Счастливые воспоминания

ГЛАВА ВТОРАЯ

Адам проснулся утром и не сразу понял, где он. Калгари. Тори. Марк. Миссия.

Он зевнул, сел, потянулся. Увидел банку колы, из которой глотнул только раз, и удивился, откуда у него ощущение похмелья. Рядом лежало письмо. Он взял его.

«Не читай его», — приказал он себе и прочитал.

«Не лучший способ начинать день…» — подумал Адам, откладывая письмо. Но он не мог думать ни о чем другом.

«Я знаю, почему ты был далеко». Лучше бы Марк не писал, почему… Он сам не знал этого. Сотни раз он собирался вернуться. Но что-то останавливало его. Гордость? Боль? Злость?

Он покачал головой. Марк считал, что причина другая. Невероятно, что Тори могла любить его, Адама, больше.

Когда он получил письмо, ехать к Тори было некогда. Много дел в суде. Сестра Кэтлин выходила замуж, он должен был организовать свадьбу. В гараже у друга стоял разобранный «харлей» 64-го года… В конце концов, не мог же он пересечь всю страну, чтобы покататься на роликах!

А потом понял, что не может не поехать. Последняя просьба Марка.

Он просыпался ночью. Читал это письмо столько раз, что истерлась бумага. Что-то не отпускало его, не давало успокоиться. Тори, которая не смеется? Невозможно! Она всегда смеялась, всегда радовалась.

Наконец он сдался. Он управится быстро. Просьба Марка состояла всего из четырех частей, так что четырех дней будет вполне достаточно. Максимум неделя.

Лишь одна фраза не давала ему покоя. «Я знаю, почему ты был далеко».

— Хорошо хоть один из нас знает, — тихо произнес Адам.

Он принял душ и оделся. Что обычно надевают, чтобы прокатиться на роликах? Он выбрал джинсы и белую хлопчатобумажную рубашку. В Калгари все носили джинсы, даже адвокаты.

В пятнадцать минут девятого он вышел из отеля. Девочка с усталыми грустными глазами, в поношенной одежде стояла на углу с корзинкой цветов. Поддавшись импульсу, он купил их все и был вознагражден смущенной и милой улыбкой.

Он сделал это не для того, чтобы привлечь Тори, оправдывал он себя, ловя такси. Просто ему нужно было попасть к ней в дом, а ее единственной слабостью были цветы.

Сначала он решил, что она перехитрила его и сбежала. Как маленькие поросята, которые ушли за час до назначенной встречи с серым волком.

Он постучал в дверь, а когда она не вышла, заглянул через окно в ее гостиную. Откуда-то он знал и до этого, как она выглядит — кружева и мебель под старину, полки с книгами, яркие, жизнерадостные рисунки, коврики, деревянные стенные панели, цветы, живые и сухие, в вазах и горшках.

Уютно и мило. Комната, где можно сидеть перед камином с трубкой, верным старым псом в ногах и газетой. Комната, в которой царили уют и покой.

Его собственная квартира была обставлена как у байкера. Черная кожа и хром. Не слишком уютно. Да и как-то он к этому не стремился.

Он услышал вдалеке звуки музыки и пошел на них, как собака, идущая по следу. Спустился с крыльца и обогнул дом. Там оказался высокий забор, калитки было не видно, но музыка стала громче.

Вивальди. Однажды в те годы он уже слышал эту мелодию, но не знал, чья она.

Он оглянулся, чтобы удостовериться, что никто из соседей не смотрит. На улице никого не было. На стене дома напротив не было окон. Он перебросил через забор цветы, подтянулся на руках и спрыгнул в сад. Странное щекочущее чувство. Музыка заглушила звук прыжка, а какое-то деревце загородило Адама. Оно было похоже на магнолию, хотя он не слышал, чтобы они росли в Калгари.

Он закинул в кусты несколько сломанных им веток, подобрал букет и с интересом осмотрелся.

Кажется, его цветы здесь лишние. Ее двор был похож на английский загородный сад — цветы и кусты были повсюду, между ними — дорожки. Было слышно журчание фонтана. Справа он увидел стол. А вокруг — дощатые помосты, на которых стояли деревья в кадках, цветы в бочонках и скамейки.

На передней части террасы, соединенной с домом ажурной французской садовой калиткой, он увидел стол под цветным зонтом, окруженный корзинами, полными цветов. Она нагнулась над чем-то, сосредоточенно закусив свой розовый язычок. Солнце играло на ее волосах.

Адам посмотрел, куда кинуть цветы, которые он принес. Его букет казался жалкой пародией на то великолепие, которое было у нее в саду.

Она подняла голову, увидела его и вздрогнула. Потом посмотрела на часы, подтверждая его подозрение, что она давно бы ушла, если бы он появился в назначенное время. Судя по выражению ее лица, она собиралась уйти, просто увлеклась и задержалась.

Он поднялся к ней по лестнице, протягивая свой поникший букет.

Она не взяла его, скрестила руки на груди и молча смотрела на него огромными карими глазами.

Он заметил, что она работала над икебаной — сухие цветы, причудливо изогнутые стебли и ветки. Под мышкой она зажала баллончик с клеем. Композиция была потрясающая.

— Это очень здорово, — сказал он невпопад.

Она пожала плечами:

— Это мое занятие, моя работа.

Даже эта короткая реплика прозвучала сухо.

— Как ты сюда попал? — спросила она.

— Перепрыгнул через забор.

В ее глазах сверкнули веселые огоньки, но тут же погасли.

— Тогда ты можешь уйти так же.

Он проигнорировал эти слова.

— Это Марк построил террасу?

Она оглянулась, ее взгляд смягчился.

— Да…

Она все еще любила его.

И хотя его никто не приглашал, он сел, положив свой скромный букет на стол.

— Он здорово поработал.

— Ты знаешь, как он любил что-нибудь мастерить.

— Да, я знаю… — В памяти возник шалаш на дереве, который они вместе строили, когда им было лет тринадцать. Марк всегда что-то придумывал. Результатом стал этот древесный дом — объект зависти всех местных мальчишек и девчонок. Окна со ставнями, веревочная лестница, терраса перед входной дверью. — А дом на дереве все…

— Все там же — во дворе мамы и папы. Его обожают их внуки. Дом на дереве. Эту террасу. Все, что он когда-либо построил. Так и не стал архитектором. Заболел, не закончив образование.

— Мне очень жаль…

Ему было действительно очень жаль. Но слово «внуки» привлекло его внимание. Он осмотрелся — нет ли игрушек, других признаков, свидетельствующих о том, что среди обитателей дома есть дети. Нет, он, наверное, узнал бы об этом.

— Дети, любящие этот домик, не твои, не так ли?

Она покачала головой, отвернулась:

— Сестры, Марджи.

Он помнил Марджи очень смутно. Она была гораздо старше их. Или так казалось тогда. Сейчас четыре или пять лет не кажутся такой уж большой разницей.

— Марк заболел вскоре после того, как мы поженились.

— Я не знал…

— Разве это что-то меняет?

Она была еще в теплой пижаме с резвящимися пухлыми ангелочками. «Даже и не пытается быть соблазнительной», — подумал Адам и тут же решил, что она чертовски привлекательна.

— Кажется, я чую запах кофе?

Она удивленно посмотрела на него.

— Я обменяю его на этот маленький букетик, — он кивнул на цветы, которые принес, надеясь рассмешить ее.

— Ты предлагаешь мне обмен? Они почти завяли, — сказала она презрительно.

— Вкусно пахнет. Я помню печенье, которое ты готовила раза три или четыре. Я скармливал его старому Брюстеру.

— Не удивительно, что эта собака была ужасно толстая. Наверняка ее кормил печеньем не только ты?..

— Ну, Марк тоже, и твой папа…

— Мой папа?! — Она старалась выглядеть рассерженной, но он видел, как она пытается сдержать улыбку.

Тори взяла цветы, встала и направилась в дом. Шорты были действительно очень короткие. Великолепные ноги. Казалось, она по-прежнему может проехать на велосипеде пятнадцать или двадцать миль и даже не вспотеть или забраться на дерево в считаные секунды.

Оглянувшись, она поймала его взгляд. Адам был почти уверен, что сейчас она захлопнет перед ним дверь, закроет ее на ключ и покажет ему язык, но она не стала этого делать.

Она вернулась через пять минут, с кофейником в одной руке и огромной кружкой — в другой, надев длинную белую рубашку и спрятав от него свои маленькие аккуратные коленки.

Она налила ему кофе под щебетание птиц в ее саду.

— Ты создала такую красоту вокруг себя, Тори.

— Большую часть этих цветов я выращиваю для продажи.

— Ты занимаешься продажей цветов? — Он пытался закрепить тот непрочный мир, который установился между ними.

— Я делаю икебаны, как эта. Продаю их в магазинах подарков, таких, как на улице Кеннингстон и площади Маунт-Роял. Есть контракт и в Банфе. — В ее голосе слышалась гордость.

«…Она должна знать, что сможет сама прокормить себя».

— Дела идут неплохо, не так ли?

— Очень хорошо. Лучше, чем я ожидала. Я называю мой бизнес «Сад Виктории».

Он хотел взять ее на руки и закружить — такая гордость светилась в ее глазах. Но тут же вспомнил ее тело, к которому он не прикасался уже столько лет. В первый раз по приезде его мысли получили опасное направление, и он не мог с ними справиться.

— Адам?

— Кофе великолепный, — ответил он хрипло, сделав глоток. Кофе действительно был замечательный. Экзотический вкус. Кофе, шоколад и мята. — Ты стала лучше готовить.

— Кажется, у меня лучше получаются цветочные композиции. Адам, что ты здесь делаешь?

— Собираюсь пойти с тобой кататься на роликах, я тебе говорил.

— Но я не хочу.

«Я — тоже», — подумал он. Это не входило в сотню дел, которые он собирался осуществить в этой жизни.

— Почему нет? — спросил он, осторожно взглянув на нее. Тори была прекрасна. Пушистые непослушные волосы обрамляли лицо, на носу высыпали веснушки. Они всегда появлялись, когда она была взволнована или расстроена.

— Я слишком старая для этого, — сказала она.

Он поперхнулся:

— Слишком старая, чтобы развлекаться?

— О, Адам, я давно уже не верю, что жизнь — это развлечение.

После этих слов он впервые почувствовал необходимость своей миссии, понял, зачем он здесь, зачем Марк послал его.

— Тебе было, наверное, очень трудно… Смотреть, как он умирает.

— Совсем не трудно, — сказала она упрямо, вздернув подбородок. Глаза грозно сверкали. — В это было невозможно поверить. Я ни о чем не жалею. Ни минуты. Для меня огромная честь проделать этот путь с таким сильным, отважным человеком.

Она замолчала, самообладание покинуло ее. По щекам побежали слезы. Она закрыла глаза, пытаясь снова обрести самообладание. Плечи задрожали, и она разрыдалась, не в силах сдержать себя.

Адам подошел, поднял ее со стула, сел на ее место, прижал к себе. Она всхлипывала, горячие слезы текли по его рубашке. Он гладил ее волосы и бормотал утешительные слова, которые возникали где-то в глубине его души, глубине, о которой он даже не подозревал.

Он говорил ей, как гордится ее мужеством. Что это нормально — плакать сейчас. Что он собирается помочь ей начать смеяться снова. Он чувствовал ее легкое тело в своих объятиях, ее приятный запах, ее мягкие плечи в своих руках. И все это время понимал, что она по-прежнему любит Марка. Что это любовь, которая преодолевает все обстоятельства, даже смерть.

Хорошо. Так спокойнее. Его будущее теперь в безопасности. Кэтлин во всех отношениях подходит ему, он вернется в Торонто и, не теряя времени, сделает ей предложение. Они купят дом где-нибудь в пригороде, а потом появятся дети — двое, как в среднем по стране.

— Адам, ты должен уйти.

— Не уйду, пока мы не покатаемся с тобой на роликах.

— А потом ты уедешь?

Как адвокат, он знал все нюансы того, как обмануть, не говоря лжи. Например, можно наклонить голову определенным образом, люди примут это как подтверждение, хотя с юридической точки зрения словами он ничего не подтверждал.

Он неопределенно наклонил голову.

Она слезла с его коленей, одернула рубашку, хотя в этом не было необходимости, устремила свой носик в небо и пошла в дом.

Адам ожидал услышать звук захлопнувшейся двери, поворота ключа и почувствовал облегчение, когда этого не случилось.

Когда она наконец вернулась, он уже выпил весь кофе. На лице Тори исчезли следы слез. Она была одета в ужасно непривлекательный свитер чудовищного грязно-серого цвета.

Совершенно не пытаясь выглядеть привлекательно, она была невозможно притягательна.

— Хорошо, — отрезала она, — раз ты так хочешь, пойдем. — Как бы оправдываясь за свою слабость, теперь она была холодна и спокойна. Она больше никогда не покажет ему, как ранима.

Он вздохнул.

Тори смотрела, как он поднимается. Боже, он был великолепен! Он всегда был великолепен. Невероятно красив. И более того, уверен в себе — это чувствовалось в каждом его движении, полном силы и изящества.

Волосы небрежно падали на один глаз. Красивые волосы — черные, густые и шелковистые. Волосы, которых ей так хотелось коснуться, которые так хотелось погладить. Она делала это постоянно. Раньше. Когда он и их дружба были неотъемлемой частью жизни вообще.

А она одета в один из старых свитеров Марка. Он выглядел на ней совершенно ужасно, и она это знала.

Войдя в дом, Тори поставила его цветы в вазу, почему-то самую лучшую. В спальне она перебрала весь шкаф. Померила три наряда, в конце концов остановившись на симпатичных белых шортах и салатовой шелковой блузке, которая необыкновенно шла к ее глазам и волосам. Что, конечно, было нелепо, учитывая, куда они намеревались пойти.

Потом она попробовала надеть черные джинсы и фланелевую рубашку. Лучше. Вполне женственно, но слишком привлекательно. Костюм выгодно подчеркивал ее фигурку.

Теперь время нанести макияж. И тут она почувствовала странное неприятное чувство внутри.

Что она делает? Пытается выглядеть привлекательно для Адама?! Как будто ее сердце и так уже не было ранено этими темными сияющими глазами.

— Мне нужно избавиться от него, — сказала она своему отражению в зеркале.

Да кто он такой? Приехал, пытается возобновить старую дружбу, вмешаться в ее жизнь, когда он оставил ее, их, а они так нуждались в нем.

Он опасный человек. Опасный для ее сердца. Сердца, которое уже было разбито.

Она терла свое лицо, пока оно не покраснело и не стали особенно заметны веснушки на носу и мешки под глазами. Она взлохматила голову, так что каждый завиток торчал сам по себе. А в самом дальнем углу шкафа нашла старый свитер Марка.

Она вернулась на веранду и невольно обрадовалась, когда в его рассеянном взгляде мелькнуло оживление.

— Если ты не собираешься выбираться отсюда через забор, — сказала она надменно, — тебе придется пройти через дом.

Она надеялась, что он согласится перелезть через забор, не хотела, чтобы он видел ее жилище. Дом слишком обнажал ее душу, раскрывал ее внутренний мир.

Он подождал, пока она закроет дверь. Они оказались в кухне, она обернулась и попыталась увидеть комнату его глазами. Маленькая, много сухих цветов. Старый круглый дубовый стол был почти не виден под букетом в розовых лентах.

Он улыбнулся:

— Эта комната многое говорит о тебе.

Как раз то, чего она боялась!

— Что именно?

— Плита выглядит так, как будто ее никогда не используют, а вот микроволновка — наоборот.

Она бросила взгляд на плиту. Сияюще чистая, как в тот день, когда она здесь появилась. На микроволновке было небольшое пятно чего-то красного. Соус для спагетти после ее последнего обеда перед телевизором.

— А еще ты ешь за столом, когда хорошая погода, а не на заднем крыльце, хотя это редкость в Калгари. В остальное время — в гостиной. Смотришь телевизор. Слушаешь музыку. Наблюдаешь за кормушкой для птиц во дворе. И подглядываешь в окна за соседскими переделками и обновлениями.

Он всегда был такой — смотрел и видел то, что другие не могли заметить. Невероятно наблюдательный, он был способен из нескольких деталей воссоздать всю картину.

— Ты помнишь и это? — спросила она ворчливо.

— Помню что?

— Что я любила заглядывать в окна к чужим людям.

— Ну, такое легкое подглядывание… Ты обычно выходила на прогулку в сумерки, когда люди уже зажигали свет, но еще не задергивали занавески.

— Моя слабость, — надулась Тори.

Он засмеялся.

С высоко поднятой головой она провела его через гостиную, заранее отвергая все его возможные комментарии.

— Вот и телевизор, — сказал он с усмешкой и добавил: — Мне нравится твой дом, Тори, очень нравится.

Она придержала дверь, чтобы он вышел. Проходя в узкий проем, он случайно задел ее. От него хорошо пахло. Она пыталась унять дрожь в руках, когда вставляла ключ в замок.

— Спасибо, — тихо сказала она. — На чьей машине поедем?

— Я приехал на такси. Думал, просто прогуляемся. Прекрасный день.

Это действительно был прекрасный день. Идти с ним по тропинке вдоль реки означало бы вернуться в прошлое. Река была такая же знакомая и родная, как, к примеру, дворы их домов.

— Мы на остров? — спросила она.

— Да, там мы и покатаемся.

Они возвращались в места их юности. Она не знала, сможет ли это вынести.

Они пошли по тропинке. Солнце пробивалось сквозь листву огромных деревьев и оживляло дорожку — желтые и зеленые блики вокруг. Река была стального, холодного цвета.

Тори с облегчением заметила, что им нечего сказать друг другу. И уже без облегчения — что его совершенно не тяготило их молчание.

Ей не приходилось болтать, придумывать что-нибудь умное, чтобы поддерживать разговор, заполнить тишину. Никогда не приходилось. С ним и с Марком она всегда могла оставаться собой.

Неожиданно ей стало легко и спокойно.

— С дороги, старичье!

Мальчишка лет шестнадцати-семнадцати пронесся мимо них на велосипеде. Они отскочили, Адам, оберегая, прижал ее к себе.

Она посмотрела на Адама. Почувствовала, как тепло в его объятиях, будто вернулась в родной дом. Она ощутила его дыхание, услышала стук его сердца, увидела черную щетину на подбородке и щеках. И растерянность на лице.

— Ты в порядке? — спросил Адам.

— Все отлично! — ответила она, делая вид, что счищает с ноги какую-то грязь и ненавидя себя за то, как сильно хотела снова оказаться в его объятиях.

Она взглянула на Адама. Казалось, это не произвело на него никакого впечатления. Он смотрел вслед велосипедисту.

— Старичье, — пробормотал он оскорбленным тоном. — Эта малявка обозвала меня старичьем?

Она кивнула, давясь от смеха и изо всех сил пытаясь это скрыть.

— Что здесь смешного?

— Выражение на твоем лице. Этот мальчик…

— Что мальчик?

— Он так похож на тебя — того. Сорвиголова. — Она уже не могла подавить смех. Она не смеялась так уже много лет.

Адам смотрел, как она хохотала, и улыбался.

— Я никогда не кричал людям, чтобы они убирались с дороги!

— Ты был гораздо хуже!

— Нет, не был.

— Нет, был.

Неожиданно он опять оказался совсем рядом, взял ее за локоть, заглянул в глаза.

— Тебе ведь нравилось это, Тори? — настойчиво спросил он.

Она перестала смеяться, напуганная другим чувством, которое всегда возникало у нее, когда рядом был Адам. Чувство, как будто стоишь на краю пропасти, нечто среднее между страхом и приятным волнением.

— Н-нравилось что? — запинаясь, спросила она.

— Мой бунт. Я был плохим мальчиком.

— Меня тогда это до смерти пугало, — прошептала она, подумав: «И сейчас тоже».