврача по фамилии Эрнст, судя по всему, рисковать своим здоровьем он не хотел.

– Максим! – крикнул вдруг Гольцов.

Еще не видя конкретной опасности – отвлекся-то всего на один миг! – Максим нырнул на пол с перекатом, ощущая всем телом, как над ним с угрожающим гулом пролетел знакомый «звуковой шар».

Воспользовавшись случаем, качок-спортсмен ударил Максима ногой, попал в бедро, ногу пронзила острая боль. Лишь бы не перебил сухожилие! – взмолился в душе Разин, подхватываясь и уворачиваясь от череды ударов: парень неплохо знал рукопашку и махал руками и ногами со знанием дела.

Краем глаза уловив движение руки Эрнста (как он это делает – формирует шары?! Что за прием?!), Максим ухватил руку противника, рывком развернул его, и брошенная врачом «звуковая граната» попала спортсмену в голову.

Раздался дикий крик!

Глаза, нос и уши парня буквально вскипели тоненькими фонтанчиками крови – лопнули кровеносные сосуды! Он схватился руками за уши, потом закрыл глаза ладонями, осел на пол, мотая головой, что-то мыча. Дернулся раз-другой, повалился на бок и затих.

Максим встретил бешеный взгляд врача, нагнул голову, выдохнул:

– Ах ты, сука поганая!

Прыгнул к нему, качая маятник, чтобы тот не смог точно применить свое грозное оружие (мистика какая-то!). Однако господин Эрнст не стал сражаться с разъяренным противником, метнулся к застывшим охранникам, перепрыгнул турникет.

– Стреляйте же, черт вас возьми! Это террорист! Он кончит вас всех!

Охранники потянулись к оружию, но воспользоваться им не успели. С грохотом распахнулись входные двери, дребезжа стеклами, и в вестибюль ворвались подчиненные Разина – Кузьмич, Писатель и Штирлиц. Навели стволы пистолетов на охранников.

– Оружие на пол! – рявкнул Кузьмич. – Руки за голову! Лечь, … вашу мать!

Охранники послушно побросали пистолеты и легли. Судя по всему, они не были запрограммированы на выполнение приказов зама главного врача любой ценой.

– Что здесь происходит, командир? – подошел к Максиму Райхман, посмотрел на стоявшего в халате Гольцова. – А он что здесь делает?

– Все объяснения потом, – опомнился Максим. – Уходим.

Профессионально прикрывая друг друга, члены группы вывели Гольцова на улицу, по очереди держа охранников и застывшего столбом врача на прицеле. Последним уходил Разин. Бросил взгляд на лежащего с окровавленной головой (ну и силища в этом шаре!) парня, посмотрел на господина Эрнста:

– А с тобой, сволота, мы еще поговорим! Выясним, кто или что ты такое!

Дверь закрылась за его спиной, отрезая полный мрачной угрозы ответный взгляд заместителя главврача.

ОЖИДАЕМОЕ

Гольцов сразу отправился под душ, а Разин с командой устроились в гостиной, поглядывая друг на друга. Ничего лучшего Максим не придумал, отвозя отца Марины на квартиру брата, и теперь размышлял, что делать дальше.

– Ну ты и заварил кашу, – покачал головой Райхман. – Неизвестно теперь, как ее расхлебывать. Конечно, это приятная неожиданность, что наш бывший клиент жив и здоров, но стоило ли из-за него так рисковать?

– Осуждаешь?

– Как тебе сказать? Не хотелось бы из-за этого случая вылететь со службы. Погоны могут снять, еще чего…

– Я дам показания, что вы действовали по моему приказу.

– Да разве в этом дело?

– А в чем?

Штирлиц отвел глаза:

– Не надо было подставляться. Все мы теперь будем виноваты.

– Вы тоже так думаете? – оглядел Максим лица Кузьмича и Писателя.

– Я не считаю себя виноватым, – пожал плечами Геннадий. – Мы действительно работали по приказу и не знали, что происходит. Хорошо бы, если бы кто-нибудь мне объяснил – ради чего был устроен такой шум.

– А я согласен с командиром, – заявил Кузьмич. – Гольцов не должен сидеть в спецклинике в качестве подопытного кролика. Хотя мне тоже интересно, кого это он так разозлил, что его упекли в наш спецхран без права связи с родными и близкими. Командир, он тебе признавался, в чем дело?

Максим встал, зашел в туалет, постоял у зеркала, разглядывая физиономию. Вспомнилась чья-то старая шутка: «Если вы стали похожи на фотографию в своем паспорте, срочно идите в отпуск». Кажется, он уже достиг данной кондиции.

Вернулся в гостиную, сказал сухо:

– Все свободны.

Подчиненные переглянулись. Штирлиц молча направился к двери, за ним Писатель.

– Зря ты так, командир, – проворчал Кузьмич, поднимаясь вслед за ними. – Не стоит сходить с ума из-за юбки. Мы же добра тебе хотим.

Хлопнула входная дверь, в квартире стало тихо, только из-за двери ванной комнаты доносился плеск воды.

Максим постоял мгновение с каменным лицом, переживая стыд и отвращение, метнулся в коридор, сбежал по лестнице вниз, опережая лифт. Догнал товарищей, спускавшихся в холл дома, перегородил им дорогу. Сказал, ни на кого не глядя:

– Простите, парни, нервничаю я…

– Да ладно, командир, – повеселел Кузьмич. – Мы понимаем.

– В случае чего мы с тобой, – добавил Писатель.

– Спасибо.

– Что ты собираешься делать? – хмыкнул Штирлиц.

– Доложу начальству, а там будь что будет.

– Пищелко взбеленится.

– Ничего, дальше Чечни не пошлет, – криво улыбнулся Максим. – Авось отобьюсь.

– А нам что делать?

– Идите по домам, утром в Отдел, разгребайте бумаги, я схожу к полковнику и выясню свой статус.

Подчиненные похлопали его по спине и плечам, ушли.

Разин вернулся в квартиру.

Из ванной выглянул Гольцов с мокрыми взъерошенными волосами:

– Извините, Максим, у вас какая-никакая переодежка найдется? Не хочется больничный халат натягивать.

Максим порылся в гардеробе брата, нашел джинсы, черную рубашку с надписью «Курение вредно для здоровья», протянул гостю. Арсений Васильевич появился в гостиной, помолодевший, преобразившийся, не похожий на себя прежнего; бороду и усы сбривать он не стал, только подровнял.

– Где остальные?

– Поздно уже, разъехались по домам. А вам я советую немедленно уехать из Москвы.

– Куда?

– Не знаю, на юг куда-нибудь, вообще за границу, к родственникам подальше отсюда.

– Все мои родственники в Муромском районе живут, в Родомле, да в Ярославле тетки.

– Решайте сами. Но чем быстрее вы уедете, тем лучше. И заберите с собой Марину.

– Как она? – поднял голову Гольцов.

– С ней все в порядке, в Москве, отдала дочку в деревню, собирается сама туда ехать через несколько дней.

– Я могу поехать с ней.

– Дело ваше, только я все же рекомендую уехать прямо сейчас.

– Хорошо, я подумаю. А вы?

Максим усмехнулся:

– Я на службе, до отпуска еще далеко. Но если удастся вырваться на пару деньков, я к вам заскочу.

– В деревне у нас сейчас хорошо, земляника пошла, грибы-колосовики. Приезжайте, я вас повожу по грибным и ягодным местам.

– Спасибо, я заядлый грибник. Да и по ягоды любил ходить в детстве. Хорошие ягодники у нас подальше, ехать надо, а по сосонничку пройдешься, кружечку земляники наберешь, дома посыплешь сахаром, зальешь молочком – кайф!

Арсений Васильевич сглотнул, и они оба засмеялись.

– Мы с вами похожи, – сказал Гольцов, отсмеявшись. – Я часто детство вспоминаю.

Максим припомнил слова Марины, что он похож на ее отца, заторопился:

– Поздно уже, Арсений Васильевич…

– Понимаю, надо уходить. Я готов.

– Я отвезу вас к дочери, она ждет, волнуется, и вы с утра пораньше отправляйтесь в деревню.

– Маришу трудно уговорить что-то делать против ее воли, но я попытаюсь. А одежду верну попозже, когда заеду домой.

– Ни в коем случае не заходите домой! По сути дела вы сбежали… м-м, с моей помощью, из секретного медицинского учреждения, поэтому вас наверняка будут искать и устроят дома засаду. А поскольку мне вы так ничего толком и не сообщили – в чем ваши проблемы, то еще раз помочь вам я вряд ли смогу.

– Я уже говорил…

– Ну да, об энергорегулировании Карипазима – другой метавселенной, о Системе коррекции, о каких-то диспетчерах… кто в это поверит?

Арсений Васильевич вскинул голову, оценивающе и с какой-то тайной надеждой посмотрел на Разина:

– Вы… не поверили?

– Не знаю. – Максим отвернулся. – С одной стороны, вы в самом деле неординарный человек. Можно спорить – экстрасенс или нет, но «Беркут» на вас реагирует. С другой…

– Понимаю, – погрустнел Гольцов. – В мою историю трудно поверить. Тем не менее это правда. Как хотите, так и воспринимайте. Не знаю, каким образом и кто передал мне информацию о Карипазиме на физическом плане, но я прозрел и не хочу больше корректировать реальность этого мира прежними методами.

– А что вы действительно там делали? – заинтересовался Максим против воли.

Гольцов усмехнулся:

– Как оказалось, я поддерживал равновесие сил Карипазима ценой провоцирования локальных войн и конфликтов.

Максим недоверчиво заглянул в печальные глаза Гольцова:

– Вы серьезно?

– Абсолютно. А потом понял, что процесс мирного урегулирования намного перспективнее, и даже успел создать нечто вроде «буферной зоны переговоров».

– После чего вас и начали давить и плющить.

– Совершенно верно.

– Вот, значит, как обстоят дела. А кто такой Диспетчер?

– Вы не боитесь, что после контакта со мной вас тоже начнут преследовать?

– Пусть попробуют, – легкомысленно отмахнулся Максим. – Так кто же такой Диспетчер?

– Он отвечает за работу Системы на Земле, а также контролирует таких же, как я, экзооператоров.

Максим покачал головой:

– Царь и бог, владыка мира, главный наш распорядитель. Это не о нем ли ходит молва, как о дьяволе и Сатане?

– Какие-то ассоциации наверняка имеются, но это не библейский Сатана. Я ни разу его не видел, но знаю, что он не человек. И еще знаю, что он живет где-то на Земле, причем в России.

– Даже так? Интересно было бы с ним познакомиться.

– Упаси вас Бог! – серьезно сказал Гольцов. – Он легко запрограммирует вас, вы даже не поймете, что произошло, и начнете выполнять его распоряжения, принимая их за собственные решения.

– Как вы?

Гольцов потускнел, отвернулся:

– Я был введен в заблуждение…

– Извините, – проговорил Максим виновато. – Я не хотел вас обидеть. Просто хочу помочь, но пока не знаю как. Едем к Марине.

– Разве она дома?

– Позвоните ей.

Максим продиктовал телефон.

Гольцов набрал номер, рука его дрожала.

– Маришка? Это я… да, все хорошо… нет, я не из больницы, я у Максима… да, он… сейчас приеду, жди. – Арсений Васильевич передал трубку Разину. – Она хочет что-то сказать.

– Слушаю, – сказал Максим.

– Это твоих рук дело? – раздался в трубке взволнованный голос Марины.

– Ты о чем?

– Что папа на свободе?

– Так получилось.

Короткая пауза. Максим представил, как она сейчас прижимает трубку к уху, и с трудом сдержал вздох.

– Я была не права.

– Ерунда…

– Я вас жду!

Гудки отбоя.

Гольцов встретил взгляд Максима.

– Что?

– Нет, все нормально, едем.

Закрыли дверь квартиры, спустились во двор, сели в машину. Когда отъезжали, Максим заметил мелькнувшую сзади белую «Ладу», насторожился было, но она больше не показывалась, и он расслабился.

– Арсений Васильевич, а что за оружие использовал этот ваш Диспетчер? Я имею в виду зама главврача.

– Он не Диспетчер, возможно, его агент. Такие вещи принято называть мистикой или магией, но они существуют реально, это как бы другой уровень бытия на Земле, скрытый от подавляющего большинства населения. Врач использовал объемы воздуха с высокоамплитудными колебаниями молекул.

– Звуковые шары?

– Можно назвать и так. Внутри такого объема мощность звука достигает болевого порога, отчего лопаются кровеносные сосуды ушей и глаз.

– Я это видел. А вы раньше встречались с таким оружием?

– Нет.

– Откуда же тогда знаете его характеристики?

Арсений Васильевич помолчал, пригладил бородку, поймал взгляд собеседника:

– Никак не привыкну к бороде…

– Так вас труднее узнать. И все же, откуда вы знаете такие вещи?

– Во время одного из сеансов коррекции… – Гольцов снова помолчал, – я получил мощный энергоинформационный удар… до сих пор не знаю, что это было: то ли случайный срыв канала, то ли направленная передача… Но после него в памяти начали проявляться удивительные данные… и таких данных внутри меня – пропасть! Я пытаюсь выколупнуть оттуда информацию, и иногда это мне удается. Во всяком случае, сведения о том, как вылечить себя, я выудил из своей собственной памяти. Плюс еще кое-что…

– Я видел во время драки в ресторане: бандиты не могли нанести вам удар, вы были быстрее. Это меня поразило.

– Меня тоже, – усмехнулся Гольцов. – Что еще я откопаю в своей глубокой памяти, одному Богу известно. Но я чувствую, что запас информации огромен.

– Это здорово!

– Не уверен.

– Это здорово с практической точки зрения. Попробуйте выловить из вашей пропасти информацию прикладного характера, к примеру, как защищаться на физическом уровне, на ментальном, как выявлять врагов.

– Зачем?

– Как это зачем? – удивился Максим. – Вы что же, так и будете бегать от всех? Надеяться на чью-то помощь? А кто защитит ваших детей, родных и близких? Думаете, ваша Система вас отпустит? Как бы не так! Если все, что вы мне рассказали, правда, они вас из-под земли достанут! Особенно если вы и в самом деле им нужны.

Гольцов опустил голову, задумался.

Дальше ехали молча.

Когда поднимались на лифте на одиннадцатый этаж, где располагалась квартира, которую снимала Марина, Арсений Васильевич взял Максима за локоть:

– Только я прошу вас, Максим: Марине о моих проблемах ни слова! Ей о них знать ни к чему.

– Разумеется, – кивнул майор.

Дверь открылась тотчас же, как только палец Гольцова вдавил кнопку звонка. Выбежавшая в халатике Марина бросилась отцу на шею, а у Максима вновь перехватило дыхание, так на него действовала притягивающая манящая красота женщины.

– Входите, – опомнилась она, отступая.

– Нет, мне пора домой, – мотнул головой Максим. – Вы пока поговорите без меня, решите, что будете делать. Утром я позвоню с работы.

– Позвони и приходи завтра вечером. – Взгляд, который подарила Марина, был так многообещающ, что у Максима выросли крылья за спиной. – Мы будем ждать.

– Благодарю за приглашение, конечно, я приду, если только не изменятся обстоятельства. – Максим посмотрел на Арсения Васильевича. – Помните, о чем мы говорили.

– Естественно, я помню.

Максим повернулся к лифту, и в это время горячие ладошки легли ему на плечи, а щеку обжег поцелуй.

– Спасибо за папу!

Он обернулся, но Марина уже упорхнула вслед за отцом, закрыла за собой дверь. Улыбаясь, Максим вызвал лифт. Но уже внизу, на первом этаже, улыбка сбежала с его губ. Интуиция подсказывала, что над ним сгущаются тучи. Как оправдать перед начальником Отдела свое решение освободить Гольцова, он не знал.

Мрачные предчувствия Максима сбылись.

Полковнику Пищелко уже доложили об инциденте в бескудниковской спецклинике, и он рвал и метал, по словам Райхмана, который первым попался ему под руку.

– Будь осторожен, – посоветовал капитан, сочувствующе глядя на командира. – Не перечь ему, соглашайся и обещай все исправить, авось пронесет.

– Не пронесет, – мрачно сказал Максим. – Он и так зуб на меня точит, уволить грозится.

– Никуда он тебя не уволит, такими спецами не бросаются. Ну, звездочку снимет, выговор в личное дело влепит, и все.

– Ты его не знаешь.

– Какого черта в таком случае ты полез на рожон, зная, чем это тебе грозит?

– Вот тут я с тобой согласен, надо было подумать, как это сделать похитрей. Но что сделано, то сделано, пойду сдаваться в плен.

Максим привел себя в порядок, придал лицу безмятежный вид и направился в кабинет начальника Отдела.

Его ждали хозяин кабинета и посетитель – генерал Плевин Самсон Викторович собственной персоной, начальник научно-технического Управления. Оба о чем-то беседовали, склонившись над столом, и, когда Максим вошел, разогнулись.

– Здравия желаю! – вытянулся он по стойке «смирно».

Оба опять же не ответили, разглядывая майора, будто видели его впервые.

– Разрешите обратиться к товарищу полковнику, товарищ генерал?

– Зачем? – пожал плечами Плевин, большой, плечистый, с грубыми чертами лица; глаза его не были видны, скрытые черными очками. – Мы и так все знаем. У меня к тебе только один вопрос, майор: кто тебя надоумил отпустить Гольцова?

– Никто, товарищ генерал, – вытянулся еще больше Максим. – Решение я принял самостоятельно, затмение нашло. Показалось, что это будет справедливо – отпустить не виновного ни в чем человека на свидание с родными и близкими.

– Затмение нашло, – повторил Плевин.

– Так точно!

– Я же говорил? – буркнул Пищелко, оглаживая бороду. – Гольцов вывел интенсионал на уровень прямого восприятия и получил возможность дистанционно воздействовать на окружающих.

– Если бы он умел дистанционно воздействовать на окружающих, он вышел бы сам, не прибегая к помощи твоего майора.

– Ну, не знаю, может быть, это у него получается неосознанно. В любом случае экзор становится непредсказуемо опасен, получая свободу выбора, его надо ликвидировать.

– Он нужен главному.

– Пусть решает.

Они разговаривали, а Максим слушал с выпученными глазами, делая вид, что ничего не понимает. Но мысли крутились в голове бешеным вихрем. Так как становилось ясно: и генерал, и полковник з н а л и, что Гольцов – экзооператор и что он делает. Возможно, именно они довели его до коматозного состояния, пытаясь подчинить взбунтовавшегося экзора, заставить продолжать работу в иных пространствах. И судя по их речи, – странно, почему они не боятся говорить при нем? – они знакомы и с бывшим начальником Арсения Васильевича по «внешнекосмической» деятельности – с Диспетчером.

Свою мысль Разин развить не успел.

Оба собеседника посмотрели на него.

– Тебя может реабилитировать только выполнение приказа, майор, – сказал Самсон Викторович. – Гольцова надо найти и ликвидировать. Справишься?

Максим перестал делать вид недалекого служаки. Опустил плечи. Сжал губы:

– Основания, товарищ генерал?

Собеседники переглянулись.

– Какие, к дьяволу, основания? – нахмурился Пищелко. – Это приказ!

– В таком случае я отказываюсь его выполнять! Гольцов ни в чем не виноват.

– Что я говорил? – посмотрел Пищелко на генерала. – Нет никакого смысла подсаживать к нему линейщика, неизвестно, как он себя поведет в дальнейшем.

– Жаль, – сказал начальник Управления, слепо – сквозь очки – рассматривая Максима. – Ты хороший опер. Но рисковать мы не будем.

Пищелко вдавил клавишу селектора:

– Зайдите.

В кабинет вошли два могучих амбала в лопающихся на груди белых рубашках, в черных брюках, с черными галстуками. Максим их знал: это были телохранители Плевина.

– Сдай оружие, майор.

Максим вынул из подмышечной кобуры пистолет, положил на стол.

– Уведите.

Крепыши взяли Максима под локти. Он дернулся:

– Я сам пойду!

Удар в живот! Огненные колеса в глазах!

Он обвис на руках парней, хватая ртом воздух. Его поволокли из кабинета в коридор, где он немного пришел в себя, и повели к выходу, спотыкающегося, под любопытными взглядами сотрудников Управления, попадавшихся на пути. Было больно и обидно, однако думал он не о своем незавидном положении, а о Гольцове и его дочери. Взмолился в душе: уезжайте поскорей! Бегите отсюда!

Его вывели во двор, впихнули в черный «Лэндкрузер» с темными стеклами.

– Куда поедем? – сипло выдохнул он.

– На кудыкины горы, – ответили ему со смешком.

Джип тронулся с места.

СИСТЕМА

В кабинет вошел немолодой человек с вальяжным породистым лицом, лицом профессора математики, и немигающими ледяными глазами, слегка поклонился:

– Куда его, Самсон Викторович?

Это был офицер по особым поручениям, выполняющий личные приказы начальника Управления.

– Он должен исчезнуть.

– Надолго?

– Навсегда. Лучше всего отправить его к Эрнсту, тот живо сделает из майора идиота. Но сначала допросите его, вдруг он что-нибудь знает о Гольцове.

Офицер по особым поручениям наклонил голову:

– Слушаюсь.

– Погоди, – остановил его Пищелко, – есть идея получше. Он все равно не скажет, где сейчас Гольцов. Поэтому есть смысл поиграть с майором в кошки-мышки. Он наверняка захочет предупредить Гольцова. Дайте ему эту возможность, засеките звонок и накройте клиента.

– А если он сбежит? – проворчал Плевин. – Майор отличный боец, насколько мне известно.

– От нас не сбежит, – заверил генерала порученец. – А что делать с самим Гольцовым?

– Это противник посерьезней, несмотря на отсутствие у него боевого и оперативного опыта. Поэтому разрешаю применить всю нашу спецтехнику. Но убивать его не надо, он мне нужен. Удастся задержать – доставьте и его к Эрнсту. Попробуем подсадить к нему контролера.

– Слушаюсь! – козырнул порученец, повернулся через левое плечо, вышел.

– Справится? – с сомнением посмотрел ему вслед начальник Управления. – Лева уже стар для таких дел.

– Змей-то? – усмехнулся полковник. – Можешь не сомневаться. Он еще в хорошей кондиции.

– За что ему дали такую кликуху?

– Исключительно изворотливый стервец! Особо отличился в Чечне, продал аллахакбаровцам два десятка комплексов «Игла» и остался в стороне. Маму продаст, если потребуется. И, кстати, прекрасный рукопашник, несмотря на возраст, много лет занимался у какого-то китайского мастера кунгфу.

– Что ж, посмотрим. У тебя все?

– Кое-что по мелочам, но это я сам решу. Можешь докладывать Диспетчеру.

– Сначала пропустим по стопочке «кристалловской», холодненькой.

– Может, лучше по стаканчику рому?

– Ты же знаешь мои вкусы.

– А я люблю ром.

Пищелко открыл замаскированный под книжную полку холодильник, вмонтированный в стену рядом с баром и сейфом, достал початую бутылку «Абсолюта», ром, налил в небольшие стопки. И высокие чины, завербованные Системой, с удовольствием проглотили алкоголь, помогающий им расслабляться и не думать о последствиях своей тайной деятельности.

ПРЫЖОК

Июльская жара всегда воспринималась Арсением как обычное состояние лета. Он не понимал, когда знакомые или соседи начинали жаловаться на сухую и жаркую погоду, кляня ее почем зря. Для него летняя жара всегда ассоциировалась с каникулами, а главное – с возможностью отдаться без оглядки любимому занятию – чтению фантастики.

В эти июльские дни он читал роман Георгия Мартынова «Каллисто». История прилетевших на Землю жителей далекой планеты Каллисто, принадлежащей звезде Сириус из созвездия Большого Пса, настолько потрясла Арсения, что он читал книгу, как путник пьет воду в пустыне – по глотку: прочитает две-три страницы в прохладе сеней, на матрасе, и бежит во двор, под жгучие лучи солнца. Пять минут на жаре – и ты уже потный! Ведро воды из колодца на голову – и вперед, к захватывающему воображение чтению. Еще две-три странички, и снова во двор…

Чья-то рука легла на плечо.

Арсений Васильевич встрепенулся, вскидывая голову, узнал дочь, виновато улыбнулся:

– Извини, Мариш, вздремнул немного. Который час?

– Двенадцать.

– Максим не звонил?

– Нет. У меня плохое предчувствие, папа. Если он обещал позвонить и не сделал этого, значит, что-то случилось.

Арсений Васильевич с интересом посмотрел на взволнованное лицо дочери:

– Ты его любишь?

Марина покраснела, отвернулась:

– Не знаю… он мне нравится… и Стеша к нему хорошо относится.

– Так в чем же дело? Выходи за него. Или он не предлагал тебе семейной жизни?

– Предлагал… Максим говорит, что любит меня… а я сомневаюсь.

– Зря, по-моему, он решительный и смелый мужик, за ним ты будешь как за каменной стеной.

– Он же чекист…

– Ну и что? Разве работа определяет характер и путь человека? Это как раз человек вносит в работу свое отношение к ней и к людям, оживляет ее. Главное, чтобы это отношение было добрым. Максим жесткий человек, но вполне адекватный, он не обидит напрасно.

– Почему же он не помог тебе, когда ты лежал в их клинике? Почему разрешил ставить на тебе опыты?

– Никто на мне не ставил никаких опытов, – поморщился Арсений Васильевич; в этом утверждении он не был уверен на все сто процентов, но волновать дочь не хотел. – И он к моей… гм-гм, болезни не имеет никакого отношения. Он сделал свое дело, привез в Москву, а дальше я находился под опекой специалистов другого подразделения ФСБ.

– Все равно он мог бы поинтересоваться, что случилось, и помочь тебе.

– Если бы он не вызволил меня оттуда, кстати, не испугавшись ответственности, мы бы с тобой сейчас не разговаривали.

Марина опустила голову:

– Да, наверное… – Она встала, направилась к выходу из гостиной. – Я сварю кофе.

Арсений Васильевич покачал головой, глядя ей вслед.

Ночь после ухода майора они провели беспокойно, ожидая каких-то негативных последствий побега из клиники. Проснулись рано и стали ждать известий от Максима. Но он не позвонил ни в девять, ни в десять, ни в одиннадцать часов утра, и неудивительно, что у Марины начали сдавать нервы. Она любила Разина, это было видно невооруженным глазом, хотя и не хотела в этом признаваться ни отцу, ни самой себе.

Марина принесла кофе, села напротив. Она постаралась успокоиться, и лицо у нее было бесстрастным, разве что чуть бледнее обычного.

– Что будем делать, папа? Может, поедем в Родомль, к Стеше? Максим же советовал уехать.

– Я тоже об этом думаю, и вот что… – Арсений Васильевич запнулся, почувствовав укол тревоги.

И тотчас же зазвонил телефон.

Оба посмотрели друг на друга, потом Марина вспорхнула с дивана и метнулась к телефону, сорвала трубку:

– Алло!

– Марина, немедленно уходите! – раздался в трубке необычно глухой голос Максима. – Слышишь?

– Где ты?! Что с тобой?!

– Я вас найду! Только уходите… – Голос Максима исчез, в трубке заиграли гудки отбоя.

А Марине показалось, что из трубки выглянул чей-то глаз, подмигнул ей издевательски и скрылся. Она растерянно посмотрела на приблизившегося отца:

– Максим…

– Что он сказал?

– Уходите… я вас найду… и все.

– Значит, надо уходить. – Арсений Васильевич расправил плечи, преодолевая нежелание куда-то ехать и вообще что-то делать. – Собирайся.

Сам он был уже практически собран, все его вещи находились в Жуковском, однако ехать туда не советовал Максим, и Гольцов решил последовать совету, так как понимал, что его там и в самом деле может ждать засада: если не киллеров Системы, то сотрудников ФСБ. Что же случилось там, на работе у майора? Почему он так категоричен? Его арестовали? Поместили в следственный изолятор?

Арсений Васильевич закрыл глаза, сосредоточился на вхождении в общее энергоинформационное поле Земли, но не пошел дальше привычным путем – к трансперсональному каналу, связывающему его с миром Карипазима, а «свернул в сторону», попытался найти в общем кипящем «ментальном» поле человечества знакомую личност ь.

На мгновение голову пронзила колючка… нет, не боли, а очень странного ощущения: словно пчела ужалила, но незлобно, а как бы укоряюще, с сожалением. Хотя и это сравнение нельзя было считать удачным. Для объяснения феномена просто не хватало слов. При этом Арсений Васильевич отчетливо понимал свой организм, ставший по сути непрерывным потоком воспринимаемой и передаваемой информации. Да и внутренний голос, представлявший собой часть психики, часть душевного пространства, осознавшую запасы полученной извне информации, утверждал, что человек вообще является сыном огромной экосистемы под названием Природа и отражает в своем организме информационно-полевую сущность Вселенной, ее глобальную фрактальную конструкцию. А своему внутреннему голосу Арсений Васильевич верил безоговорочно.

Что-то произошло с головой: она превратилась в объемную световую медузу, пронзившую нитями-щупальцами весь околоземной космос. На миг потрясающая глубина всей этой сложной структуры раскрылась перед ним. Он уловил знакомые световые и цветовые комбинации, хотел было подсоединиться к ним, но тут же провалился в черную яму без дна и стен…

…брызнул свет в глаза!

Кто-то дотронулся до плеча.

– Пап, ты что? – раздался испуганный голос дочери. – Что с тобой?

Зрение восстановилось.

Он стоял в прихожей, прислонясь к косяку входной двери, чувствуя непривычную тяжесть тела и сдавливающую сознание п л о т ь головы. Улыбнулся смущенно, отвечая на взгляд Марины:

– Все в порядке, Мариш, я просто задумался. И Максим прав, мы с тобой не должны здесь оставаться. Он сейчас находится где-то в Бескудникове, в темном помещении…

– Что с ним?!

– Ничего особенного, его заперли… очевидно, начальство не простило его поступка. Однако он чувствует себя бодро и намерен защищаться.

– Откуда ты знаешь?

– От верблюда, – подмигнул дочери Арсений Васильевич. – Почувствовал.

– Странно.

– Что?

– Раньше ты не отличался такой чувствительностью.

– То было раньше, а теперь я… другой.

– Ты стал очень скрытным, папа, ничего не рассказываешь, не делишься своими проблемами, как прежде. Почему тебя забрали в клинику ФСБ? Чем ты их достал? Может, ты работаешь на иностранное государство? Или ведешь подрывную деятельность?

Арсений Васильевич невольно засмеялся:

– Не веду, успокойся, и на иностранное государство не работаю. Просто я приобрел некие… м-м, неординарные способности, а в ФСБ есть отдел, который изучает подобные вещи.

– Максим мне говорил, что ты якобы экстрасенс, но я не поверила.

– Не экстрасенс, хотя могу кое-что, залечивать раны, к примеру… – Увидев круглые глаза дочери, Арсений Васильевич спохватился, что ляпнул лишнее, успокаивающе погладил ее по руке. – Мы еще поговорим на эту тему. Ты готова?

Марина не успела ответить.

Зазвонил дверной звонок. Потом дверь содрогнулась от нескольких ударов кулаком, из коридора донесся мужской голос:

– Откройте, милиция!

Марина побледнела, беспомощно посмотрела на отца:

– Что делать?!

Арсений Васильевич напрягся, усилием воли возвращаясь в состояние просветлени я. Проговорил сквозь зубы:

– Это не милиция.

– А кто?!

– Они проследили звонок Максима… надо было сразу уходить.

– Спрячься в спальне!

– Это ничего не даст…

– А вдруг ты ошибаешься, и это все-таки милиция? Я скажу, что одна дома…

Новый звонок, удары в дверь, голос:

– Откройте, гражданка Гольцова, мы знаем, что вы дома!

– Прячься же!

Арсений Васильевич перестал колебаться, сжал руку дочери:

– Попробуй убедить их, что я уже ушел.

Скрылся в спальне, оглядывая интерьер комнаты: кровать, платяной шкаф, трюмо, комод, дверь на балкон… дверь на балкон! Ну конечно!

Он задернул шторы, прислушиваясь к звукам, доносившимся из-за двери: там раздавались резкие мужские голоса, шаги, голос дочери, утверждавшей, что она одна, и требующей от гостей не проходить в зал в грязной обуви, – открыл дверь на балкон. Елки-палки – одиннадцатый этаж! Не спрыгнешь в сад и не убежишь!

Сзади послышался скрип открываемой двери, кто-то вошел в спальню, ощутимо недобрый и опасный.

Молния энергетического разряда пронзила тело Арсения Васильевича, заставила вибрировать и перенастраиваться всю нервную систему.

Черта с два я вам дамся! – вдруг разозлился он. Не на того напали! Маринка выкрутится как-нибудь, а мне возвращаться в клинику не резон.

Арсений Васильевич примерился и перемахнул через перила балкона, повис на руках, раскачался, спрыгнул на балкон десятого этажа. Притаился, вжавшись спиной в запертую балконную дверь.

Наверху послышался звук открываемой двери, кто-то глянул с балкона вниз, перегнулся через перила, пытаясь заглянуть на нижний балкон, но увидеть беглеца не смог, перила были слишком высокими. Раздался энергичный мат, мимо пролетел окурок, рассыпая искры. Стук двери.

Арсений Васильевич подождал секунду, затем снова перемахнул через перила балкона, чувствуя во всем теле пульсацию силы и бодрости, как в молодые годы. Качнулся на руках, спрыгнул на пол балкона девятого этажа.

Мало, оценил его подвиг внутренний голос. Пока есть возможность, надо спускаться ниже.

Перелез, повис, раскачался, спрыгнул.

Восьмой этаж…

Седьмой…

Шестой…

За окном мелькнуло удивленное женское лицо: хозяйка квартиры на шестом этаже увидела каскадера.

– Откройте, – попросил Арсений Васильевич, помогая себе жестами. – Не бойтесь, я не вор.

Однако женщина отпрянула от окна, подбежала к телефону, схватила трубку, начала что-то торопливо говорить; судя по всему, она звонила в милицию. Арсений Васильевич понял, что положение осложняется. Времени на благоприятное разрешение ситуации у него практически не осталось, вот-вот визитеры должны были сообразить, что происходит, и перехватить беглеца внизу.

Он выглянул с балкона, посмотрел вверх. И буквально наткнулся на ответный взгляд человека на одиннадцатом этаже, который в этот момент смотрел вниз. Человек свесился через перила, что-то крикнул назад, за спину, в руке его появился пистолет.

Арсений Васильевич отпрянул к балконной двери, озираясь, ища выход. Хотел было разбить стекло, чтобы войти в квартиру и прорваться на лестницу, но мелькнувшая мысль – потеряешь время и свободу! – заставила его остановиться. Он снова вернулся к перилам, глянул вниз: внизу газончик, кусты, асфальтовая лента тротуара. Почему бы и не рискнуть, экзор?

Вспомнился случай, когда он был пионервожатым в лагере, ему тогда только-только исполнилось шестнадцать лет, и поздно вечером, после отбоя, директор застал компанию пионервожатых «в неположенном месте» – у девчонок. Ничего криминального в этом не было: сидели, слушали музыку, пили вино, шутили. Но поскольку порядки в лагере поддерживались строгие, попасться директору на глаза никто не хотел. Друг Арсения Саша Антошкин залез под одеяло свободной кровати, делая вид, что спит, остальные кинулись прятаться кто куда, а Арсений не придумал ничего лучшего, как сигануть с балкона четвертого этажа; пионерлагерь располагался в здании недавно отстроенного дома отдыха. Как ни странно, несмотря на темень – прыгал он как в воду, ничего не видя, – Арсений не разбился, не сломал ни руку, ни ногу, только пятки отшиб, хотя «затяжной» прыжок его мог закончиться печально. Попал он в треугольник между бетонной дорожкой, опоясывающей здание, кирпичным бордюром клумбы и мощной деревянной скамьей. Однако пронесло.

Вперед, экзор! – подбодрил себя Арсений Васильевич, все еще находясь в состоянии необычной оптимистической эйфории, сошло тогда, сойдет и теперь.

Над головой раздался выстрел, пуля вжикнула мимо, как злой шмель.

Не раздумывая более, он прыгнул.

Весь полет занял немногим более трех секунд. Перед тем как удариться ногами о газон, Арсений Васильевич совершенно инстинктивно «растопырился» в воздухе, пытаясь притормозить падение, и это ему удалось! Удар в ноги оказался несильным. Он перекувырнулся через голову, подхватился, глянул вверх.

На балконе одиннадцатого этажа, где располагалась квартира Марины, размахивали руками трое мужчин. Раздались выстрелы. Пули с чмокающим звуком вонзились в дерн в нескольких сантиметрах от пятки Гольцова. Он отпрыгнул в сторону, побежал, петляя, к дороге, смешался с толпой прохожих.

Те, кто пришел за ним, не ждали его со стороны фасада, полагая, что высота здания является надежным сторожем для человека его лет и образа жизни. Но они просчитались.

Марина! – мысленно позвал дочь Арсений Васильевич. – Не волнуйся, я в порядке! Жди весточки! Тебя они не тронут, а за мной пусть погоняются!

Неизвестно, получила ли она «телепатограмму» или нет, Марина на нее не ответила, но Арсений Васильевич почему-то был уверен, что дочь его услышала.

ПОБЕГ

Голова гудела и кружилась, во рту скопилась горечь, будто он три дня не полоскал рот после выпитого пива, глаза жгло, кожа на спине и животе зудела, хотелось под душ и еще очень хотелось пить, чего-нибудь освежающего, кисленького, отрезвляющего, прибавляющего сил, к примеру, рассолу.

Рассол – напиток завтрашнего дня, всплыло в памяти чье-то изречение.

Максим сделал гигантское усилие и разлепил глаза.

Белый потолок, белые стены, окно, кровать, белый ящик на стене с мигающими индикаторами. Больничная палата?

Он повертел головой, разглядывая обстановку комнаты, слабый как после болезни, силясь вспомнить, как он здесь оказался. Может быть, и в самом деле заболел? Чем? Гриппом, что ли? Не похоже. Что-то посерьезней, раз в теле такая слабость. Гипертонический криз? Тоже не слишком правдоподобно, сердце работает ритмично и не болит…

Лишь бы не СПИД, угрюмо пошутил внутренний голос. С остальным мы справимся.

Где я, интересно?

В больнице, где же еще.

Почему?

Может, ты припадочный, вот тебя и забрала «Скорая помощь».

Спасибо за оценку.

Максим вспомнил строчку стихотворения: «Смерть надежней, чем «Скорая помощь». Однако мы еще живы, черт побери! Он напрягся… и вспомнил!

Разговор с генералом Плевиным, начальником Управления, и полковником Пищелко, начальником Отдела, мощные парни, умелый удар по почкам, джип, стремительная езда, еще удар – по голове, темнота… палата… он в спецклинике, вот где! Это абсолютно точно! Правда, странно, что до сих пор не может прийти в себя, били-то его не так уж и много… хотя… в памяти мелькают какие-то неясные фигуры, тени, крики, вопросы… ну, конечно, его допрашивали! И вполне возможно – с применением неких спецсредств типа «сыворотки правды» или «детектора лжи». Впрочем, этого он не помнит, просто можно допустить и такой вариант развития событий.

Взгляд зацепился за телефон на столике в углу.

Кажется, он звонил куда-то – сто лет назад… предупреждал кого-то…

Не кого-то – Марину и ее отца! Им грозила опасность! Интересно, успели они уехать из Москвы или до них все же добрались спецы Отдела?

Максим попытался сесть, но не смог, нахлынула волна слабости. Тогда он вспомнил рекомендации Шамана и расслабился, устраиваясь поудобнее, принялся приводить в порядок нервную систему, настраивать каждый орган тела на нормальное функционирование.

Через несколько минут стало легче. Сердце заработало без перебоев, боль в легких ушла, хотя тут же выявились другие очаги боли – в груди и боках, в низу живота, на затылке. В этих местах обнаружились синяки и ссадины, говорящие о том, что Максима били не один раз. Хотя он этого и не помнил. Излечивать гематомы самостоятельно он еще не научился, как Гольцов, поэтому решил просто о них не думать. Полежал немного, чувствуя блаженство облегчения и возвращения сил, затем встал – медленно, осторожно, плавно, стараясь дышать ровно и глубоко, подошел к окну, как был, – голый. Но окно оказалось до половины закрытым матовым стеклом, а шпингалетов и ручек на раме не было. Если оно и открывалось, то лишь снаружи. Тогда Максим залез на подоконник и через прозрачную узкую верхнюю часть выглянул на улицу.

Парк, внизу – палата, очевидно, располагается на третьем этаже здания – густое плетение кустарника, тополя, липы, клен, несколько сосен, березы. За деревьями вдалеке виднеются две высотки, подъемный кран. Вот и весь пейзаж. И все же нет сомнений, что это Бескудниково. Значит, его и в самом деле поместили туда же, где лежал и отец Марины, в спецклинику ФСБ. В таком случае его кошмары имеют основание: допросы с применением психотроники либо психотропных препаратов имели место, отсюда и слабость и все остальные «прелестные» ощущения.

По листьям деревьев пробежал неслышимый ветерок.

Максим вспомнил, как он сдавал приемный экзамен по физике в МГУ. В те годы он мечтал стать специалистом по квантовой электронике и после окончания школы поехал в Москву сдавать экзамены в университет. Математику – письменно и устно – он сдал на «четыре», что позволяло надеяться на благоприятный исход всего предприятия, а вот на физике споткнулся, несмотря на то, что физика была его любимейшим предметом в школе. Из пяти вопросов лишь на три ответил конкретно и точно, а на оставшиеся лишь порассуждал, каким, по его мнению, должен быть ответ. Потому что ответов на эти вопросы он не знал. Время подумать еще было, но уже все было ясно, и Максим сидел у окна и печально смотрел на парк за окном кабинета, где проходил экзамен, понимая, что с таким знанием предмета учеба в университете ему не светит. Тогда он достал из пакета книгу – перед экзаменом он купил в магазине на Тверской сборник фантастики НФ № 4 – и начал читать, не обращая внимания на заинтересованные взгляды преподавателя.

В тот день ему поставили по физике тройку, однако он все равно не стал студентом МГУ, не прошел по конкурсу…

Спину мазнула волна воздуха: открылась дверь палаты.

Максим оглянулся.

В палату вошли двое в белых халатах: уже знакомый Разину зам главврача клиники господин Эрнст и могучий великан-санитар с равнодушно-сонной квадратной физиономией.

Максим спрыгнул с подоконника, завернулся в простыню, сел на кровати. Вспомнился старый анекдот:

– Алло, это военкомат?

– Да.

– Вы можете забрать меня сегодня в армию?

– А вы где?

– В тюрьме.

Максим улыбнулся. Спецклиника немногим отличалась от тюрьмы, а вот в армии он уже служил.

– У вас хорошее настроение, майор? – приподнял бровь Эрнст, разглядывая пациента. – Придется нам его испортить. Помните нашу встречу в этом заведении? Вы тогда пообещали разобраться со мной.

Максим поймал полный злобного удовлетворения взгляд полковника и понял, что, если он не предпримет какого-либо неожиданного для окружающих шага к освобождению, шансов остаться нормальным человеком, а то и просто живым, у него не будет.

– У вас хорошая память, господин Эрнст, – усмехнулся Максим. – Приятно, когда меня цитирует такой большой начальник.

– Это прекрасно, что вы еще способны шутить, – в свою очередь усмехнулся заместитель главного врача. – Радуйтесь жизни, потому как скоро вы будете лишены этой возможности. У вас остался только один выход из положения, майор: сотрудничать с нами. Добровольно или принудительно. Добровольно лучше, ибо в этом случае не пострадает личность. В противном случае…

– На нас – это на кого? – перебил Эрнста Максим.

– В противном случае вы забудете не только свое игривое обещание разобраться со мной, но и свое имя, – закончил Эрнст.

– А если я вас пошлю куда-нибудь подальше?

Заместитель главврача оценивающе оглядел сидящего на кровати Разина, бросил через плечо:

– Неси.

Верзила-санитар молча повернулся и вышел.

– Надеюсь, он принесет мою одежду? – сказал Максим.

– Он принесет модем.

– Что?

– Аппарат для кодирования таких крутых парней, как вы, майор. Первая попытка не удалась, личность вы сильная, да и занимались вами мои помощники, теперь же займусь я сам. Попробуйте посопротивляться, даже интересно, как долго вы продержитесь.

– А если я выдержу?

– Вряд ли, у нас ломались и более сильные натуры.

Максим вспомнил изречение, принадлежащее известному шоу-политику середины девяностых годов:

– Все это так прямолинейно и перпендикулярно, что мне неприятно.

– Как? – удивился Эрнст.

– Так говорил наш отечественный Заратустра, – усмехнулся Максим. – Хотя вы его можете и не знать, он не проходил через вашу клинику.

– Кто это?

– Бывший премьер, посол в Украине.

– Черномырдин, что ли?

– Угадали.

Кто-то постучал в дверь.

Максим понял, что другого момента может не представиться, и прыгнул вперед особым манером, в прыжке разворачивая простыню.

Почему Эрнст не проявил былой подвижности и сверхреакции, оказался не готов к атаке, осталось неизвестным. Возможно, он не ожидал от пациента-пленника никаких активных действий. Факт оставался фактом: он не успел воспользоваться своими магическими возможностями и оказать сопротивление Максиму.

Простыня опустилась ему на голову, на плечи, спутала вскинутые руки, а затем Максим нанес удар головой в лоб Эрнста под простыней, и заместитель главного врача отлетел к двери, издав хриплый возглас. Свалился на пол, под ноги ворвавшегося в палату санитара.

Впрочем, это был другой человек, хотя и в белом халате медицинского работника. На Максима глянули светящиеся голубые глаза, и он едва сдержал удар: гость излучал волну силы и сосредоточенной воли, но без ненависти, злобы и угрозы.

Голубые глаза мельком посмотрели на ворочавшегося на полу Эрнста, снова переместились на Разина.

– Поздравляю, майор, редко кому удавалось свалить такого зверя. Похоже, вы в хорошей форме. Идемте.

– Кто вы?

– Все объяснения потом.

– Одежда…

– Возьмите у него халат.

Максим повернулся к Эрнсту, без всякой жалости рубанул ребром ладони по толстой шее, в три движения сорвал с упавшего халат, натянул на себя. Хотел было снять и туфли, но стало противно. Добежишь босиком, проворчал внутренний голос, легче будет бежать.

Обладатель голубых глаз – не поймешь сразу, старый он или молодой, – ждал его в коридоре, следя за дверями и выходами на лестницы. Ни слова не говоря, двинулся к ближайшему выходу.

Рывком распахнулась дверь с табличкой «ЛК», из нее в коридор выскочили двое парней в синей форме, на поясе кобуры с пистолетами, в руках пистолеты покрупнее, с прямоугольными стволами, желтого цвета. Максим вспомнил изъятый у бандитов, следивших за Гольцовым, тазер – электрошокер, хотел крикнуть спутнику, предупредить, но не успел.

Голубоглазый щелкнул два раза пальцами, выстреливая не то кнопки, не то скрепки, и охранники с криками схватились за лица, выпуская оружие из рук: металлические предметы (мгновением позже Максим понял, что это все-таки кнопки) попали каждому точнехонько в глаз!

Спутник майора скользнул вперед, ускоряясь так, что буквально размазался в воздухе призрачной струей, подхватил с пола тазер. Сверкнули две вспышки, дважды протрещало, охранники в судорогах попадали на пол.

Голубоглазый вернулся, сунул второй тазер Максиму:

– Не отставайте.

Они сбежали по лестнице на первый этаж.

Здесь им дорогу преградили еще двое: дюжий санитар и еще один охранник в синем.

Два выстрела слились в один: Максим и его проводник выстрелили одновременно. Получив по мощному электрическому разряду, стражи клиники вынуждены были присмиреть.

Турникет, охранник за пультом, хватается за пистолет.

Голубоглазый снова превратился в струю движения, достал охранника, выбил пистолет, вторым ударом послал в нокаут.

В коридоре за спиной Максима замелькали белые халаты – к выходу из клиники сбегались поднятые по тревоге сотрудники.

– Быстрее! – оглянулся голубоглазый.

Максим перепрыгнул турникет, и тотчас же спутник бросил в холл металлическое яйцо:

– Отвернитесь! К выходу!

Максим послушно отвернулся, бросаясь к двери центрального входа.

Сзади вспыхнул ослепительный свет, грохнуло! Посреди холла выросло облако белого трескучего дыма. Послышались крики полуослепших медиков.

Максим и его нежданный освободитель выскочили на крыльцо, перемахнули ступеньки, направляясь к автостоянке напротив, где парковался весь личный транспорт сотрудников клиники.

Распахнулись дверцы белой «Калины», скромно пристроившейся рядом с черным «Лэндкрузером». Голубоглазый, на ходу снимая белый халат, подтолкнул Максима к машине, сел сам.

Водитель без слов рванул с места, лихо развернулся, погнал авто к воротам на территорию клиники. Не доезжая до них десяти метров, голубоглазый достал из бардачка зеленого цвета пенальчик, нажал на нем кнопочку, и створки ворот дрогнули, стали расходиться. «Калина», почти не замедляя скорости, проскочила в раскрывшуюся щель – буквально в миллиметре от стоек ворот – и выехала на улицу. Через несколько секунд здание клиники и парк за ней скрылись из виду.

– Кто вы? – пробормотал Максим, ошеломленный всем происшедшим, особенно скоростью операции.

– Мы из РРР, – ответил, оборачиваясь, голубоглазый; фраза прозвучала как рычание собаки: р-р-р…

– Откуда? – вяло удивился осоловевший Максим: наступило расслабление после вспышки физического и психического напряжения.

– В скором времени узнаете. Вас найдут наши люди. А пока примите совет: уезжайте из столицы.

– Спасибо за совет. И все же…

– Здесь, – сказал голубоглазый водителю.

Тот мгновенно прижал машину к тротуару.

– Выходите.

– В таком виде? – не понял Максим.

– Вон ваша машина.

Максим посмотрел вперед и не поверил глазам. В ряду автомашин, припаркованных у «Макдоналдса», действительно стояла его серебристая «Хендэ Революшн».

– Как она здесь оказалась?!

– Не важно. Садитесь и уезжайте.

– У меня нет ключей…

Голубоглазый протянул Максиму ключи от машины.

– Мне надо заскочить домой, переодеться…

– У вас очень мало времени. Они спохватятся и пошлют спецгруппу по всем известным им адресам.

– Я понял. – Максим вылез из «Калины». – Как вас зовут?

– Зачем это вам? – прищурился голубоглазый. – Впрочем, меня зовут Расен. Прощайте.

Дверцы «Калины» захлопнулись. Она рванулась вперед, влилась в поток автомобилей и исчезла.

Заметив, что на него глазеют прохожие, Максим заторопился, сел в машину, включил двигатель и только тогда осознал, что он свободен!

Заскочив домой буквально на две минуты, чтобы переодеться, он не удержался и позвонил Марине. Сначала по домашнему телефону, потом по мобильному. Никто не ответил.

В душе проклюнулся росток тревоги. Еще не было случая, чтобы Марина забыла где-нибудь мобильник. С другой стороны, оставался шанс, что она выехала из зоны приема либо не успела подзарядить свой телефон. Однако это было слабым утешением для майора, ставшего в одночасье изгоем, и он решил проверить свои ощущения.

В два часа дня Максим подъехал к дому Марины, внимательно проанализировал состояние двора на предмет возможной засады и только после этого поднялся на одиннадцатый этаж, миновав консьержа, который его узнал.

На звонок в дверь и на стук никто не отреагировал. Квартира была закрыта. Ни Марины, ни ее отца здесь не оказалось.

Уехали! – вздохнул Максим с облегчением, собираясь вызвать лифт. И в это время открылась дверь соседней квартиры.

– Молодой человек, вам кого? – высунулась из двери пожилая женщина в домашнем халате.

– Здесь живет моя знакомая, – сказал Максим, – с дочерью, ее зовут Марина. Не знаете, она уехала?

– Ох, что тут было! – всплеснула руками соседка. – Приехали какие-то в штатском, суровые такие, угрюмые, стали стучать: мы, мол, из милиции, потом стрельба началась…

– Стрельба?! В кого?!

– У вашей знакомой кто-то был, так он спустился по балконам с одиннадцатого этажа на шестой или на пятый, уж не помню, а потом оттуда сиганул вниз и убежал. А Мариночку эти штатские с собой увели, вот и нет никого дома.

Максим сдержал готовое сорваться с языка ругательство. Стало ясно, что Марину и ее отца выследили коллеги, предупреждение запоздало, а может быть, причиной случившегося стал звонок Максима. Спецы Пищелко засекли адресата и прибыли на квартиру в тот момент, когда их не ждали. Но каков завлаб! Спуститься в пятьдесят пять лет по балконам с одиннадцатого этажа, а потом спрыгнуть на землю и уйти! Нет, Гольцов не простой смертный, что-то он имеет за душой, что-то знает и умеет. Недаром за ним по пятам идут его бывшие приятели, эмиссары таинственного Диспетчера…

– А кто она вам, Мариночка? – полюбопытствовала соседка, с сочувствием глядя на Разина.

– Жена, – не раздумывая ответил он.

– Ах ты, беда какая! – снова всплеснула руками женщина. – Такая хорошенькая, добрая, а к ней милиция. Может, то и не милиция была? Террористы какие-нибудь?

Максим невольно улыбнулся:

– В самую точку. Когда все это произошло?

– Да вчера утром, около одиннадцати часов, я как раз внука к зубному собралась вести, ему брекеты ставить надо, зубки поправить. Тут все и началось.

Прошли сутки, чуть больше, прикинул Максим. Гольцов за это время мог ускакать за тридевять земель. С другой стороны, человек он в таких делах неопытный и далеко от дочери, которую он по сути бросил, от сына и внучки не уйдет. Куда он направится в первую очередь при данных обстоятельствах? Правильно, в родную деревню, где сейчас находится Стеша. Значит, искать его надо там. Найти и выжать всю информацию, какую он скрывает. Только после этого можно будет планировать какие-то маневры. Знать бы, у кого сейчас Марина. Вдруг за ней пришли вовсе не орлы Пищелко, а зомби Диспетчера, непосредственно ему подчиненные? Если, конечно, он существует.

– Извините, ради Бога, от вас можно позвонить?

– Да пожалуйста, проходите, – засуетилась соседка, отступая в глубь прихожей. – Вот телефон.

Максим зашел в квартиру, набрал номер начальника Отдела. Полковник снял трубку через полминуты:

– Говорите.

– Добрый день, Валерий Францевич, – вежливо поздоровался Максим. – Это Разин. Марина Гольцова у вас?

Короткая пауза.

Максим представил, как полковник сейчас морщит лоб, гладит подбородок и усиленно соображае т, что делать.

– Майор? Ты где?

– В Караганде, – насмешливо ответил Максим. – Марина Гольцова у вас?

Еще одна пауза.

– У нас. Но тебе…

– Спасибо, Валерий Францевич, это пока все, что я хотел знать. Не вздумайте с ней экспериментировать, как со мной, это будет стоить вам жизни, обещаю! Вы меня поняли?

– Майор, ты не понимаешь, во что вляпался…

– В дерьмо, разумеется, но я это переживу.

– Немедленно приезжай в…

Максим положил трубку, кивнул соседке:

– Спасибо вам, все выяснилось. Марина у моих… э-э, друзей. До свидания, всего вам доброго.

– Заходите еще.

Он вышел на лестничную площадку, вызвал лифт, спиной чувствуя, как соседка Марины смотрит на него в дверной глазок. В голове начал потихоньку формироваться вектор действий. Оставался невыясненным еще один вопрос, может быть, самый главный: кто помог ему бежать из клиники. Расен – вспомнил он имя голубоглазого спасителя, представитель какой-то странной организации, прячущейся под аббревиатурой РРР. Что это означает? «Романтические русские ребята»? Или что-нибудь вроде «Риск ради риска»?

Максим усмехнулся, сел в подъехавший лифт. Замысел сформировался окончательно. Надо было ехать в Родомль, на родину Гольцова. Как ни тяжело было осознавать, что любимая женщина находится в руках недобрых людей, но он в данный момент ничем не мог ей помочь.

РОДИНА

Как ни странно, ему нравились поездки на велосипедах с дядей Васей по крапиву. Точнее, Арсению нравился не сам процесс: надо было нарвать целый мешок крапивы, сдирая жгучие листья со стеблей – в рукавицах, разумеется, отмахиваясь от тучи комаров, в душном и жарком сумраке леса, на краю болота, – а возвращение. Какое же это было блаженство – выйти из душного лесного пространства на свежий воздух, где не было ни комаров, ни мошкары, ни других насекомых, приторочить к багажнику набитый крапивой мешок, сесть на велосипед и с ветерком катить домой с чувством исполненного долга. Лето, июль, каникулы, свобода, детские игры и забавы, книги…

Впрочем, ему нравилось и вовсе уж не детское занятие – заготовка сена для коровы. Косить его учила бабушка, с шести лет, и к пятнадцати он уже мог почти как взрослый скосить хорошую делянку на берегу озерца Ругощ, славившегося своими водяными орехами – кыляными, как их называла бабушка.

Да, донимали слепни, комары, мухи, жара, но Арсений с упоением махал косой, оставляя за собой ровные валки свежескошенной травы, вдыхая запахи луга, и думал лишь о том, чтобы не допускать огрехов, за которые потом мать упрекала. Впрочем, упреки Арсений выслушивал редко, он был старательным косарем и не знал, что такое лень. Зато потом, после работы, до чего же приятно было искупаться в озере или ручье и обедать или ужинать со взрослыми, пить вкуснейший холодный квас или компот, хрустеть малосольным огурчиком, есть вареные куриные яйца – вкуснейшая еда на природе! – и чувствовать себя настоящим работником, кормильцем семьи, мужчиной…

Автобус остановился, и Арсений Васильевич с сожалением выбрался из дебрей памяти. Интуиция подсказывала, что его испытания не закончились, а путь в неизвестность только начинался.

После впечатляющего бегства из квартиры Марины – удивление и страх пришли позже, когда он уже был на земле, – Арсений Васильевич не придумал ничего лучшего, как сесть на автобус и доехать до Жуковского. Возможностей преследователей он не знал, поэтому ехал и молился неизвестно кому, чтобы ему повезло. Молился до тех пор, пока не вспомнил деда, который не раз объяснял при нем бабушке свою позицию: молящийся жертве сам в конечном итоге становится жертвой, начинает зависеть от нее и заводит себя в тупик.

Поэтому Арсений Васильевич срочно перестроил свои мысли и стал думать не о том, что его могут подстеречь сотрудники ФСБ или агенты Диспетчера, а о формировании канала предвидения. В конце концов это ему удалось, и в Жуковском он сошел с автобуса в уверенности, что засада его дома не ждет.

Так и случилось. Никто за ним не следил, никто не сверлил спину мрачным взглядом, не шел в отдалении и не ждал во дворе или в квартире. Тем не менее ощущение формирующейся где-то и приближающейся грозы не отпускало, говоря о неких тенденция х дальнейшего развития событий, и Арсений Васильевич задерживаться дома не стал. Позвонил сначала на работу, сообщил, что жив-здоров и скоро вернется.

Звонок потряс сотрудников лаборатории, уже и не чаявших увидеть своего начальника или услышать. Толя Юревич сначала не поверил, что звонит пропавший без вести, разволновался, закричал, что сейчас приедет, но Гольцов пообещал встретиться позже и положил трубку. Оксане звонить не стал, так как не хотел ни объяснять свое отсутствие, ни лишний раз тревожить сотрудницу. Зная их отношения, Толя должен был сам рассказать ей о звонке друга и успокоить.

Затем Арсений Васильевич позвонил в Муром сыну, застал его на работе и коротко поведал историю своей «болезни» и о том, что его «только что выписали». Посоветовал быть осторожнее и с чужими людьми не контактировать. Обрадованный, растроганный и растерянный Кирилл хотел было узнать подробности таинственного лечения отца, но Арсений Васильевич пообещал ему скорую встречу и отключил связь.

На всякий случай он позвонил и Марине, имея слабую надежду на то, что ее не тронули, оставили в покое. Однако Марина на звонок не ответила, и стало ясно, что неизвестные «милиционеры» забрали ее с собой.

Ничего, Маришка, подумал Арсений Васильевич виновато, съезжу в деревню, позанимаюсь собой и найду тебя. Сначала Максима, потом тебя. Вдвоем мы горы своротим.

Перед тем как окончательно покинуть квартиру, он зашел в свой кабинет, сел в кресло, вдыхая знакомые запахи, огляделся. Со всех сторон его окружали любимые книги. И Арсений Васильевич на мгновение почувствовал себя счастливым.

Уходил он с ощущением, что сюда, вероятнее всего, уже не вернется.

Вывел из «ракушки» «Ниву», забросил на заднее сиденье сумку с вещами, еще раз оглядел «горизонт» пси-поля внутренним зрением, подозрительного движения не заметил и выехал со двора.

Путь от Жуковского до Мурома и Родомля не близкий, поэтому Арсений Васильевич за несколько часов передумал о многом, в том числе о своем положении и перспективах. Положение, в принципе, было аховое, а перспективы и вовсе просматривались со знаком «минус». Система, коль уж взялась за «воспитание» бунтаря, наверняка имеет в арсенале набор необходимых для этого средств и методов, а он даже до конца не знает отпущенных ему возможностей. В который раз уже Арсений Васильевич задумался о причинах своего бунта и в который раз пришел к выводу, что таковых не имеется. Если не считать тяги к справедливости и зыбкого понятия под названием «совесть». Могли они заставить его изменить образ жизни, возмутиться тем, какими способами Система поддерживает равновесие в других метавселенных? Наверное, могли, раз это произошло. Плюс стечение обстоятельств. Плюс влияние людей, путь которых волею судеб пересекся с его путем. Того же Максима Разина, майора ФСБ, не побоявшегося пойти на должностное преступление ради спасения в общем-то чужого человека. Значит, и он тоже остро чувствует несправедливость реальной жизни? Кстати, не является ли перманентное состояние войны на Земле результатом воздействия той же Системы? Возможно, где-то в глубинах космоса обретается некто, такой же экзор по отношению к человечеству, который и корректирует его жизнь? Или все же здесь есть свои «пастухи», как намекал внутренний собеседник, расшифровавший часть засевшей в мозгу информации?

Около часа Арсений Васильевич обдумывал эту идею, но ни к чему не пришел. Для анализа и правильных выводов необходим был прорыв в глубины подсознания и подключение канала прямой связи – то есть вход в состояние инсайта, озарения. За рулем подобные эксперименты опасны, можно запросто создать ДТП со всеми вытекающими последствиями. Его траектория в этом направлении – скачивание информации – только начинается, а конечное состояние или аттрактор, если говорить научным языком, скрыто во мраке.

С другой стороны, аттрактором для любого человека является смерть. Если рассматривать человека разумного только как физическое тело. Как бы, не умирая, убедиться, что физическое тело есть лишь оболочка духовной сущности, как утверждают эзотерики и мистики, и эволюция этой сущности – это движение к Богу? Есть такие способы или нет? Правда ли, что аттрактором духовной сущности является более высокое состояние сознания? Так сказать, Странный Аттрактор?

Арсений Васильевич усмехнулся в душе. Раньше ему такие мысли в голову не приходили.

Так ты и не думал о своем предназначении, проворчал внутренний голос. Жил себе и жил, пока тебя не клюнул в темя жареный петух.

Никто меня не клевал, обиделся Арсений Васильевич. Просто я случайно узнал суть своей работы.

Это надо было сделать давно. Тогда бы не мучился сейчас, не искал пути спасения.

Так что же, взять и сдаться?

Вот это твое обычное состояние – сдаться, не волноваться, отступить, не думать о последствиях, лишь бы все было тихо-мирно и чтобы никто не мешал тебе заниматься любимым делом – книгами.

Я никому никогда не мешал…

Это тебе так кажется. Ситуация с Карипазимом – как лакмусовая бумажка. Ты ни там не сделал ничего хорошего, подчиняясь Системе, ни в реальной жизни. Вот теперь расхлебывай.

Так что же делать?

Думай! Не ломай ногти, пытаясь взобраться на недоступную вершину с первого наскока. Не воспринимай неудачи как поражение. Провалы, как и успехи, ведут к свободе, если продолжать свое дело, дают новый опыт. А ты уже мог убедиться, что кое-чем овладел. Во всяком случае махануть с одиннадцатого этажа вниз и не разбиться – это круто! Вот и продолжай заниматься выводом спрятанных в тебе знаний в сознание.

Этому надо учиться…

А никто и не говорит, что это легко. Учись!

Арсений Васильевич усмехнулся, пробормотал вслух:

– Дай Бог себя осуществить, найти связующую нить своей души с космической вселенной…

Внутренний голос не отозвался, он был согласен с поэтом.

В Родомль Гольцов приехал к вечеру, благополучно преодолев более четырехсот километров за шесть с половиной часов. Посты дорожно-патрульной службы, которых он боялся больше всего, так как им могли дать ориентировку на беглеца, ни разу «Ниву» не остановили. Возможно, федералы не стали привлекать к поиску сбежавшего из клиники пациента лишних людей, а возможно, сработала мысленно созданная Арсением Васильевичем сфера невидимости, отводящая глаза милиционерам. Так это было или не так, неизвестно, однако до места назначения он доехал без приключений.

Родомль давно уже представлял собой поселок городского типа с населением более двенадцати тысяч человек. Центр его застроили более или менее совершенными пяти– и шестиэтажными домами, а год назад здесь появилась и первая «высотка» – жилой десятиэтажный дом, прозванный «водонапорной башней»: именно на этом месте, недалеко от автовокзала, стояла когда-то настоящая водонапорная башня времен Отечественной войны.

И все же, несмотря на городской вид центра с его заасфальтированными улицами и тротуарами, с двумя ресторанчиками, магазинами, рынком и библиотекой, Родомль на окраинах ничем не отличался от окружавших его деревень. А так как малые деревеньки и хутора русской глубинки продолжали умирать, их жители перебирались в Родомль, ставший районным центром, и увеличивали его площадь, поскольку ставили свои брусовые, бревенчатые, а кое-кто и каменные дома на окраинах, поближе к лесу.

Родной дом Арсения Васильевича, в котором он родился и вырос, стоял на улице Пушкина: пять минут ходьбы до любимого сосонника, через три улицы, и десять минут ходьбы до любимой школы, располагавшейся напротив Парка культуры и отдыха, на территории которого еще сохранился – с военных времен – деревянный Дом культуры. Во времена детства Арсения Васильевича в этом ДК крутили кино, а главное – на втором этаже здания была библиотека, которую он посещал не реже, чем школьную, выискивая фантастические рассказы, где только мог, в том числе в журналах «Техника – молодежи», «Знание – сила», «Наука и жизнь», «Юный техник», «Молодой колхозник». Неподалеку от парка, за рынком, располагался в те времена и книжный магазин, куда юный Арсений бегал по два раза на дню, чтобы не пропустить поступления новых книг. Особенно помнилась ему первая покупка: на большой перемене он помчался в магазин (все почему-то называли его «кагиз») и купил сборник рассказов Севера Гансовского «Шаги в неизвестное». Эта книга и стала первой в его личной библиотеке. Вторую же ему купил приятель-сосед Валик Баранов, учившийся в той же школе, но на два года старше. Книга называлась «На суше и на море» и содержала несколько фантастических рассказов, которые оказались настолько интересными, что врезались в память на всю жизнь. Особенно понравились Арсению рассказы американских писателей: Бима Пайпера «Универсальный язык» и Мюррея Лейнстера «Исследовательский отряд», потрясшие его воображение «космичностью» и необычностью ситуаций. В тот день Валик дал Арсению деньги, так как своих ему не хватало, и Арсений приобрел книгу, которую до сих пор хранил как раритет. Приятель давно умер – еще в молодости, от какой-то болезни, а память о нем до сих пор была жива. Арсений Васильевич всегда вспоминал его, когда проходил или проезжал мимо дома Барановых.

Мать и Стеша встретили гостя с любовью и радостью, хотя и удивились при этом, так как не ждали увидеть сына и деда в середине лета. Надежде Терентьевне недавно исполнилось восемьдесят лет, у нее побаливало сердце, поэтому Марина не призналась бабушке, что отец почти целых три месяца пролежал в больнице без сознания, и Арсений Васильевич был ей благодарен за это. Любое волнение маме было противопоказано, она уже пережила два инсульта, третий вполне мог оказаться последним.

Стеша тоже не знала, где находился ее дед, а поскольку она постоянно скучала по нему, то встреча получилась изумительно теплой и счастливой.

Гостя обцеловали со всех сторон, усадили за стол, заставили выпить самодельного морса, накормили. Он рассказал о своем житье-бытье, на скорую руку придумав историю о «выполнении ответственного задания», и выслушал целый букет новостей от внучки, которая завела в деревне друзей и теперь играла с ними по вечерам, ездила на стареньком велосипеде, купалась в реке и ухаживала за бабушкиным садом-огородом. Не отстала от правнучки и Надежда Терентьевна, поделившись с сыном всеми деревенскими новостями. В разговорах незаметно пролетело время. Поздним вечером Арсений Васильевич погулял со Стешей по улице, здороваясь с соседями, точнее, с соседками мамы, так как почти все знакомые мужики на улице почему-то поумирали, посидел на лавочке с мамой и теткой Катей, с чьей дочерью Людмилой учился в одном классе. Потом показал Стеше звезды, хорошо зная все созвездия и расположение планет, уложил ее спать, а сам еще долго, до глубокой ночи, стоял во дворе дома, в тишине и покое, и смотрел на небо, как в детстве, мечтая взлететь и окунуться в глубокую бархатную бездну космоса.

Он уже собирался ложиться спать, когда в голове тихо пискнула свирель беспокойства.

Кто-то огромный, как Вселенная, посмотрел сверху глазами звезд и показал на него кому-то пальцем: мол, вот он, беглец, ищите его здесь!

Арсений Васильевич «ощетинился», окружил себя зеркальным экраном, отбил взгляд. Но было уже поздно: его вычислили. Неизвестно кто, неизвестно как, но вычислили.

Вполне возможно, что в клинике ему подселили спецпрограмму, играющую роль чувствительного элемента или антенны, отзывающейся на внешний пси-сигнал. А могли и подсадить «жучка», то есть вшить под кожу микропередатчик, чтобы отслеживать передвижение пациента в случае удачного его бегства. Правда, непонятно, почему тогда его не запеленговали в дороге и не встретили где-нибудь в укромном месте, ведь он ехал полдня. С другой стороны, никто из недоброжелателей не знал, куда именно он направился. Теперь же агенты Диспетчера спохватились, начали вычислять наиболее вероятные пути бегства экзора и в конце концов напали на след.

– Ну уж фиг вам! – прошептал Арсений Васильевич, глядя в небо, увеличил толщину невидимого защитного экрана. – Я вам просто так не дамся!

На миг в голове гулко ухнул голос Диспетчера, пытавшегося нащупать в общем пси-поле ауру Гольцова:

– Вернись, Меченый! Я все прощу!

Арсений Васильевич мысленно показал ему кукиш и выдавил щупальце паранормальной «струны» за пределы чувственной сферы. Диспетчер умолк.

Постояв еще немного в ожидании других негативных ощущений, Арсений Васильевич пошел спать. Он был доволен своей силой, позволившей ему легко справиться с торсионной поисковой системой Диспетчера, но, с другой стороны, стало понятно, что долго в Родомле ему находиться нельзя.

Поживу пару дней и уеду, решил он, вытягиваясь на кровати под хрустящей от свежести и чистоты простыней.

Налетели воспоминания.

Как он брал на хоздворе школы телегу с лошадью и объезжал окраины деревни, собирая металлолом.

Как ходил в сосонник по ягоды, добираясь аж до кладбища на опушке леса.

Ездил на велосипеде в библиотеку и вез обратно книги, он даже помнил, какие: «Кумби» Геннадия Гора и «Мир приключений» со звездами и серебристой ракетой на обложке.

Выпускной бал, единственный и последний танец с девушкой, которую любил и которая просто «держала его при себе», на всякий случай.

Походы за грибами в лес под Скрабовку с другом детства Шуриком Гришенком и его отцом. Дядя Гриша был веселым человеком и всегда горланил длинные юморные песни, часть которых Арсений Васильевич помнил до сих пор.

Он улыбнулся, вспомнив:

«Бежит по полю санитарка, звать Тамарка:

– Давай я рану перьвяжу и в санитарную машину «Студебеккер» вперед ногами положу…»

Ну и, конечно, ожили сцены жизни, которыми он всегда дорожил и часто вспоминал: очередь за хлебом в продуктовую палатку возле рынка, запуск самодельного планера (они, как правило, летали плохо, плюхались на землю, хотя он вроде бы и соблюдал технологию сборки), игры в «жопника» на траве с соседскими мальчишками и в «попа-загонялу», окучивание грядок на картофельном огороде, уборка картофеля с бабушкой и мамой, лето в деревне Ковали, охота за лягушками с самодельным арбалетом…

В висок вдруг вонзилась колючка странного ощущения, будто кто-то вытащил из головы шприц! И тотчас же в сознание вторглась темная сила, погасила воспоминания.

Арсений Васильевич напрягся, закрываясь «зеркалом», прислушался к тишине деревни, к тишине леса вокруг, к тишине пространства. Потом сжал зубы и погрозил кулаком неведомому Диспетчеру:

– Вы таки заставите меня драться!

Почему бы тебе все-таки не покопаться в своем мозговом «сейфе»? – заговорил проснувшийся внутренний голос. Максим прав, надо учиться защищаться.

Но я не уверен, что в полученном «файле» есть сведения о методах защиты…

Так проверь! Кто мешает? Пока есть время, пока тебя не гонят как зайца, поройся в памяти, найди нужное! Одно дело – сомневаться в своих знаниях, другое – точно знать, что там есть, чего нет.

Арсений Васильевич глубоко вздохнул, расслабляясь. Усмехнулся, подумав, что расскажи он кому-нибудь о своих дискуссиях с самим собой, его приняли бы за сумасшедшего.

Ладно, экзор, начнем, пожалуй, без спешки, спокойненько, пока еще действительно есть время…

В голове снова возникло ощущение вытаскиваемой иголки шприца. Висок запульсировал горячей кровью, набух как пузырь, готовый вот-вот лопнуть. Арсений Васильевич даже дотронулся до него пальцем, чтобы проверить ощущение. Нет, все в порядке, кость, никаких «пузырей» и «шприцов».

Он попытался усилием воли нейтрализовать букет странных ощущений, и это ему удалось. Пульсация крови в виске пошла на убыль, «пузырь» сдулся, превратился в косточку сливы, перестал чувствоваться.

Арсений Васильевич вздохнул с облегчением, скорее заинтересованный, чем испуганный, повернулся на бок и закрыл глаза, поплыл в дрему, забыв о том, что собирался вскрыть «сейф» глубокой памяти с хранящимися там чужими знаниями.

РОДОМЛЬ

Сомнения грызли душу, сердце сжималось и ворочалось в груди, как пойманная птица, хотелось немедленно мчаться в Управление выручать Марину, но Максим понимал, что эта задача невыполнимая, во всяком случае, на сегодняшний день, и продолжал поиски Гольцова, надеясь, что вместе они найдут способ освободить Марину. О том, что будет дальше, он не задумывался. Так далеко его воображение не заглядывало.

В Муроме Максим легко нашел квартиру Кирилла, сына Гольцова, поскольку адрес еще не выветрился из памяти, он был здесь с группой в апреле, спасая клиента от подосланных убийц.

Кирилл находился дома, возился с компьютером, сидел за столом в одних трусах – в квартире было жарковато, несмотря на открытые окна. Увидев Разина, он удивился, но впустил, так как помнил майора по апрельским событиям.

По его словам, отец к нему не заезжал, лишь позвонил недавно. Что Гольцов-старший три месяца провалялся в спецклинике ФСБ, Кирилл не знал.

– А что с ним? – разволновался он. – Где папа сейчас?

– Это я хотел тебя спросить – где он, – улыбнулся Максим. – Сам его ищу, думал, он из Москвы к тебе поехал.

– Нет, ко мне он не заезжал.

– В таком случае дай мне адрес ваших родичей в Родомле.

– Там бабушка Надя живет, папина мама.

– Туда я и поеду. Если не найду его там, буду искать дальше, мне твой отец нужен позарез. Ты знаешь адреса других ваших родственников?

– Дядя Вася живет в Твери, это его двоюродный брат… Тетя Валя в Ярославле… еще дедушка Иннокентий на Алтае, но того адреса я не знаю.

– Давай все, что есть.

Записав адреса, Максим немного успокоил парня, поговорив о компьютерах, – Кирилл великолепно знал тему, попрощался с ним и уехал, предупредив, чтобы он никому больше не говорил о возможном местонахождении отца.

От Мурома до Родомля Максим доехал за час, в аккурат к ужину. Захотелось есть, и он завернул к ресторанчику в центре селения, имеющего вполне городской вид. Ресторан назывался «Десна», внутри его было тихо, прохладно, уютно, играла негромкая музыка, посетителей можно было пересчитать по пальцам, и Максим с удовольствием поужинал, отдыхая после долгой дороги.

Пока он ел, погода снаружи изменилась. Небо закрыли облака, подул ветерок, выметая с улиц остатки жары.

У машины Разина толпились зеваки, мальчишки и пара взрослых, рассматривая невиданный здесь прежде аппарат.

– Дядь, а сколько в ней лошадей? – поинтересовался один из мальчишек, обнаружив знание технических терминов из области автотранспорта.

– Четыреста, – ответил Максим, боковым зрением отмечая действия взрослых, отодвинувшихся к своей машине – белой «Калине» и наблюдавших за ним.

– Ого! А за сколько секунд она набирает сто верст?

– За четыре.

– Круто!

Максим отъехал от ресторана, оставив позади восхищенных пацанов и двух мужчин, садящихся в «Калину», потом сдал назад, поравнялся с ней:

– Эй, мужики, не подскажете, где здесь улица Пушкина?

– Не здешние мы, – буркнул один из мужиков, небольшого роста, подвижный, с неприметным лицом и серыми глазами.

«Калина» хлопнула дверцами и уехала.

Максим проводил ее пристальным взглядом, вспоминая такую же отечественную лайбу, которая не раз попадалась ему на глаза в Москве и в Жуковском. Но не может же она следовать за ним незаметно от самой столицы? Даже если предположить, что ее пассажиры ведут за ним слежку. Или может?

Ерунда, не придавай значения совпадениям, заявил внутренний голос, так и свихнуться недолго. Вряд ли Пищелко успел организовать преследование сбежавшего майора, а куда тот поехал, полковник знать не мог.

– Дядь, улица Пушкина к лесу выходит, – сказал мальчишка, интересовавшийся машиной. – Вам сейчас надо по Краснофокинской прямо, на светофоре налево, хоть он и не работает, а через переулок по Толстого еще раз налево. Там церковь стоит новая, увидите.

– Спасибо, дружище, – сказал Максим. – Тебе сколько лет?

– Двенадцать.

– Машины любишь?

– Я уже трактор могу водить! – гордо заявил пацан, шмыгнув носом.

– Быть тебе гонщиком!

Улыбаясь, Максим направил «Хендэ» путем, который ему указал юный абориген.

У церкви повернул налево, разглядывая бревенчатые домишки окраины Родомля, – чистая деревня, елки-палки, аж душу защемило, так она была похожа на родную деревню Максима на Брянщине, – и таблички с названиями улиц. Появилась и табличка «ул. Пушкина, 4». Действительно, недалеко от леса. Никакого асфальта, хотя улица явно подравнивалась грейдером, сплошной ковер травы у заборов, сады, пара стареньких «Жигулей» у ворот, продуктовый киоск, тишина. И… что это?

Максим остановил машину.

Над одним из домов метрах в ста пятидесяти от поворота, скрытом плодовыми деревьями, крутился, постепенно рассыпаясь, птичий шар!

Максим вспотел.

Ошибки быть не могло: это явление напрямую зависело от «космической» деятельности Гольцова, значит, Арсений Васильевич находится здесь. Однако что происходит? Он же утверждал, что больше не работает на Систему! Порвал с Диспетчером. Не включается в сеть коррекции. Почему же тут образовался шар? Может быть, там, в клинике, ему подсадили какую-то особую программу и он не знает, что продолжает работать под контролем?

Максим мотнул головой.

Не может быть! Такого рода деятельность требует включения сознания, интеллекта. В состоянии «сна» ничего не откорректируешь. Но, что если Гольцов теперь не экзор, а, скажем, просто передатчик? Ретранслятор? Диспетчер понял, что с ним не договоришься, и решил поступить иначе: превратить строптивца в ретранслятор потоков энергии, которыми может управлять другой человек. Или не человек. Сам Диспетчер, к примеру.

Молодец, майор! – восхитился внутренний голос. – Голова у тебя варит!

Максим усмехнулся собственной оценке… и напрягся. Кто-то посмотрел на него со стороны, такое впечатление – из дома напротив, и взгляд этот был так оценивающе профессионален, что оторопь взяла. Сомнений не было: улица находилась под чьим-то визуальным контролем.

Ах, Арсений Васильевич, Арсений Васильевич, мысленно покачал головой Максим, как вы неосторожны! Вам же нельзя выходить в эфир, сразу начинают проявляться побочные эффекты. Или вы это делаете неосознанно?

Однако что же делать в такой ситуации? Ввалиться к нему в хату, доложить о слежке и попытаться вывезти отсюда? Или дождаться каких-то активных действий со стороны наблюдателей?

Мимо прошли две девушки с кружками молока в руках, покосились на диковинную машину Разина, отперли калитку, вошли в дом напротив под номером 5.

Решение созрело мгновенно.

Максим открыл капот, вылез из машины, поднял крышку капота, заглянул туда. Сделал вид, что копается в моторе. Потом направился к калитке, зашел в палисадник, постучал в дверь, не обнаружив кнопки звонка. Через минуту дверь скрипуче отворилась, на пороге возникла одна из девчушек, светленькая, большеглазая, с булкой хлеба в руке и кружкой молока в другой. На вид ей было лет десять. В глазах ни капли недоумения или страха, чистое детское любопытство.

– Вам кого?

– Мама-папа дома?

– Нет, на работе.

– Уже поздно. – Максим посмотрел на часы: девять часов с минутами. – А они на работе?

– Мама на вокзале кассиршей работает, а папа машинист, он в командировке.

– Понятно. Водички чистой у вас не найдется?

– Проходите в сенцы, вот ведро, ковшик. – Девчушка отступила в сторону, приглашая гостя. Она совсем его не боялась, и Максим мимолетно подумал, что только в русских деревнях сохранилась еще атмосфера доверия к людям и гостеприимное отношение, в городах никто не стал бы приглашать к себе незнакомого человека. Над городами теперь незримо носился призрак терроризма, заставляя людей прятаться в свои квартиры-норы и не высовываться даже тогда, когда в ночи раздается крик о помощи.

Максим напился – зубы ломило от пронзительной свежести чистой колодезной воды, набрал полный ковш и понес к машине, сделал вид, что заливает воду в бачок стеклоочистителя. Ощущение взгляда в спину несколько притупилось, но обольщаться не стоило. Он был почти на сто процентов уверен, что улица просматривается не с одной точки и что за ним сейчас кто-то внимательно следит.

Вернув ковш светловолосой девчушке, Максим залез в машину и медленно двинулся по улице, боковым зрением отмечая любое движение за деревянными – в основном из штакетника – заборами. Солнце зашло за облако на северо-западе, бросив последние лучи, оранжево-красные, густые, вдоль улицы. Начало смеркаться. Но сумерки не были Максиму помехой, он прекрасно ориентировался в темноте, поэтому не пропустил момент, когда в окне одного из домов – развалюха полная, а не хата, даже странно, что в ней кто-то живет – мелькнул тусклый блик. Бинокль, однако!

Ну-ну, усмехнулся Максим, продолжайте в том же духе, мужики, квалификация-то у вас низенькая, прямо скажем, любительская. Кто же держит объект на трубе, когда он едет мимо? В Чечне в такой ситуации запросто можно пулю схлопотать.

Дом номер шесть, номер восемь, машина за воротами, «Нива»… Стоп! Это машина Гольцова! Здесь он, здесь! Да и птицы еще не все разлетелись, ходят кругами. Итак, твои действия, майор?

Знать бы местные дороги, проворчал внутренний голос, тогда можно было бы ломануться отсюда с клиентом на форсаже, хрен бы догнали.

Мы погодим, решил Максим, продолжая движение. Пусть обозначатся, начнут первыми. Тогда и определим тактику. Стратегия же такая – ждать. Хорошо бы предупредить экзора, да номер его мобилы неизвестен, и вообще – есть ли у него телефон.

Максим доехал до конца улицы, свернул налево и тут же еще раз налево, на параллельную улицу. Темнело быстро, но фары он не включал. Остановил машину у новостройки: хозяева воздвигали здесь кирпичный двухэтажный особняк, являя собой, наверное, местных «новых русских». Точнее, «новых деревенских». Впрочем, почему бы и не выгнать такой дворец, ежели средства позволяют? Не все же кругом воруют, кое-кто и зарабатывает честным путем. Теперь даже в тундре возводят суперкоттеджи, на Чукотке, к примеру, чего же удивляться, что бизнесмены осваивают деревни русской глубинки?

Максим посидел с минуту в кабине, выжидая, не появится ли кто из жителей и не спросит: какого черта он здесь делает? Не появился. Улица выглядела пустой, лишь в окнах домов кое-где зажегся свет.

Тогда он вспомнил наставления Шамана и в темпе провел упражнение под названием «ориентация в пещере».

Сосредоточился на себе, на своем теле, расслабив одну за другой каждую мышцу.

Перешел от себя на окружающее пространство: улица, дома по обеим сторонам, сады, соседние улицы, их дома и огороды.

«Обнял» весь Родомль со всеми его улицами, зданиями, строениями, магазинами, предприятиями, транспортными узлами и машинами.

Вознесся над селением, ощущая его живой, вздрагивающей, дышащей и думающей биосистемой. Получилось это само собой, и Максим почти не удивился, только мимолетно поблагодарил Шамана в душе, осознавая, что такое в и д е н и е мира дается не каждому. Наверное, Иван Дрожжевич не ошибся в своем командире (ставшем учеником), увидев его природные данные.

В голову вошла заноза тревоги.

Максим судорожно просканировал улицу «локатором паранормального зрения», заметил двух женщин, компанию молодежи, старика на лошади – ничего особенного, все в пределах здешнего бытия, и вернулся к «полету мысли». Однако тревога не проходила, что-то мешало ему проводить «внешний психоанализ» местности, и Максим не стал рисковать, прекратил «полет», спустился на грешную землю.

Достал из бардачка охотничий нож, подарок отца, сунул за ремень справа на бедре, под рубашку, вылез, закрыл машину. Медленно двинулся вдоль улицы, прикидывая, где стоит дом Гольцовых со стороны улицы Пушкина. Увидел железную крышу с высокой телеантенной – за невзрачным бревенчатым домиком, скорее всего – баней, и остановился. Следующим – с той стороны – стоял дом матери Гольцова. И подобраться к нему можно было, только преодолев чей-то забор, двор за ним, сад и еще два забора.

Танк бы не помешал, подумал Максим, пожалев, что с ним нет команды. С группой он решил бы все проблемы, даже будь рядом Кузьмич, и то было бы намного легче. Но Кузьмич остался в Москве, и все приходилось делать самому. А танк действительно пригодился бы. Подъехать к дому, усадить в башню Гольцова, и привет, мужики, попытайтесь нас остановить!

Вспомнилась чья-то шутка: не так страшен русский танк, как его пьяный экипаж.

Максим улыбнулся, толкнул калитку усадьбы рядом с баней: заперто. Но где-то должна быть щеколда, крючок или задвижка.

Все просто, вот она. Он повернул деревянную задвижку, бросил взгляд на улицу, на которой зажглись кое-где редкие фонари: никого. Что ж, пора действовать, майор.

Дом, на территорию которого он зашел, оставался темным и тихим. Хозяева то ли отсутствовали, то ли спать ложились рано. Не имели они и сторожевой собаки, что весьма облегчало замысел гостя.

Нож мешал прыгать, пришлось пристроить его в кармане джинсов на бедре.

Максим шмыгнул мимо хаты, перебежал двор, перелез через палисадник, отгораживающий двор от огорода, притаился у разросшейся акации. Организм настроился на активное действие, послушно вошел в состояние боевого транса. Максим превратился в сложный чувствительный биомеханизм, реагирующий на любой звук, даже самый слабый, на любое движение, на малейшее изменение цветового контраста – при полном отсутствии света. К тому же ему помогали наставления Шамана, позволявшие усилить эффект сверхчувственного восприятия, и Максим словно растворился в воздухе, стал частью природы, частью ночи, не воспринимаемой никакими приборами как нечто чужеродное, сильное, опасное.

На улице с той стороны дома Гольцовых заурчал мотор: к дому тихо подъехала машина с погашенными фарами. Почти неслышно открылись дверцы. Вышли трое, ощущаемые Максимом как три жгута светящегося в инфракрасном диапазоне тумана. К ним присоединился четвертый, появившийся как чертик из коробки. По-видимому, это был наблюдатель, контролирующий улицу.

Раздались тихие, на грани слуха, команды.

Два «жгута» перепрыгнули забор, обошли дом, заходя с той стороны, где притаился Максим.

Еще два бесшумно отперли калитку, подошли к крыльцу, начали возиться у двери.

По улице пробежала собака, но не залаяла на чужаков, хотя и обнюхала машину.

Из кабины выбрался еще один «жгут тумана», неторопливо двинулся к дому.

Тотчас же двое, что возились у двери, справились с замками и щеколдами, распахнули дверь и ворвались в дом.

Максим терпеливо ждал.

Те двое, что обошли дом и застыли теперь во дворе, у второй двери, ведущей из сеней к сарайчику и туалету, также открыли дверь, и один из них исчез в сенях. Второй прошелся по двору, закурил.

В доме начался тихий переполох, вспыхнули лучи фонарей, кто-то вскрикнул в испуге, раздался шум, затарахтели, загремели, падая, стулья, зазвенела посуда.

Пора! – решил Максим и взвился в воздух, преодолевая хилый заборчик из редкого штакетника.

Тот, кто курил во дворе, оставаясь на всякий случай на стреме, успел только повернуться на звук и отлетел к сарайчику от мощного удара в грудь. А так как на нем оказался спецкостюм военного образца, называемый на профессиональном сленге комбезом или «складом», ткань которого трудно пробить даже ножом, Максиму пришлось добивать противника ударом в голову. Обыскав его наскоро, он забрал пистолет – стандартный «ПЯ» образца две тысячи четвертого года, с глушителем и инфракрасным прицелом, и метнулся к сеням.

Дверь в дом распахнута, в глубине сеней мелькают тени, слышатся мужские голоса, плач ребенка.

– Заткни ей пасть! – раздался чей-то возглас.

Максим на цыпочках двинулся к двери… и еле успел увернуться от мелькнувшей справа ноги: целили в живот, умело и точно. Если бы не его «резонансное» состояние, удар достиг бы цели.

Он упал влево, расширяя панораму в и д е н и я угловым зрением, увидел сгустившийся мрак за дверью и выстрелил, не целясь, три раза подряд. Раздался сдавленный крик, притаившийся в темноте человек упал, загремев какими-то деревянными предметами.

В доме стало тихо.

– Что там у вас, Базло?

Максим вскочил на ноги, метнулся в хату, навел пистолет на оглянувшихся мужчин, вбирая глазами картину происходящего.

На полу, устланном домоткаными половиками, большой комнаты, представлявшей в доме гостиную, лежал в одних трусах Арсений Васильевич Гольцов, похоже, без сознания. Над ним склонился высокий мужчина с голым черепом, в камуфляже, держа в руках шприц. Рядом стоял второй, в добротном летнем костюме песочного цвета, с перламутровой искрой. У него был вид профессора, недовольного ответами студента.

Ни матери Гольцова, ни его внучки Стеши не было видно, они, очевидно, находились в спальнях, входы в которые были задернуты ситцевыми занавесочками.

Одна из занавесочек шевельнулась, и Максим выстрелил, не целясь.

Раздался вопль, занавесочка слетела с петель, и из комнаты лицом вперед вывалился верзила в комбезе, сжимая в руке пистолет. Пуля Максима попала ему точно в лоб.

– Стоять! – выдохнул майор, беря на прицел оставшихся на ногах налетчиков. – Руки за голову! И я не шучу!

– Майор Разин, – проговорил «профессор» без всякого страха или волнения. – Вы-то что здесь делаете?

– Гербарий собираю, – оскалился Максим. – Велите вашему холую сдать оружие и шприц. Видит Бог, при малейшем движении я его просто пристрелю!

– Вы не понимаете…

Максим навел ствол «ПЯ» в лицо вожака налетчиков:

– Раз, два…

– Шерхан, уважь майора, брось волыну.

Бритоголовый верзила аккуратно опустил шприц на пол, вынул из-под мышки пистолет, небрежно швырнул Максиму. Тот поймал его… и полетел вперед от удара по затылку! Единственное, что он успел сделать, это слегка смягчить удар наклоном головы: учуял опасность в последний момент. И все же удар был таким сильным, что он на несколько мгновений потерял ориентацию. А когда очнулся, увидел рядом тело Гольцова и понял, что обезоружен и лежит на животе, придавленный чьей-то ногой в спецназовском ботинке с высокой шнуровкой. Вывернул голову, скосил глаза.

На него смотрели двое: верзила в камуфляже, с желтым электрошокером в руке – это он придавил шею Максима ногой, и пожилой «профессор».

– Вы не слишком осторожны, майор, – скривил губы последний. – Надо было просчитать все варианты. Мы предполагали, что вы будете где-то поблизости от объекта, и приняли меры. Кстати, зачем это вам? Он же вам не сват, не брат, не друг. Из-за чего вы пошли на измену Родине?

Максим еще раз пожалел, что с ним нет его команды, проговорил глухо:

– Я не изменял Родине.

– Но выглядеть это будет в глазах руководства именно так, мы представим все доказательства. В газетах же напишут, что при задержании бывшего майора ФСБ, работавшего на иностранную разведку, он погиб. И ничего изменить уже нельзя. Меня же интересует только один вопрос: зачем вы влезли не в свое дело? Зачем рисковали здоровьем, карьерой, жизнью?

– Вам не понять…

– Я-то как раз в состоянии понять, но вы, похоже, сами не знаете, что заставило вас пойти на предательство интересов конторы. Гольцов вас запрограммировал?

Максим закрыл глаза, делая вид, что ему стало плохо, начал готовиться к в з р ы в у.

– Или все сводится к банальнейшей причине – женщина? – продолжал говорить «профессор». – Мы знаем, что у Гольцова красавица-дочь. Я прав, майор?

Максим открыл глаза:

– Я вспомнил…

Брови командира налетчиков шевельнулись.

– Что именно?

– Где я вас видел.

– Где же?

– В милиции, – серьезно сказал Максим. – Вы попались за мелкую карманную кражу.

– Это смешно, – задумчиво кивнул «профессор». – Ротмистр, двинь-ка его в косинус, чтобы не шутил больше.

– Давайте я его кончу, – буркнул верзила.

– Не здесь, вам же потом труп тащить придется.

Верзила поднял ногу, собираясь с силой опустить ее на спину Разина, и Максим «спустил курок» боевого режима.

Нога ротмистра не успела опуститься на спину лежащего.

Максим откатился в сторону, сделал «ножницы», подсечка сработала, и верзила полетел на спину с изумлением в глазах.

Однако «профессор» вдруг проявил неожиданную прыть, в долю секунды оказался рядом и ударил Разина ногой, целя в лицо. Максим увернулся, перекатился через тело Гольцова, вскочил разгибом вперед. Но «профессор» снова возник в метре от него, проворный и быстрый, как хищный зверь. В воздухе мелькнула рука, другая. Максима отбросило в угол, и он разнес телом шахматный столик. Подхватился на ноги, поворачиваясь к «профессору» лицом и осознавая, что встретил достойного противника.

За эти несколько секунд успел вскочить на ноги и верзила-ротмистр (интересно, это у него кличка или реальное воинское звание?), поднял прямоугольный ствол электрошокера.

Не успею достать! – мелькнула мысль. – Хорошо подготовлены ребята!

И в этот момент что-то произошло.

За спиной верзилы сгустилась темнота, он вздрогнул, широко раскрывая глаза, и с грохотом упал лицом вниз. В спине ротмистра торчала рукоять ножа.

Текучий призрак, возникший, казалось, прямо из воздуха, переместился к застывшему «профессору», однако тот снова проявил невероятную для такого пожилого с виду человека реакцию и сноровку, сиганул через всю комнату и нырнул в окно головой вперед.

Треск, звон стекла, шум, удаляющийся топот…

Призрак остановился, превратился в невысокого и не слишком мощного мужчину неопределенных лет, на Максима глянули знакомые голубые глаза.

– Опять вы, – пробормотал он, опуская руки. – Расен…

– Идемте, – сказал голубоглазый, одетый как самый обыкновенный среднестатистический житель России: однотонная коричневая летняя рубашка с короткими рукавами, темные штаны, легкие дырчатые туфли.

– К-куда?

– В машину.

– К-какую машину?

– Ваша на ходу?

– Разумеется.

– Я поеду с вами.

– Но Гольцов…

Расен склонился над Арсением Васильевичем, что-то сделал, и тот зашевелился, застонал, с трудом сел, держась за голову. Глаза его были мутными, красными, в них стояла боль. Потом он увидел Разина, раскрыл глаза шире:

– Максим?! Как вы здесь оказались?

– Ведите его к машине, – сказал голубоглазый.

Максим подошел к Гольцову, подставил плечо:

– Идемте.

– Куда?

– К машине.

Они заковыляли к двери, но потом Арсений Васильевич вспомнил о внучке и матери, остановился:

– Стеша! Мама…

Голубоглазый Расен нырнул за ситцевую занавеску, вынес девочку.

– Что с ней?! – дернулся Гольцов.

– Все в порядке, сомлела немного.

– Я заберу ее! – Арсений Васильевич прижал внучку к себе. – А что с мамой?

– У нее сердечный приступ, наши люди отвезут ее в больницу. Не волнуйтесь, все будет хорошо, за ней присмотрят.

– Кто вы?

– Р-р-р-р, – проворчал Максим.

Голубоглазый усмешливо прищурился:

– Это звучит короче – РРР. Но по сути верно. Поторопитесь, скоро все узнаете.

Через полчаса, после преодоления всех заборов, огородов и соседского подворья, беглецы разместились в машине Максима, бесшумно объявился голубоглазый спаситель, и машина тронулась с места, направляясь в неизвестность.

БАЛЯСЫ

Земля была мягкой как пух и не прилипала к голым коленкам. Арсений ползал по ней от одной кучки картошки до другой, набирал ведро, ссыпал в мешок. Когда набиралось четыре ведра, нес мешок в погреб и опорожнял в подклеть, где картошка и хранилась потом всю зиму.

Тепло.

Ласковое солнце греет спину.

Приятный ветерок овевает лицо.

Пахнет патиной, землей, прелью.

Ранняя – бабье лето! – осень, трава еще вовсю зеленая, а вот листва деревьев уже начала буреть. Недалеко время, которое называется золотой осенью, когда листва берез и кленов принимает все оттенки желтого, оранжевого и красного цвета, красота необыкновенная!

Мама и бабушка копают картошку, о чем-то переговариваясь. Тихие будничные голоса, тишина, покой.

Арсений собирает урожай, но сам далеко отсюда – в будущем, где летают от звезды к звезде диковинные звездолеты и космонавты на каждом шагу встречаются с инопланетянами. Ему четырнадцать лет, и он совершенно счастлив, хотя еще не знает об этом…

– Дедушка! – послышался откуда-то, из других времен и пространств девчоночий голос.

Арсений Васильевич выплыл из омута памяти, вздохнул: до сих пор не прошла эта боль – сладкая боль расставания с детством, сидит занозой в душе, не дает сосредоточиться на реалиях теперешней жизни.

Третий месяц он со Стешей жил в лесу, на берегу небольшого озерца Светлояр, располагавшегося в ста километрах от Владимира и в пятнадцати от ближайшего села Кержень. Расен, голубоглазый воин неведомой структуры РРР, привез их сюда еще летом, сразу после нападения на дом Гольцовых в деревне спецгруппы ФСБ (об этом стало известно позже), вместе с Максимом, и оставил в деревянном домике, принадлежащем местному охотничьему хозяйству, на попечение деда Павла, сторожа и хранителя озера.

– Поживите здесь, покуда все успокоится, – сказал Расен, познакомив гостей с дедом, – я приду за вами.

– Кто вы? – еще раз попытался выяснить Арсений Васильевич. – Какую организацию представляете?

– Правник вам все объяснит, – кивнул на деда Расен. – Устраивайтесь, отдыхайте.

Исчез он незаметно, словно растворился в ночи.

А спасенные им остались в доме, оказавшемся изнутри большим и просторным, совсем не таким, каким он виделся снаружи.

Максим выдержал неторопливой жизни всего неделю. Его деятельная натура не могла примириться с положением беглеца, с ровным течением бытия в природной глухомани, и, сообщив Арсению Васильевичу свое решение освободить Марину, он ушел из сторожки.

Дел Павел, кряжистый, седобородый, темнолицый, с виду простодушный, ему не препятствовал. Посоветовал только держать точно на север, следуя старой тележной колее; дорог здесь как таковых не имелось, и до шоссе от озера надо было ехать по лесу около двенадцати километров.

Максим уехал на своей «Хендэ» и, надо полагать, добрался до тракта, поскольку не вернулся. Да и дед Павел, хитрован и балагур, знаток и настоящий хозяин леса, не стал беспокоиться, словно знал, что с бывшим майором безопасности ничего не случится.

Арсений Васильевич много раз беседовал со стариком, возраст которого, судя по всему, зашкаливал за сто лет, и в конце концов уяснил, кого представляет собой голубоглазый спаситель по имени Расен. Хотя говорил дед Павел больше намеками, сыпал шутками и прибаутками и никогда не повторял сказанного.

Во-первых, Арсений Васильевич узнал, что территория вокруг озера Светлояр считается священной и принадлежит заповеднику «Керженский», а охотничье хозяйство и вовсе недоступно простым смертным, так как здесь с незапамятных времен и до начала двадцать первого века охотились высокие правительственные чины из Москвы. А вот в начале двадцать первого охотников как отрезало, и на леса вокруг Светлояр-озера сошли тишь и благодать.

Арсений Васильевич обошел озеро кругом, один и со Стешей, и убедился, что оно абсолютно круглое как монета, чистое и глубокое. Дед Павел уверял, что озеру одиннадцать тысяч лет, оставил его ледник, растаявший после наступившего в Европе потепления, а чистоту и целебные свойства водам озера придают сорок ключей, поднимающих грунтовые воды с больших глубин. Дед уверял также, что Светлояр – дверь в параллельные миры, открывающаяся только избранным, чистым духом, и что на месте сторожки когда-то стоял храм Ярилы, поставленный предками еще в дохристианские времена. Само же озеро якобы заколдовано и скрывает в своих глубинах Светлоград, древнее русское селение, аналог знаменитого Китеж-града.

Неизвестно, о каком колдовстве, сохранявшем озеро от рыщущих в округе любителей прибирать к рукам чистейшие заповедные угодья и строить там крутые коттеджи, шла речь, но действительно за все время «светлоярского сидения» Гольцова к озеру не приблизился ни один человек, ни один турист или охотник.

А на второй день вынужденного пребывания беглецов на территории сторожки наконец-то стало известно, что кроется под «рычащей» аббревиатурой РРР.

Расспросы начал еще Максим, привыкший во все вникать и во всем разбираться. Дед Павел сначала отнекивался: я, мол, ничего такого не знаю, не ведаю, потому как сторожем простым тут поставлен, – потом понемногу разговорился. То ли достали его настырные гости, то ли получил разрешение сверху, от тех, кого представлял Расен.

РРР означало Рать Рода Русского, и принадлежала эта «спецслужба» (впрочем, это слово можно было писать и без кавычек, поскольку оно отражало суть деятельности службы) Духовно-Ведической общине «Русь», сокращенно – ДВОР. Чем занималась община, Арсений Васильевич не шибко разобрался, так как дед Павел навел туману, наговорил с три короба, и в конце концов оказалось, что община «просто живет», славя древних русских богов и воссоздавая традиции Рода. А вот деятельность РРР не сводилась к одному лишь наведению порядка в общине и защите ее границ (хотя Арсений Васильевич не понял, о каких границах вел речь старик). Рать по сути занималась поиском и уничтожением всяческих тайных организаций, паразитирующих на теле России-Руси и пытавшихся окончательно сломить ее дух, ликвидировать как державу, подчинить себе и питаться ее святой силой.

Кое-что сообщил дед и о Системе управления миром, что весьма заинтересовало Арсения Васильевича, уже получившего представление об этой дьявольской структуре. По словам сторожа, Землей управляли двенадцать колдунов, двенадцать жрецов Чернобога, использующих внедрение в сознание людей определенных психоматриц или программ (дед называл их «сатанинскими письменами»). Люди для них были источником темной энергии – энергии злобы, агрессии, боли, муки, страдания, ненависти.

Над ними стоял некто Всеблагий (по впечатлениям Арсения Васильевича – Диспетчер), над которым тоже существовала иерархия пастухо в – от разного рода бесов до Вышнего, который и был скорее всего тем, кого люди называли Сатаной, Люцифером или Чернобогом. По словам деда Павла, выходило, что все эти пастух и людьми не были, даже Диспетчер, хотя он и родился на Земле.

Сведения эти совпадали с тем знанием, каким обладал Арсений Васильевич, хотя иногда ему становилось неловко, будто он участвовал в некоем розыгрыше или был актером фантастического фильма. И это при том, что он сам занимался деятельностью, которую любой посторонний человек назвал бы «бредятиной» и посоветовал бы ему обратиться к врачу.

На вопросы же Гольцова дед Павел отвечал своеобразно: либо шутил, либо пел песни из старых советских кинофильмов, либо принимался рассказывать истории из жизни великих людей, которых он знал множество. В общем, вел он себя несерьезно и в то же время давал такую информацию, над которой надо было размышлять и размышлять.

Например, во время одной из бесед (Стеша обычно в такие моменты была занята своими играми) он на полном серьезе сообщил, что Земля давно контролируется тварями из космоса, вывозящими в больших количествах алмазы и редкоземельные элементы.

– Зачем это им? – удивился Арсений Васильевич.

– Алмазы являются топливом для их космических кораблей, – ответил дед. – А редкоземельные – в качестве строительных материалов.

– Значит, у них есть космические корабли?

– А как же.

– Я думал, что они должны применять другие способы передвижения в пространстве. Иначе как объяснить, что мы ни разу не обнаружили прибытие их кораблей?

– Да сколько угодно. Об НЛО слышал, чай?

– НЛО? – разочарованно отмахнулся Арсений Васильевич. – Это же… – он поискал слово, – это досужий вымысел журналистов.

– Вот! – назидательно поднял вверх палец дед Павел. – Все так думают! А допреж сие правда есть. Просто твари сумели внушить всем, что НЛО и другие аномальные явления, как нонче принято говорить, есть досужий вымысел, чепуха, проявление природных стихий в крайнем случае. Ложь вообще для этих паразитов является необходимым средством контроля народных масс. Наши космические родичи харийцы и дарийцы уже сталкивались с этой заразой и выработали против нее иммунитет, а вот у нас иммунитета пока нету, потому мы так легко поддаемся обману. Не только богосотворенные, но даже богорожденные! Но ничего, скоро инкубационный период болезни нашей закончится, и паразитам придется покинуть Землю-матушку. Для них и других тварей, им помогающих, это будет конец света, Апокалипсис, а для настоящих людей – конец тьмы.

Так Арсений Васильевич и не понял, верит дед Павел в собственную доктрину или нет, хотя сам он видел очень много совпадений с той информацией, которую имел.

– Чего они хотят от нас? – спросил он.

– Как чего? – вздернул кустистые брови старик. – Сжить нас со свету, потомков гипербореев, правнуков богов, настоящих людей, уничтожить Русь. Только мы еще и сопротивляемся, мешаем им завладеть планетой, хотя для выполнения своих планов твари используют все средства: алкоголь, телевидение, компьютеры, музыку и так далее. Таким манером они навязывают нам неправильный образ жизни и разрушают иммунитет.

Арсений Васильевич с интересом заглянул в светло-серые глазки старика, знавшего сотни древних словечек и одновременно такие научные термины, как «инкубационный период» и «иммунитет».

– Вы так убежденно говорите, будто встречались с этими… тварями.

– А как же, – прищурился дед, – и не один раз. Здесь, на заимке, их много перебывало, члены Политбюро, министры, партийные лидеры, государевы, так сказать, люди. Их легко узнать, они ведь никого за людей не считают, хотя сами нелюди. Русь из-за них и подняться никак не может, превратили державу в балаган. Олигархи, дышло им в селезенку, порвали Русь-матушку на клочья, вывозят богатство тоннами, устраивают шабаши, глумятся над памятью предков, губят души детей. – Дед сплюнул. – Нет на них управы!

– А президент?

– А что президент? Слово-то нерусское, президент он и есть президент, ставленник паразитов, не государь всея Руси, радеющий за народ, не посланник Перуна али других наших богов, а п а с т у х, подчиняющийся воле паразитов. Страна наша не едина, хотя слава богам! – един народ, ибо порвись это единство – утонем в крови братоубийства и страха, будем кормить паразитов как и все.

Арсений Васильевич покачал головой. Возражения кое-какие у него имелись, но спорить со сторожем не хотелось, уж очень убежденно тот говорил. Да и не простым сторожем был дед Павел, ох не простым. Знал он столько, что иным академикам не снилось, и рассуждал здраво и основательно, явно имея факты. Ту беседу он вообще закончил утверждением, что белой расе на Земле приходит конец, чем еще больше укрепил мнение Гольцова о том, что он не простой сторож. Утверждение старика Арсений Васильевич поддержал, так как сам думал примерно так же, да и газеты почитывал, в которых прямым текстом писалось о разработке многими учеными – от корейского микробиолога Ри Час Ву до иранского медика Халиба Ваххаба – генетического, а точнее – этнического оружия, способного уничтожить выборочно любую расу. Причем белую – в первую очередь.

– Чума на их головы! – закончил свое рассуждение дед Павел. – Хотя и среди мусульман есть люди, радеющие за наше дело. Только у них работают законы, запрещающие ростовщичество, создание монополий, продажу ворованного, потребление спиртного, а главное – не допускающие обмана. Эти законы когда-то свято блюли на Руси. А теперь – где они? Вот и приходится жить среди паразитов и создавать новую этику, основанную на совести.

– Это… реально? – осторожно спросил Арсений Васильевич.

– Сбросим иго завоевателей, – усмехнулся старик в бороду, – уничтожим тварей – заживем по совести. Была бы жива Русь.

– Боже, сохрани мою Россию, отврати погромную стихию, просвети заблудший мой народ, – пробормотал Арсений Васильевич, вспомнив строки поэта.

Дед Павел прищурился:

– Сам придумал?

– Нет… читал когда-то…

– Хорошо сказал. Не ошиблись мы в тебе, пора бы и проснуться уже, годков-то много прошло.

Арсений Васильевич не понял, о каких годах идет речь, а переспрашивать не стал. Однако беседа с дедом задела его за живое, отложилась в памяти, и он долго размышлял над тем, что услышал, пытаясь определить истинный смысл сказанного сторожем. Уже было ясно, что дед Павел ничего просто так не говорит и все его беседы укладываются в некую систему, призванную будить мысль собеседника. Но суть этой системы пока не давалась. А прямо дед Павел говорить не хотел, желая, очевидно, проверить способности гостя делать выводы.

Беседовали же они много раз, особенно по вечерам у костра, умело поддерживаемого стариком, и темы бесед случались самые разные.

О «кодексе строителя капитализма» в России.

О Русской православной церкви, с одной стороны, сохранявшей дух древнего истинног о Православия, а с другой – отстаивающей концепции христианства, всеми правдами и неправдами воюющего с возрождением русских ведических традиций.

О власти в глубинке России и о Власти государственной, подневольной, склонившейся, по словам деда, под «варяжским игом».

О житье-бытье простого русского мужика, специально спаиваемого той же властью, которая отстаивала интересы олигархата.

Мнение старика всегда при этом было жестким и бескомпромиссным: «дать по сусалам» всем пришельцам-паразитам, сбросить их с территории России, чтобы народ зажил вольно и широко, не обслуживая мерзостные институты шоу-бизнеса и чужой культуры.

– В конце концов, – сказал он как-то, – дело не в том, что ты думаешь, а в том, что делаешь. Начинать можно и с малого – с поиска правды. Один умный человек сказал: «Оправдайте, не карайте, но назовите зло злом» [6].

– Разве этого достаточно? – недоверчиво спросил Арсений Васильевич.

– На первых порах, – кивнул старик. – Но в принципе, победа должна быть не на стороне силы, а на стороне правды. На Руси всегда жили по этому принципу, а теперь и язык наш извратили, приспособили для своих нужд паразиты, многие слова, несущие силу и свет, превратили в ругательства. Ну да ничего, вернется еще правда и встрепенется Русь, скинет инородный гнет!

Арсений Васильевич промолчал. Его больше интересовала жизнь общины, ее цели и доктрины, устремления и планы. Однако дед Павел на конкретные вопросы не отвечал, отшучивался, говорил: сам все узнаешь, когда проснешься. Что он имел в виду под словом «проснешься», одному Богу было ведомо. Лишь однажды он проговорился, а может, и намеренно допустил «утечку информации», когда упомянул ратников – воинов РРР.

Арсений Васильевич понял его так, что эти люди не только защищали общину, но и противостояли той самой Системе, с которой столкнулся он сам и которая регулировала социум Земли с помощью обмана, инициации конфликтов, войн и концептуальных изменений психики народа, с помощью мощнейшей сети институтов лжи.

Поминал дед Павел и правителя ДВОР.

Всей общиной руководил выборный Князь всея Руси, а под его началом находились князья помельче и атаманы, пестующие общинные земли на местах по всей России, а также праведники-защитники, родомыслы, хранители Веры Рода. В понимании Арсения Васильевича эти люди были волхвами.

Голубоглазый Расен, определивший спасенных «на сидение в скит», принадлежал, по словам старика, к ратникам, дружинникам Князя, и носил воинское звание есаул. Он появился у озера лишь однажды, после ухода Максима, но ненадолго. Спросил, как себя чувствует гость, поговорил о чем-то со стариком и умчался в неизвестном направлении, словно растаял в воздухе. Арсений Васильевич хотел расспросить его о своей дочери, о маме, о Максиме, о положении дел в мире, но не успел. Пришлось те же вопросы задать деду Павлу, и тот ответил, привычно оглаживая бороду и блестя хитрыми глазками:

– Живы твои родичи, здоровы, токмо не вольны. Мама у тетки в Ярославле, ждет весточки от тебя. Дочь пока тоже печалится в неволе. Плетется куделя замысла, да не от нас все зависит.

Смысл ответа стал понятен Арсению Васильевичу позже, в настоящий момент ему было достаточно и того, что его дети и мама живы и здоровы. К тому же он надеялся, что ратники Расена помогут им в случае нужды, и продолжал терпеливо ждать, когда же к нему придут нужные люди и объяснят, что делать. Пока же он подолгу гулял с внучкой по лесу, у озера, рыбачил, размышлял.

Особенно ему нравились тихие летние вечера, когда огромное красное солнце, зацепившись за острые вершины елей на той стороне озера и расплавив воду, плавно скатывалось, обессилевшее, в лес. Холодало здесь быстро, и в воздух поднималась, низко стелясь над лугом, сизая полоска тумана. По воздуху разливался запах полыни и диких трав, и Арсений Васильевич, затаив дыхание, мог долго стоять у кромки озера и вдыхать этот запах, вбирать глазами красоту природы и вспоминать родные просторы, время детства, когда он жил в ожидании чудес и не думал о грядущих испытаниях. Так мало было надо человеку в этом возрасте, зато как много роилось в голове мыслей и как много неизведанного ждало впереди, душа жаждала не покоя – но воли и движения.

Любила и Стеша эти вечера, вполне понимая задумчивость деда и его мысленное отсутствие, хотя не могла так долго, как он, предаваться созерцанию пейзажей, бегала вокруг, изучала травы и цветы, беседовала с птицами и насекомыми, легкая и вездесущая, как ветерок.

Дважды Арсений Васильевич пытался выйти в космос – в безбрежные дали иных пространств, качеств и категорий, и дважды сталкивался с непонятным ему сопротивлением, с блоком, который мешал ему выходить в канал связи с Карипазимом. И в то же время у него создавалось ощущение, что он таки пробивался в операционное поле системы коррекции и что-то там делал, хотя в памяти не осталось ни одного свидетельства подобного рода деятельности, ни одного факта связи с запредельем. Лишь косвенные доказательства.

Стеша вдруг сообщила, что видела птиц, собирающихся в «круглую тучу». И дед Павел как-то по-особенному посмотрел на гостя после его попытки настроиться на «состояние энерготранса».

Зато вдруг удалось раскрыть один из «зарытых» в психике «кладов» информации и освоить кое-какие навыки владения физикой тела и сознательно изменить скорость химических реакций и процессов в нервных тканях и мышцах. Отныне он мог усилием воли ускорять эти процессы и двигаться со скоростями, на порядок превышающими предельные человеческие возможности.

И все же что-то мешало Арсению Васильевичу жить свободно, строить планы, размышлять о своем положении, а главное – реально менять это положение. Как только он начинал всерьез строить какие-то планы, в правом виске зарождалась странная пульсация, росла опухоль, не прощупываемая пальцами, но ощущаемая, как застрявший в голове осколок гранаты, и все становилось плывущим, нереальным, надуманным и ненужным. Словно срабатывал некий предохранитель, спасающий мозг от перенапряжения и отключающий сознание во имя благородной цели защиты психики от шизофренического синдрома.

Так и летели дни, вплоть до шестнадцатого сентября, пока Арсений Васильевич не понял, что больше так жить – как трава – нельзя.

КАРУСЕЛЬ

Несколько дней Максим метался по Москве в поисках подходов к своему бывшему месту работы. Только там он мог получить доступ к секретным файлам оперативного компьютера и найти координаты местонахождения Марины.

Сначала он попытался как ни в чем не бывало поговорить с секретаршей Отдела Александрой, которую все за глаза называли Гидрой. Однако она действительно оказалась достойным представителем экзотической фауны, знающим свое ремесло и положение, и, сразу сориентировавшись, предложила Разину явиться на переговоры с начальством. Пришлось пообещать ей, что он так и сделает в ближайшее время. На вопрос же Максима: где содержится Марина Гольцова, задержанная спецгруппой, – Гидра ответила, что ничего об этом не слышала. Соврала, конечно. Она всегда была в курсе всех дел, которые планировал полковник Пищелко.

После этого Максим по очереди обзвонил своих бывших подчиненных и узнал о них много нового – по отношению каждого к возникшей проблеме.

Райхман-Штирлиц, который, как оказалось, заменил Разина на посту командира группы, посоветовал ему сдаться и пообещал содействие. Местонахождения Марины он не знал либо не захотел сказать, чтобы лишний раз не рисковать своим положением.

Писатель-Пашкевич также не смог помочь бывшему командиру, так как был переведен в другое подразделение и занимался совсем иными делами, не связанными с контролем экстрасенсов.

Шаман слышал о задержании дочери Гольцова и даже указал примерный район ее содержания – Бескудниково. Однако точные координаты учреждения – то ли спецклиника, то ли СИЗО, то ли база ФСБ – сообщить не смог, хотя и пообещал выяснить, как он выразился, «по своим личным каналам».

А Кузьмич – простая душа – обрадовался звонку командира и с ходу предложил провести операцию по освобождению Марины. Правда, куда ее упрятали порученцы полковника, он тоже не знал.

– Спасибо, Веня, – прочувственно ответил Максим. – Ты всегда любил драйв. Возможно, еще придется идти этим путем, но сначала я попробую мирные варианты.

Шаман позвонил на следующий день:

– Командир, Марину Гольцову вчера перевезли на дачу полковника Пищелко, улица Шишкина, двенадцать.

– Где это? – не сразу сообразил обрадованный и озадаченный одновременно Максим.

– Поселок Академии телевидения, недалеко от метро «Войковская». Учти, дача охраняется не хуже Кремля, лучше туда не соваться.

– Почему ты думаешь, что я туда сунусь?

– Есть такое подозрение.

Максим хмыкнул:

– Может, подскажешь другой способ вызволить Марину?

– Пока нет, – серьезно ответил Итигилов. – Обещаю подумать.

– Ладно, думай, время еще есть. Вот если бы удалось раздобыть чертежи дачи или хотя бы карту расположения охранных систем.

– Вряд ли, – с сожалением сказал Шаман. – К таким секретам я не допущен. Единственное, что я могу сделать, это указать примерное сосредоточение охраны.

– Спасибо и на этом. Когда к тебе можно подойти?

– Вечерком, часов в девять, можем встретиться у метро «Октябрьское Поле».

– Хорошо, не возражаю, встретимся у книжного магазина в девять.

Шаман действительно появился возле метро точно в указанное время и передал нарисованную от руки схему расположения объектов на территории дачи начальника Отдела. Они сели в кафе на перекрестке улиц Народного Ополчения и маршала Бирюзова, и Максим начал изучать схему, слушая объяснения как всегда невозмутимого Ивана-Доржо.

Шаман постарался на славу, поэтому схема была сделана тщательно и подробно, что говорило о немалых возможностях штатного экстрасенса Отдела. По его признанию, он дважды обошел поселок телеакадемиков на «Войковской», чтобы уточнить «кое-какие детали», и этого вполне хватило для составления схемы.

Дача полковника Пищелко представляла собой комплекс строений, соединявшихся крытыми переходами, и занимала площадь в десять соток. Комплекс имел двухэтажный коттедж со спальнями, гостиными, каминным залом, ванными комнатами и бассейном, а также два жилых бунгало для гостей, дворик с фонтаном, столовую, беседку, еще один отдельный бассейн с проточной водой и два гаража: подземный и небольшой наземный. Плюс винный подвал и летняя кухня. Плюс красивый «фонарик» на крыше с самым настоящим телескопом. По слухам, полковник Пищелко любил в ясные ночи наблюдать за звездами.

– Здорово! – не удержался от восклицания Максим, выслушав Шамана. – Такая дача стоит немалых финансовых вливаний. Интересно, откуда у нашего усача такие средства?

Итигилов промолчал. Вопрос был задан не ему.

– Ладно, пошли дальше, – махнул рукой Максим. – Где сидит охрана?

Шаман показал крестиками места расположения постов охраны. Всего их было четыре, не считая сторожа у ворот центрального входа на территорию дачи.

– Системы защиты?

Итигилов покачал головой:

– Точно сказать не могу, однако предполагаю наличие системы телекамер по периметру и системы электронных датчиков, следящих за окнами всего комплекса. Плюс две сторожевые собаки.

– Собаки – это плохо, – приуныл Максим. – С детства не люблю злобных тренированных псов. Один такой чуть не загрыз соседскую девочку, и я на всю жизнь запомнил этот дикий случай. Боюсь, дача неприступна. Разве что украсть в какой-нибудь воинской части танк и заехать на дачу на танке?

Иван-Доржо усмехнулся:

– Такое возможно разве что в голливудской лабуде. Можно попробовать проникнуть туда другим путем.

– По воздуху? Вертолетом? – скептически поджал губы Максим.

– Под землей, по канализационной трубе.

Максим покачал головой:

– Такая же голливудская лабуда. Для этого как минимум надо знать схему местных коммуникаций.

– Попроси Гену, у него есть какие-то связи в Горводоканале, а уж они-то наверняка имеют схему канализации на «Войковской».

– Не думаю, что охрана не предусмотрела этого варианта.

– Другого у меня нет.

– Ладно, Иван Дрожжевич, спасибо и на этом.

– Будь осторожен, Индоржийн зря предупреждать не стал бы.

– Это кто?

– Помнишь молодого монаха из Иволгинского дацана в Улан-Удэ?

– А-а… он, кажется, сулил мне возможное изменение моей карьеры.

– Разве он не прав?

– Прав, прав, кое-какими задатками экстрасенса парень и в самом деле обладает. Кстати, интересно было бы узнать, где он сейчас. Я его больше не видел.

Итигилов пожевал губами, разглядывая лицо бывшего командира группы, отвернулся:

– Индоржийн Цабха умер.

– Как умер?! – не поверил Максим. – Отчего умер?!

– Не знаю. Но его тело нашли в реке Коломенке местные рыбаки и передали для похорон местной же буддистской диаспоре.

– Откуда ты знаешь?

– Знакомый сообщил.

– Странное дело. Насколько я помню, мы передали монаха ребятам Свиристенко, а уж он-то не мог взять и утопить в реке ни в чем не повинного монашка.

– Возможно, Индоржийн отказался сотрудничать с вашими вивисекторами.

– Все равно непонятно.

– Я тороплюсь, командир.

– Ладно, разберемся. Спасибо за помощь, Иван Дрожжевич. Будь здоров. Понадобится моя помощь – звони в любое время суток, мой телефон ты помнишь. Кстати, твои советы мне пригодились. До тебя мне еще далеко, но все же кое-что стало получаться.

– Тренироваться надо каждый день.

– Я стараюсь.

Они пожали друг другу руки, и Шаман ушел. А Максим уже в который раз пожалел, что его возможности в нынешнем положении весьма ограниченны. Будь с ним группа, штурм дачи полковника уже не казался бы столь безнадежным делом.

Не паникуй, майор, проснулся внутренний голос. Еще не вечер. Главное – настроиться на удачу, все будет путем. К тому же у тебя есть друзья в РРР, можно обратиться за помощью к ним.

Максим покачал головой.

Эта мысль – попросить поддержки ратников из РРР – приходила к нему все чаще, но душа почему-то не принимала данный вариант развития событий. Что-то мешало Максиму просить помощи у защитников общины «Русь», словно срабатывал некий ограничитель, намекающий на то, что он еще не использовал все свои личные возможности.

Такое же примерно чувство сдерживало Максима и в отношении отца Марины. Хотелось самому выручить из неволи дочь Гольцова-старшего и с триумфом доложить ему об этом: мол, мы тоже не лыком шиты. Что будет после этого, думать не хотелось. Сначала надо было освободить Марину.

Совет Шамана – обратиться к Писателю – оказался дельным.

Старлей без лишних слов дал Разину телефон своего приятеля из службы Мосгорводоканала, а тот не стал спрашивать, зачем Максиму схемы канализационных стоков в районе метро «Войковская». Спустя два дня после встречи с Шаманом Максим имел у себя ксерокс схемы, которая на самом деле представляла собой документ под грифом «Секретно». Разрешение на работу с такими документами мог получить далеко не каждый сотрудник ФСБ в ранге полковника, не говоря уже об офицерах званием пониже.

Схему Максим изучал на квартире у друга, бывшего однокашника, откликнувшегося на просьбу принять неожиданного постояльца на пару недель. Изучение заняло два дня. В конце концов стало ясно, что шанс проникнуть через канализацию на территорию дачи теоретически существует. Теперь надо было проверить эту теорию на практике.

В пятницу вечером Максим встретился с Кузьмичом и предложил план действий. Обсуждение не заняло много времени. Лейтенант схватывал все на лету, если спорил, то по существу, замечаний типа: на хрена это надо? – не делал и только посетовал, что с ними нет Писателя и Штирлица. Веня любил рискованные предприятия и никогда от них не отказывался, даже если это грозило ему нехорошими последствиями.

Операцию по десантированию на «вражескую территорию» решили начать в субботу вечером. Вениамин пообещал достать два комбеза и кое-какие приспособления для работы ночью: тепловые очки, фонари и тросик с зажимами.

Когда он ушел, Максим еще раз по пунктам обдумал план действий и пришел к выводу, что сил у них для его выполнения маловато. Любой шум практически мгновенно приводил к огневому контакту, к бою, а в бою, как известно, всегда случаются жертвы. Избежать же этого в данных обстоятельствах не представлялось возможным. И все же Максим надеялся на свои силы, опыт и умение, на удачу и на чудо. Потому что больше надеяться было не на что, а спасти Марину, ставшую заложницей больших планов полковника Пищелко, мог только он.

Кузьмич не подвел.

В девять часов вечера в субботу он приволок на квартиру Максима сумку, набитую всякой всячиной, раскрыл и вывалил на диван камуфляжные спецкостюмы, маски, фонари, лазерные очки и оружие – ножи, метательные стрелки, арбалет «Ктырь» и пистолет с насадкой бесшумного боя «Щегол».

– Ограбил базу? – поинтересовался Максим происхождением экипировочного набора.

– Обижаешь, командир, – ухмыльнулся лейтенант. – Комбезы списаны давно, хотя вполне кондиционны, я их еще в прошлом году у прапора Овчины обменял на спирт и сало. Пистолет принадлежит одному криминальному авторитету, которого я брал еще до службы в Отделе.

– Почему не сдал?

– Жалко стало, больно хороша волына, прицельная дальность восемьдесят метров, слона завалить может.

– На «маузер» похожа.

– Во-во, разве что дизайн посовременней. Арбалет же я у своего приятеля-спортсмена одолжил.

– Ладно, в принципе это не главное. Выходим, когда стемнеет. – Максим развернул схему, ткнул пальцем в красный крестик. – Под землю лезем здесь.

– Где это?

– Рядом с кафе «Нуга» стройка идет, во дворе есть колодец, вход в канализационный коллектор. По субботам никто там не работает.

– Добро.

В десять они подъехали на разинской «Хендэ» к автомазагину напротив кафе, поставили машину во дворе жилого дома и направились к стройке. Она была огорожена, однако Максим давно сделал рекогносцировку и знал, что можно без особых помех проникнуть на территорию строящейся высотки.

Один за другим они скользнули в дыру между бетонной плитой и металлической сеткой, край которой отгибался руками без особых усилий. Фонари, освещавшие территорию стройки, кое-где не горели, поэтому «десантникам» не составило большого труда незаметно подойти к тому месту, где на схеме был отмечен канализационный коллектор.

Крышку канализационного люка отыскали быстро. Стараясь не шуметь, подняли крышку, отодвинули в сторону.

– Переодеваемся, – шепнул Максим.

Сняли верхнюю одежду, натянули комбезы, пропахшие какой-то химией. Сумку с одеждой спрятали в углублении за грудой каменных блоков, прикрыли ее плитой.

– Прикрывай спину, – сказал Максим, скользнув в отверстие люка.

Опустились по скобам на дно колодца в пяти метрах от уровня двора, включили фонари.

Доски, обломки кирпичей, тряпье, жижа, вонь.

– М-да, – глухо проговорил Кузьмич. – Это тебе не американское кино, где канализация чище, чем городские трущобы. А запахи?

– Воняет прилично, – согласился Максим, сдерживая тошноту. – Надо было взять респираторы.

– Поздно уже. Куда идти?

Максим поворочал лучом фонаря, выхватывающим сочащиеся сыростью бетонные стены коллектора и мрачные пасти труб, уходящих в темноту.

– Сюда.

Они направились в глубь одной из труб полутораметрового диаметра, согнувшись в три погибели.

Ботинки сразу намокли, поэтому протест в душе, вызванный неприятием подземного мира Москвы, усилился. В горле вскоре запершило, но сдерживались, стараясь не кашлять. Любой звук в трубе резонировал от стен, что заставляло напрягать слух и часто останавливаться, чтобы развеять иллюзию подкрадывающихся со спины таинственных жителей подземелья.

Дошли до перекрестка трубы с такой же трубой, только более сухой, повернули. Затем повернули еще раз.

Максим прочертил примерный маршрут движения и вел спутника уверенно, ни разу не посмотрев на схему коммуникаций. Через сорок минут утомительного пути он остановился и выключил фонарь.

Постояли, вслушиваясь в рокочущий шум над головой, то усиливающийся, то стихающий.

Кузьмич нащупал плечо Максима, приник губами к уху:

– Дошли?

Максим надвинул на глаза телескопические тепловые очки.

Тьма, объявшая их, слегка рассеялась, превратилась в зыбкий зеленоватый провал, пронизанный более светлыми прожилками и темными кляксами. Текущая под ногами жидкость – слив канализации – светилась ярче всех остальных деталей, она была немного теплее стен трубы и воздуха.

Двинулись дальше, набрели на колодец в потолке – выход на поверхность. Именно он, по расчетам Максима, и вел на территорию дачи полковника Пищелко. Сердце забилось сильнее: где-то там, в двух-трех десятках метров от канализационного люка, находилась пленница полковника и ждала освобождения.

– Жди, милая! – беззвучно выговорил Максим.

Кузьмич снова дотронулся до его плеча:

– Сетка…

– Вижу.

Отверстие колодца, прорезающее потолок трубы, было забрано металлической решеткой с прутьями в палец толщиной. Запиралась решетка огромным амбарным замком, висящим на ушках с той стороны. И добраться до замка снизу, из канализационной трубы, не имелось никакой возможности.

– Собаки бешеные! – процедил сквозь зубы разочарованный Максим. – Подстраховались!

– Отойди-ка. – Кузьмич отодвинул Разина. – Посвети.

Максим направил луч фонаря на замок.

Лейтенант поднял пистолет, прицелился.

Прозвучали один за другим два хлопка, усиленные дребезжащим эхом. Пули попали в замок, высекая искры, дужка замка выскочила из ушек, замок свалился вниз, едва не попав Кузьмичу по голове.

Они замерли, прислушиваясь к наступившей после грохота тишине.

– Готово, командир!

– Молодец, снайпер. Надеюсь, охрана не слышала выстрелов.

– Сейчас выясним.

Кузьмич уперся руками в решетку, приподнял. Максим помог ему, отодвинул тяжелый круг к стене колодца. Один за другим они протиснулись в щель, поднялись по скобам к ребристой крышке люка.

– Готов? – посмотрел на напарника Максим.

В отсвете фонаря блеснули зубы Кузьмича.

– Как пионер! Давно не гонял адреналин по жилам.

– Начали.

Максим выключил фонарь.

Надвинули очки ночного видения. Уперлись ладонями в крышку люка, нажали, приподнимая и сдвигая ее в сторону. Максим осторожно высунул голову в образовавшуюся щель, быстро огляделся.

Несомненно, это была чья-то дача, судя по аккуратным газончикам и клумбам, по ровным шпалерам кустарника и подсвеченным снизу деревьям; в основном здесь росли тополя и липы, да пара экзотических пальм. Дорожки из ровно уложенных шестиугольных плиток. Красивые розовые колонны из слоистого камня. Живописные холмики из каменных глыб. Ручей в берегах из мрамора. Беседка неподалеку и забор за ней, полностью скрытый виноградной лозой и плющом. А вот и гаражик.

Максим вздохнул с облегчением, сдвигая очки на лоб: это была дача Пищелко. Расчет оказался верным, они не промахнулись.

Рядом высунулась голова Кузьмича:

– Где мы?

– На месте.

– Телекамеры?

– Не вижу, но они наверняка есть.

Где-то в глубине двора хлопнула дверь, послышалось ворчание.

– Сторож с собаками…

– Слышу… Собак придется стрелять…

– Могу пойти первым.

– Пойдешь за мной, огонь не открывать, попытаемся тихо-тихо просочиться в коттедж.

– Через окно?

– Через дверь. Едва ли они запирают на ночь внутренние двери, страхуясь от непрошеных гостей. Чужие тут не ходят.

Максим вылез из колодца, метнулся под стену беседки. Территорию дачи освещал фонарь у главного входа, поэтому надо было искать тени и неосвещенные участки.

Кузьмич бесшумно последовал за командиром. Оперативником он был классным, прошедшим хорошую школу войны в Чечне. Замерли, прислушиваясь к долетавшим из-за коттеджа звукам. Судя по мужским голосам и повизгиванию, охранники кормили собак либо, наоборот, выводили на прогулку.

Слабо скрипнула вторая дверь, выходящая во двор, к гаражу и беседке. По ступенькам невысокого крыльца спустился мужчина в камуфляжном костюме, с автоматом через плечо.

Максим сжал локоть Кузьмича.

Охранник подошел к пальме, помочился на ствол, зевая, затем двинулся по дорожке к гаражу.

Максим дождался, пока он поравняется с выступом беседки, и прыгнул к нему сбоку, одной рукой зажал рот, второй вдавил парню кадык в горло. Тот рванулся, судорожно размахивая руками, пытаясь достать противника, но быстро успокоился, обмяк. Максим опустил его на газон, приложил ухо к груди: жив, очухается через полчаса. Парень врагом не был, убивать его было не за что.

Секунда на оценку обстановки.

Пока все тихо.

Собака повизгивала, голоса сторожей звучали буднично.

Максим подхватил охранника под мышки, Кузьмич взял за ноги, отволокли за шеренгу кустов. На всякий случай взяли оружие парня, новенький «никонов» десантного образца – со складывающимся прикладом и лазерным прицелом, сняли с пояса небольшую связку ключей. Посмотрели друг на друга.

Глаза Кузьмича светились азартом, для него это была некая игра с элементами реального риска, поэтому лейтенант в отличие от Максима жил в удовольствие.

– Чего ждем, командир?

Максим не ответил. Показалось, что на них сверху упала холодная тень, сгущая теплый ночной августовский воздух до состояния снежного облака.

– Давай я все же пойду первым.

Максим мотнул головой, отгоняя наваждение, и потянул за ручку двери, из которой минуту назад вышел охранник с автоматом.

Нечто вроде стеклянной прихожей: зеркала, матовое стекло, белые панели, мрамор, вешалка с халатами, тапочки на полу, полка с какими-то флаконами, еще одна дверь.

Максим взялся за ручку двери, и ему остро захотелось вернуться обратно. Состояние боевого транса уловило изменение обстановки и подсказывало оптимальный вариант действий. Но отступать было поздно.

Он толкнул дверь от себя, прыгнул в проем, поднимая автомат, и словно споткнулся, обнаружив впереди большую комнату с бассейном и стоящих вдоль стен людей в комбинезонах. Их было около десятка, и все они держали в руках такие же автоматы, какой был у него.

Сзади тихо, сквозь зубы, выругался Кузьмич.

В комнате вспыхнула люстра.

Из-за спин парней в камуфляже выступил среднего возраста господин в песочного цвета костюме и черной рубашке, презрительно скривил губы:

– Ты вполне предсказуем, майор. Я ждал тебя раньше. Использовать канализацию – неплохая идея, однако стандартная. Я думал, что ты придумаешь что-нибудь покруче. Отдай автомат, он тебе не поможет. Ты же не дурак, должен понимать, чем это закончится.

Максим помедлил, опустил автомат на пол, выпрямился, сказал тихо Кузьмичу:

– Прости, я подставил тебя.

– Кто это?

– Майор Лев Резун, спец по особым делам. Мы с ним уже встречались… недавно. Кличка – Змей.

– Я могу завалить и этого Змея, и его ряженых мальчиков.

Порученец полковника Пищелко услышал лейтенанта, усмехнулся:

– Ну, завалишь ты пару-тройку солдатиков, что дальше? Остальные сделают из вас обоих дуршлаги. Кстати, лейтенант, ты-то как оказался в компании с майором? Он же тебе уже не командир.

– Я просто погулять с ним вышел, – ощерился Кузьмич.

– Брось пистолет!

Кузьмич поколебался немного, оценивая шансы одержать победу в прямом бою, швырнул пистолет в бассейн:

– Твоя взяла!

– Где Марина Гольцова? – угрюмо поинтересовался Максим.

– В Бескудникове, где же еще, – усмехнулся Резун. – Полковник Эрнст ждет не дождется твоего появления, у него к тебе много претензий.

– Значит, ее сюда… не привозили?

– Конечно, нет. Зная твои возможности, я решил пустить слушок о доставке девчонки на фазенду патрона. Стратагема сработала, ты здесь, все хорошо.

– Если Эрнст что-нибудь себе позволит в отношении…

– Оставь, майор, – поморщился Резун, – это не кино, реальная жизнь, а жизнь сама по себе скверная штука, очень жестокая и несправедливая, полная отвратительных моментов. Твои слова ничего не изменят, не будь смешным. – Он вынул из кармана мобильник, раскрыл. – Они у нас, Валерий Францевич.

Пауза.

– Без проблем. Будет сделано. – Змей кивнул подчиненным. – Уведите их.

В спины Максима и Кузьмича уперлись стволы автоматов.

РРР

Сарово, обыкновенная деревня в Тверской губернии, такая же, как и сотни деревень по всей России, живущая по своим внутренним законам и распорядкам, исконно русская, древняя и славная. Предки нынешних саровчан жили здесь еще две тысячи лет назад и оставили памятники тех времен – устные предания о героях – защитниках земли русской, легенды и сказания, хранимые в памяти потомков, живущие посредством передачи из уст в уста по линиям скоморохов, офеней, гусельников, боянов и волхвов. Правда, стариков, знавших сказания, становилось все меньше, а в деревню пришли иные порядки, отрицающие древние родовые традиции, выполняющие навязываемые телевидением и шоу-бизнесом западные стереотипы, чуждый деревне образ жизни.

Однако в этом же селении, о чем мало кто догадывался, жили и те, кто участвовал в создании Духовно-родовой Ведической общины «Русь» и чья деятельность была не видна практически ни одному представителю местной власти. Именно в Сарове находился штаб РРР – ратников русского Рода, пытавшихся обуздать дикую оголтелую стихию пришельцев на Руси, помочь потомкам богорожденных людей осознать свои корни, свое божественное происхождение и обрести будущее.

Руководил деятельностью РРР светлый князь Меншута, избранный на этот пост два года назад на общей Раде общины. Недавно ему исполнилось пятьдесят лет, но это был мощный и сильный человек, не потерявший с возрастом ни физической выносливости, ни реакции, ни душевной уверенности. Бороды и усов он не носил, взгляд его стальных глаз внушал людям спокойствие и силу, поэтому выглядел Меншута моложе своих лет. Правда, если он сводил свои густые брови в одну линию, мало кто из подчиненных ему атаманов не начинал искать, в чем он провинился.

В это утро конца августа в доме князя собрались пять человек, считая хозяина: думный старшина Прокопий, которого за глаза прозвали волхвом, родомысл Симеон, Хранитель Веры, атаман тверского казачества Степан Молебный и есаул центрального круга Рати Расен Пешков, получивший посвященное имя Правник.

Прокопий и Симеон были похожи друг на друга: высокие, седые, бородатые, прошедшие огни и воды многих испытаний. Лишь у одного глаза были голубоватые, а у другого карие.

Атаман Степан Молебный выглядел богатырем: косая сажень в плечах, мощные руки, мощные ноги, мощный живот, большая круглая голова, кудрявый седоватый волос, усы. Впрочем, он и в самом деле слыл силачом, на спор поднимающим лошадь.

А вот есаул Правник никак не походил на воина ни ростом, ни статью, ни поведением. С виду он казался обыкновенным человеком, тихим и мирным, обладающим кротким нравом и неторопливой речью. Но стоило заглянуть ему в голубые глаза, как становилось ясно, что это очен ь сильный человек, способный постоять за себя и ответить обидчику достойно. Впрочем, обидчиков у Правника не находилось, он владел тайной системой защиты русских витязей, называемой иногда казачьим спасом или харавладо м, которая на самом деле являлась боковой веточкой более древней гиперборейской системы воинского умения – жив ы. Застать его врасплох было невозможно, он не просто предугадывал действия противника, но организовыва л пространство этого действия и зачастую выигрывал бой до его начала.

Беседа руководителей РРР началась с доклада есаула о важнейших событиях, участником которых было подразделение центрального уезда Рати, охватывающего столицу России и близлежащие губернии. Как всегда первое слово после этого взял родомысл Симеон, Хранитель Веры, в обязанности которого входило соблюдение традиций Рода и обоснование военных действий, если общину к этому подталкивали обстоятельства. Он согласился с доводами Правника, но не преминул добавить, что прежде чем действовать, надо тщательно просчитывать последствия каждого шага ратников, потому что непродуманные намерения могут сыграть на руку Системе, использующей так называемых «борцов за права человека» в своих целях.

– Я бы не стал на них оглядываться, – возразил ему старшина Прокопий, оглаживая бороду. – Нынче на Руси всяк, кто не в ладах с совестью, становится поборником прав человека.

– Но и недооценивать их вопли нельзя, – качнул головой Хранитель Веры, – ибо на них реагирует весь мир, в том числе простые люди.

– Верят только те, кому нужен поводырь, кто не может и не хочет думать.

– Все равно я склонен полагать, что наш народ – это такая огромность, которая переборет любое зомбирование. В ней уничтожатся в конце концов все мутные потоки, обрушенные на душу народа извне. Тысячи лет нами пытались управлять пришлые люди…

– И нелюди.

– И нелюди, и тысячи лет наш народ борол чужое и ненавистное. Поборет и нынешний разгул мракобесия.

– Но этому процессу надобно помогать, – прогудел князь, боднув воздух крутым лбом. – Нас потеснили не в последнюю очередь из-за отсутствия витязей и ослабленной Веры предков.

– Витязи – иммунная система славянства, истоки которой уходят в тысячелетия Гипербореи, и хотя она была парализована две тысячи лет назад, с приходом на Русь чужого учения – мучени я, она не погибла!

Симеон-родомысл вздохнул:

– Согласен, мы разобщены, необходимо собирать силу, но мы все же не одни на этом свете и должны жить осторожно. Надобно помнить, что наш идеал – всецелость, всепримиримость и всечеловечность.

– Жаль только, – буркнул атаман Молебный, – что вокруг полно людей и мало человеко в.

– Об этом лучше молчать, дабы на нас не навесили клеймо человеконенавистничества и национализма.

– Да и Сатана с ними! Я горжусь превосходством русских в бескорыстии, доверчивости, трудолюбии, гостеприимстве, отваге, свободолюбии, и мне абсолютно не нравится превосходство кого бы то ни было в корысти, стяжательстве, лицемерии, присвоении чужого и властолюбии. Особенно властолюбии! Именно поэтому я буду ограничивать каждого, кто лезет во власть не по праву! Раб во власти – страшное зло!

– Согласен, – кивнул старец Симеон, бросив на атамана одобрительный взгляд. – Много зла творится на Руси, плохо, что наши юноши этого не понимают. Их надо учить отличать правду от лжи и не поддаваться на провокации полуправды, что еще хуже, чем ложь. Они же берут на вооружение нравственные ошибки западного образа жизни: мстительность, возмездие, жестокость, псевдочесть, духовная сытость. И не видят в этом зла. Как говорил духовидец Федор Михайлович: «Оправдайте, не карайте, но назовите зло злом».

– Пока что сатанинская Система сильнее, – вздохнул Прокопий. – Она опережает нас, отнимает детей, убивает будущее. А ведь что надо? В чем наша идея? Достигнуть полного могущества знания и развития, чтобы каждый мог раскрыть свое «я» и отдать осознанное всем.

– Э, други, – мягко вмешался в беседу стариков князь, – мы не в Думе. Есть еще конкретные проблемы, которые тоже надо решать. Насколько я знаю, мы начали работать с Прозревшим очень высокого уровня. Что с ним? Чем занимается?

Атаман и есаул переглянулись.

– Ничем, – сказал бесстрастно Правник Расен. – Ведет беседы с наставником Павлом, много гуляет, о чем-то размышляет, но что-либо делать не торопится. Мы наблюдаем за ним давно, полгода назад он получил светиме ц и обрел правильное зрение. Это стало известно его поводырю – Диспетчеру, который сразу же подключил к нему канал пассионарного невезения, чтобы заставить Прозревшего продолжать работу экзора. Нам пришлось некоторое время отводить от Прозревшего беды и несчастья, пока канал не закрылся. А поскольку он и дальше сопротивлялся воле поводыря, причем успешно, тот внедрил в сознание Прозревшего блок-файл, не дающий ему возможности закончить процесс самореализации.

– В каком он состоянии?

– Спит, – коротко ответил Правник, подумал, добавил: – Душой спит.

– Духовный дрейф… это плохо.

– Может, разбудить его, подтолкнуть к дел у? Человек ведь есть не то, что он думает, и не то, что говорит, а то, что делает.

– Мы надеемся, что скоро он проснется. Ценен самоличный выход в Путь, собственное решение. Возможно, когда он узнает, что его дочь и ее друг находятся в руках холуев Диспетчера, это заставит его стряхнуть с души путы пассивного созерцания жизни.

– Он живет детством, – вставил слово Симеон. – Я говорил с Павлом, тот уверяет, что наш поднадзорный устал от равномерности бытия и все чаще уходит в дебри памяти. С одной стороны, это хорошо, человек подпитывается энергией начала Пути, с другой – нельзя же все время жить прошлым, получая от этого удовольствие. Не бывает удовольствия без исполнения долга и обязанностей!

– Он не первый Прозревший…

– И не последний, надеюсь. Но он потенциальный зоревестни к. С такими мы еще не встречались.

– У тебя есть конкретные предложения?

– Нет, – подумав, ответил Правник. – Образно говоря, нужно добиться того, чтобы и овцы были целы, и волки сыты.

– И пастуху вечная память, – добавил атаман, мрачно усмехнувшись.

– Какому? – поинтересовался князь.

– Диспетчеру, знамо дело.

– Он далеко не главный в Системе.

– Нужно начать с него. Сколько можно терпеть?

– Хорошо, я понял, – хлопнул ладонью о колено князь. – Программа, внедренная в ум нашего ведомого, лишает его воли и, возможно, заставляет на подсознательном уровне работать на Систему. Подумайте, как это можно исправить. Он еще не потерян для Прави. А пока ищите тех, кто добровольно сотрудничает с Диспетчером. К сожалению, таких все больше и больше. Есть новые данные по этому вопросу?

– Мы вышли на военных людей, – сказал Расен. – Это непосредственные начальники Максима Разина, ставшего на нашу сторону, хотя пока и неосознанно.

– Дело зашло так далеко? Агенты Системы сидят в спецслужбах России?

– Без сомнений.

– Кто эти люди?

– Генерал Плевин и полковник Пищелко.

– У вас есть доказательства, что они работают на Систему добровольно?

Правник помолчал.

– Есть.

– Тогда давайте обсудим эту проблему.

Голубоглазый ратник раскрыл ноутбук.

САТОРИ

Дождь…

Голые ветки яблонь, будто светящиеся изнутри нежным коричнево-вишневым накалом, стучатся в окно. Ветер изредка сбивает космы дождя к дому, и тогда по окнам бегут ручьи, причудливо изгибаясь и искажая мир за стеклом.

Сад, улица, соседние дома затянуты пеленой дождя как туманом. Никого на улице. Низкие тучи цепляются за трубы и крыши домов, плывут к лесу, тащат за собой опадающие туманные хвосты.

Арсик сидит у окна в ожидании чего-то, как завороженный, и слушает равномерный шелест дождя, широко раскрыв глаза. Ему кажется, что он плывет на шхуне в неведомые дали, рядом стоит капитан Грей, держит руку у него на плече, а над их головами гордо реют алые паруса, несущие шхуну сквозь дождь и мрак…

Что-то прокаркала черная тарелка репродуктора на стене, оставшаяся в наследство от дедушки Терентия.

Арсик очнулся, оглянулся на светелку.

Тепло, уютно, половики на полу, занавески на дверных проемах в спальни отца, мамы и бабушки, запахи трав, дерева, молока, меда, ягод, родные домашние запахи, идеальный порядок и чистота, дело рук бабушки, неутомимой в работе. Вот и сейчас она что-то поет в сенях, мерно постукивает прялка, мяукает кот Матвей – родные домашние звуки…

Надо начинать делать домашнее задание, но Арсик снова поворачивается к окну и застывает. В душе поселяется светлое ожидание перемен, ожидание чуда, которому нет названия.

Ветки яблонь, облитые пленкой дождя, стучатся и стучатся в окно, будто зовут мальчика в неизведанные дали…

– Хорошо, правда, дед? – донесся сквозь шум дождя голос Стеши. – Я люблю дождь. А ты?

Арсений Васильевич встрепенулся, оживая, отвел взгляд от окна. За окном шел первый осенний сентябрьский дождь, обостривший воспоминания детства, и ни о чем не хотелось думать, только смотреть в окно и слушать музыку дождя.

– Я тоже люблю дождь, милая.

– Ты грустный. – Внучка прижалась к деду, обняла за шею. – Вчера был грустный, сегодня, не улыбаешься давно. Мы скоро отсюда уедем?

– Не знаю… может быть, скоро.

– Мне в школу надо, уже все учатся, Ленка, Настя, Катя…

– Будешь и ты учиться, не волнуйся. Читай пока.

– Не хочу читать, хочу в школу.

Арсений Васильевич погладил Стешу по голове, не зная, как ее успокоить. Ожидание перемен затягивалось. Максим уехал и исчез, ни разу не позвонив, не прислав ни одной весточки. Дед Павел почти перестал беседовать с постояльцем, ссылаясь на занятость, хотя чем он занимался в сторожке и вокруг нее, было непонятно. Большую часть времени, весь август и половину сентября он где-то пропадал, появляясь то по утрам, то по вечерам. И при этом гостя и внучку всегда ждала еда. Не слишком разнообразная, но вкусная, домашняя. Арсений Васильевич все порывался спросить, откуда здесь, в глуши, хлеб, но каждый раз забывал об этом. В конце концов он сделал вывод, что хлеб кто-то привозит из райцентра, свежий, сногсшибательно пахнущий, вкусный, хотя ни разу этот курьер не попался на глаза.

Ожидание новостей или каких-либо изменений в жизни превратилось в ритуал, что только добавляло уныния в долгие размышления Гольцова о смысле жизни вообще и о своем месте в этой жизни в частности. Диспетчер не беспокоил, словно забыл о его существовании, никто не стучался в мозг и не требовал выполнения обязанностей экзора, что смущало и настораживало. Камень в голове – заблокированный волей Арсения Васильевича чужой к о д о н, как он считал, продолжал ощущаться камнем или иногда пульсирующей опухолью, чем-то вроде гриба-трутовика на стволе дерева. Но и его постоянное давящее присутствие не подвигало Арсения Васильевича на какие-то решительные шаги. Наоборот, стоило ему попытаться выйти в общее операционное поле, которым он свободно владел когда-то, как «мозговой камень» начинал корчиться, болеть, стучать в голову потоками крови и утихал только тогда, когда Гольцов отказывался продолжать свои эксперименты. При этом он иногда просыпался по ночам с четким ощущением прорыв а в запредель е, с чувством исполненного долга, хотя ничего вспомнить не мог и лишь мучился сознанием утраченной информации, принимавшей формы дежа вю.

Дед Павел однажды заметил его состояние и долго с сомнением разглядывал отрешенное лицо постояльца, потом изрек:

– Вроде не больной ты психически, Арсений, а бежишь от себя и никак убежать не можешь. Знал бы, чем тебе помочь, помог бы, да ты сам должон решить, как жить дальше. Ты ведь не крещеный?

– Нет.

– То-то у бога ненашего ничего не просишь. Это правильно, конечно, однако ты и не ищешь ничего, и не спрашиваешь. А это неправильно.

– Что спрашивать-то? – нахмурился Арсений Васильевич. – И у кого?

– Да хоть бы у меня. Человек я маленький, знаю немного, но подсказать кое-какие ответы могу.

Арсений Васильевич слабо усмехнулся:

– Объясни мне тогда, слабоумному и непонятливому, зачем Бог создал слабых, сирых, убогих, жестоких и больных? Чтобы они мучили, насиловали, издевались, убивали добрых, сильных и здоровых? Чтобы те страдали? Какой в этом смысл? Неужели кому-то это и в самом деле надо – пестовать человеческое стадо и доить его энергию? Если ваш Бог всемогущ, заче м это Ему?! Зачем идти к Нему через боль и страдание?

Дед Павел взялся за бороду, посерьезнел.

– Видать, что-то задело тебя, мил человек, коль ты затронул эту тему.

– Передача по телевизору, – нехотя признался Арсений Васильевич. – О бедных и богатых. Стыдно стало…

– Разве ты настолько богат, что тебе есть чего стыдиться?

– Я не виноват, что люди живут беднее, чем я. А сердце все равно щемит…

– Ну, коль ты заговорил о таких понятиях, значит, совесть твоя уже не спит. Что же касается вопросов твоих, то я их тоже задавал в свое время и вот к какому выводу пришел. Может быть, муки наши и боль вовсе не Богу-Отцу нужны? Может быть, мы истинно дети его Оппонента?

– Я думал и об этом, – тихо сказал Арсений Васильевич. – Но тогда в чем смысл Бога-Отца? Заче м Он, если не может справиться со своей Тенью?

Старик ответил не сразу; глаза его стали печальными.

– Не думай пока о сих вещах, родич мой. Тебе ответят, когда ты будешь готов воспринять ответ.

– А я не готов?

– Прости, еще нет. Вот над этим и подумай хорошенько.

Дед ушел по своим делам.

Арсений Васильевич весь долгий дождливый осенний день просидел в светелке, у окна, в неподвижной задумчивости, даже Стешу напугал, что она теребить его стала:

– Что с тобой, дед? Ты заболел?

Он хотел успокоить девочку, отшутиться и вдруг понял, что сыт по горло ожиданием перемен. Надо было либо бежать из сторожки у озера, либо тихо умереть здесь от тоски по былому. Он выбрал первое.

Поздно вечером, уложив Стешу спать, Арсений Васильевич тщательно подготовился к «походу в запределье» и сосредоточился на полном включении внутренней энергетики.

Висок прострелил электрический разряд: «кирпич» внедренного, блокирующего волю дьявольского «чипа» предупреждал его о последствиях такого включения. Однако Арсений Васильевич пошел дальше, упрямо нащупывая канал связи с «менталом» – общим энергоинформационным полем Земли.

Еще одна электрическая искра прошила голову от уха до уха.

Он охнул, погружаясь в яму без дна, заполненную холодной, скользкой на ощупь тьмой. Рванулся вверх изо всех сил… и выпал в знакомое искрящееся коррекционное пространство. Нашел среди светлых волокон «звездочку цели» – Карипазим, устремился к ней сквозь бездну непередаваемых словами ощущений.

«Кирпич» блокирующей программы все еще ворочался в голове, шипел, стрелял искрами, дымился, но Арсений Васильевич уже прорвался в необъятный океан «запредельного пространства» и перестал обращать внимание на необычные переживания.

Мир Карипазима вырос впереди ощутимо твердым горным массивом, раздался вширь, превратился в бесконечную плоскость, уходящую краями в невообразимые дали. Вот и знакомые золотистые россыпи «городов», дымные струи природных образований, меняющие цвет и форму облака растительного покрова. И багрово-черные фонтаны на горизонте, пронизанные яркими «трассерами» «пулеметных очередей» и огненными сполохами взрывов. Судя по всему, мир Карипазима продолжал воевать. Попытки Гольцова-экзора установить здесь иной порядок вещей, заставить его жителей прекратить военные действия, провалились. Для достижения результата необходимо было перемирие, единственно способствующее образованию прочного мира. А его заставили-таки уйти отсюда, запугали, запрограммировали, превратили в обычный ретранслятор коррекции, управляемый дистанционно. Что ж, господа пастухи, мы еще посмотрим, кто кого!

Арсений Васильевич сосредоточился на одном из угрюмых черно-алых фонтанов, одновременно усилием воли возвращая себе видение поля коррекции с его черно-серо-белой мозаикой пятен и клякс, схематически отображающей узлы и зоны энергоинформационных взаимодействий. Напрягся, соединяя все черные кляксы и белые звезды сверкающими паутинками взаимопонимания.

Сознание как бы разделилось на две части: одна часть контролировала физические реалии Карипазима с его текучей, постоянно меняющей формы жизнью, вторая властвовала на символическом событийном пространстве, цветовые комбинации которого зависели от воли оператора.

На миг перед глазами Арсения Васильевича проявился пейзаж чужого мира: необычные геометрически правильные и в то же время асимметричные конструкции, переходящие одна в другую, удивительные светящиеся структуры, сочетающие все возможные овально-сфероидальные линии – ни одного острого угла, ни одной перпендикулярно-плоскостной ориентации, клубы «дыма» зеленого, золотого, серебристого цвета, перистые и чешуйчатые наплывы и горбы – растительность Карипазима. И стремительно скользящие в разных направлениях нечеткие медузоподобные силуэты – то ли жители Карипазима, то ли представители местной фауны.

Один из этих силуэтов вдруг остановился. На Арсения Васильевича глянули огромные, зеленые, почти человеческие глаза со звездчатыми зрачками. Показалась длинная щупальцевидная рука с двумя многосуставчатыми пальцами. Один палец вытянулся в длину, коснулся виска Арсения Васильевича.

Потрясающей глубины, красоты и силы музыкальный аккорд потряс все его тело: карипазимец что-то сказал. Или, возможно, помыслил. И на голову Гольцова обрушился каскад странных вспышечных видений и ощущений, захлестнувший всю сферу сознания, прорвавшийся еще глубже – в подсознание, в темные подвалы психики.

Судорожно хватанув ртом воздух, Арсений Васильевич рванулся «вверх» – будто выныривал из воды, заполненный информацией как шарик воздухом. И выскочил «на поверхность» волны знаний-озарений, осознав себя сидящим, вцепившимся обеими руками в край кровати.

Перевел дух.

Помотал головой, глуша шум в ушах.

Прислушался к своим ощущениям.

Голова «дымилась», качалась, плыла, то увеличиваясь в размерах, то уменьшаясь до размеров спичечной головки. Но «кирпич» чужого блока в ней не чувствовался. Исчез. Испарился! То ли от прикосновения пальца карипазимца (вряд ли, возразил внутренний голос, образ карипазимца тебе просто почудился, таким его представила твоя фантазия), то ли от энергоинформационного разряда (что скорее всего и соответствует истине). И хрен с ним! Главное, что удалось освободиться от контролера, хотя это и не планировалось первоначально. И не суть важно, что или кто помог ему это сделать. Власть Диспетчера над его душой теперь окончательно нейтрализована, пусть попробует использовать его втемную – не удастся! Зато у нас появляется возможность заняться своими непроявленными знаниями вплотную.

Арсений Васильевич посидел немного, отдыхая от мысленно-психической перегрузки, хотел было пойти к озеру, искупаться и полюбоваться на звездное небо, если дождь прекратился и тучи разошлись, и вдруг поймал давно скребущую душу мысль: а ведь мне помогли! Уже второй раз! Сатори – просветление просто так не приходит. Был, был «световой зайчик», некое воздействие «небес», отчего и случился прорыв в иные пространства. Кто же этот таинственный благодетель, опекающий Гольцова-экзора? Уж не дед ли Павел?

Арсений Васильевич прошлепал босыми ногами до двери, откинул занавеску: Стеша спала, посапывая, уткнувшись носом в подушку. За стенкой застонали пружины: дед Павел повернулся на другой бок, пробурчал что-то под нос.

Нет, не он.

Тогда кто?

Стеша заворочалась во сне, прошептала:

– Мама, спроси у дедули…

Арсений Васильевич невольно улыбнулся и тут же помрачнел. Марина была далеко отсюда и не могла ответить дочери. Ее надо было срочно искать и, возможно, спасать. Однако почему молчит Максим? Почему не звонит, не делится новостями? Что он узнал о Марине? Что с ней? Где она?

По крыше дома снова застучали капли дождя. Поход на озеро и созерцание звезд откладывались.

Почему бы не посмотрет ь, где сейчас Марина с Максимом, с помощью психосенсорики? Вдруг эксперимент удастся? Смог же он преодолеть барьер кодона и выйти во вселенную Карипазима.

Арсений Васильевич плеснул в лицо холодной ключевой воды из ковша, сделал глоток и снова сел на кровать. Сосредоточился на переживании полет а и толчком вынес свое сознание за пределы тела.

Голова превратилась в стремительно расширяющийся воздушный шар. Мелькнули и исчезли стены сторожки, в теле действительно родилось ощущение полета, но ощущение странное, будто он летел во все стороны сразу. Изба с ее двускатной драночной крышей провалилась вниз, мелькнуло в стороне озеро, показался удаляющийся лес, темная тень на мгновение заслонила поле зрения – он миновал слой туч, и его приняла в себя бездна темно-синего неба с мириадами звезд.

Ни луны, ни солнца Арсений Васильевич не увидел. Да его это и не интересовало в данный момент. С высоты полета он глянул вниз, на гигантское тело Земли, имевшее вовсе даже не сферическую форму, а скорее форму бабочки, переливающейся всеми цветами радуги, и попытался в этой необыкновенной эфемерной световой вуали найти то, что было ему нужно.

Кто-то посмотрел на него из этой вуали удивленно. Еще один взгляд показался оценивающим, не дружественным, но и не враждебным. А вот третий нес недовольство и угрозу, будто он своим выходом в ментальное поле планеты разбудил неведомого хищного зверя.

Арсений Васильевич попробовал закрыться зеркальным экраном, отражающим посторонние пси-лучи, и на какое-то время чужие взгляды перестали ощущаться как тонкие колющие световые иглы. Он сориентировался в ландшафте Земли-«бабочки», направил мысль-щуп в район Москвы. И уже через несколько мгновений увидел-почуял знакомые струйки характерных излучений – аур Максима и Марины. Они находились буквально в миллиметре друг от друга и при этом были накрыты чем-то вроде москитной сетки, отчего казались несчастными и слабыми.

Арсений Васильевич снизился над городом, пытаясь мысленно проникнуть под москитную сеточку, но в этот момент кто-то большой, тяжелый, шипастый и костистый свалился на него сверху, пробил защитный зеркальный панцирь, и он полетел в черную бездну, разверзшуюся под ногами. В последний миг изогнулся, миновал гигантские шипы и когти, метнулся к свету… и вывалился в пространство своего тела, а потом сторожки, почти бездыханный, с гулко колотившимся о ребра сердцем. Но несмотря на все неприятные физические переживания, сопровождавшие его выпадение из ментального в материальный континуум родного мира, он успел понять необходимое: его дочь и ее друг находились в беде! По крайней мере они были несвободны. И их надо было выручать.

Снова заворочался в своей спаленке дед Павел, появился в светелке в одной исподней рубахе до пят. Просияли в пламени свечи ясные прозрачные глаза.

– Чего не спишь, Арсений?

– Думаю, – глухо ответил Арсений Васильевич.

– Ну думай, думай.

Старик потушил свечу, направился в сени, загремел ковшом о железное ведро, набирая воды, вышел из сторожки.

Арсений Васильевич проводил его мысленным взглядом, не удивляясь, что может делать это свободно, будто всю жизнь занимался такими вещами. Слегка сдвинул диапазоны зрения… и действительно увидел деда Павла сквозь стены избы: тот стоял у изгороди и разговаривал с кем-то.

С кем?! Ведь только что никого возле сторожки не было!

Арсений Васильевич раздвину л спектр зрения еще больше и наконец разглядел появившегося незнакомца: это был ратник Расен. Интересно, когда он здесь появился? И как дед Павел его почуял?

Арсений Васильевич спохватился, метнулся к двери, как был, в одних трусах, выбежал во двор.

Темно, холодно, сыро.

Двое у заборчика оглянулись на звук шагов, но не двинулись с места. Арсений Васильевич хорошо видел их лица, несмотря на ночную темень. Приблизился, сказал хрипло:

– Мне нужно в Москву…

Расен промолчал.

Дед Павел провел ладонью по волосам, погладил бороду:

– Уверен, что тебе это надо, родич?

– Марина в опасности… и Максим тоже… их надо выручать.

Старик и его собеседник обменялись быстрыми взглядами. Судя по всему, они тоже прекрасно видели в темноте.

– Неужто проснулся?

Арсений Васильевич покраснел, с трудом сдержал недоброе слово.

– Проснулся вот. Вам надо было помочь мне…. Столько времени потеряно…

– Нет, мил-человек, прозреть должон был ты сам, иначе не будет толку. Да и не уверен я, что ты прозрел. Ведь не узнал же наших посланцев?

– К-каких посланцев? – не понял он.

– Вот его, к примеру. Да волхва Прокопия. А ведь это они к тебе приходили почитай сорок годков тому.

Тихая молния слетела с небес, пронзила голову. Арсений Васильевич вспомнил и понял, почему так мучился, находя в лице Расена знакомые черты.

– Вы?!

– Я, – невозмутимо кивнул ратник.

– Но… я думал… сначала принял вас за… дед предупреждал, что придут хорошие люди и я должен буду им помогать… Не может быть! Значит, вы тоже… работаете на Систему?!

Дед Павел усмехнулся, покачал головой:

– Обладая правильным мирознанием, ты ухитряешься делать неправильные выводы, родич. Тебе дано было Испытание, и ты с превеликим трудом его преодолел… спустя сорок лет. Мы даже сомневаться начали, не ошиблись ли. Особенно когда ты стал служить поводырям сынов человеческих, приняв их за «хороших людей». Они пришли позже нас, но ты поверил именно им.

– Я думал… верил… что вы… и они…

– Мы не можем действовать так же, как враги Рода, обманом и сокрытием истин, ложью и полуправдой, которая хуже лжи. Ты поверил другим, а должен был отличить зло от добра. Не смог, однако, а мы ждали.

Арсений Васильевич проглотил ком в горле, помял лицо ладонями:

– Меня всю жизнь преследовало ощущение, что я делаю что-то не то… Но я верил деду…

– Ты не поставил цели, а человек, не имеющий цели, – что щепка на воде, плывет туда, куда течет река. Даже если впереди обрыв.

– Я… не знал…

– Слава богам, ты нашел силы высунуть голову из течения, пора делать второе движение – выходить на твердый берег.

– А если бы я…. не выдержал этого вашего… Испытания?

– Мы бы тебя ликвидировали, – спокойно заговорил Расен.

Арсений Васильевич вздрогнул, пристально посмотрел на своего спасителя и проводника. В его ауре не просматривались синие или фиолетовые лучи злобы или ненависти, но оранжевый пламен ь говорил о силе и особой решительности есаула, далекого от сентиментальности и велеречивых розовых слюней борцов за права человека. Он верил в справедливость своего дела и мог запросто убить предателя и труса.

– Я… понял… простите меня…

– Мы не прощаем, – мягко сказал дед Павел, – мы просто живем по совести и принимаем или не принимаем тех, кто ошибается. Ты еще не заслужил благословения Рода, мы же только подвижники его. Каждому свое.

– С кем я должен встретиться, чтобы… меня приняли?

– Он сам тебя найдет. Думай, решай, иди.

Арсений Васильевич хотел было спросить: куда? – но сдержался.

– Мне нужно в Москву…

– Я могу подбросить тебя до Мурома, – предложил Расен.

– Спасибо! – обрадовался Гольцов. – Когда вы уезжаете?

– Через полчаса.

– Полчаса?! Но я… – Арсений Васильевич с усилием остановил язык. – Хорошо, я только соберусь и… Можно, я оставлю у вас внучку, на время?

– Нет, – покачал головой дед Павел. – Я тоже уезжаю. Тебя запеленговали во время твоего недавнего с е а н с а, и наш схрон стал небезопасен.

– Запеленговали?! Кто?! – Арсений Васильевич шлепнул себя ладонью по лбу. – Ну, конечно, Диспетчер! Какой же я болван!

– Одевайся, – сказал дед Павел. – Даст бог, и ты научишься предвидеть последствия своих деяний.

Расен, стоявший рядом со стариком совершенно неподвижно, вдруг исчез и тут же появился через несколько секунд.

– У нас мало времени, сюда летит вертолет.

– Буди внучку. – Дед Павел направился к сарайчику во дворе.

Арсений Васильевич преодолел ступор, метнулся к дому.

Через четверть часа они уже ехали по лесной дороге в белой «Ладе»-«семидесятке», не включая фар. Стеша не особенно обрадовалась тому, что ее разбудили среди ночи, задала пару вопросов и тут же уснула на плече у деда.

Когда они отъехали от сторожки на несколько километров, сзади вдруг расцвело неяркое зарево, машину догнал рокочущий грохот взрыва, ослабленный расстоянием.

Дед Павел, сидевший на переднем сиденье рядом с водителем, оглянулся:

– Возврата назад не будет, родич.

– Я понял, – глухо отозвался Арсений Васильевич.

ВАМПИРЫ

Он полз по извилистому каменному коридору в полной темноте, то и дело натыкаясь плечами или головой на твердые углы, ребра и выступы. От столкновений особенно доставалось голове, превратившейся в сплошной узел боли, меньше плечам и коленям, а иногда боль пронизывала копчик, будто его кто-то кусал. От одного такого «укуса» Максим закричал… и очнулся, бессмысленно тараща глаза в белое ничт о. Потом начал различать в этом «ничто» кое-какие детали, напряг зрение и понял, что лежит навзничь в комнате с белыми стенами и потолком, с которого свисал белый плафон светильника.

Посмотрел налево: стена с белым кафелем, умывальник, полотенце на крючке.

Направо: стена в каких-то бурых пятнах, странные приспособления на ней, напоминающие раскрытые браслеты, ремни с металлическими бляхами, обручи.

Поднял голову, рассматривая кровать, стоящую не у стены, а посреди комнаты, попытался встать и обнаружил, что запястья рук и лодыжки пристегнуты к лежаку такими же браслетами, какие крепились к стене справа.

Что за бред?!

Он дернул руками, ногами, застонал от хлынувшей в голову боли. Опустил голову на твердый валик вместо подушки, не в силах вытереть заструившийся по лицу пот.

Где я, черт всех дери?!

Почти неслышно открылась дверь, в комнату, освещенную через окно (оно находилось за изголовьем лежака), вошли двое: здоровенный детина с равнодушным лицом, в белом халате санитара, и неопределенного возраста мужчина в песочного цвета костюме. Знакомые лица, однако.

Максим встретил абсолютно бесстрастный, буквально мертвы й взгляд последнего и вздрогнул.

– Змей!

– Надо же, какая у тебя память, – скривил губы майор Резун. – Били тебя, били, а ты все помнишь. Даже жалко портить такой материал.

– А ты развяжи, – процедил сквозь зубы Максим. – Тогда и посмотрим, чей материал лучше.

Резун поднял бровь, оценивающе посмотрел на пленника:

– Ты не в той форме, чтобы соревноваться со мной.

– Развяжи, если не трус!

Порученец полковника Пищелко еще раз оглядел лежащего критическим взглядом, кивнул:

– Рассупонь его, сержант.

Санитар достал из кармана связку ключей, отомкнул браслеты.

Максим рывком сел на кровати и едва не свалился обратно от нахлынувшей слабости. Голова закружилась. Чтобы не показать этого, начал массировать кисти рук. Припомнил советы Шамана, расслабился, представил огненный шар в области живота, мысленно послал от этого шара струйки огня по артериям и венам. Стало легче. Тогда он слез с лежака, не обращая внимания на то, что раздет. Покачался с пятки на носок, встряхнул кистями рук. Плечи болели, болел бок, ныла спина, дергали сосудики в висках, отзывались колючками боли толчки крови в коленях. По-видимому, его и в самом деле крепко били, хотя он и не помнил, когда и кто.

Наблюдавший за ним Резун усмехнулся:

– Хорош, хорош, прямо Аполлон… отделанный. Ну, давай, покажи класс старику.

Максим прыгнул без подготовки, группируясь уже в прыжке, но Лев Резун, бывший инструктор спецназа, оказался быстрее. Удара Максим не увидел, лишь внезапно потемнело в глазах. Упал он, однако, не грудой костей и мышц, а упругим мячиком, откатился к стене, вскочил, прикрывая горло рукой.

Зрение восстановилось.

Противник стоял в двух метрах от него с опущенными вдоль туловища руками, будто это не он встретил только что атаку и отбил ее. Губы кривятся в полупрезрительной усмешке. В глазах прежняя пустот а и равнодушие.

– Попробуй еще.

Максим мотнул головой, прогоняя муть релаксации, сосредоточился на зрении. Сильно зажмурился, до кровавой пелены в глазах, расслабил веки, в упор глянул на Резуна, резко увеличив давление взгляда.

Брови противника взлетели на лоб, в глазах появилась легкая тень недоумения.

В то же мгновение Максим кинул тело вперед по зигзагу, «качнул маятник», отвлекая внимание Змея, и на этот раз достал его! Отбил выпад левой руки, поднырнул под правую, ударил!

Резун с тихим изумленным воплем отлетел к окну, схватившись за челюсть.

Максим скользнул к нему «крабом», поймал движение руки и корпуса, ударил вразрез.

Резун кубарем укатился в угол палаты, влепился боком в нижние браслеты, заворочался на полу, не сразу приходя в себя.

Максим хотел добить его, зная, что сентиментальность к добру в таких случаях не приводит, но упустил из виду стоящего сзади санитара и поплатился за это. Почувствовав угрозу, начал поворот… и не закончил, провалившись в темный колодец беспамятства.

Очнулся от боли в затылке, потом в руке: кто-то наступил ему на кисть, захрустели пальцы. Однако он не издал ни звука, не сделал ни одного движения, лежа безвольной тушей, из которой вынули все кости.

Восстановился слух.

– …не приказывал! – донесся недовольный голос Резуна. – Ты же ему башку проломил!

– Он мог вас убить.

– Не мог! Я просто играл с ним, отвлекся… Зови полковника.

Затопали тяжелые ботинки, открылась и закрылась дверь.

– Скотина! – проворчал Змей. – Чуть мне челюсть не сломал! Неплохо дерешься, майор.

Максим не ответил, собирая силы для атаки. Пульсирующая боль в затылке была столь острой, что хотелось кричать, по-видимому, санитар действительно пробил голову рукоятью пистолета, по шее на щеку и на плечо стекала горячая струйка – кровь, но он все же стоически выдержал эту боль, притворяясь лежащим без сознания.

Его толкнули носком туфли в колено, в плечо – он не пошевелился.

– Твою мать! – выругался Резун. – Если ты загнешься, полковник с меня шкуру сдерет. Вставай, майор!

Максима перевернули на спину, кто-то приставил пальцы к шее, нащупывая пульс. Он открыл глаза и безошибочно нанес удар по ушам склонившегося над ним Змея. Тот с воплем отскочил, хватаясь за голову.

Вскочил и Максим разгибом вперед, метнулся к противнику, сделал отвлекающий маневр – руку вверх и в сторону, пальцы сжаты, удар назывался «гюрза». Резун инстинктивно защитился, и Максим нанес удар снизу наружной стороной стопы в низ живота. Порученец Пищелко вскрикнул, отлетая к кровати, осел на пол, держась за живот с выпученными глазами и открытым ртом.

Сзади открылась дверь.

Максим ударил ногой назад, не глядя, попал.

Сдавленный вопль. Кто-то шумно свалился на пол.

Максим оглянулся.

Удар достался не санитару, а полковнику Эрнсту, возившемуся теперь на полу с изумленным видом.

Бежать! – мелькнула мысль. Воспользоваться случаем и бежать! Другого шанса не будет!

Но реализовать мысль не удалось.

На пороге возник здоровяк-санитар и направил дуло пистолета в грудь Разину. Он не сказал ни слова, но пистолет, кажущийся игрушкой в его руке, не дрожал, а в глазах дымилась такая неколебимая, непробиваемая, тупая, собачья преданность хозяин у, что не приходилось сомневаться – выстрелит! А достать его в прыжке Максим не мог, не позволяло отсутствие маневра, да и силы были уже на исходе.

Он поднял руки, отступил.

И упал лицом вниз от очередного удара в спину от разъяренного, пришедшего в себя Резуна. Его начали бить ногами, и спасительное беспамятство приняло разлившуюся по телу боль.

Очнулся он, уже в который раз, лежащим ничком на кровати, но без браслетов на руках и ногах, что удивило и обрадовало; вероятно, враги посчитали его положение безнадежным. Прислушался, не шевелясь.

Разговаривали двое.

– Мне это надоело, – раздраженно сказал Резун-Змей. – Он не поддается дрессировке. Вы же видели, как он держался. И даже после ваших манипуляций майор отказался сотрудничать, практически на подсознанке. Предлагаю списать его в расход.

– Он нам нужен как приманка для более крупного зверя, – возразил Эрнст. – Только через него мы сможем выйти на Гольцова.

– В качестве приманки нам хватит и дочери экзора.

– Так будет верней.

– Как хотите, дело ваше. Но я бы все-таки не стал рисковать. Этот человек опасен, его надо контролировать.

– А вот это уже ваши проблемы, майор. Извольте держать его на поводке, не спускайте с него глаз.

– Нет ничего проще.

– Ну да, полчаса назад он вас едва не кастрировал. Снова понадеялись на свой опыт и знание кунгфу?

– Я последователь другой системы боя.

– Оно и видно. Этот парень сделал вас как любителя, а ведь он был на игле, я всадил ему пять кубиков уроксевазина. Представляете?

– Нет.

– Он должен был чувствовать себя в раю и целовать нам руки. Как ему удалось нейтрализовать наркотик в крови? Вот, смотрите, анализатор показывает всего ноль три промилле.

– А вот это уже ваши проблемы, полковник, – огрызнулся Змей. – Похоже, майор заразился от Гольцова какой-то экстрасенсорикой.

– Чушь!

– Чушь не чушь, а магические приемчики он знает. Перед тем как напасть на нас… на меня, он так посмотрел, что я потерял ориентацию.

– Ерунда, не может быть.

– А вы испытайте его приемчики на себе.

– Чепуха, – повторил Эрнст уже менее уверенно. – Никакой экстрасенсорикой или магией заразиться нельзя. Разве что…

– Договаривайте, я никому не скажу.

– Разве что кто-то помог ему разбудить паранормальный резерв организма. Это легко проверить.

– Вот и проверьте.

Тишина, шаги, дыхание склонившегося над кроватью человека.

– Сержант!

Скрип двери, топот.

– Камфармин, метронидазол, метамизол, нохайнмал.

– Слушаюсь.

Пауза, шорох одежды, ворчание. Скрип двери, тяжелые шаги санитара, позвякивание, хруст ампул.

– В плечо.

Толстые грубые пальцы взялись за предплечье Максима, приподняли. В тот же миг он повернулся на бок, открывая глаза, мгновенно сориентировался, вырвал из руки санитара шприц с молочно-белой жидкостью и всадил ему же в щеку. Санитар ухнул, отшатнулся, хватаясь за лицо. Максим, продолжая движение, не давая ему опомниться, рванул халат на его груди, выхватил пистолет:

– Получи, мразь!

Рукоять пистолета влипла в переносицу гиганта, и тот без звука отлетел к стене, сполз на пол, теряя сознание. Из носа на грудь толчком выплеснулась кровь: удар, очевидно, сломал носовую перегородку парня. Но Максим не почувствовал ни капли сострадания, санитар тоже бил его в полную силу, без жалости, а долг, как известно, платежом красен.

Кожу на спине всшершавил ледяной ветерок опасности – сакки, как говорят японцы, «ветер смерти».

Максим отпрянул в сторону, и пуля, выпущенная из пистолета Львом Резуном, прошла мимо, всего в паре миллиметров от уха. Ответный выстрел он сделал одновременно с выстрелом Змея. Не попал. Впрочем, промахнулся и противник. Змей тоже умел «качать маятник» и «сходить» с линии прицела.

Еще два выстрела и еще.

Пули разбили окно, плафон, с визгом срикошетировали от браслетов на стене.

И снова Максим – вот она, цена пробитой головы! – упустил из виду третье действующее лицо схватки.

Полковник Эрнст не дремал, а так как он был не просто врачом, но «подселенным» очень высокого ранга, с программой полного включения пси-резерва, в сущности – магом, то и оружием воспользовался магическим – метнул в Разина свой «звуковой шар».

Увернуться Максим не успел, лишь подставил плечо, что, естественно, остановить энергоудар не помогло, и соорудил «защитный зеркальный шлем», памятуя советы Шамана.

Это был настоящий взрыв! Внутри головы!

Казалось, взорвалась граната, начиненная не осколочным материалом, а сильнейшим грохотом! Череп разлетелся на мелкие брызги, мозги струями потекли через нос, уши, рот! Максим даже попытался остановить руками это «мозгоизвержение», но уже спустя мгновение боль затопила голову огненной пеленой, и он потерял сознание, растворяясь в собственном крике…

Темнота, каменный тоннель, содрогающийся под ухом, какие-то неясные шумы, налетающие то слева, то справа, то снизу, напоминающие шорох прибоя.

Он прислушался, пытаясь определить источник шума, и понял, что слышит гул бегущей по сосудам крови и неровные толчки сердца. Сосредоточился на сердце, заставляя его работать равномерно. Шум в ушах ослабел. Зато стали слышны другие шумы, вне тела: шелесты, скрипы, далекие неразборчивые голоса, стеклянное пощелкивание, похрустывание и позвякивание.

Максим попытался настроить слух, но что-то мешало, словно в ушах торчали ватные тампоны. Он пошевелился, дотягиваясь до ушей невидимыми руками… и как воздушный шарик всплыл из тоннеля сквозь толщу камня в море света. Зажмурился, но тут же открыл глаза.

Над ним склонилось знакомое лицо.

– Эрнст!

– Очнулся, герой, – донесся чей-то скрипучий и дребезжащий – и опять же как сквозь вату – голос. – Удивительное здоровье, даже завидно.

– Нам бы таких добровольцев… – послышался другой дребезжащий голос.

– Что имеем, то и пользуем. Поработает и так, линейщиком.

– Где… я? – вяло поинтересовался Максим. Попытался подняться, но руки и ноги не слушались, голова кружилась, заполненная дымом и пеной, проколотая каким-то острым шипом от затылка до лба. Этот шип не давал думать, и стоило Максиму напрячь волю, заставить себя анализировать ситуацию, как голову пронзала странная боль – словно шип пускал во все стороны тоненькие колючки.

– Не дергайся, майор, думай о приятном. Скоро ты забудешь, что такое свободная жизнь, станешь как все.

– Вытащите… вату…

– Что?

– Вытащите… вату… из ушей…

Пауза.

– Похоже, у него лопнули барабанные перепонки.

– Ничего, это излечимо. Сержант, уроксевазин, анальгетик, три кубика кортикона. Когда заснет, перевезите его в шестую палату и сделайте томографию головы. У него две серьезные травмы на затылке и на виске.

Плечо укусила оса.

Волна онемения побежала по руке, достигла головы, и Максим погрузился в дремотное состояние, не в силах ни двигаться, ни думать. Последней в голове погасла мысль о Марине. О Кузьмиче, попавшем в засаду вместе с ним, он даже не вспомнил…

Следующее пробуждение было намного приятней.

Почти ничего не болело, лишь изредка голову прокалывала от виска до виска необычная щекочущая судорога, будто там внутри начинала вибрировать натянутая гитарная струна и тут же умолкала. Зато после каждого такого резонанса на душе становилось веселей, дышалось бодрей, хотелось что-то делать, выполнять приказы командиров и быть полезным.

Редко-редко в непознанных глубинах души начинал шевелиться червячок сомнения: так ли уж тебе хорошо? Правильно ли ты оцениваешь обстановку? Максим честно начинал оценивать свое положение, но проходила минута, другая, и все возвращалось в норму, начинало казаться, что все проблемы разрешимы, добро восторжествует и он в конце концов освободится из плена…

ОШИБКА

С утра выглянуло солнышко, и бабушка сказала:

– Собирайся, соколик, пойдем за кыльками.

Арсений отложил книжку, с готовностью побежал одеваться.

«Кыльками» бабушка называла опавшие сосновые иголки, необходимые для хозяйственных нужд: из них получалась прекрасная сухая подстилка для коровы и свиней, которую необходимо было менять не реже трех раз в неделю. Не то чтобы Арсений любил этот процесс – сбор кылек, но и не отказывался никогда, понимая, что бабушке будет тяжело одной сдирать толстый слой иголок в лесу, а потом и нести мешок домой.

До сосновых лесопосадок он обычно доезжал на велосипеде и ждал бабушку, идущую следом пешком. Собственно сбор кылек не занимал много времени, больше уходило на дорогу, зато в лесу можно было посвистеть, поаукать, поискать поздние грибы и просто поваляться в траве, глядя в небо.

В сумрачные дни лес выглядел примолкшим и печальным, в солнечные – тоже тихим, но каким-то печально-светлым, торжественным, ждущим неизбежного прихода зимы и в то же время – весны и лета. В такие дни в душе поселялась светлая прозрачная грусть, невыразимая словами, но предвещающая смену переживаний и чувств.

А потом он вез мешок, полный сосновых иголок, домой, перекинув его через раму или закрепив на багажнике за седлом. И – солнце в небе, ветер в лицо, запахи осени, лес, дорожка, пересекающая поле, окраина деревни – до чего же хорошо быть свободным после выполнения не такой уж и трудной обязанности…

Арсений Васильевич поймал глазом солнечный зайчик, прикрылся рукой, погрозил пальцем Стеше, забавлявшейся на балконе с зеркальцем.

Их привезли в Муром поутру, высадили у дома Кирилла, пообещали навестить попозже, к обеду, и уехали. А Гольцов с внучкой, успевшей поспать в машине, направился на квартиру сына, прикидывая, что скажет ему, как объяснит свое долгое отсутствие.

Конечно, Кирилл обрадовался появлению отца, да еще с любимой племянницей, однако не стал расспрашивать, где тот скрывался и почему не звонил, так как торопился на работу.

– Вечером поговорим, – сказал он после объятий и поцелуев, – я замещаю начальника отдела сбыта, дел по горло, а помочь некому, вот и спешу пораньше к компьютеру.

Выпив чашку чаю с бутербродом, Кирилл умчался, и Арсений Васильевич остался с внучкой ждать гостей. Воспоминания отвлекали его от излишних волнений, поэтому он специально вызывал в памяти образы, отзывающиеся в душе сладкой мукой детских мечтаний и переживаний. Однако в последнее время он стал замечать, что после этих воспоминаний делать вообще ничего не хочется, и стал ограничивать глубину погружения в прошлое, хотя это удавалось не всегда.

С балкона прилетел новый солнечный зайчик.

Когда-то и сам Гольцов пускал такие зайчики, сконструировав собственный гелиограф, и с гордостью показывал его друзьям. Как же давно это было!..

– Стеша, прекрати! Почитай лучше книгу.

– Не хочу, дедуля. Давай сходим куда-нибудь, мороженое съедим. Солнце на улице, тепло, погода хорошая, а я, между прочим, давно не гуляла и мороженое не ела.

Бабье лето, вздохнул Арсений Васильевич, погружаясь в очередное воспоминание – как он с бабушкой, тетей Ксеней и двоюродными сестрами копал картошку на колхозном – уже убранном поле. Потом рассердился на себя, встряхнулся. Пришла идея покопаться в другом «подвале» памяти – в том, где хранилась полученная по «лучу сатори» чужая информация.

Погружение состоялось почти без усилий. Он уже настроился на нужную частоту резонанса с общим пси-полем Земли и входил в него как к себе домой. А затем началась необычная чехарда состояний, вытянувшаяся в цепь удивительных ощущений и озарений, к которым тоже надо было подстраиваться каждый раз, чтобы увидеть, понять и осознать каждую открываемую «ячейку» с хранящейся в ней информацией.

В конце концов удалось добраться и до того раздела «библиотеки», где располагались массивы информации о боевых и защитных системах человеческого опыта. Причем ощущение при этом было такое, будто он не просто находит нужные сведения, а спускается на своеобразном лифте вниз, в глубины тысячелетий человеческой – и нечеловеческой! – истории и одновременно проходит некий трекинг-трафик, повторяя и впитыва я основы воинских искусств на генетическом уровне. Лишь испуг Стеши ( «Дед, что с тобой?! Тебе плохо?!») помешал ему освоить какую-то очень древнюю боевую технику, имеющую странное название харавла д. Чуть позже, придя в себя, он понял, что дошел до боевых технологий, которыми владели предки-гиперборейцы десятки тысяч лет назад. И еще он понял, что его «лифт в прошлое» является не чем иным, как память ю Рода, хранящейся на уровне инстинкта в глубинах психических и генетических структур.

Кое-как успокоив внучку, Арсений Васильевич уединился в спальне и попробовал повторить на практике кое-какие тексты из тех, что он прочитал и освоил. И у него получилось! В течение всего одной секунды он дважды пересек спальню, ухитрившись ничего не разбить и не сломать, и сделал больше полусотни движений, укладывающихся в единый цикл всеохват а. Любой, кто оказался бы на пути Гольцова, в зоне поражения, был бы неминуемо повержен! Остановила его только волна жара, охватившего кожу лица и рук, – двигался он с огромной скоростью, намного быстрей любого человека, – и боль в суставах и связках, не привыкших к столь интенсивному и быстрому маневрированию.

Холодный душ освежил тело, омыл трепещущие мышцы, снял внутренний жар, успокоил. Из ванной комнаты Арсений Васильевич вышел бодрым и подтянутым, готовым продолжить исследования «подземных кладовых» своей памяти. Но в это время пришли гости, пришлось отложить планы на потом.

Гостей было двое: Расен (как оказалось, он имел звание есаула, что говорило о казачьих корнях местного отделения РРР) и незнакомая миловидная женщина. На вид ей исполнилось не менее пятидесяти лет, а глаза, большие, васильковые, смотрели ясно и молодо. Звали ее Наталья. Отчество свое она не назвала.

По-видимому, Расен понял, чем занимался хозяин несколько минут назад. Он внимательно глянул на Арсения Васильевича, – в глазах разгорелись и погасли веселые искры, – и вдруг метнул в него столовый нож, лежащий на подносе с фруктами.

Арсений Васильевич не сразу понял, что произошло.

Его рука поднялась без участия сознания, поймала (!) летящий как молния нож за ручку и положила обратно на поднос. И только после этого он сообразил, что продемонстрировал боевое умени е, каким раньше не обладал.

– Неплохо, – сказал есаул с одобрением. – Похоже, ты не зря провел время. Таким умением обладает не каждый человек. Чему еще ты научился?

– Правник, у нас другие заботы, – строго сказала Наталья. – Ратиборением займетесь позже. Арсений Васильевич, нам надо осмотреть… – она прикусила губу, подыскивая выражение, – надо осмотреть вашу ауру, если не возражаете.

– Зачем? – спросил Арсений Васильевич, уже зная ответ.

– Вам могли подсадить в подсознание не стандартную линейную программу, а кодон другого уровня, действующий исключительно тонко. Понимаете?

Арсений Васильевич вспомнил «кирпич», засевший в голове и мешающий думать и действовать самостоятельно.

– Вообще-то один такой кодон я нейтрализовал, но все равно согласен, смотрите.

– Благодарствуем, это не займет много времени.

– Что я должен делать?

– Просто стойте и думайте о подключении к каналу связи с космосом, но не входите в канал.

– Хорошо. Внучка не помешает?

– Расен, поговори с девочкой на балконе.

Есаул взял Стешу за руку, увел на балкон, стал что-то показывать.

Арсений Васильевич поборол волнение, встал в свободной позе, расправил плечи.

Наталья обошла его кругом, оглаживая рукой воздух, отошла на три шага, посмотрела на Гольцова. Глаза ее наполнились голубым сиянием, и Арсений Васильевич почувствовал дуновение странного в е т р а, пронзившего лоб, лицо, голову. Голова закружилась. Он напрягся, инстинктивно закрываясь от «ветра» «зеркальным экраном».

– Не сопротивляйтесь, – улыбнулась женщина. – Ничего дурного я вам не сделаю.

Арсений Васильевич расслабился.

«Ветер» продолжал дуть, очищая голову от остатков психоэнергетического «дыма» и следов чужеродной зависимости, приятно щекоча нейронные сети и структуры мозга. Длился весь процесс около минуты и закончился вспышкой внутреннего света – словно молния озарила мозг, заставив Арсения Васильевича зажмуриться. Как сквозь вату, послышался тихий голос Натальи:

– Слава богам, ничего серьезного. Вы действительно нейтрализовали «вшитую» в мозг программу. Такое удается не каждому. Можете спать спокойно, вас никто теперь не заставит плясать под чужую дудку и не запеленгует.

Что она имела в виду, говоря: «можете спать спокойно», – Арсений Васильевич не понял, а спрашивать постеснялся. Вряд ли это было оценкой его состояния. Хотя и дед Павел говорил ему те же слова, намекая на бездеятельность. Что ж, он проснулся и намерен действовать решительно.

В комнату с балкона вернулись Расен и Стеша.

Внучка улыбалась, ей было явно интересно разговаривать с новым знакомым. Посмотрев на Арсения Васильевича, она всплеснула руками:

– Дедуля, ты такой красивый!

Арсений Васильевич смешался, глянул на Наталью, на Расена.

– Вы давно на себя не смотрели в зеркало? – осведомился есаул.

– Н-нет… не помню… а что?

– Посмотрите.

Арсений Васильевич озадаченно потер лоб, зашел в ванную комнату, некоторое время рассматривал в зеркале свое умеренно надоевшее отражение, пока наконец не понял: у него исчезли залысины! И бородка потеряла серебристые пряди! Что за чудеса?!

Все правильно, пробудился ото сна внутренний голос, ты прокачал через себя большие энергоинформационные потоки, которые слегка подкорректировали твою физическую структуру, подправили волновую матрицу. Просто-напросто ты помолодел.

С ума сойти можно!

Лучше не надо.

Сам не хочу…

Арсений Васильевич умылся, вернулся к гостям, постаравшись выглядеть спокойным и уравновешенным.

– Ну как? – прищурился есаул.

– Нормально. Я к вашим услугам, господа. Можете мной располагать.

– Не господа – родичи, – мягко поправила Наталья. – Собственно, я закончила, можете заниматься своими делами. Всего вам доброго.

Она кивнула Расену, улыбнулась и подмигнула Стеше. Гости направились к двери.

– Вы уже уходите? – удивился Арсений Васильевич.

– Разумеется.

– А я?

– У вас есть какие-то планы?

– Н-ну… есть…

– Вот и действуйте.

– Мне нужно в Москву, там дочь…

– Можем подвезти, – предложил Расен, – я как раз еду в том направлении.

– Буду благодарен, – пробормотал сбитый с толку Арсений Васильевич. Он полагал, что ему предложат участвовать в делах общины или РРР, но этого не произошло. Гостям будто и дела никакого не было до того, чем он будет заниматься. А переспрашивать – что ему делать в создавшейся ситуации, не позволяла гордость.

– Я только напишу записку сыну.

Арсений Васильевич черкнул Кириллу несколько строк, пообещал позвонить в ближайшее время, и они со Стешей сели в машину Расена, все ту же белую «семидесятку».

До Москвы доехали за три часа, к вечеру.

– Где вас высадить? – оглянулся Расен.

– На проспекте Жукова, – ответил Арсений Васильевич, подумав. Ключа от квартиры, которую снимала Марина, у него не было, но он надеялся, что ему удастся открыть дверь, не взламывая замка. – Позвольте пару вопросов, Наталья?

– Ну, если только пару и если я смогу ответить.

– Я беседовал с дедом Павлом…

– С каким дедом?

– С Живенцом, – подсказал Расен.

– Это наш душевед. Вы говорили с ним, и что?

– Он утверждает, что Россией… и вообще Землей управляет та же Система, которая… на которую работал и я…

– Все государственные структуры Руси и в самом деле жестко подчинены единому мировому правительству. Президенты и парламенты сами ничего не решают, они лишь выполняют определенные функции по отвлечению внимания населения Земли от реально идущих на ней процессов. Система же не является структурированным образованием, она просто создает необходимые структуры в нужный ей момент и в нужном месте. В этом смысле она управляет всей социальной жизнью Земли.

– Но ведь существуют операторы… Диспетчер…

– Диспетчер существует, он является целевым полагателем Системы и в основном занимается прямым зомбированием людей и поиском тех, кто внутренне готов служить Системе добровольно.

– Таких, как я?

– Вы вне оценок подобного рода. Произошла ошибка, и вы пошли не тем путем. Но потом прозрели, осознали несправедливость этого пути, хотя Испытание затянулось. Но это уже не вина ваша, а беда.

Арсений Васильевич покосился на смирно сидевшую рядом Стешу.

Наталья перехватила его взгляд:

– Не беспокойтесь, девочка наш разговор не запомнит. Что еще вы хотели спросить?

– Система так сильна…

– Это не вопрос, это утверждение. К сожалению, да. Но все больше рождается детей с уникальными способностями «шестой расы», как мы говорим, или с паранормальными экстрасенсорными способностями. Это наша надежда. И все больше становится прозревших, тех, у кого открываются глаза на происходящее, кому становятся подвластными скрытые информационные потоки о многоплановой программе Системы внедрения своих целевых методологических установок в социум Земли. А для этого ей надо уничтожить во что бы то ни стало Русь, наш Род, наши традиции, нашу культуру, наши души.

– Кто вы? Я имею в виду – по образованию, вы говорите как специалист.

– Я простой целитель, – улыбнулась Наталья. – Хотя закончила исторический факультет Харьковского госуниверситета и работаю на кафедре социальных исследований РАЕН.

– Она академик, – добавил Расен невозмутимо.

– Я понял, – пробормотал Арсений Васильевич. – И вы из-за меня ехали в Муром? Чтобы просто проверить – чист я или нет?

– Вы очень важная личность для нашего движения. Хотя я поехала бы и ради простого человека, потребуйся моя помощь.

– Приехали, – остановил машину есаул.

– Скажите, а Система…

– Простите, Арсений Васильевич, – остановила Гольцова Наталья. – Мы торопимся. С вами свяжется человек, который наверняка сможет ответить на любые ваши вопросы. А пока прощайте, будьте здоровы. У вас есть родственники, которым вы могли бы отдать на время внучку? Желательно не в Москве.

– Мама в деревне, под Муромом… правда, она сейчас у родственницы в Ярославле…

– Что ж, пусть будет Ярославль. Отвезите девочку туда. Иначе будете связаны постоянной заботой о ней и не сможете освободиться. У вас есть где остановиться в Москве?

– Есть.

– Тогда до свидания.

Арсений Васильевич и Стеша вылезли из машины, и она сразу уехала.

– А мама дома? – с надеждой посмотрела на деда внучка.

– Нет, твоя мама… все еще в командировке, – вздохнул Арсений Васильевич.

– Я к маме хочу… и в школу.

– Поедем к тете Вале, пойдешь там в школу.

– А почему не в Москве? Я же здесь учусь.

– Так надо, милая. – Арсений Васильевич погладил Стешу по головке. – Ничего, скоро все прояснится, успокоится, и мы будем жить, как раньше.

Они поднялись на одиннадцатый этаж (вспомнилось, как ему удалось спуститься по балконам на землю), и Арсений Васильевич подошел к двери квартиры, которую снимала Марина. Возникло ощущение, что внутри кто-то есть. Он прислушался к себе: опасностью «не пахло», но в квартире определенно кто-то был.

Хозяева, подсказал внутренний голос, кто же еще. Прошло три месяца, как ты бежал отсюда, а Марина так и не вернулась, вот хозяева и приехали, не получив очередного взноса.

Арсений Васильевич вдавил кнопку звонка.

Через несколько секунд из-за двери послышался женский голос:

– Кто там?

– Извините, – приник губами к щели Арсений Васильевич, – я отец Марины Гольцовой, она снимала у вас квартиру.

Звякнули запоры, дверь отворилась. На пороге появилась молодая женщина в халате, с полотенцем на голове, глянула на Гольцова, на Стешу, улыбнулась:

– Привет, ребенок. А где мама?

– В командировке, – стесненно ответила Стеша, оглянулась на деда. – Это тетя Лариса.

– Очень приятно. Меня зовут Арсением Васильевичем.

– Проходите, – отступила Лариса. – Извините, что я в таком виде, готовлюсь к отъезду. Еще полчаса, и вы бы меня не застали.

Они сняли обувь, прошли в гостиную.

– Располагайтесь, я сейчас. – Лариса убежала в ванную комнату, откуда донесся звук включенного фена.

Гости сели на диван, поглядывая по сторонам. Ничего в квартире не изменилось с момента бегства Гольцова-старшего, лишь исчез стеклянный шкафчик с чайным и кофейным сервизами. Вполне возможно, его разбили налетчики, прибывшие за Арсением Васильевичем, и хозяйке пришлось возиться с уборкой груды стекла.

– Что тут произошло? – появилась она через две минуты, еще не успев как следует высушить волосы. – Я звонила много раз, потом в августе приехала, а квартира открыта! И шкаф разбит!

– Не знаю… – пробормотал застигнутый врасплох Арсений Васильевич. – Марина позвонила мне, что торопится в командировку… – приходилось сочинять на ходу, – а она такая несобранная, что могла и шкаф случайно разбить, и дверь оставить открытой.

– Странно, она показалась мне целеустремленной натурой. А что за командировка у нее? Ведь Марина в гимназии работает?

– Пригласили за рубеж, – промямлил Арсений Васильевич, попытался перевести разговор на другую тему. – У вас, надеюсь, ничего не пропало?

– Мужнины часы найти не могу, а так вроде все на месте.

– Мы заплатим… за шкаф…

– Ничего, разберемся потом. До декабря квартира в вашем распоряжении, Марина заплатила вперед, а к Новому году будем по-новому договариваться.

– Спасибо вам.

– Не за что. – Лариса скрылась в спальне. – Хотите чаю?

– Мы бы хотели остаться на пару дней, это возможно? Только ключей у нас нет, Марина не оставила.

– У меня есть запасной комплект. – Лариса вышла из спальни одетой в брючный костюм. – Могу дать на время. Только вы уж, пожалуйста, не оставляйте дверь открытой. Позвоните мне, если будете уезжать, и я заберу ключи. Пока, ребенок. – Она помахала Стеше рукой, подхватила сумку, вторую повесила через плечо и убежала.

Гости переглянулись.

– Тетя Лариса всегда куда-то торопится, – серьезно сказала Стеша.

– Да уж, деловая женщина, – согласился Арсений Васильевич, чувствуя себя неважно; врать он не любил. – Что ж, давай располагаться. Где ваша комната?

– Мы с мамой спали здесь. – Девочка вскочила, распахнула дверь в боковую спальню. – Вот моя кровать.

– Тогда я буду спать на диване в гостиной. Займись пока своими делами, а я искупаюсь.

Раздевшись, он залез под душ, включил горячую воду, потом холодную. Настроение повысилось, мышцы заиграли, голова стала ясной и легкой. Появилось желание двигаться физически, бежать или играть в волейбол, будто он только что хорошо размялся. По жилам заструилась не кровь, а жидкий огонь. Арсений Васильевич вспомнил «звуковые шары», которые формировал и бросал полковник Эрнст, заместитель главврача спецклиники в Бескудникове, и попытался создать такой же шар.

Сел на край ванной, обмотанный полотенцем, представил внутри живота воздушный шарик, начал разогревать его, посылая по артериям струи энергии в живот. Дождался, пока шарик засветится, мысленным усилием перегнал его по телу вверх и в ладонь. Сосредоточился, удерживая шар «виртуального огня» на ладони, и резким взмахом послал его вперед.

Раздался треск, по комнате разлетелись куски кафеля, запахло озоном.

Арсений Васильевич с недоумением посмотрел на вмятину в стене и кафельные осколки на дне ванной. Проговорил глубокомысленно:

– Мы с Ларисой не расплатимся…

– Дед, что там у тебя разбилось? – долетел сквозь дверь голос Стеши. – Ты упал?

– Поскользнулся, – ответил он. – Не волнуйся, все в порядке.

Подумал: надо поосторожнее со своими экспериментами, ненароком дом разрушить можно. Лучше поискать точное местонахождение Марины и Максима, потом можно будет и поэкспериментировать.

Он убрал осколки кафеля в мусорное ведро, вскипятил на кухне воду, заварил чай. В шкафчике над мойкой нашлись сухари и сахар. Попили чаю с внучкой. Потом Арсений Васильевич уселся в гостиной перед выключенным телевизором и принялся мысленно манипулировать потоками энергии, привычно выходя в энергоинформационный эфир Земли.

Ощущения повторились, равно как и зримые картины, которые любой нормальный человек окрестил бы галлюцинациями. Можно было подниматься «выше», пробивать тоннель связи с Карипазимом, но цель у него была другая, и Гольцов «свернул в сторону», развернул свою психоматрицу над Землей, сориентировался и «раскинул крылья ментального видения» над Москвой.

Снова кто-то удивленно и недовольно посмотрел на него сквозь пространство; впечатление было такое, будто взгляд-луч вытянулся откуда-то из Подмосковья или из каких-то лесов чуть подальше. Арсений Васильевич закрылся «зеркалом», и взгляд погас, втянулся в лес, в какое-то необычное строение в форме башни. Оценить, что это за строение и где стоит, Гольцов не успел, да и не придал значения мимолетному взгляду, приняв его за игру воображения.

Через несколько мгновений «поисковый луч» пси-зрения Арсения Васильевича засек знакомые резонансные контуры. Запомнив их положение, он спроектировал увиденную картину на схематическую карту Москвы и вынырнул из операционного поля в реальный мир. Прикинул координаты аур обнаруженных людей. Как и предполагалось, Марина все еще находилась в Бескудникове и чувствовала себя достаточно хорошо, судя по свечению ауры, хотя в нем и преобладали печальные тона. А вот Максим Разин в данный момент «светился» в районе метро «Войковская», и его аура сильно не понравилась Арсению Васильевичу. Она была оранжево-красная, с лиловыми и сиреневыми полосами, что указывало на какой-то инфекционный процесс, идущий внутри организма майора. Впечатление складывалось такое, будто он заболел и не в состоянии мыслить здраво.

Арсений Васильевич передернул плечами, ощутив тоскливую обреченность, поселившуюся в душе Максима. Решение созрело само собой: сначала попытаться освободить друга дочери, а потом вместе с ним – ее саму.

Он вышел из ванной, накинул джинсовую безрукавку, найденную в гардеробе Ларисы.

– Стеша, побудешь одна, не побоишься?

– Ты куда собрался, дед? – удивилась девочка, оторвавшись от телевизора. – Поздно уже.

– Я скоро вернусь. Никому не открывай и на звонки не отвечай, хорошо?

– А если мама позвонит?

– Не позвонит, она… далеко.

– Хорошо, дедуля.

Арсений Васильевич поцеловал Стешу в щеку, закрыл за собой дверь, задержался на секунду, услышав, как в замке дважды повернулся ключ, и, успокоенный, шагнул к лифту.

На часах было около девяти часов вечера, когда он вышел из метро «Войковская» и направился к поселку телеакадемиков, располагавшемуся недалеко от рынка, на территории старого парка. Состояние сатори-«антенны» поддерживать было нетрудно. Организм сам, без участия сознания, находил нужные полевые резонансы, анализировал поступающую информацию и выдавал в мозг готовые выводы и рекомендации. По Москве в данный момент шагал не человек Арсений Васильевич Гольцов пятидесяти пяти лет от роду, бывший завлаб и бывший экзор, а «биолокатор и магический оператор» – если употребить терминологию ученых, исследующих феномены экстрасенсорики, и оператор этот способен был «видеть невидимое» – в инфракрасном и ультрафиолетовом диапазонах электромагнитного спектра, «слышать неслышимое» – от ультразвука до звуковых колебаний сверхнизкой частоты, и намного расширять свои физические возможности.

Было интересно глазеть по сторонам, отмечая особенности городских строений, о которых раньше просто не задумывался, наблюдать сквозь стены жизнь учреждений и жилых домов, видеть сквозь одежду (Боже мой, как же одежда может скрывать физические недостатки и даже уродство!), слышать доносящиеся со всех сторон шумы, голоса, вибрации, складывающиеся в непрерывный клокочущий гул, и в то же время – улавливать звуки избирательно, отсекая ненужные, или вовсе блокировать улавливаемый ушами и всем телом шум и идти в полной тишине.

Заглядевшись на сцену в кафе (он свободно видел сквозь зеркальные стекла) – там кто-то кого-то материл, Арсений Васильевич едва не столкнулся с прохожим и заставил себя сосредоточиться на деле.

Выйдя на улицу Познера, он двинулся по ней, разглядывая особняки за высокими заборами, утопающие в зелени. Некоторые еще строились, но большинство коттеджей являло собой торжество архитектурного авангарда, реализованного в соответствии со вкусами и эстетическими склонностями владельцев. У одного такого шедевра Арсений Васильевич задержался. Возникло чувство узнавания, подчеркнутое поднявшимся в душе беспокойством.

С одной стороны, особых сомнений, что Максим находится внутри усадьбы, не возникало, с другой, непонятна была причина беспокойства, так как район поселка, окруженного высотками, с виду казался тихим и мирным.

Он напрягся, усилием воли еще больше раздвигая диапазоны зрения.

Забор, стены дома и других строений на территории усадьбы приобрели вид полупрозрачных пластов дыма. Стали видны комнаты, коридоры, перекрытия, ниши, мебель и предметы быта. Призраками проступили сквозь слоистое струение стен находящиеся внутри коттеджа люди. Четверо на территории, с оружием (блеск металла был ощутимо опасен) – охранники, трое на первом этаже, на кухне и в подсобных помещениях – обслуга усадьбы, и четверо на втором этаже. Двое сидят в креслах у громадного – чуть ли не в полстены – телевизора, двое обнимаются в спальне. Мужчины. М-да… Где же Максим?

Арсений Васильевич еще раз ощупал территорию особняка «локатором» ментального зрения и обнаружил еще одного человека в отдельном строении, напоминающем котельную или гараж. Впрочем, это и в самом деле гараж, судя по стоящему внутри джипу, хотя почему-то стены этого гаража сложены из мощных бетонных блоков, а часть его за перегородкой и вовсе обшита изнутри металлическими листами. Человек лежал на топчане именно в отгороженном закутке гаража.

Максим?

Арсений Васильевич «переключил» диапазоны зрения ближе к длинноволновой части спектра, позвал мысленно:

«Максим!»

Человек встрепенулся, поднял голову, сел, озираясь.

«Максим!»

– Кто здесь? – хрипло отозвался майор вслух.

«Молчите, Максим, это я, отец Марины. Как вы себя чувствуете?»

– Сносно…

«Тише, не говорите вслух, просто отвечайте мысленно».

«Хорошо. Где вы, Арсений Васильевич?»

«Рядом с домом, где вы находитесь. Что это за особняк?»

«Дача полковника Пищелко».

«Разве он телеакадемик?»

«При чем тут телеакадемики? Он начальник Отдела…»

«Поселок принадлежит Академии телевидения».

«А-а… мало ли кому он принадлежит официально. Здесь селятся те, у кого есть связи и большие деньги».

«Откуда у вашего полковника большие деньги?»

«Это вы у него спросите. Как вы меня нашли? Что вообще творится в мире? Я тут кукую уже несколько дней, с момента, как меня перевезли из Бескудникова, и ничего не знаю».

«Я сам не слежу за новостями, все как обычно, по-моему: чиновники борются с терроризмом, люди живут своей жизнью. Я пришел освободить вас. Сможете в нужный момент помочь мне?»

«Вы один?»

«Спецподразделения у меня с собой нет».

«А дружина РРР?»

«Они сами по себе, я сам по себе».

«Это плохо. Один вы ничего не сделаете, дача охраняется слишком мощно. Я пытался освободить Марину, когда она была здесь, и попал в ловушку».

«Я вижу все ловушки».

«Может быть, вы действительно способны видеть сквозь стены и читать мысли, однако одному человеку пройти четыре линии охраны не под силу, даже если он колдун и чудотворец».

«Я все же попытаюсь».

«Что ж, отговаривать не буду, я не прочь выйти на волю. Но будьте предельно осторожны».

«В нужный момент я позову вас».

Арсений Васильевич прервал ментальный контакт с майором, собираясь послушать, о чем говорят сидящие перед телевизором мужчины на втором этаже особняка, и вдруг почувствовал морозный ветерок, подувший в спину.

Да, он получил знания, дающиеся большинству людей упорным трудом, нервным перенапряжением, терпением, болью и потом. Однако все равно по натуре он не был человеком боя и даже просто жестким целеустремленным человеком, в каждую секунду знающим, что ему нужно. Поэтому, получив сигнал тревоги, Арсений Васильевич промедлил, не сразу сообразив, что следует делать. А потом начала развертываться цепь событий, над которыми он был не властен, потому что диктовали условия игры другие силы.

Ситуацию он увидел и оценил мгновенно, причем с двух позиций сразу: как экзор, то есть полевой оператор, манипулирующий особым виртуальным полем коррекции, и как живая биологическая система, имеющая большее, нежели у рядового человека, количество органов чувств.

В поле коррекции – на фоне меняющегося черно-белого рисунка – образовалась черная стрелочка и поползла к светлому колечку с лучистым ореолом; этим колечком был сам Арсений Васильевич.

На физическом событийном плане этот процесс выглядел иначе.

На улице – с двух ее сторон одновременно – появились черные джипы и понеслись к особняку полковника Пищелко, возле которого застыл столбом Гольцов.

Мгновением позже открылась калитка в заборе, ведущая на территорию усадьбы, и оттуда выскочили один за другим парни в камуфляже, то ли охранники владений полковника, то ли вызванный им спецназ.

Время для Арсения Васильевича затормозилось.

Джипы резко снизили скорость.

Охранники в пятнистых комбинезонах тоже почти остановились, неспешно и плавно переставляя ноги, как при замедленной киносъемке.

Замерли редкие прохожие.

Изменился и цвет фонарей – покраснел, словно лампы на столбах стали светить вполнакала.

Однако и Арсений Васильевич все еще медлил, не зная, с чего начинать, куда бежать, как решить возникшую проблему. Он понимал, что его каким-то образом запеленговали враги, вычислили или даже следили за ним, вызвали группу захвата, и теперь он находился в ловушке, готовой вот-вот захлопнуться.

Ну, и долго ты так будешь стоять? – осведомился внутренний голос. – Хочешь снова оказаться в лапах господина Эрнста?

Арсений Васильевич вздрогнул и гигантским усилием воли выдернул себя из трясины оцепенения.

Заработала инициированная подсознанием система боевого опыта, накопленного предками тысячелетия назад.

Мгновение спустя система запустила механизм непрогляд а, и Арсений Васильевич – для всех, кто его видел в данный момент, – исчез! Непрогля д создавал вокруг человека слой высокоамплитудных колебаний молекул воздуха, который практически полностью поглощал световые лучи.

Затем включилась другая часть мозга, ответственная за создание фантома. И по улице зигзагами побежал «второй» Арсений Васильевич Гольцов – его голографический двойник, в то время как первый – «настоящий» Гольцов тихонечко отступил назад, к забору, и направился по тротуарчику прочь от особняка полковника Пищелко.

Операция же по захвату двойника-фантома продолжала между тем развиваться.

Джипы с визгом шин затормозили. Из них выбросились парни в камуфляже, развернулись в цепь, перекрывая дорогу беглецу. Он заметался между ними как заяц, перепрыгнул через джип (!), наткнулся на спецназовца, увернулся, бросился бежать. За ним метнулись пятнистые комбезы, начали кричать, стрелять по ногам…

Чем закончилась эта погоня, Арсений Васильевич не увидел. Все еще невидимый, он свернул в переулок, добежал до метро, спустился вниз и только там, став за колонну, сбросил с себя вуаль непрогляд а.

Несколько пассажиров бросили на него удивленные взгляды, внезапно обнаружив соседа, но Арсений Васильевич этого не заметил. Сердце перестало гнать кровь по сосудам в бешеном ритме, дыхание понемногу успокоилось. А тревога в душе осталась. Пришло чувство забытой вещи. Что-то он упустил из виду, какую-то важную деталь. Но что именно – вспомнить не мог.

В начале двенадцатого он вышел из лифта на одиннадцатом этаже, позвонил в дверь.

Никто не откликнулся.

Сердце дало сбой.

Арсений Васильевич еще раз вдавил кнопку звонка, подержал подольше.

Тишина.

Тревога переросла в панику.

Он постучал в дверь, позвал внучку, еще раз постучал, надавил на ручку… и дверь открылась!

Облившись холодным потом, он вбежал в прихожую, окликая Стешу.

Никто ему не ответил.

Дважды обойдя все комнаты, заглянув под кровати, диваны и в шкафы, Арсений Васильевич без сил опустился на стул.

Стеши нигде не было.

А уйти сама куда-нибудь она не могла. Во всяком случае до этого момента.

Кто-то бесшумно вошел в квартиру, остановился в дверях.

Арсений Васильевич вскочил, оглянулся…

СИСТЕМА

Самсон Викторович Плевин, генерал, начальник научно-технического Управления Федеральной службы безопасности, слыл человеком хитрым, умным, жестким и несправедливым. В принципе, так оно и было на самом деле, потому что другие люди до таких кресел добирались редко, а если и добирались, то долго в них не задерживались. Чиновничья систем а, коррумпированная снизу доверху, в том числе и в военной сфере, просто не допускала к власти совестливых и справедливых, ибо строилась она по принципу взаимодополнения и круговой поруки, и либо превращала прорвавшихся в кру г в таких же холуев-винтиков, стремящихся сделать карьеру и обеспечить себя до конца жизни, возвыситься над всеми, либо выдавливала их из своей среды. Генерал Плевин стал свои м еще в юности, будучи по натуре расчетливым и сметливым карьеристом-комсомольцем. Неудивительно поэтому, что Система, управляющая социумом Земли (ниже – России, еще ниже – Министерством обороны и спецслужбами), обратила на него внимание и предложила работать в ином масштабе и по другим правилам. И Самсон Викторович согласился, не задумываясь. А потом нашел себе верного помощника в лице полковника Пищелко и устремился «к высотам самореализации», используя весь свой «творческий» потенциал.

Генералом он стал в тридцать шесть лет. Начальником Управления – в тридцать восемь. Заместителем директора ФСБ – в сорок. И готовился заменить директора на его посту не позднее чем через год.

Однако и он допускал ошибки, не будучи идеальным стратегом, да и полагался на помощников, которые тоже искали варианты, как бы «вырваться в люди», подняться «из грязи в князи». А именно таким человеком и был полковник Пищелко, имевший немалый опыт предательства и аппаратных игр.

Впрочем, Самсон Викторович неплохо знал способности своего визави и не давал ему особых возможностей прорваться выше, а тем более – занять его кресло. И все же иногда случались инциденты. Одним таким инцидентом был случай с прозревшим экзором, работающим на Систему много лет, но корректирующим не социум Земли, а жизнь другого мира, входящего в гигантскую сеть Системы. Таких внешних операторов иерархи Системы называли не экзорами, а – между собой – слепышами.

Когда слепыш Гольцов внезапно обрел eye-reality, то есть возможность видеть результаты своего экзо-труда, Самсон Викторович не сильно обеспокоился, поскольку объект не находился в ведении Отдела и лично генерал не отвечал за его профпригодность. И даже после того, как Диспетчер назначил Плевина ответственным за «возвращение блудного сына в лоно Системы», генерал не придал этому заданию большого значения, полагаясь на своего заместителя. А затем Гольцов-слепыш прозрел окончательно и сбежал, поставив под угрозу срыва процесс коррекции на Карипазиме, в мире, где расчищалась строительная площадка для одного из «райских уголков отдыха» для иерархов Системы. Знали об этом лишь сами иерархи, не отказывающие себе ни в чем, особенно – в удовольствии жить в соответствии со своими желаниями и контролировать жизнь «низших существ» по своему усмотрению.

В двенадцать часов дня семнадцатого сентября Самсон Викторович торопился на совещание к директору, когда зазвонил мобильный телефон. Плевин свернул в уютный уголок для курящих сотрудников огромного здания на Лубянке, сел в кресло:

– Слушаю.

– Генерал, почему не докладываете? – раздался в трубке бесполый голос Диспетчера.

– О чем? – насторожился Самсон Викторович.

– Вы что, белены объелись? – Диспетчер, не будучи человеком в прямом смысле этого слова, умел находить образные выражения. – У вас утечка информации, а вы не в курсе?

– Если вы о подключении к нашей Системе детских и юношеских группировок, – осторожно проговорил Плевин, – то результаты обнадеживающие. Наши агенты влияния уже работают с рейверами, скинхедами, рэпперами, панками и юзерами. Я имею в виду интернет-зависимую молодежь. Подбираемся к экстремалам. Но это полные отморозки. Для них главное – гонять по жилам адреналин, остальное не важно. Прыгают с гор на сноубордах, с крыш многоэтажек на парапланах, лезут на стены без всяких приспособлений, катаются на скейтах по перилам мостов в дождь. В общем, не признают никакого давления на психику, она у них и так сломана.

– Я имел в виду ситуацию с экзором.

– А что с экзором? – еще более осторожно поинтересовался Самсон Викторович.

– Он нейтрализовал кодон и вышел из-под контроля.

Сука! – подумал Плевин о полковнике Пищелко.

– Это чревато разверткой вариаций сопротивляющейся нам славянской системы во главе с общиной «Русь» и каскадной утечкой информации, – продолжал Диспетчер ровным, без интонаций, голосом.

– В ближайшее время мы ограничим его маневренность и организуем перехват. На какие меры мы можем рассчитывать?

– Припугните его. Он не боец, насколько я информирован, должен сломаться.

– А если не сломается?

– Тогда ликвидируйте.

– Есть!

Из трубки талой водой хлынула тишина.

Самсон Викторович посидел немного, прижимая мобильник к уху, набрал номер помощника.

– Да? – недовольным, как обычно, голосом отозвался Пищелко.

– Где Гольцов? – осведомился Самсон Викторович угрюмо.

– В Москве, – после паузы ответил начальник Отдела.

– Почему я об этом не знаю?

– Мы сидим у него на хвосте…

– Найти и ликвидировать!

– Но его благородие Вышний не…

– Диспетчер дал добро. Попытайтесь еще раз уговорить этого идиота, я имею в виду слепыша, но если не получится – уничтожьте!

– Давно бы так. А что делать с его дочкой и ее ухажером?

– Меня это не волнует. Они были нужны вам как подсадные утки, не более того. Когда надобность в этом отпадет, разрешаю…

– Понял.

– Действуй, полковник.

Самсон Викторович выключил мобильник, поправил черные очки, которые не снимал ни днем, ни ночью, и направился по ковровой дорожке дальше, к приемной директора ФСБ.

ОБСТОЯТЕЛЬСТВА

Он смог выдержать без жены всего два месяца.

Сначала отослал ее с двухлетней дочкой домой, к маме, в деревню под Рязанью, захотелось пожить «по свободе», причем и причина нашлась: какие особые условия жизни мог предоставить молодой красивой жене лейтенант зенитно-ракетного дивизиона, посаженный «на точку», то есть на голую вершину холма с тремя домиками офицерского состава и казармой? Естественно, никаких. И жена, рассудив, что муж прав, отправилась восвояси, через Уссурийск и Хабаровск, на поезде и на самолете сначала до Москвы, потом до Рязани и дальше, в деревню Чернава Милославского района. Однако свобода оказалась не такой милой, как представлялось. Через две недели Арсений заскучал, через месяц затосковал. Какие силы ему потребовались, чтобы продержаться еще месяц, знал только он.

Командира дивизиона долго уговаривать не пришлось, он понял лейтенанта и дал ему неделю на воссоединение семьи; дивизион не стоял на дежурстве и служба не требовала присутствия всех офицеров на зенитно-ракетном комплексе. И Арсений помчался к жене.

До Уссурийска доехал на попутке.

От Уссурийска поезд довез его до Хабаровска, ночью, где он удачно поймал такси и доехал до аэропорта.

Самолет за семь часов доставил лейтенанта в Москву. Там он успел на двухчасовую дневную электричку, которая домчала его до Рязани.

Еще четыре часа понадобилось Арсению на путь до Топилл.

На станции не оказалось автобуса до Чернавы, и он не стал ждать утра, пошел пешком, вспоминая пословицу: для бешеного кобеля пять верст не крюк, – хотя от Топилл до Чернавы было больше двенадцати километров, и этот путь он уже проходил пешком не раз, в том числе зимой, в мороз, без дороги, на одном дыхании.

Но ему повезло: на втором километре Арсения догнал «уазик» с брезентовым верхом, называемый в народе «козлом», и водитель подобрал военного человека, несмотря на то, что «козел» был забит пассажирами до отказа.

Уместились.

Доехали.

Арсения высадили в центре села в час ночи. До избы тещи он добежал за десять минут.

Конечно, его не ждали. А когда проснувшаяся жена, теплая, милая, домашняя, умопомрачительно пахнущая чистым телом и ландышами, бросилась к нему на шею, Арсений почувствовал себя на седьмом небе от счастья…

Боль отрезвила: он так прикусил губу, что выступила кровь.

Воспоминание втянулось в глубины души, оставив тоскливый след. Кто сказал?

Дай, Всевышний! Или верни меня в прошлое, а уж об остальном я позабочусь…

Арсений Васильевич поднял лицо, слепо посмотрел в потолок.

Никто не откликнется.

Никто не придет на помощь, не успокоит, не погладит по голове, как в детстве, не скажет ласково, как бабушка:

– Соколик мой ясный, не куксись, все пройдет…

Или как жена:

– Арсений, ну что ты как маленький, не переживай, все обойдется, я же с тобой…

– Мила, если бы ты знала, как мне тебя не хватает!

Он поднялся, побрел в ванную комнату, умылся холодной водой, вернулся в спальню, лег, но сон все не шел, в голову лезли воспоминания, и лишь усилием воли Арсений Васильевич выбрался из дебрей памяти и принялся размышлять о своем положении.

Расен пришел не один. Вместе с ним в квартиру Марины вошел высокий худой старик, седоволосый, седобородый, с пронзительным взглядом голубых глаз. Одет он был в обычный гражданский костюм, разве что рубаха имела стоячий ворот, расшитый красным орнаментом. Но Арсений Васильевич сразу почувствовал его внутреннюю с и л у и жестом пригласил гостей присесть.

Они поклонились, есаул сел, сказал негромко:

– Твоя внучка у нас, Арсений, не волнуйся. Мы пришли поговорить. Это Симеон-родомысл.

С души Арсения Васильевича свалился камень.

– Стеша… у вас?! Слава Богу!

– Бог здесь ни при чем, – улыбнулся Симеон. – Хотя слово «слава» мне нравится. К великому сожалению, многие забыли, что богов своих надо славить, а не просить у них помощи и подарков. Предки наши не просили.

– Где они, эти предки… – глухо проговорил Арсений Васильевич.

– С нами, – спокойно ответил Симеон. – В душе, в сердце. А кто забыл об этом – мучается всю жизнь. Вот как ты, к примеру.

– Я не мучаюсь…

– Хорошо, коли так.

Арсений Васильевич усмехнулся:

– Вы пришли наставить меня на путь истинный?

– Я знаю, что у тебя есть вопросы, и пришел, чтобы ответить на них. Решать, что делать, будешь ты сам.

Арсений Васильевич с трудом сдержал резкое слово, уловив в речи гостя скрытый укор.

– Хорошо, поговорим. Кто вы?

– Вообще или я лично?

– Вы лично?

– Родомысл общины «Русь». Иногда нас называют дворниками – от аббревиатуры ДВОР: Духовно-Ведическая община «Русь».

– Родомысл – это мудрец, волхв?

– В некоем роде, хотя волхвами мы себя не называем. Время волхвов прошло, и это понятие уже не отражает истинного значения термина. Родомыслы – деятели, оказывающие благотворное влияние на судьбы людей, народов, целых государств – в зависимости от уровня влияния. Среди нас есть полководцы, князья, монархи, ученые, писатели, ну и ведуны, целители, хранители традиций Рода.

– Чем вы занимаетесь?

– Размышляю, даю советы. Веду счет Роду. В настоящее время помогаю Рати Рода беречь и хранить Русь-матушку.

– А конкретно?

– Пожалуйста. Система Сатаны, которой ты служил, – название достаточно условно, однако смысл отражает, – пытается нарушить сложившееся равновесие сил на Земле, изменить системный алгоритм – Божественный Замысел, чтобы захватить абсолютную власть, а для этого ей надо уничтожить Русь-Россию. Кое-что ей удалось сделать: Русь завоевана чужеродцами, поставлена на колени, население страны катастрофически сокращается…

– Пропаганда…

– Правда! Только за годы правления господина Ельцина население Руси сократилось на одиннадцать миллионов человек и продолжает сокращаться.

– Вы говорите как ученый-историк или социолог.

– А он и есть ученый, – вставил слово Расен. – Академик РАН, профессор, доктор исторических наук.

Арсений Васильевич невольно покачал головой:

– Отличные у вас кадры…

– Не жалуемся.

– Мы тоже не лыком шиты и не пальцем деланы, – добавил есаул.

– Расен! – свел брови Симеон.

– Прошу прощения.

– Кроме того, Система успешно действует и по другим направлениям, используя методологическое и идеологическое оружие, против которого очень трудно найти противоядие.

– Телевидение, радио, СМИ…

– Финансы, образование – на государственном уровне, мировые религии, историко-философские системы – на сверхгосударственном. Борьба с ними осложняется тем обстоятельством, что Система-то как раз системо й не является, это бесструктурный тип управления, способный порождать структуры и центры в нужный момент, которые, сделав дело, тут же распадаются, самоликвидируются.

– А Диспетчер?

– Ваш Диспетчер – пример такого временного центра. Сейчас он есть, завтра может исчезнуть, но обязательно в другом месте возникнет подобное конкретное образование.

– Мне говорили, что он – конкретное существо, не человек…

– Так и есть.

– И вы знаете, где он находится?

– Догадываемся. К сожалению, на него работают очень многие институты и спецслужбы, поэтому очень трудно вести успешную разведдеятельность. К тому же нам приходится биться на два-три фронта и отражать атаки с многих сторон.

– Что вы имеете в виду?

– Ты ведь корректировал социум чужого мира – Карипазима? Знаешь, как это делается?

– Я манипулировал… оперировал… потоками энергии…

– Ты был внешним оператором по отношению к Карипазиму. Точно такой же оператор, а точнее – прайд операторов, их нынче двенадцать штук, управляет и Землей. Диспетчер, как внутренний оператор, лишь систематизирует их работу, привлекая нужных специалистов.

– А если его… уничтожить?

– В принципе, это мало что изменит, хотя тактически такое событие полезно. И все же не стоит брать грех на душу, с Системой надо бороться иначе.

– Как?

– На основе чего жрецам Системы можно было закодировать человечество, превратить людей в рабов? Только на основе сокрытия изначального ключа познания Вселенной. Надо было дать такое представление о положении вещей, которое внешне казалось бы правдоподобным, а на самом деле являлось бы ложью. И таких парадигм было внушено человечеству великое множество, от религиозных – типа Торы, Ветхого Завета и буддистского пофигизма, до научных – работ Эйнштейна, Канта и других. Плюс внушение калейдоскопического – не целостного – восприятия мира плюс наркотики, алкоголь, курение, доказательство правомерности однополой любви. Примеров можно привести множество.

– Неужели с этими явлениями можно бороться? – недоверчиво проговорил Арсений Васильевич.

– Можно и нужно, – серьезно кивнул Симеон. – Как говорил замечательный поэт, наш родич: «Познай, где свет, поймешь, где тьма». Мы создаем «школы света», люди начинают прозревать.

– Что-то я не вижу особых результатов… мы все время воюем… растет число террористов-смертников… больных детей рождается все больше…

– Это результат действия «Закона сброса» населения: Биосфера недовольна нами, нашей деятельностью, давлением техногенного фактора. Однако данная проблема требует отдельного и обстоятельного разговора. Могу добавить, что на обстановке сказалась и деятельность наших «пастухов»-экзоров, управляющих Землей. Они выбрали неверную стратегию коррекции – посредством создания антагонистических энергоинформационных массивов, что привело мир к росту количества конфликтов, войн, терроризма и криминального передела власти. Что опять же работает на «Закон сброса». В общем раскладе сил на арене истории отдельные локальные бифуркации не играют большой роли. Просто тот, кто переиначил Божественный Замысел и построил нашу Вселенную, не знал иного способа Познания Мира. Равновесие нельзя поддерживать с помощью непрерывных войн. В глобальном плане фактор силы не должен иметь решающего значения. Главным фактором поддержки баланса должен быть фактор знания.

– Я это понял…

– Честь тебе и хвала. Хотя следовало сделать это раньше. Добавлю: закон, отрицающий совесть, не закон Божий! Да и единство и борьба противоположностей не является универсальным законом. Спектр взаимодействий потоков информации – и жизни – намного шире. Равновесие – в гармонии! Свет и Тьма не воюют! Зло и Добро – чисто человеческие категории, и они не враги! Враги – Зло и Зло! Воюют лишь те силы, которые х о т я т войны и власти.

– Но ведь и вы… воюете?

– Непротивление Злу – ложная стратегия! Это философия тех, кому нечего терять. Отрицание войны как инструмента регулировки социума вовсе не означает, что если носитель Зла хочет тебя унизить, убить, то с ним не нужно сражаться. Нужно! Это Закон утверждения прав а жить! Не больше и не меньше. Наши враги демонстрируют абсолютное презрение к жизни, как чужой, так и своей. Именно поэтому им не т мест а на Земле!

– Я не хочу воевать…

– Никто тебя и не принуждает воевать, – мягко сказал Симеон. – Однако и в стороне остаться тебе не дадут. Нельзя долго сидеть меж двух стульев. И выбор тебе все равно придется делать.

Арсений Васильевич опустил голову. На душе стало тоскливо.

Решимость его освободить Марину и Максима после попытки захвата у особняка полковника Пищелко дала трещину. Не хотелось ни напрягаться, ни что-то делать, ни вообще думать о каких-то боевых действиях. Но и выглядеть в глазах гостей слабым и нерешительным тоже не хотелось.

– Дед Павел… вы его знаете? – через силу сказал Арсений Васильевич.

– Разумеется, это один из наших ведунов-душезнатцев.

– Он утверждал, что на Земле два вида людей… в смысле, не расы и не этнические группы…

– Это правда. Истинно люди – люди чести, совести, справедливости, добра, правды, любви. Богорожденные и потомки богорожденных. И бироботы, не отличимые от настоящих людей, созданные жрецами для выработки энергии страха, боли, чувственного наслаждения, злобы, жажды власти, расплодившиеся со временем. Они-то как раз и являются основной рабской силой Системы, сосущей энергию человечества. Вот почему Система нынче торжествует: псевдолюдей легче обмануть, легче запрограммировать, заставить поверить в ложь, воевать, уничтожать себе подобных. Их – легион!

– Но тогда Система… непобедима?

– Непобедима Правда. Остальное – временно. Просто мы живем в переломное время, отчего кажется, что все плохо. Пока на свете есть истинно люди, жив и Божественный Замысел.

– Я… сомневаюсь…

– Если радость кончается, как говорил один мудрец, ищи, в чем ошибся [7]. У тебя еще есть вопросы, родич?

Арсений Васильевич помолчал, поглаживая пальцем циферблат часов на руке.

– Если существует Рать… община… почему об их создании и деятельности никто не знает?

– Во-первых, знают многие, – возразил Расен. – Главное, те, кто интересуется корнями русского Рода и хочет что-то изменить в жизни. Во-вторых, нам нет смысла кричать на всех углах о нашей работе. Она видна тем, кто понимает ситуацию.

– И в-третьих, – добавил с усмешкой Симеон, – все средства массовой информации, включая телевидение, находятся в руках наших врагов, а они-то уж никак не заинтересованы рекламировать деятельность ДВОР.

– И все же я хотел бы знать…

– Пожалуйста. Два примера, из тех, которых ты не знаешь. Система работает на Земле много тысячелетий. И все это время она пытается уничтожить силу, которая ей сопротивляется. Это наш Род, уходящий корнями в седую древность.

– Гиперборея…

– Именно так. Дважды Системе удавалось брать верх: когда она с помощью темных магов сбросила на Землю астероид, в результате чего погибли почти все цивилизации планеты и резко изменились формы биосферы, и когда она столкнула лбами две суперцивилизации.

– Атлантиду и Гиперборею…

– И это верно. Причем опять же на оба континента были сброшены астероиды. Так вот наша ратная служба вынуждена принимать превентивные меры, чтобы на возрождающуюся Русь не был сброшен очередной астероид.

Арсений Васильевич скептически поджал губы, исподлобья глянул на собеседника:

– Вы обладаете такой мощью?

– Община, как и каждая общность людей, является энергополевым структурным образованием – эгрегором, вырабатывающим и объединяющим энергию. Пока нам удается отводить астероиды мимо Земли, сил хватает. Однако наш враг не дремлет и ввел в действие более эффективные типы оружия – концептуально-методологическое, информационное, поголовное пси-зомбирование с помощью прямого воздействия на психику людей и, что более действенно, через средства массовой информации. Это оружие действует медленнее, нежели материально-физическое, зато эффективнее.

– Но ведь с ним бороться… невозможно…

– Мы боремся. Рать Рода – не только витязи, спецназ, военные люди, защитники чести и достоинства, но и писатели, поэты, ученые, политологи, историки. Нас мало, но вместе мы – сила, которую Система боится и которую пытается дискредитировать любыми способами. Особенно работает метод клейма: любые наши попытки заявить о себе, защитить свои права тут же называются «националистическим бредом», «шовинизмом», «оскорблением других наций» и даже «фашизмом», попробуй потом отмойся. Но мы боремся с врагом и на этом поле. Достаточно примеров?

Арсений Васильевич опустил голову. Он не знал, что ответить, ни гостю, ни себе.

Расен встал:

– Пусть подумает, я позвоню ему утром.

Поднялся и родомысл:

– Думай, родич. Тебе помогли обрести владени е, дали светиме ц, зажгли свет впереди. Теперь твой черед делать шаг вперед, преодолеть душевную лень. И очень тебя прошу: не спеши действовать, не делай ошибок. То ты месяцами живешь как перекати-поле, то вдруг срываешься с места и ныряешь в омут неподготовленного деяни я. Если бы не наши ратники, твою внучку увели бы враги, а ты уже и так потерял много.

Хлопнула дверь. Гости ушли.

Арсений Васильевич остался сидеть, понурив голову. Уши пылали, на душе скребли кошки, хотелось напиться до бесчувствия и забыть обо всем.

Тихо проблеял телефон.

Он встрепенулся, поднял трубку. Там царила глухая тишина.

Кто-то посмотрел на него, внимательно, оценивающе, с сомнением и надеждой.

– Мила, – прошептал он с комом в горле. – Я не знаю, что мне делать, помоги советом…

В трубке запульсировали гудочки отбоя.

СИЛА

Хмурые тучи ползут над окраиной деревни, едва не цепляясь за трубы и крыши домов. Ветер дует порывами, неся мелкую водяную пыль. Холодно, сыро. Но Арсик ничего не замечает, наблюдая за тем, как его кораблики, вырезанные из толстой сосновой коры, плывут по огромной луже напротив дома: целая флотилия – двенадцать шхун, бригов, фрегатов под белыми и алыми парусами. На другом берегу «океана» – вражеская крепость с пушками, также вырезанными из коры, стенами и башнями из лучинок, и тысячи солдат, готовых открыть пальбу из мушкетов. Правда, в натуре солдат и мушкетов нет, их Арсений видит в своем воображении, но все равно будущее сражение захватывает дух. Еще немного – и начнется пальба.

А пока корабли плывут, подгоняемые ветром, не зная, что ждет их впереди…

На лицо упали капли дождя.

Арсений Васильевич поднял голову.

Низкие хмурые тучи придавили заросшее травой поле. Ветер. Холодно, сыро. Но это не Родомль, это небольшой аэродром под Жуковском, старый, практически не действующий, хотя здесь все еще стоит ангар чуть ли не столетней давности, вышка центра слежения и два стареньких «Ил-18», один из которых еще летает.

Впрочем, все это камуфляж. На самом деле здесь находится база РРР, спрятанная от любопытных глаз в подземных бункерах. И охраняется она очень даже неплохо и современными средствами, вплоть до лазерных сканеров и скрытых телекамер.

Послышался стрекочущий гул.

Арсений Васильевич вытер мокрое лицо ладонью, оглянулся.

Часть пейзажа с холмиком и кустами ракитника начала опускаться, ушла в сторону. Из открывшейся дыры площадью около шестисот квадратных метров вылетела металлическая стрекоза, зависла над полем. Платформа с гулом встала на место, закрыв отверстие подземного ангара. Пейзаж принял прежний вид. Вертолет опустился на траву летного поля, из него выпрыгнул летчик, махнул рукой.

– Идем, – сказал неслышно подошедший Расен.

Арсений Васильевич залез в вертолет; это был десятиместный «Ка-34», окрашенный в небесно-голубой цвет.

Вслед за Гольцовым и Расеном влезли еще четверо мужчин в камуфляже, похожие на пришельцев из космоса множеством приспособлений, кармашков, молний, зажимов и чехлов для оружия, и шлемами с черными стеклянными пластинами на глазах.

Есаул РРР покосился на спутника, наклонился к уху:

– Обойма поддержки.

Арсений Васильевич промолчал. Он до сих пор не был уверен в правильности своего выбора. Но теперь уже поздно было что-либо менять.

Поиски Максима и Марины неожиданно привели их в Серпухов.

Сначала Арсений Васильевич, выйдя в ментал, попытался уточнить местонахождение дочери и ее друга на прежних местах – в Бескудникове и в поселке телеакадемиков. Но их там не оказалось. Упустив Гольцова возле усадьбы полковника Пищелко, Система решила изменить тактику и перевезла «подсадных уток» в другое место. Куда именно – стало известно лишь после выхода Арсения Васильевича в общее энергоинформационное поле Земли. Новым местом заключения майора и Марины стал Серпухов. Точнее – секретный объект практически в центре города, недалеко от мужского Высоцкого монастыря, известный как «Автопредприятие № 17». На самом деле на территории автопредприятия располагалась база Системы, о чем Арсению Васильевичу доложил Расен. Естественно, база была хорошо замаскирована, укреплена и охранялась, наверное, не хуже государственных военных объектов. Однако делать было нечего, условия схватки диктовала Система, и ратники ДВОР вынуждены были эти условия принять.

Готовились к штурму базы два дня.

Все это время Арсений Васильевич жил у Расена, занимался с внучкой, размышлял о жизни, о своем странном положении, искал оправдание собственных поступков и соглашался с внутренним «я», которое то успокаивало его, то, наоборот, злобно упрекало в отсутствии цельности и твердости характера, а также в импульсивности принимаемых решений. Как правило, принятые впопыхах решения оказывались ошибочными. Вполне возможно, что и решение войти в состав десантной группы, собиравшейся освободить близких Гольцову людей, тоже было поспешным и непродуманным.

Вечером двадцатого сентября Расен пришел домой не один, а с командиром спецгруппы, бывшим полковником ВДВ Петром Батогом, и они втроем долго обсуждали план штурма базы Системы в Серпухове. План был дерзок и рассчитан по минутам и секундам. Разрабатывали его специалисты своего дела, и Арсений Васильевич вынужден был признать, что он имеет шансы на успех. Ему в операции отводилась одна из главных ролей – прогнозирование непредвиденных осложнений и угроз, что являлось для него и дополнительным стимулом, и источником нервного напряжения. Впрочем, даже если бы он и захотел отказаться от участия в освобождении дочери, вряд ли признался бы в этом своим новым друзьям из РРР. Они шли на смертельный риск добровольно, ради спасения чужих им людей, и не переживали по этому поводу.

Ранним утром двадцать первого сентября Расена и Арсения Васильевича доставили на аэродром в Жуковском, откуда и началась бунтарская эпопея Гольцова против Системы. Ему даже захотелось заехать к себе домой, позвонить друзьям, услышать новости, рассказать о своих приключениях. Но мысль мелькнула и исчезла, о встрече с друзьями можно было помечтать и после операции.

Вертолет взлетел.

Арсений Васильевич откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза, настраиваясь на рабочий лад. До места назначения лететь было всего час, и за это время он должен был войти в состояние владени я, чтобы не терять времени на процесс подготовки в точке посадки.

Внезапно на десятой минуте полета ровный гул двигателей прервался, на мгновение наступила странная глухая тишина, растянувшаяся для него на целую минуту, если не больше. Арсений Васильевич услышал шелест вертолетных винтов, каждый лопасти по отдельности: шширхх… шширхх… шширхх, – и почувствовал приближение острой разящей стрелы, попадание которой – как пули в птицу – превращает полет в падение. Вот она в километре от вертолета… ближе… шестьсот метров… четыреста… триста пятьдесят…

Еще не осознав окончательно, что это означает, Арсений Васильевич крикнул:

– Вниз! Быстрее! Она близко! – и добавил в ответ на взгляд Расена: – Ракета!

Неизвестно, каким образом Расену удалось в течение долей секунды связаться с пилотом и объяснить ему, что надо делать. Однако тот отреагировал мгновенно.

Вертолет резко свернул влево и завалился в штопор, демонстрируя фигуры высшего пилотажа.

Смертельная стрела тоже метнулась вправо-влево, пытаясь догнать винтокрылую машину, но не смогла, пролетела мимо и где-то там, вверху, в тучах, расцвела неярким веером взрыва.

Еще некоторое время пилот бросал машину в крутые виражи, сбивая прицел неизвестному зенитчику с ПЗРК, однако второго выстрела не последовало. Стрелок понадеялся, что одной ракеты будет достаточно, а потом вертолет вышел из зоны поражения.

– Хорошая работа, – сказал Расен хладнокровно.

Арсений Васильевич хотел ответить, что ничего особенного он не сделал, но вовремя понял, что речь шла о пилоте. Тот действительно показал мастерство высочайшего класса.

– Интересно, – продолжал есаул уже другим тоном, – как они нас засекли?

– Боюсь, их разведка вышла на нашу базу, – нахмурился Батог. – Если так, они в любой момент могут бросить на базу федералов. Может быть, вернемся?

Расен посмотрел на Гольцова.

– По сути, операция «засвечена», нужен другой ход. Но ведь так думают и наши враги? Твое мнение?

– Не знаю, – пробормотал Арсений Васильевич.

Есаул некоторое время изучал его лицо, потом отвернулся к Батогу:

– Предупреди наших на месте, пусть порыщут в округе, найдет стрелка. Продолжаем наши танцы.

Через сорок минут вертолет снизился и сел на окраине Серпухова.

Погода благоприятствовала десанту и здесь: тучи висели низко над городом, моросил дождь, видимость была почти нулевой.

Датой рождения Серпухова считается тысяча триста тридцать девятый год, когда он был впервые упомянут в завещании Ивана Калиты. Со второй половины шестнадцатого века, после постройки белокаменного кремля, город становится важнейшей крепостью на южных границах тогдашней России. С тех времен сохранились многие памятники старины, в том числе остатки древних стен на кремлевском холме, небольшие колокольни, церквушки, монастыри – мужской Высоцкий, где хранится чудотворная икона Богоматери «Неупиваемая чаша», и женский Владычный, Троицкий собор, боярские палаты, привоз.

Автопредприятие № 17 располагалось на месте старой ситценабивной фабрики, где до этого стояли хозяйственные лабазы купца Зосимы Серпуховского, а еще раньше – подземные пыточные камеры царского наместника Ставровича. Арсений Васильевич полагал, что пыточные камеры – это легенда, но Расен откуда-то достал самые настоящие чертежи камер, подземных коммуникаций и остального хозяйства автопредприятия, пришлось только пожать плечами, соглашаясь с есаулом, который и предложил подобраться к базе Системы по древним ходам и пещерам. У Арсения Васильевича родилось сомнение, что рискованное мероприятие сорвется, если ходы окажутся заваленными, замурованными или охраняемыми, но командир ратников усач Батог с добродушной усмешкой проворчал: нам лучше всего удаются предприятия невыполнимые, – и Гольцов не рискнул высказывать свое мнение вслух.

Отряд РРР ждали машины: темно-серая «Волга» и черный «Фольксваген Туарег». Расселись по машинам, двинулись в путь.

Дождь усилился, сокращая и без того плохую видимость, впереди колыхалась сизая пелена, по бокам мелькали размытые силуэты деревьев, редких строений и еще более редких машин. Но водители знали дорогу как свои пять пальцев и ни разу не замедлили скорость, не спросили, куда надо ехать.

Миновали кремль с громадой Троицкого собора, потом Серпуховской краеведческий музей, свернули к реке, попетляли по узким улочкам и остановились у глухого забора из высоких бетонных плит.

– Приехали, – сказал Расен будничным тоном, посмотрел на спутника. – Ты готов?

Арсений Васильевич, давно настроившийся на манипулирование энергопотоками, кивнул.

– Выходим.

Вылезли из машины под непрекращавшийся дождь.

Арсений Васильевич огляделся с недоумением, не увидев никого из сопровождавших их ратников.

– Они уже в колодце, – подсказал Расен, угадывая мысли Гольцова.

Только теперь Арсений Васильевич разглядел загороженное бортом «Туарега» отверстие канализационного люка.

– Сюда?

Расен вместо ответа полез в люк.

Арсений Васильевич вынужден был последовать за ним.

В нос ударили запахи гнили, испражнений, нечистот и медикаментов, будто по дну канализационной трубы стекали отходы и вода какой-то больницы. Однако труба оказалась почти сухой, хотя вонь от этого меньше не стала. Вверху звякнула задвигаемая крышка люка, стемнело.

Впереди вспыхнул фонарь, освещая чьи-то ноги в сапогах.

– Пошли, – сказал Расен негромко, направляясь в ту сторону. – Труба выведет нас к автобазе.

Арсений Васильевич промолчал. Он знал условия проникновения группы на территорию автопредприятия.

Высота трубы не позволяла идти во весь рост, приходилось сгибаться и двигаться на полусогнутых ногах. Ратники шагали практически бесшумно, как и есаул. Арсений Васильевич сначала цеплялся за разный мусор, скрипел песком и обломками бетонных плит, потом приноровился и тоже перестал шуметь.

Отшагали двести метров, поднялись по скобам колодца к люку. Задержались на минуту, пока спецназовцы обеспечивали безопасный выход группы на поверхность. Расен тронул спутника за руку, шепнул на ухо:

– Твоя очередь выходить на сцену.

Перед глазами Арсения Васильевича развернулась знакомая картина энергоинформационных связей данного района: серый фон, темные сгущения зданий, строений, сооружений, сеть более светлых прожилок – линий электропередачи, множество ярких точек – бытовые приборы, работающие электроплиты, телевизоры, двигатели автомашин, и пульсирующие колечки и звездочки – ауры живущих здесь людей. Вместе с тем другая часть мозга превратилась в своеобразный объемный биолокатор, отразивший ту же картину в ином диапазоне волн и цветовых сочетаний. Теперь Арсений Васильевич мог мысленно-волевым усилием подключаться к мыслесферам других людей и ощущать их настроение и намерения.

– Что? – коснулись уха губы Расена.

– Все в порядке, – так же тихо ответил он. – Максим и Марина здесь, в одном из подземных бункеров. Их охраняют четверо, с оружием. Еще четверо дежурят на втором подземном этаже. На первом – монитор службы контроля, шестеро в разных помещениях. На земле людей побольше, но только трое или четверо из них вооружены.

– Где эти трое?

– Все-таки четверо… там такое длинное здание – ангар с машинами, в торце – подсобное помещение, из которого есть ход вниз, под землю. И не один, по-моему, там еще лифт. Плюс телекамеры и лазеры.

– Ясно. – Расен выдвинул усик рации из воротника куртки (Арсений Васильевич видел его совершенно свободно, как днем, несмотря на полную темноту колодца). – Батог, ангар тридцать румбов на север, четверо комбатантов, лазерно-телекамерный контроль.

Ответа Арсений Васильевич не услышал, а Расен не стал сообщать, что сказал ему командир спецгруппы.

Прошла минута, другая… пятая…

– Пошли, – уже нормальным голосом – не шепотом – проговорил есаул. – Ребята вскрыли сейф.

По-видимому, это означало, что десант РРР обезвредил охрану секретного входа на базу Системы.

Они вылезли из люка под дождь, перебежали небольшую площадку с бензовозами, вошли в открытую дверь огромного деревянного строения, напоминающего барак. Свет внутри барака не горел, но это не мешало обоим ориентироваться в темноте.

Прошли ряд застывших грузовиков и подъемных кранов, приблизились к перегородке, дверь в которую была распахнута настежь. Помещение за перегородкой походило на контору: три стола, компьютеры, металлические шкафы с лежащими на полках папками, стенд с автозапчастями. Тело на полу. Рядом дыра люка.

Расен молча полез в люк.

Арсений Васильевич почувствовал озноб, обошел неподвижное тело: в голове трупа чернело пулевое отверстие, – быстро спустился за есаулом.

Помещение с голыми бетонными стенами и металлической дверью. На стене устройство кодирования замка с мигающей оранжевой искоркой. Дверь открыта, толстая, сейфовая – гранатой не прошибешь. За дверью короткий коридор, освещенный тусклой лампой в сетчатом колпаке, стены – из гофрированного серого материала, пол покрыт плиткой, потолок бетонный. В тупике коридора еще одна дверь с табличкой: «Вход воспрещен. Токсичные отходы».

Четверо десантников, ушедших вперед, замерли у двери с оружием в руках: у троих – стрелково-гранатометные комплексы «Соловей», у командира – снайперский комплекс «Винторез» образца две тысячи четвертого года. И у всех четверых – бесшумные пистолеты «варяг» калибра девять миллиметров с емкостью магазина восемнадцать патронов. Плюс еще какие-то необычного вида стреляющие «игрушки», закрепленные в спецзажимах на груди и на бедрах комбезов.

– Время пошло, – шевельнул усами Батог. – Через пять минут сработает контролька и включит тревогу.

– Откроешь? – кивнул на дверь Расен. – Или будем взрывать?

Сам он был вооружен только ножом, что, однако, не уменьшало степень опасности этого человека.

Ратники расступились.

Арсений Васильевич подошел к двери, ведущей в подземное хозяйство базы.

Дверь была такого же типа, что и первая, открытая ратниками с помощью монитора наверху. Ее запирал электронный замок, требующий наличия кодового ключа-карты. Такие системы имели огромный запас цифровых комбинаций, и для подбора кода даже с помощью компьютера требовалось много времени.

Арсений Васильевич напрягся.

Панель замка стала прозрачной. На красном фоне стены проступила сеть пульсирующих электрических жилок, паутина микропроводников, соединяющих чипы и почти невидимые узлы микросхем. Знание принципа работы системы пришло само собой, словно из глубин памяти всплыл воздушный шарик и развернулся в инструкцию – как заставить замок открыться, не применяя ключа. Арсений Васильевич слепо погладил рукой панель, сосредоточился и мысленно-волевым усилием заблокировал нужные цепи.

Замок щелкнул, сработал исполнительный механизм, вытаскивая два ряда металлических пальцев, дверь начала открываться.

– Где пленники? – быстро спросил Расен.

Арсений Васильевич сориентировался в пространстве базы:

– Они на третьем этаже… там развилка трех коридоров, ниша в стене, где находится охранник с монитором… и еще трое – в каждом коридоре…

– Что нас ждет за дверью?

– Какой-то склад, коридор, пост охраны…

– Все, парни, за работу!

Дверь открылась, спецгруппа Батога бесшумно скользнула в темноту помещения, исчезла за штабелями ящиков и бочек.

– Жди здесь, – коснулся плеча Гольцова есаул. – Учуешь конкретную опасность – дашь знать.

– Как? У меня нет ни рации, ни мобильника…

– Разве тебе нужен мобильник? Настройся на меня и поддерживай канал связи открытым. Ты же это умеешь.

– Х-хорошо.

Расен растворился в воздухе, догоняя ушедших вперед десантников.

Арсений Васильевич сосредоточился на включении ауры есаула в свою «карту пси-контроля» и получил ответ: образ подмигивающего глаза, мягкий прыжок-полет барса, оскал зубов, полет пули… Так воображение отреагировало на посланный есаулом ментальный импульс. Все-таки возможности ратника РРР превосходили возможности нормального человека, даже специально тренированного. Во всяком случае, он владел мысленной связью и, скорее всего, умел читать мысли собеседника. Мимолетно подумав об этом (неприятное открытие, надо признаться), Арсений Васильевич двинулся вслед за Расеном на территорию склада, разглядывая ящики (кстати, в них находится оружие: автоматы, гранатометы, переносные зенитно-ракетные комплексы и мины!) и одновременно следя за развитием событий на двух уровнях ощущений сразу: схематически-виртуальном и объемно-голографическом. Впрочем, это его уже не удивляло, выведенная из подсознания криптоинформация по сути превратила бывшего завлаба в магического оператора, который мог творить и не такие чудеса.

Между тем события продолжали развиваться своим чередом.

Ратники рассредоточились. Двое принялись «чистить» первый горизонт базы, двое спустились на второй, Расен же направился сразу на третий, превратившись в текучую призрачную струю движени я.

Арсений Васильевич переключился на связь с Мариной.

Дочь откликнулась моментально, родная душа, хотя и не сразу поняла, что происходит:

– Папа?!

Она сидела, обхватив плечи руками, на кровати в тесной комнатке, не имеющей ничего лишнего, только кровать, крохотный туалет и полка с книгами. Услышав мысленный голос отца, вскочила, озираясь, и лишь после второго ментального вызова сообразила, что отец находится вовсе не рядом или за дверью, а в другом месте.

– Папа, где ты?!

«Я скоро приду за тобой, милая, – произнес Арсений Васильевич мысленно. – Не суетись и вслух ничего не говори».

– Я поняла. – Дочь перешла на «молчаливую речь». – «Где ты пропадал так долго?»

«Потом объясню, жди».

«Где Максим?»

«Недалеко от тебя».

«Он тоже здесь?!»

«Успокойся, веди себя тихо, за тобой наблюдают».

Арсений Васильевич послал дочери мысленный поцелуй, переключился на мыслесферу Разина.

Майор в отличие от Марины лежал на кровати и читал книгу. Почуяв мысленное присутствие Гольцова, поднял голову:

– Арсений Васильевич?

Судя по спокойному голосу, он ничуть не удивился «виртуальному появлению» отца Марины.

«Да, это я. Теперь моя очередь спасать вас. Будьте готовы, наши люди будут у вас через пару минут».

Максим отреагировал на это странным образом, двойственно, и Арсений Васильевич заподозрил неладное.

– Отлично, я готов, – сказал майор вслух.

«Отлично, все идет по плану», – проговорил кто-то внутри его.

«Мы пропали…» – еле слышно, с тоскливой обреченностью, добавил тонюсенький мысленный голосок-всхлип.

Арсений Васильевич замер, анализируя свои ощущения, и вдруг почувствовал морозный ветерок, протекший по спине к затылку. Показалось, где-то в недрах базы внезапно возникла заполненная мраком полость, лопнула, и мрак потек во все стороны враждебными всему живому ручьями.

«Расен! – опомнился Арсений Васильевич. – Это ловушка! Засада! Не знаю, почему я ее не почуял…»

«Вижу, – отозвался есаул. – Поздно отступать. Попробую вывести твоих наверх, помоги, если сможешь».

«Максим… э-э, майор, похоже, кодирован…»

«Ты хочешь оставить его здесь?»

«Н-нет».

«Тогда разговорам конец!»

Мыслесвязь прервалась.

Арсений Васильевич глубоко вздохнул, чувствуя эйфорическое возбуждение, проговорил мысленно: ни пуха ни пера, экзор! Сам же ответил себе: к черту! Напрягаться, лезть из кожи вон, драться по-прежнему не хотелось, но на кону стояли судьбы доверившихся ему людей, жизнь Марины, душа ее друга, и обмануть их он не мог, не имел права.

У вас был план, господин Диспетчер? Вы специально перевели моих близких в это место, чтобы устроить засаду? Что ж, план был хорош, мы клюнули, тем приятнее будет расстроить его.

Он сосредоточился на своих резервах, несколько секунд настраивался на режим боевого транса, охватывая подключавшимися к процессу надчувственным и системами все новые и новые горизонты видения и подгоняя под предстоящее действие двигательно-опорный аппарат, сердечно-сосудистую, нервную, сигнальную, парасимпатическую системы, и наконец обрел некий новый качественный локу с, который вывел его за пределы человеческих возможностей.

Черные струи, прорвавшиеся из лопнувшей полости (по-видимому, засадная группа до поры до времени сидела в каком-то хорошо экранированном бункере), продолжали двигаться, охватывая все горизонты базы, но кое-где их продвижение замедлилось, потому что вступили в бой ратники Батога. Сам Расен призрачным вихриком скользил по коридорам и лестницам базы, пересек одно из черно-туманных щупалец (оно распалось на отдельные черточки и пятнышки, рассосалось), опустился на третий горизонт, где располагались камеры с пленниками.

Арсений Васильевич легко сориентировался, нашел нужные переходы, вентиляционные и лифтовые шахты, колодцы, трубы, передал Батогу мысленный приказ-совет – куда надо направлять ратников (командир группы не удивился его мысленному проявлению, что говорило о его высоком профессионализме), а сам, превратившись в трассу тающих призраков, скользнул к выходу из помещения склада. Началась смертельная игра двух боевых систем, управляемых своими лидерами – Диспетчером и его бывшим подчиненным, освободившимся от зависимости. Игра, финал которой не смог бы просчитать ни один из них. Но если на стороне Диспетчера было численное превосходство «пешек»-охранников, то на стороне Арсения Васильевича – ратники РРР, профессионалы боя экстра-класса, в том числе Расен, владеющий одним из древних воинских умени й, равных которому среди современных техник боя не было. Да и сам бывший экзор владел той же техникой, подкрепленной проснувшимся в памяти знанием приемов боя, которые были разработаны еще дочеловеческим и цивилизациями.

Первый подземный этаж базы он проскочил без контакта с противником. Отреагировал на вызов Расена – на бегу разблокировал замки на камерах, где сидели Марина и Максим.

На втором этаже он легко обыграл и ликвидировал отряд чужого спецназа в количестве четырех единиц (все они были упакованы в новейшие боевые костюмы и вооружены не хуже ратников Батога), заставив их стрелять по своим.

На третьем вышел в тыл продвигавшейся к камерам группе в количестве трех человек и по сути спас от неминуемой гибели Расена и Марину, которую есаул успел вывести из камеры. Спецназовцы засады не ожидали появления противника в тылу и открыть огонь не успели.

Расен ничего не сказал, став свидетелем короткого боя Гольцова с тремя вооруженными до зубов бойцами засадной группы, но его взгляд был настолько красноречив, что Арсений Васильевич почувствовал себя почти счастливым.

– Папа! – бросилась к нему на грудь Марина, зарыдав.

– Все хорошо, моя милая, – погладил ее по волосам Арсений Васильевич. – Я тебя никогда больше не брошу, тебя и Стешу.

– Не время для сантиментов, – сказал Расен, подбирая выпавшие из рук поверженных охранников автоматы «печенег». – Надо выбираться отсюда.

В конце коридора мелькнул светлый силуэт.

Есаул вскинул автоматы и опустил. Это был один из ратников Батога, прорвавшийся на третий горизонт базы.

– Митя погиб, – сказал он коротко. – Остальные ждут на лестнице.

– Уходим!

Расен двинулся было к выходу на лестницу и остановился.

Впереди открылась дверь соседней камеры, и в коридор вышел майор Максим Разин, спокойный, с печатью меланхоличной отрешенности от мирской суеты на лице.

– О, привет, – сказал он небрежно, глянув на всех по очереди. – А мы вас ждали.

– Максим! – тихо вскрикнула Марина, сделав шаг к нему.

– Не подходи, – поднял он руку. – Прошу прощения, дорогая, но я себе не принадлежу. Тебе лучше быть подальше от меня.

– Что это значит?!

– Вот он объяснит, – кивнул майор на Гольцова-старшего.

– Не понимаю…

– И не надо, – скривил губы в непонятной усмешке Максим. – Может быть, чаша сия тебя минует.

– Предатель! – поднял автомат ратник из команды Батога.

Расен положил ему руку на локоть:

– Он не предатель. Его подставили.

– Умный старичок! – проговорил Максим каким-то не своим, гулким, клокочущим, вибрирующим голосом, от которого задрожали стены коридора. Затем тело майора задымилось, струи черного дыма связались в узел, который за несколько мгновений превратился в массивную черную фигуру, напоминающую рыцаря в латах. Все пространство базы – стены коридора, пол, потолок, массив земли, бетонный фундамент – качнула угрюмая непреодолимая сила.

Максим упал на колени, словно из него вынули стержень, поддерживающий тело в вертикальном положении.

Ратник, стоявший ближе всех к черному «рыцарю», оглянулся на спутников, не зная, как поступить.

– Максим! – бросилась к любимому Марина, но Расен удержал ее за руку:

– Стойте! Погибнете оба!

Черный «рыцарь» сделал шаг вперед. Гулко вздрогнул пол коридора, с потолка посыпались кусочки отслоившегося бетона.

Ратник Батога снова оглянулся. Вскинул автомат, дал очередь. Пули с визгом срикошетировали от блестящих черных лат гостя. И тотчас же он ответил, метнув в ратника пучок светящихся алых стрел. Стрелы – разряды неизвестной энергии – прошили тело ратника насквозь, обожгли плечо увернувшегося Расена и нацелились в грудь Арсения Васильевича, успевшего прикрыть собой Марину. Однако за мгновение до этого вокруг тела Гольцова засиял лучистый золотой ореол, и стрелы отразились от него, ушли в потолок, пробив там десяток дыр.

Расен превратился в текучую молнию, разрядил в голову «рыцаря» оба автомата – без малейшего вреда для него – и атаковал противника по всем правилам рукопашного боя, заставив его отступить.

Новый пучок огненных стрел пронизал коридор, и снова на его пути встал Арсений Васильевич, налитый грозной сдержанной силой.

На короткое время бой приостановился.

– Уходите! – сквозь зубы процедил Арсений Васильевич. – Я его задержу.

– Кто это? – осведомился Расен.

– Диспетчер.

Расен мгновение смотрел на Гольцова оценивающим взглядом, потом взял за руку Марину, подхватил под локоть Максима, повел их к выходу на лестницу. Оглянулся:

– Я вернусь.

– Не надо, я справлюсь сам.

– Я вернусь! Только вместе мы – сила! Продержись пару минут.

Они двинулись дальше, скрылись за углом коридора.

Арсений Васильевич развернул плечи, повернулся лицом к черному гиганту в латах, расставил ноги шире. Усмехнулся:

– Поговорим, господин Диспетчер? Или как вас там?

Черный «рыцарь» молча двинулся к нему…

СЛАБОСТЬ

Хмурые тучи ползут над окраиной деревни, едва не цепляясь за трубы и крыши хат. Ветер дует порывами, неся мелкую водяную пыль. Холодно, неуютно на улице. Но Арсик ничего не замечает, наблюдая за тем, как его кораблики, вырезанные из толстой сосновой коры, плывут по огромной луже напротив дома: двенадцать шхун, бригов, фрегатов под разноцветными парусами. На другом берегу – вражеская крепость с пушками, также вырезанными из коры, стенами и бастионами из лучинок, и тысячи солдат, готовых открыть пальбу из мушкетов. Правда, в натуре солдат и мушкетов нет, их Арсений видит в своем воображении, но все равно будущее сражение захватывает дух. Еще немного – и начнется пальба! Он уже приготовил для этого кучу мелких камешков.

А пока кораблики плывут, подгоняемые ветром, не зная, что ждет их впереди…

На лицо упали капли дождя.

Арсений Васильевич поднял голову.

Низкие хмурые тучи придавили небольшое поле, поросшее травой. Ветер. Холодно, неуютно. Но это не Родомль, это небольшой аэродром под Жуковском, старый, практически не работающий, хотя здесь все еще стоит ангар чуть ли не столетней постройки, вышка центра слежения и два стареньких «Як-40», один из которых еще летает.

Впрочем, все это маскировка. На самом деле здесь находится база РРР, спрятанная от любопытных глаз в подземных бункерах. И охраняется она очень даже серьезно и современными средствами, вплоть до лазерных сканеров и скрытых телекамер.

Послышался подземный гул.

Арсений Васильевич вытер мокрое лицо ладонью, оглянулся.

Часть пейзажа с холмиком и кустами жимолости начала опускаться, ушла в сторону. Из открывшейся дыры площадью около шестисот квадратных метров вылетела металлическая стрекоза, зависла над полем. Платформа с гулом встала на место, закрыв отверстие подземного ангара. Пейзаж принял прежний унылый вид. Вертолет опустился на траву, из него выпрыгнул человек, махнул рукой.

– Идем, – сказал неслышно подошедший Расен.

Арсений Васильевич залез в вертолет; это был десятиместный «Ка-34», способный поднять полторы тонны груза. Вслед за Гольцовым и Расеном влезли еще четверо мужчин, похожие в своих супернавороченных спецкостюмах, со шлемами на головах, на пришельцев.

Есаул РРР покосился на Гольцова, но ничего не сказал. Тот и так знал, что это группа сопровождения, которая должна была прикрывать их во время операции.

Арсений Васильевич до сих был не уверен в том, что сделал правильный выбор. Но было уже поздно что-либо менять.

Поиски Максима и Марины неожиданно привели их в Серпухов.

Сначала Арсений Васильевич, выйдя в ментал, попытался уточнить местонахождение дочери и майора на прежних местах – в Бескудникове и в поселке телеакадемиков. Но их там не оказалось. Упустив Гольцова возле усадьбы полковника Пищелко, агенты Системы решили изменить тактику и поместили «подсадных уток» в другой район. Куда именно – стало известно только после выхода Арсения Васильевича в ментал. Новым местом заключения майора и Марины и стал Серпухов. Точнее – секретный объект практически в центре города, недалеко от мужского Высоцкого монастыря, известный как Автоколонна № 17. На самом деле на территории автоколонны располагалась база Системы, о чем Арсению Васильевичу позже доложил Расен. Естественно, база была хорошо замаскирована, укреплена и охранялась не хуже военных объектов Министерства обороны. Однако делать было нечего, условия игры диктовала Система, и ратники общины вынуждены были эти условия принять.

Готовились к штурму два дня.

Все это время Арсений Васильевич провел на квартире у Расена, занимался с внучкой, размышлял о своем странном положении, искал оправдание своим поступкам и соглашался с внутренним «я», который то успокаивал его, то, наоборот, злобно упрекал в отсутствии цельности и твердости характера, а также в импульсивности принимаемых решений. Как правило, принятые впопыхах решения были ошибочными. Вполне возможно, что и решение войти в состав десантной группы, собиравшейся освободить близких Гольцову людей, тоже было поспешным и непродуманным.

Вечером двадцатого сентября Расен пришел домой не один, а с командиром спецгруппы, бывшим полковником ВДВ Петром Батогом, и они втроем долго обсуждали план штурма базы Системы в Серпухове. План был дерзок и рассчитан по минутам и секундам. Разрабатывали его специалисты своего дела, поэтому Арсений Васильевич вынужден был признать, что он имеет шансы на успех. Ему же в операции отводилась роль ясновидца: он должен был опережать непредвиденные планом осложнения и сообщать об опасности ратникам. В принципе, против этой роли он не возражал, находя в ней дополнительный стимул, помимо предполагаемого нервного напряжения. Даже если бы он и захотел отказаться от участия в операции, вряд ли признался бы в этом своим новым друзьям. Они шли на смертельный риск добровольно, ради спасения чужих им людей, и не переживали по этому поводу.

Ранним утром двадцать первого сентября Расена и Арсения Васильевича доставили на аэродром в Жуковском, откуда и началась бунтарская эпопея Гольцова против Системы. Ему даже захотелось заехать к себе домой, позвонить сотрудникам института, услышать новости, поделиться своими приключениями. Но мысль мелькнула и исчезла. Мечта встретиться с институтскими друзьями была, скорее всего, несбыточной.

Вертолет взлетел.

Арсений Васильевич откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза, настраиваясь на рабочий лад. До места назначения лететь было всего час, и за это время он должен был войти в состояние владени я, чтобы не терять ни минуты на процесс подготовки в точке посадки.

Долетели незаметно.

Перед посадкой Расен пробормотал:

– Ничего не чуешь?

Арсений Васильевич покачал головой:

– Все нормально…

– В том-то и дело, что все нормально. Слишком нормально. Мне это не нравится.

– Может быть, отложим операцию?

– Боишься?

Арсений Васильевич сглотнул ставшую кислой слюну, криво улыбнулся.

– Я давно некомбатант… страшно…

– А ты выматерись, – посоветовал есаул серьезно, – помогает.

– Не умею.

– Учись, мат – великолепное средство энергетической очистки организма, хотя пользоваться им надо умеючи. Как пошутил один сатирик: только русский человек, рассматривая красивую картину, может материться от восхищения.

Арсений Васильевич покачал головой, все еще ощущая под ложечкой сосущую пустоту. Только сейчас он осознал, что запросто может погибнуть, несмотря на все свои достоинства и возможности, и потому ему никак не удавалось избавиться от охватившего душу страха.

Вертолет снизился, сел на окраине Серпухова.

Погода благоприятствовала десанту и здесь: тучи висели низко над городом, моросил дождь, видимость была почти нулевой.

Автоколонна № 17 располагалась на месте старой ситценабивной фабрики, где до этого стояли продовольственные лабазы купца Зосимы Рябкина-Серпуховского, а еще раньше – подземные пыточные камеры царского наместника Ставровича. Расену удалось где-то достать чертежи камер и всего хозяйства автоколонны, и отряд теперь должен был проникнуть на территорию базы через древние ходы и пещеры. Во время обсуждения плана операции Арсений Васильевич усомнился в успехе предприятия, но усач Батог проворчал с добродушной усмешкой: нам лучше всего удаются предприятия невыполнимые, – и Гольцов не рискнул спорить дальше.

Отряд РРР ждали машины: два черных «Туарега» без номеров. Точнее, вместо номеров имелись именные таблички: «Мафия» и «Банда». Какой в этом приколе был смысл, Арсений Васильевич не понял.

Расселись по машинам, двинулись в путь.

Дождь усилился, сокращая видимость, впереди колыхалась сизая пелена, по бокам мелькали размытые силуэты деревьев, редких строений и еще более редких машин. Но водители знали дорогу как свои пять пальцев и ни разу не снизили скорость, не спросили, куда надо ехать.

Миновали кремль с громадой Троицкого собора, свернули к Серпуховскому краеведческому музею, попетляли по узким улочкам и остановились у глухого забора из высоких бетонных плит.

– Приехали, – будничным тоном сказал Расен, посмотрел на спутника. – Как настроение?

– Нормально…

– Выходим.

Вылезли из машины под непрекращавшийся дождь.

– Сюда.

Расен полез в отверстие канализационного люка у борта джипа.

Арсений Васильевич вынужден был последовать за ним.

В нос ударили запахи гнили, испражнений, нечистот и медикаментов, будто по дну канализационной трубы стекали отходы какой-то больницы. Вверху звякнула задвигаемая крышка люка, стало темно.

Впереди вспыхнул фонарь, освещая чьи-то ноги в ботинках.

– Пошли, – сказал Расен негромко, направляясь в ту сторону. – Труба выведет нас к автобазе.

Арсений Васильевич промолчал. Он хорошо помнил условия проникновения группы на территорию автоколонны.

Высота трубы не позволяла идти во весь рост, приходилось сгибаться и двигаться на полусогнутых ногах. Ратники шагали практически бесшумно, как и есаул. Арсений Васильевич сначала цеплялся за разный мусор, скрипел песком, спотыкался о куски бетонных плит, потом приноровился и тоже перестал шуметь.

Отшагали двести метров, поднялись по скобам колодца к люку. Задержались на минуту, пока ратники обеспечивали безопасный выход группы на поверхность. Расен тронул Гольцова за руку, шепнул на ухо:

– Вот и пришла твоя очередь закончить Испытание. Готов?

– Готов…

Перед глазами Арсения Васильевича развернулась знакомая картина энергоинформационных взаимодействий данного района: серый фон, фиолетово-коричневые сгущения зданий, строений, сооружений, сеть более светлых прожилок – линий электропередачи, множество ярких точек – бытовые приборы, включенные электроплиты, телевизоры, двигатели автомашин, и пульсирующие золотистые колечки и звездочки – ауры живущих здесь людей. Вместе с тем другая часть мозга превратилась в своеобразный голографический биолокатор, отразивший ту же картину в ином диапазоне волн и цветовых сочетаний. Теперь он мог мысленно-волевым усилием подключаться к мыслесферам других людей и ощущать их настроение и намерения.

– Что остановился? – коснулись уха губы Расена.

– Смотрю…

– И?..

– Максим и Марина здесь, в одном из подземных помещений. Их охраняют четверо, с оружием… Еще четверо дежурят на втором подземном этаже, на первом – монитор службы контроля, шестеро в разных помещениях.

– Сколько людей наверху?

– Трое или четверо…

– Где они?

– Все-таки четверо… там такое длинное здание – ангар с машинами, в торце – подсобка…

Расен придвинул к губам усик рации:

– Батог, ангар тридцать румбов на север, четверо в комбезах. Осторожнее, ангар контролируется телекамерами.

Ответа Арсений Васильевич не услышал, а Расен не стал сообщать, что сказал ему командир спецгруппы.

Прошла минута, другая, третья…

– Пошли, – проговорил есаул. – Ребята вскрыли сейф.

По-видимому, это означало, что десант РРР обезвредил охрану секретного входа на базу Системы.

Вылезли из люка под дождь, перебежали небольшую площадь с бензовозами и тракторами, нырнули в открытую дверь большого деревянного ангара. Свет внутри ангара не горел, но это не мешало обоим ориентироваться в полной темноте.

Приблизились к распахнутой настежь двери в перегородке. Помещение за ней напоминало контору: три стола, компьютеры, металлические шкафы с лежащими на полках папками, стенд с автозапчастями. Тело на полу. Рядом дыра люка.

Расен молча полез в люк.

Арсений Васильевич почувствовал озноб, обошел тело, быстро спустился за есаулом.

Помещение с голыми бетонными стенами и металлической дверью. На стене устройство кодирования замка с мигающей красной искоркой. Дверь открыта, толстая, сейфовая – гранатой не прошибешь. За дверью короткий коридор, освещенный тусклой лампой в сетчатом колпаке, стены из гофрированного серого материала, пол покрыт кафельной плиткой, потолок бетонный. В тупике коридора еще одна дверь с табличкой: «Вход посторонним воспрещен. Токсичные отходы».

Четверо десантников, ушедших вперед, замерли у двери с оружием в руках.

– Время пошло, – глуховатым баском сказал командир группы. – Через шесть минут сработает таймер и включит тревогу. Это не главный вход на базу, поэтому автоматика контролирует только внутренние контуры. На раскодировку требуется время.

– Откроешь? – кивнул на дверь Расен. – Или будем взрывать?

Ратники расступились.

Арсений Васильевич подошел к двери, сдерживая дрожь зубов.

Дверь была такого же типа, что и первая, которую ратники открыли сами, с помощью монитора наверху. Ее запирал электронный замок, требующий наличия кодового ключа-карты. Такие системы имели огромный запас цифровых комбинаций, и для подбора кода даже с помощью компьютера действительно требовалось много времени.

Он напрягся, зажмуривая глаза.

Панель замка стала прозрачной, на красном фоне стены проступила сложная схема соединений чипа замка. Будучи инженером, Арсений Васильевич в принципе знал, как работает такая схема, но все же вряд ли смог бы найти способ ее блокирования. Знание этого способа пришло само собой: из глубин памяти всплыл невесомый воздушный шарик и развернулся в инструкцию – как заставить замок открыться, не применяя ключа.

Арсений Васильевич слепо погладил панель рукой, мысленно-волевым усилием заблокировал нужные цепи.

Замок щелкнул, сработал исполнительный механизм, вытаскивая из гнезд два ряда металлических пальцев, дверь начала открываться.

– Где пленники? – быстро спросил Расен.

Арсений Васильевич сориентировался в пространстве базы:

– На третьем этаже… там развилка трех коридоров… по одному охраннику в каждом коридоре… какие-то люди еще… но охрана вооружена и…

– Понятно. Что за дверью?

– Какой-то склад, коридор, пост охраны…

– Парни, за работу!

Дверь открылась.

Батог выпустил короткую очередь в замок, засверкали искры, из замка стекла на пол струйка дыма. Теперь дверь уже было нельзя закрыть. Ратники бесшумно скользнули в темноту помещения, исчезли за штабелями ящиков и бочек.

– Жди здесь, – коснулся плеча Гольцова есаул. – Учуешь конкретную опасность – дашь знать.

– У меня нет рации…

– Разве тебе нужна рация? Настройся на мою ауру и поддерживай канал связи открытым. Я тебя услышу.

– Х-хорошо.

Расен растворился в воздухе, догоняя команду Батога. Ни один звук не долетел из глубин подземелья, наступила полная тишина.

Арсений Васильевич поймал себя на мысли, что ему хочется как можно быстрей выбраться отсюда на свежий воздух и никогда больше не встречаться с бойцами РРР, напропалую рискующими жизнью. Страх не отпускал, внутри была натянута каждая жилка, руки дрожали, и он ничего не мог с собой поделать.

Что-то изменилось вокруг.

Словно в глубине земли шевельнулся огромный крот, открыл глаза, оставаясь при этом слепым, и двинулся к базе, беззвучно сотрясая землю, гоня впереди себя волну почти неощутимых неприятных вибраций.

– Мама родная! – прошептал Арсений Васильевич, не в силах двинуться с места. – Засада! Не надо было соваться сюда…

В голове развернулся букет видений: пещера, тигр внутри, прыжок, горный обвал, оскал зверя. Есаул уловил вспышку эмоций Гольцова и в своеобразной манере спрашивал его, в чем дело.

– Засада! – повторил Арсений Васильевич вслух, вспомнил совет Расена, неумело выругался: – Сволочи хреновы! Надо уходить!

«Понял, принимаю меры!» – прилетела мысль Расена.

На черно-фиолетово-сером фоне символического видения перед глазами Арсена Васильевича изменился рисунок противоборствующих сил. Черные тени кольцом окружили светлые точки и звездочки, перекрыли им пути отступления. В свою очередь белые «перья» и «снежинки» попытались объединиться, образовали струю движения, рассекшую одну из фиолетово-багровых щупалец. Ратники Батога и есаул решили пробиваться в одном направлении, чтобы не дробить силы.

Иди к ним на помощь, проворчал внутренний голос. Без тебя им хана, не вытащить Марину и майора.

Надо немедленно бежать отсюда, возразил Арсений Васильевич сам себе. Засада слишком многочисленна!

Расен и его команда рискуют больше, хотя ни Марина, ни Максим не являются им родственниками.

Мы все погибнем…

Делай что-нибудь, слизняк! Возможно, все погибнут, зато останется чистой совесть и никто не обвинит тебя в трусости!

Если я погибну, совесть мне уже больше не понадобится…

Тогда беги, Меченый, ты еще успеешь вырваться из ловушки.

Арсений Васильевич до боли прикусил губу, очнулся, сбросил оцепенение.

Ладно, попробуем прорваться!

Он метнулся к выходу из склада и наткнулся на трех «киборгов»-засадников, вооруженных автоматами.

По-видимому, его появление оказалось неожиданным и для них. Во всяком случае, они промедлили, и Арсений Васильевич, вооруженный знанием приемов боя куда более совершенных, нежели армейские, в доли секунды расправился с группой, заставив парней стрелять друг в друга.

Однако пока он сражался с бойцами засады, из другого коридора вынырнула еще одна тройка «киборгов», с ходу открыла огонь, и Арсений Васильевич не нашел другого способа избавиться от них, кроме бегства.

Наверное, он настолько ошеломил охранников скоростью бега и стремительностью движений, что они не сразу поняли, куда подевался их противник. А когда опомнились и бросились за ним, он был уже на втором горизонте базы.

Здесь ему пришлось пережить стресс еще одной схватки с бойцами засадной группы, заставивший его осознать простую истину: несмотря на владение техникой универсально-боевой системы харавла д, он н е ста л мастером этой системы. Он был всего лишь носителем знаний, не прошедшим школу жизни, не прокачавшим философию этой системы через свою душу.

Да, он справился с отрядом спецназа Системы, но с превеликим трудом, и запаниковал.

В таком состоянии Арсений Васильевич и добрался до третьего горизонта базы, где Расен уже вывел из камеры в коридор Марину, а четверка ратников охраняла выходы на лестницы, готовая пройти огни и воды, отдать жизнь, если потребуется, ради выполнения поставленной задачи.

– Папа! – бросилась к нему на грудь Марина, зарыдав.

– Все хорошо, моя милая, – погладил он ее по волосам. – Я тебя никогда больше не брошу, тебя и Стешу.

– Не время для сантиментов, – жестко сказал Расен, взвешивая в руке отбитые у противника автоматы. – Надо выбираться отсюда.

В этот момент впереди открылась дверь соседней камеры, и в коридор вышел майор Максим Разин, необычайно спокойный, с печатью меланхолической отрешенности на лице.

– Привет, – сказал он небрежно, глянув на всех по очереди. – А мы вас ждали, господа.

– Максим! – тихо вскрикнула Марина, сделав шаг к нему.

Расен удержал ее за руку:

– Держитесь от него подальше.

– Что это значит?! – изумилась она.

– Твой папа объяснит.

– Папа, в чем дело?

– Он… запрограммирован, – глухо проговорил Арсений Васильевич.

– Не понимаю…

– И не надо, – скривил губы в непонятной усмешке Максим. – Хотя вряд ли можно назвать программой то, что я ношу в себе.

Арсений Васильевич облизал ставшие сухими губы.

– Что ты хочешь… сказать?

– Не сказать – показать.

Тело майора задымилось, струи черного дыма потекли из него спиралями, связались в узел, который за несколько мгновений превратился в массивную черную фигуру, напоминающую рыцаря в латах.

Максим упал на колени, словно из него вынули стержень, поддерживающий тело в вертикальном положении.

Черный рыцарь сделал шаг к людям. Гулко вздрогнул пол коридора, с потолка посыпались кусочки отслоившегося бетона.

Ратник Батога, стоявший к нему ближе всех, вскинул автомат, дал очередь. Пули с визгом отскочили от блестящих черных лат гостя. И тотчас же тот ответил, метнув в ратника пучок огненных стрел. Стрелы – разряды неведомой энергии – прошили тело ратника насквозь, обожгли плечо увернувшегося Расена, нацелились в грудь Арсению Васильевичу, и он, не думая, инстинктивно, без оглядки на спутников… броси л себя – как ментальную сущность и как физическое тело – в «струну» перехода из мира Земли в иной мир.

Вспышка света, черный провал, ощущение удара, падение в бездну, еще одна световая зарница, и Арсений Васильевич оказался на поверхности объекта, принадлежащего иной метавселенной.

В первые мгновения присутствия на Карипазиме он был настолько ошеломлен происшедшим, что совершенно потерял ориентировку. К тому же мир вокруг оказался гораздо более необычным, чем ощущался в те моменты, когда Гольцов-экзор смотрел на него с высоты своего «божественного» положения. И еще здесь было почти невозможно дышать: воздух Карипазима содержал очень мало кислорода и очень много водяных паров.

Арсений Васильевич дико огляделся, зажимая рот ладонью и выпучив глаза.

Он стоял посреди скопления высоких плоских стеклянных колонн-стел. Причем в зависимости от угла зрения эти стелы казались либо совсем прозрачными, либо гранитными кристаллическими монолитами, либо вообще исчезали из поля зрения, чтобы проявиться на том же месте при любом движении глаз. Впоследствии выяснилось, что зрительные впечатления соответствуют тактильным. На ощупь стелы то казались холодными и гладкими, стеклянными, то шершавыми, то металлическими, то не ощущались вовсе. Хотя стоило сделать одно движение – и стелы выпрыгивали ниоткуда и становились материально осязаемыми.

Лес! – пришло на ум сравнение.

Город! – возразил сам себе Арсений Васильевич.

Энергополевая форма жизни, сообщил сидящий внутри него всезнайка. Карипазим – мир непрерывных виртуальных преобразований полей, где нет места покою и стагнации.

Мир непрерывной войны…

Он сделал шаг, другой, инстинктивно переходя на аутотрофное дыхание. Под ногами захрустело. Он опустил голову.

Те же кристаллические стеклянные наросты, стелы, только на три порядка меньше. «Кустарник», так сказать, или «трава».

Что-то прожужжало в сантиметре от носа.

По глазам резанул солнечный зайчик.

Арсений Васильевич дернулся в сторону, полагая, что это пуля. Но это была не пуля.

«Кто ты? – послышалось ему. – Зачем ты здесь?»

Только после этого вопроса он понял, что с ним заговорил житель Карипазима, и с ужасом осознал, что действительно сбежа л с Земли в другой мир!

Шок, пронзивший сердце и душу, был физически плотен и ощутим как выстрел в упор! Он даже закричал – беззвучно, внутрь себя, все больше осознавая, что натворил.

Мысленный контакт с жителем Карипазима прервался. Абориген сбежал, напуганный реакцией пришельца.

Сбежал! – повторил мысленно Арсений Васильевич, думая о себе.

По сути – предал тех, кто понадеялся на него, и тех, кто ждал его помощи!

Но ведь он не хотел этого? Просто так получилось? И еще, может быть, не все потеряно?

Арсений Васильевич поднял голову, словно собираясь разглядеть на небосклоне Карипазима ответы на свои вопросы. Но слезы застлали глаза, слезы отчаяния и обреченности, тоски и горя, и он ничего не увидел…

Над школьным двором звучала песня, прощальный гимн уходящих во взрослую жизнь выпускников, а он стоял и плакал с широко раскрытыми глазами, слепой от слез и сердечной боли, еще чистый эмоциональный мальчик, мечтавший побывать на других планетах и увидеть звезды через иллюминатор звездолета…

В памяти всплыли прочитанные строки:

«О чем плакал он? Он плакал в восторге своем даже и об этих звездах, которые сияли ему из бездны, и не стыдился исступления сего» [8].

Что делать?! Как оправдаться перед родными и близкими?! Умереть?! Но послужит ли смерть основанием для прощения?!

Воздуху не хватало, слезы душили, Арсений Васильевич рванул рубаху на груди.

Боги! Если вы есть! Верните меня! Верните меня в детство, ко времени моих слез… и я начну с чистого листа, я все исправлю!

Верните меня…

Душа просит дождя…

ПРЕОДОЛЕНИЕ

Он открыл глаза… Гостиная Марины, полумрак, тишина, только пульсируют часы на стене: тик-так, тик-так…

Двое напротив, Расен и седой старик – Симеон-родомысл. Смотрят строго, пытливо и вместе с тем сочувственно.

Арсений Васильевич повертел головой, ничего не понимая, потом осознал, что произошло, вытер мокрое лицо ладонью, отвернулся.

Ему предложили еще одно Испытание, и он его, скорее всего, не прошел.

– Это варианты твоей жизни, – проговорил родомысл. – И только от тебя зависит, как ты ее проживешь.

– Тебе дана сила… – начал есаул, но Симеон остановил его.

– Сила не всегда дается тем, кто ее заслуживает, – глухо произнес Гольцов.

– Так заслужи, – простодушно сказал Симеон. – А мы будем рядом.

Арсений Васильевич поднял голову и опустил.

Душа рвалась на части, корчилась и плакала. Прошлое звало к себе, обещая счастливые переживания. Будущее казалось темным и беспросветным, обещая боль и муку. Или и там, впереди, еще возможны добрые встречи?

Смута на душе, дождь.

Что ответить?

Куда идти?..