Глава 9 Рыба наша насущная

Отче наш, иже ecu на небесех,

Рыбу насущную даждь нам днесь…

Так молилась одна раройская девушка. Она была совершенно права, потому что на Рароиа рыба несравненно важнее хлеба. Многие островитяне совсем не едят хлеба, а кто и ест, так очень редко — на рождество, пасху или еще по каким-нибудь праздникам. Зато рыбу раройцы едят ежедневно, и все их любимые блюда представляют собой продукты моря в том или ином виде.

Да это и вполне естественно для народа, который живет на уровне моря посреди величайшего в мире океана, на атолле, образующем огромный природный рыбопитомник. В сравнительно мелкую лагуну ежедневно с приливом заходят тысячи, десятки тысяч рыб, из которых многие остаются и размножаются. Другие рыбы издавна обосновались в лагуне, приспособившись к коралловым отмелям и подводным зарослям. (Как они первоначально попали сюда, предоставляю объяснять зоологам.)

Но в отличие от настоящего рыбопитомника, здесь одинаково легко ловить рыбу и в самом раройском «аквариуме» и вокруг атолла. Широкий уступ внешнего рифа представляет собой привычное «пастбище» для многих видов. Рыба ходит косяками, и островитяне могут буквально черпать ее из моря в любом количестве, не опасаясь, что убудет.

Сколько видов обитает в лагуне — никто не знает, но я без особого труда насчитал около двухсот, а сами раройцы называют по меньшей мере еще столько. Пусть местные названия не отвечают требованиям научной систематики (часто раройцы по-разному называют большую, среднюю и мелкую рыбу, относящуюся к одному и тому же виду), все же получается внушительное количество видов.

Температура воды круглый год очень ровная, колеблется в пределах 27–30°, и естественно, что здесь обитают совсем другие рыбы, чем в наших широтах. Примечательно, что нам не пришлось увидеть на Рароиа ни одной известной нам ранее рыбы.

Некоторые рыбы достигают длины в два-три метра, а весят столько же, сколько взрослый человек; другие — совсем маленькие, несколько сот штук может уместиться в обычной глубокой тарелке. У одних длинный острый нос, других отличают плавники, напоминающие ангельские крылья, есть колючие, как ежи, но все они очень красивы и сверкают всеми мыслимыми красками и оттенками. Подчас встречаются просто невероятные узоры; очень распространенная рыба кокири являет глазу какую-то сюрреалистическую оргию цветов: вокруг рта у нее розовые полосы, словно небрежно накрашенные губы, в верхней части головы — коричневый треугольник, из которого смотрит большой глупый глаз (не отсюда ли взяли свой символ многие теософские общества?), внизу, на «подбородке» — непривлекательные светло-зеленые пятна, на спине — прозрачные светло-желтые плавники, ближе к хвосту на теле появляются оранжевые полосы на буром фоне и, наконец, хвостовой плавник украшен желтыми точками, которые, рассыпавшись в беспорядке, как бы ищут выхода из голубого лабиринта.

Но раройцам безразлично, как выглядит рыба; главное — чтобы она годилась в пищу. И надо сказать, что за немногими исключениями (хорошо известными каждому островитянину) туводные рыбы не только съедобны, но и удивительно вкусны. Некоторые напоминают салаку, другие — треску, но в большинстве случаев вкус оказался для нас совершенно новым и незнакомым. Вы не найдете и двух видов с одинаковым вкусом; очевидно, этим и объясняется то обстоятельство, что мы, подобно раройцам, способны есть рыбу пять-шесть раз в неделю, и она нам не приедается.

Но чтобы стол был разнообразным, нужна полная уверенность, что будет поймана рыба желаемого сорта. Раройцы разрешили эту проблему безупречно, им никогда не грозит разочарование. В отличие от наших рыболовов-любителей, они никогда не ловят наудачу, а сначала решают, какая рыба нужна, и соответственно выбирают место и орудия лова, которые, как они знают по опыту, гарантируют успех.

Так как природные условия и мир подводных обитателей не претерпели никаких изменений за последние несколько тысяч лет, то и большинство способов лова на Рароиа остается в основном неизменным со времен язычества.

Правда, некоторые способы теперь вышли из употребления. Заброшены огромные каменные ловушки, остатки которых и по сей день можно увидеть вдоль берегов лагуны. Эти ловушки, состоявшие из длинных, в несколько сот метров, каналов и целого лабиринта камер, давали в прошлом очень много рыбы. Их ничего не стоит отремонтировать, но никто не хочет этим заняться. Исчез старый дух коллективизма; нет на атолле ни светских, ни религиозных властей, которые побуждали бы раройцев работать сообща[34].

— Какой смысл чинить ловушки, — заявил нам как-то Тупухоэ, — только споры и ругань начнутся. Ловушки принадлежат всем. Предположим, что мы их починим и решим делить улов поровну между всеми. Это несложно. Но как сделать, чтобы никто по ночам не подбирался к ловушкам и не крал рыбу? Нельзя же сторожить круглые сутки. В старину жрецы объявляли ловушки табу, и никто не смел трогать улов. Просто и хорошо! Но теперь никто не верит в табу…

Раньше островитяне могли внести разнообразие в свой стол, убивая китов, которые нередко застревали на внешнем рифе. Однако этот увлекательный спорт кончился уже давно по той простой причине, что хищнический китобойный промысел в конце прошлого века истребил почти всех китов, обитавших в этих водах. Недавно, впервые за тридцать лет, какой-то неосторожный кит попал на мель в юго-восточной части атолла; раройцы настолько растерялись, что ничего не смогли предпринять, и кит издох, а потом сгнил.

Но так или иначе, сохранившиеся методы лова своеобразны и интересны. Чаще всего применяется острога или копье; ими бьют рыбу и в лагуне и на внешнем рифе. Чтобы дать вам представление, как добывают рыбу в лагуне, опишу один из многочисленных выездов, которые я совершил вместе с Маопо и Тетоху.

Как обычно, друзья зашли за мной сразу после восхода солнца. У обоих было одно и то же снаряжение: тонкое легкое копье длиной около трех метров, с острым железным наконечником, прочно прилегающие к лицу очки и затянутая шнуром набедренная повязка.

Ночью прошел дождь, и в лодке Маопо, лежавшей на берегу, была вода, на поверхности которой плавал черпак из кокосового ореха. Маопо вылил воду, легко перевернув лодку вверх дном; затем мы ухватились за перекладины балансира и столкнули ее на воду. Лодка с трудом поднимала нас, и когда мы развернулись против ветра, волны стали захлестывать через борт.

Гребли с полчаса, и вот мы у большой круглой отмели в нескольких километрах от берега. Еще издали мы различили бороздящие воду черные точки — плавники. Это сулило хороший улов. Мы вылезли из лодки — глубина на отмели не превышала сорока сантиметров — и втащили ее за собой. Рыбы, завтракавшие мелкими водорослями и планктоном, исчезли, но мы вскоре обнаружили их: они плавали в прозрачной воде рядом с отмелью, где глубина достигала нескольких метров.

Тетоху и Маопо сняли очки и поплевали на внутреннюю сторону стекол (чтобы они не отпотевали). Затем они взяли копья и осторожно скользнули в воду. Набрав в легкие воздуха, рыболовы легли на живот, устраиваясь поудобнее, словно на кушетке или диване. Некоторое время они всматривались, поминутно высовывая нос и рот, чтобы вздохнуть. Наконец Маопо выследил подходящую добычу: он схватил копье за самый конец древка и стремительно нырнул. Когда вода успокоилась, я увидел его почти у самого дна. Направив копье вперед, он медленно приближался к плоской рыбе тареи, напоминающей камбалу. Вот он замер, замахнулся копьем и нанес удар.

Несколько секунд спустя копье всплыло наверх с рыбой на железном наконечнике, а затем показалась довольная физиономия Маопо. Тем временем Тетоху тоже нырнул и вернулся с большой тареи. Передохнув, оба снова погрузились в воду, не снимая добычу с копий. Раройцы уверяют, что гораздо легче добыть тареи, если на копье уже есть рыба, которая будто бы успокаивает и чуть ли даже не приманивает новую добычу. Вначале и думал, что это обычное рыбацкое суеверие, но повторные наблюдения убедили меня в конце концов в справедливости сказанного. Однако это относится лишь к некоторым видам, других рыб такая уловка только отпугивает.

Маопо и Тетоху не спеша плыли вдоль коралловой отмели, нанизывая на копье одну тареи за другой. Но они оставляли на наконечнике только одну рыбу, а остальных вешали на обвязанный вокруг пояса шнур. Полчаса с небольшим потребовалось им, чтобы обследовать всю отмель, и когда они возвратились к лодке, то у каждого висело вокруг пояса по десятку рыб.

Они бросили мне улов: я обнаружил, что от некоторых рыб осталась половинка, а то и одна только голова. Я выразил вслух свое удивление.

— А, — ответил Маопо небрежно, — это акулы лакомились. За всем не уследишь!

— Гм, — произнес я, — не лучше ли быть поосторожнее? Что, если акула примет тебя за рыбу?

— Они же маленькие. Не страшнее собак. Плыви рядом с нами, сделаем еще заход!

Я взялся за весло и медленно последовал за своими друзьями. Время от времени я останавливался и бросал и воду несколько пригоршней толченых крабов-отшельников. Соблазненные редким лакомством, рыбы забыли всякую осторожность и покинули свои надежные убежища в кораллах и под камнями. Маопо и Тетоху не зевали, и, когда мы вернулись к исходной точке, все дно лодки было закрыто трепещущими тареи.

Я решил разглядеть добычу поближе. Около половины были поражены копьем около жабр (сюда метит большинство рыболовов), несколько штук — в голову, остальные в спину. Меткость неплохая, хотя не идет ни в какое сравнение с Тупухоэ, который неизменно бьет рыбу в глаз!

Еще большей ловкости и быстроты требует промысел на внешнем рифе. Занимаются этим только в тихую погоду и только с подветренной стороны острова, и все же ловить там рыбу трудное и рискованное дело. В коралловом барьере множество ям и трещин, которые трудно заметить в неспокойной воде, океан шлет один за другим могучие валы, буйным потоком перекатывающие через риф, а водоросли во многих местах образуют коварный, скользкий ковер. Но раройцам хоть бы что. Они носятся в сильный прибой по рифу и успевают в одно и то же время высматривать добычу и следить, куда ставить ногу.

Внешний риф сильно источен и изрезан заливчиками. Когда на него накатывает волна, вода с силои устремляется во все отверстия в барьере и нередко несет с собой рыбу. Именно возле этих «окошек» промышляют раройцы. Важно уловить нужный момент, всегда самый опасный. Он наступает, когда вода на рифе, достигнув предельного уровня, устремляется обратно. Островитяне уверяют, что нет никакого смысла заранее становиться у «окошка» и ждать, — так только рыбу напугаешь. Когда поднимается вода, они держатся в сторонке. Проходит секунд десять, пока схлынет волна; но первые пять секунд из-за пены и пузырей ничего не различишь. Поэтому в распоряжении ловца остается всего пять секунд — потом уже будет поздно. До новой волны надо подбежать, высмотреть добычу, прицелиться и бросить копье!

Но и удачное попадание еще не значит, что рыба поймана. Нужно успеть схватить копье, прежде чем его унесет в море. Стоит чуть зазеваться, и рыбака опередит акула. Они здесь на редкость нахальные; я сам много раз видел, как акула подлетала и вырывала добычу прямо из рук у человека. Если добавить, что с таким трудом и опасностью добывается довольно мелкая рыба, то справедливо возникает вопрос: стоит ли так упорно за ней охотиться? Ответ очень прост — все дело в спортивном интересе; в этом отношении раройцы ничем не отличаются от наших рыболовов-любителей.

Но еще увлекательнее и своеобразнее, на наш взгляд, другой вид рыбной ловли на рифе — с собаками. Выше уже не раз говорилось, что островитяне держат много собак, так как собачье мясо здесь считают лакомством (и считают совершенно справедливо). Псарня вместе с тем отлично натренирована для охоты. Как ни любят раройцы собачьи котлеты, они считают слишком обременительным для себя кормить огромную свору. Собаки живут впроголодь и часто пожирают кур и поросят, а то и друг друга. Поэтому без преувеличения можно сказать, что местные собаки, как волки, постоянно рыскают в поисках чего-нибудь съедобного.

Автор беседует о старине с Те Ихо, последним местным тахунга-ученым. Те Ихо дословно помнил большинство старинных преданий.


Церковь сложена из коралловых глыб, оштукатурена и побелена.


Жители деревни нарядились в платье европейского покроя, но шляпы сплетены из листьев пандануса. После богослужения начнется воскресное гулянье по главной улице.


Раройская детская «коляска» — ласт кокосовой пальмы.


Раройские малыши любят купаться.


Тутамахине возвращается с внуками с рыбной ловли.


Вместо военного судна пришла самая обыкновенная шхуна.


Кокосовая пальма — символ этих краев — одно из немногих деревьев, которые ухитряются расти на коралловом песке.


Вот еще одно — нгеонго.


Кокосовая пальма — основной источник доходов островитян.


Когда им нужны деньги, они отправляются на соседние островки заготовлять копру.


Противовес не дает опрокинуться парусной лодке.


Семья из девяти челочек спокойно размещается на таком суденышке.


У каждой семьи — не меньше одной лодки. Днище делают плоское, чтобы легче было вытащить лодку на берег.


Маопо поймал упрямого краба. Краб не хочет выпустить свою добычу — кокосовый орех.


Но если в них много волчьего, то не меньше и тюленьего. Еще щенятами их берут с собой на лодках к рифу, и в дальнейшем они настолько осваиваются с морем, что с одинаковой легкостью передвигаются по суше и в воде, если только не утонут во время обучения.

Очевидно, эти особенности собачьего воспитания позволили выработать особый метод рыбной ловли, который вернее всего будет назвать охотой на рыбу.

Огромный пояс, образуемый рифом (ширина его с наветренной стороны около пятидесяти метров, с подветренной — почти четыреста), во время прилива почти на полметра залит водой, в которой кишит всевозможная рыба. Но пытаться бить ее копьем или поймать другими какими-либо способами безнадежно, потому что она вовремя замечает опасность и мгновенно ускользает. Тут-то и находят применение собаки. Если человек не может догнать рыбу, то раройские «гончие» в быстроте не уступают своей «дичи» и неутомимо преследуют ее, либо выгоняя на рыболова, стоящего наготове с копьем, либо заставляя юркнуть под камень, откуда ее ничего не стоит вытащить.

Копьем бьют рыбу круглый год; другие способы лова носят сезонный характер. К числу наиболее интересных относится, без всякого сомнения, способ, именуемый рена. Раройцы много рассказывали мне о нем и объясняли, что так ловят в марте, когда огромные косяки заходят на нерест в залив у деревни. В тот год мы увидели первые признаки приближения косяка только в апреле. Над лагуной в нескольких километрах от берега в воздухе стали появляться тучи чаек, с каждым днем все ближе и ближе к деревне. В тихое ясное утро, когда лагуна напоминала гигантское зеркало, с пристани вдруг донесся чей-то крик, тут же подхваченный множеством голосов. А немного спустя нас позвал наш верный друг Тетоху.

— Идите скорей, посмотрите. Весь залив полон рыбой комене!

Мы поспешили на берег, где уже собрались все жители острова. Метрах в пятидесяти от берега над черным пятном в воде бушевало белое облако крикливых чаек. Должно быть, действительно огромный косяк! Как ни буйствовали чайки, пятно все росло и росло и через полчаса стало величиной с городскую площадь. Настало время приступить к лову, и Тека распорядился начать приготовления. К нашему удивлению, вся толпа в ответ бросилась прочь, и мы остались одни с вождем.

— Куда это они побежали? — спросил я Теку. — Ведь сети развешены здесь, на берегу.

— Подожди, увидишь! — со смехом отвечал Тека.

Нам не пришлось долго ждать. Один за другим островитяне возвращались, неся охапки пальмовых листьев. Понемногу собрались все, и каждый принес не меньше пяти больших листьев. Получилась внушительная куча!

— Сейчас вы увидите, как делают рена, — сказал Тека и разорвал лист пополам вдоль по черешку. — Рена для лова комене куда лучше, чем сеть!

Он положил половинки одна на другую и взялся за следующий лист. Кругом все были заняты той же работой. Вскоре весь берег был усеян кипами по пяти половинок.

Затем начался следующий этап. Островитяне собрались группами и стали связывать листья в пучки, а пучки — концами между собой. Получались цепочки длиной около десяти метров. Каждую из них брали за концы и крутили, как выкручивают белье. От этого листья топорщились во все стороны и получалось что-то, напоминающее ерш для мытья бутылок.

В заключение все цепочки связали в одну сплошную гирлянду пятисотметровой длины. Теперь можно было начинать лов!

Несколько человек посильнее взялись за один конец гирлянды, все остальные равномерно распределились вдоль нее. Мы поспешили занять место в общем строю. Медленно, осторожно мы ступили в воду и стали приближаться к косяку. Рена, словно исполинская зеленая змея, смыкалась вокруг своей добычи. Вскоре мы окружили беспокойную живую массу. В воздухе по-прежнему с криком метались чайки, сопровождая нас в нашем движении к берегу. Они неохотно улетели лишь тогда, когда мы почти вышли из воды и зеленое кольцо сократилось вдвое.

В нескольких метрах от берега цепочка остановилась. Рыба стояла так плотно, что не могла даже двигаться; оставалось только вычерпывать ее на сушу. Чтобы ускорить работу, женщины собрали оставшиеся листья и мигом сплели из них корзины. Мужчины черпали рыбу шляпами.

Полчаса спустя вдоль берега вытянулась серебристая гряда, и можно было приступить к дележу. Все участники собрались в круг, и под крики и веселый смех Тека и Тангихиа разложили улов на кучки по числу жителей деревни. Когда дележ кончился, оказалось, что на долю каждого пришлось по двадцать с лишним рыб!

Нужно ли добавлять, что наши друзья в тот же день управились с уловом и назавтра уже высматривали новые косяки комене. И высматривали не напрасно: рыба шла день за днем. Мои записи показывают, что в течение двух месяцев мы не менее трех раз в неделю ловили рыбу с помощью рена и каждый раз вылавливали от тысячи до трех тысяч комене.

Так как комене и видом и вкусом очень напоминает сельдь, мы замариновали ее по-шведски и пригласили островитян отведать наше национальное блюдо. Успех превзошел все ожидания, и с тех пор мы всегда подавали гостям картофель с селедкой. Раройцы до того к ней пристрастились, что я не удивлюсь, если шведские рыбоконсервные заводы в один прекрасный день получат заказ на поставку маринованной сельди в этот отдаленный уголок.

Из всех видов лова больше всего нам понравился ночной лов на рифе. Его ведут самым простым способом; вот что рассказывает дневник о наших впечатлениях от первого ночного лова на Рароиа:


«Сейчас полночь, мы только что вернулись в деревню с полным мешком рыбы. Улов неплохой, если учесть, что нас было всего четверо: Тавита, Тахути, Мария-Тереза и я, а все наше снаряжение состояло из больших ножей и керосиновых фонарей.

Когда сразу после захода солнца два друга пришли за нами, мы невольно улыбнулись их оптимизму, увидев у них в руках большой мешок для будущего улова. Однако нам предстояло убедиться, что мы недооценивали этот способ лова, который при всей своей простоте очень добычлив и увлекателен.

Звезды казались необычайно яркими, в пальмовых кронах шумел слабый бриз, когда мы покидали деревню. Впереди шел Тавита с самой яркой керосиновой лампой, какая только имелась на острове (эта лампа обычно освещала церковь и сипела, словно кофейник), затем следовали Мария-Тереза и я. Завершал шествие Тахути.

Тахути тоже взял лампу — старую и ржавую. Как он ни возился с ней, она упрямо отказывалась гореть, и наконец Тахути бросил ее под пальмой, а взамен сделал факел из сухих листьев. Искры, точно звездочки, замелькали у нас над головой, подчеркивая контраст между маленьким световым кругом и окружающим ночным мраком.

Мы не спеша шли вдоль берега на север. Слева простиралось море, белел прибой на кольцевом рифе. Справа тянулась темная стена пальм. Был отлив, и свет озарял розовые кораллы, местами выступавшие над водой. Природа казалась необычайно таинственной и живой. Не удивительно, что Тавита настроился на философский лад и стал вслух размышлять, не похож ли рай на Рароиа и не ловят ли там с рифов птиц и рыбу. Мы подтвердили, что рай, без сомнения, похож на Рароиа; однако из осторожности оставили без ответа вторую часть вопроса.

Около часа понадобилось нам, чтобы достигнуть северной оконечности острова. Здесь начинался лов, отсюда мы должны были двигаться по рифу в сторону деревни, чтобы к концу оказаться дома.

Тахути вошел в воду и посмотрел вокруг.

— Вода поднимается, но пройдет еще некоторое время, прежде чем рыба с моря придет к берегу спать, — объявил он, вернувшись к нам.

Мы разожгли костер и легли подле него на пальмовых листьях. Тавита снова начал рассуждать о том, как выглядит царствие небесное, но Тахути был вполне доволен земным раем, в котором мы находились, и прервал товарища, чтобы задать нам вопрос, который уже давно не давал ему покоя. Он недоумевал, как это мы с Марией-Терезой не знаем ни одной из многочисленных рыб, обитающих в раройской лагуне. Тахути склонялся даже к мысли, что в стране попаа вообще нет рыбы. Мы объяснили, что в теплой и холодной воде, в пресной и соленой живет разная рыба. Тахути готов был допустить существование более холодных морей, чем в Полинезии, но и он и Тавита наотрез отказались поверить, что есть пресноводные озера, не уступающие размерами раройской лагуне. Они были еще больше поражены, когда узнали, что в этих озерах нет акул.

За подобными глубокомысленными беседами время шло быстро; одна тема сменялась другой, и можно было подумать, что наши друзья совсем позабыли, для чего мы пришли сюда. В конце концов я очень деликатно напомнил об этом, но они только посмотрели на небо и успокоительно улыбнулись.

— Видишь вон ту звезду на юге? — показал Тахути. — Когда она уйдет за край неба, рыба будет спать. До тех пор нет никакого смысла начинать.

Наконец звезда скрылась, и все приготовились. Мария-Тереза и я стали рядом с Тавитой, который держал в одной руке керосиновую лампу, в другой — большой нож, напоминающий южноамериканский мачете. Метрах в десяти позади нас шел Тахути, перекинув мешок через плечо. Едва мы ступили на риф, как Тавита увидел первую рыбу: она спала на мелком — не глубже десяти сантиметров — месте. Он осторожно приблизился, замахнулся ножом и нанес удар. Оглушенная рыба всплыла на поверхность; течение отнесло ее к Тахути, который не замедлил отправить добычу в мешок.

Все это выглядело очень просто и, увидев немного спустя другую рыбу, я решительно направился к ней, держа нож наготове. Несколько пристыженный тем, что собираюсь столь низким способом умертвить беззащитное существо, я все же нанес удар. Когда вода успокоилась и мы все вытерли глаза от соленых брызг, рыбы, разумеется, и след простыл.

Тахути, смеясь, разъяснил: надо следить, чтобы нож не входил в воду косо, а то она резко затормозит удар. Теоретически я превосходно понимал это и не замедлил применить практически приобретенный опыт на следующей же рыбе. Тщательно рассчитав направление и угол, я что было силы рубанул ножом… и снова моя коса нашла на камень в буквальном смысле этого слова.

Лов продолжался. Тавита одну за другой отправил в мешок Тахути с полдюжины рыб. Я внимательно изучал его действия и в конце концов решил еще раз попытать счастья. Стал высматривать подходящую добычу. Мне помогла Мария-Тереза:

— Иди сюда, тут есть рыба для тебя. В полметра длиной! Теперь уж не промахнешься.

Я поспешил к ней и увидел длинную и тонкую синюю рыбу, неподвижно замершую у самой поверхности. Мария-Тереза была права: промахнуться было просто невозможно. С торжествующим воплем я разрубил рыбу пополам, схватил ее и поднес обе половинки к самым глазам Тавиты, чтобы он мог как следует восхититься моей добычей. Однако вместо того, чтобы признать свое поражение, Тавита громко рассмеялся, и Тахути от души присоединился к нему.

Наконец они успокоились и я услышал горькую истину:

— Дружище, но ведь это несъедобная рыба, к тому же ты ее разрубил. Надо ударять тупой стороной!

Мы пошли дальше; полчаса спустя мне удалось-таки по всем правилам искусства прикончить подходящую рыбу. Тем временем Тавита и Тахути наловили уже полмешка. Я с удивлением видел, что они не дают уйти ни одной рыбе. Если им случалось промахнуться, они тут же возобновляли охоту. Днем без собак невозможно было бы угнаться за добычей; ночью дело обстояло иначе. Рыба отплывала самое большее метров на десять и спокойно дожидалась там преследователя, а уж второй раз промаха не бывало.

Когда мы подошли по рифу к деревне, в мешке еще оставалось место.

— Пройдем немного на юг, — сказал Тахути, отрывая зубами кусок сырой рыбы и с наслаждением принимаясь жевать. — Мешок должен быть полон, иначе нас на смех подымут.

Мы разделяли его мнение и продолжали еще с полчаса шлепать по теплой воде. Лишь когда Тахути начал засыпать на ходу, а мы сами устали настолько, что никак не могли попасть в рыбу, волей-неволей пришлось возвращаться домой».


Наряду с описанными способами лова есть, конечно, еще много других, но они далеко не так интересны. Здесь очень хорошо знают применение крючка; однако в отличие от нас раройцы не пользуются ни удилищем, ни поплавком, ни червяком. Они держат леску прямо в руке, и наживкой служит мелкая рыбешка или спрут (червей на острове вообще нет). Чаще всего удят с рифа или же с лодки, а бывает, что по старому полинезийскому способу просто плавают сами с леской в руках. Самые смелые заплывают далеко в море.

Но лучшее место для ловли удочкой — пролив. Круглый год огромные косяки, насчитывающие тысячи рыб, ежедневно идут проливом в лагуну или из нее. Наиболее многочисленны бонито и другие тунцы, а также оири (сине-зеленая рыба, достигающая метра в длину) и паихере (напоминает лосося). Раройцы ловят их с лодок, бросив якорь в проливе или сплывая по течению.

Однако не хлебом единым жив человек — и раройцы живут не одной лишь рыбой; они поедают невероятное количество и других продуктов моря. Правда, улитки и моллюски, ранее занимавшие важное место в меню, теперь редко идут в пищу, но зато по-прежнему излюбленным лакомством являются угри и лангусты (вид омаров, не имеющий клешней). Угрей, как и прочую рыбу, бьют копьем, лангустов иногда тоже. Но вообще в последнем случае раройцы стараются обходиться без копья, потому что оно оставляет от лангуста одни лохмотья. Существует другой, более хитроумный способ: дети выгоняют лангустов из их нор, а взрослые ловят добычу ногами, наступая на нее.

Назовем еще черепах. В прошлом их считали священными, и каждая удачная охота отмечалась религиозными церемониями на племенном марае (жертвеннике). Конечно, черепаха давно перестала быть священным животным, но мясо ее остается таким же вкусным (вроде телятины), и за ней усердно охотятся. На Рароиа много видов черепах. Самые маленькие из них — размером с граммофонную пластинку, самые крупные — с велосипедное колесо. Одни живут в лагуне, другие в океане.

Однажды Тетоху взял меня на охоту за черепахами. Мы поплыли из деревни на юг; после недолгих поисков он остановил лодку возле большой отмели, на которую, по его уверению, часто выходят черепахи. Здесь Тетоху бросил якорь и вышел на берег. Но вместо того, чтобы тут же приступить к охоте, он, к моему удивлению, спокойно сел на камень и закурил сигарету. Я, разумеется, ничего не стал говорить, а уселся поудобнее в лодке, стараясь сохранять невозмутимый вид. Прошел час. Два часа. Тетоху продолжал молча курить, а я все так же сидел в лодке, глядя на воду. Иногда из воды выпрыгивала рыба, но черепахи не появлялись. Я страдал от жары и бездеятельности; потом принялся конопатить щели в лодке, чтобы чем-то заняться.

Когда я снова посмотрел на Тетоху, он уже переменил позу. Теперь он сидел на корточках, пристально всматриваясь в дальний конец отмели. Я проследил за его взглядом и различил в воде, в нескольких метрах от отмели, какое-то черное пятно. Это была спина исполинской черепахи.

Тетоху достал из своего пареу прочный железный крюк с веревочной петлей, продел в петлю правую руку и осторожно пошел на четвереньках к черепахе. Видно, она учуяла опасность, потому что нырнула, едва он достиг края отмели. В ту же секунду Тетоху нырнул следом за ней.

Я подплыл к тому месту, где он исчез под водой, но не смог разглядеть, что творится в глубине. Вдруг показался на поверхности черный чуб Тетоху, а затем я различил и очертания черепахи. Охотник не промахнулся: железный крюк впился в шею животному, и мы без особого труда втащили добычу в лодку.

Впрочем, можно обойтись и без крюка. Часто, когда неожиданно попадались черепахи, я видел, как раройцы ловят их голыми руками. Техника очень проста. Человек ложится плашмя на спину черепахи и хватается левой рукой за задний край щита, а правую подсовывает под щит. Затем быстрым движением переворачивает жертву на спину и тащит к берегу. Вот и все. Правда, истина требует сказать, что в этом способе есть свои трудности — не так-то легко подобраться к черепахе настолько близко, чтобы удалось броситься ей на спину…

Лагунных черепах можно ловить круглый год. Зато океанские черепахи появляются возле острова лишь в пору спаривания, то есть с июня по сентябрь. Они часто лежат совершенно неподвижно в воде сразу за рифом с подветренной стороны острова, и поймать их очень легко. В это время любители могут вдоволь отведать черепашьих яиц. Самки выбираются на берег и кладут яйца в мягкий мелкий песок трижды, с промежутками в одиннадцать дней. Достаточно один раз найти гнездо с яйцами — и можно рассчитывать на бесперебойное снабжение; одновременно есть надежда поймать и черепаху, когда она приползет в третий, последний раз.

Глава о морском промысле на Рароиа была бы, разумеется, неполной без рассказа об акулах.

Акул множество — как в лагуне, так и в океане вокруг. Не было случая, чтобы, выйдя с островитянами на рыбную ловлю, я не увидел хотя бы одну-двух хищниц. Обычно длина их около двух метров; они мгновенно исчезают, стоит только хлопнуть по воде рукой. Однако попадаются бестии и покрупнее, отнюдь не отличающиеся трусостью.

Я очень скоро заметил, что поведение раройцев зависит от места лова. В заливе возле деревни они ныряют и плавают без малейшего страха, но в других частях лагуны и за рифом обычно не очень-то охотно лезут в воду, а если и ныряют, то только с острым ножом в руке.

Я спросил однажды Ронго, чем объясняется такая разница.

— Очень просто, — ответил он. — Здесь в заливе акулы знают нас. Они все равно что дворовые собаки. Бросаются лишь на чужих. А мы можем плавать безбоязненно, Зато в других местах лагуны лучше быть осторожным, а на чужом острове никто из нас вообще не рискнет нырнуть.

— Значит, если в здешнем заливе станет купаться чужой, акулы нападут на него?

— Совершенно верно, — подтвердил Ронго.

— Что же ты не сказал об этом раньше? Я ведь сколько раз тут плавал и ловил рыбу, как и вы.

— Тебе бояться нечего — ты все равно что рароец.

Я обращался ко многим с этим вопросом, и каждый раз получал тот же ответ. Некоторые добавляли, что не следует купаться там, где водятся акулы, если ты поругался с супругой. В качестве мрачного примера, к чему приводит нарушение этого правила, мне указали на Розу. Она потеряла руку в молодости, потому что отправилась ловить рыбу сразу после того, как поскандалила с мужем. Я мягко возразил, что, зная характер Розы, следовало бы скорее удивиться, если бы она не поругалась с мужем в тот день, когда на нее напала акула. Мои друзья нехотя согласились — мол, действительно, будь это причиной несчастья, то акулы должны были давно уже съесть и Розу и ее мужа.

Несколько более убедительно доказывали они, что акулы прежде всего нападают на чужаков, хотя мой опыт не подтверждал этого. Но тут раройцев поддержал лавочник-китаец.

Он рассказал, что за первые двадцать лет своего пребывания на Рароиа ни разу не плавал на лодке в лагуне и не ловил рыбу, но потом раройцы уговорили-таки его доставить им кое-какие товары на один из островков атолла, где они в тот момент были чем-то заняты. Лавочник погрузил в лодку мешок муки, ящик консервов, а также заказанную одним из покупателей гитару и отправился в путь, сопровождаемый двумя молодыми парнями.

— Поначалу все шло благополучно, — продолжал он свой рассказ. — Но посреди лагуны лодка вдруг начала непонятным образом трястись и крениться. Мы перегнулись через борт и увидели здоровенную акулу — самую большую, какую мне когда-либо приходилось встречать. Она плыла рядом с лодкой и колотила ее хвостом! Один из парней ударил акулу веслом по носу, но она только хуже разъярилась и бросилась на лодку, точно хотела ее перевернуть. Мы изменили курс, поставили еще паруса, однако хищница не отставала и снова атаковала нас. Мы уже начали бояться, как бы акула не выскочила из воды и не вцепилась в нас своими зубами, потому что лодка была перегружена и борт едва возвышался над водой. Потом меня осенило: что, если высыпать в море муку? Может быть, акула растеряется и отстанет? Хоть и жаль было муки, я стал ее сыпать за борт. Вода вокруг лодки превратилась в молоко, акула исчезла. Мы, конечно, обрадовались, облегченно вздохнули, но несколько минут спустя она появилась опять! И давай щелкать зубами у самых моих ног! Странно, на остальных она не обращала внимания, все до меня добиралась. Чем же отогнать ее? Швырнуть что-нибудь тяжелое? Но в лодке только и было тяжелого и твердого, что консервные банки, и в конце концов я решил пожертвовать ими. Но акуле такая бомбардировка понравилась: хищница продолжала следовать нами и даже проглотила целиком несколько банок. Тем временем мы уже почти добрались до места, оставалось каких-нибудь пять минут. Акула словно поняла это, она принялась атаковать нас еще упорнее, снова и снова выскакивая из воды. Что ж, подумал я, остается еще только пожертвовать гитарой! Долго я колебался, но потом схватил ее и швырнул акуле прямо в морду. Акула остановилась и стала обнюхивать незнакомый предмет. А мы уже подошли к островку, и пока бестия избивала хвостом гитару, я успел выскочить на сушу. Это единственный известный здесь случай, когда акула напала на человека в лодке, и неспроста она приметила именно меня. Все дело в том, что, в отличие от других островитян, я никогда раньше не плавал в лагуне и не рыбачил. Вот она и почуяла во мне чужака.

Кто-нибудь скажет, что это самая настоящая рыбацкая басня, которую не следует принимать всерьез. Но я готов допустить, что такой случай был, пусть даже его толкование звучит неубедительно.

Рассказ лавочника — ничто по сравнению с настоящими рыбацкими историями, которыми развлекают нас наши раройские друзья!

Однажды вечером Тангихиа вернулся с лова, добыв всего с полдесятка му — такой жалкой и невкусной рыбешки, что островитяне обычно ее не ловят. Вся деревня собралась, разумеется, на берегу и принялась высмеивать незадачливого рыболова. Но Тангихиа не растерялся и, не сморгнув глазом, выложил следующую историю:

— Едва я подплыл к отмели Перева, как увидел на самом дне двух здоровенных рыб тону. Я взял удочку, наживил крючок спрутом и стал ловить. Вдруг, откуда ни возьмись, налетает стая му и бросается на наживку. Пришлось вытащить удочку и наживить снова. Опять набрасываю, но тут собралось еще больше му, и только крючок погрузился в воду, как одна из них уже клюнула. Попытался еще раз — с тем же успехом. Му продолжали прибывать со всех сторон, и в конце концов мне из-за них не стало видно добычу на дне. Тогда я решил привязать грузило потяжелее, чтобы крючок опускался быстрее. Но и это не помогло — му не пропускали крючок на дно. У меня не было больше грузил, но в лодке я нашел камень и привязал его. Бесполезно! Тут я рассердился, взял удочку в одну руку, якорь в другую и прыгнул в воду сам. Я так быстро пошел на дно, что му и моргнуть не успели. Одна из тону сразу же клюнула, и я поспешил вернуться на поверхность. К счастью, леска была привязана к лодке, и теперь мне оставалось лишь вытащить добычу. Только я взялся за леску, вдруг лодка как дернется, я так и полетел на спину. А когда очухался, то обнаружил, что лодка мчится по лагуне так, словно к ней прицепили мотор. Видно, мою добычу проглотила акула или еще какая-нибудь рыбина. Я подумал, что она устанет в конце концов или перекусит леску, и стал ждать. А время шло, и леска лопнула, только когда уже зашло солнце. Тут уже поздно было продолжать лов, потому добыча и оказалась такой плохой.

Никто из слушателей не смог ничего возразить. Да и что можно сказать в ответ на столь убедительную историю? Тем более, что Тангихиа мог предъявить пойманных му в подтверждение истины.

Загрузка...