Счастливый остров

Глава 2 Наш родной край

Едва шхуна встала на якорь, как среди пальм замелькали смуглые полинезийцы — кто в ярких одеждах, кто в одной набедренной повязке. Вскоре все население острова столпилось на маленькой пристани, сложенной из грубо отесанных коралловых глыб. С рубки было хорошо видно, как заместитель вождя, церемониймейстер Тупухоэ суетился в толпе, отдавая распоряжения запевалам и гитаристам. Когда мы спустились в шлюпку, грянула приветственная песня.

Я вздрогнул. До чего знакомая мелодия! Прислушался внимательнее — ну, конечно! «Гаванская девчонка» Эверта Тоба! И мне вспомнилось, что когда два года назад островитяне на прощальном пиру попросили исполнить «Гимн Кон-Тики», мы после некоторого замешательства затянули «Гаванскую девчонку» — единственную песенку, которую знали все члены экспедиции. Кто-то из местных музыкантов буквально на лету ухитрился запомнить мотив, и раройцы включили его в свой репертуар наряду с древними полинезийскими песнями и гимнами.

Тупухоэ был до того растроган, что то и дело тер глаза, приветствуя нас. Все сто обитателей острова выстроились в длинную очередь, чтобы сказать нам иа ора на[11] и пожать руку. Многие так обрадовались встрече, что, поздоровавшись, спешили бегом в конец очереди, желая повторить церемонию.

Наконец «официальная» часть закончилась, и наши друзья мигом распределили между собой багаж. Вдоль деревенской улицы вытянулся целый караван. Тупухоэ, Тека и мы с Марией-Терезой замыкали шествие. Один за другим добровольные носильщики входили в большое деревянное здание под свежевыкрашенной железной крышей.

— Ваша квартира, — пояснил вождь Тека, — единственный дом с прочным, бетонным фундаментом. Остальные легко сносит ветром. Вы не привыкли к этому. Так что уж поселяйтесь здесь!

— А кто хозяин дома? — спросил я.

— Как кто? — удивился Тека. — Твой названый отец, разумеется!

В прошлый раз меня и в самом деле усыновили Рон-го и Тутамахине, но я счел это всего лишь актом вежливости, пережитком древнего полинезийского обычая, не влекущим за собой никаких обязательств. Теперь мне пришлось убедиться, что мои названые родители смотрят на дело иначе. Они считали Марию-Терезу и меня такими же своими детьми, как и остальных (кстати, тоже приемных). Ронго полагал само собой разумеющимся, что мы займем один из его лучших домов, выстроенный им еще в молодости, когда он хорошо зарабатывал на добыче перламутра и задумал однажды поразить всех раройцев.

Дом был построен из отборных сосновых досок, с настоящими дверями и застекленными окнами. Нам не преминули разъяснить, что это один из двух домов на Рароиа, имеющих потолок для защиты внутренних помещений от жары. Мы сложили все вещи в одной комнате и пригласили «носильщиков» войти во вторую. Остальные жители острова расселись на веранде; несколько ребятишек забрались на дерево, чтобы лучше видеть все происходящее.

Пока мы нерешительно рассматривали гору ящиков, на которой восседали два жалобно мяукавших котенка, и отвечали, как могли, на вопросы любознательных раройцев о назначении привезенных нами диковинных вещей, пришла Тутамахине и позвала нас к себе отобедать. В нашу честь она приготовила европейское блюдо — вернее то, что представлялось ей европейским блюдом.

На длинном столе перед домом красовалась большая миска с томатным супом. Мы ничего не имели против томатного супа, но, стремясь угодить нам, Тутамахине мобилизовала все свои ресурсы, и, помешав в миске, мы обнаружили не только маленькие сосиски, картофель, шампиньоны и куски кое-как разрубленной курицы, но даже целую рыбу, точно по недосмотру погибшую в кастрюле.

Пока Ронго разливал суп, Тека спросил, как поживает наш король. Мы отвечали очень обстоятельно, так как знали, что интерес вождя искренний и неподдельный. Затем он, как и положено светскому человеку и хорошему полинезийцу, стал осведомляться о здоровье всех принцев и принцесс, а также губернаторов и менее значительных вельмож и их родичей. Мы честно старались удовлетворить его любопытство и усердно чертили на песке генеалогические деревья.

Тупухоэ очень хотелось побольше узнать о жизни в стране попаа (то есть стране белых, подразумевая Европу и Америку вместе), и мы не пожалели сил, чтобы нарисовать возможно, более понятную и достоверную картину. Наш рассказ подтвердил самые худшие подозрения раройцев; Ронго следующим образом выразил мнение присутствующих:

— Совсем как на Таити! Там люди платят хозяину, чтобы он пустил их жить в дом, там даже рыбу продают за деньги! (Общий смех по поводу столь извращенных нравов.) Люди смотрят на часы, чтобы знать, когда начинать работу, а другие ходят без работы. Вы хорошо сделали, что приехали сюда. Здесь всем хватает еды, а работают — кто когда пожелает[12].

Возвратившись к своему роскошному дому, мы обнаружили, что возле него снова собралось чуть ли не все население острова. Каждый пришел с подарком и вручал его нам с улыбкой и рукопожатиями. Большинство подарков вполне отвечало духу времени; так, нам преподносили ковриги хлеба, консервы, пиво. Вообще же обычай делать подарки существует в Полинезии издавна. Совсем не обязательно тут же отдаривать, однако вежливость требует, чтобы позднее, когда представится удобный случай, было отвечено такой же любезностью. Если подарков много, их немедленно распределяют среди всех присутствующих. Мы так и поступили: слегка переворошив груду даров, мы роздали их островитянам, тщательно следя, разумеется, чтобы преподнесший, скажем, хлеб, получил консервы, подаривший пиво — ковригу хлеба и так далее. Все были очень довольны нашим знанием этикета и охотно помогли навести порядок в доме.

Перед самым заходом солнца на острове начался своеобразный концерт. Кто-то на краю деревни затянул песню, другие подхватили; скоро со всех сторон звучали музыка и пение. Потом песня стала удаляться, и одновременно отдельные голоса начали сливаться в единый мощный хор. Теперь пение доносилось из определенной точки на берегу лагуны. Мы пошли туда и очутились у дома собраний, самого большого здания в деревне. На веранде вокруг яркой керосиновой лампы разместилось с десяток молодых гитаристов, рядом сидела группа поющих женщин. Это были лучшие музыканты и певцы. Остальные расположились во мраке возле дома; мы присоединились к ним.

Долго звучали грустные лирические напевы. Внезапно они сменились бурной зажигательной музыкой. Легкая тень отделилась от темной толпы зрителей: Тетоху приготовился начать танец. И вот он кружится в импровизированной пляске, приветствуемый одобрительными возгласами. Еще несколько человек вступили в световой круг, а затем и все остальные преодолели свое смущение. Более получаса продолжалась исступленная пляска, потом темп ее начал ослабевать и аккомпанемент стал нестройным и путаным, будто гитаристы вдруг сбились.

— Сейчас в вашу честь исполнят песни попаа, — объяснил нам сосед.

И действительно, музыка делалась все более протяжной и жалобной, и чем больше она утрачивала свой полинезийский характер, тем неувереннее становились движения танцоров. Никто толком не знал современных танцев, но каждый старался, как мог, подражать завсегдатаям танцевальных площадок Папеэте.

Кое-кому удалось изобразить скучающий вид, присущий их европейским образцам, однако движения ног оставались совершенно беспорядочными. Более других преуспел Нуи, очевидно потому, что он единственный из всех щеголял в обуви. Босые ступни остальных все время обгоняли музыку; Нуи же, благодаря увесистым полуботинкам сорок пятого размера, более или менее укладывался в такт.

К всеобщему облегчению, танцевальная программа служила лишь прелюдией к гораздо более интересному номеру — полинезийскому хоровому пению. Два обстоятельства придавали этому особый интерес. Во-первых, большинство песен были очень старинные, во-вторых, все знали их наизусть. Музыканты отложили в сторону гитары и присоединились к могучему хору. Звуки песни то усиливались, то ослабевали — подобно гулу прибоя вдоль берегов лагуны. Завороженные, слушали мы древние религиозные гимны, полные неги любовные песни-теки, военные песни и здравицы.

Мы попросили наших друзей спеть что-нибудь, посвященное Рароиа. И в свежем ночном воздухе, напоенном лунным светом, разнеслась песня — быть может, та самая, которую пели предки нынешних раройцев много сотен лет назад, когда после долгого плавания увидели на горизонте очертания острова.

Да, нас встретили очень хорошо. Но и в дальнейшем раройцы относились к нам не менее сердечно. Вот что рассказывает мой дневник о первых днях нашего пребывания на острове.

30 ноября. Мы проснулись утром от странного шипящего звука. Должно быть, ветер дует в щели, решили мы и заснули опять. Немного спустя шум снова разбудил нас. На этот раз он как будто доносился с веранды.

— На веранде кто-то есть, — сказала Мария-Тереза.

Пока мы собирались выяснить, в чем дело, дверь распахнулась и показалась полная, массивная фигура Ронго. Приветливо улыбаясь, он сообщил, что кофе готов.

После завтрака пришел Тека пригласить нас на прогулку. Мы, конечно, сразу согласились. Вождь явно хотел показать нам что-то замечательное: не успели мы выйти на «главную улицу»— трехсотметровую аллею, окаймленную кокосовыми пальмами, — как он развил такую скорость, что мы еле поспевали за ним, а гурьба ребятишек, осаждавшая нас все утро, безнадежно отстала. Наконец перед домом собраний Тека остановился и гордо указал на маленькую пальму — она выросла из кокосового ореха, который приплыл на «Кон-Тики» из Перу.

— Поначалу никак не хотела расти, — рассказывал Тека, — но потом я сделал ограду и стал чаще поливать. Это сразу помогло. Может быть, вы еще попробуете орехов с этой пальмы, прежде чем уедете.

— А сколько надо ждать?

— О, лет пять-шесть, но это не имеет никакого значения. Вы можете оставаться здесь, сколько хотите! Мой дед впервые увидел Рароиа, когда проплывал мимо на шхуне. Он направлялся с Таити на Маркизские острова — должен был управлять там плантацией. На Рароиа ему так понравилось, что он остался здесь. И прожил тридцать семь лет! Отец Хури случайно попал сюда с чилийским судном и тоже остался навсегда. Оба начинали с пустыми руками, а к концу жизни у каждого была своя кокосовая плантация. Вам легче начинать — у вас уже есть одна пальма!

— А часто вас навещают попаа? — спросил я Теку, когда мы медленно возвращались вдоль берега.

— Нет. До вашего прибытия на плоту, я помню, заходили три увеселительных яхты, а после вас здесь побывала только «Лоуфер».

В Папеэте было много разговоров о «Лоуфере», но только теперь с помощью Теки нам удалось выяснить все подробности трагической истории, свидетельствующей о том, что не одного меня очаровал Рароиа.

Владелец увеселительной яхты «Лоуфер», пресытившийся цивилизацией американец, мечтал найти на Таити девственный райский уголок. Увы, его ждало разочарование. Тогда он решил покончить самоубийством на борту своей яхты и принял неимоверную дозу снотворного. Какой-то ревностный таможенник, вознамерившийся лишний раз осмотреть судно, обнаружил владельца в тяжелом состоянии. Американца доставили в больницу, где ему сделали промывание желудка, после чего власти незамедлительно аннулировали его визу, стремясь поскорее отделаться от такого гостя. Он подумал, что сможет без помех осуществить свой замысел где-нибудь на островах Туамоту, двинулся прямо на восток и случайно вышел к Рароиа. Однако в итоге получилось не то, что он первоначально замышлял: побыв немного среди всегда веселых раройцев, американец вновь обрел интерес к жизни, а еще несколько недель спустя пришел к выводу, что нашел здесь именно то, о чем мечтал. Он решил навсегда поселиться на Рароиа. Такой оборот дела оказался неожиданным для него самого; требовалось сначала отправиться на Таити, закупить лес, цемент, предметы домашнего обихода, инструмент и все необходимое для того, чтобы обосноваться на атолле.

По пути на Таити яхта попала в шторм и наскочила на рифы Тетиароа. Позже капитан проходившей мимо шхуны обнаружил тело владельца «Лоуфера». В кармане американца лежал план его нового дома и список предметов, которые он собирался приобрести…

1 декабря. Опять шипенье керогаза Ронго извещает, что кофе готов, и начинается новый день. Мы собирались встать пораньше, опередить Ронго, но он перехитрил нас.

Продолжаем разбирать свои вещи, окруженные целой толпой невероятно любопытных и любознательных ребятишек. Маленькая девочка, которая не отходит ни на шаг с того самого момента, как мы ступили на берег, очевидно, считает себя уже специалистом по попаа. Она выступает в роли экскурсовода и с видом знатока рассказывает остальным о достопримечательностях нашего жилища.

Мы подкупили ее плиткой шоколада; девочка перенесла внимание на своих друзей и стала называть нам их прозвища; веселая гурьба мигом рассыпалась.

Подошли к нашему дому и некоторые взрослые, до сих пор ни разу не видевшие белой женщины. Они вежливо попросили у меня разрешения посмотреть Марию-Терезу и стали внимательно ее разглядывать.

Хури долго, с большим красноречием обсуждал с Ронго вопрос, где мы сегодня будем обедать. Победил Хури. К нашей радости он и его жена Теумере не стали изощряться и выдумывать необычные иностранные блюда, а угостили нас настоящим полинезийским обедом. На первое подали вымоченную в соленой воде сырую рыбу в кокосовой подливке. Далее следовала жареная, тушеная и вареная свинина, нарезанная маленькими кубиками. Желающие могли закусить кусочками сала, печеными плодами хлебного дерева и бататом. Затем опять пошли рыбные блюда. Жареная рыба, вареная рыба, крупная и мелкая, лагунная и морская — и все до единой необычайно нежные и вкусные. Хури набивал полный рот, потом ловко выплевывал кости на тарелку. Мы изо всех сил старались подражать ему, однако не могли сравниться с ним в меткости. Расправившись с рыбой, мы ощутили сытую истому. Теумере подала каждому по кокосовому ореху — запить многочисленные блюда и приготовиться на десерт к поглощению пое. Настоящий пое варят из крахмала и плодов хлебного дерева; это одно из самых лакомых блюд полинезийской кухни. Именно такой десерт и поставил на стол Хури.

Остаток дня мы провели, лежа на спине в полуобморочном состоянии. Под вечер снова пришел Хури, веселый и бодрый, и пригласил нас расправиться с остатками обеда, однако мы забили отбой, так как не могли двинуться с места.

2 декабря. Ронго снова выиграл утреннее состязание: когда мы проснулись, кофе был уже сварен.

С утра к нам явился с визитом бывший вождь деревни, Хикитахи, облаченный в пробковый шлем и красный галстук. Раройцы считают его самым старым человеком на острове, однако никто не знает толком, сколько ему лет. Хикитахи родился задолго до того, как белые стали записывать в большую книгу столь незначительные, с точки зрения полинезийцев, вещи, как год и день рождения. Кстати, книга эта находится в Папеэте, и никто из раройцев ни разу не видел ее.

Старик с поразительной силой стиснул мою руку, посмотрел мне прямо в глаза и неожиданно произнес:

— My name is Isidor, one, two, three![13]

Затем он точно таким же образом приветствовал Марию-Терезу, еще раз пожал нам руки и медленно удалился, провожаемый восхищенными взглядами земляков.

Подозреваю, что Хикитахи — Айседору редко приходилось пускать в ход свои лингвистические познания, приобретенные в Папеэте лет восемьдесят назад; и все же их запас был вполне достаточным, чтобы вся деревня с завистью смотрела на единственного островитянина, владеющего английским языком! Правда, Этьен, четыре года учившийся в школе в Папеэте, свободно говорит по-французски; вождь Тека тоже неплохо изъясняется на этом языке, хотя, подобно всем полинезийцам, часто путает «л» и «р». Несколько слов по-французски знают еще два островитянина, и это всё.

Вообще же раройцы говорят на смеси туамотуанского и таитянского диалектов полинезийских языков. Первоначально туамотуанский диалект отличался от таитянского[14], примерно как датский язык от шведского, но частые поездки в Папеэте и постоянный контакт с торговцами, миссионерами и командами шхун, говорящими по-таитянски, сильно повлияли на язык раройцев и сгладили различия. В наши дни все раройцы моложе пятидесяти лет говорят на смешанном наречии, и только горстка стариков, по свидетельству самих местных жителей, сохранила почти чистый туамотуанский диалект. Тека уверяет даже, будто разница между языком старшего и младшего поколений настолько велика, что ребятишки часто с трудом понимают своих дедушек и бабушек!

Таким образом, отсутствие туамотуанской грамматики и словаря для нас особой роли не играет. Мы вполне обходимся запасом слов, который приобрели за время пребывания на Таити. Отчасти нам помогают добытые с большим трудом таитянская грамматика, изобилующая фразами вроде «Гомер написал „Илиаду“», изданная американскими миссионерами-мормонами, и словарь, в котором половину словника составляют медицинские и литературоведческие термины. Практическая ценность этих пособий, увы, несколько ограничена. Чтобы поправить дело, мы начали сами составлять список слов, и добрые раройцы настолько заинтересовались этой работой, что окружают нас густой толпой, стоит нам появиться где-нибудь со своими тетрадями. Многие так торопятся сообщить нам названия различных предметов, что тараторят наперебой, и пока единственная трудность — останавливать их. Кроме того, желая как можно быстрее преуспеть в изучении языка, мы наняли Этьена на должность учителя и переводчика.

3 декабря. Встали в пять часов и наконец опередили Ронго. Когда он немного погодя пришел на цыпочках готовить нам завтрак, мы предложили ему сесть за уже накрытый стол. Как ни настаивал Ронго, что его долг названого отца каждое утро готовить нам завтрак, мы сумели убедить его, что должна же быть какая-то граница радушию и гостеприимству. Однако Ронго не мог уйти, ничего не сделав для нас, и весь этот день он помогал наводить порядок в доме. Его заботливость простиралась так далеко, что он приколотил жестяные заплаты везде, где, по его мнению, дуло, а так как дыр и щелей в стенах хватало, получилась довольно сложная, но не очень красивая мозаика.

В деревне страшно удивляются тому, что Мария-Тереза сама готовит и занимается уборкой. Среди раройцев распространено убеждение, что белые женщины никогда не работают. Маопо, ладно сложенный мужчина лет тридцати, который находился на одном из островков по ту сторону лагуны и только сегодня вернулся в деревню, заглянул к нам вечером, чтобы проверить удивительные слухи.

— А что, много женщин в стране попаа? — спросил он с интересом.

Мы заверили его, что их там гораздо больше, чем жителей на всех островах французской Океании вместе взятых. Наши слова явно произвели сильное впечатление.

— Жаль, что я живу здесь, — сказал он, — не то бы я женился на женщине попаа.

— Чем же плохи раройские девушки? — полюбопытствовал я.

— Тем, что не хотят оставаться на Рароиа. Уезжают на Таити и выходят замуж за таитян. И так на всех здешних островах. Самые красивые девушки переселяются на Таити. Кто не выйдет замуж, сидит в баре.

Всегда найдется моряк с деньжатами. Нас уже пять холостяков скопилось на Рароиа.

— Но если в Папеэте столько женщин, почему ты не съездишь туда и не выберешь себе жену? Наверное, многим из них уже надоело в Папеэте.

— Нет, им никогда не надоедает. Они готовы пить, плясать и веселиться без конца. В наши дни, чтобы жениться, надо жить в Папеэте и иметь доллары, много долларов…

Н-да, некоторые проблемы раройцев удивительно знакомы…

4 декабря, воскресенье. В семь утра церковные колокола начали сзывать прихожан на богослужение.

Если не считать нескольких заблудших мормонов, все раройцы добрые католики. Нам уже заранее деликатно намекали о предстоящем воскресном богослужении и о том, как важно не пропустить его. Мы с Марией-Терезой решили быть в церкви в числе первых, но когда мы, заблаговременно (на наш взгляд) выйдя из дому, пришли туда, то оказались последними. Все население уже собралось у церкви — здесь считается хорошим тоном быть на месте с первым ударом колокола.

Прихожане облачились в свои лучшие одеяния, накрахмаленные и выутюженные, с безупречными складками где надо и где не надо. Многие даже обулись, что поистине свидетельствовало о покаянном настроении, ибо раройцы обычно ходят босиком и страшно мучаются, когда приходится втискивать ноги в кожаные футляры.

Завидев нас, звонарь снова принялся бить в колокол, и вся толпа поспешила войти в церковь. За стенами метровой толщины из коралловых глыб, сложенных на цементе, царила благодетельная прохлада. У всех были определенные места: женщины собрались справа, мужчины слева, дети в первых рядах, старики позади. Никакого священника, разумеется, не было, и служба состояла исключительно из псалмопений и чтения молитв, попеременно на латинском и на таитянском языках. Как и все, что затевают полинезийцы, торжественное богослужение было пронизано радостью и весельем, пение и молитвы звучали необычно жизнерадостно. Сорок пять минут спустя богослужение кончилось так же внезапно, как началось, и все вышли наружу, строго соблюдая порядок: сначала старики, затем взрослые мужчины и мальчики, наконец женщины и девочки.

Остаток дня прошел в полной праздности. По просьбе жителей деревни мы вытащили патефон и устроили концерт. Разумеется, наибольшим успехом пользовались пластинки с настоящей таитянской и гавайской музыкой. На втором месте оказались ковбойские песни, что вполне понятно, так как они близки к музыке раройцев и исполняются на знакомых островитянам инструментах. Доброжелательно были встречены американские румбы и самбы, зато короли джаза Армстронг, Эллингтон, Гудмен и другие только наводили тоску на слушателей. Впрочем, еще меньше понравилась классическая музыка, в том числе Григ, Шопен, Равель и несколько прославленных симфоний других композиторов. Часть «публики» посмеивалась, слушая эти пластинки, а многие просто ушли.

5 декабря. Наш новоявленный друг Маопо и его приятель Тетоху пришли рано утром и пригласили нас отправиться вместе с ними на ту сторону лагуны. Мы, понятно, согласились; сунули в матросский мешок несколько банок консервов и надели темные очки.

— Оставьте мешок дома, — сказал Тетоху. — Сегодня мы угощаем. Будут настоящие раройские блюда.

У берега стояла наготове парусная лодка Тетоху — восемь метров в длину и метр в ширину. Подобно всем полинезийским лодкам, она была с балансиром. Большой поплавок соединялся впереди с корпусом мощной перекладиной, сзади — тонким шестом из гибкого прочного дерева. За неимением хорошего леса на Туамоту в прошлом собирали лодки из множества маленьких обрубков часто не более нескольких дециметров в длину. С большим тщанием в них просверливали отверстия, после чего отдельные части связывали вместе лубяным волокном. Однако такие «шитики», как их называют, давно уже исчезли из обихода; в наши дни лодки делают из привозных сосновых досок. Паруса, до прихода европейцев сплетавшиеся из листьев пандануса, теперь также изготовляют на современный лад.

Мы с Марией-Терезой сели в лодку, а Тетоху и Маопо взялись за борта, вывели ее в лагуну и, как только парус наполнился ветром, прыгнули к нам. Лодка сразу же взяла ход. Давление ветра на парус приподняло балансир над водой, но Тетоху не растерялся. Он приказал всем сесть к наветренному борту, а сам вылез на балансир.

В гавани Таити стоит множество шхун. Но они редко заходят на Рароиа.

Самые высокие горы Таити возвышаются более чем на две тысячи метров над уровнем моря. Над седловиной видна вершина Диадема.

Тихий океан бурно ласкает атолл, жизнь на котором не такая уж идиллическая.

У половины жителей испорчены зубы, у остальных вообще нет зубов.

Автор и полинезийская девочка возле пальмы, которую посадили участники экспедиции «Кон-Тики». Орех был привезен на плоту из Перу.

Кухня на Рароиа: бочка из-под бензина. Большинство жителей готовит просто на костре.

Современный дом на Рароиа; фундамент бетонный, стены деревянные, крыша железная.

Обычные хижины в основном состоят из циновок.

Из «новейших» изобретений одно из наиболее популярных — велосипед.

Женщины еще не забыли старое искусство плетения циновок из пальмовых листьев.

Мария-Тереза, автора, открыла «больницу» на острове.

Влезть на пальму не так трудно, как это может показаться: на стволе есть кольцевые выступы.

Плоды хлебного дерева, напоминающие большие лимоны, несъедобны в сыром виде, но удивительно вкусны, если их изжарить или испечь.

Панданусовые орехи — тоже любимое лакомство старых и малых.

Это помогло. Лодка уверенно заскользила дальше, оставляя за собой на рябой поверхности лагуны две широкие ровные полосы — как железнодорожные рельсы.

Атолл Рароиа — овальный, большая его ось направлена на юго-восток — северо-запад. Подобно остальным островам Туамоту, он состоит из узкого — шириной в 200–500 метров — кольца кораллов, окаймляющих обширную лагуну. Местами коралловая крошка и песок накопились на кольцевом рифе в таком количестве, что над поверхностью моря поднялись островки. Число их измеряется сотнями. Большинство из них достигает в длину нескольких сот метров, и лишь три острова обладают более внушительными размерами — до четырех километров. Точные размеры лагуны неизвестны, ее никто не мерял, но многие считают, что она в длину достигает тридцати пяти километров, в ширину — десяти. Вероятно, это близко к истине, потому что из деревни не видно ни северной, ни южной оконечности атолла, зато достаточно четко различается восточная часть — узкая зеленая полоска на краю неба. Наибольшая глубина лагуны — двадцать пять метров, но во многих местах огромные коралловые рифы поднимаются к самой поверхности воды и сильно затрудняют плавание.

Утреннее солнце светило нам прямо в глаза, и Тетоху тщательно всматривался в воду с балансира, подавая команды сидящему на руле Маопо. Мы узнали, что полинезийцы по-разному называют коралловые банки, в зависимости от глубины и протяженности. Банка, не доходящая до поверхности воды и легко проходимая лодкой, называется марахи. Для банок, выходящих на поверхность, есть целых три наименования. Если они насчитывают не более пяти метров в поперечнике, их называют путэу. Банки от пяти до пятнадцати метров именуются тираре, а самые большие, более пятнадцати метров в поперечнике, — карена.

Благодаря тому, что язык островитян приспособлен к их жизненным потребностям, Тетоху мог предупредить об опасности гораздо быстрее и точнее, чем это возможно на шведском или любом другом европейском языке, и Маопо мгновенно следовал его указаниям.

Около часа мы лавировали против ветра и наконец подошли к Отетоу, самому крупному острову в восточной части лагуны. Здесь раньше была цветущая деревня, но большой циклон 1878 года разрушил ее так основательно, что в наши дни лишь разбросанные глыбы кораллов и остатки фундаментов напоминают о том, что на острове некогда обитало несколько сот человек. Из его обитателей всего пятеро или шестеро пережили катастрофу, и они, естественно, предпочли переселиться на другую сторону лагуны, в деревню Нгарумаоа.

Перед самым началом второй мировой войны на Отетоу вновь были произведены посадки; об этом свидетельствовали длинные прямые ряды кокосовых пальм. В остальном же растительность оказалась такой же бедной, как и на всех островах атолла. Из крупных деревьев, помимо кокосовых пальм и двух видов лиственных деревьев, изредка встречались панданусы — красивые, изящные, с длинными воздушными корнями; благодаря этим корням кажется, что панданусы растут сверху вниз. Двумя десятками видов представлены кустарники и полукустарники; вот и все растительное царство…

Раройцы вспоминают еще одно драматическое событие, происшедшее на Отетоу. Темной штормовой ночью в шестидесятых годах прошлого столетия жители острова были внезапно разбужены страшным грохотом, донесшимся с внешней стороны рифа. Прибежав туда, они, к своему величайшему удивлению, увидели выброшенное на риф большое судно. В каютах еще горел свет, но на палубе не было видно ни одной живой души. Не успели они опомниться, как судно внезапно соскользнуло с рифа, но тут же снова было брошено на него с такой силой, что превратилось в груду обломков и затонуло.

На протяжении последующих недель ежедневно на берег выбрасывало обломки и снасти, которые лежат там и по сей день. В воде можно увидеть огромные листы железной обшивки; согласно передававшимся из поколения в поколение описаниям, судно было ничуть не меньше иностранных пароходов, которые в наши дни заходят в Папеэте (то есть не меньше четырех-пяти тысяч тонн водоизмещения).

Откуда пришел корабль и куда делась команда — это навсегда осталось загадкой. Но в каком-нибудь старом регистре, наверное, можно найти заметку о судне, пропавшем без вести на пути между Вальпараисо и Папеэте…

Чуть дальше к северу лежат обломки потерпевшего крушение на Рароиа четырехмачтового парусника, шедшего с грузом железнодорожных рельсов. А еще дальше расположен круглый райский островок, где закончилось плавание плота «Кон-Тики». Мы добрались к нему вброд и не спеша обошли его по берегу. Вся прогулка заняла ровно две минуты. Несколько ржавых банок и навинчивающаяся крышка неизвестно от чего — вот и все, что напоминало о нашем пребывании здесь двумя годами раньше.

— Консервы с «Кон-Тики» были самые вкусные, какие мне когда-либо приходилось есть, — заметил Тетоху, осторожно переворачивая пустую банку большим пальцем ноги. — Да и остальным в деревне они тоже понравились. Когда вы уехали, все сидели дома и ели консервы на завтрак, обед и ужин. Никто не работал, никто не ловил рыбу, — только ели консервы. Некоторые смешивали содержимое различных банок, другие ели только ананасы или только мясо. За неделю мы управились со всем.

Что и говорить, убедительное свидетельство превосходного качества консервов и аппетита раройцев: мы оставили им около полутора тысяч банок!

— А теперь, до следующего плота, — продолжал Тетоху, печально взирая на пустынный океан, — остается лишь обходиться нашими местными консервами. Вот погодите, сейчас увидите.

Он достал из лодки два копья, подал одно Маопо и пошел вброд к одному из многочисленных мелких протоков, соединяющих лагуну с океаном. Возле большой коралловой гряды он опустил голову под воду, высматривая цель. Потом замахнулся копьем, сделал резкий выпад и выбросил на берег крупную рыбу, длиной в полметра, похожую на налима. Следом за ним и Маопо поразил копьем добычу. Не прошло и десяти минут, как они выловили четырех рыб.

Маопо пошел к пальмам, а Тетоху собрал в кучу сухое кокосовое волокно, поджег его и положил рыбу сверху, не очищая.

— Как в старину, — объяснил он. — Тогда не было ни сковородок, ни масла. Сковороду заменяло кокосовое волокно, а масло — внутренности самой рыбы.

Маопо вернулся, неся молодые пальмовые побеги и несколько орехов. Салат и десерт! Через некоторое время Тетоху счел, что рыбы изжарились, и палочкой выгреб их из костра. Они обуглились и выглядели не особенно аппетитно, но Тетоху знал свое дело. Непринужденным движением руки кулинар швырнул рыб в лагуну и пошел вброд за ними. Одну за другой он вынимал их из воды, разрывал на части и отделял кости, внутренности и подгоревшие куски.

— В старое время на Рароиа не было соли, поэтому рыбу мочили в море, — объяснил Тетоху, вернувшись на берег и разложив завтрак на зеленых листьях, которые Маопо расстелил на песке. — Теперь мы жарим рыбу на сковороде, когда готовим в деревне, но когда отправляемся на островки заготовлять копру, то предпочитаем старый способ. По-моему, так вкуснее!

Мы очень скоро согласились с Тетоху. Поджаренная на угольях и просоленная в море рыба оказалась настоящим деликатесом. В заключение трапезы каждый получил пальмовый побег длиной в полметра и по нескольку кокосовых орехов.

— А теперь вздремнем, — объявил Маопо. — После сытного обеда необходимо отдохнуть. Это полезно для пищеварения.

Немного погодя мы дружно храпели в тени пальм, а когда проснулись, день уже клонился к вечеру, и мы едва успели вернуться в деревню до наступления темноты.

— Завтра отведаем еще «раройских консервов» и отдохнем на другом островке, если хотите, — сказал Тетоху на прощанье. — В лагуне всегда есть рыба, а островов столько, что никто еще не мог их сосчитать.

6 декабря. Ко мне неожиданно явился пожилой курчавый рароец и осведомился, правда ли, что у меня есть машина, которой можно писать буквы. Получив утвердительный ответ, он спросил, пишет ли она по-таитянски. Я заверил, что это вполне осуществимо. Мой ответ явно обрадовал гостя. Он вытащил лист бумаги и вежливо попросил меня оказать ему услугу — помочь написать на машинке письмо. Разумеется, я тут же вставил в машинку чистый лист, и островитянин продиктовал следующее примечательное послание:

Фаукара дважды с восхищением перечитал письмо, потом сказал:

— А ты можешь положить его в конверт и написать адрес, чтобы выглядело, как настоящее письмо?

— Конечно, — ответил я и достал конверт самого лучшего качества. — Кому адресовать?

— Отто на Таити.

— Гм, на Таити, наверно, не один Отто найдется. Фамилии у него нет?

— Есть, но такая трудная, что я забыл ее.

— Гм, а кто же такой этот Отто?

— Он дал мне ребенка. Он из страны попаа. Напиши «Для Отто» — и дойдет.

Я написал «Для Отто, Таити».

7 декабря. Страшный переполох с утра. Прибежали ребятишки, громко крича «Инаа, инаа!», взяли нас за руки и стали тянуть за собой. Они так торопились, что спотыкались о кокосовые орехи на улице; их волнение передалось и нам. На пристани собралась половина населения деревни. Большинство — с ведрами в руках.

— Хотите инаа? — спросил Кехеа.

— А что это такое?

— Маленькие-маленькие рыбы. Не хуже сардин.

Присмотревшись, мы обнаружили, что вода возле пристани кишит крохотными рыбками.

— Весь залив полон рыбы, — сообщил Кехеа. — Стоит на месте, знай себе черпай. Здесь, на Рароиа, не надо искать рыбу. Сама к нам приходит.

Он погрузил ведро в лагуну, потом слил воду и высыпал на песок несколько килограммов рыбы. Остальные последовали его примеру.

По совету Кехеа мы макали рыбок в мучную болтушку и жарили. В готовом виде они цветом напоминали жженый сахар, вкусом — салаку.

К полудню стало так жарко, что все плыло перед глазами. Термометр показывал тридцать пять градусов в тени! Мы приготовились упасть в обморок; вдруг явился Маопо и позвал меня играть в футбол. Шатаясь, я побрел к так называемому футбольному полю и повалился на песок под самой тенистой пальмой, сомневаясь, что смогу вообще держать глаза открытыми. Однако вскоре я настолько увлекся, что забыл жару и усталость. Раройцы играли в совершенно особый вид футбола, который следовало бы назвать «кокосовым». Дело в том, что помимо игроков в матче участвовали кокосовые пальмы. Наиболее искусные нападающие ухитрялись не только обводить стволы, но даже строить комбинации с их участием. Длина поля определялась расстоянием, которое был в состоянии пробежать игрок, и вратарям приходилось отбивать атаки как с передней, так и с задней стороны ворот. Особенно трудно было принимать высокие мячи, потому что, когда игрок посылал мяч в пальмовую крону, нередко случалось, что оттуда падал кокосовый орех.

Каждый желающий мог участвовать в матче, и все, разумеется, играли босиком. Судья сидел на ящике и свистел почти непрерывно, но футболисты благоразумно не обращали внимания на его сигналы, кроме тех случаев, когда считали, что забит гол. Игра закончилась вничью — 2:2.

— Команда Маопо должна была победить, — заметил я после матча.

— Возможно, — ответил судья, — но здесь все встречи заканчиваются вничью. Как только счет становится 2:2 или 3:3, я даю свисток на окончание игры. Так лучше всего, никому не обидно, и все остаются друзьями.

— А как ты поступаешь, если встречаются совсем неравные команды? — возразил я.

— Этого не бывает, потому что стоит одной команде проиграть мяч, как в нее сразу же переходит игрок из команды противника. Если и это не поможет, переходит еще один игрок. В конце концов получается ничья. Так, по-нашему, лучше всего!

В своеобразном понимании раройцами спортивных состязаний бесспорно есть нечто, заслуживающее внимания!

8 декабря. Как обычно, Кехеа принес утром большую рыбу. Сразу же вслед за этим появился Тангихиа, сопровождаемый полудюжиной детей, которых у него несчетное множество. Каждый нес по кокосовому ореху или по два. Тангихиа просверлил палочкой дырки со стороны плодоножки, затем подал один орех мне, другой Марии-Терезе.

— Есть рассказ о том, как появился на свет кокосовый орех, — сказал он, отобрав орех и себе. — Когда-то, давным-давно, здесь, на Рароиа, росли только кусты да трава. Одна женщина, по имени Хина, часто сетовала по этому поводу, и ее муж Туна стал подумывать, откуда добыть полезное растение. Однажды он сказал ей: «Когда я умру, отруби мне голову и посади в землю». Вскоре после этого Туна умер, и жена сделала, как он сказал. Через некоторое время появился зеленый росток, из которого быстро выросло большое дерево. А на нем висели орехи: они напоминали своим видом голову Туны. Хина сорвала один орех и очистила от волокна. Тут она обнаружила у плодоножки три отверстия и воскликнула обрадованно: «Вот глаза и рот Туны! Я знала, что он говорит правду».

Тангихиа выпил содержимое своего ореха и задумчиво поглядел на скорлупу.

— Иные говорят, что это всего только старая сказка, но кто знает… Вот они — глаза и рот.

Под вечер Мария-Тереза и я совершили большую прогулку по берегу лагуны. Когда стемнело, мы были все еще далеко от деревни. В какой-то момент мы заколебались в выборе пути, но тут до нас донеслись знакомые звуки. Деревенская молодежь собралась на вечеринку; пение и звон гитары указывали, в каком направлении лежит Нгарумаоа. Мы медленно пошли в ту сторону. На темно-синем тропическом небе одна за другой загорались звезды. Внезапно прохладный ветерок донес знакомую мелодию. Мы остановились и прислушались. Это была та самая песня, которую наши друзья пели нам в день нашего прибытия на остров.

Мы стояли во мраке и тихонько подпевали:

Мы чувствовали, что Рароиа и для нас становится родным краем.